ВЕРШКИ И КОРЕШКИ

   Писк тревожного зуммера заставляет открыть глаза и повернуться к консоли. Взгляд цепляет ярко-фиолетовый ромб, мерцающий на мнемосхеме среди однообразия серых полосок.

   -- Лин! - кричу я. Напарник не отвечает.

   -- Ли-и-н! - фиолетовые строчки журнала событий забивают половину экрана. Давление, температура, расход -- нет данных.

   -- Лин, лукавый тебя задери! - мне ничего не остаётся кроме как вынуть себя из кресла, и отправиться в поиск.

   Впрочем, найти Лина нетрудно. Он за стеной, в маленьком помещении, которое мы называем гостиной, хотя, разумеется, никакие гости к нам не приходят. Там седьмой час подряд Лин пытается поймать спутник. Занятие неблагодарное в условиях, когда атмосфера забита электрически заряженной пылью. Я застаю его на месте преступления - корпус ресивера вскрыт, Лин, подключившись к внутренней шине, пытается взломать прошивку.

   Нет нужды говорить, что инструкцией это категорически запрещено - спутниковый канал нестабилен, связь страшно дорога, и предназначена только для деловых нужд, ограниченного общения с семьями, и экстренных случаев. Но что делать, когда экстренный случай есть, а связи нет? Инструкция умалчивает, а значит даёт полную свободу действий. Во всяком случае Лин трактует это именно так.

   Сегодня его старшей исполняется семнадцать. Возраст совершеннолетия. У вэй это едва ли не главный праздник. Но какой праздник без отца семейства? Наверняка жена и три дочери Лина с утра сидят в коммуникационном центре компании в надежде, что хотя бы на десять минут приоткроется окно в этой проклятой взвеси. Они потратили сутки на психологическую адаптацию, чтобы только поговорить... И если сеанс сорвётся... Я понимаю Лина. Очень обидно! Но такова наша работа.

   -- Лин - говорю я - компрессор встал. Там что-то нехорошее. Полная потеря данных. А если встанет второй, то сам понимаешь, твои вершки стухнут. Надо идти, Лин.

   Он обращает на меня страдальческий взгляд. Ему очень не хочется куда-то идти.

   Лин - вэй. Это значит "человек". Я - вэл. Это тоже значит "человек". Разница только в транскрипции. И ещё в том, что вэй - большие спецы по вершкам, а вэл - по корешкам. Исторически так сложилось, что вэй прекрасно умеют управляться с газообразной фазой той смеси, которую мы совместными усилиями сосём из чёрт знает каких глубин. А вэл, стало быть, занимаются корешками - жидкой фазой. Между нами есть и ещё какое-то различие, но мы вместе с Лином добровольно забыли о нём двадцать пять суток назад. Вэй и вэл - стандартная рабочая двойка, обслуживающая куст скважин. Тандем, в котором оба партнёра одинаково крутят педали для успеха общего дела.

   Компрессор качает вершки в газопровод вэй. Это значит Лин должен сейчас встать, и отправиться разбираться что там стряслось. Но и мне не судьба прохлаждаться в гостиной. Я тоже должен идти чтобы страховать Лина. Здесь только так - все работы вдвоём, только вместе, чтобы если с одним что-то случится, второй бы его вытащил.

   А случиться может всякое. Самое неприятное - хвост. Тяжёлый ядовитый газ без цвета и запаха, выходящий на поверхность вместе с вершками. Вдохнув его очень быстро теряешь сознание. А там - как повезёт. Если облако ветерком сдует, или напарник вытащит, то будешь жить дальше. Ну а нет так нет. Я уже однажды вытаскивал Лина, по неосторожности "хватившего хвоста" буквально на ровном месте из-за небрежно пригнанной маски. Тогда эту ядовитую гадость пригнало с востока, где хвост просачивается сквозь трещины в стекловидной кварцевой корке, покрывающей пустыню. Конечно, по всей рабочей зоне установлены анализаторы, но ветер порой меняется очень быстро, да и цементаж скважин из-за подвижки пластов постепенно приходит в негодность, герметизация нарушается.

   -- Эх - качает лохматой головой Лин - а ведь я почти догадался как поднять чувствительность... И коды управления сервоприводом...

   -- Ну-ну, этого ещё не хватало.

   Лин тянет время, будто в растерянности переводит взгляд то на часы то на голограмму своих девчонок, то на вывороченные внутренности ресивера. А я почему-то вспоминаю как сегодня утром мы разморозили и съели Линов энзэ - острую грудинку по-вэйски. На каждом дежурстве я переписываю рецепт, и каждый раз, вернувшись домой, начисто забываю о своих кулинарных намерениях...

   И тогда я решаю - ладно! Через час закончится время ожидания потенциального сеанса связи, и Лину нечего будет терять. Если за этот час я не управлюсь, он присоединится. А пока... да я только собираться буду минут двадцать.

   Конечно, это против всех правил. Конечно, инструкции пишутся кровью. Но мы на то и живые люди, чтобы переступать когда надо через мёртвую букву, чтобы входить в положение другого, сочувствовать, понимать. Иначе не бывает тандема, а значит - совместной работы, общего дела, ради которого мы оба здесь. А семья - это святое. И для вэй и для вэл. У Лина трое девчонок, у меня двое мальчишек, и мы шутим порой, что неплохо было бы породниться, хотя понимаем, что подобное невозможно. Почему? Неважно. Мы забыли об этом, чтобы делать общее дело здесь и сейчас.

   Говорят, тандемы заочно подбирают по психологической совместимости. Может и так. Когда мы оба, каждый на своей половине, покинули камеры адаптации, и впервые встретились в общей зоне, я почувствовал сразу - сработаемся. И сработались. Пять лет вместе. Спина к спине, как принято говорить. На дежурстве мы почти братья, почти семья. Хотя нет, ведь о семье я помню и здесь, а о напарнике забываю сразу, как только заканчивается обратный переход, и дверь адаптационной камеры закрывается за мной, выпуская во внешний мир. Тут есть какая-то тайна, но на работе мне не нужно думать о ней. Компания постоянно твердит: "Вас ждут. Вы должны вернуться к своим семьям живыми", не позволяя нам забыть до конца кто мы и откуда, давая якорь, предохраняя от нервных срывов.

   Говорят, в камере адаптации мы оставляем половину себя. Может и так. В пустыне не должно быть ничего лишнего. Всё лишнее отвлекает, а значит, когда-то я могу не вернуться назад. Иногда мне кажется, что здесь остаётся только лучшая половина. Иначе как объяснить, что дома я ощущаю порой неясную смутную тоску по въедливой пыли, гулу насосов, мерцанию газовых маячков. По напряжению простой и понятной жизни с ясно видимой целью -- вернуться домой.

   Так, рассуждая ни о чём и обо всём сразу, я собираюсь на выход. Комбинезон, рюкзак с инструментами, газоанализатор, рация, респиратор. Перед выходом запускаю диагностику системы. Ага, "мозги" целы. Вероятно, накрылся удалённый модуль сбора данных. Ну если так, то управлюсь быстро. Резервный модуль отправляется в рюкзак к инструментам. Выкручиваю на полную верньер громкости стационарной рации -- чтобы Лин точно услышал, если мне понадобится помощь. Он по-прежнему увлечённо ковыряется с ресивером, и едва ли замечает мой уход.

   В переходном тамбуре пахнет пылью. Она главный наш бич -- забивается в поры одежды, просачивается в любую дырочку, где есть хоть малейшее движение воздуха. Химически агрессивна, выводит из строя измерительную аппаратуру и электронику. Чмокнув уплотнителем, открывается внешняя дверь, и вот -- пустыня. Грязно-коричневый цвет холмов переходит градиентом в ржавый цвет неба. Лишь в зените слабый намёк на голубизну. Вряд ли у Лина что-то получится. Хотя, кто знает. Он фанат в хорошем смысле этого слова. А фанаты способны на многое. Солнце висит над холмами лохматой кляксой. Белый домик компрессорной, округлые контуры сепаратора, мачты энергопитания, фонари по периметру посадочной площадки, всё имеет мягкие контуры, будто нарисованное пастелью. Всё лишено резкости и мелких деталей. Пыльное марево заполняет пространство.

   Если такая погода продлится неделю, то путь домой будет долгим. Коптер не рискнёт сесть, придётся ждать краулер, а это лишние два дня за счёт отпуска. Впрочем, я не сильно расстраиваюсь -- на краулере придёт старина Гирим, а мне нравится с ним беседовать. Он почти двадцать лет в пустыне. Знает массу историй, и умеет рассказывать. Я люблю сидя рядом смотреть как он ведёт машину -- уверенно, без суеты и лишних движений. Человек на своём месте. Я даже не знаю, вэй он или вэл. Это не имеет значения -- вести краулер может любой. Но не так как Гирим.

   Мне лень возиться с ровером, сначала его расчехлять, потом зачехлять снова. До компрессорной недалеко, а пешие прогулки перед сном ещё никому не вредили. И вот я мерно шагаю, слушая как в такт дыханию срабатывают клапаны респиратора. Короткий всхлип на вдох, и протяжный трепещущий звук на выдох. Это не так-то легко. Теплый воздух, проходя через респиратор, приобретает противный вкус поглощающего сорбента. Редкая гадость. Газоанализатор молчит, понизу ветра нет, и я рискую -- оттягиваю нижнюю кромку маски. Ну вот, теперь значительно лучше. Так и иду, пока резкий писк и яркий красный сигнал не ударяют по нервам -- есть, есть он здесь, зар-р-аза! Останавливаюсь, старательно дышу через маску, покрываясь холодным потом. В ушах звон, окружающий мир медленно покачивается из стороны в сторону. Едва не поймал хвоста! На ровном месте, как Лин. Идиот. Тащить меня было бы некому. Но теперь дальше никакой самодеятельности.

   Внутри компрессорной яркий свет и кристальная чистота. Давление наддува неустанно вытесняет вовне назойливую пыль. Пространство заполнено вибрирующим свистом. Основной компрессор стоит, а резервный, мелко дрожа бочкообразным телом, что есть мочи пихает очищенные вершки в трубопровод. "Мозги" основного приветливо помаргивают индикаторами: "Мы в порядке", но сенсорный экран диагностики вносит ясность -- я не зря тащил на горбу новый модуль. Только вот менять неисправный не слишком удобно. Он притаился в колодце, прильнув к блестящей поверхности выпускного коллектора. Я проверяю анализатор, поправляю маску. Внизу может быть хвост -- он любит такие местечки. Глядя под ноги начинаю спуск по вертикальной лестнице.

   Головокружение накрывает внезапно. Резким движением пытаюсь прижаться к лестнице, ноги соскальзывают. Короткий полёт, удар, острая боль, разрывающая затылок. Темнота.

   Сознание включается резко, как фонарик, вместе с пульсирующей болью, сопровождающей каждый удар сердца. Осторожно ощупываю затылок -- крови нет. Повезло. Маска респиратора съехала набок, разбитый газоанализатор валяется на полу. Повезло дважды. Окажись на дне колодца хвост, и я бы уже не очнулся.

   Конечности тоже целы. Несколько ссадин не в счёт. Подтягиваю ноги, опираюсь спиной на стенку колодца. В общем, легко отделался, но двигаться удаётся с трудом. Надо звать Лина. Прижимаю пальцем тангенту, кричу, стараясь перекрыть свист компрессора:

   -- Лин, на связь! На связь, Лин! - нет ответа.

   Повторяю вызов ещё и ещё раз. Безрезультатно. Смотрю на рацию -- с ней всё в порядке, корпус при падении не пострадал, аккумулятор заряжен. Быть может, он не слышит меня из-за проклятой пыли? Но тут пустяковое расстояние. Мощности раньше всегда хватало. Сколько прошло времени как я сверзился? Неизвестно, я не смотрел на часы. Может Лин, не дождавшись меня, вышел наружу, и скоро будет здесь? Я жду ещё какое-то время. Напарника нет. Тогда новая мысль посещает сознание: Как известно, беда не приходит одна. Наверное, ещё что-то где-то стряслось, и Лин выехал на объект. Один. Потому что не мог ждать. Теперь он далеко, и не слышит мой вызов. Это, конечно, мало похоже на правду, но хоть как-то объясняет молчание. А ещё это значит, что выбираться мне предстоит самому.

   Оставив внизу рацию и рюкзак, со страшным напряжением карабкаюсь вверх по лестнице. Ступень за ступенью. Вниз не смотрю. Медленно проплывают перед глазами железные, окрашенные в ярко-жёлтый цвет перекладины.

   Пока я находился в компрессорной, стемнело. Фонари подсвечивают пыльную взвесь, и видно, как она лениво ворочается в пространстве. Я иду назад, по своим же следам, и каждый холм пыли, каждый бугор, каждая тень кажутся мне лежащей ничком фигурой. Я боюсь узнать в них Лина, по глупости снявшего респиратор. Ровер всё так же зачехлён, стоит на обычном месте. Значит Лин никуда не уехал. Я запрещаю себе строить какие-либо предположения, просто захожу внутрь.

   Голоса. Голоса из гостиной. Этого не может быть, но это так. Выходит, Лин настроил ресивер. Музыка. Прерывистая, смутно знакомая, бередящая болезненное чувство, от которого я цепенею. Я знаю, что не должен туда заходить, иначе случится страшное. Но я не могу не зайти, и как в тяжёлом сне тяну на себя ручку двери.

   Яркий свет висящего под потолком монитора бьёт в глаза. И первое, что я вижу -- знак Феоринты, матери всего сущего, кощунственно подчёркнутый снизу. Изображение нестабильно, оно дёргается и дрожит вместе с закадровым голосом, протяжно читающим святое писание на еретический вэйский манер. То, о чём я забыл двадцать пять суток назад, рывком заполняет сознание. Лин -- вэй! Вэй! Я вижу его затылок, кивающий в такт молитве. Во внеурочный час, по отвратительному обряду! Я вспомнил, что значит вэй! Недочеловек! Трусливый и подлый народ рабов, до поры прикидывавшийся нашими братьями! Этот край превратился в выжженную пустыню, прежде чем нам удалось хоть как-то обуздать их жадность! Даже мертвецов своих они хоронят лицом вниз, потому что стыдятся смотреть в глаза матери, породившей их на своё и наше горе. А я... я жил с ним бок о бок, разговаривал, делил пищу... Всего несколько часов назад ел из одной тарелки... Тошнота подкатывает к горлу, кашлем сбивая готовый вырваться из груди крик. Лин вздрагивает, оборачивается, и я вижу его глаза, расширенные зрачки, распяленный рот, и что-то блестящее, зажатое в правой руке.

  

   Нас найдут через три дня. Гирим приведёт краулер с аварийной командой. Они не нарушат ни единого пункта инструкции.

   -- Нервный срыв. Такое бывает -- скажет Гирим. И тихо добавит -- Хорошие были ребята.

   Нас уложат в серые пластиковые мешки, и свой последний путь до базы мы проделаем вместе. А потом разлучимся. Лина заколотят в гроб на стороне вэй, по обычаю лицом вниз, и сожгут. Вершки будут гореть чистым и ясным огнём. Меня сожгут на стороне вэл. В буйном и жирном пламени корешков. Наш пепел передадут родственникам в одинаковых чёрных урнах.