В чулане высокая принцесса, вглядываясь в темноту, чуть пригнулась, сторонясь висевших корзин, и подняла в прощании руку. Ведьма, вздохнув, тоже попрощалась. Потянув дверное кольцо, сделала приглашающий знак свечой и с усилием распахнула вход. Оттуда неверный свет и ледяной воздух, заколыхавший пламя. Паладину феи сунули чёрный ларец. Тот кивнул, нахлобучил шляпу и, помедлив, ступил за порог первым, будто парашютист в пустоту. Нота же шагнула туда с радостью, не скрывая.
Общага. Будничный бардак коридора пахнул на них угрюмым холодом и унылой кухонной гарью. Ступили в полутёмный мир вечно ремонтируемого этажа, на скрипнувший песочком немытый линолеум цвета ненастного неба. По полу заметно дуло. Паладин, наконец-то, выдохнул опасения и вдохнул. Пахло убежавшим, и уже подгоревшим, молоком. Заляпанные козлы у двери, кучка кирпичей, стремянка... Затевалось новое улучшение жизни.
Рассветное окно в тупике, да непогашенная лампочка в противоположной стороне - на лестничной площадке - и весь свет. Шаг, и ново вильнувшая жизнь в старых берегах. Справа, слева - два ряда запертых дверей. Нота глаза прикрыла, румянец. Порог её так? Странно видеть здесь фею. Мгновение назад ещё были на том свете. Самонадеянная фрейлина, аристократка, луна, цветы у дома егеря, сверчок в чулане. Теперь она глуповато улыбалась. Тряхнула причесанной головою, приходя в себя. Повернулась к захлопнувшейся двери. Отсюда уже сама, ладонькою нетвёрдо толкнула.
Оп! Никак. Сразу пытливо помог - не тут-то было. Перехватив мешавший ларец, азартно поднажал. Провожатых ли ждал видеть опять, тревогу падшего художника? Судьба со скрипом смилостивилась. Преграда, треща, сдалась - холодом сильнее повеяло - щель расширили. Упавшие тюки шлаковаты мешали за дверью. Никаких видений мира иного и тёмного чулана. Со стен - драные обои. Линолеум вздыблен. Клочки-дырочки его на помойку давно глядят. Побелка разлита, засохла. Ребристые следы сапог на бетоне. Цемент в углу, прямо на полу. Бак с чем-то, ящик с бутом, плитка. Дальше в щели не видно. Пол-окна забрано заиндевевшей фанерой: вечный сумрак. Жить тут?
Сбоило воплощение. Цепь причастных и требуемо-возможного не сработала. Очень уж интимно детерминированного, убеждены скептики. Укрыто волеизъявление лишним множеством противоречивых стремлений. Разор душ? Смятение художника сказалось? Что, что? Не знает.
- Рано еще? - озадаченно предположила берегиня и перекошенную створку, с его помощью, на место водворила. - А тут?
Взглянув на соседнюю, бывшую его, Паладина, дверь, туда ткнулась. Заперто. Постучали - тихо. На работу ушли. Сколько времени? Часы тут - обычное дело, надо срочно обзавестись - не роскошь. Но зачем бутовый камень? Камин в общаге?? Интересно пророчится... Вздохнул и тяжелый ларец на пол поставил. Кого искать-спрашивать? Новые вселились.
Безмолвствовали захватанные коричневые двери с жестянками номеров, множеством хитрых ручек и замков, разномастной врезки. Те, по причине частой сменяемости, вид имели шаткий, очень ненадёжный. Потому-то, вероятно, и они стыдливо помалкивали. Потрескавшиеся от возраста синие панели, имевшие следы разнообразнейших контактов с неаккуратными жильцами, немо мудры: давно ли высохла размазанная в углу кровь? Даже свежебелёный потолок как-то скверно молчал сверху. "Подождем иного", сказала она. Чего-кого, Комендантшу? Эх... Документы затребует. "Как прошли? На вахте пустили?!"
В конце коридора зияло утром замерзшее окно. От узоров-то и тянуло. Нота зябко обхватила себя за плечи, Паладин поднял "багаж". Уныло побрели туда, к батарее. Ждать, так ждать. "Когда-то здесь было очень хорошо, - печально поделилась путешественница, - гений места в остатке до сих пор ластится". От бодрого, веселого настроя ее... Отводя глаза, потерянно молчала. Оттаивали стёкла. Делали вид, что улица, перемены интересовали. В такое быстрое утро не верилось. Где он? В заснеженном контейнере с мусором, распугивая воробьёв, рылась ворона. Магия.
Птицы, кошки, собаки - последние тараканы! - все прут. Даже мусор. Иначе худо. Люди? Люди везде люди. Ещё и врут. Разно, конечно, в разной степени, но... Прут и врут. От того, в любой луже, "подводные рифы" грозят, видимые и нет части "айсберга". Хватки "бульдогов" под ковром. Ругань глухих через стену. Обходы, головоломные комбинации... Крикуна будет непро-осто найти. Грустно смотрел на расстроенную фею. Под тонкой человеческой кожей виска пульсировала жилка. Сейчас на вахту, скажет...
Утром выперли из общаги. Потому на электричку успел, а то бы проспал. Зевал заспанный и голодный. Мутило. Грамм бы сто? Чтоб глаза китаец открыл. На Барахолку ехал. До работы успевал. В электричке воняло кошками и сквозило от сдвигаемых дверей. Как ему эта езда ...зда! До центра час. От Сючки, конечно, ближе. В общаге ментами грозят. Те сцапают - на работу стукнут. А там ждут. Подрёмывал у окна, благо - место занял. Иззевался, прикидывая, сколько чего стоит. По комиссионным пойти... Цен нынешних не знал. Сто лет ничего не покупал. Глупо тратиться на ерунду. Пойло да хавка. А сегодня даже билет взял! Расселся, чувак...
Чудо ему, чудо явили. Пруха дуром поперла. Тьфу, тьфу! Пошел в Буку, "Букинист" на Комсомольской, вдруг продали? Зряплата, увы. То долги, то... На витрине не видно. Запереживал: "Продали!" Сунул квиток. Шалавёнка, уже другая, - что на комиссию брала, позадастее, - не верит! Пялится через дымчатые хамелеоны: "Паспорт? Э... пожалуйста". Сердце, надо сказать, ёкнуло: "Ну, ну-у"?! Паспорт-то у нас... Не бомжи. Слов нет - одни мысли. Почти тысяча долларов. А?! Кто поймет? Это по курсу... Представить-понять, ощутить? Надо нищим афишником быть, с сумасшедшей Сючкой жить. Сразу - тысяча баксов! Это... Не въехать: небольшой холст - без рамы! - "Одинокий краль" куплен. Тысяча. Тысяча! На молодого Крикуля, кстати, смахивал. Какие-то чудные люди - коллекционеры, что ли? - отвалили. Два раза приходили, мужчина и девушка, им улетать было надо. Чудо.
Было так. Для нового кафе заказали три натюрморты "поголландистей". За один заплатили. А те не поспел к открытию. Другое повесили. Подумал-подумал, - не пропадать добру? - краски, подрамники, грунтованный холст, да труды. Прописал еще, пока терпения хватило, посушил и в "Буку"! Видел витрину, где на реализацию принимают. Через пару дней пошел - ага! - запродали. Деньга. Порылся в старье, давай "Одинокого" подновлять. Сюр. Галерея забраковала, пьяный капризничал: "реальность!"
Ожили карты. Царство колоды. Лиловый бархат дам, изумрудный мох у плотины, водяное колесо мельницы. Синий камзол валета, каска с желтым султаном, золочёная кираса солнцем блеснула... Глаза заблестели и у автора. Увлекся. Жалко бросать! Лак подсох... Цену заломил "под шофэ" опять. "Она мне замечания?.. Сопля!" Это реализм. Недели три тому. Не надеялся. Шел цену корректировать "слегка". А денежки, оказывается, уже... "Открытку посылали", - с уважухой, невзирая на шапку и звезду: мало ли, как художники одеты? Баксы! Может, посылали. Но тоже большая удача, что открытка не дошла. В общаге, по месту прописки, Комендант бы про деньги знала.
"Две недели, - с удивлением думал Крик, - неделю назад... Мы бы, где сейчас были? С зелёными-то. Где была бы работа, Инга Ювенальевна? На покер, и на кабак, и на тёток... Ни Сючки, ни электрички - точно. Или менты в вытрезвителе порадовались бы. А то и прибили бы за зелень... Смотрел-смотрел смуро на мелькающие сараи да бараки пригорода и ткнулся шапкой в стекло, глаза закрыл. "Деньги-денежки, вздохнул. Только бабы и спасают. Им костюма надо. Дублёнку, сапоги..."
Природою Миша наделен был щедро. Умом вышел и ростом. Разные таланты имел: от красивого почерка и умения рисовать, до сочинительства песен и исполнения их мужественным баритоном под собственный гитарный аккомпанемент. Не говоря уж, из "природной" скромности, о блестящих способностях к рукопашной или танцам... Даже с очень искушенными партнершами. Манеру и возможности их он мгновенно чувствовал и не подстраивался, - упаси Бог! - а принимал и творчески следовал. В Ницце дело было, понимаешь, лауреат данс-конкурсов! Рукопашной хладнокровие настырного циника и богатырские данные способствовали. Ну, разумеется, и опыт весьма неразборчивого общения... Тем более, ходка "за тунеядство и антиобщественный" сказалась. Ум рано созрел до понимания мотивов поступков людей, истоки их потребностей, как бы ни маскировались, чем бы ни оправдывались. И не то, чтобы сразу, вовсю стал пользоваться человеческими слабостями, но... Стал. Уж очень соблазнительно. А удерживаться трудно и глупо. Собственные же грешки от того, естественно, не уменьшились, а даже и напротив... Себя увидел, в сравнении с прочими, гораздо в лучшем свете. Психи, немочь, недоумки...
Батарея, слава Богу, горячая. На подоконнике сохнет гробовидное оцинкованное корыто, в нём таз. На дне бычок, задавленный недовольством прерванного курильщика. Нота насупилась, греясь. "Своевольная", в их трактовке, но берегиня. Паладин, прикрывшись, зычно зевнул. В теле-то ещё ночь. Там сейчас спали. Где этот черт, в вытрезвителе? Ткнул в подоконник:
- Здесь познакомились с ним и надрались... На Новый год, - добавил через следующий зевок. - Он что, мог сам? Сюда...
- И вы сможете, - кивнула фея, снова прислушиваясь к чему-то. Как и ожидалось, на скрытый вопрос ответила не по-местному прямо. Продолжила в размышлении: - Здесь, здесь он где-то. Ждет.
- Кто ждет? Где... - Не понял новопреставленный. - Крикун?
- Лиха. - Вздохнула Фея. - Лиха ждет... И помощи. - На это не сентиментальный Паладин снова зевнул не к месту, и Нота подняла глаза: - Думала, Переход на вас большее впечатление произведет...
- А вы что, спать не хотите? Совсем?
- Нет, - сказала она, думая о своём, - мне сна мало нужно.
Понял, куда смотрит. За окном, в первозданной утренней синеве невидимый самолётик чертил, будто кто-то громадным когтем изнутри неба, белый путь к зениту. Тающий след инверсии принадлежал только этому миру. Там такого быть не могло. Всё! До-ма. Отстающий гул дошел, наконец. Стекла задребезжали. "Отвык", подумал Паладин, сладко взмывая следом! Фея грела колени и руки о секции "теле-очага". Во что-то опять вслушиваясь, не видя, следила за белым шрамом вспарываемой бездны.
Вдоль заледенелого тротуара и сверкающих сугробов обочин, погромыхивая всё громче, приближался красный трамвай, просматриваемый солнцем. Машинально глянули вниз, на дребезг. Кривляющаяся тень его билась по неровностям. Целеустремленно сияли перспективой рельсы. Громыхание удалялось... Ничего нового, но не видели этого давно. Редкие, необычно укутанные, прохожие выдыхали в заиндевевшие воротники. "Воду воздушную", сказала бы Нота. Непривычный в такую рань лимузин, как нетерпеливый курильщик перед входом, спеша, выпускал частые тающие облачка. Водитель грелся. "Холодина, думалось с глупой радостью соскучившегося, градусов двадцать!"
Пусть, пусть, потрачу молодость на скреп воли, чтобы, заставить себя делать, что надо, а не, чего хочется. "Зубы чистить, уши мыть!" Стану, руководствуясь той совестью, поступать вопреки здравому смыслу: буду заботиться не о себе, а о других - пусть! Вот, если бы все так - другое дело. Научусь многому, потратив на то годы. Если раньше не сдохну с тоски. Ну, ну?! Что? "Кто не курит и не пьет - тот здоровеньким умрет". Хорошим преставлюсь, с сожалениями остающихся. Все? Из чего хлопоты? Желаете? Да ради Бога! Если душа-то болит? У него, тьфу-тьфу!
В пиковый момент не то, чтобы не смог, употребив ту волю, подавить в себе нежелательное, мешающее, осознанно оцененное, нет. Просто не стал этого делать: напрягаться, лишаться какого-то, пусть "сомнительного", удовольствия? Зачем? "Зачем давиться пресными плодами и пренебрегать сладкими?" Ради будущего? Но то, когда? А радости - вот! - подставляй... Что выбрать умному? Сами пусть спасаются, мы и так.
Слышал неоднократно: "После смерти ничего не кончается. Смысл земного пребывания, повторялось на разные лады, в прополке души для роста духа". Увы, не отзывалось богатырское естество на сомнительное. "Не попал ещё", шутил при случае, сорняков-наростов, требующих лезвия, не наросло: предохранялся! Шутилось-мутилось, правда, не очень. Чуял, проскочил важное. "Жареный Петька не клюнул?" В чём дело? Говорят, в освобождении места души, со старым несовместимого. От аппендицита самообожания.
Для "Ля-ля"? Для совместимости, возможности самого ново-природного семечка-творца расти в твоей среде. Для роста его и самого "места", требующего расширения. Для вселенски-огромного чувства! Ощущения-осознания? Для взросления Человека. Наращивания энергии зрелого состояния любви взрослого к окружающему. Твоей природой, оказывается, являющегося... Красиво. Да, но кто знает, что всё так? Как урод... Каждый Божий день - с чистыми зубами? Да смотри, не куси кого! "Ошибки придется исправить и искупить", - утверждалось мудрецами. Ну, придется, так придется, решил: там посмотрим, да исправим.
Из академии, тем временем, за прогулы и общежитскую аморалку вышибли. За драчку ту даже закрыли на пару годков в школу жизни. Поздно каяться и правиться. Думать надо было раньше. Потом - за злой язык, песенки да карикатуры - и из страны "попросили". Дело обычное. "Воздух свободы" долго пьянил Мишу. Повезло: его многозначительная инсталляция - шизо-остроумная и гламурненькая, "Истина кисти", - точно и громко выстрелила! Шуму наделав, - "Мик Крик!!!" - Имя дала. Мишель, Майк, Мигель... Да и фамилиё-то, оказывается, вон как переводится! В своём отечестве пророка нет, давно известно. Но, как только стало можно, "ветер перемен" по стране загуляв, в его сторону подул, на родину вернулся. Нагулялся. До сыть.
Не стал Майк Крик и теперь особо упираться-развиваться. Академию уж добил как-то. Имя помогло, политика и учителя, - талант, достояние! - но в остальном... Убежденности не хватило, опасений? Хорошо пожил: к сорока алкашом стал. Сил нет, хоть "зашивайся-кодируйся". Отёк - почки, что ли? - люди не узнают. Да и одёжка... Обтрепался, обтерся. А от радостей тех - что? Колонна, как рисуют, баб в затылок, - за горизонт. Одни похмелки помнятся. Раз, чуть в петлю не полез, вспомнил, сколько ночью в карты ушло! Как, зачем?! В азарте занимал отыграться... Добрые - давали. Знали - у дяди валюта есть: осталась. От лучших времён и мест... Как пацан! Да, было: сам драл таких - треск стоял. Но, видно, отказывать ум стал? Пропил.
Сны? Жуть. Валет бубновый, сука, всю ночь с пикой гонял! Шестерки липли. Козырная дама отвернулась, а винновая черными глазищами стеганула - играть расхотелось... Или: лес горит! Какие-то черные вороны, верхом на лошадях, людей в обрыв гонят... Жуть. А проснешься, глянешь в зеркало - твою же мать! - китаец. И как-то незаметно все. То, вроде, ничего-ничего, а то... Мрак. "Жизнь поломатая, электричкой перееханная".
- А это что? - Паладин указал носком сапога на ларец.
Нагретыми на батарее ладонями Нота грела себе щеки. Глянула задумчиво.
- Необходимое, вещи...
- Ваш... Ангел-хранитель, - медля, произносил он, разгадывая золотые руны на крышке, - всучил... Сей-час-с.
Ноту осенило - оживилась. Потеснив корыто, сама подняла ларец. Постучала согнутым пальцем по стенке, словно у входа, подождала и раскрыла - больницей сверкнуло и аптекой же запахло. Будто ртутью заполненный объём отсвечивал на стены, на лица кварцевым свечением. Белым бестеневым светом операционной. Помедлив, заметно раздвинула края - сварочное свечение зашло на панели посеревшей краски, на потолок с прилипшей горелой спичкой. Морщась, берегиня опять "постучалась". Свечение ослабло. Смело, ещё и ещё, растянула подавшиеся стенки, утончившиеся, будто не из дерева. Проверяя, тронула затвердевший угол. Осторожно пошарила в сиянии, замерла - обе руки... Кунштюк.
- Копперфильд удавится...
Берегиня игнорировала шутку. Ему неловкость осталась.
- Здесь купальня была... - Повертела головой.
- Душ, - сухо поправил он, осердившись. - А это туалет... Мужской.
Опять не реагировала. Достала из... этого песочные часы, синего стекла сосуд с двумя носиками, ступку, замшевый кошель, каменный конус... Задумчиво моргая, почесала им бровь. Следом появилась игла, грифель и сероватый лист толстой тамошней бумаги. Исписанная сторона, разобрал, являла собой закладную, собственноручно подписанную художником!
- Вода речная? - Глянула снизу. - Не сердитесь, сейчас ему помочь попробуем. Наберите... - Протянула ступку. - Начнет кипеть или замерзать, сразу трясите! Перестанет...
- Кроме Иловли, - проворчал, принимая сосуд, - Титикака. Это подальше.
- А канал-лизация? - спросила опасливо, не обращая внимания на трёп. И не без запинки повторила. - Канализация-то?.. - закончила вопрос, принимая требуемое. - Куда впадает?
Перестал бузить, вспомнив, кто с ним. Вряд ли так беседовал бы с нею при дворе. Объяснил, что очищается, конечно, и предположил, как именно. Нота недоверчиво понюхала принесенное, удивилась и принялась писать грифелем на чистой стороне листа. "От волка мысленного звероуловлен...", - тоже сумел-таки прочитать начало на их древнем языке. Потянулся и зевнул со смаком. Ворожбы не понимал, но следствия уже убедили. Манипуляции с энергиями четырёх стихий, говорят.
Нота Кавалеровна высыпала маленькие блескучие золотые. Разделила на четыре столбика, сдвинув вокруг конуса. "Носят черны вороны, - зашептала привычно и быстро, - на четыре стороны..." Нащупав, выудила из "ртути" свечу, бронзовую чашу... Следил без интереса. Колода больших карт... Затем какой-то сосуд в плетёнке от боя. Капнула из него по капле на каждый столбик, продолжая шептать: "Улетали вороны на чужую сторону..." Из синего покапала, из каждого носика отдельно. Чему-то не верил. Чему? В ларец глянул - ртуть перламутром кипела. "Амальгама зеркал отражала бокал-л..." Руки в карманы сунул, шляпу кивком пижонски на нос сдвинул.
- Разлетелись вороны, - повторил по инерции, - на четыре стороны...
- Будьте добры, - веско попросила она, - у лестницы постойте? - и добавила. - Меня не будет видно. Не волнуйтесь. Я здесь.
- А войдут? - спросил он, покорно направляясь ко входу. - Гнать? Взашей...
Обернувшись, уже никого не увидел. Только сияние на узорах стекла, подоконник, корыто, таз.
- Не войдут, - ответствовал её напряженный голос. - Погодите... - И через минуту-другую сама появилась на прежнем месте с ларцом прежнего размера. - Нужно по ветру развеять...
Разжала кулачок с пеплом. Дернул окно - забито. Это по-нашему. Тоже осмотрел заиндевевшую форточку, протянул ладонь...
- Я сама.
Сама, так сама. Отодрал примерзшую створку, спрыгнул и ее подсадил, отвернувшись от чудных коленок... Потом форточку забивали. Молчали, тёрлись у батареи. Всем он был недоволен. Опять дураком себя ощущал:
- Н-ну, - решил не заметить смешка, - откуда знаете, что кошек люблю?
- Кошек? - опять задумалась Фея. - Котов. Крик упоминал.
- А почему меня... На его место?
- Это же Белый ход? Постороннего не вселишь. А вам - наука.
- Какой-то другой, - быстро спросил, - есть? "Чёрный..."
- Физически? - уточнила деликатная фея. - Смерть?
Теперь Паладин понял.
Загрохотал с жутким гудком встречный состав - открыл глаза. Напугал, гад! Так крышу следом унесёт. Мелькнули окна мгновенными картинами чужой дорожной колготы. Запомнилась красавица, разглядывавшая что-то в утреннем небе. Спутник её - усато-волосатый дылда свирепо-хищного вида. Похожи на кого-то. Общажная стер... ...лядь. Надписи сливающиеся, зеленые миражи вагонов. Пассажирский. Был и нет. "Двинуть бы тоже к пальмам? - позавидовал Мишель-Майк-Мигель неведомым людям, - от этого. Мёрзлый снег за окном, хибарки у оврага. Жизнь промелькнет - выходи. "Пальмы".
Утром садился в электричку - затор. Напёр брюхом - визг: жмура сгружают. Ночью в тамбуре замерз. Бомж. Пьяный уснул. Скорая на платформе ждёт. Конаются, брезгуют нести. В свою мочу вмерз. За пальто потянули, оно под руками - тресь, а та-ам... Кишмя кишат, вши. Под пальто майка, полы мыть. На груди - в седой шерсти... В щетине, в бровях... По лысине ползают. Закаченные глаза внутрь смотрят. И как под дых - из-за лысины не сразу узнал - Вит Руль? Витька. Ну, брат... Как приснился. А какой, змей, был? Рубашечки, бабочки! Два раза на дню брился. Кремы, шампуни! У парикмахера патлы уложит - Голливуд! В умывальнике зубы драит-драит... "Сотрешь!" "Нет, смеется, заточу!" Заточил. Далеко шел тоже: выставки за бугром. "Виктор, значит, победитель!" Но дурь курил. Силу дает, мол.
Представилось, сам лежит. Запросто. Загулял-захворал, с работы поперли. Полиса нет. Денег? Жрать... Зима. Ночевать? Сючка без денег с милицией выгонит. В общаге участкового уже звали. Хоть под электричку! Нищим, просившим "Христа ради" в этом вагоне, представил. Может, Руля за милостыню стукнули? Не делился. Ну, брат, ну... Ведь Академия тоже! Женился бы на Нотке. Дети уж большие бы... Поплачь, папа, поплачь. Может, подадут. По виду пора. Солдатскую шапку трясущимися руками... Свою на Новый год посеял. С соседом в общаге нарезались. Усатый-волосатый... Вроде вспомнили где, но да разве отдадут? Эту дали, на радостях: пацан из армии в декабре пришел. Калган такой же здоровый - налезла. Звездочку оставил, шутки ради. "Утрись - бабка опять смотрит. Сейчас мелочишку даст..." А ему бы и мелочишки. В Рюмочной нальют. Нельзя. Пять капель? Вспомнил, сколько у него с собой: ой, не дай Бог.
- О, еще один! - Пацан в кожане пнул его ногу. - Чё клешни расставил? Пшел вон. Мухой!
Синяк поджал ноги. "Накаркал..."
- Не понял. - Направился к ним второй, очень стриженый. - Те, что сказано?
Крик, без разговора - быстрее, быстрее! - к выходу. Пакет с деньгами грудью ощущал, нутром... Жопой будешь, если при тебе столько. У Сючки и в общаге не оставишь? Господи! Да откуда... Еле успел башку втянуть! Удар по хребтине. Чем-то, не рукой. Да так дали, что упал. Под лавку пополз.
- Ты смотри, - удивился кожаный, - не попал...
- Ползет-ползет! - пропел голомозый и, пугая, ногу отвел... В бок случилось, по вате и салу. - Что гляделки лупишь, хрен старый? Карманы есть? А в них? Водочка, может, денежка... - Снова деловито, как по мячу, долбанул. - Сам, сука рваная, сам! Мне что, твой триппер трясти? - Шлепок тёплой слюны в лицо. - Оно закрывается? Ух ты какая!
Если б не деньги... Ну, обшарили бы? Страшно. Так уже давно, с зоны, не было. Деньги эти, правильно решил, не только деньги - "лесенка. Веревочная лесенка, кем-то брошенная в колодец с говном. Открылся люк в черноте над головой. Свет оттуда, и лесенка болтается.
- Есть у него что-то, - догадался голомозый. - Ссыт.
Примерялся гасить синяка, чтоб не рыпался. Бичара внятно завонял выхлопом и прижался к окну, где на утреннем солнце мчал-блестел снег.
Кто-то юркий от греха в тамбур просквозил - дверь в пазу пророкотала. Голомозый дернулся на звук глянуть, а Синяк-то ему пальцем - в глаз. Вой-стон! Вылупились все. Аж мурашки... От пугливого усердия попал точно и глубоко. Лопнуло, ожгло, поползло... Выбил? Отвык внимание собирать. Дрожало внутри. Кожаный? Или хорошо собою владел, сволочь, или - совсем уж тварюга бездушная - плевать хотел на кровя! Не стал поражаться прыти синяка и смертному вою скорчившегося другана. Не напугался. Сразу пику вылущил - люди шарахнулись! - и ладится. Меряет, меряет... Тоже наверняка вложить. Жизнь остатнюю, гаденыш, Крику отмеряет.
- Ну, пидрило, - утробно зарокотал прежний Крикун, пугая и дразня, - тебя теперь убивать буду, сосок. - В глаза глядя, будто в гроб вталкивая, грабли громадные выставил. Пригнулся. - А бо-ольно будет... - Показал на пальце красную слизь. - Не угадали вы, не того задели.
Электричка останавливалась. Этот медлил. Двери раздвинутся, и народ попрет... Тоже, наверно, роль сыграло. Не кинулся. Повезло опять, ворожит кто-то. Двери в тамбур прогрохотали - менты по проходу! Пику углядели. Сбежавший направил? Этот быстро и правильно среагировал... Они оба - за ним! А Крик... Шагнув через скулящего, в противоположную сторону, к открывшимся дверям. Хотя и паспорт при себе, и квиток на доллары, и... Кто знает, какие люди? Бога не гневить, судьбу и сержантов не искушать. Те споют - защищались! Он с глазом... А свидетели - как брызги. Осенило: Витьку-то... они. "Еще один", сказано со значением. Не грабили, нечего. Фашики опущенных отбраковывают... В другое бы время, после стресса, Крик обязательно принял бы, но тут призадумался. Свёрток. Лесенка.
Нота подняла палец. Вслушиваясь, к бывшей его двери снова направилась:
- Там... Кто-то.
Тоже вслушиваясь, шел за ней: "На таком расстоянии, через дверь?" Сам не улавливал, и веяния, как учили. Телевизор где-то. Снова ткнулись - заперто. Постучал. Громче! Ти-ши-на. Еще раз - настойчиво - что-то скрипнуло. Ага! Стал колотить, как домой. Там рыкнули, отчетливо матюгнулись.
- На просьбу графа войти, - усмехнулся Паладин, - из-за двери ответили гостеприимными выстрелами! - И стал колотить уже ногою. - Открывайте, открывайте! Администрация... - Никакого результата. Подумал и сделал официальное лицо: - Гр-раждане пр-роживающие! - сообщил крайнее обстоятельство и незавидную перспективу прописки. - Говорит участковый инспектор Паладин! Если... вы... в ближайшее же время не оплатите...
Эти магические слова заколебали осажденных. Замок пал. Замок щелкнул - дверь отворилась. Всклокоченный китаец отступал, застегивая штаны. Морщась от дурняка, робко заглядывал им за спины: нет ли, и правда, представителей правопорядка? То, что ему солгали, его явно радовало.
- А сколько... времени? - захрипел чисто по-русски, угадывая красавицу.
- Пора уже! - Хозяйски отстранил его "участковый в штатском" и опять вспомнил, что здесь часы нужны обязательно. Впустил ошеломленную Ноту, недоверчиво принюхивавшуюся:
- Здесь же... - Моргала она. - Никого не должно быть... посторонних?
- Уже нету. - Бесконфликтный громила подхватил с кровати искусственную шубу, которой только что укрывался, поднял с полу солдатскую ушанку. - Excuse... Аuf Wiedersehen! - И аккуратно прикрыл за собою дверь.
Огляделись. Паладин хозяйски открыл форточку. ...Его пружинная кровать с полосатым тюфяком, два стула, сложенный стол-тумба, пустой графин на древнем шкафу, электроплитка с размохрённым шнуром на подоконнике... Всё на месте. Синяк, видимо, обретался здесь недолго: спереть не успел. На полу тоже следы побелки... Ага! Там ютился, потом - каким-то образом - сюда? Ба-атюшки! И Ключ в замке? ...Но зачем штатив астролябии на кровати? Спать удобнее. Изучаешь перед сном. Как до инструментов дотянулся?! Восемнадцатый век. Даже с Ключом... Пришлось, как ни грустно, начинать новую жизнь с уборки и поисков тени "дыр", "трещин..." Влез же он как-то? ...Волосы отросли, ногти. Борода означилась, локти протёр! Но разве ж такое найдёшь? Смешная.
Когда уж засыпал, вымотанный до того, что злиться стал: "Нашла у приговорённого время!" Подумал, что кровать-то... одна? Снова подниматься и искать вторую постель? У-у... "Она ж говорила, что спать не хочет..." Нота возилась у плитки. Запахло жареным лучком. Из "ларца?" За окном стыл день... Она вдруг затихла и быстро к нему обернулась:
- А не Крик ли это... был?!
На работу вломился с пакетами покупок! Успел. Даже раньше. У толстой вахтерши ключи - цоп! - первым, чтоб Мадам Инга заметила, как он, раньше нее, уже упирается. И не ночевал! Запретили. Обязательно спросит... К себе на верхотуру в тепло заскочил - запыхался. Какая уж тут скука-лень! Быть бы живу. За ударные показатели турнуть могут. Инга намекала тонко. "Если ты и к этому Новому году!.." По инерции продолжал спешку. Шмотки потом... После работы бум красоваться. Она очумеет...
синий халат натянул. Цветные подмышки уже колом от вытираемых кистей. Канцелярская скрепка вместо пуговиц. Новую гуашь на антресолях нашел! Хоть и корячиться надо было, и хламу там... В краску влез! Красный палец о подмышку же и отер. Все не хотелось в вековой пылище руки марать, в пересохшем ватмане копаться. Старую по кюветам добывал, размывал... Хотя и не хватало, и грязная. Нет лени! Дошло, что ли? Или-или.
Кисти были тоже хорошие, новые. Директор, молодец, самолично принес, молча отдал. Совесть, мол, есть? Да есть... На донышке. Ту аж передернуло. "Вот только "потеряй..." Куда их "потеряешь", дура? "Красить полы - малы". И пива не нальют. Это для профи они "нейлоновые, колонковые, беличьи..." Да где такого найти? Не тот теперь у Миши круг общения. ...И потом самому елозить оглодками? Нет уж, дорогая Инга Ювенальевна! Нет уж, Витёк. Конечно, Царствие тебе небесное, но... Уж как-нибудь. А что "как-нибудь"? Не пропью, что ли, уважаемая? Без поминок обойдемся, дорогой? И сам не знал. "Может, прикинь, то не он был?" Просто жмур похож. И-их! На пальце - и под ногтём! - красная... гуашь. С отвращением вытер, отчистил! Ну, гуашь... Не кровь же. Одним глазом теперь виднее, куда нельзя плевать... Но несмотря на всю правоту защиты, - правее некуда! - на дурь, глупость и неуместность жалостливого шепотка совести, - тоже целочка заявилась, после семи абортов?! - невзирая даже на ожесточённый какой-то азарт привычного дела, мысль об изувеченном парне томила.
Солнце входило в мастерскую, грело бок и нывшую после электрички хребтину. За мусорным ведром, у щелей вентиляции, в углу теснились карлики-поверяющие. Брюнет, блондин и рыжий. Смешивая дыхание, пахнувшее завтраком, мешая друг другу и азартно повизгивая, нетерпеливо жгли взорами работу художника. Грудные мышцы доброго каратиста, назначенного для внутреннего вывешивания и машинного тиражирования, вырисовывались убедительно и даже, по мнению Рэда, бесспорно! Шрифт названия фильма будет с готическим акцентом... Знаменитая актриса узнаваемо, ласково и печально выглядывала из-за чистых подрамников, укоряя: "Почини аэрограф, дурилка. На антресолях без толку лежит. Дело-то и пойдет!" Работа, чего уж давно не было, пошла... "Мадам, довольны"? Мусор убрать. Ведро воняет... Крыс там опять? "И курить брошу!" - сострил себе. Как-то увидела, что окурок подобрал - та-акую рожу сквасила... А та, в общаге, - догадался, наконец! - на Нотку похожа.