Заглазно рыбаки его звали Гитлер. Он, и правда, был чем-то похож: мордатый, с усами, чёрные неприветливые буркала... Короче, Гитлер. Твёрдый такой дядя. Авторитет для рыбаков: хитрый бракуша, умелый, проворный. Хоть и хромой чёрт, - на протезе. Нет, не воевал: по годам не подходил - пацаном тогда был. Ногу? Это уже после войны, года через два: снаряд, дураки, курочили - рыбу глушить... Но да, получается, она всё-таки достала.
- Ты вот болтаешь: "Бог, Бог..." - Гитлер после еды прикуривал, подпалив веточку в костре. - Может и Бог. - Он задымил сигаретой, отбросил огонёк опять в костёр. - Может и Бог, - повторил хрипло. - Не знаю. А может и чёрт. Богу вроде пакостить не полагается...
Время было уже позднее. Сетки на ночь поставлены, ужин прикончен, водка - в меру - выпита, даже на утро малость оставлена для некоторых - нуждающихся. Спать холодно. Самое поговорить.
- У Магометан всё может... - Оппонент Гитлера, водила наш Тарасыч, последним доедал уху. Припозднился с сетками. Крошка хлеба на верхней, небритой, губе его мотылялась в такт словам. - Там вон у них ваххабиты ещё какие-то появились. Наших, говорят, только так шелупонят. Наяривают, не разбирая... - Он, почуяв, стряхнул большим пальцем эту крошку. Отдуваясь, вздохнул. - Срань Господня.
- Это люди. Не Бог. - Гитлер вздохнул тоже, курнул опять, огонёк сигареты распаляя. В чёрное небо глядя, дым задумчиво отпустил. - ...Да, в тот же год, как мне ногу потерять, - весной только, рано, - у нас в Бекетовке случай был. - Вспоминая, он в огонь уставился. - Мать меня частенько в нашу церкву помогать попу налаживала - божеское, объясняла, дело. Да и не против никто. Подкармливал нас, детвору, батя. За свечами там следить - кто помладше, а старшие уж и службу некоторые знали, и пели на клиросе...
Холодновато в октябре ночью. Костёр большой не палили, хоть и в глубокой прибрежной ложбине его развели. Случись теперь, не дай Бог, скурмачи-рыбинспектора - не заметили бы с реки отсвет на деревьях. Я пробовал спать, ближе к огню пододвинувшись, не выходит: горячо, а спина мёрзнет. Приходится всё время крутиться, как шашлык. Потолще обрубок кто-то подсунул для жара и - на подольше. Зыбкие тени наши по сухой траве спуска в ложбину заколыхались, красноватым адовым светом высветились-выделились.
- Калмыки, казахи, татары наши, - перечислил знающе Тарасыч, - мусульмане... Ну, большинство, - признал он чьё-то уточнение.
Гитлер продолжал, кивнув согласно:
- ...И вот человек семь-восемь их входят. Прямо в церкву, прикинь, в храм Божий! Обличье-то видно - узкоглазые все, чернявые... Разулись за порогом, как у них положено. Робеют видно, но коврики свои на пол стелют и садиться давай, ноги скрестив. Мы - бегом, бегом! - за батей. Службы, правда, пока нет - нескоро. Но, всё одно, грех вроде наметился? Батя, понятно, сразу пришёл, мешкать не стал - не те дела. Иноверцы же!.. А тут храм - то-сё. Чего ж это вы, спрашивает, да кто такие-то? А, батюшка милый, отвечают - эвакуированные мы были, домой возвращаемся. Целый состав на станции - до завтра. А молиться там негде, и не даёт милиционер. На дворе дождик, сам, мол, видишь. А Бог один - мы же не обижать пришли? Дозволь молить его - живыми домой добраться, схоронили утром ещё двоих деток сегодня... - Гитлер окурок в костёр отщёлкнул, покивал, вспоминая и глазами блестя. - Уж теперь-то и самого бати того давно нет, и чучмеков, наверно, тех... - На часы, к свету поворачивая, посмотрел, зевнул. - А вот помнится что-то всё, в башку лезет.
- Так поп твой, что, разрешил? - Тарасыч вольно раскинувшись на брезенте, на локти опираясь, в костёр тоже смотрел. А тут на рассказчика подозрительно скосился: - Не попёр?
Гитлер объяснял, как умел, про добрые дела, про самарянина из Библии, который иноверца спасал, про то, что во время войны люди куда как друг к другу лучше относились... Про своего толкового попа, про то, что и они разные бывают. А я обратил внимание, когда он к костру наклонился, прогоревшее пододвигая в огонь, что у дяди-то меж воротником и волосами на шее сзади - верёвочка от креста нательного. Вот так. Вот вам и Гитлер... Сроду бы не подумал.