В чулане высокая принцесса, вглядываясь в темноту, чуть пригнулась, сторонясь висевших корзин, подняла в прощании руку. Ведьма, вздохнув, тоже попрощалась. Потянув дверное кольцо, сделала приглашающий знак свечой и с усилием распахнула вход. Оттуда неверный свет и ледяной воздух, заколыхавший пламя. Паладину сунули чёрный ларец. Тот кивнул, нахлобучил шляпу и, помедлив, ступил за порог первым, будто парашютист в пустоту. Нота же шагнула туда с радостью, не скрывая. Общага. Будничный бардак коридора пахнул угрюмым холодом и унылой кухонной гарью. Ступили в полутёмный мир вечно ремонтируемого этажа, на скрипнувший песочком немытый линолеум цвета ненастного неба. По полу заметно дуло. Паладин, наконец-то, выдохнул опасения и вдохнул. Пахло убежавшим, и уже подгоревшим, молоком. Заляпанные козлы у двери, кучка кирпичей, стремянка... Затевалось новое улучшение жизни.
Рассветное окно в торце, да непогашенная лампочка в противоположной стороне - на лестничной площадке - и весь свет. Шаг, и новая жизнь в старых берегах. Справа, слева - два ряда запертых дверей. Нота глаза прикрыла, румянец. Порог её так? Странно видеть здесь фею. Мгновение назад ещё были на том свете. Самонадеянная фрейлина, аристократка, луна, цветы у дома егеря, сверчок в чулане. Теперь она глуповато улыбалась. Тряхнула ухоженной головою, приходя в себя. Повернулась к захлопнувшейся двери. Отсюда сама нетвёрдо толкнула. Не-а. Сразу пытливо помог - не тут-то было. Перехватив мешавший ларец, поднажал. Провожатых ли ждал видеть опять, тревогу художника? Судьба со скрипом смилостивилась. Преграда сдалась - сильнее повеяло - щель расширили. Упавшая шлаковата мешала за дверью. Никаких видений мира иного и тёмного чулана. Драные обои. Линолеум вздыблен. Клочки-дырочки его на помойку давно глядят. Побелка разлита, засохла. Ребристые следы сапог на бетоне. Цемент в углу, прямо на полу. Бак с чем-то, ящик с бутом, плитка. Дальше в щели не видно. Пол-окна забрано фанерой: вечный сумрак. Тут жить? Сбоило воплощение. Цепь причастных и возможного не сработала. Разор душ? Смятение художника? Не знает.
- Рано еще? - озадаченно предположила берегиня и перекошенную створку, с его помощью, на место водворила. - А тут...
В соседнюю, бывшую его, дверь ткнулась. Заперто. Постучали - тихо. На работу ушли. Сколько времени? Часы тут - обычное дело, надо срочно обзавестись - не роскошь. Но зачем бутовый камень? Камин в общаге?? Интересно пророчится... Вздохнул и тяжелый ларец на пол поставил. Новые вселились. Кого спрашивать? Безмолвствовали захватанные коричневые двери с жестянками номеров, множеством ручек и замков, разномастной врезки. Те, по причине частой сменяемости, вид имели шаткий. Потому, вероятно, помалкивали. Треснутые возрастом синие панели, имевшие следы разнообразных контактов с неаккуратными жильцами, немо мудры: давно ли высохла размазанная в углу кровь... Даже свежебелёный потолок как-то скверно молчал. "Подождем", сказала она. Чего-кого, коменданта? Эх... Документ затребует. "Как прошли? На вахте пустили?!"
В конце коридора зияло замерзшее окно. От узоров-то и тянуло. Нота зябко обхватила себя за плечи, Паладин поднял "багаж". Уныло побрели туда, к батарее. Ждать, так ждать. "Когда-то здесь было хорошо, - печально поделилась путешественница, - гений места в остатке до сих пор ластится". От веселого настроя ее... Отводя глаза, потерянно молчала. Оттаивали стёкла. Делали вид, что улица, перемены интересовали. В такое быстрое утро не верилось. Где он? В заснеженном контейнере с мусором, распугивая воробьёв, рылась ворона. Магия. Птицы, кошки, собаки - последние тараканы! - все прут. Даже мусор. Иначе худо. Люди? Люди везде люди. Ещё врут. Разно, в разной степени, но... Прут и врут. От того, в любой луже, "подводные рифы" грозят, видимые и нет части "айсберга..." Крикуна будет непро-осто найти. Грустно смотрел на расстроенную фею. Под тонкой человеческой кожей виска пульсировала жилка.
Утром выперли из общаги. На электричку успел, а то бы проспал. Зевал заспанный и голодный. Мутило. Грамм бы сто? Чтоб глаза китаец открыл. На Барахолку ехал. До работы успевал. В электричке воняло и сквозило от сдвигаемых дверей. Как ему эта езда ...зда! До центра час. От Сючки, конечно, ближе. В общаге ментами грозят. Те сцапают - на работу стукнут. А там ждут. Дремал у окна, благо - место занял. Прикидывал, сколько чего стоит. По комиссионным пойти... Цен не знал. Сто лет ничего не покупал. Глупо тратиться на ерунду. Пойло да хавка. А сегодня даже билет взял! Расселся... Чудо ему явили. Пруха дуром поперла. Тьфу, тьфу! Пошел в Буку - вдруг продали? Зряплата, увы. То долги, то... На витрине не видно. Запереживал: "Ушло!" Сунул квиток. Шалавёнка, уже другая, - что на комиссию брала, позадастее, - не верит! Пялится через дымчатые хамелеоны: "Паспорт? Э... пожалуйста". Сердце, надо сказать, ёкнуло: "Ну?!" Не бомжи, паспорт-то у нас... Слов нет - одни мысли. Почти тысяча долларов. А?! Кто поймет? Это по курсу... Не представить. Надо нищим афишкой быть, с сумасшедшей Сючкой жить. Сразу - тысяча баксов! Это... Не въехать: небольшой холст - без рамы! - "Одинокий краль" куплен. Тысяча. Тысяча! На молодого Крикуля, кстати, смахивал. Чудные люди - коллекционеры, что ли? - отвалили. Два раза приходили, мужчина и девушка, им улетать... Чудо.
Было так. Для нового кафе заказали три натюрморты "поголландистей". За один заплатили. А те не поспел к открытию. Другое повесили. Подумал-подумал, - не пропадать добру? - краски, подрамники, грунтованный холст, да труды. Прописал еще, пока терпения хватило, посушил и в "Буку". Видел витрину, где на реализацию принимают. Потом пошел - ага! - запродали. Деньга. Порылся в старье, давай "Одинокого" подновлять. Сюр. Галерея забраковала, пьяный капризничал: "реальность!" Ожили карты. Царство колоды. Лиловый бархат дам, изумрудный мох плотины. Синий камзол валета, каска егеря с желтым султаном, золочёная кираса солнцем блеснула... Глаза заблестели и у автора. Увлекся. Жалко бросать! Лак подсох... Цену заломил "под шофэ" опять. "Она мне замечания... Сопля!" Это реализм. Недели три... Не надеялся. Шел цену корректировать слегка. А денежки уже... "Открытку посылали", - с уважухой, невзирая на шапку и звезду: мало ли как художники одеты? Баксы! Может, посылали. Но тоже большая удача, что открытка не дошла. В общаге комендант бы знала про деньги. "Две, - с удивлением думал Крик, - неделю назад... Мы бы, где сейчас были? С зелёными-то. Где была бы работа, Инга? На покер, и на кабак...
Смотрел-смотрел смуро на мелькающие сараи пригорода и ткнулся шапкой в стекло, глаза закрыл. "Деньги-денежки, вздохнул. Только бабы и спасают. А им костюма надо. Дублёнку, сапоги..." Природою Миша наделен был щедро. Умом вышел и ростом. Разные таланты имел: от красивого почерка и умения рисовать, до сочинительства песен и исполнения их мужественным баритоном под собственный гитарный аккомпанемент. Не говоря уж, из "природной" скромности, о явных способностях к рукопашной или танцам... Даже с искушенными партнершами. Манеру и возможности их он мгновенно чувствовал и не подстраивался, - упаси Бог! - а принимал и творчески следовал. В Ницце дело было, понимаешь, лауреат данс-конкурсов! Рукопашной хладнокровие настырного циника и богатырские данные способствовали. Ну, разумеется, и опыт весьма неразборчивого общения... Ходка "за тунеядство и антиобщественный" сказала. Ум рано созрел до понимания мотивов поступков людей, истоки их потребностей, как бы ни маскировались, чем бы ни оправдывались. И не то, чтобы сразу, вовсю стал пользоваться человечьими слабостями, но... Уж очень соблазнительно. А удерживаться трудно. Собственные же грешки от того не уменьшились, а даже и напротив... Себя увидел в лучшем свете.
Батарея, слава Богу, горячая. На подоконнике оцинкованное корыто, в нём таз. На дне бычок, задавленный недовольством прерванного курильщика. Нота насупилась, греясь. "Своевольная", в их трактовке, но берегиня. Паладин, прикрывшись, зычно зевнул. В теле-то ещё ночь. Там сейчас спали. Где этот черт, в вытрезвителе? Ткнул в подоконник:
- Здесь познакомились с ним и нажрались. На Новый год, - добавил через следующий зевок. - Он что, мог сам? Сюда...
- И вы сможете, - кивнула фея, снова прислушиваясь к чему-то. Как и ожидалось, на скрытый вопрос ответила не по-местному прямо. Продолжила в размышлении: - Здесь, здесь он где-то. Ждет.
- Кто, где ждет? - Не понял новопреставленный. - Крикун?
- Лиха. - Вздохнула Фея. - Лиха ждет... И помощи. - На это не сентиментальный Паладин снова зевнул не к месту, и Нота подняла глаза: - Думала, Переход на вас большее впечатление произведет...
- А вы что, спать не хотите? Совсем?
- Нет, - сказала она, думая о своём, - мне сна мало нужно.
Понял, куда смотрит. В первозданной синеве невидимый самолётик чертил, будто кто-то громадным когтем изнутри неба, белый путь к зениту. Тающий след инверсии принадлежал только этому миру. Там такого быть не могло. Всё! Дома. Отстающий гул дошел, наконец. Стекла задребезжали. "Отвык", подумал Паладин, сладко взмывая следом! Фея грела колени и руки о секции "теле-очага". Во что-то вслушиваясь опять, следила за белым шрамом. Редкие прохожие, необычно укутанные, выдыхали в заиндевевшие воротники. "Воду воздушную", сказала бы она. Непривычный в такую рань лимузин, как нетерпеливый курильщик перед входом, спеша, выпускал частые тающие облачка. Водитель грелся. Вдоль заледенелого тротуара, погромыхивая всё громче, приближался красный трамвай, просматриваемый солнцем. Кривляющаяся тень его билась по неровностям. Целеустремленно сияли рельсы. Громыхание удалилось... Ничего нового, но не видели этого давно. "Холодина, думал с глупой радостью, градусов двадцать!"
Молодость на то, чтобы учиться делать, как надо, а не хочется? Руководствуясь той совестью, поступать вопреки здравому смыслу: заботиться не о себе, а о других - пусть! Вот, если бы все так - другое дело. Но научусь, потратив годы. Если раньше не сдохну с тоски. Ну?! И? "Кто не курит и не пьет - тот здоровеньким умрет". Хорошим преставлюсь, с сожалениями оставшихся. Все? Из чего спор? Желаете? Ради Бога! Если душа-то болит? У него, тьфу-тьфу! В пиковый момент не то, чтобы не смог, употребив ту волю, подавить в себе нежелательное, мешающее, осознанно оцененное, нет. Просто не стал этого делать: напрягаться, лишаться какого-то, пусть "сомнительного", удовольствия? Зачем? "Зачем давиться пресными плодами и пренебрегать сладкими?" Ради будущего. Но то, когда? А радости - вот! - подставляй... Что выбрать умному?
"После смерти ничего не кончается. Смысл земного пребывания, повторялось на разные лады, в прополке души для роста духа". Увы, не отзывалось богатырское естество на сомнительное. Красиво. Да, но кто знает, что всё так? Как урод... Каждый день - с чистой совестью? "Ошибки придется исправить", - утверждалось мудрецами. Ну, придется, так придется. Посмотрим да исправим. А из академии, тем временем, за прогулы и общежитскую аморалку вышибли. За драчку ту закрыли на пару годков в школу жизни. Поздно каяться и правиться. Думать надо было раньше. Потом - за злой язык, песенки да карикатуры - и из страны "попросили". Дело обычное. "Воздух свободы" долго пьянил Мишу. Повезло: его многозначительная инсталляция - шизо-остроумная и гламурная, "Истина кисти", - точно и громко выстрелила! Шуму наделав, - "Мик Крик!!!" - Имя дала. Мишель, Майк, Мигель... И фамилия, оказывается, вон как переводится! Нет пророка в своём отечестве, давно известно. Но, как только стало можно, "ветер перемен" по стране загуляв, в его сторону подул, на родину вернулся. Нагулялся. До сыть.
Только не стал Крик и теперь упираться. Академию уж добил, Имя помогло, политика и учителя, - талант, достояние! - но в остальном... Убеждений не хватило, опасений? Хорошо пожил: к сорока алкашом стал. Сил нет, хоть "зашивайся". Отёк - почки, что ли? - люди не узнают. Да и одёжка... Обтрепали ночи. А от радостей тех, что? Колонна, как рисуют, баб в затылок, - за горизонт. Утра похмелки помнятся. Чуть в петлю не полез, вспомнил раз, сколько ночью ушло! Как, зачем?! В азарте занимал отыграться... Добрые - давали. Знали - у дяди валюта от лучших времён. Как пацан! Да, было: сам драл таких - треск стоял. Но, видно, отказывает ум. А сны? Жуть. Валет бубновый, сука, всю ночь с пикой гонял! Шестерки липли. Козырная дама отвернулась, а винновая черными глазищами стеганула - играть расхотелось. Или: лес горит! Вороны, верхом на лошадях, людей в обрыв гонят. Проснешься, глянешь в зеркало - твою мать! - китаец. "Жизнь поломатая, электричкой перееханная".
- А это что? - Паладин кивнул на ларец.
Нагретыми на батарее ладонями Нота грела себе щеки. Глянула задумчиво.
- Необходимое, вещи...
- Ангел. Хранитель, - медля, произносил он, разгадывая золотые руны на крышке, - сей час-с дал.
Ноту осенило - оживилась. Потеснив корыто, подняла ларец. Постучала согнутым пальцем по стенке, словно у входа, подождала и раскрыла - больницей сверкнуло и аптекой запахло. Будто ртутью заполненный объём отсвечивал на стены, на лица кварцевым свечением. Белым бестеневым светом операционной. Помедлив, заметно раздвинула края - сварочное свечение зашло на панели посеревшей краски, на потолок с прилипшей горелой спичкой. Морщась, берегиня опять "постучала". Свечение ослабло. Смело, ещё и ещё, растянула подавшиеся стенки, утончившиеся, будто не из дерева. Проверяя, тронула затвердевший угол. Осторожно пошарила в сиянии, замерла - обе руки... Кунштюк.
- Копперфильд удавится.
Берегиня игнорировала шутку. Ему неловкость.
- Здесь купальня была... - Повертела головой.
- Душ, - сухо поправил он. - А это туалет... Мужской.
Опять не реагировала. Достала из... этого песочные часы, синего стекла сосуд с двумя носиками, ступку, замшевый кошель, каменный конус... Задумчиво почесала им бровь. Следом появился грифель и сероватый лист толстой тамошней бумаги. Исписанная сторона, разобрал, являла собой закладную, собственноручно подписанную художником!
- Вода речная? - Глянула снизу. - Не сердитесь, сейчас ему помочь попробуем. Наберите... - Протянула ступку. - Начнет кипеть или замерзать, сразу трясите! Перестанет...
- Кроме Иловли, - проворчал, принимая сосуд, - Титикака. Это подальше.
- Канал-изация? - спросила опасливо, без внимания на трёп. - Канализация-то?.. - закончила вопрос, принимая требуемое. - Куда впадает?
Перестал бузить. Вряд ли беседовал бы так при дворе. Объяснил, что очищается, конечно, и предположил, как. Нота недоверчиво понюхала, удивилась и принялась писать грифелем на чистой стороне листа. "От волка мысленного звероуловлен...", - тоже сумел-таки прочитать начало на их языке. Потянулся со смаком. Ворожбы не понимал, но следствия убедили. Манипуляции с энергиями стихий, говорят. Высыпала маленькие золотые. Строго разделила на четыре столбика, сдвинув вокруг конуса. "Носят черны вороны, - зашептала привычно и быстро, - на четыре стороны..." Нащупав, выудила из "ртути" свечу... Следил без интереса. Карты... Ещё сосуд в плетёнке от боя. Капнула из него по капле на каждый столбик, продолжая шептать: "Улетали вороны на чужую сторону..." Из синего покапала, из каждого носика отдельно. Чему-то не верил. Чему? В ларец глянул - ртуть кипела. "Амальгама зеркал отражала бокал..." Руки в карманы сунул, шляпу пижонски кивком на нос сдвинул.
- Разлетелись вороны, - повторил по инерции, - на четыре стороны...
- Будьте добры, - веско попросила она, - у лестницы постойте? - и добавила. - Меня не будет видно. Не волнуйтесь. Я здесь.
- А войдут? - спросил он, покорно направляясь ко входу. - Гнать?
Обернувшись, уже никого не увидел. Сияние на узорах, корыто, таз.
- Не войдут, - ответствовал её напряженный голос. - Погодите... - И через минуту-другую сама появилась на прежнем месте с ларцом прежнего размера. - Нужно по ветру развеять...
- Почему меня, - решил не заметить смешка. - На его место?
- Это же Белый ход? Постороннего не вселишь. А вам наука.
Загрохотал с жутким гудком встречный состав - открыл глаза. Напугал, гад! Так крышу следом унесёт. Мелькнули окна мгновенными картинами чужой дорожной колготы. Запомнилась красавица, разглядывавшая что-то в небе. Спутник её - усато-волосатый дылда свирепо-хищного вида. Похожи на кого-то. Общажная стер... ...лядь. Сливающиеся надписи, зеленые миражи вагонов. Пассажирский. "Двинуть бы тоже к пальмам? - позавидовал Мишель-Майк-Мигель неведомым людям, - от этого. Мёрзлый снег за окном, хибарки у оврага. Жизнь промелькнет - выходи. "Пальмы". Утром в электричку затор. Напёр брюхом - визг: жмура сгружают. Ночью в тамбуре замерз. Бомж. Пьяный уснул. Скорая на платформе ждёт. Конаются, брезгуют нести. В свою мочу вмерз. За пальто потянули, оно под руками - тресь, а та-ам... Кишмя кишат, вши. Под пальто майка, полы мыть. На груди - в седой шерсти. В щетине, в бровях. По лысине ползают. Закаченные глаза внутрь смотрят. Как под дых - из-за лысины не сразу узнал - Вит Руль? Витька... Как приснился. А какой, змей, был? Рубашечки, бабочки! Два раза на дню брился. Кремы, шампуни! У парикмахера патлы уложит - Голливуд! В умывальнике зубы драит-драит... "Сотрешь!" "Нет, смеется, заточу!" Представилось, сам лежит. Загулял-захворал, с работы поперли. Полиса нет. Денег? Жрать... Зима. Ночевать? Сючка с милицией погонит. В общаге участкового уже звали. Хоть под электричку! Попрошайкой себя представил. Ну, брат... Ведь Академия тоже! Женился бы на Нотке. Дети уж большие бы... Поплачь, папа, поплачь. Подадут. По виду пора. Солдатскую шапку трясущимися руками... Свою на Новый год посеял. С соседом нарезались. Усатый-волосатый... Вроде вспомнили где, но да разве отдадут? Эту дали на радостях: пацан из армии в декабре пришел. Калган такой же - налезла. Звездочку оставил, шутки ради. "Утрись - бабка опять. Сейчас мелочишку..." А ему бы и мелочишки. В Рюмочной нальют. Нельзя. Пять капель? Вспомнил, сколько с собой: не дай Бог!
- О, еще один! - Пацан в кожане пнул его ногу. - Чё клешни расставил? Пшел вон. Мухой!
Синяк поджал ноги. "Накаркал..."
- Не понял. - Направился к ним второй, очень стриженый. - Те что сказано?
Крик, без разговора - быстрее, быстрее! - к выходу. Пакет с деньгами грудью ощущал, нутром... Жопой ощутишь, если при тебе столько. У Сючки и в общаге не оставишь? Господи! Да откуда... Еле успел башку втянуть. Удар по хребтине. Чем-то, не рукой. Да так дали, что упал. Под лавку пополз.
- Ты смотри, - удивился кожаный, - не попал...
- Ползет-ползет! - пропел голомозый и, пугая, ногу отвел... В бок случилось, по вате и салу. - Что гляделки лупишь, хрен старый? Карманы есть? А в них? Водочка, может, денежка... - Снова деловито, как по мячу, долбанул. - Сам, сука рваная, сам! Мне что, твой триппер трясти? - Шлепок тёплой слюны в лицо. - Оно закрывается? Ух ты какая!
Если б не деньги... Ну, обшарили бы? Страшно. Так уже давно, с зоны, не было. Деньги эти, правильно решил, не только деньги - лесенка. Веревочная лесенка, кем-то брошенная в колодец с говном. Открылся люк в черноте над головой. Свет оттуда, и лесенка болтается.
- Есть у него что-то, - догадался голомозый. - Ссыт.
Бич внятно завонял и прижался к окну, где мчал-блестел на солнце снег.
- Нет у меня ничего! - неожиданно взревел Крикун, аж кто-то вздрогнул.
Кто-то от греха в тамбур - дверь пророкотала. Голомозый дернулся на звук глянуть, а Синяк ему пальцем - в глаз. Вой-стон! Вылупились все. Аж мурашки... От пугливого усердия попал точно, глубоко. Лопнуло, ожгло, поползло... Выбил? Отвык внимание собирать. Дрожало внутри. Кожаный? Или хорошо собою владел, сволочь, или - совсем уж тварь бездушная - плевать хотел на кровя! Не стал поражаться прыти синяка и смертному вою другана. Пику вылущил - люди шарахнулись! - и ладится.
- Ну, пидрило, - утробно зарокотал прежний Крикун, пугая и дразня, - тебя теперь убивать буду, сосок. - В глаза глядя, будто в гроб вталкивая, грабли громадные выставил. Пригнулся. - А бо-ольно будет... - Показал на пальце красную слизь. - Не угадали вы, не того задели.
Электричка останавливалась. Этот медлил. Двери раздвинутся - народ попрет! Тоже, наверно, роль сыграло. Не кинулся. Повезло опять, ворожит кто-то. Двери в тамбур загрохотали - менты по проходу! Пику углядели. Сбежавший направил? Этот быстро и правильно среагировал... Они оба - за ним! А Крик... Шагнув через скулящего, в противоположную сторону, к открывшимся дверям. Хотя и паспорт при себе, и квиток на доллары, и... Кто знает, какие люди? Бога не гневить, судьбу и сержантов не искушать. Те споют - защищались! Вон глаз... А свидетели - брызги. В другое время Крик обязательно принял бы на грудь, но тут задумался. Свёрток. Лесенка.
Нота подняла палец. Вслушиваясь, к его двери снова направилась:
- Там... Кто-то.
Пошел за ней: "На таком расстоянии, через дверь?" Сам не улавливал и веяния, как учили. Телевизор где-то. Ткнулись - заперто. Постучал. Громче! Ти-ши-на. Еще раз - настойчиво - что-то скрипнуло. Ага! Стал колотить, как домой. Там рыкнули и матюгнулись.
- На просьбу графа войти, - усмехнулся Паладин, - из-за двери ответили гостеприимными выстрелами! - И стал колотить ногою. - Открывайте! Администрация... - Без результата. Сделал официальное лицо: - Граждане проживающие! - сообщил крайнее обстоятельство. - Говорит участковый инспектор Паладин! Если... вы... в ближайшее время не оплатите...
Магические слова заколебали осажденных. Замок щелкнул - дверь отворилась. Замок пал. Всклокоченный китаец отступал, застегивая штаны. Морщась от дурняка, робко заглядывал им за спины: нет ли, и правда, представителей правопорядка? То, что ему солгали, его явно радовало.
- А сколько... времени? - захрипел чисто по-русски, угадывая красавицу.
- Пора уже! - Хозяйски отстранил его "участковый в штатском" и опять вспомнил, что здесь часы нужны обязательно. Впустил ошеломленную Ноту, недоверчиво принюхивавшуюся:
- Здесь же... - Моргала она. - Никого не должно... посторонних?
- Уже нету. - Бесконфликтный громила подхватил с кровати искусственную шубу, которой только что укрывался, поднял с полу солдатскую ушанку. - Excuse... Аuf Wiedersehen! - И аккуратно прикрыл за собою дверь.
Паладин открыл форточку. Огляделись. Его пружинная кровать с полосатым тюфяком, два стула, стол-тумба, графин на древнем шкафу, электроплитка... Всё на месте. Синяк, видимо, обретался здесь недолго. На полу тоже следы побелки... Ага! Там ютился, потом - каким-то образом - сюда? Батюшки! Ключ в замке? Но зачем штатив астролябии на кровати? Спать удобнее. Изучаешь перед сном. Как до инструментов дотянулся?! Восемнадцатый век. Даже с Ключом... Пришлось, как ни грустно, начинать новую жизнь с уборки и поисков "трещин..." Влез же он как-то? Волосы отросли, ногти. Борода означилась, локти протёр! Но разве ж такое найдёшь? Смешная. Когда уж засыпал, вымотанный, подумал, кровать-то одна? Подниматься и искать вторую постель? У-у! "Она ж говорила, спать не хочет..." Нота возилась у плитки. Пахло жареным лучком. Из "ларца?" За окном стыл день... Она вдруг затихла и к нему обернулась:
- А не Крик ли это... был?!
На работу вломился с пакетами! Успел. У вахтера ключи - цоп! - первым, чтоб Инга заметила: раньше нее. И не ночевал! Запретили. Обязательно спросит. К себе на верхотуру заскочил - запыхался. Какая лень, быть бы живу! За ударные показатели... Инга намекала тонко. "Если ты и к этому Рождеству!.." По инерции продолжал спешку. Шмотки потом. После работы бум красоваться. Очумеет... Халат натянул. Цветные подмышки колом от вытираемых кистей. Канцелярская скрепка вместо пуговиц. Новую гуашь на антресолях нашел! Хоть и корячиться, и хламу там... В краску влез. Палец о подмышку же и отер. Все не хотелось в вековой пылище мараться, в пересохшем ватмане. Старую по кюветам размывал... И кисти новые. Директор самолично принес, молча отдал. Совесть, мол, есть? Да есть... На донышке. Ту аж передернуло. "Вот только "потеряй..." Куда их "потеряешь", дура? "Красить полы - малы". И пива не нальют. Это для профи они "нейлоновые, колонковые, беличьи..." Да где такого найти? Не тот теперь у Миши круг общения... И-их! На пальце - и под ногтём! - красная... гуашь. С отвращением вытер, отчистил! Ну, гуашь... Не кровь же. Одним глазом теперь виднее, куда нельзя плевать... Но несмотря на правоту защиты, - правее некуда! - на дурь и неуместность жалостливого шепотка совести, - тоже целочка явилась, после семи абортов - невзирая даже на ожесточённый азарт привычного дела, мысль об изувеченном парне томила. Солнце входило в мастерскую, грело нывшую хребтину. За мусорным ведром, у вентиляции, теснились смотрящие карлики. Брюнет, блондин и рыжий. Смешивая дыхание, пахнувшее завтраком, и повизгивая, жгли взорами работу. Она, чего давно не было, шла... А та, в общаге, - догадался - на Нотку похожа.