Барни Гус подошел к городу на рассвете. Он остановился у полосатого шлагбаума и усталым взглядом скользнул по уходящей вдаль и вбок улице. По крепким аккуратным домам, и крышам. Солнце вставало из-за холмов. Широкие розовые полосы и колонны, ленты и лучи скрещивались, сталкивались, преломлялись и венчали город изящной, поминутно меняющейся и с каждой переменой все более восхищавшей зрителя диадемой. Забыв о тяжелом пути, ночи проведенной на ветвях большого черного дерева и чувстве голода, Барни смотрел как пепел розы, нагреваясь, густел и волшебными клубами собирался над крышами, постепенно он напитался светом разгорающегося пламени и стал таким плотным, что напоминал скопления розовых кораллов, которые Барни видел в южных морях. Точно так же как в море, сквозь переплетения веточек, проскальзывали тысячами нечеткие дрожащие золотистые нити. На улицах города висели красивые голубоватые тени, хотя в самых высоких окнах уже играли отблески крадущегося утра. Жители не спешили вставать с постелей - ни одна труба на крышах не сигналила дымной струйкой о начале нового дня. Барни, снял перчатку и собрал со шлагбаума мелко колотый прохладный хрусталь. На красной замерзшей ладони образовалась холодная лужица, Барни поднес лодонь к губам и выпил воду. Вкус дорогого шампанского. Барни удивленно почмокал губами и сгреб снег двумя ладонями, не дожидаясь пока тот растает, он положил его в рот. Шампанское. Как давно он не ощущал этот тонкий чарующий вкус, не видел сияния драгоценностей, и вот теперь стоя у границы старого, мало изменившегося, за последние триста лет, городка, он ест снег со вкусом шампанского и любуется самым великолепным сокровищем - восходом. Недостаёт лишь струнных и бесценного искристого женского смеха. Вытерев руки об одежду, Барни натянул перчатки и шагнул к будке рядом со шлагбаумом. Сквозь заледеневшее наполовину стекло он разглядел пустой стол, на нем кофейник и лист желтоватой бумаги. Барни обошел будку, потянул на себя дверь. Она поддалась не без усилия - морозы кончились всего лишь пару дней назад. Будку не посещали довольно давно и, похоже, оставили внезапно. В чернильнице черными алмазами поблескивали замерзшие чернила, они же замерли маленьким шариком на кончике пера, лежащего справа от листа, на листе было написано "Маргарет". Кофейник был совершенно пуст, у маленькой железной печки лежало несколько поленьев. Всё было подернуто слоем пыли вперемещку с инеем. Барни осмотрел комнату и увидел в глубине маленькую дверцу. В неё легко мог протиснуться невысокий худощавый подросток, а Барни был мужчиной плотным, широкоплечим и на низкий рост не жаловался. Кроме солидной комплекции природа, однако, наделила Барни определенным любопытством и потому дверца была открыта. За ней оказался маленький чуланчик, где в строгом порядке выстроились лопаты и ломы, со стен скалились длинные двуручные пилы, у самого входа стоял топор. Барни взял его в руку. Грубое топорище было довольно новым, еще не отполированным человеческими трудовыми буднями, а вот клинок темный с небольшими зазубринами и пятнышками ржи поработал за свою жизнь немало. Барни поставил топор на место и прикрыл дверцу. Потом застыл на секунду, снова открыл и присев вытащил деревянный ящик с инструментами. Отобрав из него небольшой плотницкий молоток, Барни спрятал его где-то в складках плаща, вернул ящик и дверь на места. На прощание, осмотрев будку, он вышел. Диадема над городом украсилась бриллиантовыми брызгами, бьющими из маленьких решётчатых окон. Спокойный запах мягкой зимы бодрил и будил аппетит. Барни широкими шагами направился по улице меж двух высоких каменных стен в сердце города. Выйдя на площадь, он увидел гигантскую белую розу фонтана. Фантастически красивым цветком она распустилась посреди площади. Казалось, лепестки её живые, и едва трепещут, тончайшая снежная вуаль окутывает и скрывает середину и оттуда из самой глубины исходит аромат, который не смог бы скопировать ни один парфюмер в мире. Барни вспомнил живые розы. Целые охапки белых и красных цветов с капельками воды на лепестках пропыли у него перед глазами, некоторые нёс он, некоторые улыбающиеся женщины, некоторые вода ничего не возвращающая обратно и скорбные бессильные руки в черных перчатках. Последний образ внезапно наполнился сильным ароматом, и в нем Барни уловил сладкую нотку неизменного конца. Все же эта снежная роза посреди площади была куда милее тех живых. Она не могла увянуть и, наверное, потому источала свой нежайший неповторимый аромат. Кто знает, может быть это аромат вечности. Барни с сожалением подумал о том, что ему не дано быть таким же беззаботным, что он всего лишь суетный незначительный человек в данный момент мечтающий о хорошем завтраке. Он свернул с площади в жилой квартал и направился к первому же дому. Дом был с маленьким магазинчиком на первом этаже и жилыми комнатами на втором и третьем. Витрины магазина были покрыты слоем снега. Таким ровным, будто это был не снег, а штукатурка. Он закрывал стекла плотно, и помещения совсем не было видно. Судя по вывеске, за стеклами в ожидании покупателей замерли сладкие тающие во рту бисквиты и эклеры, в сливочной и белковой пене там себаритствовали свежая клубника и пьяная вишня. В изящных формочках притаилось разноцветное желе. Рассыпаная щедрой рукой шоколадная крошка, дольки апельсинов и цветная кокосовая стружка на снежных холмах мороженого рождали смешанные чувства - лед и страсть. Всюду стоял запах корицы, ванили, муската, кокао и кофе. Воображение Барни сыграло с хозяином злую шутку, острая боль косо резанула по ребрам и затем вонзилась в солнечное сплетение. Справившись с внезапным приступом, Барни, облизал губы, вытер со лба пот и постучал в дверь магазинчика. Никто не ответил. Опасаясь скорого нового приступа, Барни повторил попытку. Он отошел на середину улицы и стал вглядываться в окна. Вдруг с противоположной стороны выскользнуло солнце, и чисто вымытые прямоугольнички стекол засияли так ярко, что Барни пришлось зажмуриться. Прикрывшись ладонью, он наблюдал, как симпатичный домик прямо на глазах превращается в маленький сказочный дворец. В леденцовых сосульках свисавших с черепиц прыгали и переливались шаловливые радуги, фасад от этажа к этажу менял цвета и выглядел как трехслойный фигурный торт, крыша напоминала шоколадную глазурь, а запорошенные снегом витрины казались плитами из розового мрамора, инкрустированного горным хрусталем. Изнутри окна верхних этажей прикрывали плотные шторы и, судя по тому что, они не двигались, шум хозяев не разбудил. Барни вернулся к двери и постучал еще, на этот раз сильнее и громче. Под ударами дверь легонько скрипнула и приоткрылась. Барни заглянул в образовавшуюся щель, но ничего не увидел, тогда он толкнул дверь. Зазвенел колокольчик, и первый на сегодняшний день посетитель вошел в кондитерскую. Конечно, здесь было совсем не так, как вообразил себе Барни. Ни витрин с изысканными явствами, ни экзотических запахов. Однако ряд стеклянных банок в шкафчиках за стойкой, сама стойка с маленькими аккуратными чашечками и ставшая частью здешнего воздуха сахарная пыльца убеждали в том, что это и в самом деле была кондитерская. Барни пошарив рукой под плащом, извлек кожаный бумажник и осмотрел наличность, отделив пару мелких купюр, он вернул бумажник в карман, а деньги положил на стойку. Постояв немного в нерешительности, Барни громко позвал хозяев, сделал паузу, позвал снова и добавил, что хотел бы поесть. Ни звука. Барни пришло в голову, что хозяева могли отсутствовать, а дверь была не заперта по случайности, либо по причине полного доверия к людям. Действительно, с чего бы бояться грабителей жителям городка, где все знают друг-друга многие годы. А чужаки едва ли появляются здесь чаще раза в год. Но это были всего лишь соображения. Проблему голода они не решали. Осмотревшись и не найдя в магазинчике ничего съедобного кроме упомянутых уже баночек с прянностями чаем и кофе, Барни решил пройти в следующую комнату и позвать хозяев оттуда. Он обогнул стойку и вошел в полутемное помещение. Судя по концентрации в воздухе сахарной пудры, это была кухня. Угадывались стоящие по стенам высокие шкафы, посередине стол. Барни подумал, что если он начнет звать хозяев, то может напугать их. Незнакомый внушительной, даже можно сказать грозной внешности человек в полутемной кухне... Барни подошел к окну и, нащупав штыри ставен, толкнул их. В комнату ворвалось ликующее утро. Широко улыбнувшись ему, Барни повернулся и замер. На большом основательном табурете уперевшись грудью в столешницу сидел человек. Его голова лежала на столе, лежала почти отдельно от тела. Её отрубили. Виднелись позвонки, какие-то трубки, разрез заканчивался, пройдя две трети пути, с телом голову соединяла лишь тонкая полоска мышц и кожи. Окровавленное, ярко освещенное солнцем лицо искажала предсмертная гримасса, язык вывалился, один глаз отсутствовал. Лужа крови на столе и под ним замерзла, человек был убит давно. Мертвец был немолод, его полное тело облегал темно-лиловый халат. Пятна и разрезы на халате говорили о том, что человека ударили чем-то острым, и ударили не раз. Седые редкие волосы на голове спутались и тоже были в крови. Барни сглотнул, но во рту было сухо, горло сдавила судорога, и воздух вошел внутрь со скрипом и скрежетом. Сколько он простоял внимательно разглядывая труп? Барни никак не мог остановить мечущиеся с бешеной скоростью мысли. Он может быть обвинен в убийстве. Какой страшный дисонанс между волшебным утром и этим трупом. Кто это сделал? В этом есть своя жуткая красота. Не грозит ли опасность самому Барни? На этой мысли он очнулся. Быстро оглядевшись, Барни извлек взятый в будке молоток и стал медленно продвигаться к выходу, почти дойдя до цели, он увидел справа лестницу ведущую на верхние этажи. Как в дурном сне лестница манила темной жутью, она звала и ждала. Барни крепче сжал молоток и шагнул на полированные дубовые ступени. Пока он поднимался, лестница не издала ни звука, только последняя ступень пискнула как мышь, Барни убрал с неё ногу, и тишина сгустилась. В этот момент странное чувство овладело им. Чей-то тихий, вкрадчивый голос стал вести его по темным корридорам дома. Не задерживаясь на втором этаже Барни следуя зову, поднялся на третий и, нащупав в темноте дверь, открыл её. Девушка. Без сомнения мертвая. Ночью, она, возможно, услышала шум и решила проверить, в чем дело. Она встала с постели накинула на плечи платок, зажгла свечу и подошла к двери. Прислушалась. И кроме потрескивания свечного фитиля и своего дыхания не услышала более ничего, но она все же открыла дверь и тут же сильный удар рассёк ей лицо и отбросил назад. Платок, всполошившийся птицей метнулся в угол, рука сильно, мертво сжала свечу, убийца похватил падающее тело, уложил его на пол. Затем, высвободил из пальцев и, поставив рядом свечу, придал телу еще живой, что-то бормотавшей девушки, соблазнительную позу, разорвал до пояса ночную рубашку раскинул венцом змеи кровавых кос вокруг головы, и задул огонек. Вместе с ним угасла жизнь девушки.
Узкая кровать, шкатулка на столике, приземистый комод с двумя-тремя недорогими безделушками. И снова ослепительный солнечный свет. Он делит комнату ровно на две половины, сумрак в одной части, мертвенно бледное сияние в другой. Барни вспомнились лица озаряемые магнием. Вспышка. И он снова видит, как падает девушка, как сильная рука подхватывает её, как бережно расправляет пальцами липкие от крови волосы, как явственно, как ярко, как будто он видел это на яву! Вся усталось дальнего пути, жестокой неуютной ночи и холода вдруг сковали Барни. С трудом держась на негнущихся ногах, хватаясь за стены, перила и снова за стены, Барни спустился на второй этаж. Он обходил комнату за комнатой, раздвигал шторы и впускал неживой свет в неживой дом, вскоре корридор был нанизан на острия гигантских ярких рапир. Барни подошел к последней двери. Над ней в виноградной лозе запутались два пухлых купидона. Барни догадывался, что за дверью, но явь оказалась страшнее догадок. В хозяйской спальной, на огромной кровати, украшенной голубым балдахином, державшимся на четырех мощных резных столбах, убийца создал воистину адский шедевр.
Она летела. Сильные крылья за спиной, ветер развевает черные кудри. Она молода и так прекрасна. Её бледное, более бледное, чем магниевый свет, лицо спокойно, она даже чуть улыбается, но в улыбке живет печаль. Она протягивает к Барни руки. Или она указывает ими на звезды? Она летит. Летит над всем миром, а мир захлебывается в потоках крови. Неисчислимые жертвы в безмолвной мольбе взирают на неё снизу. Но бурные красные волны накрывают их всех и останавливаются, заточая в прочный вечный плен. Возможно, именно это хотел сказать безумный творец, и если да, ему это удалось. Спустя бесконечность, за которую Барни вспомнил и пережил всю жестокость мира, побывал на эшафотах и задних дворах тюрем, в пустынных полях и темных закоулках, роскошных покоях и лачугах, на быстрых глубоких реках и тихих болотах, стал свидетелем жестоких и нелепых смертей, бессмысленных расправ и осмысленных убийств, он вернулся в мертвый дом. И только вернувшись, рассмотрел, что молодая хозяйка привязана за руки и за ноги к столбам держащим балдахин, что ночное платье и волосы развевает влетавший через распахнутое окно ветер, и что реки замершей крови низверглись из её распоротой груди. В ужасе Барни бросился прочь. Прочь! Прочь из этого места!
До самого конца, которого пришлось ждать очень долго, Барни казалось, что он так и не смог изгнать из легких сахарный воздух того мертвого дома. А когда сердце Барни отчетливо в последний раз ударило в тишине больничной палаты, и грудь Барни опала отпуская на волю его душу, у рта умершего заклубилось легкое белое облачко, и в воздухе появился сладкий привкус сахарной пудры.