В какой-то, отчаянный момент состояния души моей, я понял, что дошел до ручки.... До той самой паровозной ручки, которую каждый советский пацан считал за счастье дернуть изо всех своих силенок, и испытать ни с чем не сравнимое блаженство, услышав вопль перегретого пара и увидев, как он исторгается из паровозной свиристелки. Вот, только - кто бы нам разрешал делать это.... Мне такое удалось осуществить, ну может быть, пару раз за всю свою не очень удавшуюся жизнь. Нет, Вы представляете, до какого пофигизма я дошел как-то беззвездной, предгрозовой негевской ночью, когда явственно услышал этот самый свисток из своего детства. И тут же вспомнил свое первое детское воспоминание. Наш дом, где во времена оные поселили исключительно инженерный состав, поставили как раз возле проходной одного из промышленных гигантов не только советской, но и мировой промышленности - Турбинного завода. И приехавшие на трамвае рабочие, тут же по выходу из него, судорожно закуривали, а идти было всего-то метров двадцать до проходной. А на проходную с папиросой, ни-ни, вот времена то были, вот нравы, вот дисциплинка. И они все, как один, подходя к проходной, бросали себе под ноги та-а-кие жирные бычки (так тогда назывались недокуренные папиросы). И скрывались в недрах гиганта индустрии. А мы, эти бычки собирали, лепили из них самокрутки и .... А было мне тогда, пять лет.
А дошел я до этой ручки вот по какому поводу. Вы, мои дорогие, наверное, испытали уже на своей дубленой шкуре, как это, устроиться хоть на какую-нибудь, на работу в Израиле после магической цифры 50+. А мне - так уже и за шестьдесят. Но, как, все-таки, хорошо было устраиваться на работу в нашей стране еще годик тому назад, когда вместо удостоверения личности мне приходилось предъявлять очередному хозяйчику свой волчий билет, в котором было проставлена запись о национальной принадлежности. Тогда я числился в Израиле лицом славянской национальности, и, взяв в руки эту мою синекожую паспортину, очередной держатель потенциальных рабочих мест, тут же радостно восклицал: - Русит! и дальше все происходило автоматически. Взглянув на меня так, как будто бы я предлагаю ему пожевать копченую лягушачью ножку с болот на юге Франции, он отправлял меня туда, куда хоть и с трудом, позволяло ему его средиземноморское воспитание. Причем, иногда это даже была очень временная работа с оплатой гораздо ниже минимальной зарплаты. И я радостно шел туда, куда меня посылали.
Все изменилось после того, как я вынужден был поменять свой "русский" паспорт, после того, как по телевизору объявили, что теперь, благодаря стараниям шинуйников, в этой графе уже не будут отмечать неизбранность к святому народу, а если получить новое удостоверение, то там, в графе нацпринадлежность будут стоять, как в народной русской песне моего октябрятского детства - "в каждой строчке, только точки". И попрошу не путать ее с римейком восьмидесятых, там звучало так - "в каждой строчке, только точки после буквы Л", а дольше про то, что он хотел, но не сумел. Вот, я и поддался на провокацию, и после допроса в местном отделении министерства иностранных дели и угроз, что с меня тут же, на месте, снимут пару сотен шекелей, если я не передумаю, мне, наконец, удостоверение мое заменили.
И на следующий же день, то есть вчера, я, как последний идиот, не путать с названием газеты " Едиот ахронот", пошел снова устраиваться на работу, причем до того обнаглел, что выбрал объявление о возможности для меня, старого дурака, поработать по специальности. Хозяин вполне мобильной электрофирмочки, владелец нескольких потрепанных машин, ржавого сарая, набитого видавшими виды сварочными аппаратами, генераторами и прочим электрохламом, а также, металлического балка, изображающего кабинет шефа, был настроен вполне благодушно, даже не заматерился на мой почтенный возраст, потому что, а это я научился определять мгновенно и автоматически за годы своих мытарств по дорогам моей любимой страны, не собирался брать меня к себе на работу, а решил позабавиться, раз уж ему выпал такой "счастливый случай". А нужно Вам сказать, что хотя я уже по новому удостоверению не был русским, а превратился известно в кого, сам, своими же руками, осуществил, так сказать, мечту Иосифа Виссарионовича о безродных космополитах, но в том же удостоверении так и осталось, и я до этого случая даже и не подозревал - зачем, графа, в которой было прописано имя моей русской мамочки. Вот за эту то запись мой потенциальный наниматель и уцепился, как клещ. Кто не учил язык святых людей - объясняю, что когда Вы пишете фразу на иврите, то там присутствуют только согласные буквы, а гласных нет. Потому, израильтянину прочитать русское имя или даже фамилию - все равно, как если бы первоклашке дали бы задание прочитать слово - абсорбция. А некоторые, особо изощренные иудеи, сделали из этого обстоятельства жизни что-то наподобие еще одного развлечения своего и так сумеречного сознания. Берется, к примеру, русское имя - Прасковья. На иврите это пишется примерно так - Прсквя. Вот и начинается, Прусква, Паросикува, Пирасуква.... И так до бесконечности. Все это сопровождается гомерическим хохотом, причем смеются все, даже секретарша, которая уж точно знает русский язык с детства.
Но тут произошло непредвиденное. Хозяину этого всего показалось мало, и он, прокачав что-то невидимое через несколько своих, самых важных извилин, изрек, переиначив в очередной раз по-своему имя моей мамы.
- Ну, что это за имя, разве людей так называют? Так даже собак не называют. В вагончике повисла та самая веревка, с помощью которой мне только что предложили удавиться. Если бы я был только что приехавший, не поварившийся в адском плавильном котле этой страны десять лет, то пришлось бы мне вести эти записи из тюрьмы, куда я попал бы через очень короткое время. Но я то уже был к тому времени не просто гой, а битый гой, за которого двух небитых дают, но никто не берет.... К сожалению. Кроме того, ведь недаром, ох недаром я более полувека совершенно необоснованно изображал из себя простого советского еврея, и хотя в иудеи и не вышел, не хватило чистоты крови, но механизм унижения изгоев изучил в совершенстве и с успехом применял эти свои знания в своем, последнем в этой жизни, израильским галуте. Поэтому я перехватил хозяйскую ручонку своей лапищей, вернул второй своей ручищей удостоверение моего законного израильского гражданства, и направился к выходу. Да, так и ушел бы, но сзади заверещало.
- Ты, что работу не хочешь получить? Вернись, сын проститутки!
Вам, мои дорогие, наверное, смешно и дико читать эти записи, но вся соль этой истории заключалась в том, что почтенного хозяина звали Зээв, что в переводе на русский язык обозначает - волк. Это так местные жители, чисто по-человечески называют своих детей, причем это имя очень распространено в Израиле. Я не стал ему говорить ничего, это было бы не только бесполезно, но и вызвало бы словесный поток из его щедрого рта в ответ. Я повернулся к нему своей монголоидной мордой и..., сказал на иврите бессмертную фразу, которую прочитал в воспоминаниях об одном иудее, которого, чем больше живу в Израиле, тем искренне люблю. Так вот, сын плотника из Нацерета, тот самый, завещал в этих случаях отвечать так.
- Я тебя тоже люблю.
И Вам, дорогие мои, никуда не избранные в этой стране, я очень советую поступать так же. Находясь в нашем новом галуте, преданные всем остальным миром, мы попали в положение, когда формально, так же, как и в СССР, здесь, в государстве с таки ярко выраженным иудейским лицом, я уже не говорю о характере этого государства, мы всей своей судьбой, а также судьбой наших детей и внуков расплачиваемся за Катастрофу. И господин французский посол был совершенно прав, когда, единственным в этом мире, фактически заступился за нас, никуда в этом государстве неизбранных, озвучив в мировой прессе то, что я испытал всей своей жизнью на планете Земля. Но этому господину, не в пример, как таким как я, неизмеримо легче. В какой-то из моментов своей жизни, а во Франции тоже когда-то свистели паровозы под окнами, когда он дойдет до ручки и услышит, как и я, свисток из своего детства, он может послать всех к их третьему поколению, сесть в самолет, и через два часа вдыхать воздух страны беспредельной свободы, воздух Франции, а я здесь стал невыездным даже из города, где живу, из моей пустынной Беер-Шевы. И нахожусь в самом страшном, последнем своем галуте, потому что отсюда, нет даже надежды куда-то двинуться, кроме как сдаться и уехать назад, к антисемитам СНГ.