Он следовал всегда императиву,
без явной перспективы на потом.
(за мысли вслух имели в хвост и в гриву
начальники, что правили полком.)

Не плакался ни чёрту и ни Богу -
победе отдавая всё сполна...
Зашёл приплызд - свинтил осколок ногу,
на третий день, как кончилась война.

Она прошлась по жизни серповищем,
поискромсала душу на ремни...
Встречал посёлок чёрным пепелищем
и братскою могилою родни.

Бездомный, за разваленным перроном,
обрёл в шинке ночлег и скудный стол -
за то, что ублажал аккордеоном
любого, кто в рыгаловку зашёл.

Держа обиду под ранимым сердцем -
легко снимал с души бронежилет.
Делил, со всяким - разным страстотерпцем,
бухло и свой дежурный винегрет.

И угорая в выхлопах притона,
отстёгивая липовый протез -
по фене крыл комдива-мудозвона,
отбросив к чёрту такт и политес.

Шипела как змея гадалка - ведьма:
"Дождёсси - заметут тебя, глупОй".
В ответ дрожали, опалённой медью,
медальки возмущённою волной.

Хозяйка, западая на железо,
перекрестив перстнями стоматит,
В атласный лифчик сексуально лезла -
щипнуть 'рванья', чтоб выделить кредит.

Цвела, паскуда, бесами хранима -
красивая, холёная мордва.
Но там, где начиналось её вымя
Кончалась совесть, выглянув едва.

Солдат тащил к столу кого попало -
пока не увели аккордеон.
Буфетчица, как пса, его погнала -
Кузьме с гармошкой скинув опцион.

Ушёл в запой от этой оплеухи -
спустив жиду в ломбард 'иконостас'.
И крякнул от сомнительной сивухи -
что подсудобил рыжий пидарас.

Вокзальный мент оформил труповозку.
Спел отходняк священник-фронтовик.
Кузьма...  Гадалка... Рваная гармошка...
Прощание Славянки...

... И кирдык.