Многое пережил Европейский континент за свою историю. Его жители мерли от повальных эпидемий, голодали, гибли в бесчисленных междоусобицах. Дважды огненные валы мировых, самых жестоких и кровопролитных войн, прокатывались по его территории.
Земля Европы стонала под гусеницами танков, ее терзали разрывами снарядов, травили смертельными ядами.
Она все вытерпела, вынесла и выжила. Одарила человека небывалыми урожаями, всей щедростью своих недр. Живи светло и радуйся этой жизни, человек!
Но человек изощрялся, разжигая новые войны, начиняя злобой дипломатические ноты и придумывая все более страшное оружие.
Разве он не понимал, что это оружие приготавливается им для самоубийства? Однако фабрики удушающей и испепеляющей смерти работали все интенсивнее и интенсивнее.
Страшное испытание было уготовано многострадальной земле Европы. На лошадь можно навалить непосильную ношу и какое-то время все-таки заставлять ее идти. Но долго такая лошадь не выдержит.
Стратегический бомбардировщик НАТО совершал обычный патрульный полет. Самолет был вооружен тактическими ракетами и нес груз атомных бомб общей мощностью 1,5 Мт.
Никто из живущих не знает, что повлекло за собой трагедию, что именно произошло на борту ракетоносца. Рассказать об этом могли бы только члены его экипажа. С самолета упала ядерная бомба, и он через минуту после этого обратился в раскаленный газ вместе с лежавшим внизу городом.
В этом городе жили люди: простые и сложные, богатые и бедные. Каждый из них имел свои заботы, привычные и новые дела.
Кто-то надрывался под грузом ящиков в доках, кто-то метал на кульмане силуэты еще не рожденных машин, кто-то баюкал ребенка, кто-то, обливаясь слюной в нестерпимом крике, переживал падение курса, а кто-то...кто-то испытывал потрясшее его самого чувство, глядя в бездонные глаза другого, любимого им человека...
Люди нашего времени смотрят на небо очень редко. Им некогда.
Темпы и ритмы затмевают сознание. Век требует думать, чувствовать и решать быстрее. Поэтому почти никто из жителей города, за исключением пенсионеров и бездомных, не заметил, как в небесной вышине появилась черная точка.
Бомба разорвалась, погребя в бешено крутящемся хаосе всех: богачей и бедняков, гениев и скудоумов, женатых и холостяков. Были разрушены сотни тысяч надежд, окончены тысячи зревших жизней. Смерть настигла все живое.
Самодовольно расплывшийся над руинами жирный гриб увенчал победу над своим создателем, плюгавым человечишкой.
...Он спускался в метро. Вдруг, когда он с последней ступеньки ступил уже на мраморный пол, внутрь станции ворвался очень яркий свет. Это длилось доли секунды, и потом налетела чудовищная сила. Отовсюду посыпались камни, обломки гранитных плит, песок. Казалось, рушится сама планета.
Все вокруг долго содрогалось от оглушающего грохота, но, когда он утих, тишина не наступила.
Со всех сторон неслось гудение перепуганных, растерянных, раненых людей. На станции было темно. На месте ни одного, ни второго выхода не светились солнечные квадраты. Завалены, похоронены заживо - так было, и так поняли это люди, находившиеся здесь.
...Он поднялся и пошел в темноту. Стараясь не задеть сидевших, лежавших и стоявших по обе стороны от него людей, он медленно продвигался вперед. Пройдя несколько шагов, он останавливался и спрашивал, нет ли тут мужчин.
Бывало, что вопрос не сразу понимали, и тогда ему приходилось переходить с его родного немецкого на английский, а иногда и на русский, который он помнил со времен своей юности.
Если мужчины были, он просил их подойти к тому выходу со станции, который, по его расчетам, был менее засыпан.
Через некоторое время он стоял у завала в окружении полутора десятков мужчин, ждавших его приказа. Было темно, было затруднительным изъясняться, но вскоре все были расставлены по местам, и работа началась.
Надо было видеть эту работу! Люди, понимавшие, что, если в течение ближайших суток они не вырвутся отсюда, то они задохнутся, работали со звериной сноровкой.
Дело подвигалось вперед даже быстрее, чем можно было ожидать от этих немолодых штатских, ворочавших камень голыми руками, но вмешался самый непреклонный, не подлежащий обжалованию фактор.
Ионизирующее излучение огромной величины, ибо станция находилась всего в полутора километрах от эпицентра взрыва, проникло и в это подземелье.
Люди стали умирать один за другим. Это не сопровождалось рвотой и поносами, обычно являющимися спутниками острой лучевой болезни. Слишком велики были дозы, и поражение перерождалось в свою нервную форму...
На станции становилось все тише и тише. Трудно уже было дышать. К утру следующего дня, обливаясь потом, к стене вместе с ним встали всего три или четыре человека.
Судя по всему, копать оставалось не так уж много, но прошло два часа - и у каменной россыпи остался лишь он один.
Он почти не отдыхал. Он работал, понимая цену каждой минуты.
Работал, издирая в кровавые лохмотья ладони, обламывая ногти на пальцах. Но это не могло остановить его. Он не задумывался, почему на него не действует излучение - для него это просто была возможность работать, работать и еще работать.
Наконец через неопределенное время спереди на него дунуло теплой гарью. Он искривил сведенное сплошной судорогой лицо в подобии улыбки и продолжал работать с удвоенным усердием.
Когда дыра расширилась настолько, что он мог в нее пролезть, он остановился. Но отдыхать и теперь было нельзя. Он побрел назад, в темноту станции. Ведь должен же был кто-то все-таки остаться в живых!..
Но тишина была могильной. Ни одного шороха, ни одного звука не доносилось из нее. Обессиленный, он ковылял вглубь этой темноты, и тут его ухо, привыкшее различать малейшие сбои в работе сложнейших двигателей, почувствовало слабое биение.
Он ощупью пошел на звук и вскоре ощутил в руках чуть теплое маленькое тело. Его последним объятием сжимали ледяные руки матери.
Осторожно высвободив ребенка, он двинулся назад, к свету, туманно маячившему у выхода. Теперь его спасенная такой дорогой ценой жизнь уже была не столь напрасна.
Выбравшись на поверхность, он понял все сразу. Жалкие подобия развалин, запах гниющих трупов и пожаров. "Война! Но везде ли?" - мучила его мысль.
Однако надо было как можно скорее уходить отсюда, из очага, и он выбрал дорогу.
Он невероятно устал за эти два дня, но все равно, тесно прижимая к себе спящую девочку, он зашагал прочь с той быстротой, на которую был способен молодым и здоровым. В нежных детских ручках сонно улыбался ушастый игрушечный Микки-Маус.
Следующие сутки они встретили за городом. Вокруг простиралась однообразно мрачная картина. Деревья, росшие на почве, усыпанной съежившимися листьями, скорчились и почернели от волны неосязаемой человеком боли; трава, высохшая и ломкая, шуршала под ногами, возбуждая среди этого одиночества ужас, подавляющий рассудок.
Девочка много плакала, просила есть, а что мог он? Он мог укрыть ее своим телом, мог умереть вместо нее, если бы это было возможно, но спасти ее, теперь и здесь, он не мог, и это его уничтожало.
Через день девочка тихо умерла. Он не мог этому поверить, а когда все-таки был вынужден, то не захотел расставаться с ней и ее Микки-Маусом. Ведь, может быть, после этого он остался бы вообще последним человеком на Земле.
Он все также шел вперед, благо идти было нетрудно и не отнимало слишком много сил, а девочка по-прежнему лежала, прислонившись к его большому плечу и сжимая в ручонках хвостатого искусственного зверька.
Но прошло два дня, и девочку пришлось похоронить тут же, у шоссе - идти с ней дальше было невозможно. Он решил только оставить себе ее Микки.
Это был последний предмет человеческого обихода, имевшийся у него, и, возможно, вообще последний предмет подобного рода.
Зарыв девочку, он долго сидел, отдыхая и глядя в ту сторону, куда ему предстояло идти. Там было тоже мертвенно-серо, как и вокруг него, и лишь на самом горизонте, чудилось его усталым глазам, что-то алело.
Он пошел дальше, и шел так еще четверо суток, все чаще отдыхая и с каждым часом накапливая тот запас утомления, который, достигая критического уровня, убивает. Но алая полоска впереди, там, где по утрам вставало суровое солнце, поддерживала его, и он продолжал шагать.
Наступил момент, когда ноги перестали держать его, и тогда он пополз. Он полз, экономя энергию, и алая полоска приближалась, радуя его. Но силы постепенно иссякали, и так же постепенно она отодвигалась в недосягаемость.
Так, метя землю извилистым следом, он полз еще полсуток, пока окончательно не выбился из сил. Но зарево на востоке тянуло его, как магнит, и он нашел в себе силы ползти дальше, несмотря на ледяной ядерный ветер, дувший ему прямо в лицо.
Он не сводил полубезумных глаз с пламенеющей дуги впереди и с этим единственным он полз, и полз, и полз...
Время приближалось к полудню девятых суток после выхода из города, когда он увидел впереди, за кровавой стеной, небольшую бронемашину.
Возле нее стояли двое в странных, блестевших под лучами солнца костюмах с большими, неестественно круглыми головами.
Увидя людей, он практически ничего не почувствовал - на это не было сил. На его лице, превратившемся в застывший крик, ничего не изменилось. Он продолжал так же медленно, как и раньше, неуклонно подвигаться вперед, устремив остекленевший взор на огненный вал, выраставший перед ним.
Он замер в нескольких метрах от необжигающей пламенной преграды. Бессильные языки ионного огня плавно колыхались у его раскинутых измочаленных пятерен, загребших в последнем усилии продвинуться дальше бесплодную землю здешних мест.
Тогда люди у БТР наконец опомнились и, сбросив оцепенение, овладевшее ими, прямо через огненную стену кинулись к нему.
Тот зашевелился. Оказывается, жизнь еще мерцала внутри него.
Он нетвердой рукой вынул что-то из-за пазухи, отбросил от себя навстречу подбегавшим и бесповоротно ткнулся лицом вниз.
У ног людей в сверкающей полимерной одежде лежали улыбающийся Микки-Маус и прямоугольная книжечка в полиэтиленовой обертке. Рука в толстой перчатке из пенорезины подняла то и другое и, передав игрушку товарищу, поднесла книжечку к прозрачному забралу шлема.
Он прочитал вслух:
- Хессхаймер Вальтер...Год рождения...тысяча девятьсот семьдесят восьмой... И, помолчав, заметил сквозь зубы, ни к кому не обращаясь:
- Все-таки он вышел!..
Потом поглядел на Микки-Мауса в ладонях своего напарника. Он по-прежнему улыбался, это мышонок, созданный для забавы детей, но улыбка его была настолько грустная, что казалось, он вот-вот заплачет, и человеческие, реальные слезы поползут по этой симпатичной мордочке.
- Подожди, - вдруг отрывисто проговорил первый, торопливо опускаясь на колени, снимая перчатку и просовывая свою, живую руку за ворот рубахи лежавшего, словно ища что-то, а оно было безвозвратно потеряно. - Может быть...
Микки из рук, бережно державших его, сухо и требовательно смотрел назад: там, как напоминание, неумолимо и тревожно пылал барьер карантинного предупреждения.
7-8.11.86
http://napisanoperom.ru/la3DOD459W8kPS5Xw3 - здесь можно приобрести электронную книгу, цена 100 руб.