Наташка Острякова вылетела из дома, как пробка из бутылки. Она очень спешила. Ее стремительное передвижение по узкому и извилистому, как звериная тропа, тротуару, мокрому от ночного дождя, можно было сравнить со спортивной ходьбой, сбивающейся на бег. Весенние кусты шиповника, толпящиеся вокруг, при сближении с девушкой испуганно цвиркали, брызгая во все стороны всякой пернатой мелюзгой.
Дырявый тротуар попискивал осколками асфальта под высоченной платформой ботиков. Джинсовая юбка в облипку чуть ниже бедра, в тон ей куртец до пупа и под ним нескромный топ, едва прикрывающий девичий бюст второго размера без лифона, сидели на девице вкривь и вкось, потому как одеваться пришлось скорым темпом. И хотя она никогда не служила в армии, ей удалось это сделать молниеносно.
Наташка неслась во весь опор с единой мыслью - не опоздать. Ее модно вздыбленная челка, эксклюзивная сумка со стразами, металлические прибамбасы на башмачках, вполне развитые молочные железы - все на ней подскакивало, словно на пружинах. Устремляясь к заветной остановке, она вся вибрировала и сучила коленками, как заводная.
Острякова опередила автобус на целых пять минут и, стоя на ухабистом пятачке земли у обочины Московской трассы, никак не могла угомониться. Так и сяк она вертелась, вытягивала голову в направлении к городу, откуда предполагалось появление автобуса, а ее руки в это время наскоро поправляли юбку, прическу, лосины на ногах.
Сегодня Наталье улыбнулось внезапное счастье. Полчаса назад соседка тетя Катя, которая все про все знает, постучала к ней в дверь и велела немедленно отправляться в близлежащее село, так как голова сельсовета, в прошлом бессменный председатель бывшего теперь колхоза-миллионера, а ныне - самый главный человек в селе, позарез нуждается в культмассовике для проведения Посевной. Точнее сказать, праздника, который эту посевную предваряет. А поскольку на подготовку всенародного торжества осталось всего ничего, то Наташка сегодня же, сию минуту должна явиться голове на глаза для согласования всех вопросов, в том числе и финансовых. Тетя Катя сообщила, что предводитель экс-колхозников хоть мужик и противный, но совсем не жадный, и что он - ее хороший друг с самого детсада.
"Ничего не бойся, Наталочка, Степан Михайлович таких юных и талантливых, как ты, о-о-чень уважает. Ты ему спой романс "Не пробуждай воспоминаний", мы его дуэтом со Степой пели лет двадцать назад в сельской художественной самодеятельности. Ох, и золотое было времечко!.. Михалыч заплатит тебе денежку наличкой, да еще натурой добавит. Ну, там, яйца, сметана, сало..."
Наташу этот заработок здорово выручил бы. Она уже два месяца сидела на мели после того, как рассталась на ножах со своим боссом - музыкальным менеджером по ресторанному бизнесу и ушла из ночного бара, где около года проработала певичкой по окончании музучилища. Ушла в никуда, в нищенскую пустоту и раздрай "лихих девяностых" кризисовавшей "ридной нэньки".
Решение не пришло в одночасье. Остряковой хорошо платили за ее труд. Зато и работать приходилось за троих. Она умела одновременно петь под минусовку, играть на Сонике, пританцовывать в такт музыке, а в проигрышах отпускать остроумные приколы, за которые хозяин бара ценил ее больше всего. Наташкин уход повторялся неоднократно. И, в конце концов, убегая от смертельно надоевшей шершавой публики, она на всякий случай взорвала все мосты к отступлению, обозвав во всю силу своего меццо-сопрано опротивевшего работодателя прямо на работе, при посетителях - кастратом.
Без скандальчика не обошлось. Оскорбленный своей подчиненной и осмеянный подпившими гуляками босс заблеял мерзким козлетоном, словно плюнул в спину: "На себя посмотри, мышь серая! Лара Фабиан, понимаешь! Ну и катись! Ничего-о-о! Через пару месяцев, когда жрать будет нечего, приползешь обратно! Тогда посмотрю я, как ты запоешь!" В ответ Натка дверью хлопнула так, что всё стекло, какое было в подвальчике, грянуло в разноголосом хоре своеобразную заздравную, а стилизованную боссову тюбетейку с мятого черепа как ветром сдуло.
Каждый раз, когда она вспоминала свою "ночную жизнь", первое, что обнаруживалось на поверхности памяти - какофонический букет из запахов кухни, сигаретного смога, горячительных напитков и дамских духов. В этот миг Наташка переживала прямо-таки инквизиторскую пытку, и сейчас, стоя у самой кромки автомобильной трассы, с удовольствием набирала полные легкие стоячего, как болото, канцерогена. Она чувствовала себя счастливой потому только, что ей не придется больше нюхать мерзкий перегар, смотреть на дикие, изуродованные алкоголем рожи, слышать свинячье хрюканье над тарелками. Довесок к настроению прибавляла уверенность, что ни одно потное рыло не полезет больше к ней в лицо своим вонючим замасленным ртом, вытягивающимся в хобот, якобы для поцелуя, но на самом деле - чтобы высосать из нее всю душу. Бр-р-р-р!!!
Ощупывая взглядом трассу, она увидела свой автобус. Над вереницей автомобильного молодняка - поршей, минивэнов, джипов, седанов, мерседесов, ситроенов, нисанов, фордов - он возвышался, как добрый старый слон в окружении бесчисленной своры шавок. "Слон" подъехал вплотную к девичьей фигурке, постреливая обочинной галькой из-под колес. Острякова уже приготовилась к посадке, как вдруг случилось неожиданное. Автобус чихнул, что-то виновато проскрежетал и покатил дальше, добавляя газу и переваливаясь с боку на бок, как артрозник. Все его стекла были облеплены растопыренными пальцами ладошек и страдальческими лицами пассажиров.
"Переполненный, - вздохнула Наталья и мигом приуныла. - Следующий будет только через час. Такими темпами не то что к двум, а и к трем дня на собеседование не успеть. И не факт, что очередным автобусом уехать удастся. Тормозить попутку страшно - можно нарваться на маньяка".
Девушка растерянно стояла у неиссякаемого автомобильного потока, грозно несущегося из бесконечности в бесконечность. Ее хрупкое существо трепали и раскачивали турбулентные вихри, угрожающие оторвать юный росток от корневища жизни и унести, как пушинку, прочь. Мчащие авто сигналили и притормаживали, ожидая взмаха руки, который означает "стоп". Но Наташа отдалилась на пару метров от трассы и даже повернулась к ней спиной, ни на что не реагируя. Она решила дождаться автобуса, а там - будь что будет. Если ей суждено получить новую работу, то значит, получит, а нет - не судьба.
И тут, повернув голову, она увидела, как по расквашенной дороге, ведущей из ее села к трассе, тарахтя своими поршнями, подшипниками и коленвалом, катится маленький старенький автомобильчик некой неопознанной "породы". На его крыше, как в манеже, с видом дохлого кузнечика развалился кверху лапами велосипед. Такое диво дивное девушка видела впервые. Это был старый Запорожец, которого остроумные славяне переименовали в Жопорожец, ввиду расположения багажника впереди, под капотом. Мотор, соответственно, размещался сзади, в багажном отделении.
Если современным маркам автомобилей сопутствовало поэтизированное название "Железный конь", то Запорожец смело можно было именовать сказочным персонажем - "Коньком-Горбунком". Раритет заметно горбатил спину, поэтому имел еще одно прозвище - "горбатый Запорожец". Это уникальное творение инженерного гения имело малые размеры и ничтожные скоростные возможности. Количество дверей было ограничено (всего две - передние). Зато все недостатки компенсировала громадная металлическая корзина, установленная на крыше запорожца. Она предназначалась для перевозки чего угодно, хоть ящиков с помидорами, хоть рыбацкой лодки, хоть контейнеров с живой птицей.
Иметь такой автомобиль для селянина являлось великим благом, так как дешевую "рабсилу" можно было использовать на всю катушку и гробить безо всякого сожаления. Отжив свой недолгий трудовой век, машина отправлялась на металлолом так же, как всякая ржавая домашняя утварь: чайник, таз или утюг. И ни одна живая душа не всплакнула об утрате "конька-Горбунка", служившего человеку верой и правдой.
Шурша истасканной по сельскохозяйственным угодьям резиной, весь пропыленный так, что невозможно было угадать его окрас, "Жопорожец" по-собачьи приласкался к Наташе, присев на рессорах у самых ее ног. Этот маленький уродец внушал девушке доверие, в отличие от "крутых" иномарок с их нахальными лихачами тем, что имел с нею одно происхождение - крестьянское и обретался в том же селе, что и она. А, следовательно, водитель - свой, землячок, хороший человек.
Девушке, при ее немалом росте, пришлось сложиться чуть ли не вдвое, чтобы заглянуть в низенькое окошко железного малыша. За рулем сидел мужичок средних лет с чертами лица, прячущимися в черной растительности. Кусты усов, бровей и бороденки топорщились, как метлы. Когда он заговорил, жучки глаз и солидная картофелина носа зашевелились, раздвигая заросли:
- Тебе куда? Я еду только до Курмана.
- Ой, дяденька, мне Вас Бог послал! - обрадовано зачастила Натка.- Мне как раз в Курман и надо. А оттуда уже рукой подать, дойду пешком.
Осчастливленная, Натаха втиснулась внутрь ветхого панциря "Горбунка". Ее коленки при этом подскочили почти до подбородка. Сиденье с разбитыми пружинами, приняв в свои объятия девичий торс сорок восьмого размера, принялось мурлыкать, громко выражая удовольствие. Землячок дернул рычаг, и железный тихоход, путаясь под ногами элитных авто, не спеша потрусил по дороге, ведущей из пункта А в пункт Б.
Одиозное солнце, восседая на троне, со щедростью властелина поливало лучами жаждущую тепла весеннюю землю. Оно легонько хлестало Наташку по глазам лучистыми прутьями, которые остро пронзали чуть оперившиеся салатной зеленью придорожные заросли и пыльное окно Запорожца. На заброшенных сельскохозяйственных полях сквозь скорлупу земли уже пробился самосев зерновых пополам с разнотравьем, и новорожденные ростки жадно тянулись клювиками к небу.
У самого горизонта синел дымный силуэт крымских гор, как напоминание о приближающемся курортном сезоне. К началу лета земельные гектары сами собой размежуются на цветные квадраты - красные, синие, желтые, - по цвету размножившегося сорняка. Красный - это мак, синий - василек, желтый - сурепка. Глядя на эту красоту, Наташа всегда наполнялась ощущением всемирности лоскутного одеяла, запеленавшего земной шар заботливой родительской рукой.
Запорожец медленно, но уверенно двигался вперед, всю дорогу поскрипывая и погромыхивая на разные голоса, словно рассказывал увлекательную историю на неком подобии языка. Пассажирка с интересом прислушалась к диковинной речи. Ей показалось, что она различила в общем шуме свое имя - и, пожалуй, больше ничего. Водитель в противовес своему автомобилю всю дорогу молчал. Неожиданно, притормозив где-то на полпути, он засопел и пробубнил: "Карбюратор надо залить, а то закипит. Тут рядом есть колонка".
Он крутанул руль влево, но тихоход, до сих пор семенивший с заданной скоростью исправно, вдруг, как малое дитя, капризно заныл и врос в асфальт всем "телом", отказываясь подчиниться воле человека. После довольно длительной проволочки "малыш" несколькими конвульсивными рывками достиг середины трассы и... заглох. Велосипед, до сих пор мирно покоившийся на крыше Запорожца, в результате резких движений свесил колеса на край корзины и угрожал соскочить на асфальт. Водитель, весь вздыбленный и злобно-зеленый, истерично долбил монтировкой дверцу, которая никак не хотела открываться, и мычал, как немой. "Горбунок" рычал по-звериному, а встречные авто, воя и ревя, шарахались от него в стороны.
Через минуту дверца размашисто распахнулась, и водитель, потеряв равновесие, вывалился на еще мокрый от ночного дождя асфальт лицом вниз, прямо на свою растительность. Наташка прыснула от смеха. Забавляясь, она думала: " Ой, как прикольно! Я - гламурная супер-пупер девочка - еду в нелепом тарантасе в какую-то задрипанную деревню, чтобы реанимировать культурную жизнь землеробов. Еще нужно сильно постараться, чтобы меня на работу взял дремучий колхозный лидер по имени Степан Михалыч. Или Михал Степаныч?" Этого девушка уже не помнила. Зато она четко знала, что ей нужна любая работа, и что в ресторан она не вернется ни за какие деньги. Удивляясь происходящему, она не догадывалась, что главное ее приключение еще впереди.
Землячок вскочил, обнаруживая малый рост, от души выматерился и, боднув велосипед, приладился к задней части своей тачки. Когда поток машин на мгновение иссяк, он быстро и легко спихнул непослушный агрегат в широкий разрыв лесополосы. Оттуда виднелось змеиное тело грунтовой дороги, поблескивающей чешуйками луж. Оно сползало вниз, а потом в сторону, за спины зеленых стражников, накрепко сплотившихся в непролазный заслон. Притихший Запорожец двинулся черепашьим ходом по заданной траектории, а коротышка-водитель последовал за ним с монтировкой, точно свинопас с лозиной за своенравным животным. Причалив к безбрежней степи, "Горбунок" окончательно смолк, словно умер.
Прочно отгородившись от трассы стеной лесополосы, предоставленное самому себе, огромное, во всю ширь поле зеленым океаном плескалось у ног. Оно, спасенное от гула машин, от людского присутствия, от неуместного слова, жило своей жизнью и посылало в небо птичьи голоса. "Тю-и, тю-и, тинь-тинь-тинь!" слышалось повсюду. Натальина душа рвалась на простор, подгоняемая острым желанием побродить по полю босиком, как в детстве, когда все было в новинку.
Однако землячок, вопреки ее ожиданию, вместо того, чтобы помочь ей выбраться из машины, а самому начать заниматься радиатором, уселся за руль и захлопнул дверцу. Повернувшись к Остряковой своей хмурой и малопривлекательной физиономией, он вдруг мерзко осклабился, обнажая выдающиеся, как у вампира, резцы, и потянулся своими совковыми клешнями к девичьему бюсту, словно кощей к сундуку с золотом.
У девушки сразу все помертвело - руки, ноги, язык, глаза. "Вот идиотка! - мысль мелькнула у нее в голове, как молния.- Какая в степи может быть вода? Тем более водопровод!" Страшная догадка об умысле землячка ударила ее обухом по голове. Вид у несчастной был, как у жены Лота, которая, споткнувшись взглядом о содомский ужас, окаменела.
Водила перестал скалиться, отвел грабли и принялся энергично раскладывать неподдающееся кресло. Потрясенная девушка, ошалело таращась на мужика и цокая зубами, чуть слышно прошелестела: "Вы это... дя-дя-дяденька... что намереваетесь де-де-делать?" Злоумышленник разинул рот, глазки под кустами бровей плотоядно закопошились, как увязнувшие в масле пауки, нос забулькал носоглоточными нечистотами, из оттопыренных ноздрей показались тараканьи усы. Гнусавый тенорок прохрюкал: "Дашь мне пару раз, и поедем дальше. Ты же добрая девочка. Я вот с Севера приехал, голодный - яйца аж опухли. А жинке приспичило рожать, - "голодающий" как-то мелко захихикал, демонстрируя свое помоечное внутреннее содержание. Злодей продолжил откровение. - Ты не думай, я не какой-то там... я честный семьянин. У меня двое детей - девочки, - гнус поскреб волосатую рожу и добавил: - Третий уж точно мальчик будет".
"Честный семьянин" изложил суть дела, будто прочел доклад на отчетно-выборном собрании. Потом дернул ширинку и выпростал орган, размером и формой напоминающий отбракованную морковь.
Острякова взвизгнула, забилась, как в припадке, и всем телом ударилась в дверцу. Та отлетела с хрустом вывихнутого сустава. Девушка соскользнула рыбкой с сиденья и, шлепнувшись на мокрый грунт, ухватилась за землю, как утопающий за соломину. Извиваясь всем телом, она попыталась вытащить наружу застрявшие в салоне свои длинные ноги, но не успела. Насильник схватил за лодыжки и, как бульдозер бревно, потащил внутрь визжащую и вырывающуюся добычу, срывая с нее испачканную черноземом одежду. В этой потасовке Запорожец непостижимым образом завелся и принялся утробно выть и злобно рявкать. Он мучительно трясся, словно идущий на казнь, и, казалось, через миг бросится в бега.
Наташка, вся в грязи, изо всех сил молотила голыми ногами, как лопастями ветряной мельницы, лупя ими куда ни попадя, швыряла в преступника комками земли, зажатыми в кулачках. При полном отсутствии какой-либо мысли она с ужасом и омерзением глядела на злодея и вопила что-то устрашающее, инстинктивно пытаясь отпугнуть гнусное чудовище. В ее диком вое все смешалось и перепуталось, как в бреду. Страдалица просила пощады, грозила нечестивцу человечьим и божьим судом, устрашала несуществующим у нее сифилисом. Выкрики стреляли картечью по упырю, никак его не задевая. Бандюк, уже весь распалившись, напыжился, точно тарантул перед прыжком, как вдруг, из Натальи стрелой вылетело: "Когда твои дочери вырастут, их тоже кто-нибудь изнасилует!" При этих словах переднее сиденье из-под лихоимца выпрыгнуло, как лягушка, и водила завалился вверх тормашками к педалям Запорожца, сраженный наповал.
Мигом все стихло - утлая машина, несостоявшийся преступник и его жертва. Диссонирующий с весенней красою ор и скрежет прекратились. В глубине зелени вызревал и выстреливал брачными восклицаниями птичий парадиз. Над полем высился непрекращающийся ни на секунду гимн весне. "Пиу-пиу, тинь-тинь-тинь" лилось обобщенно и отстраненно, подтверждая, что нет ничего на свете, способного прервать вечную песнь любви.
Спустя некоторое время старенький Запорожец, с трудом преодолев подъем, выбрался из дебрей лесополосы на прочное и обсохшее основание трассы. Понукаемый сердитыми возгласами наступающих ему на пятки легковушек и грузовиков, он, так и не добравшись до пункта Б, отправился обратным ходом в пункт А.
Причалив к Наташкиному восьмиквартирному дому, который по-стариковски одиноко приютился рядом с ячменным полем и выставлял свои грязно-розовые двухэтажные стены на все четыре стороны, Запорожец услужливо распахнул дверцу. Уставившись глазами окон на немытый тарантас и раззявив от удивления проем подъезда, будто скоморох рот, домишко наблюдал, как грязная, всклокоченная и оборванная девчонка опрометью прошмыгнула на второй этаж и скрылась за дверью шестой квартиры. Вслед ей булыжником полетел мужичий хохот: "Эй, белоснежка, б...дь!Гы-гыгы! Короткую юбку больше не одевай! Гы-гы-гы!"
Содрав с себя ужасающего вида тряпье, которое еще недавно было крутым молодежным прикидом, Наташка надолго застряла под холодным душем. Горячей воды не было, но девушка этого словно не замечала. Мысли жгли ее изнутри, как огонь. Она уже принялась было сочинять план мести, но, поразмыслив, поняла, что заявление о несостоявшемся преступлении вызовет только смех. "Вот будет потеха в органах, когда они будут читать историйку про "землячка" и его горбатого Запорожца, - думала девушка, - Преступление было совершено? Нет. А на нет и суда нет. Вот и весь ответ".
К Наташке вдруг пришло понимание того, что она цела и невредима. Вот только она не знала, кого за это благодарить, самого ли Господа Бога или все-таки того паскудного жупела, который сегодня совершенно случайно встретился на ее пути.
А ведь жил-был когда-то хороший мальчик, учился в советской школе, носил, как и все, значок октябренка, потом пионерский галстук, ходил строем на линейку, гонял во дворе мяч, собирал металлолом и макулатуру. А в воскресенье втихую от мамки бегал в соседний поселок с ватагой пацанов, чтобы, взобравшись на стену летнего кинотеатра, смотреть "Анжелику и короля". Но вдруг мальчонку постигла семейная драма. Папаня запил. Затем глава семейства взялся на досуге лупить маманю, его, хорошего мальчика, младших братишек и дворового пса. Потом родитель и вовсе сгинул. С тех пор детское сердце окаменело навек. Вот так и ходит теперь, вернее, ездит в своем старом Запорожце по белому... нет, черному перестроечному свету человек с каменным сердцем. И нет нигде ему милости Божьей.
Натаха рисовала в уме множество картинок, оправдывающих поступок несостоявшегося насильника, и все ее размышления невольно замыкались на том, что во всем виновна христопродавица Перестройка. Это от нее, лихоимки, запаршивел весь честной люд. Ее Наташа винила во всех своих бедах.
Старшая сестра бросила своего рукастого мужа подкаблучника и укатила с престарелым греком на средиземноморские брега, прихватив любимого племянника. Братишка, с тех пор как подался на заработки в Польшу, и носа не казал. Папа стал часто пропадать, оправдываясь командировками.
Девчонка не сразу поняла, что ее предали, когда отец, вернувшись из так называемой "командировки", принялся молча собирать вещи. Мама даже не спросила ни о чем, развернулась и ушла. Не перенеся удара, она угасла в считанные дни накануне Первомая.
Наташка тряслась, как подключенная к электрическому проводу. Поминальный плач разрывал ей грудь. Она не знала, кого ей было так нестерпимо жаль - маму, себя или советского мальчика с каменным сердцем. Внутри нее металась малая пичуга, расшибаясь в кровь о ледяные глыбы страха, одиночества и разочарования.
Выбравшись, наконец, из ванной, она отправилась в необжитую угловую комнату. Открыв покалеченную временем дверцу плательного шкафа, она принялась перерывать его содержимое, и этот процесс впервые не доставил ей удовольствия. Ей хотелось поскорее найти среди целой кучи претенциозного, вычурного, порой безвкусного хлама мамино крепдешиновое платье. Девушка делала это так энергично, словно опаздывала на самолет, а билет как раз находился в шкафу, среди бесчисленных нарядов, которых чем было больше, тем больше они мешали поиску.
Наконец платье было найдено. Наташа тряхнула мокрой челкой, вытянула перед собой руки, сжимая в них легкую одежду из темно-синего в белый горох, слегка просвечивающего материала. В два прыжка она оказалась у старого огромного, до потолка, зеркала. С особой осторожностью расстегивая миниатюрные пуговки, девушка освободила на платье ворот.
Сбросив затрапезный халат, модница нырнула голым телом в ласковую волну ткани. Из зеркала на нее оценивающе смотрела премилая барышня, и это была она - Наталья Острякова. При виде самой себя - новой, нежной, как утренний цветок, загадочно-утонченной, девушка долго не могла отвести взгляда от отражения, удивляясь и постепенно привыкая к чудесной метаморфозе. "А ведь прав этот сукин сын, не нужно мне носить короткую юбку. В длинном мне гораздо лучше", - думала юная леди, разглядывая себя со всех сторон, и вскоре ее неуемное горе сжалось до размеров горчичного зерна, после чего и вовсе исчезло, как не бывало...
...Острякова обладала врожденной настырностью, присущей всем Львам. Вчерашнее происшествие здорово взбудоражило ее бойцовский дух, который во время отсидки в родных пенатах спал мертвым сном. И теперь она, как непуганая идиотка, вооруженная здоровым пофигизмом, направляла целый карательный отряд на приступ очередной цитадели.
Пробудившись с петухами, Наталья твердо решила добыть поджидающий ее в сельскохозяйственных угодьях вожделенный заработок назло всем врагам. Под врагами подразумевались: ее экс-директор, несостоявшийся насильник и госпожа Перестройка в образе старухи с косой.
После сна Наташка была свежа и абсолютно здорова. Минувший тяжелый случай не оставил на ее лице и следа. Весело собираясь на утреннюю электричку, она надела все мамино, словно облачилась в воинские доспехи. Синее в горох платье и в тон ему твидовый жакет с черно-бархатными лацканами и воротником сидели на Наташкиной долговязой фигуре идеально. В ансамбль гармонично влились шарф, туфли на танкетке и сумочка - все белого цвета.
Сбрызнув себя парфюмированной струйкой "Коко Шанель" и сдернув с вешалки зонт, Острякова включила свой внутренний моторчик на привычную ей третью скорость и полетела на станцию, расположенную в соседнем поселке, где общественный транспорт ходил хоть и не часто, зато исправно. В последнюю секунду перед выходом из дома она затолкала в сумочку старые шкары на низком ходу на случай, если придется топать по грязи.
На болезненном теле неба просвечивалось желтоватым фурункулом солнце. Сценарий ненастья развивался по нарастающей. Трупные пятна туч быстро увеличивались, сливались и вскоре заслонили собою весь белый свет. Откуда-то сверху раздался предупреждающий звериный рык. Грозные сумерки упали на поселок. Увесистый пар, поднявшийся за ночь с влажных полей, со свистом просачивался в альвеолы, затрудняя дыхание. Назревал нешуточный дождь. Ветер разыгрался редкостный. Деревья истерично размахивали ветвями, кусты сгибались в три погибели. В районе рынка образовался самый настоящий эпицентр вихрей. Они срывали с места и норовили утащить все, что плохо лежит. Всякая мелкая всячина - пакеты, пластмассовые стаканчики, нежные побеги деревьев, оторванные с мясом, газеты, клочки объявлений, детские кепчонки, девичьи банты, упаковочные ленты метались над рядами, как ястребки. Наташкино платье вилось победным знаменем, палевые пряди плескались языками пламени на ветру. Острякову такая погода заводила, как бойца вражеские штандарты. Она улыбалась шалой улыбкой, и мужчины смотрели ей вслед.
Завернув в переулок, Наташка издали увидела пассажирскую платформу, черную от невеселых одежд постсоветских граждан. Это означало, что электричка на подходе. Девушка прибавила скорость и почти на бегу вскочила в тамбур. Дверь закрылась и тут же открылась. Заглянув через ступеньки на низину платформы, Острякова увидела женскую голову в пергидрольных клочьях волос, вздыбленных ветром. Сначала на площадке возник пузатый саквояж, а следом за ним, как логическое дополнение к поклаже, пыхтя, вскарабкалась и заполнила собою все пространство тамбура солидная дама средних лет.
По внешнему виду припозднившейся пассажирки Наталья поняла, что случилось нечто экстраординарное. Красное, потное, перепачканное неизвестно чем лицо тетушки отпугивало, как стоп-сигнал, а все квадратные метры ее крупногабаритного экстерьера шокирующе сотрясались. Раздвинув створки дверей, она завопила на весь вагон:
- Ой, якэ лыхо! Ой, лышэнько! Чоловика вбыло!
Женщина, позабыв в тамбуре свой баул, вкатилась в вагон. Отовсюду ей навстречу полетели возгласы
- Что случилось?
- Кто погиб?
- Где?
- Когда?
Пухлые пальцы, перепоясанные кольцами, с налипшей на них землей, словно только что вынутые из огородных грядок, лихорадочно шарили по лицу, будто проверяя, все ли на месте. Грязь, пот, слезы, косметика перемешались, слились в бурые подтеки и черняки вокруг глаз. Волосы средней длины, как иглы дикобраза устрашающе топорщились во все стороны. Изодранные капроновые колготы свисали из-под строгого темного костюма неприличными кишочками. На юбке выше колена зияла рваная дыра и, как утренняя звезда, лучилась молочной белизной женского тела. Вид несчастной женщины был еще ужаснее того ужаса, который она пережила. Пассажиров охватила оторопь. Все повернули к потерпевшей свои лица и напряглись, пытаясь что-либо понять из сказанного ею.
- Отой малый як выскочыть на дорогу начэ скаженный а ота фура щё йихала назустрич як посунэться ливоруч и мэнэ як штовхнэ у кувет а сама лэдвэ устояла на колэсах а той малый як увэрнэться у бик двэрцята в нього як видскочуть а водий як вылэтыть та як покотыться пид колэса фуры!.. Ось дывиться!..
Потерпевшая протянула руку к окну в направлении ДТП, и этот простой жест исчерпал смысл недосказанного. Попутчики шумно вскочили со своих мест и жадно облепили окна. В эту минуту двери в тамбуре, бурно зашипев, сомкнулись, и вагон медленно тронулся.
Острякова, прошмыгнув на переходную площадку, припала к окну, словно к амбразуре паноптикума, ожидая, но в то же время, боясь увидеть нечто страшное. Она интуитивно чувствовала свою причастность к происшедшему. По мере приближения к месту ДТП тревога подкрадывалась все неизбежней, и постепенно самое главное чувство самосохранения человека - страх - рос и вырастал в цунами, в океаническую бездну, в торнадо, в камнепад, в ужасающий кошмар. Это чувство усиливалось непрерывным, невесть откуда растущим звуком. Когда Наткины глаза схлестнулись с картиной развернувшейся трагедии, сердце забилось, как сумасшедшее, мечась в ушах, в глазах, в кончиках пальцев, во всем теле от корней волос до пят.
Она увидела на участке поселковой дороги, стоящей перпендикуляром к рельсам, недалеко от переезда толпу народа. Над людской массой возвышалась высоченная фура, накренившаяся к кювету под критическим углом. Отчетливо просматривались машина скорой помощи и милицейский уазик. И тут только до Наташки дошло, откуда происходил натужный и жалобный, как телячье мычание, непрерывающийся звук.
Впритык к шлагбауму, прямо перед собой, так что можно было разглядеть детали салона, Острякова увидела вчерашнего знакомого - старого горбатого Запорожца. Она узнала его сразу, хотя на автомобильной крыше уже не было корзины с велосипедом, и вид он имел плачевный. В траурных сумерках, уткнувшись носом в ограждающий столб и призывно сигналя, одиноко стоял "Горбунок".
Глядя на искореженный передок машины, становилось понятно, сколь разрушительным было для нее столкновение с преградой. Запорожец с такой силой врубился в столб, что нос его буквально раздвоился. Лобовое стекло отсутствовало, бампер отлетел и валялся в стороне смятый, как леденцовый фантик. От удара механизмы автомобиля изрядно переклинило. Он безостановочно мигал остатками фар и гудел, как будто кликал кого-то. Одна его дверца была сильно повреждена и предельно широко отведена в сторону, точно для объятий. Другая, выдранная с мясом, болталась на штыре. Когда Наташа поравнялась с автомобилем, он, то ли от порыва ветра, то ли по какой другой причине принялся отчаянно махать ей уцелевшей дверцей, словно рукой, в приветственном жесте.
Кровь бросилась Остряковой в лицо. В этот миг гром ужасающей силы вспорол небесную твердь, задергались вервия молний. Картины массовой паники высвечивались, словно под вспышками вселенского фотоаппарата. Вот неотложка быстро удаляется прочь, набирая скорость. Вот зеваки бросаются от непогоды наутек. Вот появившийся на опустевшей дороге бродячий пес приостанавливается, чтобы обнюхать на бегу кровавые следы. Вот искромсанный Запорожец размахивает покореженной дверцей, как подранок крылом.
Ливень, стеной обрушившийся на землю, быстро затоплял округу одновременно и нещадно, и милосердно. В одну секунду дождевая завеса скрыла под собою все. Окна в вагонах на какое-то время ослепли от дождя, ограждая пассажиров от внешнего мира и невольно погружая каждого, хоть и ненадолго, в его собственный внутренний мир. Электричка вздрогнула и припустила изо всех сил, торопливо прорубая себе в водной стихии тоннель - она опаздывала на целых пять минут.