Дисклаймер: все герои принадлежат Дж.Р.Р. Толкиену и его наследникам.

Аннотация: первая часть неканонического дневника Маэглина (Ломиона). Текст является продолжением теста "Сын", написанного совместно с O'Driscoll.

***

Я родился в лесу, но это никогда не было проблемой. Отец воспитал меня мужчиной, который умеет постоять за себя.

Мать утверждала, что я должен вникать в историю, но первые тридцать лет своей жизни я был занят тем, что чистил лошадей, свежевал дичь и безвылазно торчал в кузнице. Меня интересовали только оружие и охота.

Я мог бесконечно смотреть, как отец делает злые наконечники для стрел, и множество раз втихомолку утаскивал из оружейной его тяжелый ясеневый лук. Однажды Эол не вовремя вышел во двор и увидел, что я целюсь в очередного воображаемого медведя. Он отругал меня за воровство и больно оттаскал за уши, но уже через несколько дней принес в мою комнату крошечный детский лук и стрелы, оперенные черным вороновым пером. К ним прилагалось копье. По длине своей оно едва могло достать до притолоки в кузне, но мне было в самый раз.

Следующие двадцать лет я был занят всеми колющими, режущими и стреляющими орудиями, которые только мог измыслить или получить. Я быстро вырос из своей мальчишеской амуниции, и отец сделал мне новую, присовокупив к ней меч. Клинок у этого меча был темен и опасно утончен к кончику: при желании, им можно было выколоть глаз. Крестовина же с определенного ракурса напоминала две свитые змеиные головы. Мне это очень понравилось; почти сразу я попытался перековать эфес, но отец отнял у меня инструменты и сказал, что мы не дурни с запада, чтобы ковать клинки, словно украшения для женщин.

В тот раз я впервые на него обозлился.

"Я никогда не сделал бы для матери змеиную голову", - думал я, и рассерженно мерил шагами кузницу. Я не понимал одного: почему оружие - самое красивое, что только могли сделать руки квенди и наугрим, - должно выглядеть примитивным и незаконченным.

Закрывшись в своей комнате ночью, в лесу на охоте, во дворе с топором, я мечтал о блестящих кольчугах и белоснежных гребнях на шлемах, о копьях, обвитых у острия тонкими мифрильными стеблями, о гардах с птичьими и звериными головами. Я думал, что мог бы сделать все это, но отец больше не оставлял меня в кузнице одного.

Поэтому день за днем мы ковали только гвозди и наконечники для стрел - грубые и черные, как вся наша жизнь в то время.

Чем старше я становился, тем шире расползалась щель, возникшая между мною и отцом.

Я стал часто разговаривать с матерью и расспрашивал ее о нолдор - народе, из которого она происходила. Жадно, безмолвно, я слушал теперь вместо шума кузнечных мехов ее рассказы о гордых князьях и городах из белого камня, которые они построили, об их страшных клятвах и их кровавых войнах.

Особенно, конечно, меня занимали последние. Я узнал, что князья борются за сокровище, которое Моргот отнял у их предка.

"Если бы я был на их месте, - думал я, - Я бы не повел к северной цитадели армию. Я вошел бы к ее хозяину в доверие, а потом выкрал у него драгоценность".

Но в нашем лесу не было ни драгоценностей, ни клятв.

Все изменилось однажды днем. Я вернулся домой с охоты и услышал, что мать кричит. Она делала так и раньше - она часто сердилась - но на этот раз вместо виноватых поддакиваний наугрим, служивших ей в доме, я различил голос отца.

Я подошел к окну, чтобы подслушать.

"...и не вздумаю прекращать! - шипела мать, - Он сын своего народа!"

"Он сын Нан-Эльмот и ничего другого не хочет", - голос Эола звучал озлобленно и высокомерно.

"Потому, что ты держишь его, как пса на привязи!"

Отец ничего не ответил, но, видимо, так посмотрел на мать, что она замолчала.

Я отвернулся, обогнул дом и поднялся в свою комнату. Что бы кто ни говорил, сам я прекрасно знал, кто я, и чего хочу. Я был взрослым мужчиной, вполне готовым к тому, чтобы покинуть усадьбу.

Ночью ко мне в спальню проскользнула мать, закутанная в дорожный плащ.

"Идем. Нужно идти!" - горячо прошептала она.

Я кивнул, вылез из кровати и быстро натянул на себя лежавшую на стуле одежду. Лук, копье и меч я всегда хранил у постели, чтобы не спускаться в оружейную, если к дому забредет зверь, так что через несколько минут был готов. Все время, что я собирался, мать сидела на постели, уронив руки на колени, и в упор, растерянно и вопросительно, глядела на меня. В конце концов, она проговорила:

"И ты даже не спросишь..."

Я покачал головой, тихо открыл дверь и жестом пригласил маму выйти первой.

Наверное, за годы в усадьбе она разучилась подолгу сидеть в седле. Стоило нам выехать на равнину и пересечь реку, отделявшую Нан-Эльмот от равнины Химлада, мать начала закатывать глаза и время от времени запрокидывать голову, будто пытаясь справиться с каким-то острым и неприятным чувством. У меня создалось впечатление, что ее укачивает, но тут я помочь ничем не мог.

Мы миновали плоскую, словно сковорода, пустошь и углубились в небольшой сосновый лес. Мать правила коня уверенно, хоть и несколько нервно, и я сделал вывод, что она знает дорогу.

"Мы едем в крепость?" - спросил я.

"В пограничный форт".

"Твоего отца?"

Мать покачала головой.

"Форты моего отца далеко отсюда".

"Тогда чья это крепость?"

Она вдохнула, чтобы ответить, но потом отчего-то передумала.

"К кому мы едем?" - повторил я.

"К моему.. твоему... - она замялась, - К моим братьям".

"Семерым?"

Видимо, мой вопрос прозвучал слишком бодро, потому что мать испуганно обернулась.

"Нет, там только двое... - ответила она, - Почему ты спросил?"

"Не знаю. Я бы хотел их увидеть".

"Вот как..."

Она умолкла.

Вокруг простирался лес, но он был совсем не похож на наш. Сосновые стволы стояли строем, словно вышколенная бравая пехота. Ни куст, ни лиственное дерево не нарушали их порядка.

Внезапно впереди обозначилась освещенная прогалина, и мы вынырнули из бора к узкой реке.

"Здесь где-то был брод", - пробормотала мать.

Мы поехали вдоль русла. Вода шуршала и булькала в холодных камнях, окатывая их своим прозрачным покрывалом. На противоположном берегу я приметил свежий заячий след, уходивший в ольху, но решил не тратить время и стрелы. Все равно крепость, по всей видимости, была совсем близко.

Внезапно мать резко остановила лошадь и направила ее в воду.

"За мной", - коротко приказала она.

Вода была очень холодной. Течение тяжело било в бедро; вероятно, если бы я попытался перебраться на противоположный берег пешим, то не смог бы с ним справиться.

Вскоре мы снова выбрались на землю - мокрые и продрогшие. Вода попала мне в ножны, и я замешкался, выливая ее.

"Ломион, быстрей!" - окликнула меня мать. В ее голосе слышалось плохо скрываемое смятение.

"Не бойся, - отозвался я, - Он не найдет нас".

"О, ты не знаешь Эола..." - ответила она и отвернулась. А я не в первый раз отметил ее привычку называть отца только по имени, и никогда - "твой папа" или "мой муж".

Я проснулся перед рассветом от того, что в комнате пахло дождем. Дождь шуршал по гладким камням стен, отвесно стекал сквозь водосток и далеко внизу разбивался о мокрую брусчатку.

Вчера мы попали в крепость уже затемно. Стражники задержали нас у ворот. Мать что-то долго говорила им на древнем языке, которого я не понимал, и после этого нас впустили.

Форт показался мне гигантским. Мы миновали двор, несколько коридоров и две лестницы, прежде чем попали в комнаты, где нам предстояло провести ночь. Князей я так и не увидел: все попадавшиеся нам по пути воины были похожи друг на друга, и ни один из них не носил шлема с белым гребнем. На лицах, всех без исключения, была написана спокойная гордость. Это были квенди, приученные быстро принимать решения и ни в чем не сомневаться.

Еще ни разу в жизни я не ночевал на такой высоте. Я поднялся с кровати и подошел к окну. Внизу был пустой двор; камни, которыми он был вымощен, блестели от дождя и были похожи на серые рыбьи спины.

Я возвратился к постели и натянул на себя рубашку. Вчера я сперва улегся спать одетым, но от печи в комнате вскоре сделалось жарко, и я рассудил, что в случае возникновения какой-нибудь угрозы, рубашка никак не повлияет на мои способности в бою.

В форте было тихо. Я выскользнул за дверь и негромко постучал в комнату матери, но она не ответила.

Возвращаться к себе мне не хотелось, и я пошел вдоль по коридору. Двери, окружавшие меня, очевидно, вели в гостевые комнаты - такие же, как наши. Все они оказались заперты.

Коридор окончился серым окном, заключенным в витую чугунную решетку. Приглядевшись, я рассмотрел в ее рисунке стебли и нераскрытые бутоны болотных цветов. Они были переплетены таким образом, что создавали сеть, сквозь которую невозможно было пролезть в коридор во время штурма или вбросить крупный снаряд.

От окна, скручиваясь, словно пойманная за хвост гусеница, вниз вела винтовая лестница, и я спустился по ней.

Еще один пустой коридор. Правда, похоже, на этот раз, он был жилым: невдалеке от лестницы я приметил застывшие капли свечного воска. Появились они, очевидно, ночью. Глядя на чистоту и четкий распорядок, царивший в крепости, я не мог предположить, что воск могли оставить здесь на несколько дней.

Я наугад подошел к одной из дверей и нажал на ручку. Створка подалась.

"Курво?" - услышал я.

Голос был властным и раздраженным. В коридор пахнуло теплом - похоже, в этой комнате топили всю ночь.

"Кто?" - настойчиво повторил голос.

Я постучал костяшками в приоткрытую створку.

"Да, можно!"

Я шагнул в комнату, хотя, очевидно, разозлил ее обитателя, оторвав его от дел.

Посреди помещения стоял гигантский письменный стол. По толстой дубовой столешнице были разбросаны географические карты, рукописи и короткие записки. Частью среди них, частью - под ними таились острые белые перья и графитовые грифели. На одной из карт стояла крупная, окованная мифрилом чернильница, а на краю стола трепетал светильник.

За столом сидел плечистый взрослый квендо, весьма недовольный на вид. Его точеное лицо напоминало лица князей из моих военных мечтаний, а пронзительные серые глаза видели меня насквозь.

"Прости, - сказал я, - Я Маэглин, сын Арэльдэ... Ириссе. Мы приехали ночью".

Квендо поднялся с места. Волосы у него были очень длинные; забранные в тугую блестящую косу, они доставали ему до пояса.

"Лорд Туркафинвэ Тьелкормо Феанарион", - сказал он, и я вздрогнул.

Князь жестом указал на одно из стоявших у камина кресел, поднялся и вышел из-за стола. Одет он был богато и с большим вкусом. На подлокотнике его стула я заметил тонкий алый плащ.

"Садись, Маэглин", - сказал Тьелкормо.

Я сел, и он сел напротив меня. Его узкие зрачки теперь были строго напротив и ввинчивались мне в самую душу. Впрочем, это не было неприятно.

"Откуда вы приехали и что заставило вас отправиться в путь?" - спросил князь. Его голос был ровным и мягким - совсем не таким, как пару минут назад, когда я только зашел в комнату.

"Лес Нан-Эльмот. Мы покинули усадьбу моего отца Эола и держим путь на север, в крепость отца моей матери, короля Финголфина".

Я старался говорить как можно вежливей, но князь все равно нахмурился.

"Финголфин мертв, - сказал он, - 56 лет назад он вышел на поединок с Морготом и пал".

Я опешил. Просто не знал, что сказать. Его крепость разрушена? Что случилось с его потомками?

"Старший сын Финголфина Фингон Отважный теперь носит корону, - продолжил Тьелкормо, словно прочитав мои незаданные вопросы, - младший, Тургон, давно исчез".

"Финдекано и Турукано?" - уточнил я, потому что именно так мать всегда называла своих братьев.

"Да", - отозвался князь, и взгляд его сделался чуть более пристальным.

"Турукано в плену?" - спросил я.

"Нет, это вряд ли, - Тьелкормо на секунду отвел глаза, взвешивая ответ, - Он в своем городе".

"Ондолинде, - проговорил я, и тут же, в ответ на еще один внимательный взгляд, пояснил, - Мать рассказывала".

"Как звучит твое имя на квенья?" - зачем-то спросил князь.

"Ломион. Но я не знаю, как это перевести".

"Сын сумрака, - ответил Тьелкормо. В его лице мне на секунду почудилась напряжение, - Твоя мать еще спит?"

"Я не знаю. Я могу сходить за ней".

"Да, пожалуйста", - кивнул он мне и отвел глаза, давая понять, что разговор окончен.

Встреча с князем долго не шла у меня из головы. Все, чем я представлял себя сыновей Феанора, в нем было, и, видимо, оттого абсолютно не удивило меня.

Мне хотелось остаться в форте, но мать, расстроенная новостью о смерти отца, настояла на том, чтобы мы тронулись в путь немедленно. Князь Тьелкормо дал нам свежих лошадей, провизию и охрану. Сидя на своем гнедом жеребце, я несколько раз оглянулся на его крепость, готовую скрыться за поворотом дороги, и решил, что еще вернусь.

Выехав из сосняка, который со всех сторон окружал форт, мы повернули на север и долго следовали вдоль глубокой быстрой реки по восточному берегу. Затем мы пересекли ее по старому мосту и углубились во мрачные, голые земли, названия которым я не знал.

Наши провожатые по большей части молчали. Опасаясь за маму, я старался держаться сразу перед ней, ближе к голове колонны, и мог рассмотреть их оружие и доспехи во всех подробностях.

Мастерство, с которым эти вещи были сделаны, потрясло меня. На одной из кирас, сбоку, у клепок и шва, я увидел тисненые тюльпаны с длинными острыми листьями. Клинки у бойцов из форта были, как жала, копья - как злые травы, которые могут своими стеблями поранить до крови ладонь.

К вечеру второго дня я преодолел в себе привычку удерживаться от лишних разговоров, и направил коня к одному из охранявших нас квенди.

"Прости, - сказал я, - Не скажешь ли, из какого металла выкован твой доспех?"

Я старался быть очень учтивым. Мне хотелось как можно больше узнать.

"Это мифрилл", - ответил он.

"Напоминает серебро".

"Да, но куда крепче. Мы добываем его в горах".

"Разве не одни наугрим любят пещеры?" - я позволил себе удивиться.

"Нет, конечно, - мой провожатый улыбнулся, - Дворец короля Дориата Тингола, к примеру, тоже под землей".

Окружающий мир становился удивительнее с каждой минутой.

"Разве они живут не в лесу? Им что, не нужен свободный воздух?"

Квендо из крепости пожал плечами.

"Я тоже такого не понимаю", - довольно равнодушно сказал он.

И тут я понял, что допустил серьезную оплошность. Я не спросил имя.

"Прости, - повторил я слово, с которого начал разговор, - Меня зовут Ломион".

Квендо бросил на меня проницательный взгляд, и я отметил про себя, что он, вероятно, вырос при князе.

"Ланталоссэ", - дружелюбно отозвался он.

И, предупреждая мой вопрос, добавил:

"Это означает "снегопад".

Я кивнул.

"Ты родился зимой?"

"Да", - сказал он и помрачнел.

Он либо лишился родителей, либо при печальных обстоятельствах покинул родную крепость, - решил я и начал с меньшего из зол.

"Как назывался твой город?"

Квендо посмотрел на меня с некоторым изумлением.

"Аглон".

"Вы его..." - я не стал оканчивать фразу, давая Ланталоссэ возможность сказать все самому.

"Да, потеряли", - отозвался он. Я заметил, что, произнося слово "потеряли", он чуть сильнее сжал поводья.

"Это произошло не так давно?" - уточнил я.

"Нет. Послушай, - он обернулся ко мне, - Ты что, совсем ничего не знаешь?"

Я покачал головой.

"Я вырос в Нан-Эльмот".

"Ясно".

Какое-то время Ланталоссэ молчал, и я решил перейти в открытое наступление.

"Я знаю, твои князья сражаются за сокровище с Запада. Что оно в Ангбанде..."

"Так и есть", - отозвался мой спутник.

"Вы ведете войну?"

Он оценивающе посмотрел на меня, явно решая, заслуживаю ли я подобного разговора:

"Я полагаю, ты все видишь сам".

Я кивнул, выдержал паузу и продолжил.

"Я слышал, вы клялись вернуть его..."

"Мы клялись в верности", - отчеканил Ланталоссе, и лицо его сделалось жестким.

Значит, страшную клятву, и правда, принесли одни князья.

"Почему ты спрашиваешь об этом, Ломион? Разве мать не рассказывала тебе таких вещей?"

Его взгляд был острым и горячо впивался в мои зрачки, ища обмана. Я выдержал этот взгляд.

"Я хотел слышать из первых уст", - тихо ответил я.

Мой провожатый молча приподнял брови. Похоже, сегодня из него уже ничего было не вытянуть.

"Мне жаль, если мои расспросы были тебе неприятны", - сказал я.

"Нет, но впредь будь осторожнее", - отозвался он и направил коня прочь, чтобы сменить квендо, ехавшего во главе колонны.

Клятвы, сокровища, войны...

Я лежал на расстеленном плаще и смотрел вверх. Звезды, внимательные и подвижные, мигали надо мной в пустом небе. В нем не было ни листьев, ни ветвей; огромным куполом оно стояло над нами, ограниченное с юга зубчатой стеной леса.

Лес был чужим. Он принадлежал к землям Дориата, и наши провожатые называли его между собой "Нелдорэт".

Позавчера мы выехали сюда с пустоши через еще одну реку и стали двигаться вдоль опушек на запад. Попутно выяснилось, что во владения дориатского короля нас не пустят, даже если мы будем нуждаться в помощи. Когда я спросил, почему так, Ланталоссэ сказал, что лесные квенди ненавидят нолдор.

"Я не нолдо", - хотел ответить я, но осекся. Я, Ломион из Нан-Эльмот, уже не был просто сыном Эола, вассала короля Тингола. Да и король, который сидел в теплой пещерке, пока снаружи бушевала война, уже не казался мне таким уж достойным.

Провожатые оставили нас, когда мы приблизились к хребту Киссаэгрин. Ланталоссэ рассказал мне, что на его вершинах гнездятся гигантские орлы, и потому орки сюда не заходят.

Я в жизни не видел орков, но был уверен, что они достаточно опасны, и не понимал, отчего мать хочет, чтобы дальше мы двигались вдвоем. Нолдор из Аглона, тем не менее, послушались ее.

"Не пересекайте реку в обратном направлении, - сказали они нам на прощание, - Удачной дороги".

"Спасибо", - отозвалась мама. На ее лице я прочел желание поехать обратно на юг вместе с нашей стражей.

Мы взяли курс на север и вскоре приблизились к горам вплотную. Воздух стал холодным и сухим; он пах снегом, но не так, как в лесу. Этот снег лежал на голых камнях и прозябал в пещерах. Он был рыхлым, опасным и сухим.

Ночью горы смотрели мне лицо, и я долго не мог заснуть. Наш костер трепетал на ветру, и в высоте, там, куда не доставали его блики, мне мерещились громадные тени, бесшумно скользившие над нашими лежащими на земле телами.

На следующий день мы углубились в предгорья и начали петлять. Несколько раз я спрашивал у матери дорогу, но каждый раз она отмахивалась в своей манере:

"Я точно не помню. Пойдем наугад".

Она лгала мне. Она прекрасно знала, куда идет, и это было заметно. Словно высокая белая гончая, моя мать то склонялась к валуну, то нацеливала свой точеный подбородок вперед, отмечая там, невдалеке, какой-то нужный знак: дерево, поворот каменистой реки. Я же следовал за ней вслепую, и мне это совсем не нравилось. Я мог лишь запоминать путь - и делал это изо всех сил.

Мы переночевали под небольшой наклонной скалой, образовывавшей козырек, и к полудню поднялись в горы. Здесь не было ни деревьев, ни кустов - одни серые камни и разноцветный мох. Воздух стал звонким и острым; он входил в горло, как стальное лезвие. Лошади спотыкались на неверной тропе.

"Сюда", - внезапно сказала мама, и я понял, что она нашла то, что искала все два дня. В скале я увидел трещину, раскрытую диагонально по отношению к основной стене, и потому незаметную снаружи. Она была достаточно широка, чтобы всадник свободно провел в нее лошадь под уздцы, и уходила вглубь, теряясь в гулком сумраке, еле тронутом пробивавшимся сверху солнечным светом.

Мы вошли в трещину. Мать двигалась впереди, и ее белая спина матово светилась во полумгле. Пахло камнями и застоявшейся дождевой водой. Наверху гудел ветер.

Постепенно проход расширился. Стало светлее, а мы все шли и шли вперед.

Это место было мне неприятно. Даже если бы мать сейчас обратилась ко мне с вопросом, я уклонился бы от разговора. Каменное горло казалось слишком узким и слишком опасным для каких-то звуков, кроме шороха наших шагов.

Внезапно ущелье круто свернуло вправо, и мы вышли на узкую площадку. Мать остановилась.

"Воины Тумладен, - сказала она, - Я Ириссе, сестра короля Турукано. Со мной мой сын Ломион".

Я разобрал наши имена, сказанные на старинном языке. Вероятно, - заключил я, - здесь располагается пост стражи.

Стены остались ровны и безмолвны.

"Воины Тумладен", - повторила мать и сделала несколько шагов вперед, показывая свои открытые ладони.

Я услышал, как где-то в высоте скрипнула тетива, которой позволили расслабиться, и сухо скользнула вперед стрела, убранная с прицела. От стены наверху отделилась серая фигура. Она легко спрыгнула на площадку, и я увидел, что это мужчина, высокий и худой. Лицо его было скрыто капюшоном, а в правой руке, под плащом, угадывался тонкий острый меч.

"Слово", - коротко сказал он.

"Lasselanta", - отозвалась моя мать.

Стражник кивнул и вдруг, словно камыш под порывом ветра, склонился перед моей матерью, перехватив меч в левую руку и прижав правую к сердцу.

"Леди Ириссе, наша радость не знает границ".

"Спасибо, Лантир", - ответила мать.

"Простите, леди, - продолжил стражник, - Но правило не исключает никого".

"Да-да", - кивнула мама и быстрым жестом отбросила с лица пряди, выбившиеся из-под шнурка, который стягивал ее волосы на затылке. Стражник извлек из поясной сумки прямоугольный лоскут и аккуратно завязал ей глаза. Затем он подошел ко мне и сделал то же.

Я ничего не сказал, хотя такой порядок встречи дорогих гостей показался мне несколько неприятным.

Мы долго шли сквозь гулкий подземный ход, петляя и оскальзываясь. Дважды нас вынудили вслепую подняться по веревочной лестнице.

Мать еле дышала. Она волновалась, предвкушала и сожалела. О том ли, что вернулась в город своего отца - я не знал.

Открытый воздух я учуял шагов за двадцать до выхода. Впереди был спуск и долина: ветер показался мне восходящим. Он пах цветочным полем, камнями и подтаявшим снегом. Ход выплюнул нас, словно негодные тыквенные семечки, Лантир аккуратно снял с нас повязки, и я увидел перед собой округлое зеленое пространство, в самом центре которого, словно сердцевина соцветия, рос многоярусный белый город.

Я никогда не видел подобных городов. Он не был похож на форт - он вовсе не был военным. Квенди - высокие, белокожие - все были без оружия и смотрели на меня так, будто видели перед собой неведомого дикого зверя. Правда, моей маме они все-таки кланялись.

Их лица, по большей части, были беспечны и слегка запрокинуты к небу. Создавалось впечатление, что через каждую мысль они думают о красивых башнях и стенах, окружающих их.

У короля всего этого великолепия, вопреки моим ожиданиям лицо оказалось резкое, точеное и отчетливо тронутое пережитыми неприятностями. Он выглядел мраморным - вытесанным из того же камня, что и колонны во дворце. Похоже, во многом, он сам был здесь колонной - единственной, поскольку, как я помнил, его королева погибла в походе. Свод, который король держал на плечах, был ему очевидно тяжел.

"Турондо... - мягко сказала моя мать, когда они, наконец, разомкнули объятия. - Это мой сын".

Взгляд короля обратился ко мне, и я шагнул вперед. Зрачки у Турондо были узкими, как у Тьелкормо. Словно две иглы, остро вписанные в светло-голубую радужку, они впились в мое лицо.

"Мое имя Ломион", - сказал я и наклонил голову в знак приветствия.

Король отпустил мать, подошел ко мне и обнял. Мама растроганно заулыбалась, но я почувствовал, что дружеский жест ее брата - сугубая формальность. Его плечи наощупь оказались костлявы и тверды, а одеяние холодно пахло вереском, продуваемым всеми ветрами с гор.

"Идемте, - сказал Турукано, - Сейчас вас проводят в ваши покои, а утром мы погуляем по городу".

Город оказался очень большим. Одновременно он напоминал исполинскую морскую раковину и заснеженную горную цепь. Белые башни деревьями возносились в холодные небеса, арки и переходы сплетались у их оснований, словно плющи. Зубцы крепостных стен были, как сахар, а на шпилях трепетали синие флаги.

Король, освещенный острым полуденным солнцем, казался еще жестче, чем вчера вечером, в тронном зале. Я не мог понять, о чем он думает, рад ли нашему появлению, какие планы выстраивает на наш счет. Все это заставляло меня каждую секунду быть предельно осторожным.

Когда мы проходили по одной из крепостных стен, Турукано вдруг отошел от нас и направился ко входу в одну из башен, открытым ртом темневшему справа.

"Итарилле!" - сказал он во мглу.

"Да, папа!" - послышался в ответ тонкий девичий голосок. Секунду спустя из дверного проема выпорхнуло нечто, облаченное в плотный белый шифон.

Король подвел девушку к нам, и я подумал, что если бы встретил их вдвоем на городской улице, ни за что не сказал бы, что они родные.

"Ломион, эта моя дочь Итарилле, - проговорил Турукано, и девушка манерно приложила фарфоровую ручку к груди, - Итарилле, это Ломион, сын Ириссе".

Я склонился перед своей новоявленной кузиной, мельком успев отметить, как хорош вырез платья. Итарилле же глядела с некоторым испугом, и это вызвало у меня досаду. "Слишком большой, черный и дикий для этих мест, - решил я, - Завтра же найду новую одежду".

"Дитя мое, как ты повзрослела!" - растроганно сказала моя мама и обняла девушку.

"Теперь, когда все собрались, пойдемте к столу!" - сказал король.