Долгое время Лена Емельянова, а попросту Елка чувствовала себя тоскливо. Это чувство столь тяготило ее, что порой ей, хотелось выйти на улицу и закричать об этом. Она и сама никак не могла понять: как оно возникло и выросло в ней до такой степени. Ее четырехлетний сын стал ходить в садик, и она теперь имела много свободного времени. Муж Елочки был предпринимателем, он работал в фирме ее отца. Возили продукты из Москвы в якутские города, надолго застревал в Якутске, Ленске, и Елка неделями была предоставлена самой себе в большой недавно купленной квартире, среди модной и уже надоевшей мебели. Пока Елка сидела с сыном, она отвыкла от общества, да и подруги школьные и институтские поразъехались кто куда. Муж категорически не хотел, чтобы Елка работала, он баловал и покупал ей красивые вещи. Вдвоем им было весело и хорошо, но когда он надолго уезжал, вот тут-то и начиналась тоска. Елка неплохо шила, вышивала, но потом ей все надоедало и хотелось выть...
Еще задолго до того памятного вечера, она готовилась к нему. Примеряла то костюм, то платье, подбирала юбку к новому джемперу с жилеткой... Одна из институтских подруг пригласила ее на свой тридцатилетний юбилей. Там и произошло ее знакомство с Дмитрием Павловичем Картонским. На юбилее было много народу, и он заметил Елку не сразу. Сидел в окружении каких-то незнакомых ей девушек, да и она не хотела замечать его. Уже немолодой, и не кудрявый. Поначалу ее даже отталкивал его чрезмерно громкий голос, часто произносящий несмешные, всем давно известные тосты-афоризмы. Но по пути домой они разговорились. Один из общих знакомых вызвался подвезти их до ближайшего метро, а там Картонский навязался ее провожать. Когда-то Картонский был инженером-литейщиком, начальником отдела НИИ, имел много рационализаторских предложений, и это для Елки, окончившей экономическое отделение Технологического института, бывшего Стали и Сплавов, было даже интересно. Ведь она никогда не была на производстве. Впрочем, ей так не хотелось вновь ощутить свою тоску, а с Дмитрием Павловичем ей вдруг стало так тепло и уютно. Картонский рассказывал, что теперь он мелкий предприниматель: перекупает и развозит бумагу на различные предприятия. Кружился мягкий снежок, они стояли у выхода из метро Сокольники, под аркой, и Картонский предложил ей увидеться вновь, а она не отказалась...
Через неделю они встретились у памятника Пушкина. Почему там? Картонский жил когда-то в районе Патриарших прудов. Но в этот раз он предложил ей сходить в театр Пушкина или погулять. Этот район был мало знаком Елочке, ее привычным миром были Сокольники, где она провела детство, училась в школе, там жили ее подруги, с которыми она подолгу гуляла по аллеям парка, Сокольники был местом встреч их с мужем Игорем. Кажется, в этот раз они попали в театр, она не была в нем много лет, и он показался ей старомодным, даже провинциальным. Спектакль она отсидела с большим напряжением. В зале было душно, пьеса была безвкусной, Картонский старался взять ее за руку, она тихонько вынимала ее. Что происходило на сцене, Елочку не интересовало, к тому же у Картонского все время что-то урчало в желудке. Они не отсидели спектакль полностью, она сказалась нездоровой. На обратном пути она почти бежала домой, а Картонский все говорил, говорил... Рассказывал ей о своих новых изобретениях. Он изобретал прыгающую по ступенькам тележку, потому что в его штате работало много престарелых женщин, которые как муравьи развозили на тележках бумагу по предприятиям, которую где-то перекупал Картонский. В вагоне метро было шумно, смотреть на Картонского ей было противно, и Елочка думала, что больше никогда не захочет видеть его... Но он не унимался, рассказывал, как счастливы старушки, как благодарны ему, что он на старости лет предоставил им работу, считают его чуть-ли не их благодетелем.
Прошла еще неделя, Игорь не возвращался, и снова тоска завладела Елочкой, а тут этот настойчивый Картонский...
Ей все еще не хотелось видеть его, но она уступила. Сидеть одной дома больше не было сил. Решили поехать кататься на лыжах по Сокольникам в субботу, а маленького Игорька она отвезла маме.
- В конце - концов лыжи должны меня развеять: что с ним, что без него.
Светило солнце, Картонский легко скользил по накатанной лыжне, он был любителем горных лыж, балагурил, и это даже понравилось Елочке. Потом они пили пиво в кафе и Картонский рассказывал о себе... В Стекляшке было много народу, шумно, Елочка особенно не вслушивалась, она проголодалась, разгрызала зубами жесткий шашлык, запивала горькой Балтикой, пьянела. У Картонского явно не сложилась жизнь: одна жена, вторая, знакомые женщины. Одну он не удовлетворял физически, вторую материально, остальных тоже как-то не удовлетворял. Она слышала горечь в его словах, и Картонский, допив очередной бокал и закурив сигареты с ментолом, высказал предположение, что, возможно, повезет теперь...
-А в чем собственно ему должно повезти? - внезапно мелькнула мысль у Елочки? - Ведь я рассказала ему, что у меня есть муж, ребенок. Может он хочет, чтобы я тоже развозила его тележки?
Однако Картонский развил свою мысль, намекнув, что он не прочь сотрудничать с Елочкой, которая могла бы работать у него бухгалтером, ну скажем, делать ему баланс. Эта мысль даже развеселила подвыпившую Елочку. На этом их лыжная прогулка закончилась. Картонский проводил ее до дома, и не навязываясь, они мило распрощались.
От Игоря пришла телеграмма, что они с отцом должны надолго задержаться в Ленске. Потом Игорь звонил, и они долго беседовали и говорили друг другу заветные слова. Но дни тянулись невыносимо долго, и Елочке казалось, что жизнь ее бесцельно проходит, ей вновь становилось невыносимо тоскливо. И вот уже несколько раз звонил Картонский, говорил что-то бодрым голосом и предлагал встретиться.
Они встретились на Пушкинской, на это раз в театр они не попали, а просто так решили прогуляться. Погода была великолепной, небольшой морозец, под ногами хрустел снежок, кругом царило общее оживление. Они прошли по Большой Бронной мимо Мак Дональдса, мимо некрасовской библиотеки, и Картонский показал ей многоэтажный дом, с мемориальной табличкой, где жил артист Плятт, и сказал, что в этом районе он когда-то подрабатывал сантехником, и неоднократно бывал в этом доме.
- А что у артистов в те времена была отечественная сантехника? - спрашивала Елочка. - Да нет же все больше немецкая, итальянская, привозили из-за границы, - пояснял Картонский.
- А вот к Инне Гулая, что жила на Малой Бронной в трехэтажном доме квартира 3 никто из сантехников не хотел ходить, с нее нечего было взять, бедно жила, - пояснял он. - Я ремонтировал ей бесплатно, а однажды даже зеркало ей вешал в прихожую - с гордостью говорил он. И делая паузу продолжал: - А вот в нашем дворе жила Раневская, домработница часто выгуливала ее любимую собаку Мальчик. - Елочка все больше удивлялась его познаниям.
- Знаешь, а вот в этом магазине, я нос к носу столкнулся с Татьяной Самойловой и ее матерью. Она жила вон в том доме. - И он указал рукой на невысокий кирпичный дом. - Шикарная была женщина! А вот и наш ДЭЗ. Это улица Остужева. - Елочка с интересом посмотрела на дверь такого исторического ДЭЗа. Кроме меня там работало еще два слесаря Ивана, оба пьяницы, но дело свое знали хорошо. Потом они вышли на Тверской бульвар, но воспоминания захлестывали его: он начал рассказывать о вице-адмирале Худякове, которого артист убил топором.
Этот вечер запомнился Елочке, теперь Картонского она увидела в другом свете. А он продолжал удивлять ее. На воскресенье им была назначена встреча в общественном саду, это был сюрприз для Елочки. Как пройти в этот сад повторить она впоследствии никак не могла. Просто куда-то шли от станции метро Петровско-Разумовская, и, вдруг, Дмитрий Павлович открыл калитку, и они очутились в большом фруктовом саду. Как такой сад мог очутиться и главное сохраниться в центре Москвы было непонятно. Они не просто вошли в сад, Елочке показалось, что она попала в сказку. На высоких деревьях в лучах солнца искрился снег, кустарники черной и красной смородины были как маленькие снеговички. Дмитрий Павлович вел ее по протоптанным тропинкам к своему кусочку земли, где яблоньки были посажены еще руками его родителей. Чувствовалось, что каждый поворот он сможет найти с закрытыми глазами. Среди деревьев мелькали маленькие, словно игрушечные домики садоводов-станколитовцев. И сам это сад принадлежал когда-то заводу. Люди сохранили его, и вот теперь Елочка могла наслаждаться этими разросшимися плодовыми деревьями, этими уютными домиками и скамеечками, и трудно было даже представить, что совсем невдалеке, за забором - шумная московская магистраль. Но впереди Елочку ждала приятная неожиданность. Наконец, они подошли к скамеечке среди деревьев, и Дмитрий Павлович сказал улыбаясь:
- Это и есть мой участок... - Они сели на лавку, снежинки искрились на ресницах Елочки, и, вдруг, Картонский раздвинул кусты смородины, и она увидела снежную скульптуру, вылепленную в человеческий рост. Прическа, шея, лоб, брови - все было как у нее. - Не может быть! - воскликнула пораженная Елочка. - Неужели это я? - она все еще не верила глазам. - Я рад, что получилось похоже, я долго мучился, - смущенно заговорил Картонский. И они оба весело рассмеялись, обсуждая детали прекрасного снежного творения.