Пропел петух... Красный диск солнца величественно поднимался из-за леса, лаская первыми лучами поля ржи, раскинувшиеся вокруг нескольких живописных деревушек... Емельян Григорьевич уже возился у своего трактора: сцепление барахлило. Он купил его несколько лет назад, можно сказать всю жизнь копил. Поставил его под навес перед окнами избы, возле сарая с инструментами, и все свободное время посвящал любимцу. Жена его Анна Павловна кормила кур во дворе, называя каждую курицу по имени, особенно ворча на молодого энергичного петушка Арсения. От сильного ревматизма колени ее распухли, она с трудом передвигалась, помогая себе клюкой. Ее согнуло, поясница болела, особенно по утрам и вечерам, мази и примочки ей уже не помогали. А ведь казалось еще вчера, была она шустрой и быстрой, все успевала: содержала корову с теленком , свинью, овец, да на ферме дояркой работала. Домой в обед прибегала детей покормить, корову подоить, потом на лето внуков ей привозили, бедовых и озорных, и их взрастила, а теперь вот одни куры остались. Последнюю корову Малинку два года назад отдала невестке младшего сына Петра, который жил неподалеку от них. Долго они на этот шаг с дедом решались, до последнего сопротивлялись, но здоровья не стало: жизнь прожили непростую: поизносились, изработались...
Как приехали они молодыми с Украины сюда под Владимир, так с тех пор и работали в совхозе: Путь Ильича. Она - дояркой, он - трактористом. Детей поднимали: дочь Галину и двоих сыновей Павла и Петра.. На Украину возвращаться не хотели, тяжело было Емельяну Григорьевичу вспоминать, как немцы угоняли в Германию, не хотелось вспоминать о плене. Ноги были отморожены, до сих пор ступни отдавали синевой и сильно мерзли во влажную погоду. Не один год на цепи у немецких хозяев сидел он у конуры, похожей на собачью, да бутсы деревянные таскал и зимой, и летом. После плена в Макеевке на шахте отрабатывал, легкие испортил на всю жизнь.
В совхозе их уважали, хоть и в активистах не ходили, но были добросовестными и трудолюбивыми, да и хорошими хозяевами. Работали не покладая рук. В перестройку животноводческий комплекс развалился, и совхоз выделил крестьянам в аренду наделы земли, мол сейте что хотите. А еще все они стали пайщиками совхозной земли. Только хозяином Емельян Григорьевич так себя и не почувствовал. Стал сажать он больше обычного картошки, фасоли-скороспелки, да гороха. В этом году урожай, по всему было видно, удался.
- Вот только бы дети не подвели, помогли собрать - думалось ему... Всегда мечталось Емельяну Григорьевичу о самостоятельном хозяйстве. Он бывало на своем огороде и дыньки, и арбузы из семечек пробовал выращивать. Не вызревали, махонькими были, а все радость. Чего только не прививал: к рябине яблоньку, к яблоньке грушу - и получались рябиновые компоты с запахом яблока, яблочно-грушевое варенье. Только работа в совхозе отнимала все силы. Время пришло - пробуй, экспериментируй, а сил уж нет...
А в это время Петр в помыслах своих был далек от проблем отца, и, вообще, от Новосельцева. Он, с автоматом в руках, лежал за ельником на высоком берегу Амура, отражая натиск китайских захватчиков. Несметные полчища китайских солдат переправлялись через реку: кто на понтонных мостах, кто на надувных лодках, кто вброд... Пушки, танки, военные машины. Петр стрелял и понимал, что остановить их не возможно, и что, может быть, это его последние минуты. Где-то рядом раздался сильный взрыв, он вздрогнул, все завертелось в голове, перед ним разверзлась пропасть... Петруха просыпался, и никак не мог понять, где он находится. Его руки все еще вздрагивали от нервного перенапряжения, а сам он, скрючившись, лежал на краю ржаного поля лицом вниз и жевал землю. Весь рот был набит землей. Он с трудом присел. Сердце бешено колотилось, и не мудрено, сколько всего испытать. Сплюнул горький комок, прилипший к небу, и посмотрел вокруг. Светило солнце. Спелые ржаные колоски трепетали на ветру. Над ним летал и кричал чижик, видно где-то рядом было гнездо.
- Сколько же я здесь провалялся? - Все тело ломало и ныло. Он вспомнил, что вчера с мужиками пили самогонку, выпил вроде бы немного, а как подкосило...
- Где это я? В какой деревне? - Впрочем, в последнее время Петруха потерял счет времени. День и ночь смешались у него в голове. Все желанья куда-то пропали, и было только одно - ненасытное огромное, переходящее в навязчивую идею - выпить...
- Самогонка наверняка есть у старухи Феньки, вот только выбраться бы отсюда. Да поле какое-то незнакомое.
Внезапно он увидел, что по тропке чуть поодаль идет незнакомая женщина, привлекая внимание ярким платком. Почти всю ее скрывала рожь, лишь поверху мелькал платок, расплывающийся у Петрухи в глазах бесформенным пятном.
-Мамаша! - Закричал Петруха. - Как пройти в Новосельцево? - Петруха окал с детства, хотя родители его когда-то приехали с Украины. В Черкассы уехал жить его старший брат Пашка . Сильно тосковал по нему Петруха. Он снова закричал. Платок остановился и высокий звонкий голос заокал: - Вон оно Новосельцево, - и она махнула неопределенно рукой. - Перепил ты видать браток, - и платок снова поплыл куда-то вдаль. Но Петруха не узнавал родных мест.
- Нет, не может быть, - бормотал он. - Теперь у нас рожь не сеют, а все более горох. А рожь у нас уж пять лет как не сеют. И откуда здесь рожь?- Он огляделся, но вокруг были бескрайние просторы ржи, и где-то на самом горизонте виднелись избы.
Петруха с трудом перетаскивая ноги потащился к избам. Он спотыкался и падал, самому себе напоминая отца, вернувшегося из фашистского плена, по крайней мере, так он себе его представлял - обессиленного и истощенного.
- Нутро горит, пить хотца, а кругом как назло ни капли воды, - бормотал Петруха. Где-то вдали как неведомые существа стояли фрегаты для орошения поля.
- Хоть бы до них добраться, встать под спасительным дождичком.Ђ Петруху била дрожь, его мутило... - У меня, наверное, температура, - думалось ему. - А вот кабы выпить, так все сразу и утихомирилось бы. Только не падать, - приказывал он сам себе. - Что же это со мной. Я совсем запутался. Проклятые китайцы обступили меня со всех сторон, и как я только жив остался...
Деревушка на краю ржаного поля Новосельцево расположилась под горкой, как бы втиснутая между ржаным полем и прилеском со странным названием Крысиха. Здесь среди редких сосен издавна расположилось кладбище староверов, со строгими в своей простоте крестами. Откуда пришли сюда староверы, храня верность своим обрядам, сказать было трудно. Еще несколько лет назад казалось, что жизни в деревне не будет. Деревянные избы покосились, а ведь на тебе, за ними выросли новые замысловатые кирпичные дома...
Совхоз, к которому принадлежала деревня, был некогда сильным. Его животноводческий комплекс славился своими надоями. Совхоз имел свою звероферму по выращиванию песцов, а сам Петруха был первым трактористом на деревне. Здесь он родился в этой деревне, отсюда никуда не хотел уезжать. Вернулся домой после службы в Таманской дивизии, захотел крестьянствовать. В жены взял себе трудолюбивую деревенскую девушку Любашу. Получили квартиру в новых теплых домах, отстроенных совхозом, с газом, ванной и даже с телефоном. Дети народились: Анютка да Витька. Родители Петрухи в нем души не чаяли: младшенький, покладистый. Что ни попросят - все исполнит... Они и сами не один год отдали совхозу, да время свое взяло, изработались: ревматизмы да радикулиты замучили, а хозяйство содержать надо: корова с теленком, овцы, поросенок. Петруха бывало в свободное время приезжал на тракторе в заливные луга и косил сколько надо, да и убрать помогал. Поле вспахивал под картошку. Видный был Петруха, статный. Из-под соломенной челки глядели неунывающие синие глаза. Девки заглядывались на него, но был он однолюбом. Всегда глядел лишь на свою Любашу и более никого не надо. Летом Петруха зарабатывал прилично. Года через три купил себе Москвичок для нужд всяких. Жить бы да жить! Но пришло новое время Перестройка... Стало быть, нужно перестраиваться, и каждый перестраивался на свой лад. Кое-кто из товарищей в город подались, торговали с лотков. Один дружок свой магазинчик открыл, запчастями к машинам торговать стал, у родственника-хапуги денег занял. Петруху к себе звал, только не его это было дело. Он Петруха никак не мог понять, что же от него хотят. Животноводческий комплекс развалился, совхоз разворовали. Стали популярны бизнесмены. Даже Крысиху один такой перегородил - его мол стала. Да вот только быть бизнесменом Петруха не умел. Он, который всю жизнь трудился, непокладая рук, вдруг стал безработным, никому не нужным, даже жене и детям. Заработка в совхозе никакого. Пробовал подрабатывать на Москвиче, да по неопытности на нетрезвую голову врезался в дерево, хорошо хоть сам жив остался. Отделался легким сотрясением мозга, а вот машину вдребезги.
Совсем запутался Петруха, а тут еще эти странные видения, когда трудно было разобрать: где сон, где явь. Наконец он дотащился до ближайшего дома и поплелся к колодцу. Внезапно он услышал знакомый голос, и обрадовался, наконец-то кого-то узнал. Это был Васька Лытков, их сосед по деревне - пожилой мужик, низкорослый и всегда пьяный. Раньше он работал на комплексе, а теперь с артелью мужиков ставил по деревням срубы, мастак был в этом деле, неплохую деньгу зашибал, вот и теперь видно было, что после заработка, из кармана высовывалась недопитая бутылка водки. Васька, карабкаясь на четвереньках и, махая одной рукой орал не своим голосом:
Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем г...,
наших дней изучая потемки,
вы,
возможно, возможно,
спросите и обо мне.
Внезапно он замолчал, силы кончились, или он заснул.
- Конец мученьям, - подумал Петруха. - Васька не даст умереть, - он видел, что в бутылке у него что-то плескалось еще. Тем временем Васька проснулся и еще громче прежнего заголосил:
Я, ассенизатор
и водовоз,
революцией
мобилизованный и призванный...
- Погодь орать, Васька. Дай отпить глоток, погибаю от жажды, - объяснял ему Петруха. Но Васька ничего не понимал, он вдруг сорвался с места и страшно сотрясая кулаками, глядя куда-то вдаль заорал:
- Убью гады! - и помчался вдоль деревни.
- Видно и впрямь война с китайцами началась, - подумал Петруха и упал в изнеможении, прислонившись к ветхому деревянному забору. Под тяжестью Петрухи забор накренился и затрещал. Недовольная бабка Маруся, высунувшись из бокового оконца, подняла крик, что, мол, расселся без дела, дома, мол, его обыскались, а он здесь забор ломает. Петруха тяжело шевельнулся и посмотрел в ее сторону, но вот что это за старуха вспомнить не мог.
- Ты почто так орешь, что барабанные перепонки трещат, ведь не на базаре, - с обычной ухмылкой заметил он ей.
- Так ведь пропал ты третьего дня, ищут тебя и жена, и мать с отцом. Вставай давай! Иди до матери, она тебя живо молоком отпоит, Любашка твоя недавно принесла. - Петруха молчал.
- Ну чо молчишь, а то может уснул? - Продолжала выкрикивать бабка Маруся. Петруха с трудом приподнялся. Светлые волосы его слиплись, красное лицо распухло, глаза заплыли. Он вглядывался старуху: что-то казалось ему знакомым в ней, но вспомнить ее он никак не мог. Он вообще ничего не узнавал, все казалось ему чужим, как будто занесло его за тысячу верст от родных мест.
- А где мать моя? Куда ж мне теперь?
- Как куды? - Удивилась старуха, остолбенев от такого вопроса.
- Ты в своем ли уме Петруха, аль издеваешься? Вона отец твой под навесом с трактором возится, иди подсоби ему.
Петруха с трудом переставляя ноги, направился в ту сторону, куда показала ему бабка.
- Видно маненько с рельсов сошел от вина, а ведь такой рукодельный, такой безотказный, - ворчала вслед ему Маруся.
Пока тащился Петруха по деревне отец видно куда-то уехал на тракторе, и матери нигде не было видно. Он толкнул дверь какой-то избы, зашел в переднюю. Дом показался ему холодным и пустым. Прошел в кухню, открыл холодильник, достал недопитую бутылку водки, разом опрокинул ее, развернулся и пошел прочь. Вслед ему жалобно заскрипели половицы, за ним захлопнулась входная дверь. Теперь ему полегчало, и его неудержимо понесло в Крысиху. И этот лесок показался ему сегодня незнакомым. Все тот же белый песок, но вот ели, сосны - они обступали и надвигались. Их стволы казались ему гладкими и окаменелыми.
- И куда же это я так спешу? - на бегу думал он. _ Ни удочки, ни бредня я с собой не захватил. Ведь Крысиха скоро кончиться, а дальше ручейки, канавки, болото аж до самой Клязьмы. А ведь рыбы там пруд пруди...
Но мысли Петрухи были сбивчивы. Ему внезапно захотелось лечь на мягкий игольчатый настил и посмотреть на верхушки качающихся сосен. Он с размаху плюхнулся на первый попавшийся холмик. Сосны качались, и верхушки их стали надвигаться на него. Ему показалось, что он полетел навстречу им.
- Вот это да! - восхищенно думал Петруха. - Так я уже летал как птица, как орел, но тогда я парил над морем, а сейчас меня с неудержимой скоростью несет вверх. Гравитация что ли на меня уже не действует?
Внезапно его стало сжимать и изгибать. Петруха уже точно знал, что он ощущает то самое четвертое измерение: пространство-время. Когда-то в школе учитель физики рассказывал им об этом. Петруха был круглым отличником, и эти рассказы сильно волновали его. И вот теперь он чувствовал это. Он понимал, что движется в искривленном двумерном пространстве над поверхностью земли. Он летел все быстрее и знал, что его время уже не соответствует тому времени, в котором живут люди на земле, и его снова начало изгибать и гнуть. Он вглядывался вперед и уже отчетливо различал Венеру, Марс, Юпитер, Сатурн. Он увидел громадное количество звезд- млечный путь, и ему во что бы то ни стало, захотелось представить себе нашу спиральную галактику. Около ста тысяч световых лет в поперечнике. Она медленно вращается, а звезды в ее спиральных рукавах каждые несколько сотен миллионов лет делают один оборот вокруг ее центра. Откуда к нему пришло это понимание он не задумывался. Наконец, он постиг, что такое расширение вселенной, и воочию увидел, как разбегаются галактики ... Его буквально слепило сияние звезд. Сто тысяч миллионов, разных оттенков и размеров, он был в центре нашей галактики. Теперь Петруха уже не мчался. Он ощущал невесомость. Такое чувство он испытывал и раньше, но только теперь понял что это такое, когда ты уже не чувствуешь веса, и тебя как бы покачивает в каком-то странном блаженстве. Какой-то голос подсказал ему, что сейчас он увидит громадный диск звезды ЛебедьХ-1.
- Это еще что такое? - подумал Петруха. - Лебедь, да еще Х-1, такого я раньше никогда не слышал...
- Оставь надежду всяк сюда входящий, - как эхо отразилось в сознании Петрухи.
- Что же будет дальше? - пронеслось в сознании Петрухи. - Неужели я попал в черную дыру и меня сейчас разорвет на клочки? А количество энергии эквивалентной моей массе вернется во Вселенную как излучение, как легкая вспышка? И это и есть бессмертие...
Но Петруху продолжало растягивать и сжимать. В нем возникали невероятные напряжения, которые тянули его в разные стороны, готовые вот-вот разорвать его. Однако далее произошло нечто невероятное: он проваливался, проваливался, и вдруг, открыв глаза, очутился на широкой площади в центре каких-то событий. Он был в странном одеянии - длинной по щиколотку рубахе, подпоясанной шнурком, а рядом с ним стояли какие-то люди, что-то требующие и грозно выкрикивающие ругательства... Теперь все его звали Аристофаном, и местом сборища был Ефесский театр, представляющий огромную бадью в недрах горы Приона. Рабочие и ремесленники бежали сюда со всех сторон с криками: Да здравствует великая Артемида Ефесская! Здесь собралось уже несколько десятков тысяч человек, а так как скамьи амфитеатра доходили почти до вершины холма, народная толпа, хлынувшая сверху, могла в одно мгновение наводнить весь театр. Многие христиане были схвачены бунтовщиками, их забрасывали камнями... Аристофан с ужасом наблюдал за происходящим. Зачинщиком бунтовщиков был некий Димитрий, делавший серебряные изображения храма Артемиды, и доставлявший восставшим художникам и ювелирам немалую прибыль. Он ораторствовал, призывая горожан к мятежу против учения некого Павла, который проповедовал религию, низвергавшую культ, который их обогащал, и это казалось горожанам страшным святотатством. Храм Артемиды Ефесской - одно из семи чудес света был душой и жизнью города, привлекавший множество иностранцев. Некоторые из восставших ремесленников сами были набожны и суеверны до фанатизма.
Аристофан был христианином и последователем Павла. Он пытался остановить наиболее яростных горожан, хотел перекричать шум толпы, призывая прислушаться к истинно верному учению последователя Христа, но был схвачен мятежниками и подвергся страшному избиению...
Старший брат Петрухи Пашка слыл человеком душевным. Был он небольшого роста, c ладной фигурой, симпатичным лицом. Вот уже семь лет как жил он на Украине в селе Петровка, на родине своего отца Емельяна Григорьевича. Село это было довольно большое с прудом посредине. Видно родительские гены сыграли свою роль, очень уж понравилось здесь Павлухе: и плодородная земля, и что самогону здесь было вдоволь, и что девушки были симпатичные. Был Павлуха на все руки мастер: и строить умел, и если подремонтировать кому что понадобиться, никогда не отказывал. Правда, о прошлом вспоминать не любил: ведь приехал он сюда после тюрьмы: украли они с ребятами ящик водки в сельмаге, и он Павлуха решил устроить деревенским праздник, роздали они весь этот ящик мужикам местным, а сами пошли сдаваться, и отсидел он четыре года, как один день.
Сначала работал Павлуха в совхозе, зарабатывал трудодни, потом выдавали ему мешками сахар, свеклу, пшено, картофель... Сам самогон гнал - пей не хочу. И женщину подыскал себе неплохую, одинокую, правда, с детьми. Ездил к ней в соседнюю деревню по хозяйству помогал. Дело спорилось у него в руках, да все с песней, множество веселых песенок он помнил. После перестройки Павлуха как бы за границей оказался, но в Россию к родителям возвращаться не хотел, осел уже в Петровке. Купил он себе мазанку с большим садом, где росли груши, черешни, семь грецких орехов, яблони и сливы. С одним приятелем сговорился, который выкупил у совхоза старенький газик, и стали они развозить вдвоем по сельским магазинам продукты. Дело заспорилось, пить стало некогда. Только случилась с ним однажды странная история. Пошел он вечером как-то к своему дальнему родственнику на именины. Дорога шла мимо пруда, как вдруг увидел он пацанов, которые лезли через забор у крайнего к пруду дома и перебрасывали украденный у хозяина этого дома, престарелого почтальона Никадимыча, велосипед. Не потерпел такой несправедливости Павлуха, подбежал, узнал ребят из соседнего села, начал стыдить, да один из них подкравшись сзади саданул Павлуху по голове большим металлическим ключом. Аж искры из глаз у Павлухи посыпались. Пацаны были обкуренные, и этого показалось им мало, они еще и ногами его как следует отдубасили, а потом Вовану показалось, что Павлуха не дышит. Пятеро озверевших парней еще не остыли от драки. Кому-то из них пришла идея сжечь Павлуху, и следы замести. Так и сделали, развели костер, побольше хворосту подбросили да и затащили его туда, но костер не разгорался, а Павлуха вдруг заорал нечеловеческим голосом. Испугавшись, что кто-то услышит его, Серган с Вованом оттащили его на дорогу, авось какая-нибудь машина переедет, а сами бросились врассыпную...
А в это время в голове у Павлухи все смешалось, ему казалось, что несет его куда-то ввысь с невероятной скоростью - сжимает и изгибает. Его ослепило от звездных россыпей. Он ощутил невесомость, и испытал какое-то странное блаженство. Какой-то голос подсказал ему, что, наконец, сейчас он увидит громадный диск звезды Лебедь Х-1.
- Оставь надежду всяк сюда входящий. - эхом отразилось в сознании Павлухи, и его засосало в черную дыру. Что-то сжимало и гнуло Павлуху, он проваливался все дальше и дальше, но, вдруг, открыв глаза, оказался на широкой площади среди шумной толпы, в каком-то странном одеянии. Теперь его звали Лисандром. На нем была длинная рубаха, подвязанная шнурком. Внезапно он увидел своего брата Аристофана, которого избивала толпа беснующихся людей. С диким криком ринулся он в толпу фанатиков, и вместе с другими, подоспевшими на помощь христианами, они отбили Аристофана. Скрываясь от неистовствующей толпы, они поспешили в дом Акилы и Прескиллы, приютивший апостола Павла, чтобы дальше следовать за ним, проповедуя учение Христа...