Крупные дождевые капли уютно устроились на широких еловых ветвях. Легкий пар поднимался от земли и, не достигая островерхих макушек, растворялся в воздухе. Дождь шел недолго. Он успел подпортить настроение разве что ночным обитателям леса. Поутру небо снова обрело свой привычный пепельно-серый окрас. На горизонте показалось лиловое солнце. День, родившийся далеко на востоке, медленным шагом подбирался к Зеленому лесу.
Залом возвращался домой привычной тропою. Мешок за спиной был наполовину пуст. Охота у него с первого дня не заладилась, все зверье куда-то попряталось, будто почуяло ненастье какое. Хорошо хоть рыба в порожистой Суторме совсем не исчезла. Пришлось охотнику целую седмицу лук удилищем заменять. Впрочем, улов его тоже небогатым вышел: всего-то один аршинный безглаз, да десяток трехвершковых косорылов. Почти впустую проходил. В родном займище засмеют, наверное.
*****
Тишина. Пустыми глазницами оконцев глядят на улицу добротные срубы. Ветер теребит раскрытые ставни и двери. Ни шороха, ни звука. Все кругом немо. Даже беспокойные двуглавые куры, которые с утра до вечера гомонят в обе глотки, неведомо куда подевались. Опустело родное Укрывище.
-- Может, к святилищу пошли?
Затеплилась надежда.
Залом со всех ног мчит к хиленькой рощице за деревней, что вот уже больше полувека растет, да не может вырасти. Остаются позади пашня и погост. С глухим треском разлетается хворост под ногами, беззвучно падает так и не зазеленевшая молодая поросль сухой ольхи. Впереди маячат покосившиеся березки и криволапые елки. Вот и ручей говорливый на пути появился, только его и осталось перемахнуть. А за ним, место святое должно открыться.
Но не будет там никого. Залом знает, что на поляне у деревянного идола не найдет своих. Ни деда Карпа, ни соседку Обиду, ни навку-перебежчицу Настасью, ни кузнеца Булата, ни других. Однако верить себе не желает, а потому несется туда без оглядки.
-- Где они?! Куда все подевались? Отвечайте! -- рычит охотник. Молчат боги. Ни скотий, ни курий, ни пчелиный, ни даже Лесной Хозяин, никто ему не отвечает.
-- Нету их больше, -- голос за спиной кажется знакомым. -- Только ты да я остались.
Сомнений нет - это Здравень.
-- Где все? -- шепчет Залом.
-- То мне неведомо. Сам то только на рассвете возвратился от Лисиц, -- разводит руками Здравень.
-- А кому ведомо!?
-- Я-то не знаю. Но без Навьих тута не обошлось. Вон как наследили везде. Даже одного своего бросили. Он тама, в избе Булатовой валяется. Видать, кузнец ему крепко влепил.
-- Пошли, -- говорит Залом. Лед в синих глазах плавится под напором пламени. Пустоту наполняет огонь. И горе тому Навьему, если не захочет или не сможет говорить. Они вызнают все.
Темно в избе у кузнеца. Ставни на окнах заперты, а свет через порог почти не проникает. Тонкие лилово-алые лучики еще в сенях растворяются во мраке.
-- Жги лучину, -- оборачивается Залом к Здравеню.
Маленький огонек дрожит, ему не под силу разогнать густую тьму, но провести сквозь нее он сумеет. Бледный свет отразился на пятнах, что не вобрали в себя половицы. Залом замирает над ними, внимательно разглядывает. Это кровь. Зеленая, как у навки Настасьи.
-- Воняет жутко, -- отстраняется он прочь.
-- Хорошо его Булат огрел. Может, и подох уже злодей, вон как всю избу забрызгал.
-- Коль не помер сам, так добьем. Но наперво все выведаем.
Легкий шорох слышится из угла. Стон и хлюпанье на миг повисают в воздухе. Затем все снова смолкает.
*****
-- Я это... только забросил туда. Он... это... тогда тоже хрюкал и стонал, -- оправдывается Здравень.
-- Руки бы тебе оторвать надо! Ты ж его долбанул, наверное, покрепче кузнеца. Это как нужно зашвырнуть, чтоб до стены он дальней долетел!? - Залом начинал задыхаться от ярости.
-- А чего это... его беречь? Он ведь почти весь из железа! Разве ж мог я ведать, что еще сгодиться для чего Навий может...
-- Дурак ты, Здравень. Рукам своим примененья не найдешь никак.
-- Я-то думал, что двумя не смогу, больно тяжелым он показался. Вот и схватил сразу всеми. Может, еще очухается? Давай это... водой его, -- Здравень понимает - виноват. Только как дело исправить, не знает. Все четыре могучие руки он держит неподвижно, будто боится натворить еще чего-нибудь. Он понимает, что сейчас Навьему уже ничего не поможет. Остается только безучастно стоять в сторонке и глядеть, как Залом безудержно хлещет по блестящим железным щекам умирающего врага. А в голове крутятся последние слова недруга: 'Сцуко мутант!'.
-- Может, Залому сказать? Только зачем, он ведь тоже поганого языка не разумеет. Вот Настасья бы разъяснила что это значит. Нет, не буду говорить... Что-то душно стало, дышать совсем нечем.
*****
Ночью был дождь. Поутру он закончился. Крупные капли застыли на соломенных крышах, на зеленой траве, на тоненьких жердочках ограды. В них отражались привычные пепельно-серые небеса и лиловое солнце. С далекого востока пришел очередной рассвет.
Тихо было в Укрывище и мертво. Ни одного живого существа вокруг, только три застывших в странных позах тела, лежали на крыльце избы. А в маленькой рощице, что выросла за погостом, горькие слезы катились из глаз скотьего бога, и куриного, и пчелиного, и Лесного Хозяина.