Андрей Петрович Шестеряков просуществовал сорок лет на свете, ни сном, ни духом не ведая, каким редким даром обладает. Ему самому талант этот открылся столь внезапно, что предположить можно, будто он был только что им наделен (дар всё-таки!). Однако наш скептический разум отказывается признать подобную чрезмерность. Природа щедра, но расчетлива, как процентщик, и любит действовать исподволь. Так что останемся реалистами и сойдёмся на том, что Андрей Петрович был взыскан судьбою от рожденья, вот только среда заедала, давили на психику привходящие обстоятельства... Герой наш был чересчур застенчивый, мягкий душою и, даже можно сказать, вообще мягкотелый человек. Но, как нарочно, живший в окружении приземлённом и сугубо прагматичном, и также в вечной суете, с самим временем наперегонки. Недосуг ему было сосредоточиться да к себе приглядеться! При том отличался ко всему прочему баснословной рассеянностью. Как бы этак поделикатнее выразиться? - чемпион по части попадания впросак да и подведения под монастырь тоже. Смешная черта, хотя не всегда и не для всех... И уж, конечно, никто подумать не мог, какая удивительная сила скрывается до поры до времени за этой слабостью.
Утром тридцать первого декабря тысяча девятьсот девяносто второго года, завтракая, Шестеряков сидел такой грустный, что его склонённое долу, а вернее, всего лишь к не наполненной пока чашке лицо показалось жене его, Зинаиде Павловне, осунувшимся. Замечательный факт, в свете того, что Зинаида Павловна давно уже не была склонна к сантиментам. И ещё более фантастический, поскольку обозначилось в нём лишь начало некоего процесса. А именно: Зинаида Павловна вдруг принялась не только присматриваться к облику своего мужа, но и при том строить какие-то предположения, что и вовсе в корне противоречило её неаналитическому характеру. (Теперь-то ясно, количеству вдруг невтерпёж стало перейти в качество, и разные частные флуктуации вокруг Андрея Петровича пошли сгущаться...)
"Ты что, Андрюша, заболел, что ли?" - осведомилась Зинаида Павловна, неуверенно привнося в голос забытые за давностью лет нотки озабоченности и не упуская однако из виду носик чайника, потому что разливала заварку по чашкам, - струйка тёмной, почти чёрной жидкости в своём неуловимом движении красиво бугрилась в воздухе, как бы скручивалась в некий канат, безошибочною дугою соединяя два совершенно различных сосуда... Завораживающее зрелище.
"Да здоров я, как бык, - отвечал Шестеряков с хмуростью и даже сердитостью, какой тоже никогда прежде не замечалось за ним. - Надоело всё до чёртиков. Скорей бы уж Новый Год".
Грусть Андрея Петровича как раз и была обусловлена тем, что никаких надежд в связи с надвигающимся праздником он совершенно не питал и, более того, загодя сравнивая его с былыми, особенно в детстве встреченными Новыми Годами, просто впадал в какое-то отчаяние, в котором трудно было вот так вдруг признаться. Зинаида же Павловна, при всех своих странных сегодняшних подвижках, не сумела удержаться на только что достигнутой высоте и, не проникнув в глубинные истоки переживаний супруга, удовольствовалась их непритязательной видимостью. Слегка обновлённый покрой образа её мыслей хранил на себе всё те же образовавшиеся за годы складки...
"Скорей бы уж! - передразнила она мужа. - Куда ещё скорей!"
"Да уж туда, - в тон ей, ядовито подхватил Андрей Петрович. - Ведь целых два дня ещё..."
"То есть, как это два?" - Зинаида Павловна опешила настолько, что будь чайник до сих пор у неё в руках, точно кого-нибудь ошпарила бы, - не себя, так мужа. С Новым Годом запутаться! Это ж суметь надо.
"А вот так!.. - упиваясь только что обретённой сварливостью, брюзжал Шестеряков. - В понедельник мы к кому ходили? К Нечаевым? Верно? Неделю назад ведь было? Значит, сегодня - тридцатое декабря..."
"А ведь правда..." - пролепетала его супруга.
На том истина, казалось бы, и восторжествовала.
Но после ухода мужа - он отправился в магазин - Зинаида Павловна свела вместе многочисленные рассованные по сумочкам и карманам календари, телевизионную программу, чуть ли к телефону не кинулась и с лёгкостью установила, что права была именно она, а муж, следовательно, заблуждался и вдобавок запутал и её... Если и дальше так пойдёт...
А дальше так и пошло. Но - по порядку.
Андрей Петрович тоже, освежённый предновогодним морозцем (а это был, без всяких скидок, настоящий мороз), прозрел, в плане, какое сегодня число, однако привычный к сбоям памяти - слишком привычный! - даром, что не удивился случившемуся, умудрился проглядеть покладистость, выказанную в споре женой. А следовало бы! Между тем, настроение его упало ещё ниже прежнего. Потому, когда кассирша в магазине завопила, что он подал её фальшивую сторублёвку, Шестеряков просто взорвался:
"Да вы в своём уме?!"
"Ну, не фальшивую, не фальшивую!.. - верещала кассирша. - А старую, без узоров!.."
"Да без каких узоров? - осадил её Шестеряков. - Вы получше смотрите!.."
"Верно..." - обмякла вдруг кассирша и сдачу сдала буквально до копейки, чего, наверно, не делала уже целый год.
А Шестеряков остался всё-таки ещё более рассержен.
На улице же на нём опять сказался бодрящий мороз. Не понимая, зачем это делает, Андрей Петрович принялся рыться в кошельке. И какой же факт он установил? Он в самом деле сбыл с рук устаревшую купюру! Это была заначка, обнаруженная им с роковым опозданием, - с тех пор он повсюду её с собой таскал. Теперь уже не важно, для чего. Существенно, что в бумажнике её не наблюдалось больше.
Шестеряков подумал: "Вот дела!" - и, давясь идиотским смешком, кинулся улепётывать от возможной погони.
Ничуть однако не оскудев рассудком, он шустро вскочил в подвернувшийся автобус: до конца Старого Года ему нужно было ещё кое-куда сгонять. В автобусе он отколол... н-да, третий номер. На вопрос какой-то запыхавшейся пассажирки, что это за маршрут, "тройка" или "пятёрка", Шестеряков с обескураживающей уверенностью ответил: "Конечно, "тройка"!" Когда же одна случившаяся рядом старушка сильно удивилась такому сообщению, он убедил в своей правоте и её и так быстро, что она успела выскочить из автобуса прежде, чем распрямились створки скрючившейся на морозе двери. Но стоило только автобусу тронуться, как эта лёгкая встряска ввергла нашего героя в такие родные и неизбывные для него терзания и сомнения. Что он там говорил? Где это он сейчас едет? Куда?
Да! Кажется, он поторопился с идентификацией цифры на номерном щитке автобуса. Верхняя палочка её оказалась устремлена вовсе не влево, а вправо. О, как это показательно для него!
И вот тут-то на него наконец-то снизошло озарение. Сначала перепугавшись ("Что я наделал!"), он понял: "Я их загипнотизировал!" - а затем впал в бешеный восторг.
Так славно его выдрессировала жена, что свои сверхъестественные, быть может, способности он решил, первым долгом, употребить к её пользе: "Куплю ей ту шубу, о какой она мечтала!" Мигом созрел план. И жутью обдала мысль, что неотвратимо надвигающийся Новый Год может просто не оставить времени на его исполнение.
...Когда Шестеряков ввалился в квартиру, Зинаида Павловна подумала, что он пьян.
"Ну, что ты видишь!" - вскричал он, размахивая перед самым её носом денежной купюрой.
"Пятёрку вижу", - процедила Зинаида Павловна с хладнокровием, достойным Цезаря или Ганнибала.
"Ты хочешь сказать, пятихатку?" - не унимался Андрей Петрович, правда уже не столько торжествующе, как нетерпеливо.
"Нет, я хочу сказать, пятирублёвку", - изрекла Зинаида Павловна с такой твёрдостью, будто отдавала приказ на переправу через Рубикон или переход через Альпы. Будто судьбы народов вершила. Так, впрочем, и было - в масштабе их семьи.
"А! - воскликнул Андрей Петрович и вовсе горестно, чуть ли не ломая руки. - Всё пропало! Чего же я не учёл?.."
Забегая, быть может, вперёд, вынуждены сказать, что не учёл он многих факторов: похоже, он не мог пользоваться своим необыкновенным даром слишком часто и, главное, намеренно. Он мог гипнотизировать только не осознавая этого, помимо своей воли. Но все эти соображения пришли ему в голову потом. А тот момент получил следующее продолжение:
"Андрюша, что с тобой!" - взметнулась Зинаида Павловна, называя мужа уменьшительно-ласкательно уже во второй раз, и не за сутки, а за целый месяц (если не год), и при этом в её голосе прозвенели нотки такого сочувствия, такой... ну да, любви, что когда, усиливая свой вопрос, она схватила Андрея Петровича за руки, взяла его ладони в свои, взглянула ему в глаза своими ясными очами, сиявшими каким-то новым, но отнюдь не грозным огнём, то ничего уже наш незадачливый маг не мог сказать: слабое его сердце растаяло, как воск; вообразил он, что перенёсся на много-много лет назад, в другой Новый Год, когда был юн и ещё оставался оптимистом... А может быть, много проще, - неожиданно поверил в близкое счастье текущих дней.
Задумано и первоначально написано в декабре 1992 года, переработано - в ноябре 2006.
В 1991 году в результате так называемой "Павловской" денежной реформы (по фамилии тогдашнего председателя совета министров) в течение всего трёх дней производился обмен денежных купюр на банкноты нового образца, отличавшихся от выводимых из обращения дензнаков в частности наличием узора по краю купюры.