Смоленцев Алексей Иванович : другие произведения.

Переправа Ивана Смоленцева

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Заметки о моем отце Смоленцеве Иване Ивановиче (01.09.1935 - 11.02.1993), о его судьбе и творчестве... и - стихи моего отца, Ивана Смоленцева, после заметок уже, ниже по тексту... если Богу будет угодно, выложу в Самиздате и поэтические сборники отца... он не был признан при жизни, но его творчество заслуживает самого серьезного внимания и специалиста и просто человека, любящего настоящее русское поэтическое слово. Работа опубликована (в сокращении) - Смоленцев А.И. Переправа Ивана Смоленцева // Литера - Љ 1 - 2016. Йошкар-Ола (благодарен за редакторскую работу и публикацию - глав. ред. журнала "Литера" С.А. Щеглову); и полный вариант - Смоленцев Алексей Иван Смоленцев: "Если жизнь твоя - дело живое, оживут и родные края" (Переправа) / М. : 2017 // Электронный ресурс. Режим доступа : http://www.rospisatel.ru/smolenzev-pereprava.htm (благодарен Николаю Ивановичу Дорошенко главному редактору "Российского писателя" за публикацию).
  ПЕРЕПРАВА ИВАНА СМОЛЕНЦЕВА
  ("Если жизнь твоя - дело живое, оживут и родные края")
  
  Несколько лет тому назад прочел я в Лебяжской районной газете (п.г.т. Лебяжье райцентр в Кировской области) "Знамя Октября" обычный журналистский материал. Материал обычный, а я онемел недоуменно. И только сейчас, пытаюсь как-то складывать смыслы, открывшиеся мне, словно бы ответила лебяжская районка, не то, чтобы на важный, а на самый главный моей жизни вопрос. "Переправу строили всем миром", - так была названа статья.
  Алексей Смоленцев
  
  "Переправа, переправа!
  Берег левый, берег правый"
  (А.Т. Твардовский)
  
  "И самый грустный все же
  И нелепый
  Вот этот путь,
  Венчающий борьбу
  И все на свете, -
  С правого
  На левый,
  Среди цветов
  В обыденном гробу..."
  (Н.М. Рубцов)
  
   "Может, это и есть переправа
   До Господних крутых берегов"
  (Л.П. Садакова)
  
  Переправлять переправить кого, через что, перевозить, переводить чрез реку, болото, горы, теснины, особенно чрез воду. Весь обоз переправлен. | - что, ис(по)правлять или править, чинить, переделать (...) Дом весь переправлен заново. | Один пишет, другой поправляет, а третий переправляет, еще раз, сызнова (...) Переправленье ср. действ. в значеньи по(вы) правки; исправленье; переправленье, действ. в знач. перехода, перевоза; переправка, починка и переделка; переправа, переход, переезд, перевоз через реку, а иногда и через иное, неудобное место, и | самое место, со всем устройством для перехода, с лодками, паромами (...) Переправщик, -щица, пере(ис,по)правляющий что.
   (Словарь В.И. Даля)
  
  ...февраль 93 года, "замело тебя снегом Россия", замело в тот год, в тот февраль, действительно, "все пределы" земные. Я ехал с похорон отца, пробивался с земли Марийской в землю Вятскую. Выехали раным-рано, тьма, звезды едва угадываются, не метель - буран настоящий, бьет в лобовое стекло, кажется, что машина, кругом идет на месте. Не доезжая Сернура - встали, стояла разбросанная неровно целая кавалькада транспорта - легковые, грузовые, автобус даже, среди дороги не сугроб, стена из снега. КамАЗ с разгона налетел, даже не помял ее, беспомощно засвистели колеса по наледи. Шоферы курили, перешучивались -
  "Шутники, острословы
  Этот сильный народ" (И. Смоленцев, "Перед сменой"),
  кто-то сказал, "ничего, там за мной два стотридцатьтретьих должны идти, они сейчас покажут, как надо". ЗИЛ-133 имелся в виду. И подошли. Народ и транспорт, словно расступился перед ними, освобождая дорогу. И я увидел "великое безмолвие рубки". "Услышал" у Бабеля сказано, но я - увидел. Один ЗИЛ разгонялся и врубался, в сплошную, как казалось, стену рушил ее, тупо упирался, ревел, не скользя, но надрываясь, стихал. Второй стотридцатьтретий за фаркоп выдергивал брата из снежного вязкого месива, вновь разгон, удар. Ударов в пять, два этих "зилка" прошибли непреодолимую преграду. Колонна вновь пошла, за ними, как за вожаками. Я ехал в уютной кабине сквозь тьму и снег, сквозь Россию, и думал: отцовский характер, воля, напор, сила, мощь его внутреннего стремления его были сродни - возможностям стосильной тяги, но, отец был - один; один на один с Россией, оттащить назад было некому. Вот и ехал я с похорон, тридцатидвухлетний механик прокатного цеха, пятикурсник-заочник Литературного института, похоронив отца своего, Ивана Ивановича Смоленцева, - ученого, поэта, изобретателя, - которому 1 сентября 1993 года, должно бы было исполниться 58 лет, но Бог судил иначе.
  
   "Кажется, переводятся такие люди" - ?
  Поэт, ученый, изобретатель, так на отцовском могильном камне выбито, выбито еще и:
  Знал и сам я: если серо,
  Сыро, дико - лучший груз -
  В незапятнанное вера,
  В небо ясное и в Русь... -
  все так и есть, но думаю сейчас, почти достигнув меры отцовского возраста, времени его ухода, что и поэзия, и наука, и техника - главные дела жизни отца, но не главное его человеческое определение.
  Статья Ивана Бунина о замечательном русском человеке, поэте Иване Никитине названа "Памяти сильного человека". Отдавая должное поэтическому таланту Никитина, считая его великим поэтом, Бунин - не в поэзии видит, основу его жизни: "Вспомните его жизнь (...) В его жизни - "дело идет своим чередом". К нему приучила его нужда и крепость и серьезность отцов и дедов. Оно "шею ему переело" (все выражения самого поэта), но он не бросает его". Бунин показывает неразрывную связь жизни Ивана Никитина и его поэзии с родной землей, с почвой, с народом, и заключает - "Я не знаю, что называется хорошим человеком. Верно, хорош тот, у кого есть душа, есть горячее чувство, безотчетно рвущееся из глубины сердца (...) что называется искусством (...) видеть перед собою живых людей, чувствовать веяние живой природы, заставлял трепетать лучшие струны моего сердца. Все это умел делать Никитин, этот сильный человек духом и телом. Он в числе тех великих, кем создан весь своеобразный склад русской литературы, ее свежесть, ее великая в простоте художественность, ее сильный простой язык, ее реализм в самом лучшем смысле этого слова. Все гениальные ее представители - люди, крепко связанные с своей почвой, с своею землею, получающие от нее свою мощь и крепость. Так был связан с нею и Никитин, и от нее был силен в жизни и творчестве. Кажется, переводятся такие люди" (Бунин, "Памяти сильного человека", 1894).
  Памяти сильного человека, - так думаю я и о моем отце. Основой его натуры и характера была сила, и сила физическая (лежа под стареньким "Москвичом", ремонтируясь часами, чтоб размяться - вставал на борцовский мостик, и колеса машины легко отрывались от земли) и сила духа. "Люди, крепко связанные с своей почвой, с своею землею, получающие от нее свою мощь и крепость" - Бунин открыл формулу русской силы, секрет ее, в природной органической связи русской земли, почвы, с сердцем русского человека. Связь с родной землей - это дар Божий, возможно дается как зрение, слух, другие чувства, каждому человеку, родившемуся на русской земле, но дается как возможность, дается, может быть, не в равной степени, но в равной для всех открытой возможности - достигнуть предела. Дары различны, Дух один и тот же. Дух есть любовь. В каждом даре можно достигнуть высшей меры, меры Любви. Любви к родной земле. Любви к своему народу. И дело еще, отцовское дело жизни, "оно ему шею переело", но он так и не бросил его до смерти.
  Какое же это было дело, дело моего отца? Ведь, по роду и по традиции нашей земли, должен бы я его дело продолжить. Как же продолжить, не понимая, что есть это дело, в чем состоит оно, дело жизни русского человека, на родной земле живущего?
  Даже и вопроса такого не было у меня, но возник и вопрос и ответ сразу был подсказан, несколько лет назад. Небольшой, незаметной газетной статьей, обычным журналистским материалом, да еще и не центральной газеты, не областной даже, а, всего лишь районной, Лебяжской, в Кировской области, "районки" "Знамя Октября".
  В статье журналист Наталия Лаптева рассказала о том, как собрались жители вятские, района Лебяжского, села Кузнецово, сначала на сход собрались, а потом решили, всем миром решили: будем восстанавливать-ремонтировать плотину-переправу, через невеликую речушку Лаж, что бежит под угором у подножья села, живит-веселит жизнь сельскую, но и отделяет кузнецовских жителей от земли марийской, от соседей добрых.
  "Переправу строили всем миром", очень точно сказано, по существу.
  Думаю о профессии журналиста, - как это важно, когда основой профессионального мировоззрения человек избирает - созидание, работу жизни. И говорит и свидетельствует о том, что к жизни направлено. И, тем самым, противостоит на маленьком своем участочке фронта, который только ему, этому конкретному человеку, и доверен, противостоит смерти за жизнь, противостоит злу за добро. Как это важно... И когда бы каждый из нас, вот также - стоял бы на своей линии обороны. И - ни шагу назад. Журналист, удивится, наверное, моим словам, скажет: "я ни о чем таком и не думала".
  Еще думаю я о районной прессе, о многострадальных "районках" наших, все-то под угрозой их судьба, все решают: объединить их, разъединить, перестать финансировать... "Районка" - последний оплот государства на местах. Государство - это, ведь, "не машина", "не система", "не схема", которую надо разрушить, нарушить. Государство - в первом и основном своем смысле, от древних мыслителей еще - это живой организм, все усилия которого направлены к тому, чтобы этому "организму" и всем его составляющим, то есть гражданам, населению, а если сильное государство, то и - народу - жить было хорошо. Мы забыли об этом, а "районки" - помнят. Не просто помнят, работают идее настоящего государства. Работают жизни. "Районка" - живое свидетельство общей жизни области, губернии, страны, весть о том, что живо Отечество, и чем живо. А пока есть свидетельство о жизни большой, о жизни общей, есть и на местах - в деревнях и в районах и селах - надежда и пример и, даже, настояние: Надо жить!
  И завороживший мое существо материал в "районке" как раз, такое свидетельство и настояние: "Надо жить!". И не просто лозунг, а пример, самый настоящий пример того - как Надо Жить: самим мыслить, самим решать, самим дело делать, всем миром, вместе.
  Так и Валентин Распутин писал: "Как на фронте было, (...) Кто кого: перекрестимся втихаря да с криком "За Родину за Сталина!" - в атаку. Вот так-то бы и теперь всем оставшимся народом!" (В. Распутин, "Дочь Ивана, мать Ивана"). - Всем оставшимся народом. Значит, - остались, значит, - есть мы. А как же, "кажется, переводятся такие люди"? Особенность русской жизни в том, что всегда "кажется, что переводятся такие люди". Неизбывность же русской силы в том, что все-таки, - не смотря ни на что, на внешние обстоятельства, "иго" ли чуждое, "благословенная ли, отеческая монархия", "советская" ли действительность, нынешнее ли "раздвоенное" время, вне зависимости от внешних контуров цивилизационного осуществления, - "такие люди" не переводятся на русской земле и в русской жизни, в этом "военная тайна" наша, о которой советскими, в интонации эпохи, словами сказал Аркадий Гайдар.
  
  Жизнь села и деревни давно требует ответа
  "Всем миром" - это первостепенно, но "задела" меня статья не этим. Важно было мне прочесть: "Для начала нужно рассказать историю создания этой плотины. Ещё в 80-е годы прошлого века... И.И. Смоленцев, кандидат технических наук из республики Марий Эл. Приезжая в гости к своему знакомому, И.И. Смоленцев не раз видел, в какой "западне" находятся селяне: рады бы выехать, да дороги нет. Вот и решил Иван Иванович помочь жителям Кузнецова: по его проекту смонтировали переправу, то бишь плотину".
  Насколько точно и правдиво сказано: "Приезжая в гости к своему знакомому, И.И. Смоленцев не раз видел, в какой "западне" находятся селяне".
  На уровне бытовом, житейском, в реалиях - это было не совсем так. И "знакомый" и "западня", скорее - символы, но сколь же они точны, какой удивительный смысл раскрывают в контексте жизни, эпохи. Не было никакого знакомого человека в селе Кузнецово, к которому бы приезжал мой отец. Но, ведь, журналист и не уточняет, пишет просто - "к знакомому". А какой это "знакомый" надо в стихах Ивана Смоленцева посмотреть:
  Вот луг - мой знакомец, и долы -
  Тут детские годы мои" ("Спешу в путь-дорогу от дома"),
  или другие его строки:
  Узнаю, сбавив шаг от волненья,
  Дальний лес, рыжеусый угор
  И деревню - что местом рожденья
  Четко вписана в метрику - Бор.
  (...) Бор - родное мне сызмала небо,
  Блёсткий лёт этой мари густой,
  И колосья, тяжелые, хлеба,
  И - земных разнотравий настой... ("Бор").
   - К началу своего рода, к истокам своей судьбы и возвращался отец в Кузнецово, всю свою жизнь возвращался на Родину, к знакомому лугу, знакомым долам. Но не гостем, тружеником, трудником родной земли возвращался отец на малую родину.
  И о "западне", в которой находятся селяне, надо в стихах и письмах Ивана Смоленцева смотреть. Пишет отец Михаилу Алексееву, писателю, автору горького в правде романа "Драчуны", главному редактору журнала "Москва". О сельской "западне" последний абзац говорит, но в письме - жизнь, а жизнь цитирования не терпит, полностью надо смотреть.
  "Уважаемый Михаил Николаевич!
   Предлагаю для опубликования в журнале "Москва" подборку своих стихотворений. Прошу извинить, что обращаюсь к Вам как гл. редактору. Чл.СП я не являюсь. Публиковался в основном в областной печати. Когда же послал стихи в центральные журналы, то в "Волге", "Юности", "Лит. России" готовили подборки моих стиќхов, но сообщили, что на редколлегиях они не прошли. Стихов не переоцениваю, но знаю, что по сравнению с прозой поэзия, особенно сельской тематики, остается где-то за бортом. Жизнь села и деревни давно требует ответа на главный вопрос - как слуќчилось и где та точка излома, что наш человеческий мир потерял экономические и нравственные устои, оказался в тупике?
  Выходить из этого тупика надо и, думается, что говорить о наших заботах следует более широко, не отказывал в праве голоќса и самой жизни, какой мы ее видели и видим вокруг себя.
  О себе
  Родился в 1935г. в д. Бор Уржумского уезда Вятской губ. /Ныне Марийская АССР/. Родители были крестьянами. Работал в МТС трактористом /летом/ и одновременно учился. Служил на Тихоокеанском флоте. Закончил институт, аспирантуру /заочно/. Канд. техн. наук. Сейчас работаю зав. отд. в сельхозопытной станции, котоќрая расположена в селе. Чл.КПСС. Русский. 27 дек. 1988г. Иван Смоленцев" (конец письма).
  Вот она, "западня" - "Жизнь села и деревни давно требует ответа на главный вопрос - как слуќчилось и где та точка излома, что наш человеческий мир потерял экономические и нравственные устои, оказался в тупике". Отец добровольно в "западню" эту вошел, - вместе со своим народом быть. Но не для того, чтобы сгинуть, вывести же хотел, хотел, хотя бы начать, "западню" рушить. Верил - по силам ему. Восемьдесят восьмой год, уже три года отец на малой родине - в "западне" (?). Москва, не журнал, а символ власти, так и не услышала, ни публикаций, ни ответов.
  
  "Проверяя на прочность совесть"
  Строки биографии и характеристик Ивана Смоленцева скупы, скучны, - может быть?, - это как посмотреть. Родился он 1 сентября 1935 года в деревне Бор, известной с 1740 года как починок Над ключом Кипуном Уржумской округи Сернурского волостного правления (ныне - Марий Эл). Род Смоленцевых жил там с 1808 года, перебрались из деревни Окишевой Кичминской волости Уржумской округи. Село Кузнецово (Лебяжский р-н Кировской области) находится в трех километрах от д. Бор. В Кузнецовской церкви Иконы Владимирской Божией Матери два века крестили и отпевали Смоленцевых. В начале тридцатых все крепкие крестьянские семьи на Бору, в том числе и Смоленцевы, были "раскулачены". Детство Ивана прошло в селе Косолапово (Марий Эл), куда семья, девять детей и родители, переехала перед войной. В 1942 ушел на фронт отец, Иван Кузьмич, - пропал без вести в 1943, -
  Война свой счет вела на роты,
  А мы на братьев и отцов.
  Сынов России - желторотых
  Неоперившихся птенцов -
  Нас было много.
  И ни править,
  Ни ставить жизненных ветрил
  Мы не могли -
  К посмертной славе
  Ушли все те, кто нас учил ("Следы войны").
  Двое старших, Петр и Мария, тоже ушли на фронт, но им суждено было возвратиться. Остальные дети остались с матерью, Анной Алексеевной, - на новом месте толком не обустроены, к колхозу не приписаны, потому что Иван Кузьмич до фронта служащим был, - как они выжили...
  А ты за стол с бедою-ношей
  Садись
  И сердцу повели -
  Бесстрастным быть,
  И шесть картошин
  На пять доль
  Равных
  Подели.
  Потом, смутясь,
  Из доли пятой
  Добавь по дольке к четырем.
  И свято лги,
  Когда ребята
  Живым теплом заполнят дом ("Праздники 46-го").
  Тракторист, плотник, грузчик, лесоруб, даже избой-читальней до армии заведовал - вехи трудовой биографии, -
  Борозда пошла не ровно:
  Орлик шаток, Орлик худ.
  "Светик, - охает Петровна, -
  Разве так-то плуг ведут?"
  Так ли, нет ли... комья глины
  Бьют по пяткам. Хлеб бы зрел...
  Не Микула из былины -
  Тут школяр еще, пострел ("Лес-то ближе магазина...", брату Евгению).
  Отдельно надо сказать о том, как Смоленцев пишет работу, это именно поэзия труда, народное чувство:
  Долго раны страна лечила.
  Мы отцов своих не дождались, -
  Нас стоять на ногах учили
  Трудовые путевки в жизнь.
  Было важным любое дело:
  Сеять, строить ли города.
  И в работе спина гудела,
  Как от холода провода ("Совесть"),
  Энергия строки, энергия образа, - энергетика радости.
  Служил на Тихоокеанском флоте. Не просто служил, служил толково, как и "память военных лет", служба флотская въелась в сердце. Скупые строки исторических свидетельств, говорят о том, что воздушная восточная граница СССР в пятидесятые годы постоянно нарушалась, американские самолеты-шпионы прощупывали систему ПВО, был нанесен и прямой удар по аэродрому на Сухой Речке близ Владивостока. Отсюда и то неимоверное напряжение во время вахт, о котором отец вспоминал:
  Прикован к экрану, прикован к рации,
  Без сна, без отдыха...
  (...) Огни, позывные - армада целая,
  Глухие охрипшие голоса.
  "Летающей крепости" вшивость белая
  С экрана таращит свои глаза.
  Трехтомник А.Ф. Писемского (изд. Москва, 1956), память об армейской службе, - в подарок отцу, и надпись: "Отличному воину, скромному и отзывчивому товарищу ст. с-нту Смоленцеву И.И. - От ст. л-нта Кошевого А.И. - В память о совместной службе. 18.07.57 г., г. Владивосток, в/ч 03107".
  И это не к тому, что, как в детстве моем говорили: "чего отцом выхваляешься". Не отцом, если и выхваляюсь, так Родиной моей, которая и в советском наряде (от летописного "наряда в ней нет" - есть, и всегда был; и, я уверен, всегда будет), все той же Русью была, Россией. Писемский (!), я вот, его до сих пор не осилил всего. Какой же флот был у нас?, - советский, он же - русский: офицер флота старшине второй статьи дарит (!) собрание сочинений Писемского. Да и сочинения в 1956 изданы в Москве, а дарят в 1957 во Владивостоке, - не было ни времени, ни расстояний, ни "сословных" границ, Россия - была.
  Окончил Иван Смоленцев Поволжский лесотехнический институт. Жил и работал в Кирове.
  Приехали в Киров родители мои в 1962 году по распределению, мне один год был от роду, молодые специалисты, комнату получили хорошую у Вечного огня, на высоком берегу Вятки. Обустроиться не успели, отец вернулся с институтского собрания, говорит маме: "Собирайся, в Кирс едем, в леспромхоз". Оказывается, директор института, на собрании сказал: "едут к нам молодые специалисты, зачем?, елки на Театральной площади рубить будут?". Молодых специалистов тогда в институт более десятка приехало. В Кирс отправилась только наша семья, через год вернулись, комнату уже в полуподвале получили на Челюскинцев, -
  Не восполнив, крупицы не трону
  Говорит будто давний зарок" ("Зарок").
  Заведовал лабораторией в НИИ Лесной промышленности, был главным инженером Волго-Вятского спецуправления "Союзорглестехмонтаж". Участник международной выставки "Лесдревмаш-79" (Советский раздел, Москва, Сокольники, 29 августа - 12 сентября). Представленная на выставке установка по разделке древесины, ГРУ-3 (по итогам - отмечена бронзовой медалью ВДНХ), - двадцать (!) узлов которой были изобретены Смоленцевым, защищены авторскими свидетельствами (всего, в ходе работы над установкой было, подано в Комитет по делам изобретений и открытий при Совете Министров СССР - 35 заявок), в целом содержала принципиально новое инженерное решение. Ни в СССР, ни за рубежом не было аналогов гидропривода, созданного Смоленцевым, и работающего со скоростью движения поршня свыше трех метров в секунду. Дело, ведь, не в самой скорости, - производительность установки возрастала вдвое. Из Стенограммы заседания специализированного совета при Львовском Лесотехническом институте от 30 декабря 1980 по защите кандидатской диссертации Смоленцева И.И. известно, что - "в мировой практике применялись гидроприводы, работающие со скоростью до двух метров в секунду, более высокая скорость, в научной литературе, определялась как критическая". Уже один этот факт давал право поставить вопрос не о кандидатской, но докторской защите. Однако отец считал, "лучше крепкая кандидатская, чем сомнительная докторская". Да и место защиты Львов, "они", ведь, и тогда Европой себя считали, отцу даже отказали сначала: "Из России нам вместо диссертаций, работы на уровне курсовых, да рефератов везут, мы такое не рассматриваем". Но ознакомившись с отцовским трудом, приняли. Защитился, спрашивает, "банкет, вроде бы положено мне организовать?", отвечают - "с такой защитой, какой банкет?, по бутылке пива оппонентам купить, и хватит". Тысячу рублей брал с собой отец на защиту (по тому времени серьезная сумма, один доллар шестьдесят копеек стоил, напомню) все деньги - обратно привез. Такая защита, такая кандидатская - в очередной раз - "проверяя на прочность совесть" (И. Смоленцев, "В те нелегкие дни"), таков был его характер, его натура. А в биографии и, правда, сухо все. - Кандидат технических наук, автор более 40 научных трудов и 27 изобретений, подтвержденных авторскими свидетельствами.
  Еще одну строку добавим, она в биографии - есть, почти у многих в старшем поколении есть, но почти все об этом почему-то предпочитают молчать, - "член КПСС", как-то не упоминают. А я думаю, если б все коммунисты, были как мой отец, с болью о родной земле, с любовью к родной земле, то жили бы мы сегодня в Настоящей России, не советской, но и на современную, совсем не похожей. Есть у отца стихотворение "Поветрие":
  Еще кто жил
  Был бит и ломан
  Засильем горя и беды.
  В бескормье падал скот
  И в доме
  Хлеба пеклись из лебеды.
  Зачем и кто -
  В бесстыдстве глума
  Иль по холопскому уму -
  Поветрье новое придумал,
  Писать посланья Самому?
  И лгать,
  Что быт достатком
  Прочен,
  Что чаша счастия
  Полна...
  И вот, к 1981 году, к двадцать шестому, верно, съезду КПСС, вновь, та же кампания - "Письмо Съезду". На партсобрании НИИ лесной промышленности, вышел отец на сцену и выступил против письма. Фигурой он был в институте заметной, мало того, что одну из лабораторий возглавлял, то есть - руководитель, так возглавлял и в свое время парторганизацию учреждения. Это не перестройка была, это был 1981 год, и выступление осталось без последствий, только благодаря позиции обкома, не райкома даже, партии, признанием факта, что рапортовать действительно не о чем, но это не сразу признали и не так просто, обернуться это выступление могло иначе. Объясняя свой поступок, не тогда, гораздо позже, отец сказал мне: "а как я мог промолчать, "Поветрие" было уже написано...". Но среди какофонии 1991, когда, - то бросали, то сжигали партбилеты, я спросил отца, "ты выходить не собираешься из партии"? Он ответил: "я не мальчишка, туда-сюда бегать". А гибель Царской семьи, о подробностях, которой стало известно тогда, воспринимал как личную трагедию. Читал ставший доступным труд генерала М.К. Дитерихса. Из книжного магазина принес Библию в двух томах, отдал маме, - читай, только это и надо читать. И ежедневным чтением его в редчайшие мгновения отдыха было - "Полное Собрание Русских летописей". Сейчас, вдруг, стали внятны мне, понял я, наконец-то, другое его стихотворение:
  Спрос не с них сейчас -
  Их Сиятельств, -
  Почему вдруг.
  В душе сквозя,
  Бесконечной тропой
  Предательств
  Обернулась твоя
  Стезя?
  Отчего знавший труд свой
  Долгом,
  Как преступник злой.
  Шел в этап? -
  Это ты был тогда оболган,
  Как прельщенный подачкой
  Раб.
  Зло - корабль,
  Ну, а кто матросил.
  Кто доносов
  Лепил словцо?
  ...Ледяные
  Бросает осень
  Листьев пригоршни
  Мне в лицо ("Хам средь гама не имет срама").
  Мне всегда больно было за эти стихи, за эти строки, чего-чего доносов отец точно не писал. Я думал, зачем он так о себе, да - это высшая мера, но она избыточна, не так понять могут. Так. - Сейчас понимаю, это он так с себя за "партийность" свою спрашивал, за ту большую ложь, которая в итоге и обрушила страну. И отец лично себя винил, и за ложь и за крушение Державы. - "А кто матросил?", всем бы нам себя так спрашивать, в другой бы стране сегодня жили. Отец партбилетом "не кидался", и "туда-сюда" не бегал. А вот Церковь, в которой его крестили, в селе Кузнецово, день на плотине своей, отработав с мамой моей вместе - взялся очищать, сначала внутренний придел от мусора, грязи. В Кузнецово только колоколенка, как сейчас понимаю, осталась от Церкви, стояла, распахнутая на все стороны света, окна отверсты и врат входных нет, внутренний предел был не замусорен даже, - загажен. Я не понимал - "зачем, тут чистить, все же открыто, опять загадят?". Отец, ответил: "кто и загадит, а мы опять - уберем, а кто и - увидит, что люди делают дело и тоже возьмется, мы один угол очистим, кто-то другой, так и - пойдет дело". Это был уже 1992 год, последний полный год его земной жизни. Вот бы все коммунисты, к концу восьмидесятых - началу девяностых, пошли бы Храмы Православные, расчищать. В партии, ведь, немалое число населения было, и парторганизации во всех уголочках жизни нашей, то есть могли за собой всю страну повернуть - прозреть только надо было, за дело взяться. Удивительно, но начало девяностых в России, тот же пример разъсеянья, как и в семнадцатом, Арсений Несмелов, горько и требовательно недоумевал:
  Как же это могло так статься, -
  Государя не отстоять?
  Только горсточка этот ворог,
  Как пыльцу бы его смело:
  Верноподданными - сто сорок
  Миллионов себя звало (А. Несмелов, "Цареубийцы").
  Несмелов, кстати, себе так же высшей мерой мерит, не отделяет себя от предавших Царя. В поступке отца, в возвращении в село, в строительстве плотин, в расчистке Храма было - и покаяние и пример. И надежда, - увидят люди, опомнятся, очнуться. Но не так просто все было.
  
  Хорошо бы в Кузнецово...
  В 1986 году отец вернулся на малую родину. Заведовал лабораторией механизации в Марийском НИИ сельского хозяйства Россельхозакадемии. Жил и работал в селе Косолапово, где располагалось опытно-показательное хозяйство НИИ. За это время им разработан целый ряд устройств, приспособлений, облегчающих труд крестьянина, земледельца и животновода - "машина для резки семенного картофеля", "транспортная тележка", "самоходный плуг", лишь некоторые из них. По собственному проекту, так же подтвержденному авторским свидетельством, построил две плотины на реках своего детства р. Буй (с.Косолапово, Марий Эл.) и р.Лаж (с. Кузнецово, Кировская область). Последняя дата земной жизни - 11 февраля 1993 года. Похоронен на Косолаповском сельском кладбище.
  А хотел быть похороненным в селе Кузнецово, на кладбище сельском, где несколько поколений Смоленцевых лежат. Так и говорил маме моей: "Хорошо бы в Кузнецово... но не знаю, устоит ли плотина". Плотина на реке Лаж в Кузнецово - последнее дело земной жизни отца. И мера совести, то есть, если не устоит плотина, так - не достоин рядом со своим родом лежать. Плотина устояла, первый паводок на ней моя мама и провела и сдала плотину Государственной комиссии, есть и акт Земельного комитета Кировской области.
  В плотинах отцовских - тоже оригинальное инженерное решение применено было, недаром же - изобретением, труд называется. По плотине, официально - "Цельнокорпусный Водосброс плотин на малых реках", отец несколько лет вел переписку с Комитетом по делам изобретений. В ответах Комитет ссылался на Патенты США, Германии, как на уже существующие решения. Но Смоленцев, изучая эти Патенты, в ответах своих, показывал, принципиальную новизну, его конструкторских находок. И его позиция была принята. Авторское свидетельство пришло после его ухода. Не застало его дома. Но мы с мамой, авторское свидетельство это на могилу отцовскую принесли - показать.
  Плотины для отца были важны - не сами по себе, а как возрождение жизни сельской, крестьянской, - вот в чем труд отца состоял. Отец писал: "Но ведь были прежде пруды на всем протяжении рек. У каждой деревни, села, как правило, была мельница. Пруд, кроме удовлетворения чисто хозяйственных нужд, давал еще людям и рыбу и пернатую живность, что кормилась на пруду. Вот вам и источник пополнения продовольствия ... Пруд, если он благоустроен, является местом и для отдыха и для занятий спортом, и тем, чего нам очень не хватает с эстетической точки зрения" (Из статьи И.И. Смоленцева "Река и плотина", "Марийская правда", 08.08.1989).
  "Водосброс Смоленцева" - по праву, так бы и надо называть, - "его принципиально новая конструкция обеспечивает сокращение в шесть-восемь раз стоимости и сроков строительства плотин, полное исключение бетона и железобетона и уменьшение расхода металла в два раза. Скорость потока гасится с помощью специального рассеивателя, исключающего размыв дна и берегов русла рек ... Наличие в конструкции шпунтовых стенок и диафрагм, позволяет строить плотины с таким водосбросом практически на любых грунтах" ("Мелиорация и водное хозяйство", теоретический и научно-практический журнал Минсельхоза РФ, Љ3 (май-июнь), 1993). Статья эта так же вышла после ухода отца.
  
  Музей теории
  Правда жизни в биографии не читается, а вот в статье газетной не просто правда жизненного материала открылась, а сама - правда жизни.
  "Западню", в которой оказались селяне, отец видел не в отсутствии дороги-переправы, а в сломе уклада жизни человека на родной земле, в потере сельским человеком ориентиров жизни. Исчезала и сама деревня, из почти тридцати пяти тысяч вятских деревень, по дореволюционному счету, осталось к восьмидесятым годам ХХ века Советской России - пять тысяч (цифры примерно пишу, но порядок верный, а отец точные цифры знал, приводил их в своих статьях, так и канувших бесследно в редакциях "Москвы", "Нашего современника", "Литературной России"). -
  И в статьях не ее печатали,
  И в стихах не удел была
  Правда -
  Падчерица внучатая
  Долга,
  Совести -
  Все снесла! ("Метаморфозы").
  Видел отец, сердцем проживал беду и боль русской деревни, и от юности, и от зрелых лет и до средины 80-х годов, и напряженно размышлял об этом в своих стихах, искал выход из "западни":
  Деревня падчерица века,
  Земли любимое дитя ("Деревня"), -
  как точно это его горькое определение, сказанное еще в шестидесятых годах. Интеллигенция "оттепелью" жила, а он о деревне думал.
  ***
  "Дом без людей - печальный дом" ("Забытый дом"),
  ***
  "Ушла мечта, измаяв грудь,
  Дав жизни меньше, чем порушив (...)
  Ушла поэзия с полей
  Замолкших сел не окликая" ("Замолкшие села"),
  ***
  "На пространстве,
  Стесненном и вялом,
  Одинокий заброшенный стан.
  Быть дождю
  Или снегу -
  Не лету,
  Не грозе
  Над юдолью немой.
  Даже тучи
  От зябкости этой
  Прочь куда-то
  Летят стороной" ("Неуютные скучные долы"),
  
  "Музей теории", одним словом -
  "Снова - луга и выгоны.
  Пусто. Лишь клена сноп.
  То ль тут жильцы не видимы,
  То ли всех смел потоп.
  Немо. В музей истории,
  Как от троянских стен,
  Тихо ушла теория
  С сельских трибун и сцен" ("Музей теории").
  Горькие строки, и больно читать, больно думать о русской деревне. И, все-таки, в строках Смоленцева нет уныния, нет рефлексии, но есть природная интонация русской поэзии - "Тоска его звучала в стихах энергией великого народного духа, силой энергичных своих слов, пережитых всем сердцем" (Бунин, "Памяти сильного человека").
  Также звучала у отца и боль о деревне, да, - падчерица века - деревня, но, ведь, и Земли - любимое дитя. И как пел он ее, деревню, из той же глубины сердечной, откуда и плач был о ней. -
  ***
  "Где оно? Сколько их над рекой,
  Этих сел, что к угорам прикроены,
  Что подсказаны прежде душой,
  А потом, будто спеты, построены?" ("Крутогорово"),
  ***
  "Есть и земля, и небо,
  И в роднике вода.
  Есть и коврига хлеба -
  Радостный плод труда" ("Колос"),
  ***
   "Звезде,
  Искрящейся над крышей,
  Взглянув на небо, подмигнул.
  Пора, дружок,
  Ведь ждет не кто-то
  Сама страда -
  Хлеба косить" ("Хлебороб"),
  ***
  "Травы и влаги чародейство.
  Цветных стрекоз трескучий лет.
  С протоки к озеру семейство
  Цепочкой уточка ведет.
  Село Угор.
  Под небосводом
  Две тайны - жизни и земли" ("Село Угор"),
  ***
  "Нить проселка, лес каемкою,
  Крик казарки в высоте...
  Есть большое что-то, емкое
  В этой древней простоте" ("Все деревни тут - Высоково, Боровое, Верхний Гуд");
  Одним словом - "Русь Крестьянская" -
  "Сотню верст пройди
  Или тысячу:
  Строит избы Русь,
  В делах русичи.
  Эх - раз - да - два!
  По-шла - ма-ти-ца!
  По полям страда
  Жарко катится.
  Село с селом -
  Рука об руку.
  Улыбнись земле,
  В небе облаку.
  Не грош хорош -
  Время дорого.
  Поживи вот так -
  Это здорово"!
  Думал отец о деревне, о крестьянском труде, искал ответ поэтическими средствами и вновь горько свидетельствовал, в очередном письме, в очередную центральную редакцию: "Так уж сложилось, что в Кирове преобладает "женская поэзия", - считается, что тема "Деревни" не вопрос дня". Надо помнить, что под датами стихов отца - четкая черта проведена, год 1993, даже - 1992, последнее стихотворение помечено пятым ноября:
  Уж как бы ветры не грозили,
  Какие б бури не неслись,
  Стояла Русь. Детей крестили
  И куры истово неслись.
  Кто б не заказывал панихиду,
  Под стать татарам, по Руси, -
  Россия бдит, Россия видит,
  Твердит: Господь, не искуси. -
  Черновик это, конечно, стихи не доведены, не сделаны, но последней его творческой мыслью - была мысль о России. Еще из последних строк, черновых:
  Иссохла Русь. Строю плотину
  На малой российской реке.
  Ищу в основании глину,
  Держу правду слова в башке.
  А слово еще не готово...
  Не ты прожигатель и плут,
  Не ты - словоблуд,
  Не основа.
  Основа в словесности - труд.
  Кто помнит - поймут и поверят.
  Кто понял - подставят плечо.
  Молитва, быт, - скудный и серый,
  И вера...
  Что надо еще?
  Строки черновые, но через "правду слова в башке" многое открывается. "В башке", это в сердцах сказано, силы уже на исходе были. Отец говорил мне, летом 1992: "иной раз проснусь, думаю - не встать, сил вообще никаких нет; потом думаю, сегодня "гаситель" на плотине сваривать надо... а днем расхожусь, так, вроде и ничего уже...". Потом выяснилось, что болезнь уже выгрызала в это время его нутро, люди в таком состоянии в больнице лежат, уколы получают обезболивающие, отец - плотину строил, переправу. Но боль его в сердцах, не от физической боли, а потому, что не принималось дело, не приживалось, продуманное им, понятое как "правда жизни" дело, "западню" даже поколебать не могло, прижились люди в "западне", "угнездились", - как отец говорил. Отсюда и "прожигатель" и "плут" и "словоблуд". Но, какой же драгоценный русской поэзии выход из боли несусветной - "Молитва, быт - скудный и серый, и вера... Что надо еще?". Здесь, ведь, и ответ - ничего больше не надо. А про дату последнюю его стихов напоминаю, потому, что позже, к средине девяностых, про двухтысячные и говорить нечего, многие - и прозрели, и осмелели, и о деревне вспомнили. А отец писал об этом в те времена, когда глухое поэтическое молчание стояло над русской деревней, проза смогла дорогу пробить, даже имя собственное обозначилось - "деревенская проза", почему "деревенской поэзии", "поэзии крестьянской" знать не хотели?, - загадка. А уж в Вятке тогда в семидесятые, начале восьмидесятых - "душно было от любовных томлений" (в кавычках - это отзыв поэта и директора кировского издательства А. Мильчакова о стихах одной из местных поэтесс, средины шестидесятых годов).
  
  Рудное тело
  Метели дат - как взрывов эхо.
  И календарь судьбы -
  Февраль ("Праздники 46-го").
  11 февраля 1993 года отошел отец ко Господу на малой родине своей - село Косолапово - от Уржума вятского 30 километров, от Сернура марийского тоже 30. Словно - центр мира. Тело отца лежало строго вытянувшееся, на табуретках сначала, отец одет был в костюм, светлый, а зима, мама все переживала, он зимой - светлое не носил, летом только, может, обидится, но выходной костюм один только был и - светлый. Светились на отцовской груди, на бортах пиджака, небогатые отцовские награды. Лицо его было спокойно, лик ясен, обычной строгости не было в чертах лица, горечь была - уголки губ, слева, чуть-чуть вниз ушли, замерли, полуулыбка получилась, не разочарование, а - чуть свет, чуть печаль, - горчинка, словно распробовал, наконец-то, горчичное зернышко русской жизни.
  Сегодня, в моих днях, когда готовлюсь ко Причастию Святых Христовых Тайн, достаточно часто готовлюсь ко Причастию, и постоянно, получается, вычитываю обязательный Канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу. Песнь Восьмая, требует быть повторенной дважды, так Канон требует. - "Како не имам плакатися, егда помышляю смерть, видех бо во гробе лежаща брата моего, безславна и безобразна? Что убо чаю, и на что надеюся? Токмо даждь ми, Господи, прежде конца покаяние. (Дважды)". И каждый раз, дважды, предо мной тело отца, сухое, вытянутое строго на табуретках, и - лицо отца. Я видел отца своего во гробе... но, Прости меня, Господи, - "не безславна и не безобразна"... сколь же достойно, сколь же спокойно, сколь же трезво лежал он. И без Тебя, Господи, так быть не могло... Достоинство, человеческое достоинство, по образу и подобию Божию, вдруг проступающее, сквозь и над, смертью, не есть ли, Твоя последняя награда верным?
  Причитали в тесной комнатке женщины, и сквозь плач, сквозь Псалтирь, шел ровный, словно дикторский настойчивый голос, тоже женский: "помню, помню, хоть мала была, после войны сразу - сорок подвод нагнали, они кругом, друг за другом глину возили, народу было невидимо, засыпали Буй, перекроют, лето - стоит, весной, все сначала - люди, подводы - все впустую. А он, один, один-одинешенек, поставил, перекрыл запруду, и стоит, ведь, стоит пруд".
  Пришло время прощанию, гроб отцов выносить, а косяки не пускают дверные - тесны. Выбили рамы, благо первый этаж, в окно и ушел, прямо... ко Господу.
  Лег я потом, после, на отцовский диван, на котором несколько месяцев, дано было отцу претерпеть боль болезни, лег и... - Небо, Небо только в окне перед глазами, в том самом окне, куда ушел он... веточки вишни, он ее сам посадил, когда жить здесь начали, и вот поднялись деревца, веточками как сеточкой окошко затеяли-затенили, на эти веточки еще, после тоже, все снегири прилетали, всегда три снегиря, трое, как и мы, как и нас было - отец, мама и я, а за веточками - Небо. Один на один с Небом отец был последние месяцы жизни. Лицом к лицу с Небом.
  Отец верил в человека, верил в русскую жизнь и в русского человека, он не просто на малую родину вернулся. Он вернулся, чтобы население в народ вернуть. Он знал людей, к которым возвращался. Он - рос вместе с ними, не просто рос - войну вместе пережили. Знал земляков как часть народа, который в войне победил и в тылу выстоял.
  Поднял отец плотину. Пруд раскинулся, огромным - в несколько сот "квадратов" (квадратных метров) - зеркалом. Небо средь земли отразилось Зеркале. Посреди села - Небо. Красота. Красота в первозданном смысле этого слова. Берега зазеленели. Вид стал совсем другой у села...
  Рыбачили мы с отцом одним из рассветов на этом пруду его. И домой уже собирались. Вдруг видим - стадо, коровушки, и прямо по тому месту - пляжику, где дети купаются. Там подходить к воде очень удобно. Детям удобно. И коровам, естественно, тоже удобно. Отец аж подобрался весь, желваки на скулах заиграли. Характер у отца железный был, сила - тоже в молодости, поэтому голос он редко повышал. И здесь пастуху он спокойно сказал, но так, что у меня на сердце неуютно стало. "Николай, ты зачем сюда стадо гонишь, вот ниже водопой хороший, а здесь - дети купаются, знаешь, ведь". Зачастил мужик. Да я, да с утра, да я наломался... Смотрел отец на него, спросил потом, горько и строго спросил. "Не стыдно, тебе Николай?". Тот замолчал. Молчал и отец. Пошли мы с отцом. Мужик уже в спину закричал виновато: "Иван Иваныч, да, пойми ты..." И отец голос повысил, не оборачиваясь, отрезал: "Нет, Николай, тут мы с тобой друг друга не поймем".
  Шли молча. И сказал потом отец, то что я на всю мою дальнейшую жизнь запомнил. И над чем мне, когда в стать отца возрастать буду, также предстояло биться мысленно: "Народа - нет, Алеша. Я, думал, остался Народ, внутри еще спит народное. И надо людям Красоту мира показать, подсказать. Пруд - это же Красота, увидит человек и душа в нем очнется, а с душой и народное и воля к жизни. Но - нет, ничего нет. Все уничтожили". Думаю, это открытие и испепелило внутреннее существо отца. Жить стало нечем. А Господь Милостив - вот и болезнь, отцу как награда. Маме в одном из русских монастырей сказали: "От рака умер? Рак, еще - заслужить надо. Радуйся!".
  Стыдно, но я тогда Николая этого, больше, чем отца понял. Коров-то, действительно, куда? И только сейчас начинает доходить до меня отцовская правда о Народе. Столкнулся я как-то с судебными приставами - настоящие современные "комиссары в пыльных шлемах", то есть, если бы им наганы выдали, они бы расстреливали не задумываясь. По возрасту дети еще, я с двадцатилетними столкнулся, а от "химеры совести" освобождены уже, а на слова о законе - просто хохотали - "не докажешь". Они ночью пришли, в десять вечера. Сын мой, тогда - десятиклассник, потом Солженицына взялся читать, говорит: точно пишет, они, оказывается, по ночам и приходят. Сына у меня Иваном звать. Так, что я своей судьбой Валентина Распутина прозу - дополнил, получаюсь я по роду моему - "внук Ивана, сын Ивана, отец Ивана". Ночь с приставами случилась под Родительскую субботу. На следующий день молился в Храме, не приставы, так глядишь и на Литургию бы мог не пойти, а тут - бегом побежал. Молился дедов своих, раскулаченных, вспоминал. Мама с Кубани у меня, казачка, там еще страшнее было: дети от уполномоченных попрятались на деревьях, так по кронам, дробью били. Молитвой как-то выровнял я себя. Думаю, вот я бы завтра за современную Россию воевать бы пошел, после встречи с ее приставами?
  Дед мой - пошел. Опись, при раскулачивании изъятого, читать больно, страшно, горько. - Все обычная деревенская утварь - ковшики, там всякие, но это же из рода в род передавалось, из поколения в поколение. И вот Советской власти без этих ковшиков - никак? И - девять детей. Кулак. Это как Александр Трифонович Твардовский писал в стихах, что отец его ложку взять не мог, пальцы к вечеру не разгибались от работы - вот и "кулак". И мои, Смоленцевы старшие, также. Девять детей в семье - какое "кулацкое" хозяйство, откуда? Чтобы с сумой не ходить, только крепким и надо было быть крестьянином. Девять детей, вот она - крепость. И пошел ведь дед на фронт. И пропал без вести, с сорок третьего года - известий нет. И, думаю я, не за ту власть, которая детей его по миру пустить хотела, а - за что-то другое. Я думаю, и дед мой и отец, они, знали Божию Правду и о Народе и о России. За это дед воевал. За это отец в мирное время сердце свое не щадил. Отец мой Народ настоящим знал. Без Народа не было бы Победы. Недаром Сталин тост за Русский народ поднял, в Первый праздник Победы. И остальной был народ вместе с Русским. Но в основе народа Советского, - был Русский народ. В этом секрет всех побед и успехов эпохи.
  О чем говорил отец тогда на берегу его руками созданного сельского пруда? Я так сегодня понимаю. Если есть Народ, он самим фактом своего существования держит Нравственную планку в людях, не позволяет "безобразничать". То есть жить вне Образа Божьего. И нравственное народное, отсутствие его, оно окончательно не в "большом" раскрывается, а в "мелочах". Есть - народ, и - нельзя стадо на берег, там, где дети купаются. А если не подумал, забылся, напомнили тебе, тут же - исправил. А не исправил один раз, не исправил второй, и - после третьего раза - ты жить больше в этих местах не сможешь. И не скажут тебе ничего. Посмотрят просто, но так посмотрят, что или выводы сделаешь, или другое место искать будешь. И в другом месте - Народ тот же, значит менять надо свое поведение. Это и есть - Народ. Просто очень все.
  Пруд в Косолапово - "ушел". Несколько лет держала мама моя "оборону", паводки проводила, но однажды, пробило все-таки грунт не по основному направлению, плотину отец - намертво поставил, а сбоку прорвало, "по отводному лотку". И надо-то было бульдозер, да сварщика смены на две, и - все. Мама могла бы выбить, выходить, вытребовать, вытеребить - скорее. Но, вдруг, не стала, сказала: мне, кажется, без отца тут не обошлось, отец не хочет.
  Пруд в Кузнецово - жив, да еще и всем миром налажена плотина-переправа, отремонтирована, обновлена.
  Значит ли это, что в Косолапово народа нет, а в Кузнецово - в тридцати километрах (а напрямую, так и вообще рукой подать) - народ есть? Думаю, все сложнее, все глубже. О Народе говорить страшно, здесь суесловие гибельно. Но Валентин Распутин по совести взвесил, осторожно: "Да и что такое сегодня народ? Никак не могу согласиться с тем, что за народ принимают все население или всего лишь простонародье. Он - коренная порода нации, рудное тело, несущее в себе главные задатки, основные ценности, врученные нации при рождении. А руда редко выходит на поверхность, она сама себя хранит до определенного часа, в который и способна взбугриться, словно под давлением формировавших веков" (В. С. Кожемяко "Валентин Распутин. Боль души", 2007).
  Рудное тело, Народ. В Кузнецово, вдруг вышло на поверхность рудное тело народа, а в Косолапово, пока - нет. Вот и все.
  
  Может, это и есть Переправа
  И вновь, вспоминаю статью в Лебяжской районке. Удивительная статья. Смерти нет, строками статьи со мной мой отец говорит, говорит затаенной своей болью и радостью о народе.
  "Окраина района - село Кузнецово - граничит с Сернурским районом республики Марий Эл. Уже много поколений жителей добираются до д. Лоскутово (Марий Эл) разным способом: кто пешком, кто на попутной машине, когда еще было хозяйство и возили молоко в Сернур...Соседнюю республику жители Кузнецова посещают по разным причинам: кто-то за необходимым товаром на рынок или в магазин, кто-то к стоматологу... Да мало ли найдётся причин посетить посёлок Сернур. К слову нужно сказать, что через село Кузнецово ездят жители и Лажского, Индыгойского, Изиморского поселений, случается, и лебяжане. Вот такое связующее звено, это село (...) С ходатайством глава поселения обратилась в районную Думу, по решению которой из районного бюджета выделено 20 тысяч поселению. Собрали с населения более 12 тысяч рублей: в основном люди были не против, отдавали, сколько могли, понимая, что дело затевается нужное. Да еще некоторая сумма появилась благодаря сдаче в аренду представителям соседней Татарии укосов. Вырученные средства (20 тыс. руб.) ООО "Кузнецово" выделило на ремонт плотины. Перед тем, как началось строительство, была проведена большая подготовительная работа (...) В Сернуре делегация Кузнецовского поселения получила поддержку. Начальник дорожного управления тепло встретил кузнецовцев: считай, земляки пришли (...) Был выделен современный экскаватор немецкого производства для копания водоотвода. До прихода экскаватора приезжала маркшейдер, специалист, которая дала профессиональные советы по планировке (...) определяла необходимый уровень воды, задавала высоту отметок на трубах, закладываемых в дамбе, с целью понижения уровня воды между озерами... Есть умельцы в Кузнецове" (Н. Лаптева, "Переправу строили всем миром").
  Еще удивительней комментарий к статье, сейчас же все - в интернете и версия "Знамя Октября", также в интернете есть. - "Помню со школьной семьи стихотворение В. Маяковского, название примерно "О Кузнецкстрое и жителях Кузнецка", что-то такое. Село Кузнецово и его люди, живущие в нём, и в дали от него, и у соседей в Марий Эл - все они заслужили такой же стихотворной поэмы. Если бы Владимир был очевидцем этих событий, уверен, родилась бы ещё одна стихотворная версия о людях из села Кузнецово. Хорошо когда глава с головой дружит, и с селянами своими тоже!".
  Повторю, это удивительно, невозможно - но в данном случае это так: говоря о бытовом, житейском, журналист, сама того не ведая вдруг сказала о бытийном, сущностном; сказала не просто - "правдиво", сказала - правду. Ту самую Правду Жизни, которую, хоть раз увидеть и понять - за это и жизни собственной не жалко. Потому что в Правде этой ответ: "зачем живет человек, почему, для чего? Что это такое жизнь человека? Для чего дана, ему?". Ответ на те вопросы, которые для нормального человека, человека, не потерявшего себя, на определенном этапе жизни своей, становятся важнее и самого собственного существования. Потому что без ответов на эти вопросы, жизнь человека и есть - существование только. Конечно, для того чтобы открывать под бытом Бытие, как сейчас и я пишу о том, нужны основания. То есть очень заманчиво и просто взять "быт" и высветить через него Бытие как основу жизни, подвести под хилое строение человеческого существования фундамент Бытия. Но в случае Ивана Смоленцева не надо ничего додумывать и подводить и притягивать. Фундамент жизни Ивана Смоленцева, бытийная основа его жизни, жизни русского человека в условиях России второй половины двадцатого века, Советской России, все это на Бытийном уровне открыто и явлено им самим. Открыто и явлено в поэзии Ивана Смоленцева.
  Теперь вглядись, проникнись болью
  К земле заброшенных полей:
  Каким трудом, какой любовью
  Ты в этот час ответишь ей?" ("Любовь к земле"),
  И не просто открыто и явлено. Но - на этом фундаменте, он и строил свою жизнь. И подтверждением тому - возвращение на малую родину. Две плотины на реках детства Буй в селе Косолапово и Лаж в селе Кузнецово.
  Поэзия Ивана Смоленцева. Не просто - стихи. От поэта в России всегда требовалось отвечать за свои слова. Смоленцев - отвечал.
  "И лишь одна строка не лжива,
  Та что повенчана с судьбой" ("Остережет строка").
  Но, если строка была свидетельством о трагедии русской деревни. То как же могла судьба не стать продолжением строки. И преодолением строки и преодолением гибели, смерти, - Переправой. Это преодоление осуществил Иван Смоленцев возвращением на малую родину. И не просто возвращением, но возрождением родной земли. Именно это главное было для отца в строительстве плотин - показать человеку красоту мира, показать, что еще возможна жизнь и человек, увидит - очнется, опомниться начнет жить иначе и будет жизнь. Жизнь вместо смерти.
  Статья в "районке" Лебяжской подсказала мне важнейшее слово - "Переправа". Строил отец плотину, а выстроил Переправу. И земляки, жители Кузнецово они тоже, когда "всем миром" собрались, они не просто ремонт переправы затеяли. Проявили себя не как население, не как гражданское общество, но - народом. Народом, способным дело делать - всем миром, соборно.
  Может так и с Россией получится у нас, если вот так же, всем миром?
  
  
  ИВАН ИВАНОВИЧ СМОЛЕНЦЕВ
  (01.09.1935 - 11.02.1993)
  
  НА НЕСЛОМЛЕННОМ КОРНЕ
   (стихи)
  
  КРУТОГОРОВО
  Вдоль реки по угору прошло,
  Глядя в дали резными узорами,
  Средь глубинной России село,
  Небольшое село Крутогорово.
  
  Семь дорог да семь ветров к нему
  Путь торят и с востока, и с севера.
  А в угодьях то греча по льну.
  То горох да подсолнух по клеверу.
  
  За селом ни особых заслуг,
  Ни особых красот не примечено;
  Только поле да этот вот луг,
  Да лесок, светом солнца просвеченный.
  
  Испокон тут и берег и дом,
  И ручей, и тропинка под вязами
  Меж собою созвучны во всем
  И с людскими заботами связаны.
  
  Где оно? Сколько их над рекой,
  Этих сел, что к угорам прикроены,
  Что подсказаны прежде душой,
  А потом, будто спеты, построены?
  
  Где же даль, что улыбкой живой
  Льнет к окну с голубыми узорами?
  Это здесь!
  Это рядом с тобой,
  Это в сердце -
  Село Крутогорово.
  
  ПУТЬ К СЕБЕ
  Дни, как азбука,
  Просты -
  Лишь сложи
  В слова и слоги:
  Замости
  Свои дороги,
  Наведи
  Свои мосты.
  Встреть все доброе
  Добром,
  Перед злом
  Не гни колени:
  Послужить трудам -
  Не бремя,
  Бремя -
  Строить дом на слом.
  На нехоженной тропе -
  Где - ушибистой,
  Где - колкой -
  Сам постигни трудный,
  Долгий
  Путь к прозренью -
  Путь к себе.
  
  БОР
  Росный луг и широк и приволен.
  Заплутала река в криулях.
  По тропинке иду через поле
  С колоском недозревшим в руках.
  
  Узнаю, сбавив шаг от волненья,
  Дальний лес, рыжеусый угор
  И деревню - что местом рожденья
  Четко вписана в метрику - Бор.
  
  Вижу дом за каемкою вяза,
  Кромку льнов...
  Вновь, как в детстве, томим
  Светлым чувством, с которым ни разу
  Я нигде не остался один.
  
  С этим чувством я в путь от порога
  Уходил, с ним судьбу постигал,
  С ним, бредя по неторным дорогам,
  Я поступки и совесть сверял.
  
  Знаю, ложь это чувство не сломит,
  Не осилят - ни зависть, ни зло,
  В нем - добро материнских ладоней,
  Да отцовского слова тепло.
  
  В этом чувстве, как к радости вехи,
  Вечно живы - лишь их позови -
  Годы детские, юности эхо,
  Эхо слов нашей первой любви.
  
  Бор, - родное мне сызмала небо,
  Блёсткий лёт этой мари густой,
  И колосья, тяжелые, хлеба,
  И земных разнотравий настой...
  
  Сколько раз в час сомнений, в час грусти
  Вновь сюда меня думы влекли...
  Старше нас и мудрее нас чувство,
  Это чувство, - родимой земли.
  
  ЗАРОК
  "Не восполнив, крупицы не трону", -
  Говорит, будто давний зарок,
  Вспоминая до боли знакомый,
  Обжигающий душу урок.
  Где-то там, через дали и броды,
  Видит он,
  Как на сломе войны
  Детям мать подсоленную воду
  Подает, занемев от вины...
  
  В ДОРОГЕ
  Колеся по ухабам, дорогу
  Не брани, пусть струится, легка.
  Замости ее только немного
  Да настил замени у мостка.
  
  Пусть поет она, дело такое:
  Ей, дороге, без песни нельзя.
  Если жизнь твоя - дело живое,
  Оживут и родные края.
  
  У ИССОХШЕГО ПРУДА
  Вновь вышло летнею порою
  Пройти по берегу пруда,
  Где в знойный полдень к водопою
  Шли истомленные стада.
  
  Сюда с полей, томимых жаром,
  К воде, что так была добра,
  Клубясь и плавясь в зыбкой мари
  Стекали тихие ветра.
  
  В тех долгих днях, пропахших хлебом,
  В немолчном гуле той страды,
  Казались вечными, как небо
  Мир отражавшие черты.
  
  Теперь приют здесь только зною
  А люди где и где вода?
  Зачем шумит полынь-травою
  Немая впадина пруда?
  
  Зачем ответа ищет дума.
  Тревожа память и века:
  Куда течет в полынном шуме
  Над миром времени река?
  
  СТРОКИ И СУДЬБЫ
  Остережет строка:
  Постой
  Давать приют птенцу и лани:
  Благие помысли порой
  Лишь зло несут, неволей раня.
  
  В иной строке ее герой
  Умен, речист, он жнет удачи.
  Но знать успех - еще не значит:
  Быть не в долгу перед судьбой.
  
  Строка печали, мук полна
  В дни грозных битв и в час победы:
  Не там победа, где война,
  А где без войн забыты беды.
  
  Сквозь чарок звон, тоску и лень
  Туман плывет, как мрак на мрежи,
  И даль молчит: зачем все реже
  По нивам станы деревень.
  
  Строка навязчива порой,
  Порой бездумна и фальшива.
  И лишь одна строка нелжива,
  Та, что повенчана с судьбой.
  
  ТЕМНОЕ ВРЕМЯ
  Жизнь, казалось, пряником была,
  Радости да благости сулила,
  И кнутом она же обожгла,
  Тучами все светлое закрыла.
  Каторга,
  Без проволок тюрьма.
  Заперты все наглухо дороги.
  Задарма
  Работай дотемна,
  В срок плати
  Все займы и налоги.
  Точит зубы острая нужда,
  Радио антихристом хохочет.
  Снова по сусекам лебеда -
  Горький, отрезвляющий кусочек.
  Общество сковала немота.
  Пастыри безглазы и безухи.
  Ходит по России темнота,
  Тычутся во тьму углов старухи.
  
  ПОВЕТРИЕ
  Еще страна не осушила
  Всех слез
  Сирот и матерей.
  Еще не убранными были
  Просторы раненных полей.
  Еще кто жил
  Был бит и ломан
  Засильем горя и беды.
  В бескормье падал скот
  И в доме
  Хлеба пеклись из лебеды.
  Зачем и кто -
  В бесстыдстве глума
  Иль по холопскому уму -
  Поветрье новое придумал,
  Писать посланья Самому?
  И лгать,
  Что быт достатком
  Прочен,
  Что чаша счастия
  Полна,
  Что, не познав
  Разрухи ночи,
  Живет родная
  Сторона.
  Что от того,
  Коль старый конюх
  Был дня осеннего
  Мрачней,
  Когда письмо
  Держал в ладонях,
  Скрипя резиной
  Костылей.
  И то не в счет,
  Что суть вопроса
  Ты постигал
  Уже потом -
  Тогда и ты -
  По-детски косо -
  Поставил подпись
  Под листом...
  Зачем и кто?
  Но нет ответа.
  Что было -
  Кануло в миру.
  Но было:
  Взрослые и дети
  Играли
  В странную игру.
  
  * * *
  Хам средь гама
  Не имет срама.
  В завсегдатаях своры
  Вор.
  Не по хламу пласталось
  Пламя.
  Выметали из изб
  Не сор.
  Спрос не с них сейчас -
  Их Сиятельств, -
  Почему вдруг.
  В душе сквозя,
  Бесконечной тропой
  Предательств
  Обернулась твоя
  Стезя?
  Отчего знавший труд свой
  Долгом,
  Как преступник злой.
  Шел в этап? -
  Это ты был тогда оболган,
  Как прельщенный подачкой
  Раб.
  Зло - корабль,
  Ну а кто матросил.
  Кто доносов
  Лепил словцо?
  ...Ледяные
  Бросает осень
  Листьев пригоршни
  Мне в лицо.
  
  ПРАЗДНИК 46-ГО
  Широкий стол, как карта мира,
  И красный лист календаря.
  И речь вождя в волнах эфира.
  И неуемное "ура!".
  А ты за стол с бедою-ношей
  Садись,
  И сердцу повели -
  Бесстрастным быть,
  И шесть картошин
  На пять доль
  Равных
  Подели.
  Потом, смутясь,
  Из доли пятой
  Добавь по дольке к четырем.
  И свято лги,
  Когда ребята
  Живым теплом заполнят дом.
  ...У войн свои к презренью вехи.
  Глубинней праздника печаль.
  Метели дат - как взрывов эхо.
  И календарь судьбы -
  Февраль.
  
  * * *
  Многих уж не стало из годков,
  Мужиков - поры нелегкой хватов:
  Умер, к борозде припав, Зернов,
  В снег упал, в обоз уйдя, Крылатов.
  
  Помнится, все было - как вчера.
  А дожди уж надписи стирают.
  На погосте тихие ветра
  Холмики покатые считают.
  
  - Как же? - прокричать бы.
  Не с руки:
  Что сказать в трудах на землю
  Павшим?
  Спят в земле мальчишки-мужики,
  Жизнь среди живых не дочитавши.
  
  НАД ПРОБЕЛОМ
  Зачарован твореньем своим,
  На аршин свой измеривши гласность,
  Тщится он -
  И себе и другим -
  Объяснить:
  Жизнь прошла не напрасно.
  Он теперь всех уверить готов,
  Что былое зияет пробелом,
  Но чтоб трех его пухлых томов
  Этой явью никак не задело.
  Пасовал, скажет, веря другим.
  Обходил, мол, закрытые темы,
  Знал, что был этот трюк проходным
  И в жрецы досточтимой богемы.
  Жизнь в томах, но не та, что глядит
  В совесть, скрыть свои боли не пыжась,
  Что сказать, может, слово велит -
  Лишь одно, -
  Чтобы истине выжить.
  Виноват, мол, не смог - не дано:
  Те, кто мог, уж из праха не станут
  Обвинять:
  Все тома на одно
  Слово муки душевной
  Не тянут.
  
  * * *
  Если ты не в свои сани сел, -
  Пересядь,
  Это еще не поздно.
  С чужого голоса пел -
  И это исправить можно.
  Забыл и не знаешь сам,
  Кто же ты,
  Живешь где,
  Чье носишь имя -
  Припомни,
  Не сожжены ведь еще мосты
  К тому, где ты мог быть сыном.
  Но если ты, перепутав все,
  Где имя, дом, путь - чужое,
  Распять это мнишь,
  То распни свое,
  В покое оставь иное.
  
  КЛАД В ДУШЕ
  У покосившейся избушки,
  В тени развесистых ракит,
  Менял утиль на погремушки
  С веселой шуткой инвалид.
  
  Старье и хлам ложились в груду,
  Сошлось к избушке все село.
  И кто-то крикнул в шутку:
  - Люди!
  Сдавайте ложь, сдавайте зло.
  
  И люди шли, не торговались,
  Все обветшавшее несли,
  Друг другу встречно улыбались.
  Как будто в душах клад нашли.
  
  ЛЮБОВЬ К ЗЕМЛЕ
  Любви к земле никто не учит,
  Но живо в сердце с малых лет:
  Едва рассвет прорежет тучи -
  В густой росе проляжет след.
  
  Ты замирал, когда с восхода,
  Стирая тьмы немую вязь,
  На пробудившиеся всходы
  Заря безудержно лилась.
  
  С тех давних дней, как тихий голос,
  В твоей душе звенит струной
  Созревших нив высокий колос,
  Как отзвук радости самой.
  
  Теперь вглядись, проникнись болью
  К земле заброшенных полей:
  Каким трудом, какой любовью
  Ты в этот час ответишь ей?
  
  ПОЛЕ
  Этот голос мне близок и дорог -
  Так звенит колос спеющей ржи
  Над тропинкой, что плавно на взгорок
  Меж стеблями, петляя, бежит.
  
  Дай мне, поле, в предстрадную пору
  Наглядеться на дали твои,
  Освежи мою душу простором,
  Ароматом хлебов напои.
  
  И напомни, сквозь всполох заката,
  Как страду обрывала судьба,
  Сколько раз уходили в солдаты
  Землепашцы твои от тебя.
  
  Сколько их, опаленных войною,
  Полегло, не вернулось назад:
  Не буран прошумел над тобою -
  Похоронок густой листопад.
  
  Но твоя неприметная сила
  Вдовье сердце лечила без слов.
  И зерно золотое дарила
  Сыновьям, потерявшим отцов.
  
  Лихолетья нелегкую долю
  Разделило ты с нами сполна.
  С этих дней и с тебя, мое поле,
  Мне открылась родная земля.
  
  ШЛИ КОНИ
  Да вот, он -
  Хоть слева, хоть справа
  Взгляни -
  Тот тесовый навес,
  Где всюду высокие травы
  И тут же ленок-долгунец,
  Где я на затесах сарая -
  Поверх хомутов и вожжей, -
  Как длинную повесть, читаю
  Знакомые клички коней:
  Вот Верный
  В соседстве с Задором,
  Ударник, Планета, Волна...
  Кто знал,
  Что совсем уже скоро
  По миру ударит
  Война?
  В строй - Верный,
  Планета - в обозы,
  Двужильный Ударник - в хомут...
  Сквозь голод, сквозь смерть и морозы
  Не все эти кони пройдут.
  Не все...
  Но сквозь вьюги, сквозь беды,
  Изведав труды и бои,
  Шли кони,
  В сказанье Победы
  Вписавшие клички свои.
  
  ЧАЛЫЙ
  Заметает вьюга стены.
  У дверей ведет возню.
  На конюшне в ясли сено
  Задаю на корм коню.
  
  Чуть мерцает свет под лазом,
  Робко падает снежок.
  Конь косит сторожко глазом.
  И, признав, негромко ржет.
  
  В травах - росы тихой ночи,
  Запах ветра, солнце дня.
  Две травинки, самых сочных,
  В чалой гриве у коня.
  
  Помнит он, как мы косили
  Эти травы по утрам,
  Как на подволок свозили,
  Закопнив, по вечерам.
  
  Тихо, сонно. Вьюга пашет
  Снег в сугробах, в окна бьет.
  Чалый челкой чалой машет,
  Сено хрусткое жует...
  
  КАРИЙ
  Куролесят по округе
  То поземка, то пурга.
  Эх, запрячь бы в сани вьюгу
  Вместо хилого Карька.
  
  Распушили б ветры гриву
  У задорного коня,
  Полетел бы всем на диво
  Он в упряжке у меня.
  
  С горе-горкой были б квиты
  Мы давно с ним без забот.
  - Дай-ка, конь, свое копыто:
  Надо сбить намерзший лед.
  
  Стой-постой, давай поправим
  Воз да в горку по шажку
  Сани шаткие направим
  По сумету - по снежку.
  
  Где ногой, а где копытом,
  Но задержим ход назад:
  Всем в войну, браток, не сыто,
  Все в войну не сладко, брат.
  
  Вот и все! Чего ж ты, Карий,
  Все не шел, вертел башкой?
  Это вьюгам: тары-бары,
  Дело, друже, нам с тобой.
  
  КУПАНИЕ КОНЕЙ
  После жесткого летнего зноя,
  Скинув майки, на полном скаку,
  К конским гривам прильнув головою,
  Вся ватага влетает в реку.
  В звонких струях мелькают ладони.
  В тучах брызг закипает возня.
  И, блаженствуя, фыркают кони,
  Удилами уздечек звеня.
  Будто в танце, кружась под скребками,
  Кони воду, вздымаясь, дробят,
  Теребя благодарно губами
  Загорелые плечи ребят.
  Легкий полог ночного покрова
  Наплывает с притихших полей...
  Над рекой - еле слышимый говор
  Да негромкое ржанье коней.
  
  СТИХИ РУСТАВЕЛИ В СОРОК ВТОРОМ
  Усевшись в кружок вечерами
  В избушке, где выстужен дух
  Промерзшими круто углами,
  Читали мы Пушкина вслух.
  
  За окнами вьюги гудели
  И таяло пламя свечи,
  Поэму Шота Руставели
  Мы снова читали в ночи.
  
  И лихо и голод средь сказок
  Снося, мы за прозу брались.
  Нам нравились Мамин и Вазов,
  Некнижною знавшие жизнь.
  
  Прошло это время, метели,
  Как прежде, метут под окном...
  Напомнят стихи Руставели
  О давнем, о Сорок втором.
  
  НАБАТ
  Конь рухнул в заносе отлогом
  И ломко, с надрывом, заржал.
  - Мы, кажется, сбились с дороги, -
  Я женщине тихо сказал.
  
  Безжалостней вьюга завыла,
  Тревогой надвинулась ночь...
  Но женщина молча решила
  Без страха беду превозмочь.
  
  Мы подняли, сладя с подпругой,
  Коня. И, судьбы не коря,
  Вновь шли сквозь сумятицу-вьюгу,
  Встречь ветру дорогу торя.
  
  Мы сгинем, казалось порою,
  В ночи, не оставив следа.
  Металась погибельным роем
  В расколотом мире беда...
  
  Под утро нас вывел из ада
  Набатный, спасительный гуд.
  И конь, замерев у ограды,
  Все слушал, как звуки плывут.
  
  ВЕТЛА
  Ты прав;
  Похвально откровенье.
  Но не брани, что не светла,
  Не говорлива за деревней
  В снегу увязшая
  Ветла.
  Ее невзгод никто не мерил,
  Никто ее не защищал,
  Когда мороз, лютуя зверем,
  Над ней, замерзшею, трещал.
  Она тогда свою открытость,
  Собрав крупицами тепла,
  В своем стволе полузабыто.
  Как вздох, последний,
  Берегла.
  ...Еще ей петь,
  О чем не пелось,
  Порой счастливой
  Дорожить,
  Не осуди ее за смелость
  Самой собой
  В невзгодах быть.
  
  ХЛЕБОРОБ
  Неслышно встал
  И тихо вышел,
  И в ночь
  Калитку распахнул.
  Звезде,
  Искрящейся над крышей,
  Взглянув на небо, подмигнул.
  Мол, мне пора,
  Ведь ждет не кто-то,
  Сама страда -
  Хлеба косить.
  На то и есть она,
  Работа,
  Чтоб до зари
  Людей будить...
  Он хлеб растит -
  Такая доля,
  И ото сна
  К трудам спешит:
  Ведь он не сам себе,
  А полю
  Все эти дни принадлежит.
  Он знает цену
  Хлебной ниве
  С крутой поры
  Военных лет,
  Когда ботву
  Свеклы с крапивой
  В домах варили
  На обед.
  Он помнит все,
  Ему знакомы
  Тоска, и боль,
  И дум разброд,
  Когда ни крошки хлеба
  В доме
  И мать
  С постели не встает...
  Он будет жить
  На дальнем стане.
  Он должен знать,
  Идя домой,
  Что горьким
  Хлеб его не станет,
  Не обернется
  Лебедой.
  
  ДЕРЕВНЯ
  Антенн тоскующие слеги,
  Метели ломкие слова.
  Деревня...
  Крыши из-под снега
  Летят, как ввысь тетерева.
  К крыльцу, как пес на добрый голос,
  Тропинка-ниточка бежит.
  В сарае старом санный полоз,
  Как бивень мамонта, лежит.
  Наш хлеб - заботы и тревоги:
  Не поспеши, не прозевай.
  Большое солнце за порогом -
  Как на скатерке каравай.
  Живет, хранит луга и реки
  Деревня, нивы золотя.
  Деревня, падчерица века
  Земли любимое дитя.
  ДЕРЕВЕНЬКА
  Здесь когда-то стояла береза -
  Молодая тростинка земли.
  А вокруг, как снега от мороза,
  Опушась мягко, травы цвели.
  Здесь ветра в тихий час затевали
  Танец зорь, над лугами струясь.
  Здесь крестьяне свой хлеб добывали,
  Поклониться земле не ленясь.
  Здесь любовь, как весна под окошком,
  Проходила, сердца бередя,
  И звенела гитара с гармошкой
  За любовь эту, споры ведя.
  Все живым было, дух запустенья
  Не витал, как постылая мгла,
  До тех пор, пока здесь деревенька
  Частью этой округи была.
  
  * * *
  Затихает пурга усталая,
  Замедляет в сугробах бег.
  В чистом поле избушка малая
  Как пичуга упала в снег.
  Поломало ее, помыкало
  Стужей-зноем, войной-бедой.
  Пыль дорог от обувки лыковой
  Во дворе проросла травой.
  Ей взгрустнуть бы, да нет товарища.
  И слезы, чтоб заплакать, нет.
  Две тропинки:
  Одна - на кладбище,
  А другая - на белый свет.
  Ночь то мраком дохнет, то холодом.
  Над веретьями звезд лучи.
  И огни снегового города -
  Будто волчьи глаза в ночи.
  
  ПРЕДЗИМЬЕ
  Всего еще, кажется, вдосталь
  Траве: и росы и тепла.
  Но нет, не прибавила в росте -
  Осталась такой как была.
  
  Была, но такой ли? Над лугом
  Не та у нее уже стать:
  Под ветром не гнется упруго,
  А клонится, чтоб не упасть.
  
  Не так ей когда-то смеялось,
  Ее так торопилось - жилось.
  В грозу воедино сплеталось
  И снова под солнцем цвелось.
  
  Теперь... Да ее ли забота
  За все, что вокруг отвечать?
  Стоять и стесняться чего-то,
  Чего ей не надобно знать.
  
  Молчать ей, обманчивой синью,
  Дышать, как герани в окне...
  Трава понимает: предзимье -
  И дума ее о весне.
  
  СЕЛО УГОР
  Холст луга с заводью широкой,
  Карнизы зелени густой.
  Речных судов негромкий рокот.
  И неуемный солнца зной.
  Травы и влаги чародейство.
  Цветных стрекоз трескучий лет.
  С протоки к озеру семейство
  Цепочкой уточка ведет.
  Село Угор.
  Под небосводом
  Две тайны - жизни и земли.
  И вечный странник,
  Штрих природы,
  Знак бесприютства -
  След в пыли.
  
  * * *
  Все деревни тут - Высоково,
  Боровое, Верхний гуд,
  А в полях хвощи с осокою,
  Хлебный злак тесня, растут.
  Здесь, над взгорком да калиною
  Вставши рядом, зори ткут
  В небе просинь журавлиную,
  Реки тут исток берут.
  Север тут, где над криницами -
  Солнце в небе да звезда.
  В перелет летят станицами
  Гуси-лебеди сюда.
  Нить проселка, лес каемкою,
  Крик казарки в высоте...
  Есть большое что-то, емкое
  В этой древней простоте.
  
  * * *
  Как в доме, тут все под рукою.
  Тут быт по-домашнему прост.
  Бредет через поле босою
  С пригорка ватажка берез.
  Здесь рядом с тобою, как в сенях,
  Бадейкой, -
  Святец родника.
  Тут лес за рекой -
  Как простенок,
  Где рядом, в окне,
  Облака.
  Здесь сеять хлеба.
  Будто слушать
  Напевы родной стороны,
  Наполнив
  И высветлив душу
  Живым дуновеньем весны.
  Трудиться здесь -
  Знать вес поверья.
  Преданья
  О жизни такой,
  Где ключ и к добру
  И к доверью
  Родится на ниве простой.
  
  ОБМОЛОТ
  Ходит солнце по небу
  Над ометом крутым.
  От снопов, как от хлеба.
  Пышет жаром печным.
  
  На девчонке обнова -
  Белый цвет в голубом.
  Серебрится полова
  На платочке цветном.
  
  Кони в приводе ходки.
  Солнце к полдню - впритык.
  Веселее, молодки, -
  Подзадорил старик, -
  
  На работе проворной
  Нелегко устают!
  Как кузнечики, зерна
  Под ногами снуют.
  
  Это быль или небыль.
  Или праздник забот:
  Запах зноя и хлеба -
  На полях обмолот?
  
  СТРАДА
  Солнце жжет, ярким всполохом слепит
  Блесткой медью стекая в пруды.
  Слышу в звоне колодезной цепи
  Животворную песню воды.
  Спит деревня, тиха и безлюдна,
  Как в морозности лунных ночей.
  Как под жарким экватором судно
  С парусами, обвисшими с рей.
  На полях машут крыльями жатки
  Под гуденье трудяги-шмеля.
  Обжигает безжалостно пятки
  Прокаленная солнцем земля.
  Если жажда средь ночи вселится, -
  До рассвета, минуя года,
  Вместе с детством мне вновь будет
  Лето знойное, в поле - страда.
  
  ЗЕМЛЯ
  По лесу - хвои иголки.
  Да ветер в полях - босяк.
  Меж нив и лугов проселки.
  Разбросаны так и сяк.
  Париж далеко и Осло,
  Чуть ближе Москва,
  Зато
  Деревни и села
  Возле
  Речушки
  Стоят, светло.
  Овражки,
  Дома простые.
  Где - выгон,
  Где - в ивах пруд.
  Не Бог весть места какие.
  Но люди живут и тут.
  - Земля, - говорят, -
  Землица -
  При хуторе, при селе,
  Забросишь ее -
  В столицы
  С собой не свезешь в узле.
  
  ДАЛИ
  Объехав все стороны света,
  Изведав все грани судьбы,
  Однажды поймешь, что планета
  Тесней деревенской избы.
  Потом это будет,
  Нескоро.
  Пока же
  В душе твоей, свеж.
  Дух странствий
  Ворочает горы
  Порывов, стремлений,
  Надежд.
  Дом тесен.
  Все помыслы - в далях.
  Там ты, возродившийся, сам.
  От чувства до выплавки стали -
  Все, все зарождается там.
  Смятен ты...
  Но даль для кого-то -
  И этот,
  Твой край,
  Где живешь
  Все дело лишь в точке отсчета.
  И это ты тоже поймешь!
  
  
  * * *
  Неуютные,
  Скучные долы.
  Чахлый ряд
  Задремавшей лозы.
  Серый тополь,
  Продрогший и голый -
  Белый голубь на фоне грозы.
  День убог
  И до зябкости жалок,
  Как в ночи придорожный туман
  На пространстве,
  Стесненном и вялом,
  Одинокий заброшенный стан.
  Быть дождю
  Или снегу -
  Не лету,
  Не грозе
  Над юдолью немой.
  Даже тучи
  От зябкости этой
  Прочь куда-то
  Летят стороной.
  Но, увы,
  Тополя не летают.
  И ничто
  Тут отлета не ждет:
  Эти долы
  Доподлинно знают -
  Человек
  Их когда-то найдет.
  
  ДОЛГИЙ ПУТЬ
  Хлебный квас да горбушка ржаного
  Каравая, что в ночь испекли.
  И опять мерный ход вороного
  Над пластом истомленной земли.
  
  Гукнет даль, деловито пичуга
  Взад-вперед, озаботясь, порхнет.
  Словно вешние токи, от плуга
  В тело сила земная течет.
  
  Долог путь. От избы ли, от сакли
  Через жизнь, через труд, через век -
  Сколько верст, если вдуматься, так вот
  По земле ты прошел, человек?
  
  Солнце жжет все сильней, но не зряшен
  Этот труд нескончаемым днем:
  При делах, при земле землепашец.
  Значит, сила земная при нем.
  
  ОБЛАКО НАД ПОЛЕМ
  Запавшая в душу картина -
  Как голос из детского сна,
  Где в небе курлык журавлиный
  Да просинь без края и дна.
  
  Проселки сбежались к деревне,
  Постройки стеснились к реке.
  И облако странником древним
  Над лугом плывет вдалеке.
  
  Не слепок с негрешного рая,
  Что вечно от бед отвращен,
  А плоть до росинки земная -
  Тот край, что родным наречен.
  
  Поля его жгли неуроды,
  Напасти теснились гурьбой,
  Но были и светлые годы,
  Что тьму заслоняли собой...
  
  Заботою дума задета.
  Не в суетность память ведет:
  По кромке ненастного лета
  Забытое поле бредет.
  
  НЕБО
  Как бы мы себя ни вознести,
  Как бы человек прекрасен не был.
  Светлое ведь есть и у земли -
  Синее безоблачное небо.
  
  Как оно над вербами весной
  Слушает влюблено птичий голос.
  Как в нолях распахнуто на колос
  Смотрит васильковой глубиной.
  
  От земли у неба красота.
  Мы, взлетев за тучи, видим небыль:
  Небо без земли - уже не небо -
  Скучная, немая пустота.
  
  Небо - по-над нами и вдали,
  Спелым отороченное хлебом.
  Как ты широка, душа земли -
  Синее безоблачное небо.
  
  * * *
  Может, было это глупо,
  Но в душе наш предок нес -
  Выше скарба - неба купол,
  Купол света, солнца, звезд.
  
  Знал и сам я: если серо,
  Сыро, дико - лучший груз -
  В незапятнанное вера,
  В небо ясное и в Русь.
  
  Как кому: в ином потребу
  Видел тот, кто сделав трап,
  В душу влез и выгреб небо,
  Чтоб туда задвинуть скарб.
  
  МУЗЕЙ ТЕОРИИ
  Едешь с утра до вечера:
  Поле, угор, ложок,
  Старой избы скворечина,
  Тополя говорок.
  Снова - луга и выгоны.
  Пусто. Лишь клена сноп.
  То ль тут жильцы не видимы,
  То ли всех смел потоп.
  Немо. В музей истории,
  Как от троянских стен,
  Тихо ушла теория
  С сельских трибунных сцен.
  
  ЗАМОЛКШИЕ СЕЛА
  Ушла поэзия с полей,
  Как хоровод с лужка за тыном.
  Уже не строит соловей
  Гнезда под ветхою рябиной.
  Ушла мечта, измаяв грудь,
  Дав жизни меньше, чем порушив.
  Скрипят ветра:
  Без правды путь,
  Где в шорах ум,
  В изгоях души.
  Где соловей - теперь репей,
  Где хоровод - полынь седая.
  Ушла поэзия с полей
  Замолкших сел не окликая.
  
  НА ОТШИБЕ
  Эта кузня пустует давно:
  Не весна и не две отшумели
  С той поры, как потухло горно.
  Отпылав в ее ковальском теле.
  Сбита дверь.
  - Хлам, -
  Уронит бурьян.
  - Тлен и прах, -
  Бросит походя ветер.
  - Быть собой на Руси -
  Не изьян:
  По дорожке - и доля, -
  Ответит.
  Скинет сонь,
  Будто двинет углом:
  Мол, встряхнись!
  Дело ковалей - вечно.
  И горно ворохнется огнем.
  И меха вздымет мощное нечто.
  
  * * *
  Двое вас всего ты и Русь.
  Но и это уже не мало.
  Потому среди дел не трусь.
  Если сердце к трудам позвало.
  
  Возрождать время дом и сад,
  И село поднимать средь пашен.
  В поднебесии пусть парят
  Купола храмов, прежних краше.
  
  В чем забота Руси, спроси
  У своей же души прилюдно...
  Снова матерью быть Руси,
  Быть сестрою - в работе трудной.
  
  ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР
  Отдыхай, конь, свершен без урона,
  Без надсады и пагубы труд,
  Выступай из потертых постромок,
  Отряхни с чалой гривы хомут,
  
  Погуляй, конь, по вешнему лугу,
  Окунись в молодые ветра,
  Распуши гривы спутанной вьюгу,
  Заблудись в тишине до утра.
  
  Завтра, конь, праздник сельского быта -
  Страдных дней долгожданный венец:
  В челку - бант, пыль дорог - под копыта,
  Под дугу - озорной бубенец.
  
  Так все, конь:
  При земле не бедуют,
  Если труд наш и воля при ней.
  ...Лишь бы Русь как вдову молодую
  Не смутил черной чарой злодей.
  
  СМУТА
  Уже палач приписан к плахе.
  Уже кровавый начат пир.
  Уж в градах Русь - единым махом
  Сселяли с тронов и квартир.
  Уж счет открыт для новой спеси.
  Уже к другим приписан трон.
  
  А Русь глубинная по весям
  Все сеет-жнет, да стелет лен.
  Все недосуг: не завариха
  В умах,
  Страшит -
  Пустой сусек,
  Хоть всяк уж знает.
  Будет лихо:
  Бич смуты гнет, ломая, всех.
  
  СЕДАЯ РУСЬ
  О Русь,
  Земля твоих полей
  Испещрена в боях,
  Как латы:
  У стен
  Твоих монастырей
  В ночи стоят
  Чужие рати.
  Уж брошен клич!
  За честь твою
  Встав насмерть,
  В пламени заката,
  Редея, рубится в бою
  С врагом
  Дружина Коловрата.
  Уже вознес возмездья меч,
  Сказал свой сказ
  Вороний камень,
  Уж за Днепром,
  Дымя кострами,
  Стоит ночным дозором
  Сечь.
  Седая Русь,
  Твоя ль вина,
  Вина ль печальной молодухи.
  Что лишь рождался сын -
  Война
  Была уж тут,
  Как повитуха?
  Душа не радостью полна.
  Печаль да грусть -
  Судьбы обнова.
  На час -
  Победный хмель вина,
  Навек -
  Слезы вселенской вдовам.
  О Русь,
  Чертой твоих границ
  В веках прошли
  И быль, и небыль.
  Как отзвук битв минувших.
  В небе -
  Ночные всполохи
  Зарниц.
  
  СМЕРТЬ СКИФА
  Кони шли иноходью,
  Смутясь,
  Пыль с копыт, не пыля опадала:
  Умер вождь.
  Кровь из раны лилась,
  Битва в нем еще бурей блуждала.
  Не гремели ни меч и ни щит.
  Лишь сердца бились часто и глухо:
  Был не скиф нынче в битве убит,
  А творец их победного духа.
  На заре, под вечерней звездой,
  Первой свет в травы бросившей синий,
  Холм простой, от печали немой,
  Тело дерзкого воина принял.
  Холм в степи...
  Только ветер с травой
  Да звезда в небе -
  Память о рати.
  Холм печали и славы былой -
  Сказ о взлете златом и закате.
  
  ВТОРОЙ И ТРЕТИЙ
  Грех не велик,
  Когда в пути
  Уставшим
  Встречный не поверит:
  - Да тут рукой подать, -
  Заверит,
  Ткнув в кромку неба
  Позади.
  И не беда,
  Когда второй
  Не ту тропу в пути
  Укажет:
  - Да мало ль троп-то этих, -
  Скажет, -
  Ступайте смело
  По любой.
  И третий может обмануть,
  На шаткий мост
  Направив встречных.
  А им бы надо отдохнуть -
  Они вперед идут беспечно.
  С трудом.
  Но тропы разберут
  И шаткий мост
  Преодолеют.
  - Вот стрекуны, -
  Посожалеют
  О тех,
  Что так искусно лгут.
  Поймут,
  Что сами с изначал
  Шли в никуда,
  Себя уверив.
  Что где-то есть
  Кисельный берег,
  Который блага б источал.
  Обычный берег тут -
  Под стать
  Тебе,
  Косцу и хлеборобу.
  Стряхни с плеча
  Привычно робу:
  Пора косить,
  Пора пахать!
  Возделай поле
  И взрасти
  Хлеба.
  Земля - всему начало.
  И путь один -
  К трудам.
  Как шалость
  Судьбе урок ее прости
  
  ТЫ ДА Я
  Ты да я -
  Мы ведь тоже народ,
  Ведь и мы -
  И в труде, и в заботе...
  - Не народ еще, -
  Время речет, -
  Если жизнью унылой
  живете.
  Из веков, как из мрака,
  Народ
  Прорастал,
  Не ропща на судьбину,
  Шел он там,
  Где никто не пройдет,
  Погибал - и не раз, -
  Но не сгинул.
  Песни пел он,
  Когда бы не петь,
  А рыдать,
  Заплутавши в недоле, -
  Так хотелось,
  Чтоб слово звенеть
  Научилось
  О счастье и воле.
  Не умел он без радости
  жить.
  Не любя,
  Слов усталых не слушал
  Лишь затем, чтобы так
  полюбить,
  Что коль вырвешь любовь
  То и душу.
  ...Нет тех дум,
  Что не думал народ,
  Нет пути,
  Что народу заказан,
  Нет и тьмы,
  Где тропу не пробьет
  К свету дня
  Его ищущий разум.
  
  КРЕСТЬЯНСКИЙ ПОСТ
  Сколько о селе ни говорим,
  До сих пор "мильонами" сорим...
  А крестьянин, пахарь,
  Кто же он?
  Он - и пчеловод, и агроном.
  В плотниках он тоже побывал,
  Шубы шил, да валенки катал.
  Дом, сарай построит
  Кто ему?
  Выходило - надо самому.
  Выткать холст - на робу, на портки.
  Сделать к роднику в ложке лотки,
  Сани изготовить, разный скарб
  (Чтоб потом навлечь побольше кар?)
  По зиме - на стужу да в обоз:
  Кто и что, когда ему привез?
  Нынче вот привозят через раз,
  Сам он в этом деле приугас.
  Что уж и осталось от него
  Истинного, с думкой, своего -
  Вечного, как нива, как покос?
  ...Пост крестьянский издревле непрост.
  
  КОРЕНЬ ДУХА
  Покорись, говорили ему.
  Он же в духе лишь правое видел.
  И ушел он за светом во тьму,
  В лес глухой. Никого не обидел.
  Он вериги на чресла надел,
  Леденил себя, жег комарами,
  Дух, ничтоже сумняшесь, слабел,
  Кровь стучала в виски топорами.
  Помирать уже лег: поделом,
  Если дух больше телом не правит.
  Но восстал дух: Россию кнутом
  На колени никто не поставит!
  Снова рвал мох с каменьев, что пух,
  Спал на глыбах, стеная от боли.
  Перерос в убеждение дух,
  Убежденье - в несломленность воли.
  Коли так - плоть, дрожа, не дрожит,
  Не загинет в день смутный и черный.
  Испокон и Россия стоит
  На своем, на несломленном корне.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"