Дождь и ветер как будто сговорились в своём безумстве, не желая нас отпустить из плена. Наш промокший кораблик мутузил пристань уже свободной кормой, а на баке еще возились со швартовами два матроса с говорящими именами Пузырь и Лапоть. Первый был невероятно толстым, а второй -- с разбегающимися в стороны глазами, что придавало ему глуповатый вид.
Провожавших было немного: большинство разошлись сразу же после торжественной речи губернатора, а те, кто остались, придерживали капюшоны и молча ждали. Среди них была и Гайка, единственный человек, который прощался сразу с двумя близкими людьми. Она часто вытирала рукавом лицо, на котором слезы мешались с дождём.
Её отец, огромный и неповоротливый профессор Вязь, стоял рядом со мной на корме и вглядывался в смутно видневшуюся за стеной дождя Гайкину фигурку. Страдающий от сильной близорукости, едва ли он мог что-нибудь толком рассмотреть, вечно запотевающие же очки он не надевал из принципа.
Молча и несуетно убирали музыканты нашего оркестрика начищенные по такому случаю инструменты. Помогая друг другу, заворачивали их в мешковину, совали в просмоленные мешки. Тяжелее всего приходилось старичку, чуть не плачущему от капель, попадающих на кожу его громоздкого барабана, по-моему, называемого "турецким". Ассистенты разбирали стационарные зонты, складывали оборудование на тележку.
Вот, наконец, зачакал наш дизель, оттаскивая задним ходом корабль от пристани. Медленно-медленно отходили мы от родного берега, описывая на реверсе пологую кривую, пока не дали "полный вперед" и не повернули в открытое море. Долгий басовитый гудок, рванувшийся было от корабля, потерял над водою силу, запутался в косых дождевых струях, задохнулся в сыром воздухе. Пристань с затерявшейся среди кучки других людей Гайкой начала бледнеть, расплываться, уходить от нас все дальше и дальше. Дождь все гуще клал свои серые штрихи на берег, затирал, замазывал перспективу, пока вся она не закрылась непроницаемо-угрюмой пеленой.
Когда мы с профессором спустились по крутой лестнице и вошли в кают-компанию, оказавшись неловкими и чужеродными в ее электрическом комфорте из-за мокрых дождевиков, там находился почти весь списочный состав экспедиции. Не было только капитана Причуды, решившего отстоять первую вахту на мостике, и Пузыря, назначенного рулевым.
-- Господа, -- начал профессор, расстегивая и снимая плащ, -- имею честь представить вам своего младшего коллегу Шляпу, ботаника по специальности. Мое прошение на имя губернатора было удовлетворено, но о его включении в экспедиционные списки стало известно всего лишь два часа назад...
-- А я до сих пор не совсем понимаю, зачем нам ботаник? -- не дал договорить профессору сидевший в дальнем углу комнаты человечек с маленькими глазками. -- Из-за вашего протеже, профессор, мы лишились повара, которого теперь придётся всем по очереди замещать!
Ещё не успев раздеться и присесть, я уже был готов броситься в бой, но Вязь придержал меня.
-- Вы, господин Махорочник, иногда поразительно узко мыслите! С экспедицией связаны серьезные планы. По расчётам господина Платоника, избранное направление движения - зюйд-зюйд-вест - должно вывести нас к материку наиболее коротким путём.
Старик умело завладел аудиторией, сумев привлечь к себе внимание даже смешного Лаптя.
-- Если, даст Бог, -- продолжал он, -- мы попадём на Большую землю, ботанический материал сможет не только помочь пролить свет на проблему Апокалипсиса, но и облегчить решение продовольственной проблемы. Вам как, парниковые огурцы с редиской еще не надоели? Поди, и хлебушка свежего иногда хочется, а не галет пополам с отрубями?
Профессор глянул на меня и вернулся к теме.
-- Я всего лишь знаток иностранных языков и истории. Вы, Махорочник, замечательный организатор-снабженец и, мне кажется, в перспективе блестящий дипломат. Но вы хоть что-нибудь понимаете в отличиях однодольных растений от двудольных?
Снабженец буркнул что-то вроде "не меньше вашего", но профессор игнорировал реплику.
-- ...Далее. Наш уважаемый капитан и матросы крайне полезны в море, но только в море. Но что они будут делать на земле?
--
Пьянствовать, -- обронил Сухарь.
Я помнил этого офицера ещё по предвыпускным военным сборам и обрадовался, как старому знакомому. Пусть ему и не удалось вбить в наши гуманитарные головы Устав караульной службы, но он хотя бы не изнурял наш курс двухмильными марш-бросками по заболоченной местности, подражая майору Кожемяке. Вполне вменяемый человек, не сразу и заподозришь армейца.
Профессор покосился в сторону Лаптя, но тот вертел головой по сторонам и не думал обижаться на последнюю реплику.
-- Недалеко от истины, -- кивнул старик и снова повернулся к Махорочнику. -- Вот, кстати, господин Сухарь известен в качестве непревзойдённого специалиста по оружию. Для него наша безопасность - четко поставленная и единственная задача. Доктор Флюгер...
-- А что доктор Флюгер? -- отозвался сам названный, изможденного вида человек с желтоватой кожей лица, выдающей наличие печеночных проблем. -- Если хотите знать, я за вашу безопасность отвечаю не меньше Сухаря с его "налево-кругом"!
-- Конечно, -- подхватил Вязь, -- без вас ни в плавании, ни на материке не обойтись. К тому же ваше увлечение антропологией... Но кроме теоретических исследование, должна быть и практическая польза от нашей экспедиции - потому и советник Палка меня поддержал. Рис, если только его удастся отыскать коллеге Шляпе, и один сумеет окупить все затраты. Но нужно суметь его идентифицировать!
-- Была бы земля - можно и без риса обойтись! - скривился Флюгер. - Может, и нет никакого материка, может, мы одни остались во всем белом свете!
-- Не согласен с доктором, -- подал голос Махорочник. - Этого не может быть, чтобы людей не осталось. Мы выжили - почему другим этого не повторить?
Профессор с благодарностью на него посмотрел и даже чуть старомодно поклонился.
-- Мы должны верить в лучшее, - заключил он. - Верить и надеяться. Иначе не было смысла затевать наш поход!
Наверное, тогда профессору удалось кого-то убедить. Кого-то, но не меня. Сам я до крайности сомневался, что мы достигнем берега, а уж во встречу с другими уцелевшими не верил совсем. Если бы не обещание, данное мной Гайке, никогда бы не решился участвовать в этой безумной затее. Но здесь ее отец. И к тому же, как ни крути - он мой первый учитель.
Сейчас, когда старика уже нет в живых, я понимаю, что на самом деле он вовсе не горел желанием включать меня в состав экспедиции. Ему было бы спокойней знать, что кто-то там, на далеком дождливом берегу позаботится о его дочери, поддержит ее и прикроет от жизненных невзгод. Но с одной стороны на него давила сама Гайка, с другой, я развил невероятную для себя деятельность, рисуя в письмах на имя губернатора и его советника по сельскому хозяйству фантастические перспективы обнаружения зерновой культуры, способной произрастать в условиях переувлажненных почв. К месту и не к месту цитируя труд Масанобу Фукуоки, чудом сохранившийся с допотопных времен, мне удалось сойти за энтузиаста и заручиться их поддержкой. Обращение к властям колебавшегося профессора решило всё - и вот я здесь.
Дискуссия увяла. Первым с места поднялся Флюгер.
-- Будет время, -- сказал он, -- я проэкзаменую нашего студента на знание кое-каких новых теорий. Как-никак, я тоже гуманитарий!
Почти одновременно с доктором откланялись и Сухарь с Лаптем.
После их ухода в кают-компании надолго повисло молчание. Было слышно только, как по крыше надстройки гулко молотят дождевые капли. Вязь занял подобающее своей должности место во главе стола. Забираться к нему на стул, демонстрируя близость к его семье я не решился, потому уселся на соседнем.
-- Когда-то давно, до Потопа и прочих катаклизмов, -- наконец, произнёс профессор, -- люди спасались от скуки музыкой. Радиоприёмники, магнитофоны были в каждом доме. Конечно, мне не удалось застать этого времени, но зато я слышал рассказы деда. А тот передавал услышанное от прадеда - уж через руки того-то прошло огромное количество этой аппаратуры. Он был радистом, знаете ли... Была в прежние времена такая специальность.
Старик помолчал, давая оценить невероятность такого факта, и в дальнем углу тотчас зашевелился Махорочник.
-- Позвольте, профессор, а чем они занимались? -- спросил он.
-- Резонный вопрос... Но в те века эфир был полон различных радиоканалов. Не знаете, что такое эфир и радиоканалы? Не мудрено. Эфир - окружающее нас свободное пространство. А радиоканалы - вроде звуков, но только неслышных человеческому уху. На одном конце земли человек мог говорить и даже петь, а на другом - его голос раздавался из специального устройства, называемого радио. Сам я радио не слышал, но в приемнике, доставшемуся от деда моему отцу был еще и проигрыватель дисков. Мои сверстники гоняли во дворе футбольный мяч, а я четверти напролёт слушал медленную и печальную музыку, звучащую из него. Моими друзьями были давно умершие певцы, и их французские, английские и испанские песни. Они стали и моими учителями, ведь до транзистора я знал эти языки только по книгам. А потом... потом музыкальные диски один за другим начали приходить в негодность и переставали звучать... Ветровые электростанции давали нам достаточно энергии, но радиопередатчик со смертью деда вскоре окончательно вышел из строя, а с ним пропала и последняя надежда на связь с Большим миром.
-- Приемник, кстати, я забрал с собой, - добавил Вязь с виноватой улыбкой, - но работает он от пальчиковых аккумуляторов, а их уже лет тридцать, как не найти. Все когда-то выходит из строя, а уж такое тонкое оборудование...
-- Так ведь ваши диски испорчены? -- не понял я. -- Что же вы собираетесь слушать?
-- Эфир. Я ведь говорил вам: кроме дисков есть еще и радиоканалы. На Острове они пусты, но вблизи материка - чем чёрт не шутит!
-- А у меня, кажется, есть... -- сказал Махорочник и будто осёкся.
-- Что у вас есть? -- оживился профессор.
-- То, что вам нужно, пальчиковые аккумуляторы. Я тоже интересуюсь радиоаппаратурой, но с другой целью.
-- Тянет к технике? -- заулыбался старик.
-- Нет, всё сугубо меркантильно. Драгоценные металлы. Но прошу вас, господа...
-- А зачем, позвольте? Какой смысл?
-- У меня есть свои соображения, - туманно ответил Махорочник. - Если хотите, я могу выделить штуки четыре, но на сугубо конфиденциальной основе. Согласны?
--
Конечно! - с радостью согласился профессор. - У меня даже сохранилось зарядное устройство. Напряжение в нашей сети маловато, но, думаю, четверти за две мы их сумеем оживить...
Больше в тот день ничего интересного не произошло. После роскошного ужина с макаронами и тушеной рыбой в томатной заливке мы разошлись по каютам, которых было две. Гражданские устроились по правому борту, военные и морские - по левому. Постелив постель и забравшись под одеяло, я долго смотрел в высокий потолок, чувствуя раскачивание нашего судна на волнах и холодный сквозняк, поддувающий снизу по ногам - кровать оказалась коротковатой. Профессор, лежавший рядом, уже перестал возиться и, судя по ровному дыханию, начал задрёмывать, но я не удержался, высказав свою точку зрения.
--
Есть в акселерации и очевидные минусы!
--
Это какие же? - почти тут же отреагировал Вязь.
--
Мы вот вымахали за три поколения, и кровати предков, хоть и прочные, и служить могут не один десяток лет, стали нам коротки.
--
Значит, вы так понимание явление акселерации?
--
Как же еще? Каждое следующее поколение крупнее и выше предыдущего. Моим внукам предки и вовсе начнут казаться карликами!
--
Acceleratio, мой друг, означает вовсе не это, - с привычной назидательностью ответствовал профессор. - В переводе с латинского, данный термин значит "ускорение".
--
Бред! - фыркнул я. - Причём здесь ускорение?
--
Ничего не бред! - раздался в темноте голос Флюгера, как оказалось, прислушивавшегося к нашей беседе. - Завтра я вплотную вами займусь, сударь мой, я пока - давайте-ка спать!
Дискуссия увяла, так и не начавшись. Впрочем, убаюканный качкой, монотонным плеском волн за бортом и привычным шорохом дождя, я вскоре крепко заснул.
День второй, вторая четверть.
Еще до завтрака, когда я возвращался из душевой с влажным полотенцем на плече, меня перехватил в коридоре доктор. Судя по блестящим глазам и аромату, отнюдь непохожему на одеколонный, он успел спозаранку приложиться к флакончику со спиртом из корабельной аптечки.
--
Э-э... коллега, - начал он, ухватив меня за пуговицу, - вас-то я и поджидаю!
--
Да, доктор, - смирился я с неизбежной потерей времени. - Чем могу помочь?
--
Это я вам хочу помочь, любезнейший! - Флюгер чуть отодвинулся, пристально вглядываясь в мое лицо, однако за пуговицу кофты держался по-прежнему цепко. - Давеча вы затронули весьма щекотливую тему. А знаете ли, что двести тридцать два года назад губернатор Фрамуга запретил ее обсуждение?
--
Да? - растерялся я. - И что в ней криминального?
--
Этого я не могу вам открыть. Вы ведь ботаник, я правильно понял?
--
Абсолютно, - не скрыл я усмешки.
--
Тогда хоть что-то должны понимать и в генетике, - Флюгер сделал вид, что не заметил моего скепсиса, а, может, и впрямь не обратил на него внимания. - О генно-модифицированных продуктах слышали?
--
Приходилось читать, - сказал я. - Но ведь эти эксперименты проводились там, на Большой земле!
--
Отнюдь. Как раз на Острове располагалась одна из лабораторий. И опытное хозяйство у нее было. Вы же не думаете, что парники нам от отцов с дедами достались?
Я лишь пожал плечами. Мне и в голову не приходило задаваться такого рода вопросами.
--
Так вот, - продолжил доктор. - Как достоверно известно, главной темой опытов было как раз сокращение вегетативного цикла овощных культур. А что это значит? Это как раз и значит - ускорение. Именно то, что пытался втолковать вам вчера профессор.
--
Послушайте, - осторожно начал я, - все это крайне интересно, но не могли бы мы продолжить беседу в более удобном месте?
--
Да я почти закончил, - ухмыльнулся Флюгер. На желтом его лице с запавшими щеками улыбка выглядела особенно зловеще. - Задержу ваше внимание лишь еще на минуту!
Он подвел меня к трапу, по которому я не так давно спустился, и ткнул в его сторону рукой.
--
Что вы видите?
Я невольно покосился в указанном направлении.
--
Корабельный трап, - пришлось мне ответить. - Двенадцать ступенек, выкрашенных коричневой краской. Очень практичной, надо признать. Масляной, - добавил ехидно после секундной паузы.
--
Ага, ага... - закивал Флюгер. - Можете, как большинство островитян, всю жизнь ходить мимо и так ничего и не заметить.
Он вскочил на нижнюю ступень и отбил каблуками дробь: дум-дум-дум. Поднялся выше и повторил номер: дык-дык-дык. На следующей - то же самое: дык-дык-дык.
--
Что скажете?
--
Скажу, что на первых курсах умел отбивать чечетку получше вашего! - отрезал я.
Нечего ему передо мною выкаблучиваться, будто перед полным сопляком!
Он спрыгнул с лестницы, с неожиданной жалостью посмотрел прямо в глаза. Губы его кривились, но не в усмешке, а будто он собирался заплакать.
--
Лишь каждая третья ступенька металлическая. Две других - деревянные. За каким чертом и кому именно понадобилась делать такой винегрет?
Ссутулившись, он двинулся мимо меня в каюту, не сказав больше ни слова. С детства не любил загадки и всякие ребусы. Думать сейчас над ними вовсе не хотелось, но я проверил высказанное доктором предположение, даже под лестницу заглянул. Действительно, между металлическими ступеньками были встроены по две деревянных. Внешне похожих, особенно, если выкрашены под один цвет. Ну и что? Может, предки-корабелы на железе экономили? Они и так его транжирили - корпус железный, переборки, двигатель. Каждому ясно, что если судно целиком из металла сделать - оно в три секунды утонет. И без того загадочно, как оно столько лет плавает...
День второй, третья четверть.
После обеда профессор с таинственным видом поманил меня за собой. Оказывается, Махорочник выполнил свое обещание и уделил из своих запасов четыре пальчиковых аккумулятора, а Вязь с самого утра поставил их на зарядку. Сейчас он с величайшей деликатностью извлек их из пластиковой обоймы и уложил, словно детей, в гнездышко на собственной подушке.
Я понадобился ему не только как свидетель, но и в качестве помощника. Вместе мы вытянули из-под кровати его огромный кофр, а из него - громоздкий радиоприемник. Вставив аккумуляторы в положенное им место, профессор радостно потер руки, увидев загоревшийся на передней панели зеленый сигнал, и принялся крутить ручку настройки. С минуту у него ничего не получалось: треск, шипение, а по большей части - тишина. Однако, догадавшись переключить диапазон на длинные волны (он комментировал вслух каждое свое действие - иначе я бы вовсе ничего не понял), он почти тут же оглушил корабль музыкой.
Невероятной глубины и мощности бас под медленную, исполненную глубочайшей печали мелодии выводил: "Be-e-ca-a-use I'm ba-a-ad, I'm ba-a-ad - co-o-ome o-on, (ba-a-ad ba-a-ad - re-e-ally, re-e-ally ba-a-ad)..." Слов я не понимал - английский в школе и в университете преподавался из рук вон плохо, но и без того было ясно, что в песне поется о несчастной и неразделенной любви. А, может, оплакивается судьба мира, сгинувшего в водах Потопа.
--
Майкл Джексон... - оторопев, прошептал профессор. - Песня моего детства...
Он убавил громкость, но и нескольких фраз, раздавшихся на иностранном языке из динамиков, оказалось достаточным, чтобы в каюту набились все свободные от вахты. Даже Лапоть примчался с камбуза - с засученными по локоть рукавами и пальцами в жире.
В полном молчании мы прослушали длинную композицию Чака Берри, полную слез песню Мадонны, глубокое контральто Шакиры. Вязь знал их всех по голосам, и даже поначалу пытался переводить слова по ходу, но на него шикнули, и он смолк. Полчаса в прикосновении к высокому искусству предков большинство выстояло на ногах, боясь даже пошевелиться. Да, необходимо признать, что нам на Острове с услышанным сейчас вокалом не сравниться никогда. Хоть еще триста лет пройдет. У нас и голосов-то таких нет: так, воробьиное чириканье на фоне корабельного гудка!
Опасаясь за аккумуляторы, а может, не в силах выдержать продолжение концерта, Вязь протянул руку и щелкнул тумблером. Музыка стихла, но слушатели очнулись не сразу. Когда они потянулись на выход из каюты, не толкаясь и пропуская друг друга, профессор поднялся с корточек, перешагнул через приемник и направился к развешанным на крючках дождевикам. Вслед за ним оделся и я.
Шел дождь, и это было странно. Казалось, после всего только что услышанного мир должен измениться к лучшему. Наверное, то же самое почувствовал и профессор, во всяком случае, он с недоумением взглянул на обложенное серыми тучами небо, прежде чем натянуть на голову капюшон плаща. Добрый десяток минут мы вдвоем простояли на юте, следя за убегающей кильватерной струей и слушая ровный стук поршней нашего дизеля. Отвлек нас лишь звук шагов капитана Причуды.
--
Господа, -- негромко, но странным звенящим голосом произнес он, едва приблизившись. -- Прошу в кают-компанию! Нам есть сейчас что отметить, и должен признаться - есть чем отметить! Прошу, прошу! Без всяких возражений! Все в сборе, ждем только вас, милостивые государи!
На пути в кают-компанию профессор от меня отстал и свернул к себе в каюту. По этой причине собравшимся пришлось устраивать овации дважды. Один раз в мою честь (незаслуженно, и вогнав меня в краску), второй - уже с полным основанием, при появлении профессора.
--
Прошу, прошу к столу, господа! - Причуда превратился из неразговорчивого морского волка в хлебосольного хозяина. - Чем богаты, тем и рады!
Едва наш небольшой экипаж успел соорудить по бутерброду с копченой треской и наложить на тарелки тушеных лягушачьих лапок, капитан постучал вилкой по краю стакана. Прозрачность его содержимого лично у меня вызвала искреннюю жалость к распорядителю корабельной аптечки. Доктора Флюгера я имею в виду.
--
После известных событий, поставивших человечество на грань катастрофы, - начал тост капитан, - мы думали, что остались одни в этом проклятом мире. Теперь... Теперь мы точно знаем, что это не так! Где-то на других островах или на материке ещё теплятся очаги цивилизации! Профессор Вязь это доказал сегодня наилучшим из возможных способов. Предлагаю... Предлагаю выпить!
--
Кхе! - смущенно кашлянул профессор, едва все потянулись поднимать стаканы. - Прошу меня простить, но мне кажется, что праздновать пока преждевременно.
--
А в чем дело? - опешил капитан.
--
Я тут покопался в старых дисках... Хоть они и не играют больше, но названия песен и исполнителей прочитать можно. Вот! - Вязь вывел руку из-за спины и продемонстрировал мутный пластиковый бокс с просвечивающей цветной картинкой. - Я всё думал, что мне напоминает порядок услышанных композиций. Так он в точности повторяет записанные именно на этом диске!
--
И что? - до Причуды по-прежнему не доходило.
Я и сам не улавливал, к чему клонит профессор.
--
Я зашел в каюту и на всякий случай снова включил приемник. Там снова поет Майкл Джексон, причем ту же самую песню. Воспроизведение идет по кругу: одно и то же, раз за разом...
--
Ф-фу! - расслабился капитан. - Я уж думал, что-то действительно страшное произошло.
--
Как же вы не понимаете...
--
Да всё мы понимаем! - прервал профессора капитан. - Хотите сказать, что радиостанция работает в автоматическом режиме, и никаких людей может и не быть. Правильно?
--
Ну да!
--
Сотни лет автоматические электростанции вырабатывают ток, столько же - без малейших поломок, прошу обратить внимание! - работает радио. Диск, который у вас давным-давно пришел в полную негодность - там продолжает крутиться без потери качества. Сами-то подумайте, Вязь!
Капитан высказался столь убедительно, что тревожное напряжение, поневоле охватившее присутствующих в кают-компании, разом схлынуло. Все зашевелились, заулыбались, начали переговариваться.
--
М-да, - пришлось признать профессору. - В логике вам не откажешь!
--
Да и не в логике дело! - продолжил капитан. - Пусть даже автомат меняет диски, а их самих - сотни одинаковых. Суть в том, что радиостанция где-то стоит, где-то работает! И явно не нашем Острове. Это и есть главное открытие - в мире есть другая суша. А где суша - там люди. Так?
--
Без сомнения.
--
Так за это и выпьем, - заключил капитан, не сдержав улыбки, - за конец нашего одиночества!
Профессор оставил свои сомнения. Положив бокс с испорченным диском, он принял из рук Причуды пузатый хрустальный стакан, до половины заполненный разбавленным спиртом.
--
За нашу удачу! - воскликнул капитан, и все зашумели в голос, потянулись чокаться, лихо запрокидывать в себя огненный напиток.
Я тоже выпил. Знаю, что действует на меня алкоголь плохо, но удержаться в тот момент было выше моих сил. Лихорадочное возбуждение, охватившее меня от одной только мысли о близости к цели, после первого глотка перешло в истовость, азарт, какую-то обжорную одержимость. Я принялся запихивать в себя куски рыбы, хрустеть галетами, вгрызаться в ломти истекающих кисловатым соком помидоров, обгладывать лягушачьи голяшки, не обращая внимания на столь нелюбимый мною ранее застывший жир. А капитан уже с видом победителя брякнул выставленной поллитровкой допотопной водки, невесть в каких тайниках хранившейся до наших дней, и остальные с рёвом подставляли стаканы. Сухарь же (с розовыми пятнами на скулах) уговаривал профессора непременно сходить в каюту и принести приемник сюда, потому что "празднику, сударь, требуется соответствующее музыкальное оформление, ибо без музыки любая выпивка, пусть и с хорошей закуской, превращается в банальнейшую пьянку..."
Конечно, мы сходили и принесли приемник, и снова полилось из его динамиков останавливающее дыхание контральто Шакиры: "Lu-u-ucky you-u we-e-ere bo-o-orn tha-a-at fa-a-ar awa-a-ay so-o-o...", и снова подставляли стаканы под струю из горлышка капитановой бутылки, которую он с трудом удерживал двумя руками. И хватали руками с блюда копченую рыбу, и ломали галеты, и Лапоть с Махорочником уже закружились в танце, напоминающем одновременно и вальс и танго. Когда профессор, ухватив меня за локоть, оттянул от стола и прокричал в лицо: "Не пей больше, сынок, тебе уже хватит!", я с трудом понял, что ему надо. Впрочем, я его и видел уже с трудом - глаза разъезжались в стороны. Последнее, что точно помню из событий в кают-компании это рычание капитана: "Свистать всех наверх! Самый полный машине!" и протестующий визг Махорочника: "Возьмите себя в руки, Причуда! Топливо рассчитано в обрез. Я запрещаю!"
И почти сразу, без малейшего перехода, темнота и духота каюты, профессор, возящийся с моими шнурками и никак с ними не справляющийся, и собственное открытие, которым я незамедлил поделиться с Вязем: "Какое странное ощущение, профессор: пил ты, а опьянело море! Смотрите, как его заколбасило с двух несчастных полустаканов!" И его неразборчивое бормотание в ответ, что-то вроде: "Ложись, ложись, сынок. Не говори ничего - просто ложись..." И еще грохот дизеля, стук сапог на палубе прямо над головой, крики, и собственная голова, отделившаяся от тела и мотающаяся по каюте, ватно ударяясь о стены...
День третий, вторая четверть.
Проснулся я от копошения под боком. И еще кто-то противно нудел, проникая в сон монотонным голосом. Повернувшись на спину, я наткнулся на чужую руку, нетерпеливо выдернутую из-под меня.
--
Да, тише вы, Шляпа!
--
Что такое? - я привстал, почувствовав головокружение.
--
Ничего, ничего, спите пока...
Однако, сон меня уже отпустил.
Рядом возился Флюгер. Бледный, с бисеринками выступившего на лбу пота, он вполголоса разговаривал с лежащим профессором.
--
Ну, доигрались? Я сколько могу вам говорить, Вязь, что ни жирное, ни соленое вам нельзя категорически? Об алкоголе вообще и речи быть не может. А вы?
--
Да ладно вам, - пробормотал я, будучи еще спросонок. - Сами-то ни в чем себе не отказываете...
--
Вы вообще молчите! - рявкнул шепотом доктор в мой адрес. И уже профессору продолжил инструктаж. - Привстаньте на минутку... Вот так. Пейте! Да не воротитесь в сторону, пейте без рассуждений!
--
Что это? - еле слышным голосом спросил Вязь, принимая от него огромную эмалированную кружку.
--
Яичные желтки. Два сразу осилите?
--
Меня вывернет скорее...
--
Было бы замечательно, - фыркнул Флюгер. - А пока не вывернуло - пейте!
Едва профессор выцедил содержимое, доктор уложил его, с немалой силой надавливая на плечо.
--
Теперь на грелку правым боком...
--
Флюгер, иногда вы бываете не просто несносным, а откровенно противным!
--
Да и плевать мне на вас... Не хотите помирать - делайте, что я сказал...
Профессор угнездился возле моего плеча, утомленно прикрыв глаза.
--
Что с ним? - спросил я.
--
Печенка совсем ни к черту! Нашел время гусарством заниматься, и где - в сотнях миль от берега! Ни лекарств толковых, ни ухода. А если его желчный пузырь совсем откажет, мне что предлагаете делать? Оперировать на борту без ассистентов, при качке, под наркозом из водки с сахаром? Черт бы побрал ваше вчерашнее радио с идиотским банкетом в придачу!
Словно услышав свое имя, в каюту и впрямь заглянул Пузырь.
--
Два часа до завтрака, - сообщил он.
--
И что? - недовольно покосился на него Флюгер. - Нас теперь каждый час о предстоящей трапезе предупреждать начнут?
--
Так ведь... Дежурство сёдни у господина профессора с господином Шляпой...
--
О, черт! - второй раз помянул нечистого доктор. - Еще не легче!
Тут матрос разглядел свернувшегося в зародышевую позу профессора за моей спиной.
--
Заболел? - полное лицо его с носом-пуговкой как-то страдальчески исказилось. - То-то я видел, он раньше всех с гулянки ушел. Но я думал из-за Шляпы...
--
Из-за Шляпы, из-за Шляпы! Из-за ботаника нашего. Да и к лучшему, что ушел, а то бы сейчас инструменты кипятили и чистые простыни по рундукам искали. А так, может, и простым тюбажом обойдемся...
--
А-а... - протянул Пузырь, будто и впрямь, в отличие от меня самого, что-то понял в докторском бормотании. - Так что капитану сказать? Кто сегодня на камбуз заступает?
--
Передайте Причуде, что Флюгер со Шляпой на кухню идут. Только пусть не ждет разносолов, - добавил он мстительно в спину повернувшемуся к выходу матросу, - разносолы вчера поели. Сутки строгой овощной диеты еще никому не мешали!
Когда я, чуть пошатываясь, но уже немного освеженный холодным душем, появился на корабельной кухне, Флюгер успел развернуть в ней кипучую деятельность. Признаться, не ожидал от него такой практической сметки. Дровяная печь, установленная в незапамятные времена вместо допотопной газовой, чуть подымливала, но уже шипел на ней огромный бак с водой. Я было подумал, что доктор вознамерился помимо приготовления завтрака и обедом заняться, но все оказалось намного прозаичней. Сухарь с Махорочником, дежурившие вчера, в связи с гулянкой манкировали своими обязанностями и оставили нам в наследство огромную кучу грязной посуды. Всю ее предстояло перемыть, и так как поварским искусством я в университете овладеть не удосужился, то именно мне и предназначалась черновая работа.
Впрочем, пока согревалась вода, доктор мне и минуты не дал посидеть сложа руки. Пришлось сходить в кладовку на баке за яйцами (одно я таки разбил, приложившись на волне кастрюлькой к переборке), потом туда же - за помидором. Когда пришлось идти уже в третий раз, на этот раз за луковицей, невольно подумалось: не издевается ли Флюгер надо мной, не мог же он и в самом деле подумать, что дотащить все за один раз превыше моих сил? Но по возвращении, едва потянув воздух носом и уловив в нем легкий спиртовой запах, я успокоился. Просто Флюгер стеснялся пить при мне в открытую, а уходить с камбуза не мог - в сковородке уже скворчали, обжариваясь, тонкие ломтики томата.
Пока доктор чистил лук и мелко рубил его приговоренную к жарке четвертушку, я навел горячую воду в лохани и занялся посудой. Между делом еще и посетовал на Причуду, который поразил меня мрачным своим видом, будто и не было вчера праздника со смехом, музыкой и танцами. С похмелья, что ли мучается?
--
Было б похмелье, не так голова болела! - буркнул в ответ Флюгер. - Вы совсем ночью ничего не слышали?
--
А что я должен слышать?
--
Чуть движок не запороли морячки наши, - пояснил доктор. - Как вы с Вязем удалились гордо на подгибающихся ножках (тут он с нескрываемой язвительностью на меня посмотрел, но я сделал вид, что не заметил), так капитану пришла в голову мысль добраться до материка за ночь. Коль так хорошо радио слышно - должно быть, и берег совсем рядом. Дурное дело нехитрое, вот и пустили дизель на "самый полный", да так часа три его и гнали, пока не начал перегреваться. Что, и как Махорочник кричал, тоже не слышал?
--
Нет, - мотнул я головой, - спал как убитый.
--
Может, и к лучшему, - вздохнул Флюгер. - Совсем у людей от водки мозги набекрень делаются...
--
У вас тоже? - вырвалось у меня непроизвольно.
--
Дурак ты, - почему-то устало обронил доктор. - Алкоголь для меня не удовольствие, а анестетик. Знаешь, что такое? Наподобие новокаина - примешь дозу внутрь, и перестаешь мир ощущать. Глупость его, гадость, дождь этот проклятый, сырость, грязь... Жизни своей никчемность... Ходишь одеревенелый, зато рассудок в порядке. Вроде как вот это яйцо! - и он продемонстрировал мне одно из семи яиц, завернутое для сохранности в успевший пожухнуть обрывок пальмового листа.
Я не стал спорить - у любого алкоголика всегда найдутся неопровержимые с его точки зрения обоснования потребности в выпивке. Но Флюгер, задетый, видимо, за живое, уже не мог остановиться. Освобождая яйца от завертки, он начал одно за другим бить их в сковороду, продолжая бубнить и лишь искоса поглядывая в мою сторону.
--
Ты вот умным себя считаешь, а с лестницей-то разобрался? То-то и оно, что так ничего и не понял! Глаза есть, мозги в голове присутствуют - сумел же университет закончить, голосеменные с покрытосеменными своими вызубрить - а чуть в сторону тебя ткнуть, и плывешь сразу, одно с другим сложить не можешь... Ты - мой-мой, не замирай! - прикрикнул он, едва я решил разогнуться, высказавшись в свою защиту.
--
У нас всех умных людей на Острове - я да Вязь, - продолжил он, успокаиваясь. - Практичные есть, деловые, хваткие. Хитрые есть - как не быть, среди такого населения! А вот умные, которые одними наблюдениями и сопоставлениями способны к выводу прийти, это порода редкая, вымирающая...
--
Кровать допотопная, с которой у тебя ноги свешиваются, - продолжал бубнить он, - кажется тебе короткой, а вот то, что мы на ней все четверо в ряд спим - нормально. Лестница, в которую ступеньки довставлять пришлось - тоже вещь, на твой взгляд, совершенно обычная. Ну, к столам и стульям с отпиленными наполовину ножками, ты и на Острове привык, при них родился, потому их не замечаешь. Тарелку эту... - он выхватил у меня из рук огромное фарфоровое блюдо, используемое в кают-компании под фрукты, - наверняка сможешь хитро как-нибудь объяснить. Сможешь ведь, Шляпа, а?
--
Что тут объяснять? - недовольно буркнул я, забирая у него из рук мокрое блюдо и опуская его в лохань. - Тарелка как тарелка!
--
Да-да, конечно! - усмехнулся доктор. - Что ж в ней необычного? Из нее так удобно, скажем, четверым одновременно есть...
Флюгер не договорил - появившийся на пороге Пузырь сообщил, что "команда в сборе, и капитан уже нервничает".
--
Лучше бы он ночью нервничал! - проворчал Флюгер, но, обмотав ручку сковороды полотенцем, подхватил ее с плиты. - Посуду прихвати, ботаник! - бросил уже мне, не оглядываясь и спеша за матросом.
Не знаю, может, из-за чуть припоздавшего завтрака, а может и по другой причине, обстановка во время еды за столом была напряженная. Сухарь попытался ее разрядить, затеяв разговор на постороннюю тему, а именно о здоровье профессора, но Флюгер лишь лаконично ответил: "Даст Бог, отлежится!" и не стал входить в подробности.
Капитан ел молча, уперев глаза в тарелку и работая в ней ложкой с такой сосредоточенностью, будто от скорости и тщательности ее освобождения от еды зависела судьба корабля.
--
Вроде дождь стихает! - заявил вдруг Сухарь.
Все непроизвольно прислушались. Стало и впрямь тише, однако стук капель по крыше улавливался вполне даже явственно: редких, но отчетливых. И еще плеск волн, совпадающий ритмом с качкой.
Причуда отбросил ложку.
--
Пузырь, почему машина встала? - рявкнул он через стол на матроса. - Я тебе уши сейчас оторву!
Пузырю не нужно было повторять дважды: уже через секунду его не было за столом, и даже грохот башмаков на лестнице успел стихнуть. Отставив недоеденное, капитан и сам, будто уже чувствуя неладное, поднялся и направился к висевшим на стене в ряд дождевикам.
День третий, вторая четверть, примерно час спустя.
Никто не обратил внимания, когда пропал из поля нашего зрения Махорочник. За завтраком он был за столом. Когда капитан вернулся из машинного отделения чернее ночи и сообщил, что кончилось горючее - он тоже присутствовал. Я почему помню - потому что в это время мы как раз допивали вчерашний компот, а когда Махорочник после слов Причуды вдруг завизжал: "Я вас сразу предупреждал! Вы во всем виноваты!" - я чуть не поперхнулся. Вот уж не ожидал от этого самоуверенного господина подобной истерики. Будто и впрямь конец света наступил! Ну, кончилось и кончилось горючее - придумает что-нибудь капитан. Он и впрямь придумал: вспомнил, что кроме основного запаса топлива грузили и резервный - два ящика с десятью литровыми бутылками солярки в каждом. Еще помечены они были специально, что бьющиеся и огнеопасные. Вот, когда мы все направились их доставать, Махорочник и подевался куда-то.
Зря мы тогда все пошли к кладовой на баке - теперь-то ясно. Пока отыскали ящики, пока вытащили (а там тесно внутри, да и ящики тяжеленные), пока вскрыли... Много времени ушло, с полчаса, если не больше. А когда убедились, что никаких бутылок с соляркой там нет, а есть никому не нужные на Острове бумажные деньги в пачках, пакетики с золотыми кольцами и серьгами, когда-то дорогие, но давно сломавшиеся часы с непонятными поясами, бесформенные слитки серебра - тогда уж начали искать самого снабженца. Чтоб пояснил, наконец, что это за барахло, каким образом оно оказалось на борту экспедиционного судна, и где, в конце концов, солярочный НЗ.
На нашем кораблике спрятаться, по сути, было негде. Тем не менее, мы осмотрели весь камбуз, заглядывая в шкафы, кают-компанию, наши жилые каюты. Не поленились посмотреть даже под кроватями, потревожив болезненную дремоту профессора. Узнав о происшедшем, он заявил, что ему стало значительно легче и потребовал помочь ему одеться и выбраться на свежий воздух.
Напрасно я это сделал. Задним умом мы все крепки, но тогда, посмотрев в его умоляющие глаза, черными ямами выделяющиеся на потном бледном лице, мне и впрямь показалось, что на прохладном палубном ветерке Вязю станет легче. Мы провозились с одеванием не больше минуты - башмаки он даже зашнуровать не дал, просто засунул в них босые ноги и поднялся - но когда выбрались из душной каюты наружу, там оказались все в сборе.
Махорочник стоял на корме, схватившись за леер. Волнение почти стихло, ветра не было, лишь редкие капли дождя падали сверху на нас, на палубу и на воду.
--
Что происходит? - попытался повысить голос профессор, но вместо привычного баска из его горла вырвалось хриплое карканье.
--
А, профессор! - закричал увидевший его снабженец. - Объясните этим олухам, чтоб не вздумали меня трогать! Сами наворотили делов, а теперь пытаются сделать меня крайним!
--
Вы что, с ума сошли, Махорочник? - во второй раз у Вязя вышло гораздо громче. - Что это вы туда забились? А в сумке что? Будете рассказывать сказки про бомбу?
Тут только я, выглянув из-за плеча профессора, различил у ног взбунтовавшегося снабженца большую холщовую сумку. Что-то в ней, конечно, лежало - угловатое и вытянутое - но на бомбу оно никак не походило.
--
Бомба? - удивился Махорочник. - Какая бомба? Я еще не совсем рехнулся - в сотне миль от берега взрывать корабль! Если бы капитан вчера не упился и не гнал дизель на "самом полном", мы могли бы к вечеру достигнуть берега. А так - ку-ку! - остается рассчитывать на течение и попутный ветер...
--
Что за бред вы несете, Махорочник? Какой берег, какие сто миль?
--
Ха! Да вы тоже не в курсе, профессор! А я точно знаю! Вот, смотрите, дождь почти кончился! - он выставил ладонь, подержал несколько мгновений и продемонстрировал, что она сухая. - Завтра, когда войдем в туман, он перестанет совсем. Но и туман тоже не надолго. А потом - солнце и миль двадцать до материка! Я точно знаю - я читал отчет Грабли!
--
Какой отчет? Какой Грабля? Капитан Грабля плавал сто лет назад и вернулся с заболевшей командой, не достигнув берега!
--
А вы его видели? Вы с ним разговаривали?
Махорочник был как-то странно, истерически весел. Это и пугало. Будь он в панике - Причуда с матросами просто бросились на него и повязали в три секунды, думаю, что и Сухарь не удержался бы продемонстрировать свои борцовские навыки. А так мы стояли по обе стороны надстройки и не решались к нему приблизиться. Он же паясничал и в открытую над нами издевался.
--
У меня есть специальные полномочия от губернатора, слышите? - кричал он. - По приказу, я должен предъявить их лишь в виду берега, и с того момента ко мне переходят права руководителя экспедиции. Но, если будете настаивать, я могу предъявить их и сейчас!
Махорочник быстро присел, не отводя от нас взгляда, запустил руку в сумку и вытащил ее уже с конвертом. На беду, сделал он последнее крайне неаккуратно, невольно продемонстрировав часть скрытого до того предмета.
--
Револьвер! - вскрикнул Сухарь, и двинулся к снабженцу.
--
Назад! - скомандовал Махорочник, мгновенно нагнувшись и с колен целясь в офицера его оружием.
--
Не дурите, Махорочник! - рявкнул профессор, тоже начиная движение к снабженцу. - Отдайте револьвер Сухарю, а мне давайте приказ губернатора! Нужно спокойно разобраться в ситуации!
--
Назад, я сказал! - будто не слыша Вязя, снова повторил Махорочник.
Ствол револьвера, который он переводил с профессора на Сухаря и обратно, показался мне в тот миг толщиной с дерево. Впрочем, "Смит-энд-Вессон" в модификации 67-й модели "Магнум" (как, чуть не плача, объяснял мне впоследствии Сухарь) - штука весьма солидная.
--
Махорочник! - крикнул багровый от негодования офицер. - Ты даже права не имеешь держать в руках оружие! Ты не из военной семьи - неужели забыл собственное происхождение?
--
Мне плевать на ваши семьи, кланы, и прочие островные обычаи! - тут же провизжал снабженец, щелкнув с трудом взведенным курком. Руки, державшие револьвер, у него явно дрожали, а от веселья не осталось и следа. - Вы жалкие, несчастные аборигены, ни к чему не годные и всеми позабытые! Вы даже представить себе не можете, что никакого Потопа не было, что весь мир живет как и прежде, наслаждается солнцем, летает на самолетах... Это всего лишь эксперимент! Длительный, хронический, как его называют ученые, эксперимент. Наша трехвековая история для них всего лишь три с небольшим десятка лет, в течение которых и одно-то поколение едва становится взрослым, а у нас их восемь, поколений, сменилось!
На этой последней фразе Вязь, как мне показалось, просто потерял рассудок.
--
Немедленно замолчите, Махорочник! - заорал он, позабыв про собственную болезнь и размашисто зашагав на корму вдоль борта. - У вас с головой не в порядке!
--
Стреляю!.. - сорвался на совсем уж тонкий визг снабженец, но больше ничего добавить не успел.
Профессор с места, тяжело раскачиваясь и бухая развязанными башмаками по палубе, бросился на него. Почему-то очень хорошо запомнилось именно это: разлетающиеся при каждом прыжке черные шнурки. И еще собственные мысли: "Лишь бы не упал! С его-то возрастом и весом!" А потом внезапно и туго ударило в уши, и на спине Вязя недоразвитым крылом распахнулся широкий лоскут порванного плаща, и он отшатнулся назад, словно от удара, но тут же повалился вперед, сшибая с ног сидящего Махорочника вместе с его сумкой.
Никто ничего не успел понять, я тоже не успел задуматься и принять верное решение. Просто Вязь - профессор Вязь, мой учитель и отец Гайки - упал в воду, а он болен и стар, и почти не умеет плавать. Я прыгнул следом, но не помню, как именно это сделал.
Вода оказалась холодней, чем я думал. Барахтался рядом Махорочник, взбивая пену хлопающими по поверхности руками. Он меня не интересовал, но того, кто мне был действительно нужен, вблизи не было. Мешал плащ, и я из него выскользнул, вывернулся, отрывая пуговицы и выворачивая рукава наизнанку. Нырнув, открыл глаза и в плывущей сероватой мути различил тень, медленно таящую в глубине. Я честно пытался его догнать, превозмогая силу, выталкивающую меня на поверхность - освободил легкие сколь возможно от воздуха, работал руками и ногами. Может, поторопился. Переволновался. Переоценил свои возможности. Может, это было совершенно для меня непосильно - его спасти. Помню лишь багровые круги перед глазами и оглушающий звон в ушах, и то, как в последние секунды сдался и повернул вверх, спеша достигнуть воздуха раньше, чем инстинкт дышать пересилит разум и я вдохну в первый и последний раз морской воды полной грудью. Я вдохнул ее - почти показавшись из воды. Воду очень трудно вдохнуть, это я запомнил. Но больше - ничего.
Неизвестно какой день, неизвестная четверть.
Флюгер был еще противней, чем обычно. Он навис над моим лицом так, что стали видны тончайшие капилляры, просвечивающие сквозь кожу.
--
Шляпа! - кричал он мне, брызгая в глаза слюной. - Ты спишь или только притворяешься?
--
Сплю, - ответил я, сохраняя полное спокойствие. - Но если вы, доктор, не перестанете на меня орать, я притворюсь не просто спящим - мертвым притворюсь!
--
Так бы и сказал сразу, - отстранился Флюгер. - Ишь, разлегся здесь!
Я не ответил. Спать хотелось безумно. Доктор же продолжал ходить взад и вперед по каюте, провоцируя головокружение.
--
Слушай, Шляпа... Я давно хотел тебя спросить: ты дурак?
--
Как вам будет угодно, доктор.
--
Значит, дурак, - заключил Флюгер. Через несколько шагов он встал столбом. - А, может, ты просто ни о чем не догадываешься?
--
Нет, не догадываюсь, - признал я.
--
А мартышек ты в лесу видел?
--
А как же. На редкость злобные твари. Если б они не были такими сонными - для нас жизнь превратилась бы в ад!
--
Ага, ага... А видел, какие у них пальцы на руках и ногах?
--
Видел, - ответил я.
С трудом подняв руку, я поднес ее к своим глазам. Рука была не моя - огромная, с ладонью в подушку величиной и длинными, многосуставчатыми пальцами. Ужаснуться увиденному не было сил.
--
Вот! - воскликнул Флюгер. - А теперь взгляни на это!
Бесцеремонно оттолкнув мешавшую ему руку, он ткнул мне в лицо книгой с рисунком человеческого скелета. У него, так же, как и у меня, были несоразмерно длинные пальцы на руках и ногах (на ногах даже длиннее) и еще - короткий, в несколько позвонков, хвостик.
Смотреть на эту фантасмагорию я не мог и потому закрыл глаза.
--
Не слушай его, сынок! - послышался голос Вязя.
Кто-то закопошился в ногах, подергал меня за коленку, а потом, бесцеремонно наступив на мошонку, взошел на живот и прошествовал к груди.
--
Да не жмурься, не жмурься - знаю, что не спишь!
Я был вынужден открыть сначала правый глаз, а потом и левый. Профессор, стоя у меня на груди и засунув руки в карманы пиджака, снисходительно улыбнулся.
--
Я это, ты нисколько не ошибаешься!
--
Вы же утонули? - в голосе моем почти не было удивления.
--
А к чему тогда глупые вопросы? - не дожидаясь моей реакции он продолжил. - Мне с тобой особо болтать некогда, я на минутку заглянул. Поэтому вот что хочу сообщить - что бы ни случилось в дальнейшем, не теряй головы. Делай на счет раз-два-три, умеешь?
И он с чрезвычайно серьезным видом продемонстрировал, как нужно делать под этот счет приседания. Прямо на моей груди: "Раз!" - и профессор прыжком расставил ноги на ширину плеч, а руки упер в бока. "Два!" - выбросив руки вперед, он с выдохом присел. "Три!" - поднялся, заняв исходное положение.
--
Пап, ты скоро? - спросила его Гайка, очутившаяся сбоку от кровати. - Сколько тебя можно ждать? Жду-жду! Сказал, на недельку всего уплываешь, а самого уже две недели нет! Мама приболела, студенты с кафедры беспокоятся - будет ли курс английского в первом семестре, а ты тут физкультурой занимаешься... Шляпа уже взрослый мужчина, самостоятельный. Он и один справится!
Она грубовато сняла профессора с моей груди (мне стало намного легче дышать), но почему-то начала кутать отца в вафельное полотенце.
--
Да ты промок совсем!
На меня она не обращала никакого внимания, будто и не я это вовсе поперек допотопной кровати лежу, а набитый морской травой тюфяк.
Куда они с профессором делись, я не понял, потому что все заслонил кривляющийся Флюгер, перебирающий в пальцах блестящие, очень опасные с внешнего вида инструменты.
--
Ну-с, молодой человек, с грубыми анатомическими расхождениями мы ознакомились - пора приступать к мелким деталям!
Я почувствовал, как что-то острое впилось мне в локтевую ямку, и начало крутиться в ней, наматывая на себя артерии, нервы и вены. И потянуло жаром по руке снизу вверх, и задергались пальцы. На глаза навернулись слезы.
--
Доктор, ну доктор же! - прохныкал я.
--
Что доктор? - спросил меня Флюгер. - Я пятьдесят лет доктор! Очнулись, так открывайте глаза, не ревите, как девчонка!
Глядя сквозь слезы в его блеклые от старости и очень печальные глаза, я открыл свои.
Говорят, что шестой день, четвертая четверть.
--
Поздравляю, Шляпа, - приветствовал меня доктор.