СТЕКЛЯННЫЙ ДОМ

1

Вомут полулежал под навесом в своей излюбленной позе: горка песка под спиной, от поясницы и ниже - в вырытом ровике. На дне ровика песок еще сохранил влагу, а нет ничего приятней в жаркий полдень, чем ощущение нежной прохлады. Глаза Вомута были закрыты, правая рука сонно копошилась, отыскивая камушки. Найдет, повертит в пальцах, выронит.

Сидеть Маккормику с ним рядом было неудобно. Навес сооружался только для Вомута, тень от него была узкой, да и та почти ушла на левую сторону. Но слева сидеть было нельзя - это место для жен, а их у вожака было двенадцать. Вот и приходилось Джону подставлять спину солнцу. Хорошо хоть спину - та комбинезоном была прикрыта, а вот когда лучи доберутся до красной шелушащейся шеи...

- Посмотри, Вомут, что я принес! - сказал Маккормик, когда понял, что Вомут окончательно засыпает. - Такого ты еще не видел!

Вожак мгновенно открыл глаза. Впрочем, если бы он одновременно не повернул голову, Джон вряд ли об этом догадался - лицо Вомута, как и все его восьмифутовое тело, было покрыто густым курчавым волосом, только и спасавшим от пекла.

Маккормик достал из нагрудного кармана зажигалку, откинул звякнувшую крышку, щелкнул пьезоэлементом. Возник аккуратный, почти невидимый в дневном свете язычок пламени. Убедившись, что вожак его рассмотрел, Джон закрыл крышку, снова открыл и снова щелкнул.

- Дай! - протянул волосатую лапу Вомут.

Маккормик опустил ему на ладонь зажигалку.

- Будет работать миллион раз! - сообщил он.

- Миллион - много? Сколько рук?

Вожак тряхнул перед носом человека кулаком. Кулак был огромный - с голову подростка.

- Очень много рук! - сказал Джон. - Сколько в горсти песчинок!

Вомут звякал крышкой, снова и снова заставляя появляться из сопла струйку пламени.

- Очень много... - согласился он. - Столько даже не нужно!

- Ты можешь разводить костер ночью, чтобы согреться, жарить рыбу на углях и печь бусуги! - подхватил Маккормик. - Огонь очень помогает жить!

- Огонь? Мне жены помогают жить! И дети, когда взрослые! Хорошо, когда много жен, правда? Тогда можно весь день лежать... И ночь лежать... Жены с двух боков греют, если совсем холодно - можно третью на себя положить...

Вомут еще звякал крышечкой, но рука его уже разгибалась, пока совсем не легла на песок. Закрылись ли глаза - Джон снова не разобрал, но дать вожаку заснуть он никак не мог позволить.

- Вомут! Рыбу жарить хорошо, бусуги печь! - повысил он голос.

- Рыбу? - очнулся Вомут. - Есть хочешь? Сейчас крикну Джубе. Джуба!! - рявкнул вожак. - Рыбу мне неси!

Со стороны берега раздался ответный крик, но потоньше. Там, на отмели, женщины племени бродили по колено в воде, собирая съедобные ракушки. Нащупают босой ногой, присядут, вытащат на воздух и раскусывают панцирь, чтоб тут же очистить, как яйцо. Ракушки сразу нужно съедать, пока свежие - тухнут уж очень быстро!

Через минуту заскрипел песок, рослая вомутка с едва начавшей седеть шерстью приблизилась к навесу.

- Вомут, рыбу принесла! Не совсем большая только. Еще ловить?

Рыбина по местным меркам была и впрямь небольшая, с локоть длиной. Пробитая грубой острогой у самой головы, она разевала рот, беззвучно жалуясь небу на выпавшую ей долю.

- Хватит тебе? - спросил вожак у Маккормика.

- Да я не хочу есть, спасибо! - отказался Джон.

- То хочешь, то не хочешь! - проворчал Вомут. - Не поймешь тебя! Хватит, Джуба, не лови больше!

Жена кивнула, отдала рыбину Вомуту, побежала к воде. "Буручиг! А ну, быстро иди к берегу! Сколько раз говорила - не ходи далеко!" - раздался с той стороны ее раздраженный голос. Наверное, кто-то из вомутов-малышей далеко забрел по мелководью.

- Давай покажу, как жарить! - продолжил прерванный разговор Маккормик. - Мягкая будет рыба, вкусная!

- Показывал! - лаконично ответил Вомут.

Волосатыми своими пальцами он отрывал плавники, ногтем подпарывал рыбью шкуру на спинке. Та все еще жила, в последний раз беззвучно вознося молитву рыбьему своему богу.

- Рыба - она и есть рыба! - вдруг решил пофилософствовать Вомут. - Она всегда мягкая, пока свежая. Когда высохнет - твердая будет, невкусная. Но мы сухую рыбу не едим - зачем? Свежей полно в реке!

Ему, наконец, надоело шевеление рыбины, и он, откусив ей голову, выплюнул далеко на песок. Вырвал пальцем кишки с плавательным пузырем - закопал в ямку, прямо перед коленями Маккормика. Заодно и руки от крови с чешуей очистил.

- Может, будешь? - в последний раз предложил Джону.

- Нет! - тот решительно мотнул головой.

- Как хочешь!

Пока вожак насыщался, Джон с тоской смотрел на полузасыпанную песком зажигалку, брошенную поодаль. Забрать? Хорошая ведь вещь! Или уж оставить? Вдруг вспомнит про игрушку, заинтересуется? Хотя вряд ли! Вомутов надолго не хватает - поиграют и бросают где попало. Сколько уже безделушек он сюда перетаскал: и ножи, и топоры, трехзубую острогу в прошлый раз приносил - хорошую, с зазубринами, чтоб рыба не соскальзывала. И где все это богатство? Где-то здесь, на пляже. Брошенное, забытое, сломанное, никому не нужное.

Черт! Вот уж воистину - рай идиотам достался! Тепло (даже жарко! - отметил Джон, ощутив, как защипало шею, до которой добрались-таки лучи солнца), полные реки рыбы, съедобных ракушек, сладких и мучнистых водорослей. В лесу - грибы, ягоды - хоть комбайнами собирай, жирные улитки, орехи-бусуги, за которыми даже на деревья лезть не нужно, сами падают. Крупных хищников нет, а мелкие вомутам стараются на глаза не попадаться. Видел как-то раз Маккормик, как одна из жен поддала ногой пучунгу - шагов на десять отлетела, даже не завизжала толком, только хлюпнула. Там же, где упала, в песок ее и закопали. А ведь крупная пучунга была - с земную овчарку ростом. Да не за тем дитенышем поохотиться решила...

Вомут доел рыбину, рыгнул, покопавшись во рту, достал застрявшую в зубах косточку. На этом он долг перед гостем и семьей посчитал выполненным, закрыл глаза. Пальцы правой руки снова зарылись в песок, начали медленно его перебирать. Зажигалку окончательно засыпало.

Вздохнув, Маккормик поднялся. Увязая башмаками в промытом рекой и дождями мельчайшем песке, он направился к недалекой рощице. Рядом с ней, с соблюдением все предписанных норм и правил, была развернута русская фактория с вертолетной площадкой. Уже на ходу поднял воротник и нацепил солнцезащитные очки. Ф-фу! Ну и жарища!

Агушин очень изменился с последней встречи. Черт с ним, с его загаром - повезло человеку с кожей, принимает она местный ультрафиолет! Но немыслимые шорты в белую ромашку по колено! Но неровные, черные с проседью борода с усами, скрывшими верхнюю губу, засаленные волосы и потная грудь! Совсем, что ли, опустился русский? Хоть бы сандалии надел - шлепает по земле босиком, не замечая грязи на собственных пятках!

- А, профессор! - воскликнул Агушин, когда Маккормик остановился в нескольких от него шагах. - А я-то думаю-гадаю, чей это вертолет с утра нарисовался! Что ж не зашли, не поздоровались? Мы бы вас кофейком напоили!

Он обернулся к возводимому прямо на границе участка стеклянному кубу, крикнул, перекрывая треск электросварки и гуденье трансформатора: "Дарья! Смотри, кто к нам пожаловал!" Спустя мгновение Маккормик различил за стеклом белое пятно - его рассматривали. Впрочем, почти тут же пятно исчезло, а в прямоугольном отверстии, проделанном в стеклянной стене (дверном проеме?) появилась крепкая русоволосая женщина. Слава Богу, хоть Даша держится! - подумал Джон, разглядывая ее полинявшее, но чистое платье.

- Привет, Джон! - махнула рукой на ходу Дарья. - Надолго к нам? Или опять с инспекцией? - это она сказала, оказавшись уже совсем рядом.

- С инспекцией! - не мог не улыбнуться Маккормик. - Сейчас отдохну, и выше по реке двину!

- К канадцам?

- К ним!

У Дарьи кожа тоже хорошо переносила солнце, несмотря на светлые волосы. Только загорала она странно - лицо, шею и верхнюю часть груди, видневшуюся в вырезе платья, густо обметало веснушками. Особенно много их было на переносице и под глазами. А еще она очень приятно улыбалась, демонстрируя белые мелкие зубы.

- Слышал я, док, китайцы сворачиваться решили? - спросил Агушин, когда все втроем они направились к стандартному жилому куполу.

- Уже! - кивнул Маккормик.

Он воспитанно предложил даме руку, и теперь она шла рядом, подстраиваясь в такт его шагам. Теплое бедро Дарьи иногда касалось его комбинезона, и это было невыразимо приятно даже на этой чертовой, опостылевшей за восемь месяцев жаре.

- А Буггер почему с вами не прилетел? Полагается же вдвоем на инспекции?

- У Буггера небольшое расстройство здоровья! - дипломатично ответил Джон.

Не объяснять же каждому, что у Карла на заднице образовался здоровенный фурункул, который позавчера вечером пришлось вскрывать. Какой из него сейчас пилот, если он до туалета дойти без посторонней помощи не может?

- Жаль! Он мне понравился. Нормальный мужик, хоть и водку не пьет!

- Да, не пьет! - согласился профессор. - Проходите, пожалуйста! - и он пропустил Дарью в купол впереди себя.

Русский даже не вспомнил о приличиях - как шел, так и вошел, не оглядываясь.

- Ну-с, - сказал, наконец, профессор, отставляя стакан с не успевшими растаять кубиками льда, - а теперь объясняйте, что вы там затеяли за стройку!

Они сидели за откидным столом в тесном кухонном блоке. На двоих места вполне хватало, но чтобы усадить профессора, пришлось чуть подвинуть холодильник и принести третий стул из гостиной. В ней, в гостиной, Маккормик сидеть отказался, с порога углядев разбросанные по всей комнате мужские вещи и неубранную постель, а трясти перед его носом несвежим бельем Агушин, слава Богу, постеснялся.

Русские переглянулись. Джон с удовольствием отметил, что Дарью бросило в краску - сразу стало ясно, что дело нечисто и он с инспекцией нагрянул как нельзя кстати.

- Видите ли, господин профессор, - начал после паузы, занятой переглядыванием Агушин, - как вы можете заметить, купол - жилище тесноватое, а мы к простору привыкшие...

- Ну-ну! - кивнул Маккормик, не сводя с женщины глаз. - Продолжайте!

- Вот мы и решили с Дарюшкой...

- Дарьюшка - кто? - прервал его Джон.

- Дарьюшка - Дарья, профессор! Уменьшительно-ласкательная форма имени...

- Ласкательная? - переспросил Маккормик. - Допустим!

Джон понимал, что два разнополых человека, один из которых - Агушин - еще не очень старый, а вторая - Дарья - и вовсе юная, вынужденно проживающие в одном доме на протяжении четырех с лишним месяцев, рано или поздно могут сблизиться. Вот у них, в Научном лагере, поисковик Симмонс закрутил роман с доктором Кашимурой. Если бы любой из них состоял в браке, профессор счел бы своим долгом вмешаться. Но так как они свободны - пусть любятся. Конечно, соблюдая все приличия.

Но Дарья... О Дарье думать в таком аспекте не хотелось. К тому же Агушин женат, он точно помнит раздел о семейном положении из его досье! И не только женат, но и детей имеет. Трех, кажется...

- Вот мы и подумали с Дарьей: коли нам тут еще месяцев восемь баклуши бить, а не построить ли себе домик поприличней?

- Поприличней - это тот стеклянный аквариум? - неопределенно мотнул головой Маккормик.

Нет, положительно, русский что-то скрывает! Дарья совсем опустила глаза, избегая взгляда профессора, да и Агушин нервничает - с чего бы ему так часто облизывать губы?

- Ну да! Хороший дом, просторный. Воздуху много внутри, опять же!

- Воздуху вам не хватает? Кондиционеры испортились? Помощь нужна техническая?

Профессор бросал вопросы, а сам почти молился: ну соври! Соври же, наконец! Я пригоню сюда Головенко и прикажу ему месяц здесь сидеть! Пусть каждое утро собирает ваши кондиционеры, и каждый вечер разбирает! Мне надоели ваши русские увертки, когда вы говорите одно, думаете другое, а делаете совершенно третье!... Или Головенко тоже русский? Нет, из другой какой-то страны, из соседней. Их там до сих пор мир не берет, да мне это и на руку!

- Кондиционеры в порядке, не волнуйтесь! - разрушил его мечты Агушин. - Мы и еще две штуки заказали, помощнее. Завтра должны прислать!

- Значит, с фирмой своей вы все согласовали?

- А как же, господин Маккормик! Все через нее, родимую! И стекло, и металлоконструкции и мебель новую!

- И во сколько же ей обойдется ваш каприз? - не удержался Джон. - За двести пятьдесят шесть парсеков перегонять витринное стекло с диванами?

- Понятия не имею! - признался Агушин. - Но у нас очень, очень заботливое руководство! Оно о своих сотрудниках уж так волнуется! Ну, буквально в лепешку готово ради них расшибиться!

Для убедительности русский встал из-за стола, оказавшись животом на уровне глаз Маккормика. Двух пуговиц на его впопыхах надетой рубашке не хватало. Боже! - подумал профессор, глядя на оборванные нитки. - Как она может жить рядом с этой свиньей! Меня бы на второй день стошнило!

- Ладно! - процедил Джон, чувствуя, как кожа на затылке немеет и стягивается. - Политику вашей компании я критиковать не собираюсь. Но если при следующем визите - а он состоится скоро, очень скоро! - будет обнаружено, что вы своим новым строением хоть на дюйм вышли за пределы территории... Надеюсь, понятно, что лицензия будет мгновенно отозвана, а вы отсюда вылетите в двадцать четыре часа?

- Да ни Боже мой! - лепетал Агушин, но Маккормик его больше не слушал.

По пути к вертолетной площадке он остановился, углядев двух киберов с громоздким пластиковым ящиком.

- Это что? Мебель пришла?

Врать смысла не было: на ящике отчетливо чернели клейма "верх", "хрупко", "оборудование", "открывать здесь".

- Холодильник прислали! - буркнул русский.

Маккормик крутанулся на каблуках.

- Шутки шутить изволите? Если это холодильник, то что вы в нем морозить собираетесь? Слонов? Бегемотов? Нету их на этой планете, нету!

- Кавырша скоро пойдет...

Ну, все! Терпению тоже есть свои пределы! Видит Бог, Джон сдерживался, насколько позволяли ему силы!

- Пункт шестнадцатый Иркутского Протокола... - начал он свистящим шепотом, и больше всего боялся, что не сможет договорить и ударит в ненавистную волосатую харю. Ударит, и не сможет остановиться, будет бить и бить, пинать, топтать ногами, даже зная, что тогда всему конец: его работе на Лидии, работе в университете, всей карьере, а, может, и всей жизни.

- Да знаю я, профессор! - скучным голосом прервал его Агушин. - Я Протокол наизусть знаю! Хотите с первой статьи могу рассказать, хотите - в обратном порядке, с двести семнадцатой... И не собираемся мы здесь ни самостоятельную добычу налаживать, ни вомутов принуждать. Сами принесут!

Маккормик развернулся и пошел к вертолету. Перед тем, как захлопнуть дверь, не удержался, крикнул сквозь нараставший вой раскручивавшихся винтов: "Вы идиот, Агушин! Клинический идиот!"

- Ну, что, добился? - спросила Дарья, когда вертолет Научного центра, чуть не с земли заложив крутой вираж, ушел в сторону реки.

- А что я должен был делать? Гопака перед ним плясать? Черт!.. Некстати принесло этого Маккормика! Ну хоть бы на неделю позже!..

Они дошли до стройплощадки. Киберы ползали по стеклянным стенам, заканчивая полировку. Двое копошились возле входа, полосой снимая дерн. К утру они должны будут завершить укладку пешеходной дорожки.

- Зайдем, что ли? - спросил Агушин.

Дарья дернула плечом - отчего не зайти, коль уж здесь?

Внутри было пусто. На десятиметровой высоте простерся потолок, определяемый лишь по балкам перекрытий, за ним - темно-синее небо с редкими облачками. Солнце лишь начало склоняться к западу - восемнадцатичасовой день на Лидии казался бесконечным.

- Правду сказать - чувствую я себя здесь отвратительно! - призналась Дарья. - Словно рыбка в стеклянной банке!

- Ну-ну, Харитонова! - построжел Агушин. - Чего нюнить начинаешь? Дом как дом, просторный! Кондиционеры поставим - прохладно будет!

- Что, прямо вот так, без единой перегородки? И унитаз в середину воткнем?

- Чего это - в середину? Запинаться об него каждый день? Вон, к стене поближе!

- Бр-р! - Дарья передернулась. - Как представишь: только уселся, а тут эти рожи волосатые через стекло глазеют!

- Да и плюнь! - отрезал Агушин. - Ты на работе - держи лицо!

- Да, в туалете сидючи, не лицо держать требуется, кое-что пониже да пошире!

- Ох, Дарья! - вздохнул Агушин. - Намучаюсь я с тобой!...

2

Через три дня дом был закончен. С вечера перетаскали кое-какие личные вещи, наполнили холодильник продуктами. Переселение отложили на утро, чтоб уж на свежую голову.

- Что, Дарья, трухаешь? - пробасил Агушин, едва за ними закрылась дверь и они ступили на блестящий, толком еще и нехоженый пол.

- А вы как думаете, Евгений Степанович?

Голос у нее был невеселый. Да и кому сейчас до веселья? Самая, что ни на есть мерзкая работа начинается - когда не знаешь, чем все закончится, в дамки ты пройдешь или просто сраму на старость лет оберешься. А ведь Ленка узнает - башку мне открутит! - подумалось некстати. - И хорошо, если просто из дома выставит, тещу не подключит! Если Вероника-блин-Васильевна узнает, да хавальник свой откроет - как бы до развода дело не дошло! Тогда и деньги эти чертовы милы не будут, и перспектива карьерная...

- А думаю я, девочка, что терять нам особо нечего, а поиметь мы сможем очень даже прилично! - бодрился Агушин.

Подавая личный пример, он первым делом стянул с себя трусы-семейники, в которых взял за правило ходить и на улице и дома, и, стараясь не глядеть на помощницу, чтоб не смущать ее лишний раз, пошлепал босыми ногами к дивану.

- А не посмотреть ли нам какую фильму, если уж такое безделье началось?

Дарья проводила взглядом его белые ягодицы ("Боже-Боже! Во что я вляпалась!") и начала стаскивать через голову платье. Все-таки правильно, что она уговорила поставить на окна фильтры-поляризаторы. Хоть изнутри теперь кажется, что стекла непрозрачные - стыда меньше!

День прошел спутано. Ходили, друг на друга не глядя, сидели за столом, глаз не поднимая от тарелок. Агушину за столом чуток легче было - голый торс у мужчин за наготу не считается. Дарью ему было жалко - передергалась за едой. Нужно же умудриться и ложку ко рту поднести, и прелести свои, белые да нежные, не открыть его глазу! Ну, да известно, где жалко у пчелки! Его бы кто пожалел, когда организм вдруг инициативу проявил после нечаянного взгляда в сторону Харитоновой, вздумавшей пакет соку из холодильника достать. Да еще, мать ее за ногу, с нижней полки!

После обеда вздремнули. Дарья на диване улеглась, Агушин - на кровати у стеклянной стены. Свет потолочный чуть уменьшили, а то сквозь закрытые веки пробивал. Проснулись - регистраторы проверили. Есть поклевка, как не быть! Евгений Степанович записи просмотрел: так, пацанва местная ошивалась, но к вечеру, когда уж и поужинали второй раз, две взрослых вомутки подходили. Эти долго стояли, может и обсуждали даже.

К ночи ближе Дарья совсем с лица спала, в постель, как на Голгофу готовилась. Агушин храбрился, даже насвистывать пытался, всем своим видом пытаясь показать, что сам черт ему родной брат, но Харитонова шикнула, и он притих.

Свет опять не выключали - вомуты ночами, бывает, подмерзают, ходят по берегу, чтоб согреться. Вот их и имели в виду, укладываясь.

- Может, не надо? А, Евгений Степанович? - в последний, окончательный уже раз спросила Дарья. - Может, без этого обойдемся?

Сидела она на кровати, зажав груди сведенными на коленях руками. Евгений Степанович сел рядом.

- Даша! - ответил он честно. - Было б можно обойтись - я бы не настаивал. Думаешь, меня рыжая лохмашка твоя привлекает? Да ни Боже мой! И булочки твои сдобные мне не нужны - вот те крест во все пузо! Но и ты меня пойми! Агушин ни одной командировки еще не проваливал. Ни одной! Было на Смарагде, что план на факторию не перевыполнил - еле натянул. Но провалов не было! И сейчас не будет! И тебе с первого контракта провалы не нужны, не хуже меня знаешь... Так что решай! Последнюю даю возможность!

Вздохнула Харитонова, ничего не ответила. Потом подтянула ноги на кровать, оставляя Агушину место с краю. Что ж тут поделаешь! Не замуж же он ее на аркане тащит! Работа есть работа...

Через трудных пятнадцать минут, в которые Агушин и сам намучился, и ее намучил, пока довел-таки дело до конца, лежали они уже молча. Дарья отвернулась от него, отодвинулась, лицом почти уткнулась в только кажущуюся слепой стену. Он уж подумал с облегчением - уснула, когда та вдруг подала голос.

- Ну, и как тебе, Агушин? Когда без любви, да без желания?

- Да никак! - хрипло ответил он. Прокашлялся (в глотке вдруг пересохло), повторил. - Никак мне, Харитонова! Не моя ты женщина, и не для меня росла...

Дарья вздохнула. Евгений Степанович сбросил ноги с кровати, рывком поднялся, направился к холодильнику.

- Водки хочешь? - спросил, удерживая дверцу открытой.

- А есть? - повернулась одними плечами помощница.

- В Греции все есть! - мрачно ответил Агушин.

Дурная, конечно, привычка - пить на работе. Но если работа круглосуточная? Если спишь - работаешь, на толчке сидишь - работаешь, и даже когда в носу по забывчивости ковыряешь - все равно трудишься, не покладая рук? Вот и он подумал, что в таком разе не только можно, но даже нужно!

Сообразил на стол. Колбаски подрезал, хлеба. Банку ананасов открыл - Дарья к сладкому была не равнодушна. Себе поставил стограммовую стопку, для нее отыскал крохотную рюмку. Последняя уже осталась, а было три. Побили как-то незаметно.

- Ну, давай, что ли!

Дарья сползла с постели, приблизилась к столу, села.

- За что пьем?

- За нас, за что еще!

Агушин поднял стопку, приблизил к Дашиной рюмке.

- За знакомство!

Водка прокатилась внутрь холодным комком. Сразу проснулся аппетит. Евгений Степанович соорудил трехэтажный бутерброд, откусил чуть не половину сразу.

- Жуй-жуй, давай, Харитонова! Я теперь за твое здоровье головой отвечаю!

Как будто с самого начала экспедиции это было не так.

Поели. Лед, вонючей шубой наросший в душе как на испарителе холодильника, от водки и еды вроде подтаял. Они даже в глаза друг другу смогли посмотреть. Агушин налил по второй.

- За что?

- За удачу! Мы с тобой уже все, что могли, сделали. Теперь ее ход!

Выпили снова. Еще пожевали, уже с чувством, с толком, с расстановкой. Румянец вернулся на Дарьины щеки, да и у самого Агушина в затылке потеплело. Для закрепления он разлил по третьей.

- Теперь ты тост скажи! - потребовал.

Задумалась, тряхнула головой.

- За то, чтоб мы никогда об этом не жалели!

- За тебя, Даша! - добавил Евгений Степанович.

Выпил. Эта тяжело пошла - еле продавил. Верный признак, что не исполнится тост Харитоновой, не сбудется.

- Ну, что, пойдем спать?

- Пошли, Степаныч!

Но уснуть она ему дала не сразу. Забыла про все: про стены стеклянные, про фонари-прожекторы под потолком, про то, что по возрасту он ей в отцы годится, а по жизненному опыту и вовсе в прадеды. Навалилась, приникла губами к его рту, дыша водкой и ананасами, расплющила об него свою грудь, так что понял Агушин - теперь его очередь терпеть. Сдался и терпел. Потом ее терпеть заставил. Не Дарья в том была виновата - последний неисполнимый тост.

3

- Ну, так как? Не пошла кавырша?

- Нет... - лениво ответил Вомут. - Завтра-послезавтра пойдет - бучуг уже появился, она его гонит!

- Ясно!

Агушин, как и Маккормик, тоже сидел справа от Вомута, только устроился получше. Ямку себе отрыл в песке под седалище, колени руками обхватил. На голову он с утра панаму натянул, чуть не с велосипедное колесо.

- Ты мне скажи, Агуша... - сам начал Вомут. Первый раз на памяти Евгения Степановича сам разговор начал.

- А?

- Я вчера к дому твоему ходил. Долго стоял, смотрел. Даже ноги устали - столько стоял...

- И что?

- Жену свою рукой гладил - зачем?

- Да как сказать - зачем? Мне приятно, ей приятно!

- А ей приятно - зачем?

- Ну, заладил! Зачем-зачем? Это у тебя двенадцать жен, у меня - одна! Не буду гладить - к другому мужу уйдет! А если я один останусь, мне что, самому себя гладить?

- Слабый ты, Агуша! Если от меня жена уйти захочет, я ее за руку возьму. Брыкаться будет - в лоб дам! А ты, поди, и не бил Дашу ни разу?

- Нет, Вомут, пальцем не трогал!

- Вот-вот...

Разговор вроде закончился. Агушин перевел дыхание. Значит, действует все-таки, работает их стеклянный дом! Сроду Вомута не интересовали люди и их между собой отношения, а тут почти допрос устроил: что да как!

- А шерсть с лица зачем убрал? - снова спросил Вомут. - Раньше ты хоть немного на нас походил, а сейчас как муругша земляная стал - гладкий совсем!

- Даше борода не нравилась, пришлось сбрить!

- Да?

Вомут запустил пятерню в шерсть на лице, почесал щеку. Коль уж поднял руку - заодно почесал грудь, да порылся в паху.

- Мне тоже не нравится, когда у жен шерсть длинная отрастает! - согласился. - Жесткая она тогда. У молодых мягкая, под рукой как песок, а у старых - грубая...

- Неправильная у вас жизнь! - посочувствовал после размышлений. - Жен мало, бить нельзя... А если она старая совсем будет, жена-то? - оживился вдруг. - А, Агуша? Неужели не прогонишь?

Улыбка у Вомута, конечно, была страшненькая: клыки чуть не с мизинец длиной да и сам рот - буханка хлеба свободно влезет!

- Нет, не прогоню! - признался Агушин. - Да у нас и из старых жен молодых делают, любо-дорого посмотреть!

- Врешь ты, Агуша!

- С чего взял?

Вомут неожиданно легко поднялся с лежака, протянул руку к угловому шесту, поддерживающему навес, отломил сучок. Укладываясь на место, сунул корявую деревяшку Агушину в руку.

- На! Сделай из старого новое!

Евгений Степанович повертел обломок в руках, полез в карман, достал швейцарский ножичек. Вомут лежал, молча поглядывая на стружки, падающие из-под рук Агушина. Терпения у него хватало.

- Держи!

Агушин передал поделку вожаку. Не бог весть что, но дерево выказало свою внутреннюю белизну, гладким стало с поверхности, теплым.

- Хитрый ты, Агуша! - обронил Вомут, поглаживая бывший сучок пальцами. - Все вы, луди, хитрые!

- Да уж... - Агушин сложил ножик, убрал его в карман. - Не обманешь, как известно, не продашь!

Еще посидели, но говорить больше - не говорили. Так, ветерок послушали, да перекличку с берега.

- Ну, что? - встретила его Дарья вопросом.

- Ничего пока! - вздохнул Евгений Степанович.

Привычно уже стянул с себя трусы на входе, сандалии сбросил - под душ пошел. Вокруг дома последние два дня постоянно кто-то ошивался. Вот и сейчас один из вомутов глазел на непонятную ему процедуру.

- На улице как? - спросила Дарья, когда Агушин сел за стол.

- Тридцать пять в тени! - буркнул тот. - И тени вокруг - хрен да маленько!

Набросился на яичницу. Умеет ее Дарья готовить - желтки целые, как сердцевинки ромашек, а вокруг них белизна лепестками нежными.

- Сама-то что не ешь?

- Да, не хочется что-то...

- Смотри! Потеря аппетита - первый признак морального разложения!

- Разложишься тут... За неделю килограмм прибавила! Скоро задница в дверь проходить не будет! Ты б мне хоть тренажер какой сюда притащил!

- Не понимаешь ты своей красоты, Дарья! - довольно ответил Агушин, кусочком хлеба собирая с тарелки подтекший желток. - Настоящая русская баба, она какая должна быть?

- Какая?

- Такая, что если утром мужик, уходя на работу, ей по заднице шлепнул, то вечером, к его возвращению, та задница еще тряслась!

- Дурак ты, Агушин! - устало ответила Харитонова, забирая у него тарелку.

Евгений Степанович проводил ее взглядом. Попка и впрямь подраздалась у Дарьи. Да еще и сиденье стула отпечаталось на ней розовым полукругом.

- Что, краситься-то будем? Или на вечер упражнения оставим? Вечером выше посещаемость!

- Нет уж! - недовольно шевельнула Дарья плечом. - С мокрой головой я точно ложиться не буду!

- Ну, тогда не будем откладывать!

Пересмотрели всю палитру доступных красок. Харитонова настаивала на каштане, но соглашалась и на воронье крыло. Агушину больше нравился фиолетовый или насыщенный розовый.

- Вкусы у тебя, Агушин, как у пацана в штанах на лямках! - шипела Дарья. - Ты меня б еще в голубой покрасил, как Мальвину!

- А что? Очень даже оригинально!

- Вот сам и становись голубым, а меня уволь от такой радости!

Евгений Степанович загукал, затрясся спиной от сдерживаемого смеха, но с радикальными своими предложениями решил погодить.

Пока Дарья, поджав губы, сидела перед зеркалом, Агушин губкой-аппликатором наносил ей на влажные волосы краску. А что? Не впервой! И брить ему приходилось, и стричь. Еще неплохо выходило плетение корзин и циновок, а также резьба по кости. Торговцу категории "А" многие навыки нужны в работе.

- Слышь, Агушин! - разжала губы Дарья.

- Аюшки?

- А если Маккормик завтра нарисуется, да нас в этим шоу застукает?

- Будь спок! - ответил Евгений Степанович. - Его недели две еще сюда пинками не загонишь!

- А обещал!

- Тебе бы он с радостью обещал, а мне только грозился!

- С чего уверен-то?

- Что, не видела, как его перекосило от моих трусов с рубашкой? Аж губы затряслись!

- Да уж... Одну так прямо с мясом выдрал, еле назад пришила!

- Хорошо, хоть успел, пока одевался!

С корнями Агушин намучился. Не прокрашивались волосы Дарьи на всю глубину - уж больно густые оказались. Пришлось второй тюбик краски изводить.

Когда закончил с головой, отступил Евгений Степанович подальше от девушки, полюбовался. Краска еще осталась, куда бы ее сработать?

- Ну, давай что ли, лохмашку твою в соответствие приведем? А то разноцветная ты получилась: верх черный, низ рыжий!

Дарья недоуменно на него взглянула, потом поняла - на щеки как кипятком брызнуло.

- Прикусил бы ты язык, Агушин! Я терпеливая, но могу ведь и по губам мазнуть!

- Да ладно! Я ж чисто платонически!

Дарья перебросила черную, влажную прядь на грудь. Сравнила, вздохнула.

- Давай сюда краску, сама сделаю!

Когда Агушин, вполне довольный собой, отходил, Харитонова крикнула ему в спину злорадно: "Да, машинку-то готовь! Я тебя сейчас под бильярдный шар полировать буду!"

Было такое дело. Обещал.

4

Вомут приподнялся со своего лежака еще при подходе Агушина. Поднялся, зыркнул в его сторону, хлопнул правой рукой по песку рядом с собой: "Садись, мол!" Снова лег.

Агушин подошел, двумя руками отгреб в сторону горячий песок, примостился.

- Ну что, Вомут, пошла кавырша?

- Пошла!

- Много?

- Пока пройти можно, с ног не сбивает!

- И долго еще идти будет?

- Руки две, может, три!

Слова падали легко, почти невесомо, не оставляя следа. Какой след от слов? От облаков, скользивших по небу, ведь тоже следа не остается.

- Тебе зачем кавырша?

- Надо!

- Ее нельзя сейчас есть - жирная очень, дурная совсем!

- Я не буду есть!

- Тогда зачем?

- Надо!

- Ну надо тебе - иди, возьми! Руками прямо возьми, ее даже бить не нужно! - повысил голос вожак.

Агушин втянул голову в плечи. Страшновато все-таки, когда на тебя такая громадина рявкать начинает.

- Не могу!..

Вомут набрал полную грудь воздуха, медленно, со свистом, выпустил через ноздри. Аутотренингом, что ли, занимается?

- Если сейчас будешь есть кавыршу - такой же дурак, как она, станешь! Смеяться будешь, прыгать, Дашу свою по траве валять - детей ей делать! Тебе надо - детей?

- Не надо больше, Вомут! Детей мне уже хватит...

- Мне тоже хватит! Вот Рупуге сделаю, и до следующих дождей отдыхать буду! А есть кавыршу сейчас никак нельзя! Ты подожди, пока она назад пойдет, худая да злая! Тогда ее можно есть, хоть и не такая вкусная она уже будет...

- Хорошо, Вомут!

Вожак машинально сунул руку в песок, зашевелил в нем пальцами. Нащупал что-то, выдернул, звякнул металлом. Агушин скосил глаза - зажигалка. Хорошая зажигалка, в корпусе из нержавейки, такой сносу нет. Пальцам Вомута она не понравилась, небрежным движением они отшвырнули зажигалку в сторону.

- Ты зачем вчера из белой жены черную сделал? - спросил вожак, не открывая глаз.

- Надоела белая!

Видели, значит! Обратили внимание!

- А в другой раз какую сделаешь?

- Не знаю еще! - пожал плечами Агушин. - Может, как небо... Или как трава!

Вомут шевельнулся, взглянул на горизонт.

- Красиво будет!

Одобрил. Мужчины всегда поймут друг друга. Это не Дарья вчера: "Пацан... Штаны на лямках..."

- Если каждый раз жену другим цветом делать, долго тогда не надоест!

- Это точно! - поддакнул Агушин. - Потому нам одной жены и хватает!

Посидели еще. Вомут копошился пальцами в песке. Ногти у него от этого занятия были тусклыми, будто после наждака.

- Может, тебе воды сладкой принести? - предложил, наконец, Агушин. - У нас хорошая вода есть, за язык щиплет!

- Бусуги у нас сладкие! - лениво отказался Вомут. - Пьешь-пьешь после них, никак не напьешься! А сладкой воды и вовсе целую реку придется выпить...

- Как хочешь...

До дома он дойти не успел. На обратном пути, возле рощицы, перехватила Агушина старшая жена Вомута, Джуба.

- Постой, Агуша! - заступила она ему дорогу.

- Да, Джуба!

Ростом вомутка была велика, на две головы выше Евгения Степановича. Хоть и в возрасте, но силы было в ней немерянно - предплечье толщиной с Дарьину ляжку. Ссориться с ней было не с руки, да и Вомут относился к жене с почтением.

- Слушай, Агуша, дай мне такую штуку, какой тебе вчера волосы с головы дергали! - выпалила Джуба. Долго, видать, готовилась - ни разу не запнулась.

- Зачем тебе? - не сдержал улыбки Евгений Степанович.

- Как зачем? - поразилась вомутка. - Я длинный волос выдерну, короткий оставлю! Стану мягкая и гладкая, как спина у Рупуги! Вомут в Рупугу толкать не будет, в меня будет толкать! Я с животом ходить буду, рыбу ловить не стану, мне ракушки с орехами приносить будут - хорошо буду жить!

- Сейчас, что ли, плохо живешь?

- Сейчас тоже хорошо живу, но с животом лучше!

Да, глядя на ее груди, болтающиеся от активной жестикуляции прямо перед глазами Агушина, положиться на ее способность родить Вомуту здорового малыша можно было спокойно. Заросли эти груди рыжеватым волосом, но размером-то! С молочный бидон, безо всяких!

- Хорошо! - решился Агушин. - Принеси мне две руки свежих кавырш... - он для понятности показал десять пальцев, - и будет тебе машинка!

- Не едят сейчас кавыршу! - испуганно пробормотала Джуба, делая шаг назад.

- Не хотите - не ешьте! - отрезал Евгений Степанович. - А мне принеси! Будут две руки кавырши, будет тебе машинка. Не будет - забудь про шерсть, как у Рупуги!

Джуба еще что-то бормотала ему вослед, но он посчитал разговор оконченным. Хватит! Оживший в нем торговец мигал двумя глазами: жестче, жестче!

Чтоб наверняка заглушить в себе сомнения, Агушин весь день придумывал занятия. Еще раз проверил фризер, комплектность лотков для раскладки, уровень воды в емкостях. Для пущей уверенности даже Прорву пустил, отправив на Землю калибровочный килограмм льда. Нормально отработала, прием подтвердили.

Дарья же места себе не находила. Борщ чуть не испортила, пересолила, лапшу на плите оставила - разварила до состояния клейстера. Наконец, забралась на бегущую дорожку, отмахала километров десять.

После первого ужина - посуду еще не успели помыть - монитор показал приближение вомутки. Она это была, Джуба! При увеличении и палку было видно на плече, с которой свисали рыбьи хвосты. Агушин завалился на диван, сделал вид, что дремлет.

Подойдя к дому, Джуба недолго постояла перед дверью, потом стукнула в нее ногой. Хорошее стекло было, армированное, а то пришлось бы менять. Открыла вомутке Даша, как и было предписано распределением ролей.

- Джуба! - Харитонова сделала вид, что удивилась. - Заходи!

Джуба согнулась, пролезла в дверь, держа палку с рыбой перед собой, словно пику. Внутри выпрямилась, осмотрелась.

- Холодно! - сказала.

Кондиционеры поддерживали в доме двадцать пять градусов, но после тридцати пяти снаружи, помещение ей и впрямь могло показаться прохладным.

- Что, Джуба, принесла кавыршу? - подал голос с дивана Агушин.

- Принесла. Смотри, считай!

Вомутка положила палку на пол. Продернута она была сквозь жабры, и когда рыба свалилась беспорядочной кучей, Евгений Степанович скрипнул зубами. Каждая такая рыбина, решись он ею отобедать, обошлась бы ему на Земле в недельное экспедиционное жалованье, со всеми надбавками за классность, удаленность, вахтовость и наставничество. Однако, виду подавать было нельзя.

Он подошел к рыбе, присел рядом с кучей на корточки, двумя пальцами стал ее шевелить. Отличные экземпляры, килограмма по полтора, мокрые еще, чешуя голубая, при боковом освещении отливает розовым. Свежак, только из речки! Одна только рыбешка оказалась чуток подпорчена - шкура надорвана возле грудного плавника. Но совсем свежая рана - сочится.

- Эту не возьму! - брезгливо сказал Агушин, тыкая в непонравившийся экземпляр.

- Почему? - испугалась Джуба. - Совсем хорошая рыба, руками брала!

- На палке не носи! - отрезал Евгений Степанович. - Друг об друга бьются, шкуры портят!

- Не будет штучки для волос? - потишела голосом Джуба. - Не дашь, пока другую не принесу?

- Ладно! - махнул рукой Агушин. - Дарья! Выдай ей машинку для стрижки с насадкой. Да покажи, как пользоваться, а то она сдуру наголо побреется!

5

Едва проводив Джубу, которая по пути то и дело останавливалась, трогая себя за свежепостриженное бедро и не веря обретенной красоте и счастью, Агушин бросился к рыбе. Отбракованную он оставил в мойке, остальные, сполоснув, тут же унес на заморозку.

- А с этой что? - спросила Дарья, едва он вернулся.

- Сами съедим!

- С ума сдурел? В ней же весу черт знает сколько!

- Вот все и съедим! Ты хоть раз в жизни кавыршу пробовала?

- Я и в глаза-то ее не видела!

- Ну, сейчас и поймешь, за что люди такие деньги платят!

Кавыршу, конечно же, нельзя ни варить, ни жарить. Рыба эта, пойманная во время нереста, по самые жабры нафарширована алкалоидами, гормонами и ненасыщенными жирными кислотами. Температурная обработка из всего богатства оставит лишь белок да чуток аромата, остальное разрушится, в пар уйдет.

Агушин разложил рыбину на доске, выбрал самый острый нож. Аккуратно надрезал кожу вдоль спины, вставил пальцы в надрез, расширил его. Кожа с чешуей снималась легко, обнажая нежно-розовое мясо с тончайшими белыми прожилками. Он наклонился, втянул носом аромат.

- Понюхай! - пригласил Дарью.

Та без всякого восторга приблизила лицо к разделанной тушке.

- Не пойму что-то... - пробормотала она. - Фруктовый запах!

- Гастрономы земные пишут, что запах свежей кавырши состоит из доминирующей ноты авокадо с оттенком корицы! - пояснил Агушин.

- Как ее есть-то?

- Погоди есть! Сейчас потрошки достанем, я из них настоечку сделаю, водки стакан не пожалею!

Евгений Степанович ловко извлек из рыбьего живота внутренности, сложил в чашку, убрал в холодильник. Сполоснул тушку и разделочную доску водой из-под крана, и только после этого стал нарезать кавыршу тончайшими ломтиками. Нож сопротивления почти не встречал - на чем ему застревать? На хордовых хрящах?

- Ну-с, Дарьюшка, прошу за стол!

Водка уже была налита, посередине стола стояло широкое блюдо с розовеющей рыбой. Ничего больше не было - ни хлеба, ни соли.

- С почином! - провозгласил тост Агушин.

Рыба таяла во рту как мороженое. Скользкие прохладные кусочки ее было жалко глотать, не то что жевать. Поэтому они их и не глотали - рассасывали до полного исчезновения между спинкой языка и нёбом.

А замечательный выдался у них день! Как будто бежали до этого целую неделю, трудно бежали. Земля в пятки била, воздух мимо рта проскакивал, горизонт перед глазами мотался - влево, вправо, влево, вправо. Печень на ребра давила, селезенка ёкала, во рту сохло да в ушах звенело... И добежали. Сели на траву, ножки вытянули, отдыхиваемся, друг на друга смотрим.

Кожа у Дарьюшки тонкая, почти прозрачная. Веснушки на носу золотятся. Уши двигаются, когда жует - никогда раньше не замечал. А губы гладкие, влажные. Сладкие у нее губы.

- Ну как, Даш, нравится?

Рассмеялась Даша, посыпался из нее звонкий смех. Запрыгали по столу, заскакали голубые с искрами смешинки. На пол скатывались, звенели, разбегались по углам.

Расчистил Агушин место на столе, сам засмеялся. У него другие смешинки получались, розовые и таблеточками все. Будто леденцы из жестяной банки. И пахнут так же, то вишней и малиной, то смородиной.

- Ты умеешь танцевать, Агушин? - спросила Дарья.

Слова у нее выходили радужными, дрожащими в воздухе, словно мыльные пузыри. Евгений Степанович углядел свою фамилию, пузатенькую слегка, с покатыми плечами, примерился и проткнул пальцем. Не осталось слова, весь воздух теплый из него вышел.

- Сто лет не пробовал! А что, есть предложение?

Из-за слов Агушина тесно стало над столом, чтоб Дашу разглядеть, пришлось руками слова разгонять.

- Если музыка есть, отчего не станцевать?

И вправду, музыка давно звучала, он не замечал просто. А прислушался - сразу громкая сделалась, будто ждала, пока он обратит на нее внимание. И трубы в ней дудят ласково, и барабан туго бухает. Подходящая музыка. Вальс, однако?

Дарья кружилась легко, чуть придерживаясь за его плечо. Иногда она отнимала руку и ловила вращающиеся при падении серпантинки нот, смеясь, наматывала их ему на шею. У Евгения Степановича тоже все получалось, только приходилось отсчитывать про себя блестящие шарики: "раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три".

- Возьми меня на руки, Агушин!

Даже с девушкой на руках он скользил абсолютно свободно. Дарья продолжала смеяться, дирижируя правой рукой. Вырезаемые ею пузыри всплывали к потолку, стукались о стекла и балки, просились в синее небо.

Агушин опустил Дарью во взбитую пену кровати. На розовой коже пыльцою веснушки, черные волосы в белой подушке. Время натянуто, как парус под ветром, вдохи как волны, и выдохи - брызги. Ванты звенят, солнце жарит нещадно, палуба плачет древесной смолой. Все на канаты! Все дружно и разом! Все - по команде! Раз-два-три!... Раз...

- Да, Коля! Да! Люблю тебя! Еще! Еще, Коля!...

И лопнуло все. Оборвалось. Агушин дернулся дважды по инерции и остановился. Отпустил Дарью, неловко слез с нее, отодвинулся, опустив ноги на пол. Харитонова сжалась в противоположном углу, рот ладонью прикрыла.

- Прости, Агушин!

- Да ладно...

На полу таяли последние смешинки. Оркестр уже стих. Чайки еще кричали, но крики их доносились слабо, будто с другой стороны острова.

- Прости! Я не смогла бы по-другому!

Будь она проклята, эта работа! Будь прокляты те, кто его сюда послал! Будь проклят сам он, на нее согласившись! Пропади пропадом все деньги на свете, ради которых приходится продавать самого себя! Ненавижу!

Агушин врезал кулаком себе по коленке. Больно. Еще врезал. Красное пятно на коже - кольцом вокруг белого. Еще раз ударил, прямо в центр.

- Агушин! - вскрикнула Дарья.

- Что Агушин? Я пятьдесят лет Агушин!

Он встал с кровати и пошел одеваться. Хватит с него стеклянного дома! Нажился он в нем уже. До блевотины нажился!

6

- И сколько уже отправили?

Они стояли на берегу, чуть в отдалении от заводящих бредень подростков.

- Три с половиной тонны...

Маккормик покосился на него, снова отвернулся.

- Я недооценил вас, Агушин! - признался он. - Вы намного более опасный тип, чем кажетесь с виду!

Евгений Степанович пожал плечами: тип, так тип! Налетевший порыв ветра сморщил речную воду, попытался задрать Дарье платье. Та испуганно схватила подол руками, обжала вокруг ног.

- Давно хотела вас спросить, Джон! - заговорила она, когда опасность оказаться перед Маккормиком в неприличном виде миновала. - Почему всех вожаков кланов зовут одинаково - Вомутами? Ведь это собирательное название аборигенов!

- Вомут? Это слово имеет много значений: главный, основной, центральный... Хозяин, короче! Хотя, какой теперь из Вомута хозяин! - профессор указал подбородком в сторону вожака, руководящего с берега работой подростков. - Он, скорее, на клоуна смахивает!

Вомут, обряженный в сшитые Дарьей необъятные трусы, красные в белый горох, и с красной же, крашеной головой, энергично жестикулировал, отдавая приказы. Голос его разносился по всему берегу: "Заводи! Да ниже опусти конец, ракушка ты безрукая! Она ж по дну сейчас уйдет!"

- Прошла уже кавырша! - вслух отметил Агушин. - Последнюю добирают, припоздавшую!....

- Ну, думаю, вы в покое их вряд ли оставите! - буркнул профессор.

- Да! Бусуги начнем принимать, ракушки тоже... Французы распробовали, говорят, лучше виноградных улиток!

Маккормик вздохнул. Три недели его не было на русской фактории - и как все изменилось! Малыши перебрасываются пластиковыми тарелочками, Джуба дремлет под навесом Вомута. Еле узнал ее - мало того, что стриженная, как пудель, так и выкрашена под платиновую блондинку. Ни она не работает, ни Рупуга с Нунурой. Почему, кстати? Спросил у русского.

- Беременные! - кратко объяснил тот. - Кавыршу Вомут попробовал...

Маккормик схватился за голову. Три жены из двенадцати! А орехи кто будет собирать? Рыбу ловить? Впрочем, с рыбой ясно - сам Вомут и будет. Отлежал свое в ямке, покопался в песочке...

- К дождям Вомут собирается к порогам идти, - поделился сведениями Агушин, - Куруту замуж отдавать.

- Куруту? Это которую? Хромоножку что ли?

- Ну!

- Кому она там нужна! - презрительно фыркнул Маккормик.

- Вомут уверен, что с руками оторвут! Вон она, кстати, от леса к нам идет!

Профессор рассмотрел вомутку. Да, пожалуй, в таком виде могут и оторвать! Волосы на ногах у Куруты были черные, на руках - оранжевые, а грудь и живот были выкрашены нежно-голубым. Лучше ослепнуть, чем на этот кошмар смотреть!

Маккормик повернулся и пошел прочь от берега. Русские двинулись следом, чуть приотстав.

"Все то же самое, - с отчаяньем понял профессор. - Этого ни остановить, ни изменить не удастся. Были бусы с иголками в обмен на золото и копру, стали электробритвы и краска для волос в обмен на кавыршу с бусугами. Было бы что взять - они уж придумают, как это сделать! Им раз плюнуть мертвого поднять из могилы и заставить на себя работать, не то что Вомута с лежака сорвать! Неистребимое племя... торгаши... люди..."

- Послушайте, Агушин! - остановился Маккормик на развилке тропы. - Не провожайте меня к вертолету! Вы мне противны, и я не буду этого скрывать! Но одна большая просьба к вам у меня есть, и вы уж постарайтесь ее исполнить!

Евгений Степанович смотрел на профессора снизу вверх.

- Я слушаю!

- Все эти вомуты, со всеми своими шерстью, размерами, зубами и когтями - всего-навсего большие и счастливые дети! Вернее, были такими до вашего здесь появления. Так постарайтесь хотя бы до окончания контракта, чтоб на остальных факториях никто о вашем изобретении, - он ткнул рукой в направлении стеклянного дома, - не пронюхал! Вам сколько осталось?

- Чуть больше семи месяцев! - ответил Агушин.

- Вот и подарите вомутам эти последние семь месяцев детского счастья! Я вас очень прошу!

Русский пожал плечами.

- Хорошо!

Когда профессор, держа спину прямо и отмахивая рукой, зашагал по тропинке к вертолетной площадке, Агушин повернулся к Дарье, взял ее за локоть и повел прочь. "Семь месяцев... - бормотал он. - Мне бы кто столько счастья отвалил!"