Улицы Гронингена накрыла противная ноябрьская морось. Зашедшие со стороны моря тучи обрекали вечер не только на серость и скуку, но также на дождь и промозглую сырость.
Маленькому Йосу, сжимавшему в руках потёртый скрипичный футляр, было холодно, и хотелось есть. Но дверь дома была прочно заперта изнутри на засов. И, несмотря на то, что в прорези занавесок окон второго этажа пробивался лучик света, мальчик знал, что он попадёт домой не раньше, чем уйдёт герр Кюрш. Этот богатый прагматичный мужчина с прошлого года столовался в доме Йоса, чья матушка готовила вкусно, а подавала обед всего лишь за четверть гульдена. Но последние несколько месяцев герр Кюрш, в отличие от прочих посетителей, начал подолгу задерживаться после трапезы. Порой бывало так, что ужин у Йоса начинался после того, как фонарщик зажигал фонари не только на центральной площади города, но и на прилегающей к ней узенькой улочке, где в ветшающем доме жили Йос с матерью.
В свои десять лет мальчик не знал, отчего герр Кюрш так допоздна гостит у них в доме и для чего мама запирает дверь изнутри. Однако после того как богатый посетитель уходил, мать всегда с особой заботой справлялась у Йоса о том, как прошли занятия в школе. Или кормила самыми вкусными оставшимися кусочками. И иногда, укладывая мальчика спать, незаметно клала ему в карман школьной куртки несколько стюверов. Так что в иной вечер Йос был бы и не против скоротать время на крыльце у двери или играя с приятелями на площади, но сегодня ему уже очень хотелось к тёплому камельку. А бурчащий живот всё настойчивей вспоминал вкуснейшее рагу с кусочками каплуна - любимое блюдо мальчика.
Чтобы не промокнуть и согреться, Йос уселся на крыльцо, прижался спиной к тёплому дереву двери и обнял скрипичный футляр. Капли дождя судорожно скребли по небольшому козырьку над входом, силясь достать мальчика, но морось всё-таки не могла дотянуться до него, как не старалась.
Сегодня Йос задержался на уроке музыки. Уже начинало темнеть, и вскоре должен был появиться фонарщик. Герр Кюрш всё не уходил, и чтобы скоротать время мальчик достал скрипку. Старую, потёртую - какую только и могла купить ему мама на скудные средства.
Учитель Ян сегодня рассказывал об импровизации, но как Йос не старался, ничего путного на уроке у него не получилось.
"Закрой глаза и дай музыке плыть через тебя. Ты - это мир, а мир - это музыка.
Шелест капель дождя, шум прибоя и даже проснувшийся рано петух на заднем дворе - часть океана гармонии. Нужно лишь скользить по его волнам..."
Но Йосу ещё только предстояло учиться "плавать". Пока лишь он сразу шёл ко дну, как брошенный за борт якорь. В конце концов учитель Ян махнул рукой, предложив мальчику для начала хотя бы научиться правильно тонуть.
Тонуть. В холодной, как снег, воде. Когда волны накрывают тебя с головой, и жгучие ледяные иглы безжалостны, как вставшая стеной метель непроглядной зимней ночью.
И только горит молчаливый маяк вдалеке. Или фонарь на заметённой снегом площади...
Йос подул на озябшие пальцы и, закрыв глаза, сделал первое движение смычком.
Проходивший мимо старый фонарщик на мгновение остановился у крыльца, бережно поставив рядом с мальчиком светящийся хрустальный шар, в котором бушевала метель. Зажёг висящий рядом фонарь...
Пошёл снег.
Густой пух закружил по скромному скверику, укутывая в белое вечнозелёные деревья, усталые скамьи, озябший фонтан и одинокий разгорающийся фонарь.
На пустых парковых подмостках, словно и не замечая налетевшей вьюги, танцевала изящная балерина. Закрыв глаза, не видя ничего вокруг, она кружилась и кружилась под одну ей слышимую мелодию, изгибаясь в невообразимых позах.
Перед сценой стояли двое: бородатый гном в колпаке с бубенцом и запряженный в расписные сани олень - единственные зрители странного немого танца.
- Как думаешь, - гном почесал спутанную седую бороду, - она когда-нибудь остановится?
За окном резвилась мартовская капель. Воробьи купались в лужах, и детвора пускала по ручьям кораблики из старых деревянных башмаков.
Всё позже зажигались фонари после коротких зимних дней.
Йос - молодой человек в поношенном студенческом камзоле, сидел подле постели матери, стискивая кулаки. Стискивал так, что костяшки белели пуще снега, а ногти впивались в ладони. Мама кашляла, кашляла с надрывом, давясь при вдохе, прижимая к губам окровавленную тряпицу.
Герр Кюрш умер под Рождество - чахотка оказалась сильнее. Его жена и дети не плакали на похоронах. Для того чтобы делить наследство, слёзы не нужны.
Теперь наступала очередь матери Йоса, что ухаживала за оставленным родными Кюршем, не ведая того, что сама больна. Порошки, мази для втирания, которые юноша покупал на последние сбережения - всё без толку. Ни одна микстура не могла победить болезнь. Лекарства лишь оттягивали неизбежное.
Спускался вечер, и в комнате становилось темно. Больная перестала кашлять и на время забылась сном.
Юноша ещё какое-то время обождал, прислушиваясь к дыханию матери - но оно было на удивление ровным и умиротворённым, словно тяжёлая болезнь и не наступала.
Йос поцеловал маму в лоб и вышел. За последние недели он измотался, как скакун, загнанный стремительным почтовым курьером, и ему совершенно необходимо было поспать хотя бы несколько часов. Однако стоило ему прилечь и утонуть в перине, долгожданный сон ушёл.
За приоткрытым окном противно скрипел раскачивающийся на ветру фонарь, и доносились гулкие шаги приближающегося фонарщика. Старик на мгновение остановился у старого столба возле дома Йоса.
Стало светлее.
И тут на Йоса, помимо лютой бессонницы, накатила безудержная тоска. Он чувствовал себя как выброшенный на необитаемый остров матрос: разбита шлюпка, нет припасов - сплошноеголое отчаяние.Один, совсем один.
На стенах плясали тени. В окнах мелькали блики от зажегшегося уличного фонаря. В такт мерцал хрустальный шар, его счастливый талисман из детства.
Порывисто поднявшись с кровати, Йос подошёл к столу. Заглянул в бесконечную метель.
Движения отточены, стройны и изящны. Па, ещё па. Одна в одной только ей слышимой гармонии. Под хмурыми взглядами гнома, кутающегося в куртку, и оленя в упряжке, притопывающего на месте.
- Знаешь, иногда я начинаю сожалеть, что мы с тобой не можем так же, на сцене, - буркнул гном, - хоть согрелись бы.
- Дурак ты! - беззлобно протянул олень. - Где ты видел, чтоб зрители на сцену лезли? Наше дело стоять, раскрыв рты, и восхищаться. Ты, бездельник, к слову, хоть поаплодировать можешь...
Скрипит перо, заглушая доносящийся из соседней спальни кашель проснувшейся матери. Капают негаданные слезы на бумагу, мешаясь с чернилами в хитросплетениях нот...
...К утру мать Йоса умерла.
***
Август - месяц невест. Месяц урожая, спелых фруктов, наливных лоз и ароматных цветов. Месяц счастья.
Йос Энкельфауд, молодой талантливый композитор, ученик Старого Яна, пребывал в радостном волнении. Его молодая супруга была на сносях. И со дня на день должна была разрешиться от бремени.
Повивальные старухи, все как одна твердили, что чета Энкельфаудов ждёт наследника. Не сопливую девчонку, которой нужны будут куклы, платья и кружева. А мальчугана - бойкого и смелого. Как моряк, каким когда-то хотел стать сам Йос.
В это утро он по обычаю проснулся пораньше, для того чтобы приготовить завтрак. Последние несколько месяцев он каждый день баловал супругу, принося угощение ей в постель.
Мурлыча под нос что-то торжественное, он мыл фрукты, выкладывал их на поднос, стараясь не шуметь, чтобы раньше времени не разбудить жену.
Главное - после не забыть перенести мелодию на бумагу. Йос нутром чувствовал, что из этого мог родиться его новый шедевр.
- Милый... - тревожный оклик супруги заставил его резко обернуться. Лике стояла на лестнице, растерянно прижимая ладони к животу. Подол её ночной рубашки был мокрым, - милый, мне страшно. Кажется, схватки начались.
Проводив жену обратно в постель, Йос стремглав бросился за старой повитухой, которая в своё время принимала роды у его матери.
Торжественная мелодия, не выходящая из его головы, стала тревожной...
...Битый час он сидел подле двери спальной, слушая страшные крики и попутные слёзные всхлипывания в промежутках между потугами у супруги, которая всё никак не могла разрешиться.
Тревога неумолимо переросла в страх. Страх, граничащий с ужасом, окутал его липкой паутиной. Как паук пеленает жертву.
Дрожа, будто в лихорадке, Йос ушёл к себе в кабинет на первом этаже, но и там его преследовали стенания жены, превращая комнату в пыточную. Он сел в кресло и принялся покачиваться, обхватив голову руками, пытаясь ладонями зажать уши, чтобы не слышать криков боли. Но отзвуки мук Лике набатным крещендо отдавались в его голове.
Внезапно всё стихло.
Плечи Йоса напряглись так, как будто на него всей тяжестью рухнул сам небесный свод - ноша под силу лишь мифическому Атланту. Если молчание обессиленной родами супруги было понятно, то почему не кричал новорожденный?
- Герр Энкельфауд, ваша жена... и ребёнок... - повитуха, без стука открывшая дверь и застывшая на пороге его кабинета, давилась слезами, - они... они...
Боль потери воспламенила разум, подобно искре, от которой вспыхивает порох. Вспыхивает, чтобы мгновенно сгореть.
Хрустальный шар на подоконнике нестерпимо полыхнул.
Пурга. Ледяная круговерть с пробивающимися каплями дождя.
Две солёных полосы - два ручья, прочерченных сквозь слои грима. От глаз до подбородка.
Неистовая кода в снежном вихре.
- Мне кажется или она плачет? - олень с грустной мордой повернулся к гному.
Тот ничего не ответил. Только пристально во все глаза смотрел на балерину, утирая собственные слёзы.
Дальнейшее происходило словно в тумане. Как из-под земли появился коронер, забрал тела Лике и их с Йосом мертворожденного сына. Пообещал, что похороны и все заботы с ними связанные возьмёт на себя община.
Потом были ещё какие-то люди, высказывали соболезнования, перешептывались, глядя на побелевшую в одночасье голову герра Энкельфауда. Йос что-то им отвечал, часто невпопад и равнодушно, как будто случившееся горе его не касалось.
...Близился вечер. Сочувствующие разошлись по домам, пообещав непременно быть на похоронах. Йос запер за ними дверь и вернулся в кабинет. Было душно, и он отворил окно.
Гармония, по чьим волнам он скользил, пронзила его. Пронзила и выбросила на рифы, как беспомощный перед властью шторма корабль. Получив смертельную пробоину, он шёл ко дну.
Хрустальный шар всё так же горел нестерпимым белым светом...
Кружились в вихре последние снежинки. Завершался казавшийся бесконечным танец под гаснущую мелодию.
Балерина торжественно и печально сложила руки и опустилась в финальном реверансе.
...Смолкало крещендо, стучавшее кузнечными молотами в виски. Уходила прочь мелодия, вслед за чернилами на острие пера, ласкающего бумагу.
Йос бросил последний росчерк пера, поставив подпись. Гармония сохранена. Её история не утеряна. Она расскажет о трагической гибели "корабля" Энкельфауда каждому заинтересованному слушателю. Сам же "корабль"...
Скрипнул верхний ящик стола. На мгновение дрогнули руки, заряжая пистолет.
Щелчок.
Искра иглой коснулась пороха.
Раздался выстрел.
...Ветер, пробравшийся в открытое окно через занавески, трепал седые волосы и ворошил исписанные вереницей нот страницы с каплями чернил и крови.
Успокоившись, замерли снежные вихри, мучавшие сквер. Отряхнулся олень, переступил с ноги на ногу. И гном оправил бороду, печально динькнув бубенчиком на колпаке.
Оба с грустью смотрели на заплаканное лицо застывшей в реверансе балерины.
Снегопад закончился.
Проходивший мимо старый фонарщик на мгновение остановился у открытого окна, бережно взял с подоконника ярко горящий хрустальный шар и неторопливо пошёл дальше, неся людям его свет, зажигая по дороге новые огни...
![[]](/img/s/smotrin_m/blizzard_ends/56486341_bailando_con_las_estrellas.jpg)