"Кранк-кранк!". Меня снова разбудило мерное поскрипывание старой черепицы. Значит, сегодня ветрено, и мама не отпустит гулять без тёплого шерстяного шарфа. Из груди вырвался тяжелый вздох. Ну не люблю я его, он кусачий и мешает бегать! Кроме того, я всё равно не чувствую холода, так что могу обойтись и без шарфа.
Откинув ватное одеяло, слегка тяжелое от царившей в доме сырости, я спустила ноги на пол и огляделась. В нашем доме всё было точно таким же, каким бывает каждое утро. Тихим и спокойным, как порой говорит папа, у-ми-ро-тво-рён-ным. Но для меня это слово еще слишком сложное...
Старый очаг (в нашем доме абсолютно всё - старое) не был заполнен пляшущим огнём, и во чреве его было пусто и черно от золы. На столе стояли пустые тарелки, покрытые льняной тканью - это чтобы на чистую посуду не садились насекомые. Хотя мошек сейчас осталось не так уж и много - всё-таки на дворе октябрь. Я прислушалась и поняла, что старые ходики, висящие на стене, не тикают. Там когда-то жила кукушка, а потом она улетела. Это было давно, я тогда была еще совсем маленькой. Мама говорит, что кукушка улетела потому, что я себя плохо вела. Не знаю, правда это или нет. Спрыгнув с кровати, я прошлёпала босыми ногами по полу прямо к ходикам, подставила стул, чтобы добраться до них, и попробовала завести. Бесполезно. Наверное, что-то внутри сломалось. Скажу папе, когда он вернётся - он обязательно починит.
Наверное, родители ушли в лес еще засветло. Мой папа - лесник, он заботится о деревьях, травах и живущих в лесу зверях. Наш дом стоит на опушке, и на самом деле это не просто дом, а сторожка лесника. Иногда папа говорит, что на самом деле у него два ребёнка - я и лес. А мама во всём ему помогает. Когда я вырасту, я тоже буду ходить с ними в лес, а пока я еще слишком мала для этого.
Зато у меня есть другие обязанности. Например, пока нет родителей, присматривать и ухаживать за нашим старым домом. Папа рассказывал, что нашему дому столько же лет, сколько могло бы быть моему прапрадедушке - это он его построил. Я стараюсь заботиться о доме так же, как заботилась бы о прадедушке, если бы он жил вместе с нами.
Первым делом я проверила посуду под льняными полотенцами - чистая. Значит, буду мыть окна, вон они какие грязные, снизу доверху затянуты паутиной. Я подошла к окну и пальчиком тронула белую липкую ниточку. Натянутая как струна, она затрепыхалась и оборвалась. Сначала я испугалась, а потом присмотрелась и поняла, что ни одного паука на окне нет. Наверное, они уже ушли зимовать. Завернулись где-нибудь в свои паутинные коконы и спят-почивают... Я люблю паучков - они такие чудные.
Воды в кадке не было - значит, надо сбегать, набрать в ручье. Схватив кадку за железную ручку, я распахнула дверь и выскочила на крыльцо. Только тут сообразила, что на мне лишь моя старенькая детская сорочка для сна, вся латанная-перелатанная, а на ногах так и вовсе ничего нет. А ну и что же! Мама всё равно не видит, наругаться на меня некому. А я... Я уже говорила, что не чувствую холода?
Под ногами пёстрым ковром стелились зеленый мох и разноцветная опавшая листва. Я подняла голову и посмотрела на небо. Затянутое тонкой пеленой молочно-белых туч, оно было похоже на мутное стёклышко. Где-то за пеленой пряталось едва тлеющее осеннее солнышко, но его совсем не было видно.
Когда я набирала в кадку воды, рядом со мной приземлился ворон. Большой, чёрный, он важно сказал "Кар!" и начал пить из ручья. Я заворожено глядела на него, борясь с желанием вытянуть руку и провести по его блестящим, будто маслянистым, гладким пёрышкам. Наконец он напился и улетел. А я, обхватив тяжёлую кадку двумя руками, вернулась домой.
Что ж, пора браться за работу... Вот вернутся мама и папа, спросят, чем я занималась в их отсутствие, а я молча покажу на чистые окна, и сразу станет ясно, какая я взрослая. Может, тогда папа и меня возьмет с собой в лес.
Правда, спустя несколько часов стало понятно, что в лес меня возьмут еще нескоро. Старые окна отмывались плохо, зато хорошо грязнилась я. Каким-то образом вся паутина с них перешла на мою почерневшую от грязи сорочку (которую я, кстати, умудрилась порвать в нескольких местах о торчащие гвозди), и теперь я стала похожа на маленького паучонка, готовящегося завернуться в кокон и уснуть на зиму. Бесполезное дело! Лучше подмету полы, может, толку будет больше...
Старая растрёпанная метла обнаружилась за печкой. Если поставить её рядом со мной, она оказывалась больше меня примерно в полтора раза. Ну как тут удержаться и не поиграть? Конечно, я немедля оседлала её и принялась скакать по сторожке как самая что ни на есть заправская ведьма. Старый пол натужно заскрипел под моими прыжками - прапрадедушкиному дому явно пришлись не по нраву ведьминские пляски, но куда там! Остановилась я только тогда, когда засадила в ногу занозу из шероховатого древка метлы. Ух и больно было! Со слезами на глазах, закусив губу, выковыривала я её из-под кожи битых полчаса. Так тебе и надо, непослушная праправнучка, будешь знать, как тревожить старый дом своими свистоплясками...
Хлюпая носом, я взяла метлу как положено и принялась подметать. И только сейчас увидела, что весь пол покрыт тонким слоем золы. Наверное, нанесло из очага ветром, когда я выскочила за водой да оставила дверь настежь распахнутой. Я махала метлой налево и направо, но всё бесполезно - зола только размазывалась по полу, делая его чёрным, словно ночное зимнее небо без единой звезды. Я выронила метлу, огляделась кругом и расплакалась. Что же теперь скажет мама? Как посмотрит расстроенный папа? Скажут - никакого леса тебе, маленькая негодница, погляди, что натворила!
Слёзы капали и капали, расплывались мокрыми серыми пятнами на грязном платьишке, делая его еще грязнее. Не помню, сколько я плакала. Наверное, до тех пор, пока в животе не заурчало, и я не почувствовала, что голодна. Пришлось перестать плакать и вытереть слёзы со щёк чёрной от золы ладошкой. Как хочется кушать... А ведь давно уже прошло и время завтрака, и обеда. А мамы с папой всё нет и нет...
Я подошла к столу, откинула льняное полотенчико и уставилась на пустые тарелки. Со вздохом опустила его обратно. Надо чего-нибудь покушать, а то в животе уже будто варёная жаба ворочается... Я прошлась по дому, раскрывая дверцы шкафов и полок. Ничего... ничего... ничего... Наверное, все запасы кончились, а папа еще не успел съездить в город, чтобы закупиться. Но что же мне теперь делать?.. Конечно, есть еще погреб, уж там-то отыщутся всякие соленья и варенья, но туда даже папа спускается очень редко, да и то - осторожно и с керосиновой лампой. А в одиночку у меня не хватит сил даже крышку погреба приподнять.
Я подошла к двери, открыла её и выглянула наружу. Молочная пелена подёрнулась синеватой дымкой - на землю спускались сумерки. Сколько же сейчас времени? Я посмотрела на ходики, но они по-прежнему молчали. Никогда раньше мама и папа не отсутствовали так долго, всегда возвращались еще до обеда; а сейчас уже почти вечер... По спине пробежали мурашки, не от холода - от страха. Наверное, что-то случилось. Да, что-то случилось с ними там, в лесу. И они не могут вернуться домой. Не могут позвать на помощь. Не могут справиться сами. Значит... Надо мне идти в лес! Да. Я должна им помочь, спасти их. Пойду по той тропинке, по которой всегда ходит папа - не заблужусь. Он уже водил меня по ней в лес - не на работу, а так, по грибы да по ягоды.
Охваченная внезапной решимостью, я мечусь по сторожке, думая, что лучше взять с собой. Метла? Полотенчико? Кадка? Керосиновая лампа, с которой папа лазает в погреб! Я рыскаю по углам, пытаясь отыскать её. Нигде нет... Зато я нашла бидончик из-под керосина - пустой. Значит, и лампа не пригодится...
В распахнутую настежь дверь дует ветер, но я понимаю это лишь по тому, как колышутся занавески на окнах и полотенчико на столе. А самой мне совсем не холодно. Я его и не чувствую, ветра-то.
Внезапно острое, словно игла, чувство страха пронзает меня насквозь. Я выбегаю из сторожки, словно ошпаренная, и несусь вперёд, по протоптанной большими папиными сапогами тропинке. Страх гонит меня вперёд, словно сумасшедшую. Я боюсь того, что осталась одна в сторожке так надолго, боюсь того, что, быть может, случилось в лесу с мамой и папой... и несусь вперед, словно лёгкий порыв ветра.
В чувство меня приводит тысяча маленьких игл, злобными осами впившиеся в руки, ноги и лицо. Это на повороте я не успеваю затормозить и со всего размаху влетаю в колючий кустарник. К счастью, иголки у него были короткие, а то бы я непременно выколола себе глаза... На то, чтобы разрыдаться, уже не хватает сил. Кое-как я выбираюсь из кустарника, оглядываю себя - всё тело в мелких кровоточащих царапинах: руки, ноги, щёки и лоб... А ведь я даже позабыла переодеться, и теперь моя ночная сорочка больше похожа на изгрызенную мышами старую половую тряпку, несколько лет валявшуюся в самом дальнем и тёмном углу. Босые ноги покрыты коркой чёрной грязи по щиколотки - обуться я тоже позабыла. А еще не помню, захлопнула ли я дверь в сторожку или нет. По щекам текут розовые слёзы - это солёная вода смешивается с кровью. У меня уже нет сил судорожно всхлипывать - я лишь тихонько хнычу.
В голове мелькает мысль вернуться обратно, вытереть кровь, смыть грязь и переодеться. Но я вспоминаю пустую сторожку, чёрный от золы пол, мёртво молчащие ходики на стене - и меня передергивает от вновь накатившего страха. Одна я туда ни за что не вернусь!
... Слепо бреду я вперед по дороге, перемешивая босыми ногами тяжелую осеннюю грязь. Часов у меня нет, и сколько прошло времени, я не знаю. О том, что, кажется, заблудилась, я даже не думаю - иначе моё маленькое детское сердечко просто разорвётся от страха.
Небо из синеватого стало серым, цвета засохшей грязи на моих расцарапанных коленках.
Наверное, скоро пойдёт дождь. Я бреду вперёд. Мне нужно найти маму и папу.
... В воздухе запахло чем-то странным. Я вдохнула изо всех сил и закашлялась - в нос мне влетела снежинка. Туча оказалась снежной, а не дождевой. Как рано в этом году пошёл снег... Хорошо, что я совсем не чувствую холода. Я ведь уже говорила об этом?..
... Сумерки из серых стали тёмно-синими, совсем как вода в речке недалеко от нашего леса, если смотреться в неё поздно вечером. Хотя сейчас, наверное, и есть поздний вечер. Я не знаю... Снег уже успел покрыть землю ровным тонким слоем. В лесу очень тихо, как будто все звери ушли отсюда. Наверное, если бы я услышала какой-нибудь звук, я бы умерла со страху. Но мне надо идти. И я иду, перемешивая ногами грязь с быстро тающим снегом...
... Первым звуком, который я услышала за долгое время, был странный лёгкий шелест за спиной. Я обернулась. На нижнюю ветку стоящего рядом со мной дерева приземлился ворон. Он был большой и чёрный, как зола в камине. Пёрышки у него слегка поблёскивали среди падающего снега. Я подумала, что это, наверное, тот самый ворон, что пил рядом со мной у ручья. Он посмотрел на меня несколько минут, а потом в тишине взлетел с ветки и скрылся из виду за пеленой падающего снега. Я поёжилась. Не часто встретишь в лесу такую молчаливую птицу.
... Не знаю, сколько прошло времени. Я очень устала. Ноги уже едва двигаются. О том, чтобы кричать и звать на помощь, не может быть и речи - голос у меня куда-то пропал и, кажется, больше никогда не вернется. Снега навалило уже по щиколотки. Я уже плохо различаю, куда иду. Мама... Папа... Где вы...
... На лес опустилась ночь. Снег больше не падает, но его и без того намело почти по колени. Я смотрю на свои голые ноги, утопающие в снегу, и мне становится страшно. Я не помню, что я здесь делаю, зачем я здесь. Я не...
... Впереди как будто что-то мелькнуло. Я присматриваюсь и вижу что-то, очень похожее на силуэт. Человеческий силуэт! Не может быть... Собрав последние оставшиеся силы, я бегу вперёд. Крикнуть бы, да голос как сквозь землю провалился. Может быть, это... Я подбегаю всё ближе. Мужчина... Длинные волосы забраны в хвост... Куртка с меховым воротником... На плече - ружье... Это же...
-Папа! - кричу я во весь внезапно прорезавшийся голос. - Папа, ПАПА!!!
Мужчина слышит меня и оборачивается. Глаза его покрываются белой плёнкой ужаса. Кожа становится бледнее лежащего на земле снега. Он застывает, как вкопанный. Папа... Я почти добежала. Вытягиваю руку, хватаю его ладонь изо всех сил, сжимаю... Но спотыкаюсь обо что-то и с размаху падаю лицом в снег. Лёд прижимает меня к себе, покрывает грязное, окровавленное, распухающее от начинающейся лихорадки тело. Папа... Папочка...
Ночь. Вся деревня давно спит, только на самом её краю в одном из домов, самом старом и покосившемся, еще горит свет. Даже не свет, так, свеча. Свеча горит ярко, освещая небольшую кухоньку - крепкий деревянный стол, пара длинных скамей. За столом сидят двое мужчин - старый и средних лет. Лицо старика покрыто глубокими морщинами, сам он сед и одет совсем просто, как и все деревенские старожилы. Мужчина средних лет явно нездешний - в этих краях ни у кого нет таких дорогих курток с настоящим звериным мехом. Мужчина еще довольно молод, но в его длинных, забранных в хвост волосах уже мелькают несколько серебряных прядок. Они появились у него всего несколько часов назад. На лбу у мужчины - пропитанная тёплой водой повязка. Он всё еще дрожит и оттого судорожно прихлёбывает горячий травяной отвар из кружки, будто желая скорее согреться.
Старик курит трубку и хитро улыбается каким-то своим мыслям.
-Она это была, как есть она, - задумчиво говорит он. - Ну-ка, расскажи еще раз, как всё было.
-Да что рассказывать, - морщится гость. - Я нездешний, приехал сюда поохотиться, больно тут у вас леса хороши. А по первому снегу охотиться - самое то. Бродил я целый день, да так никого и не выследил. Да еще снег сильнее начался, все следы, если они какие и были, замело. Пошёл я обратно в деревню. Сам не заметил, как стемнело. Иду и слышу, будто кличет меня кто-то. Прислушался - точно. Шаги сзади, будто кто-то бежит, голосок детский, тоненький-тоненький, и кричит "Папа, папочка!". Ну, я подумал, что ребенок, заблудился верно. Оборачиваюсь и вижу - бежит ко мне по снегу девочка, махонькая такая, шестилеточка, ноги босы, в одном платьишке, да и то всё изорвано, всё в грязи. Личико крохотное всё расцарапано, кровь на щеках застыла - бежит и ручки ко мне протягивает, "папкой" кличет. Такой меня вдруг ужас взял, только не понял я сразу, почему. Ведь ребёнок же, потерялась, верно... А потом смотрю на неё и понимаю, что сквозь личико заплаканное, сквозь платьишко изорванное гляжу я насквозь и вижу всё - и деревья, и снег, и ворона, что на ветке позади неё сидел... Не смог я и с места сдвинуться от ужаса. Подбегает она ко мне, хватает за руку...
-А потом ты ужо в хате у меня очнулся, - кивает головой старик. - Верно всё, Лесничка это и была, больше некому. Лесничку ты повстречал, охотник. Не человек она, верно. Душа неуспокоенная. Неживая.
Гость вздрагивает.
-Кто она такая, эта Лесничка, старик? Откуда взялась?
-Ох, это дело давнее, - вздыхает старец. - Как её по-настоящему кликали, никто ужо не вспомнит, а Лесничкой народ нарёк, потому как дочкой лесника она была. И жила с матушкой и батюшкой в лесу, на опушке, там, где прапрадед лесника много лет назад своими руками дом выстроил. Жили они ладно, складно, да несчастье однажды приключилось. Как-то зимой загорелся дом, видно, от огня в очаге, да так быстро сгорел, что лесник с женой и выскочить не успели. Остались они в старом доме на веки вечные... А доченьки их в ту пора дома не было, играла она недалеко в лесу. Прибежала ужо, почитай, к пепелищу... Хотела в огонь кинуться, да там уж были люди из деревни, дым от огня высоко поднялся, выше деревьев. Удержали они маленькую, да только бестолку - помутилось у ней тогда в голове, да и немудрено... Увезли её отсюда, далеко, говорят, в лечебницу для умалишенных... А она возьми да сбеги. Как была, в одном платьишке, босая. Добралась сюда, к дому - как, один Бог ведает. Только мёртвой её нашли у пепелища, в снегу возле крыльца лежала девонька... О-хо-хо-хо-хо...
Гость молчал, не в силах пошевелиться.
-С той поры и стала Лесничка людям являться, - задумчиво проговорил старик, посасывая трубку. - Она безобидная, охотник, чего уж там. Говорят, батюшку всё с матушкой ищет. Вот и тебя, верно, за него приняла...
Охотник снял со лба мокрую повязку, накинул на плечи куртку и молча вышел из избы на крыльцо. Ночь была тёмная, беззвёздная. Морозная.
Охотник посмотрел на свою руку. В темноте ничего не было видно, но он явственно чувствовал боль, оставшуюся от длинных пальцев маленькой Леснички, крепко вцепившейся в его ладонь. Разве может призрак причинять боль?..
Охотник задумчиво посмотрел в ночь. А ведь и у него могла бы быть дочка. Маленькая, шестилеточка. Да чего уж теперь жалеть, не вышло, значит, не судьба...
Он развернулся, чтобы войти обратно в избу.
И в этот момент тихий, словно шелест птичьих крыльев голос едва слышно произнес у него за спиной: