... Ленке нравилось играть. Играть в то, что, скорее всего, не случитсяс ней самой. Ах, если б такое детям! Ах, если б внукам! Но не будетни детей ни внуков, ведь ей 15, Алёшке 18, и несколько дней назад сталоизвестно, что он не вернётся с фронта. Не вернётся никогда. Ах, Лёшка,Лёшка... Ах, война. За что же - так?!.
Но ей нравилось играть .Играть, будто она сама научилась двигаться по времени - вперёд! И рванулась, опережая год в котором ей было 15 - на целых 60 лет. 60 слишним... Но не сделалась ветхой старушкой, нет! В неправдоподобно далёком от её 42-го, 2008-м году ей так же было 15. Ну или чуть больше- 18, например, что б можно было уже выйти замуж. Их квартира в Ленинграде была чистой и опрятной, книжные полки не томили душу горькой сиротливостью. Все книги были целы, не пущены на растопку - и папина библиотека, которую он собирал с детства, цела. В этом волшебном году в Ленинграде выходили новые книжки, одна увлекательнее другой, и у каждой из них была цветная обложка. Это была новая библиотека - в дополнение к отцовской, конечно, - которая пестрела яркими корешками, и корешками с позолотой, и все книги были о любви и о мирных временах, и написаны они- уже после войны. После войны, когда живой Лёшка пришёл с фронта,подарил ей кольцо и стал её мужем, и читал Ленке вслух, усадив её н аколени, вечерами, при свете настольной лампы.
А она была девочкой из фантастического, нереального, 2008-го. Лена сама придумала этот год,и ароматный вкусный чай, и много-много хлеба в их с Лёшкой квартире. Детей у них как будто бы ещё небыло, но были прогулки по набережным Ленинграда, где больше никто не вёз своего близкого и родного на саночках в последний путь. Где людям не нужно было бороться за жизнь, проигрывать и умирать. И оттого все улыбались друг другу.Поэтому-то с Советским Союзом больше никто не воевал, ведь все поняли,как это страшно: замерзающее в чернильнице чернила, буржуйки, хлеб с опилками и похоронки, жестокие как удар ножом под лопатку, такие же точные и вероломные в своей необратимости (как Ленка плакала, когда пришло известие о папиной смерти... и потом - о Лёшкиной...).
Но в заоблачном 2008-м Ленка больше не плакала. Все были живы, все дорогие и любимые. Она поступила в Университет, а ещё подрабатывала, и возвращалась домой поздно - волшебными Ленинградскими светлыми вечерами, не боясь тишины и не считая её подозрительной. И в 42-м, в ледяной комнате где едва теплился огонь в буржуйке и до утреннего хлеба была целая беззвёздная ночь, а мама хрипло кашляла во сне - кашляла всё сильнее и тяжелее - Ленка прикрывала глаза и в лицо ей летел тёплый белый пух живых, её любимых тополей. На углу, недалеко от своего дома,она покупала сладкое мороженое, тающее во рту, и струйками подслащённого молока стекающее по языку. И спешила к подъезду их дома.А у подъезда её ждал Алёшка - неубитый, пришедший с войны, её никогда не случившийся муж.
- Эти ромашки выросли для тебя, - говорил Алёшка, и протягивал ей букет. И она брала из его рук стебли с золотыми личиками и белыми шелковистыми лепестками-причёсками, зарывалась в них лицом (... о, ледяной запах инея на обоях... ах, летние цветы из её сказки,они пахнут, ну пахнут же сильнее!!.) и он не видел, как Ленка плачет,плачет горько о нём, мёртвом, погребённом и настоящем, он - живой и выдуманный - не видел её сдержанных, тихих, горьких слёз.
- Пойдём домой, - говорил он ей и укрывал своей курткой, - Я погляжу - ты устала сегодня. И дрожишь на ветру.
А она дрожала оттого, что листы последних папиных книг прогорели в буржуйке, и на стенах был иней... Иней...
Но в их квартире играл модный граммофон - такие появились только в2008-м. И ромашки Алёша поставил в красивую вазу. Лена забирается в постель - под одеяло. Отварачивается к стене. В одном месте на обояхпроковырена плешь.
Это младшая сестра Надежда теребила, ковыряла их пальчиком, бесконечными вечерами в ноябре 41-го. Ждала утреннего хлеба. Когда же в очередь...
В декабре ей уже не нужно было ждать.
Лена лежит лицом к стене, и эта страшная проплешина у неё передглазами. В 2008-м году, в новом мире, когда уже давным-давнозакончилась война, построен коммунизм и ни взрослые ни дети не умираютот голода, она никогда не заклеит эту тёмную дыру новыми обоями. Потому что это то же, что перечеркнуть память, без которой ты - трус и ноль. Но больно, больно, больно...
И тогда Ленка снова плачет. И - невслух, конечно же! - молится Богу, которому молилась её бабушка, мамина мама. Она просит Его - пусть больше никогда не повторится того, чтобыло 60... нет, 60 с лишним лет назад. Потому что у них с Лёшкой будут дети. У всех её выживших ровесниц будут дети. И внуки. И нельзя, что быим тоже приходилось отдирать от стены куски обоев окоченевшими пальцами, и тянуть их в рот. И нельзя, что бы им приходили похоронки. И нельзя...
...А несколько дней тому назад не стало Лёшки. Не стало. Как это - не стало?..
...Ленкино сознание вместит это позже. И гибель Лёшки, и гибель отца - на фронте.И смерть бабушки, и смерть сестры Надежды - в блокадном Ленинграде.
А пока тяжёлая ночь топчится с ноги на ногу и становится тёмным, густым утром. И значит - скоро очередь за хлебом. А мама перестала кашлять, и всё-таки задремала. Задремала... Просто задремала, пожалуйста!..
Лена оставляет свою сказку, свой далёкий 2008-ой.
Поднимается,подходит к окну, и ей кажется что новый день, едва заглянув в их комнату, ужаснулся, и заслонил своё лицо перекрещенными руками.