Я - никчёмное существо, которое ничего не стоит и не значит в этой жизни. От рождения никчёмное.
С того самого момента, как хотели бросить в роддоме - бессмысленное, и с того самого момента, как оставили в семье - одинокое. Жалкое, никому не нужное, существо.
Так было всегда и так будет впредь. И, сколько бы ни убеждал я себя в обратном, сколько бы ни пытался убежать от отчаянья, от безразличия прошлых лет, все останется так.
Я давно вырос. Я ношусь по этому звенящему городу, ищу что-то непонятное в веренице людей и домов, адресов, имён... Может, себя?.. Но не найду.
Этот город болен. Его недуг можно углядеть в перекошенных зданиях и кривых тротуарах, в беспорядке улиц и нескончаемых заторах машин, в равнодушных людях и жирных голубях на карнизах крыш. Деревья, трава - всё воспалено и дышит едва, тихонько, будто ещё немного - и конец.
Город разорван, поделён на две части рекой. Он пытается соединиться, но мосты - артерии не выдерживают, и потому застаивается, свертывается его кровь. Городу плохо.
Посреди него - я, один, бегу, ищу...
Что сегодня?.. Срочное письмо. Улица Владимировская, первый дом. Да, я знаю, где это. Где "Красные казармы", напротив. Здания - дрожь по телу! Огорожены, заслонены от мира, или - спрятаны, или - неприступны.
Они пугают меня. Где ещё увидишь такие кирпичи, обглоданные, рваные, будто бы их мучили. Окна - не поймёшь, глаза или зубы. В них должен быть покой, но мне отчего-то кажется, что внутри - лишь безнадёжность.
Прошёл мимо. Мне не нужно туда. Нет, какой дикой не была бы моя жизнь, как сильно не давило бы прошлое, я не окажусь там. Я любой ценой буду цепляться за нормальность, ловить, искать крупицы света в темноте подсознания. Что угодно, только не туда.
Через дорогу, в первый дом, в аптеку. Нашёл, вручил, забрал подпись. Теперь - назад. Вновь мимо "Красных казарм", мимо кованого заграждения, по Туннельному спуску, пешком до вокзала, затем, на метро, в офис.
Вечер, пыльный и серый. Через Димитровский мост - домой, на свою улицу Болотную. Трубы ТЭЦ на левом берегу насквозь пронзили небо, и теперь не поймёшь, то ли это тучи опустились так низко, то ли едкий дым заполнил собой всё пространство в вышине. Пожалуй, всё же тучи, и будет дождь. Успеть бы до дождя.
Немного оставалось пройти. Каких-то, может, метров восемьсот, и я спрятался бы ото всех и вся, запер бы дверь на три замка, задёрнул шторы поплотнее и вслушивался бы в скрип разбитого параличом дома. Дома, из которого она недавно ушла. Ушла, потому что не смогла вынести здешнее убожество, потому что подвернулся тот, кто был богаче. Я бы тоже ушёл, укрылся бы от этой затхлой тишины, да вот только некуда.
Их было никак не обойти.
Их было трое, девушка - одна. Крик - первое, что я услышал, рвал пространство сумерек на части и приводил в ужас. То был дикий крик. Они били её, рвали платье, гоготали, и меня начало мутить от отвращения к этим подонкам.
Я стремительно огляделся. Спереди, сзади - никого. Почему никого на улице в такой страшный час?! Неужели не слышат в домах напротив, отчего не придут, не защитят её?!
Что делать?! Звать на помощь?.. Какая помощь, бежать! Бежать, бежать прочь! В обход, вкруговую, скорее домой. Запереть двери, спрятать свою жалкую жизнь в дрянной спичечной коробке, унять накатившее отвращение и забыть поскорее обо всём.
Но - девушка... Они же убьют её! Защитить, вступиться?.. Нет! Какая помощь?! Кто помог мне тогда, в две тысячи седьмом, когда на Гурьевской стукнули бутылкой, украли всё, что было, и потом я брёл, полуживой, растирал кровь от затылка вниз по шее, еле дополз до "Второй скорой" - сам, сам!!! Меня боялись, от меня шарахались, как от прокажённого, и никто не помог. Не помогу и я. Прочь!
Но вспыхнул на секунду фонарь, и я смог разглядеть её лицо. Она!!! Неужели - она?!.. Как оказалась здесь? Шла ко мне?! А как же тот, ради которого... Но не важно.
Дальнейшее длилось, пожалуй, каких-то пару минут, но время тогда растянулось, изогнулось волнами, и воспринимать его как прежде не удавалось. Пространство съёжилось, сделалось беспощадным, сбилось с прямой и закружило меня в холодном вихре.
Опять ударили, загоготали, она вновь вскрикнула. За что они её?! Мою, самую главную, самую родную... Я должен её защитить! Вырвать из лап подонков! Но их - трое, лошадиные морды, а я - совсем маленький и жалкий. Покалечат, вместе с ней убьют!
Бежать, бежать прочь... Удар, её сдавленный крик. Вступиться! За мою самую-самую! Бросившую меня... Загнанную в угол тремя чудовищами. У них - огромные кулаки, звериные оскалы. У меня - хилое подобие человеческого тела, и в этой схватке я изначально был бы обречён на поражение.
Небо пророкотало, близилась гроза. Тучи спускались всё ниже, сверкали, дыбились, принимая безобразные формы. Нужно было действовать, и как можно скорее.
Если я не помогу - её убьют. Если вмешаюсь - убьют меня. Исколотят, искалечат, разорвут на кусочки. Нас обоих. Нет! Мне нужна моя жизнь, и потому - прочь, развернуться и со всех ног... Вновь удар! Она застонала и упала...
- Что вы делаете, гады?!
Кто это крикнул?.. Я? Она?! Неужели я?.. Или - умирающий рыжий фонарь по ту сторону дороги?!
Нет, не мог я кричать! Не мой голос! Совсем не мой, не похож.
Обернулись... Теперь - пропал. Отчего же словно приклеился к месту, бежать, пока не добрались, бросать её...
- Помогите!
Теперь она крикнула. Кажется, она. Надежда блеснула! Узнала ли меня?..
Направились ко мне, двое. Страшные, чёрные люди! Чернее своих теней.
- Бросай её, беги!
Что за голос, кто произнёс?!
- В защитника вздумал играть?.. Не спасёшь! Убьют и её, и тебя! Беги!
Что ж ты, голос, вопил, когда не надо?! Теперь - пропал. Теперь они уже близко...
- Так беги, пока не настигли! Бросай её! Ты или она!
Замолчи, замолчи, голос! Я не оставлю её! Но нет, стучит в висках упрямо:
- Ты или она! Ты - или она...
Конечно, я!
- Помоги! - она, с мольбой.
Узнала! Вижу, что узнала. Думаешь, помогу тебе, спасу? Думаешь, один троих одолею?.. Наивная!
А они всё ближе, ещё немного и схватят, и будут бить по животу и лицу огромными кулаками, станут мучить и издеваться.
Да к чёрту тебя! Ты меня бросила, и я тебя тоже брошу.
Ноги - свинец. Неподъемные, словно приросли к земле. С усилием оторвал их, развернулся, и - прочь отсюда, скорее прочь!
- Э, стой!
Это они мне. Прибавили ход, скоро настигнут! Убьют!
- Помоги! Не уходи! Не бросай...
Она. С отчаяньем. Погас огонёк надежды!
Затрещал, сверкнул рыжиной и умер последний фонарь. Прорвалась темнота...
Я бежал, что было сил. Они нагоняли, свистели. Но вот - чья-то знакомая ограда, собаки нет, низкий штакетник. Перепрыгнул и бросился вглубь огорода, за сараи. Надеюсь, не видели.
Спрятался в дровянике, затаился. В свете окон дорога была хорошо видна мне. Вот они - несутся, высматривают. Потеряли добычу из виду. Быстро огляделись и тут же исчезли вниз по улице.
Тишина. Метался ветер, прыгало сердце внутри. Выходить было рано, опасно. Я решил подождать, когда они пройдут обратно, и уже тогда - выбираться из своего укрытия и, в обход, тенями, домой.
Прошло минут десять, как мне показалось. Внезапно на дороге появился тусклый свет. Он всё приближался, и я оцепенел. Машина! Едут, ищут меня! В страхе я ещё глубже зарылся средь берёзовой коры, затаился, перестал дышать сиплым ртом.
Из поворота вынырнул автомобиль. Двигался он медленно, словно озирался по сторонам. И тут с неимоверной силой бросило меня в лёд: в задней дверце зажат был, словно в тисках, изодранный кусок тусклой материи. Не что иное, как подол её платья...
Гады, сволочи! Нелюди!
Свет убрался прочь. Снова темнота. Вдруг грянуло, заложило уши! Гром! Вот-вот хлынет дождь, и надо бы выбираться отсюда, и торопиться домой, чтобы не промокнуть. Но стоило, пожалуй, посидеть ещё немного, чтобы наверняка не попасться им. Лучше воспаление схватить, чем умереть под кулаками.
Зачем, зачем она шла ко мне?! Какой мучительный вопрос! Может, она искала кого-то другого. Но кто ещё есть у неё в этих краях?! Только я! Неужели разладилось у неё с новым ухажёром? Не может того быть! Значит, ей было очень и очень плохо, раз уж решила она вернуться в этот дурной закуток. Дорогой наткнулась на них, испугалась до безумия, решила, смерть пришла. Но тут появился я! Постоял пару минут, поглядел, взвесил всё - и бросил её на произвол, сбежал, как последний трус.
Да, трус! Но зато - живой! Ей уже не помочь, и нечего метаться! Трус, мерзавец! Они - сволочи, и я не лучше! Надо было вступиться, надо было любой ценой!.. Сберёг свою пустую жизнь, а её отдал на растерзание, равно что убил. Предатель, преступник! Но невредим, а это главное! Целый, не искалеченный. Трусливый, подлый.
От долгого сидения кололо в ногах, и прятаться дальше стало нестерпимо. Я осторожно встал и потихоньку направился к калитке. Высунулся на улицу, оглядел пустынную дорогу, и выбрался, наконец, из чужой ограды, и в ужасе глянул вверх.
Чернота в небесах клубилась и вздымалась, скатывалась всё ниже и становилась всё угрюмее. Полыхнуло спайками небо, задрожал натянутый воздух. Прокатился тяжёлою волной новый раскат грома, и рухнул на землю дождь. Капли впечатывались в меня, барабанили по лицу, били сильней, отчаяннее, и, наконец, совсем взбесились, пробрались внутрь и залили меня до краёв. Мир растворился в яростной пелене дождя, и я утонул в нескончаемых потоках воды...
Сколько времени прошло?.. Я не знаю. Неделя, месяц. Может, больше. Я совсем потерялся с тех пор, как протащили по узкому коридору и заперли в хмурой комнате с немыслимо поднятым потолком.
Время смазалось, размылось косыми штрихами пепельной акварели по стенам, тумбочкам и железным кроватям. Теперь я веду исчисление не по дням или числам. Я живу от дождя до дождя, а в дождь я умираю.
Был доктор. Я точно знаю, что это был доктор, и вовсе не потому, что одет он был в белёсый халат и щупал пульс на моём запястье. Он, казалось, знал все мои мысли, угадывал наперёд каждый жест и каждое сдавленное слово. Зачем спрашивал?.. Мой ответ уже был в его голове. Не потому ли он так кивал, что лишь удостоверялся в совпадении? Не потому ли взгляд его так снисходителен и неотвратим, что видит он меня насквозь?.. Нет, на такое способен только доктор.
Lithium, Bromazepam, Risperidone... Непонятные, неприятные имена. Таблетки, порошки. Я безропотно глотаю их, ни с кем не спорю и делаю всё, как скажут. Я - жалкий остаток человека, растерзанного собственным ничтожеством и совестью.
Окно. На другой стороне - решётка. На другой стороне - тоска в бесконечности замученных ветром крыш. Чуть выше - сырое небо. Оно плещет раскатами, сверкает уродливыми молниями и вынуждает прятаться под жидким одеялом с головой.
Я боюсь не грома. Я боюсь её. Она прячется где-то там, в самом низу грозовой массы. Она смотрит на меня пронзительно из этой тучи, она падает на землю с каплями воды, течёт по водостокам и тротуарам, и пытается добраться до меня. Она не может простить моего побега, и жаждет теперь забрать меня с собой, утащить в водную бездну. Но я не дамся ей. Нет!
Крик. Мой крик! Я слышу его будто со стороны, а потом, так же отрешённо, чувствую топот санитаров, различаю глухие голоса медсестёр, грохот распахиваемой двери и дуновение коридорного ветра, свет, шелест разовых упаковок и тугой звон ломаемых пальцами ампул.
Aminazine, Sol. Glucosi ... Инъекция.
И вновь страх пропадает, накатывает равнодушие. И можно, наконец, лежать на кровати, глядеть в потолок и за окно, безучастно, безбоязненно. Можно даже поспать. Я вне опасности. Она не доберётся до меня и на время оставит в покое.