Snegireva (Седых А.) : другие произведения.

Башня континуума (По ту сторону зеркала)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  БАШНЯ КОНТИНУУМА
  
  
   ПРОЛОГ
  
   Тринадцатого января 506 года Освобождения девятнадцатый потомок лорда Джека Ланкастера по прямой линии, их сиятельная милость лорд Кеннет Ланкастер, готовился сыграть в старинную увлекательную игру под названием спринт с фальстартом. Чувствовал он себя спокойно и уверенно, поскольку знал, что на сей раз их обставит, обставит, это точно. Он бы улыбнулся, широко и радостно, но улыбаться широко и радостно мешало дуло лучевика во рту.
   Ультра-сталь холодила нёбо и зубы, и этот мятный, пряный холод отзывался эхом глубоко в мозжечке. Его пальцы непроизвольно скользили по гладкому литому стволу, поглаживая и лаская. Превосходное оружие невероятной мощи, одна из тех бронебойных штуковин, что заставляют владельца чувствовать себя настоящим мужчиной. Давний и дорогой подарок главы Синдиката Крайм-О, наследного принца Садахару Моримото.
   В свое время, лет десять или пятнадцать тому назад, когда дети еще были совсем маленькими, Кеннету частенько доводилось бывать на Луизитании, проводить время, общаясь с криминальными воротилами Синдиката. Переговоры их касались покупки двадцати процентов копей услада-плюс - поистине бесценного приобретения для Корпорации. Кеннету удалось заломить руки за спину дельцам Синдиката и правдами и неправдами вынудить сойтись на приемлемой цене, но на финальном этапе сделки вмешался Отдел Благонадежности. Директор Холлис не мог не понимать, что подобная сделка катастрофически подорвет позиции Отдела в Гетто и, быть может, вовсе выведет бесценные копи услада-плюс из сферы государственных интересов.
   Последовавшая за деловыми переговорами необъявленная война унесла жизни многих сотен сотрудников службы безопасности "Ланкастер Индастриз", элитных солдат и рядовых гвардейцев Синдиката, безымянных сотрудников Отдела Благонадежности... а также некоторых влиятельных чиновников, застреленных в лоб из снайперских винтовок или угостившихся за завтраком отравленным кофе, поданным им нежной женой или дочерью. Но, в действительности, дело закончилось пшиком. Кеннет отступил, а Холлис и Моримото улыбались друг другу как ни в чем не бывало при своих частых встречах.
   Воспоминание о той давнишней неудаче терзало Кеннета Ланкастера до сих пор, но, в целом, он мог сказать, что в его деятельной и насыщенной жизни блистательных побед насчитывалось куда больше, чем горьких поражений. Ему едва исполнилось семьдесят девять, он сильно пил, но все же находился не в самой плохой физической форме... и уж точно куда более в здравом и ясном рассудке, чем полагали многие. Да. Лет пять-десять, он бы еще, пожалуй, протянул, радостно и широко улыбаясь.
   А широко и радостно улыбаться было отчего. Личное состояние лорда Ланкастера оценивалось в шестьдесят миллиардов империалов - по облагаемым налогами официальным данным. Что уж говорить о данных неофициальных! Предыдущие сорок два года он возглавлял одну из крупнейших промышленных корпораций Империи, разделял и правил железной рукой, и забудьте о бархатной перчатке - потомственный аристократ, он не выносил этих сентиментальных глупостей. Перед ним заискивали официанты и раболепствовали министры. Он единственный на белом свете мог позволить себе фамильярно похлопать Императора Константина Шестнадцатого по плечу и назвать всемогущего благого Василевса "приятелем". А когда ему становилось скучно, Кеннет отправлялся в картинную галерею, расположенную в левом крыле огромного фамильного особняка, и любовался длинной чередой парадных портретов своих именитых предков, включая самого именитого из них - лорда Джека Ланкастера, героя Освобождения, прославленного победителя Черного Триумвирата.
   Но это было далеко не все.
   Его преследовали призраки. Его любимая жена, его дорогая Елена, умерла. Его старший сын ненавидел его. Его дочь ненавидела его. Младшего сына он не видел пять лет и не знал, жив ли еще его ребенок, но знал наверняка, что сын ненавидит его. У него не было друзей, лишь соучастники в его преступлениях, а его преступления взывали к нему во тьме долгих, одиноких ночей, требуя возмездия.
   Он слышал пение мертвецов. Он видел грядущий Армаггедон... Мрак, Гибель, Красную Смерть.
   Он видел, как они идут за ним.
   Что ж.
   Настало время платить по счетам.
   В самый последний миг, перед тем, как его голова разлетелась в клочья, он успел улыбнуться.
   Он их обставил, обставил.
   Когда они пришли за ним, в своих фетровых шляпах, плащах и серых костюмах, он был уже мертв.
  
  
   КНИГА ПЕРВАЯ
   АССОЦИАЦИЯ АБСОЛЮТНОЙ АБСТИНЕНЦИИ
   Год первый: Относительной Стабильности
  
   МАРТОВСКИЕ ИДЫ-I
  
  
   Монтеррей Милбэнк, Тридцать Седьмой Верховный Канцлер Империи, всем сердцем ненавидел месяц март. Котам и дрянным поэтам этот сырой, промозглый, ветреный и слякотный месяц, быть может, и навевал мысли о любовном томлении, но Верховному Канцлеру напоминал исключительно о мартовских идах. В месяц март Милбэнк, как никогда, понимал, что находится в плотном окружении брутов и кассиев, мечтающих об одном - вонзить кинжал ему в сердце. Или в спину. Неважно. Главное, чтобы наверняка.
   К сожалению, сходные чувства одиночества и паранойи обуревали Милбэнка и все прочие месяцы в году. Вот и сейчас, хоть был отнюдь не март, а самое начало января, Милбэнк, стоя перед картой Империи, распростертой на стене его кабинета, поеживался от пронизывающего насквозь знобкого, липкого, тошнотворного мартовского холода.
   Вздрагивая, он смотрел на карту.
   Империя была огромна. Восемьсот двадцать населенных миров, связанные высокоскоростными Би-магистралями и плотно охваченные сетью сверхдальней спин-связи. Численность населения - четыреста миллиардов человек, с учетом Особых Территорий, плюс четыре миллиона не-существ в Гетто на Эпллтоне. Административное деление: Первое и Второе Кольцо, а также Особые Территории, имевшие специальный административный статус автономии. Кольца, в свою очередь, подразделялись на Квадранты, администраторы которых назначались Верховным Канцлером и непосредственно подчинялись ему же. Дальше в табели о рангах самыми важными персонами становились губернаторы планет, наделенные на местах огромными полномочиями, избиравшиеся свободным тайным голосованием.
   Последнее в исторической перспективе являлось весьма недавним достижением. После Освобождения и подписания Пакта о Прогрессе, заключенном победителями Черного Триумвирата - лордом Джеком Ланкастером, правителем Свободной Торговой Колонии Францем Максимилианом и Императором Константином Первым - минуло пять столетий, из которых четыре Империя просуществовала в форме жесткой, централизованной, абсолютистской монархии. Но времена менялись. Первыми ласточками стал целый ряд неприятных инцидентов, связанных с большим количеством человеческих жертв, бунтами, повешением, колесованием и четвертованием императорских наместников. Особенных успехов на этом кровавом поприще в свое время достигли свободолюбивые салемские лендлорды. Размах мятежей на Салеме, Второе Кольцо, в свое время достиг столь неслыханных масштабов, что именно после тех событий Дворец счел благоразумным чуть ослабить поводья, и абсолютная монархия превратилась в монархию конституционную.
   С высоты своего положения Верховный Канцлер Милбэнк, как никто иной, понимал, до чего формальным, на бумаге, оказалось это превращение. Даже по этой самой бумаге, что носила гордое название Конституция, Император сохранил большую часть своих абсолютных полномочий. Свободные выборы гарантировали зрелища, но хлеб - едва ли. Что касалось Имперского Парламента, то он существовал в качестве номинального института, смертельно напуганного и сытно прикормленного одновременно. Подобное положение вещей мало изменилось после последних выборов, на которых неожиданно и с довольно существенным перевесом, победила Партия Новых Демократических Преобразований во главе с Милбэнком, вытеснив с лидирующих позиций, казалось бы, бессменную Консервативную Партию. Именно в качестве кандидата от ПНДП Милбэнк и занял свой теперешний высочайший пост.
   Депутаты от ПНДП старались быть лояльными к Милбэнку, но в равной степени они старались быть лояльными к Императору, его богатым и знатным монархическим прихвостням из высшей аристократии, главе Священного Трибунала при Святой Единой Церкви архиепископу Райту, и особенно к директору Отдела Благонадежности Блэку Холлису. Равно, как и к любому, у кого хватало полномочий их запугать, или денег, чтобы их подкупить. В свободное время демократические депутаты грызлись за кусочек сытного пирога с консерваторами, чьи позиции, между тем, все еще оставались весьма сильными, как и в самых высших эшелонах власти, так и на местах, особенно, в провинциях.
   Консерваторам и вовсе было незачем миндальничать с Милбэнком, и они постоянно строили Верховному Канцлеру хитрые козни, громогласно распевая с высоких трибун любимую песенку консерваторов всех времен - песенку о старых, добрых временах, когда все было стократ лучше, чем сегодня и сейчас.
   Будучи неглуп, Милбэнк ничуть не сомневался, что в старые, добрые времена все и впрямь было гораздо лучше, да вот жили они не в старые, добрые времена, а именно сегодня и сейчас. А дела сегодня и сейчас шли кое-как. Проблем у Милбэнка хватало по горло.
   Например, свободолюбивые Особые Территории, которые никак не желали становиться Третьим Имперским Кольцом, включая главный рассадник сепаратизма и ереси - мятежную Дезерет.
   Или Эпллтон с проклятым Гетто и проклятыми рудниками услада-плюс.
   Или Лудд, где находилась Коммуна истинных луддитов.
   Или Промышленная Зона Южная Венеция, где последние семь лет заправлял одиозный губернатор Винсент Вольф, по совместительству председатель Народного Трудового Альянса.
   Или Луизитания - сточная канава Империи, обитель криминального спрута Крайм-О.
   Дни Верховного Канцлера Монтеррея Милбэнка проходили в постоянной борьбе, в тревогах и искусных интригах, а ночи - в постоянном страхе, что вот-вот за ним придут. Милбэнк не знал, кем именно были эти они, но ему казалось, что однажды он узнает.
   И ему определенно хотелось как можно дальше оттянуть момент своего прозрения.
   Взгляд Милбэнка, поблуждав по карте, остановился на точке, отмеченной на карте алым флажком. ДЕЗЕРЕТ. Эпицентр не утихающего последние тридцать лет военного конфликта, зловещая купель яростного противостояния между имперскими властями и последователями отставного губернатора Джона Сэйнта, так называемыми сэйнтистами. Кровавая мясорубка, приведенная много лет тому назад в действие непомерными амбициями бывшего губернатора Дезерет, и так не остановившаяся и по сию пору.
   Вот его проклятье на день, его сегодняшняя головная боль, заноза в мякоти ладони. Милбэнк раздраженно раздавил в хрустальной пепельнице дорогую сигару с золотым ободком и проронил в переговорное устройство:
   - Пригласите ко мне господина Холлиса.
  
  
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   ЯНВАРСКИЕ КАЛЕНДЫ
  
   1.
  
   Смерть отца застала Кита врасплох.
   Целый день он был занят, как обычно, до полнейшего умопомрачения, а вечером они с Гордоном договорились встретиться и посидеть в тихой, уютной пивной. Но, едва они с комфортом устроились, едва смазливая официанточка подала им салат, фирменную тушеную ягнятину и выпивку, едва рука Кита потянулась к вожделенному после долгого рабочего дня стаканчику, надрывно заверещала спин-трубка.
   Кит выудил из нагрудного кармана пиджака голосящий портативный спин-передатчик и невольно залюбовался компактным серебристым корпусом. Девятьсот Восемнадцатый, одна из лучших моделей в истории индустрии сверхдальней связи, великолепный дизайн, простота и функциональность, голосовое управление, высочайшее качество связи как на близкие, так и на сверхдальние расстояния. спустя три стандартных года после выпуска, несмотря на минимальные затраты на рекламную кампанию, Девятьсот Восемнадцатые раскупались, как горячие пирожки. Денежки, ласково подумал, Кит, да, денежки, денежки...
   - Кто там еще, - нетерпеливо поинтересовался Гордон, оторвав шурина от сладких мыслей о наживе и прибыли.
   - Тереза, - ответил Кит, глянув на дисплей спин-трубки.
   - Вот те раз. Я думал, Тереза...
   - А она всегда так делает, как будто сам не знаешь. Всякий раз, когда я собираюсь выпить, даже когда я только подумываю об этом... а еще мясо. Спиртное. Соль, сахар, никотин, кофеин, холестерин. И зубная паста.
   - Зубная что? Паста?
   - Вот послушай. Уже десять лет я прошу Терезу не выдавливать пасту с середины тюбика. Прошу, умоляю, уговариваю ее, пытаюсь ей растолковать, что это некрасиво, выглядит отвратительно, раздражает меня до невозможности, прямо до белого каления доводит. Она всякий раз извиняется, обещает, что больше не будет, говорит "Ой, прости, я забыла, Кит", или "Ой, извини, дорогой", а иногда просто "Ой-ой". Хорошо, подумал я, в браке нельзя быть максималистом. Я решил пойти на компромисс. Я купил свой тюбик с пастой и поставил в отдельный стакан. Что, по-твоему, она стала делать. Брать мой тюбик с пастой из моего стакана и выдавливать его с середины. Что ты гогочешь, деревенский олух ты.
   - Лучше поговори с женой все-таки, а то она затаит зло, дождется своих женских недомоганий и прикончит тебя. А, если дамочка тебя прикончит в свой лунный период, это может послужить для нее смягчающим обстоятельством в суде.
   Кит хмыкнул.
   - Насколько смягчающим?
   - Дамочку могут и оправдать. Удивительно нынче пошли сентиментальные присяжные.
   Кит расхохотался, но все же решил ответить. Гордон работал адвокатом и знал, о чем толкует.
   - Да?
   - Почему ты сразу не отвечаешь? - прорыдала Терри в трубку.
   Рыдания ее Кита в первый момент не насторожили. У жены частенько глаза бывали на мокром месте.
   - Видишь ли, маленькая...
   - Где ты?
   - В пивной, - брякнул Кит.
   - Сопляк, - весело сказал Гордон, со сладострастным причмокиванием присасываясь к пенной кружке бархатистого портера.
   - С кем ты?
   - С зятем.
   - Что вы там делаете?
   Что можно делать в пивной. Как думаете. Только честно и правдиво, без утайки.
   - Дорогая, я утром говорил тебе...
   - Твой отец.
   Кит тоскливо поглядел на стаканчик целебного и горячительного, который в течение предыдущих двух минут безуспешно пытался донести до пересохшего рта, и поставил его обратно.
   - Что случилось, Терри.
   - Твой отец. Он... умер.
   - Как?
   - С ним произошел несчастный случай... а больше мне ничего не сказали... они хотят поговорить с тобой. Все они сюда приехали пятнадцать минут тому назад... они все здесь, и Мерфи тоже. Ты должен поехать домой, немедленно, Господи Иисусе...
   - Успокойся, дорогая, я скоро буду.
   Рюмочку он все же донес до рта и выпил. Не пропадать же добру.
   Когда они с зятем приехали в особняк, Терри встретила их в холле, бледная и перепуганная. В ее больших карих глазах стыли маленькие слезинки, и она больше обычного походила на олененка, за которым гонятся охотники... или голодные волки. Кит обнял жену и почувствовал, как быстро-быстро трепыхается ее сердечко.
   - Извини, Кит, но они... все приехали... на своих черных механо...
   - Шшш. Тише, маленькая. Не надо плакать. Иди, приляг. Гордон?
   - Да. Пойдем, Тереза.
   Он увел ее, Кит стянул пальто и перчатки, пригладил волосы, затолкал в рот мятную пастилку, смахнул с рукава пиджака невидимую соринку и вошел в гостиную.
   Там творилось настоящее светопреставление. Совет директоров корпорации "Ланкастер Индастриз" в полном составе, включая председателя Виктора Мерфи. Правление Ланкастеровского Делового Центра - тоже в полном составе, включая главу правления Гофмана. И еще целая толпа Очень Важных Персон, как знакомых Киту, так и незнакомых. Сразу становилось понятно, что стряслось нечто чрезвычайное. Впрочем, к чрезвычайным событиям этим людям было не привыкать. Пока они дожидались Кита, у них стихийно организовалась небольшая вечеринка. Ливрейные лакеи сновали с серебряными подносами, обнося нежданных гостей закусками и напитками. Гости ели и пили, негромко, но оживленно, переговаривались. Но, едва Кит вошел, все разговоры мигом стихли, всякое движение прекратилось, и ему на мгновение показалось, будто он очутился в музее восковых фигур.
   - Здравствуйте, - сказал он сухо.
   - Здравствуйте, - отозвался Мерфи из глубин инвалидной коляски. - Как поживаете?
   Кит поглядел на старика. Он тут был самым главным. Остальные - так, декорации, что-то вроде хора в древнегреческих трагедиях.
   - Спасибо, не жалуюсь.
   - Вы лучше-ка присядьте, молодой человек. Не ровен час, лишитесь чувств и грохнетесь в обморок. Нам всем будет неудобно.
   Кит справедливо полагал, что, если вдруг грохнется в обморок, неудобно будет ему одному, и покачал головой.
   - Выпьете что-нибудь? - не унимался Мерфи.
   Кит опять покачал головой, силясь не скрежетать зубами. Он ничуть не сомневался, что старый хрыч проделывает это нарочно. А Мерфи, действительно, был очень старый хрыч. Ему стукнул сто один год, из коих последние шестьдесят семь он являлся бессменным председателем совета директоров Корпорации "Ланкастер Индастриз". Старик заслуженно носил прозвище Брадобрей - за вкрадчивую повадку доводить злополучные жертвы своих интриг и махинаций до помешательств, самоубийств, запоев, длительных тюремных заключений, апоплексических ударов и сердечных приступов.
   В хорошем настроении Мерфи напоминал сытого вампира. В плохом - голодного. В обоих настроениях он вызывал отвращение. Самым отвратительным было то, что, несмотря на преклонный возраст, мозги у Мерфи работали, как метроном, и на покой он явно не собирался. Он изводил еще сиятельного прадеда Кита, и его сиятельного деда, и отца; а теперь заявился по мою душу, подумал Кит, и не ошибся.
   - Что ж, как угодно. Вы, наверное, понимаете, что мы здесь не просто так собрались, у нас плохие новости. Ваш отец. Кеннет, бедный мальчик, мы все так его любили. Так вот, сегодня вечером, ваш отец скончался, и, по-видимости, находится сейчас уже в ином, лучшем мире, - объяснил Мерфи и поглядел почему-то вниз.
   Кит проследил за взглядом председателя совета директоров Корпорации и увидел малиново-красный великолепный ковер. Ниже был паркетный пол, еще ниже - подвал, еще ниже... пожалуйста, давайте обойдемся без сомнительных аллегорий.
   - Как это произошло.
   - Ваш отец находился у себя в кабинете, один. Вы сами знаете, у вашего папеньки в его рабочих апартаментах располагался целый оружейный склад... и его винный погреб располагался там же. Винный погреб и военный арсенал - скверное сочетание, смею заметить. Так вот, будучи не совсем трезвым, ваш несчастный отец взялся чистить лучевик. И...
   - И?
   - Вы меня понимаете.
   - Нет, не понимаю, - безукоризненно вежливо промолвил Кит.
   - И... бац!
   Кит обернулся и увидел зятя, который вошел почти беззвучно и остановился на пороге необъятной раззолоченной гостиной. Мерфи тоже углядел Гордона и приветственно заулыбался.
   - Герр Джерсей, и вы здесь, какая приятная неожиданность.
   Гордон так кисло улыбнулся, что эту улыбку можно было класть в чай - вместо ломтика лимона.
   - Здравствуйте.
   - Полюбуйтесь, господа, - сказал Мерфи, ткнув в Гордона желтым, крючковатым указательным пальцем, - вот на диво многообещающий молодой человек, хоть и самых простых кровей. Настоящий, я бы выразился, провинциальный самородок. Ничуть не сомневаюсь, этот одаренный юноша далеко пойдет, и мы с вами еще много о нем услышим. Но пока со всем возможным почтением рекомендую вам герра Джерсея как одного из лучших адвокатов по уголовным делам нашей благословенной столицы, Форта Сибирь. На тот случай, если мы с вами, господа, кого-нибудь нечаянно ограбим или убьем.
   Осталось лишь поразиться, сколько людей незамедлительно захотели воспользоваться услугами герра Джерсея и полезли в карманы за визитными карточками и бумажниками. Гордон замахал руками.
  
   - Ох, ну не прямо же сейчас! Давайте проявим какое-никакое уважение к усопшему! Прошу прощения. Так что именно произошло, мистер Мерфи.
   - Точно мы пока сказать ничего не можем, но, скорее всего, прежде чем начать чистить оружие, их милость лорд Ланкастер, находясь в состоянии алкогольного опьянения, забыл вынуть из лучевика патроны, случайно нажал на спусковой крючок и выстрелил себе в лицо.
   Гордон поковырял ковер носком ошеломляющего дорогого и преуспевающего адвокатского ботинки.
   - Ишь ты. Вот те и раз.
   - Ваша правда, герр Джерсей, вышло преглупо.
   - Весьма похоже на неосторожное обращение с оружием, не правда ли.
   - Да, герр Джерсей.
   - Надо понимать, их милость скончался?
   - Еще как скончался, герр Джерсей. Его бедная, многострадальная голова буквально расплескалась по кабинету.
   Наступило долгое молчание.
   - Значит, несчастный случай, - наконец, проговорил Кит, сжав челюсти.
   - А вы считаете иначе? - с непритворным любопытством осведомился Мерфи, приподняв седые клочковатые брови, являющие разительный контраст с его лысой, как яйцо, головой.
   - По-моему, момент отнюдь не подходящий соревноваться в остроумии. Вы ведь все равно как пить дать меня переплюнете.
   Старик осклабился, не без одобрения. Несмотря на молодость, Кит уже давно играл в эти игры, и, без ложной скромности, играл блестяще. Когда ему исполнилось девятнадцать, отец назначил Кита своим первым заместителем и ввел в совет директоров. Весьма многие, потирая руки, стали ждать, когда зеленый неопытный юнец на своем очень важном посту сядет в большую и мокрую лужу. Напрасно. За минувшие девять лет Кит многих сам посадил в ту лужу, а кое-кого с размаху ткнул в нее носом.
   - Переплюну, молодой человек... само собой... но дело в другом. Еще слишком рано делать выводы. Тем не менее, уже сейчас можно сказать с большой долей уверенности, что это был именно прискорбный и нелепый несчастный случай. Неосторожное обращение с оружием. О намерениях свести счеты с жизнью ваш отец, насколько мне известно, речи не заводил. При мне, во всяком случае. Быть может, он вам что-то говорил об этом, молодые люди?
   - Нет, - сказал Кит.
   - Нет, - сказал Гордон.
   - Я так и думал. Зато нам всем, к сожалению, было известно о его нездоровом пристрастии к алкоголю. Что я, собственно, могу еще прибавить? Право, не знаю. Я лично уговаривал вашего отца обратиться за помощью в Ассоциацию Абсолютной Абстиненции, пройти курс лечения от алкогольной зависимости, но...
   Кит оглядел холеные и бесстрастные физиономии всех этих Очень Важных Господ. Они походили на гробовщиков. Неудивительно, что у Терезы началась истерика.
   - Знаю. Вы все старались помочь моему отцу.
   - Да. Как и вы.
   - Да. Как и я.
   Мерфи чуть смягчился. Он относился к Киту с симпатией. Точнее, относился бы, не будь Кит сыном своего отца, и не носи он невероятно громкую, невероятно прославленную фамилию Ланкастер, которой соответствовал до кончиков отполированных ногтей. Сейчас он стоял и смотрел на них, высокий, светловолосый и поджарый, и взгляд его серых глаз был холоден и бесстрастен, хотя Мерфи мог дать руку на отсечение, что этот высокомерный породистый щенок выбит из колеи, ошарашен, напуган до полусмерти и до предела измотан. Слишком долго тянулось его ожидание... и слишком быстрой и внезапной стала развязка.
   - Вы что-то хотели спросить у меня, Кристофер? Да?
   - Я должен туда поехать?
   - Я не могу вам запретить, но не вижу в этом смысла. На месте печального происшествия сейчас работают эксперты Отдела Благонадежности и сотрудники Гражданской Милиции. Мы также подключили нашу службу безопасности и проводим внутреннее расследование этого инцидента. Ни к чему вам путаться у них под ногами. Если понадобится, они сами вас найдут и с вами побеседуют. Да и зрелище... не стоит вам смотреть на это. Повсюду кровь и мозги. И репортеры, - прибавил Мерфи таким тоном, будто это были явления одного и того же деструктивного порядка.
   При упоминании прессы Кит невольно дернулся.
   - Я должен выступить перед ними с заявлением?
   - Разумеется, должны, но не прямо сейчас. Мы обсудим это с вами позже. И не беспокойтесь. Мы возьмем на себя печальные формальности, связанные с похоронами, это наш священный долг.
   Молчаливые джентльмены, все, как один, кивнули в унисон словам Мерфи. Да, конечно, да, священный, да, долг.
   - Я уже известил о печальном событии вашу младшую сестру и лорда Торнтона, нашего многоуважаемого второго исполнительного вице-президента, который, между прочим, уже несколько дней по неведомым мне причинам отсутствует на своем рабочем месте.
   - Ричард женился; у него медовый месяц, - проговорил Кит сквозь зубы.
   - По-моему, молодой человек, столь радостное событие в жизни лорда Торнтона не объясняет и не извиняет того вопиюще оскорбительного и вызывающего тона, в каком лорд Торнтон беседовал со мной. В любом случае, я надеюсь, что отныне и впредь он будет куда более ответственно и серьезно подходить к исполнению своих должностных обязанностей. Что ж. Приношу вам глубокие, искренние соболезнования.
   - Весьма признателен, - сказал Кит.
   - И последнее. Понимаю, вас сейчас беспокоит вопрос, насколько здраво и разумно ваш отец распорядился своей последней волей. Так вот, ни у меня, ни у кого из присутствующих не вызывает сомнений тот факт, что ваш отец, невзирая на всяческие прискорбные обстоятельства, распорядился своей последней волей весьма здраво и разумно. Иначе говоря, я уверен, нам всем будет чрезвычайно приятно сотрудничать с вами в вашем новом качестве главы Корпорации, продолжателя старинных и славных традиций вашей семьи. Я понятно выразился, милорд?
   Куда уж понятней.
  
   Король умер, да здравствует король. Новоиспеченному лорду Ланкастеру пришлось задержаться в гостиной, обсудить кое-какие детали и выслушать соболезнования. Гордон пошел на второй этаж проведать Терри. Она лежала в кровати, свернувшись клубком под горой шерстяных пледов, и тихо всхлипывала. Гордон заставил ее проглотить ложку успокоительного и подал стакан воды. Терри сделала глоток и легла обратно, глядя на него затуманенными от слез карими глазами.
   - Тише, тише, Терри. Полежи немножко, сейчас все пройдет.
   - Несчастный случай, - прошептала она, - как такое возможно? Что они сказали?
   - Старик был сильно под мухой, зачем-то взялся чистить оружие... и... случилось то, что случилось. Успокойся, Терри. Глубоко вдыхай и выдыхай. Правильное дыхание - первейший залог душевного и физического здоровья. Ты знала об этом?
   - Н-нет. А что они еще сказали?
   - Что-то там про продолжателя традиций старинного, славного рода.
   - О, Господи... значит... отец оставил все Киту?
   - Да. Своеобразная манера выражаться у этих господ. Ни слова не молвят в простоте. Ничего...
   Гордон осекся на полуслове, когда двери распахнулись, и в спальню влетела его жена. Виктория ворвалась, как наряженный в шелка, меха и драгоценности, торнадо, и зачастила с порога, взволнованно захлебываясь:
   - Ох, Тереза, я только что узнала о папе, схватила головастика, и мы сразу приехали. Ужас, что творится, возле нашего дома уже собрались репортеры, их человек триста, не меньше, они все спрашивали о папе, я еле выбралась оттуда. И тут они уже тоже собрались, вопят и орут. Никита сказал мне, что, если они не заткнутся, он сам пойдет и спустит на репортеров собак. А все эти люди из совета директоров теперь перед ним раскланиваются и целуют руки, это ведь значит, что папа все оставил ему? И...
   - Добрый вечер, - ввернул Гордон, когда жена прервалась, чтобы глотнуть воздуху.
   Виктория замолчала и хлопнула длинными ресницами. Унаследованные ею от матери дивной лепки точеные славянские скулы слабо порозовели.
   - Ох. Добрый вечер, пупсик. Добрый вечер, Тереза.
   - Ах, Виктория, какое несчастье, - прошептала Тереза, - мне так жаль.
   - Несчастье? - изумилась Виктория. - Какое еще несчастье? Ах, ты про папу. Что с тобой, глупая курица? Тебе плохо?
   - Терри чуточку расстроена, - сказал Гордон, - сейчас подействует успокоительное, и все пройдет. Может быть, ты тоже выпьешь ложечку успокоительного?
   - Я? Ха! Нет!
   - Так я и думал, - пробормотал Гордон, поднялся, помог жене выпутаться из собольей шубки и чмокнул в атласную щечку. Виктория скорчила гримаску.
   - Фу. Почему ты такой небритый... и пахнешь пивом... как пивной бочонок?
   - Я ведь тебя не спрашиваю, почему ты всегда такая красивая...
   Виктория и впрямь была ослепительно красива. Высокая, тоненькая, грациозная, каждым дюймом стройного холеного тела она источала негу и соблазн. У нее были длинные светлые волосы, прекрасные серые глаза, аккуратный носик, перламутрово-розовые ушки и ротик, сладостный и благоуханный, как цветущий яблоневый сад. Еще она была умна, хитра, коварна, донельзя испорчена и вконец избалована. И старшего брата, и законного мужа она крепко держала под каблучком изящной туфельки, и нещадно изводила обоих - из искренней любви. Остальных Виктория изводила с разными целями, зачастую просто из интереса, чтобы посмотреть, что получится. Пока получалось весьма удовлетворительно - паника, хаос, крупные разрушения, многочисленные человеческие жертвы.
   - Пупсик, - прощебетала она, - сколько раз я тебе говорила, что ненавижу, когда ты пьешь свое мерзкое, вонючее пиво, дышишь им и потеешь им же?
   - Да. Ты говорила. Миллион раз говорила. Где наш ребенок.
   - Не волнуйся, Макс в детской, с няней, спит, как сурок. Тереза? Да что с тобой? Подожди секунду, я сейчас.
   Виктория быстро метнулась в ванную, принесла оттуда смоченное ледяной водой полотенце, присела рядом с Терри, положила ей на лоб и скомандовала:
   - Успокойся. Дыши глубоко и ровно. Вдыхай и выдыхай. Небольшой приступ паники, ничего страшного, мы сумеем это пережить.
   - Я так испугалась, когда они все сюда приехали. Я подумала, что-то случилось с твоим братом, - прошептала Терри одними губами.
   Виктория нежно погладила ее по золотистым волосам.
   - Глупенькая курица, ну, что с ним может случиться?
   - М-много в-всякого, - прошептала Терри, ужасаясь.
   - Вот, пожалуйста. У Терезы типичный невроз, - мигом поставила ей диагноз Виктория и, необычайно восхищаясь своей проницательностью, поглядела на супруга, но тот оказался настроен скептически.
   - Нет. Никакой это не невроз, а обычная типичная любовь, циничная ты дамочка.
   - А я где-то слышала, что любовь это и есть невроз. Особенная разновидность невроза, - туманно припомнила Виктория.
   Невзирая на свое подавленное и угнетенное состояние, Терри не сумела не заметить, что Гордон голоден, как, наверное, и обожаемый муж. Она попробовала встать, но не сумела. Сердце еще частило и пропускало удары, в горле стоял удушливый ком, а перед глазами плыла зловещая красноватая дымка. Виктория заметила ее слабые трепыхания.
   - Что такое, Терри?
   - Надо бы распорядиться насчет ужина, мальчики наверняка голодные.
   Виктория фыркнула.
   - Мужчины! Им бы только что-нибудь сожрать. Вечно они тащат в рот всякую гадость. Это у них, я знаю, сосательный рефлекс.
   - Курительный, выпивательный, морду-набивательный рефлекс, - не сдержался Гордон.
   - Неотесанная дубина, - приязненно сказала Виктория мужу.
   - Зато ты прямо невозможно красивая...
   - Сама знаю. Я красивая, а ты - дурак. Тоже мне, новости! Ладно, пойду, поищу какой-нибудь еды, а ты присмотри за Терезой и ее неврозом. Вдруг куда-нибудь убежит.
   Кит вернулся минут через десять и застал жену в целости и сохранности. Как и ее невроз, к сожалению. Он подсел к жене и крепко обнял. Терри крепко прижалась к нему и свернулась калачиком у него на груди.
   - Убрались сволочи эти? - спросил Гордон мрачно.
   - Да.
   - Мне очень жаль.
   - Да.
   - Если я могу что-нибудь сделать, просто скажи, я...
   - Нет, нет.
   Гордон помолчал.
   - Я недавно его видел. Твоего отца, я имею в виду.
   - Что? Когда?
   - Неделю назад твой старик заезжал ко мне в контору.
   Кит потянулся за портсигаром.
   - Ты не говорил.
   - О чем было говорить-то? Я и сейчас бы не сказал, если бы не все это. Заехал и заехал. Если честно, я так и не понял, что ему нужно было. Я вообще мало что понял из нашей с ним беседы. Папаша твой, знай, все твердил про Мрак, Гибель, Красную Смерть. Старикан сидел у меня в кабинете и нес эту ахинею несколько часов кряду. У меня кровь стыла в жилах от его бредней, а, главное, мне до зарезу надо было ехать на важные слушания. Но не мог же я его оттуда взять и вышвырнуть...
   - Понимаю, - сказал Кит, чиркая спичкой и закуривая, - ты бы его вышвырнул, а он бы потом тебя тоже куда-нибудь зашвырнул.
   - Нет, дело не в этом, ей-Богу. Он же твой отец. Старик был сильно выпивши и не в своей тарелке. Вот только когда он ушел... не поверишь, я потом целую ночь спать не мог, лежал и в потолок пялился, ну, настолько это все было жутко.
   Кит, как никто другой, знал, что Гордон отнюдь не преувеличивает. Последние месяцы отец столь самозабвенно пил, что постоянно пребывал в состоянии маниакально-депрессивного психоза. Его непредсказуемо швыряло из эйфории в дикое бешенство. Он был полубезумен, жалок, страшен и неопрятен. Просто находиться с ним рядом было пыткой. А пытаться поддерживать связную беседу - вдвойне.
   - Я ведь тоже говорил твоему папаше, что ему не мешало бы отдохнуть, подлечиться, но старик сразу...
   - Да.
   - Принялся вопить, что все кругом его ненавидят и хотят от него избавиться...
   - Да.
   - Рассказывал, что в его голове засели мертвецы и распевают там оратории...
   - Знаю.
   - Сказал мне, что скоро наступит конец света, и мы все умрем. Нет, не то. Твой папаша сказал мне, что скоро наступит конец света, и мы все преобразимся в нечто иное. Будем, как ангелы небесные, сынок, сказал он мне, и по плечу меня похлопал, а лицо у него при этом было... страшное-престрашное было у него лицо. Ничего страшнее в жизни не видывал...
   Кит протянул руку, похлопал зятя по колену.
   - Ничего, Гордон. Сейчас мы поужинаем, выпьем, все образуется.
   Вернулась Виктория, собранная, спокойная, деловитая, толкая перед собой тележку с выпивкой и разнообразной снедью - ветчиной, сырами, поджаренными тостами, копченой рыбой, холодной телятиной, овощами и зеленью.
   - Не наедайтесь слишком, мальчики. Ужин будет готов через полчаса. И еще, приехал Ричард.
   Сестра могла не говорить, Кит и сам уже расслышал доносящее из холла львиное рычание, которое прокатилось под каменными сводами особняка, приводя в священный трепет прислугу, и материализовалось в обличье Ричарда Аллена Густава Вильгельма Юлиуса Фредерика Ульриха Магнуса, четырнадцатого лорда Торнтона.
   Ричард был высок, статен, белокур, голубоглаз и прекрасен, как бог Один. Он был денди, мизантроп и сибарит. Он был всегда невозмутим и ленив до полнейшего абсурда... покамест в поле его зрения не оказывался лакей, ворующий столовое серебро. Вообще, Ричард был, как Диоген, разве без бочки. И без философии.
   - Говорил же я твоему отцу, Кристофер..., - прорычал он с порога.
   - Да.
   - А твой отец мне, не волнуйся ни о чем, сынок, все равно скоро настанет конец света, и мы все умрем. Нет, не так. Преобразимся куда-то. В райских птичек, что ли? Нет. В ангелов...
   - Да.
   - В ангелов. С ума рехнуться.
   - Да.
   - А еще - Мрак, Гибель, Красная Смерть...
   - Знаю.
   - Все бы еще ничего, туда-сюда, но его лицо... эээ... здравствуй, Гордон. Как поживаешь.
   - Если честно, - ответил Гордон хмуро, - ну... мне не очень хорошо.
   Ричард приязненно похлопал его по плечу.
   - Милый мальчик, нельзя же быть таким впечатлительным. Полюбуйся на свою жену. Виктория совершенно убита горем, но выглядит просто очаровательно. Позволь, Виктория, к прелестной ручке приложиться, выразить тебе мои всегдашние восторги и упоения.
   Виктория надменно фыркнула и снисходительно протянула для поцелуя изящную белую ручку, унизанную перстеньками и бриллиантовыми колечками.
   - Напомни мне, проказник, в какой раз ты женился, а то я уже слегка сбилась со счета.
   - Всего в шестой, и, думаю, лучшее ждет меня впереди.
   Виктория совсем не разделяла его оптимизма.
   - Видимо, нет необходимости спрашивать тебя, как все прошло. Не сомневаюсь, ты проявил себя на высоте.
   - А то, - протянул Торнтон, лениво скалясь белыми зубами, - вставил, вдул, вставил, вдул, вставил, вдул, вста...
   - Ричард, захлопнись, - велел Кит, аккуратно разливая по рюмочкам спиртное.
   - Хорошо, - пророкотал Торнтон, - я молчу, видишь, сажусь, сел и сижу молча, держу рот на замке, ничего не говорю, да что ты, в самом деле, Гордон, хватит киснуть, давай, пей.
   Герр Джерсей зажмурился и выпил. Лицо его подернулось мглистым туманом и сизым болотным мороком, и он счел жизненно важным и необходимым немедля поделиться с лордом Торнтоном, а равно и с прочими благородными собравшимися, своими выстраданными нумерологически-конспирологическими теориями.
   - А все оттого, что сегодня тринадцатое, - возвестил Гордон с непоколебимой убежденностью, - у меня еще с утра было мрачное предчувствие...
   - Тринадцатое? - удивился Торнтон. - Пятница, тринадцатое?
   - Нет, понедельник, но все равно ведь - тринадцатое, несчастливое число.
   Ричард был потрясен, ошеломлен, буквально сокрушен. Он едва не грохнулся со стула, на котором уже успел развалиться в обычной небрежной и вальяжной манере.
   - Что-то не так, мой сахарный, - ласково поинтересовался у него Кит.
   - Не понимаю, как такое возможно... железная логика, и не подкопаешься.
   - Нет. Не подкопаешься. Не пытайся. Ничего не выйдет. Я уже пробовал. Это такая же дрянная затея, как совмещать армейский арсенал с винным погребом.
   - Да, затея не из лучших, - согласился Ричард, - смотри-ка, и опять железная логика, и опять не подкопаешься.
   - Да. Судя по всему, железная логика вообще такая мощная штуковина, что человеческий разум в принципе бессилен перед ней. Остальное, как ты можешь представить, было в том же духе. Ваш бедный отец, надо же, нам так жаль, мы все так его любили, вот скоты...
   Ричард кивнул, но промолчал. Ему-то совершенно незачем было распинаться о том, как ему жаль и нести прочую слащавую ахинею. Кит и без всяких лишних слов и заверений в вечной дружбе и преданности знал, что Ричард просто сделает все, что нужно. Как и Гордон, впрочем, невзирая на свою иррациональную неприязнь к некоторым числам и дням недели.
   - Надо сообщить твоему младшему брату, - проговорил Торнтон, после того, как все они выпили.
   - Поросенок, - с отвращением выговорила Виктория, поведя плечами, - как сообщить? Мы не знаем, где он сейчас находится. Уже два года совсем ничего от него не слышали. Надеюсь, маленький ублюдок сдох и гниет в сточной канаве, где ему самое место.
   - Виктория, - молвил Кит с упреком.
   - Милый?
   - Зачем ты так, зайка. Я понимаю, ты расстроена... но ведь наш маленький Даниил твой родной брат...
   - Твой родной брат он, между прочим, тоже, и я ни капельки не расстроена!
   - Все равно. Это был его отец...
   - Да. Отец, который сам и вышиб поросенка пинком из дома под жирный зад. Или ты уже забыл, какой шум тогда поднялся? А еще мне папа говорил, и не раз, что исключил этого маленького мерзавца из завещания, и всякий раз у папы делалось такое страшное лицо! Пупсик, почему ты молчишь? Скажи нам что-нибудь толковое. Ты ведь юрист.
   Гордон как раз пытался прожевать колбасу.
   - Птенчик, не хочу тебя расстраивать...
   - Только не заводи опять про понедельник, тринадцатое, не то я громко закричу.
   - Почему ты меня постоянно перебиваешь? Стоит мне рот открыть, как ты тотчас начинаешь меня перебивать. Мне это совсем не нра...
   - Может, хватит? - обронила Виктория надменно.
   - Хорошо. Как юрист, скажу тебе, что сами по себе говорения и выражения лиц ничего не значат, ибо сonfessio extrajudicialis in se nulla est1 и так далее. Совсем другое дело - документы, оформленные в установленном законом порядке, скрепленные подписями и печатями, как полагается. И, даже если там написано то, что там написано, любимого младшего брата вам лучше постараться отыскать, и побыстрей, дабы убедиться, что у него не имеется претензий.
   - Каких еще претензий?
   - Самых обыкновенных. Финансовых.
   Слегка теряя уверенность в себе, Виктория покосилась на старшего брата.
   - Вот нам с моим любимым старшим братом делить нечего, - храбро проговорила она тоненьким голоском.
   - Прости, милая, - засомневался Кит, - но, кажется, именно так все и говорят... поначалу. А потом начинают говорить совсем другое...
   - А потом начинается процесс, - сказал Торнтон и мечтательно улыбнулся, будто припомнив нечто восхитительно приятное.
   - Да. Процесс, - кивнул Гордон со знанием дела и алчным блеском в глазах, - длительный, грязный, дорогостоящий, скандальный судебный проце...
   Виктория вышла из себя, взвизгнула и швырнула в них горстью оливок.
   - Какой еще процесс?! Вы с ума посходили? Ты мой брат, я тебя просто так люблю... а не за деньги! И... мне ничего не нужно от тебя! Хватит! Еще одно слово, тут все останутся без ужина! А кое-кто и без завтрака! - закончила она, метнув испепеляющий взор в мужа, вскочила и выбежала вон.
   - Что с ней, - пробормотал Кит.
   - Наверное, небольшой невроз, - объяснил ему Гордон.
  
   То, что происходит с человеческим лицом после выстрела в упор, описанию не поддается - зрелище не для слабонервных. Оттого Кеннета Ланкастера хоронили в закрытом гробу. Погребальная церемония была необычайно пышной и торжественной, и собрала уйму народу: вся корпоративная верхушка, деловые партнеры отца, видные политики, самые жирные сливки деловых и аристократических кругов Империи.
   Кит сидел в церкви в черном, удушливом галстуке, по правую руку - жена, по левую - младшая сестренка, и слушал хрустальное ангельское пение. После отпевания наступило время надгробных речей. Все речи сплошь были прекрасны и звучали, как поэмы. Кит чувствовал, как их мерное течение убаюкивает его.
   Вымотан он был до последнего предела. За минувшие четыре дня у него не выдалось ни секунды свободной. Ему пришлось встретиться и переговорить с ответственными за расследование обстоятельств гибели отца чинами министерства внутренних дел, Гражданской Милиции и Отдела Благонадежности. Побеседовать с нотариусами, юристами и стряпчими. Присутствовать на внеочередном собрании совета директоров. Принять длинный поток посетителей с соболезнованиями, пережать сотни рук, сотни раз скорбно кивнуть и промолвить "Весьма признателен". Кит также удостоился экстренной и приватной аудиенции у благого Василевса и Верховного Канцлера Монтеррея Милбэнка. Еще он много времени провел, общаясь с прессой.
   В частности, он озвучил промежуточные итоги расследования смерти отца, которые гласили следующее: к его гибели непричастны посторонние лица, его смерть не явилась результатом неких неправомерных действий, или самоубийством. Печальное стечение обстоятельств. Несчастный случай. Неосторожное обращение с оружием.
   Вроде безотносительно добавлялось, что у Корпорации нет никаких финансовых или прочих трудностей, в чем могут убедиться все заинтересованные лица, ибо с момента создания и до наших дней Корпорация "Ланкастер Индастриз" руководствуется в работе принципами максимальной информационной и финансовой прозрачности. За дополнительными разъяснениями и деталями обращайтесь в пресс-службу и Комитет по Аудиту при совете директоров. И, да, весьма признателен. Весьма признателен... весьма... признателен.
   В действительности, он имел самые веские основания для самой искренней и пылкой признательности. Не считая обязательных взносов в ряд благотворительных фондов и небольших подарков слугам, ему полностью отошло семейное многомиллиардное состояние. Как и контрольный пакет акций Корпорации. Как и фамильный особняк. Как и прочее движимое и недвижимое имущество, бесценные коллекции антиквариата и картин, частная Би-яхта, и прочее, и прочее... без счету. Отец оставил ему все. Включая титул.
   Отец.
   Одинокий, несчастный старик.
   Чудовище, которое с необыкновенной легкостью расправлялось с каждым, кто имел несчастье встать у него на пути и давило людей, как клопов, не задумываясь о последствиях, не ведая ни жалости, ни стыда, ни раскаянья.
   Сатурн, пожирающий собственных детей.
   Кит помнил, как сотни раз тяжелый отцовский кулак врезался ему в лицо. Кулаки ранили больно, но слова ранили куда больней. Кулаками и словами он преподавал сыну уроки, бесценные отеческие наставления. О, да. Кит научился многому. Беззвучно выносить любую моральную и физическую боль. Научился быть молчаливым, осторожным, бесконечно терпеливым. Научился ненавидеть. И ждать.
   Очнувшись от своих горьких раздумий, он обнаружил, что настала его очередь произносить речь. Кит поднялся и оцепенел, поняв, что не подготовил речи - то ли замотался вконец, то ли, что было куда ближе к истине, сказать ему на самом деле было совершенно нечего. К счастью, теплая дружеская рука выручила его из глупейшего положения, затолкав в нагрудный карман пиджака сложенный вчетверо аккуратный листочек с речью.
   - О-о... спасибо, Ричард.
   - Милый мальчик, вечно ты витаешь в облаках. Просто выйди и прочитай. И меня благодарить не за что. Речь написал тебе зять.
   Кит собрался сердечно поблагодарить и зятя тоже, но Гордону было не до благодарностей, он свою проникновенную речь над гробом усопшего уже произнес и теперь спал мертвецким сном. У крохотного Макса резались зубки, и счастливый отец которую ночь кряду развлекал мающегося зубной болью восьмимесячного сынишку рассказами об интересных случаях из своей юридической практики - кровавых убийствах, изнасилованиях, шантаже, воровстве, взяточничестве и мошенничестве в особо крупных размерах. Под утро младенец спокойно засыпал, забывая о зуде в деснах, а папаша тащился на свою высокооплачиваемую, престижную, обожаемую работу.
   Все это не помешало Гордону написать превосходную речь - в хорошем смысле старомодную, в должных пропорциях разбавленную печальным лиризмом, сыновней преданностью и тем здоровым оптимизмом, какой уместно чувствовать живым на похоронах мертвеца. Кит монотонно зачитал речь по бумажке, не глядя по сторонам и ни разу не запнувшись. Спустившись с церковной кафедры, Кит сел на место и через сестринское плечо опять взглянул на зятя.
   - Я влила в деревенского олуха утром целый кофейник, не помогло. Может, вам обоим лучше поехать домой, - шепотом предположила Виктория.
   - Знаешь, зайка, я вдруг вспомнил, есть такие птицы...
   - Глупые курицы? - оживилась Виктория.
   - Нет. Страусы. Самка откладывает яйцо, и на сем ее родительские обязанности заканчиваются. Высиживает птенцов отец... то есть, самец, а, когда птенцы вылупятся, самец... то есть, отец, заботится о них, пока птенчики не станут достаточно взрослыми, чтобы свить гнездышко и жить самостоятельно.
   - О, как интересно, милый, и что? - спросила Виктория, глядя на брата невинными, неправдоподобно красивыми серыми глазами.
   - Да ничего... вспомнилось просто, сам не понимаю, почему.
   Кит чмокнул сестренку в надушенную щечку, заплаканную женушку тоже чмокнул в щечку, растолкал сонного зятя, ухватил за шкирку и поволок к выходу из церкви, по дороге шепотом принося извинения собравшимся скорбящим.
   - Твой брат не появился? - зевая, спросил Гордон, когда они ехали домой. Кит сам сел за руль своего черного бронированного механо и погнал с бешеной скоростью, сосредоточенно глядя на дорогу.
   - Нет.
   - Но твои люди разыскали его хотя бы? Паренек жив и здоров, надеюсь?
   - Да. Вполне. Сказал, претензий у него не имеется. Подписал все необходимые документы. Сказал, что на похороны не приедет, и мы все можем катиться к чертям. Маленький Дэнни. Вот свинья. Надеюсь, он скоро сдохнет и сгниет в сточной канаве.
   Гордон приоткрыл рот, но, секундочку поразмыслив, благоразумно решил воздержаться от дальнейших расспросов. Кит включил радио, и они в поистине гробовом молчании прослушали выпуск последних, как обычно, скверных, новостей и массу популярной, как обычно, скверной, музыки.
   Едва они вошли в дом, еще в холле, их встретил заливистый детский плач. Гордон перекривился, затрясся, принялся лихорадочно сдирать пальто и впопыхах чуть-чуть не удушил себя шарфом.
   - Прекрати, - сказал Кит сурово, - во-первых, младенец с няней. Во-вторых, подумаешь, зуб режется. В-третьих, если ты будешь постоянно с ним носиться, младенец вырастет эгоцентричным монстром, и тебе придется выгнать его из дому, а потом ты умрешь, и он не приедет на твои похороны.
   - Во-первых и в-последних, - ответил Гордон сердито, - вот зануда ты! Это тебе не какой-то там младенец, а мой родной сын и твой родной племянник, между прочим. К тому же, няня - это одно, а папа и мама - совсем другое. По-твоему, головастик просто так вопит, от нечего делать? Ему больно!
   - Гордон, ты страус.
   - Кто?
   - Такая смешная птичка, вечно прячет голову в песок.
   - А ты - живодер.
   - Остроумный страус.
   - Бессердечный живодер.
   - Давай Максу в бутылочку вместо молока нальем бренди, он будет спать, как убитый, и перестанет нас донимать своими воплями, - предложил Кит, снимая пальто и закуривая.
   - Помогает?
   - А то, - серьезно сказал Кит, пыхнув сигаретой, - бутылочка бренди от всех детских хворей помогает, папаша.
   Гордон в сердцах обозвал шурина бесчувственной скотиной и ушел к сыну. Кит пожал плечами, направился в гостиную, подошел к бару, налил себе спиртного и выпил одним глотком. Потом ослабил узел галстука, налил себе еще, на сей раз добавив два кубика льда, сел на диван, подождал, пока лед в стакане чуть подтает и сделал медленный, тягучий глоток. Сделав второй, он немедленно провалился в сон. Кто-то деликатно растолкал его.
   - Милорд?
   С трудом разлепив слипающиеся глаза, Кит увидел отцовского поверенного.
   - Добрый день, милорд. Примите мои искренние соболезнования.
   - Весьма признателен, - ответил Кит машинально, - у вас ко мне какое-то дело?
   - Да. Я должен вам кое-что передать.
   Поверенный щелкнул замками портфеля, открыл его, извлек оттуда большой желто-коричневый конверт, запечатанный сургучом, и протянул Киту. Надпись, сделанная на конверте красными чернилами, гласила ровнехонько следующее:
  
   ПРИЧИТАЮЩЕЕСЯ
   ВСКРЫТЬ В СЛУЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ
  
   - Причитающееся? - недоверчиво переспросил Кит, изучив надпись на конверте. - Что это? Какая-то шутка?
   - Нет, сэр. Ваш отец настоятельно просил передать вам это в руки, милорд. Лично. Без свидетелей.
   Кит изумленно поглядел на поверенного. То был чрезвычайно серьезный, компетентный и профессиональный юрист. Это о нем Кит знал наверняка. Больше о поверенном сказать было нечего. Главным образом оттого, что тем же вечером, вернувшись домой, поверенный без всяких видимых причин раскромсал себе горло опасной бритвой.
   - Не понимаю. Это финансовые документы? Дополнение к завещанию?
   - Нет, милорд. Это личное. Ваш отец просил меня передать это вам непосредственно в руки в случае его кончины.
   Кит повертел письмо в руках. На ощупь конверт был сухой, плотный, чуть зернистый, но ему вдруг показалось, что он держит в руках склизкую змеиную кожу.
   - Да ну? А что это все-таки такое?
   - Милорд, я получил конверт уже в запечатанном виде и не имею ни малейшего представления о его содержимом. Храните конверт в надежном месте. Вскройте в случае крайней необходимости. Ваш отец сказал, вы поймете, когда именно. Понимаю, звучит весьма необычно, но таковы были распоряжения вашего отца, я передаю их вам слово в слово.
   - А давно он вам отдал этот конверт?
   - За день до... несчастного случая.
   У Кита противно засосало под ложечкой.
   - Ясно. Передать мне. И это все, что он вам сказал? Больше ничего?
   - Нет, сэр. Больше ничего.
   - Что ж, благодарю, - промолвил Кит, - еще что-нибудь?
   - Нет, сэр. Позвольте откланяться...
   Поверенный протянул руку, и Кит пожал ее. Рука была сухой и теплой, но Киту на мгновение почудилось, будто он прикоснулся к чему-то холодному, вязкому, влажному, дурно пахнущему, разлагающемуся. Ноздри его опалил запах разлагающейся мертвечины и крови и, ощутив внезапную вспышку паники, Кит отдернул руку куда быстрей, чем полагалось законами светской вежливости. Он снова поглядел на конверт, затем поднял взгляд, но поверенный уже исчез, как сквозь землю провалился.
   Недоумевая, как в дурном сне, Кит посмотрел на стакан со спиртным. Кубики льда давно растаяли. Он бросил взгляд на наручные часы и понял, что задремал не на несколько минут, а проспал почти полтора часа, прежде чем визитер разбудил его. Конверт обжигал пальцы. Кит положил конверт обратно на столик, но тотчас снова взял в руки. Наверняка то была просто какая-то дурацкая, безумная, пьяная отцовская причуда, и лучшим способом убедиться в том было вскрыть конверт немедленно, но неведомая сила удержала его от этого поступка.
   - Отлично, - пробормотал он, - просто запихну эту дрянь куда подальше, вот и все.
   - Кит...
   Он обернулся и увидел Гордона с младенцем на руках. С племянником произошла разительная перемена. Из Божеского Наказания он превратился в Сущее Умиление, пухленькое, розовое, в смешных младенческих складочках, хихикающее и пускающее пузырики.
   - Все же, не стоило угощать младенца спиртным, - усомнился Кит.
   - Да нет же, мать-природа взяла свое, зуб прорезался.
   - Неужели? Дай посмотрю, сказал Кит, поспешно сворачивая и заталкивая конверт под траурный пиджак.
   Если Гордон и успел заметить конверт, и перекошенное лицо дражайшего шурина, то промолчал, и молча отдал Киту ребенка.
   - Что? И все? Из-за этого было столько слез и воплей? - спросил Кит у Макса, усадив племянника на колени и полюбовавшись новехоньким, с иголочки, зубом.
   До невозможности довольный тем, что его страдания прекратились, Макс принялся что-то взволнованно рассказывать дядюшке на своем малышовом языке. Кит послушал, давя улыбку, которая, вообще-то, не так уж и часто появлялась на его суровом северном лице, пощекотал младенцу упитанный животик, и поглядел на зятя.
   - Понимаете, папаша, к чему клонит ваш сынок.
   - Бутылочку требует?
   - Точно.
   Часа через три Ричард привез Терезу и Викторию с похорон. Их мужья, совершенно счастливые и совершенно пьяные, сидели в гостиной, болтая о том, о сем, а Макс устроился между ними с бутылочкой. Завидев красавицу мамочку, он выплюнул бутылочку, скатился с дивана и резво пополз к ней, повизгивая от счастья и удовольствия. Виктория подхватила сына на руки и полюбовалась первым зубом.
   - Ой, какая прелесть. Посмотри, Ричард.
   Торнтон неосмотрительно заглянул в рот ангелоподобному младенцу и немедля схлопотал чувствительную плюху по носу. И немедля еще одну - по уху.
   - Эй! Полегче!
   - Ты уж прости его, Ричард, - сказала Виктория без тени раскаянья, - головастик у нас такой невоспитанный и все время дерется. Весь в отца.
   - Вылитый папаша, верно, - пробурчал Ричард, потирая нос. И ухо.
   - Вылитый, - подтвердил Кит, улыбаясь.
   Гордон слегка заплетающимся языком заметил, что не видит ничего странного в том, что сын на него похож.
   - А вот был бы не похож - вот это было бы и впрямь странно, парни. Вот уж тут я бы удивился. О-очень удивился. А потом бы перестал удивляться, взял бы свой дробовик и вынес кое-кому мозги. Бац!
   - Бац! - сказал Кит и рассмеялся.
   - Бац! - повторил и Гордон и тоже расхохотался. - Бац! Бац! Нет, нет. Ведь не может это быть так смешно, как мне сейчас кажется почему-то.
   Кит налил им с зятем еще по стаканчику.
   - Виктория, надеюсь, вы проследили, чтобы старика хорошенько закопали, утрамбовали и сверху присыпали землей?
   - Да, милый, не беспокойся, мы проследили, папе не выбраться, - ответила брату Виктория, - пойдем, головастик, мама уложит тебя в постельку. А потом присядет и выпьет стаканчик с твоим глупеньким папочкой и твоим богатым дядечкой.
   Максимилиан выслушал мамочку очень внимательно, почему-то испугался и попробовал сбежать, но у Виктории была железная хватка. Она мигом превратила его распашонку в чудную смирительную рубашечку, и крепко прижала строптивого младенца к любящей материнской груди.
   - И не пытайся, сладкий. Пока тебе не исполнится восемнадцать, ты будешь у меня вот здесь. Скажи всем спокойной ночи.
   - Я тоже лягу, - сказала Терри тихо, - а завтра мы с тобой поговорим, дорогой.
   - О чем, дорогая?
   - И об этом же, - шепотом проговорила она, поглядев на рюмку в его руке.
   А вот это она напрасно. Кит знал, что ни о чем они не поговорят, потому что завтра он будет на работе. Как и послезавтра. Как и ближайшие тридцать или сорок лет... или пятьдесят... пока хватит сил.
  
   2.
  
   Официально самое высокое здание Империи именовалось "Ланкастеровский Деловой Центр", но так его почти никогда никто не называл, даже сами Ланкастеры. Официальное название, с одной стороны, было чересчур длинным и безвкусным, а, с другой стороны, никак не передавало сути тридцати тысяч футов2 закаленной ультра-стали, камня, стекла, мрамора и бетона, стрелой устремленных в искусственные небеса столицы Империи, Форта Сибирь.
   Официальное название здания было не в силах передать величественной, как подлинный гений, и простой, как подлинный гений, классической красоты здания, его строгой, горделивой целеустремленности, неотразимого сочетания прагматизма и возвышенной поэзии, роскоши и аскетизма, уютной обыденности и неповторимой оригинальности, экстравагантности и блеска, которое и превращало это здание, известное каждому жителю Империи, растиражированное миллионами миллионов путеводителей, иллюстраций и картин, не просто в достопримечательность, не просто в архитектурный шедевр, не просто в памятник несгибаемому человеческому духу и мысли, но в нечто большее - в вечный символ.
   В символ - буквально - головокружительного успеха, процветания, триумфа и власти; не просто в символ, а в синоним...
   Синоним слову "деньги".
   Поэтому Ланкастеровский Деловой Центр назвали Копилкой.
   Осталось неизвестным, кто первым дал зданию это меткое прозвище, впоследствии превратившееся в имя нарицательное. Легенда приписывала авторство августейшему монарху, Императору Константину Четвертому, при котором здание, начавшее строиться при его прадеде, великом Константине Первом, и обрело свой законченный, совершенный вид, но так ли это, никто доподлинно не знал.
   Копилка... ну что ж, кажется, она всегда была Копилкой. В слове не было ничего уничижительного, напротив, оно произносилось с уважением, может быть, с известной долей иронии, но никогда с презрением или насмешкой; вдобавок, слово необычайно точно и емко описывало саму суть здания.
   В стенах Копилки располагались десять крупнейших мега-маркетов и неисчислимое множество маленьких магазинчиков, торгующих всем на свете; фешенебельные рестораны, клубы, нотариальные конторы, бильярдные, чайные, кофейни, аптеки, картинные галереи, парикмахерские, крытые катки, бары, кафе, пиццерии, устричные, банки, зимние сады, оранжереи, обсерватории; одна из самых прославленных достопримечательностей столицы - Большой Аквариум, где, среди прочего, можно было полюбоваться на редкостную диковинку - людей-рыб с планеты-океана Северная Венеция; а еще отель Всеимперской сети отелей "Комфорт и Блаженство", расположенный на верхних этажах Копилки с девятьсот двадцатого по девятьсот девяносто первый включительно, что сполна позволило администрации отеля обыграть нехитрый рекламный лозунг "Наш Комфорт Всегда на Высоте".
   Самое важное, что именно в этом здании, а где же еще, располагалась главная штаб-квартира промышленной Корпорации "Ланкастер Индастриз", которой и принадлежал Деловой Центр.
   Корпорация являлась ровесницей Империи. За пять столетий существования сложная сеть ее филиалов, отделений и дочерних обществ плотной сетью оплела Два имперских Кольца и Особые Территории. Корпорация производила, продавала, поглощала и владела, владела, владела. Сферы деятельности Корпорации были необычайно широки, начиная от производства детских игрушек и мебели, и заканчивая грандиозными строительными проектами вроде сверхсовременных Би-портов. Все же, главной и основной областью деятельностью "Ланкастер Индастриз" вот уже много лет оставалось производство портативных спин-передатчиков ближней, дальней и сверхдальней связи.
   Спин-связь была открыта гениальным изобретателем-самоучкой Стефаном Торнтоном - знаменитым пращуром лорда Ричарда Торнтона. Впрочем, в те далекие времена, когда это произошло, Стефан был абсолютно безвестен и, что гораздо хуже, нищ, как церковная крыса. Он отчаянно нуждался в человеке, который будет финансировать его исследования, и оттого обратился к величайшему герою всех времен и народов. То есть, лорду Джеку Ланкастеру.
   История умалчивает о том, как Стефану удалось осуществить сей беспримерный подвиг, но, так или иначе, всеми правдами и неправдами, изобретатель прорвался на прием к лорду Джеку и добился практически невозможного: пятиминутной личной аудиенции. Так свершилась их эпохальная встреча.
   Поначалу гениальный изобретатель произвел на лорда Джека впечатление отталкивающее, попросту удручающее. Торнтон был абсолютно одержимым, заносчивым, рыжим, веснушчатым и на диво помятым и неопрятным типом лет тридцати. Его несчастная жена и крошечная дочка перебивались с хлеба на воду, потому что все свое время и все свои деньги этот одержимый тратил на возню в своей мастерской. Полоумный, но удивительно настойчивый, изобретатель рухнул перед лордом Джеком ниц и принялся рассказывать о своем грандиозном изобретении, перемежая рассказ славословиями в честь величайшего героя всех времен и народов.
   В своем великолепном замке, окруженный охранниками и прислугой, лорд Джек в хмельной тоске слушал его путаные излияния. В пору знакомства со Стефаном величайшему герою Освобождения уже стукнуло хорошенько за пятьдесят. Джек поседел, расплылся и обрюзг, и так увлеченно прикладывался к бутылке, что прискорбный факт его запойного пьянства не сумели обойти молчанием самые лояльные из его биографов. Он смертельно устал от битв и сражений, политических дрязг, а больше всего - от немеркнущей славы, побочным эффектом которой являлось, в том числе, общение с толпами обожателей и почитателей. Среди почитателей, увы, зачастую попадались изобретатели - в основном, машин времени или вечных двигателей. Лорду Джеку это настолько надоело, что он всерьез подумывал удалиться на покой, перестать появляться на публике и посвятить себя скромному, но любимому семейному делу - торговле скобяными товарами.
   - Так в чем состоит ваше открытие? - перебил он Торнтона, кривясь. - Вечный двигатель? Телепортация? Эликсир бессмертия? Машина времени?
   - Машина времени, - изумленно ответил Стефан Торнтон, - но как...
   - Пшел вон! - взревел лорд Джек с доподлинно ирландской страстью и яростью.
   - Посмотрите чертежи, - только и успел прокричать на прощание Стефан, когда его вышибли вон.
   Первым и естественным порывом лорда Джека было выбросить чертежи в мусорную корзину и позабыть обо всем. Так, между прочим, поступили все люди, которым прежде Стефан Торнтон показывал свои чертежи. Да только от всех прочих на свете людей лорд Джек отличался тем, что был самим собой, то есть, лордом Джеком. Чем-то Стефан задел его. Абсолютной убежденностью в своей гениальности. Или непередаваемой наглостью. Возможно, Джеку сделалось его жаль. Так или иначе, ни на что не надеясь, скорее, для очистки совести, чем по иным причинам, Джек показал чертежи людям, которые что-то в этом смыслили.
   Вердикт оказался ошеломляющим.
   Разумеется, никакой машины времени Стефан Торнтон не изобретал и в помине. Нет. Зато пытаясь изобрести машину времени, он наткнулся на кое-что получше. Речь шла о принципиально новом способе сверхсветовой связи, причем в перспективе стократ более надежном, качественном и дешевом, чем кристаллическая фотонная ретрансляторная связь (КФРС), которой человечество пользовалось еще с далеких времен Первой Экспансии.
   Сказать, что лорд Джек был потрясен, значило не сказать ничего. Синтез синих псевдокристаллических структур, которые использовались для производства КФР-передатчиков, даже по тем временам оставался удовольствием не самым доступным и дешевым. Сама по себе КФРС была далеко не совершенна, качество связи оставляло желать много лучшего, тем более, на сверхдальние расстояния. Тем не менее, ничего другого в области сверхсветовой связи человечество оказалось не в силах придумать за долгие столетия, вплоть до воцарения Черного Триумвирата, хотя над проблемой бились многие поколения ученых, лучшие умы человечества, у которых имелись огромные финансовые средства, умные машины и Бог весть знает что еще.
   Черный Триумвират пошел чуть дальше и изготовил, правда, на основе той же КФРС, сверхимпульсные трансляторы, которыми оснастил захваченные у Старой Федерации Джет-корабли... те самые, что использовал во время Третьей Экспансии... но с трансляторами беда заключалась в том, что годились они исключительно для непилотируемых модулей, и найти им другое применение не представлялось возможным. Для людей трансляторы были смертельно опасны... излучение...
   Ознакомившиеся с чертежами Стефана инженеры, математики и физики были крайне осторожны и сдержаны в оценках. Они были ни в чем не уверены. Если необразованный самоучка и впрямь случайно совершил гениальное открытие, понадобятся годы и годы трудной, кропотливой работы и громадные денежные вливания, чтобы довести его задумку до ума. Да и то, отнюдь не факт, что дело не закончится громким пшиком.
   Лорд Джек послушал, забрал драгоценные чертежи и выставил своих лучших специалистов вон. Он ни черта не смыслил в науке, но зато прекрасно соображал, когда очередного наивного недотепу хотят облапошить, закабалить, присвоить себе его заслуги, обобрать до нитки и оставить умирать с голоду в нищете и безвестности. Вдобавок, лорду Джеку было кристально ясно, что если кто-то не позволит великому делу закончится громким пшиком, так лишь сам Торнтон. Лорд Джек велел послать за изобретателем.
   - Послушайте-ка, вы, - сказал лорд Джек, когда Торнтон предстал пред его светлые очи, - ваша так называемая машина времени вообще работала? Только честно, умоляю.
   - Я собрал ее по моим чертежам, сэр, и моя машина...
   - Да?
   - Громко гудела, - бесхитростно сознался изобретатель, почесывая рыжую шевелюру и, кажется, выковыривая оттуда каких-то насекомых.
   Лорд Джек передернулся и, как мог, объяснил изобретателю, что, почему и отчего гудело. Потрясенный донельзя, Торнтон перестал чесаться и хлопнул себя по лбу.
   - Ох, дурак же я, - воскликнул он, наконец.
   - Да нет, вы, видимо, не дурак, разве запутались и сбились с пути немножко. Машина времени! Далась вам эта машина времени! В своем ли вы уме?
   - Сэр, это моя детская мечта...
   - Но вы давно выросли, и... у вас есть семья? Неужели? Что за несчастная, отчаявшаяся женщина согласилась выйти за вас замуж? И ребенок есть? Значит, вам надо их кормить. Мечтаньями сыт не будешь. Я беру вас на работу. Предупреждаю, работать будете много и очень тяжело, пока...
   - Пока - что?
   - Пока вы меня не озолотите... как Креза. Нас обоих, приятель.
   - Я ведь поэтому к вам и пришел...
   - Да, да.
   - Именно к вам. Я знал, что вы, именно вы, поймете...
   - Еще бы, - пробурчал Джек под нос.
   - Ведь вы герой! Я преклоняюсь перед вами! Вы объединили Свободный Мир, уничтожили Черный Триумвират и вырвали из щупалец Сопричаствующей Машины наших многострадальных братьев и сестер, бывших граждан Старой Федерации. Вы стояли у истоков новой Империи, помогли взойти на престол и первым поклялись в вечной преданности нашему августейшему и милостивейшему Императору Константину Первому, хотя, я слышал, сами могли стать монархом, но отказались от этой чести, предпочтя бескорыстное служение человечеству в качестве скромного советника нашего всемилостивейшего...
   - Послушайте, вы!
   - Августейшего монарха Константина...
   - Да захлопнитесь уже! Вот балабол.
   - Принесли людям надежду и свободу, возможность вступить в новую эпоху, в величайшую эру, где мы не будем совершать старых ошибок, а...
   - Закрой рот, щенок паршивый! - заорал Джек громовым голосом, который привык повелевать армиями и вдохновлять на самоубийственные подвиги многотысячные толпы.
   Стефан притих.
  
   - О? Прошу прощения, сэр.
   - Во-первых, никогда не смейте говорить, будто я сам мог претендовать на престол! Это чревато обвинениями в попытке государственного переворота! Во-вторых, хватит с меня пустых славословий. В-третьих... я еще не придумал, но, когда придумаю, сообщу. Непременно!
   - Но, милорд, это не пустые слова, я действительно восхищаюсь вами...
   - Как я уже говорил, мечтаньями и восхищениями сыт не будешь. Даю тебе два года, чтобы ты превратил свою бесполезную машину времени в полезный спин-передатчик. Ты справишься с этим?
   Через два года Стефан разработал первый действующий прототип спин-передатчика. Еще через девять лет лорд Джек с сыновьями на паях со Стефаном Торнтоном основали в столице новорожденной Империи первый завод по производству ПСП. Еще через двадцать лет, в год, когда был заложен фундамент Копилки и скончался лорд Джек, таких заводов было уже пятьдесят. Спустя столетие КФРС была полностью вытеснена спин-связью и отправилась к прочим историческим анахронизмам, а "Ланкастер Индастриз" благодаря умелому правлению потомков лорда Джека Ланкастера и Стефана Торнтона, превратилась в огромную промышленную империю, включающую тысячи заводов и фабрик по всей Империи, миллионы служащих и сотни миллиарды империалов ежегодной прибыли.
  
   ***
  
   В тот самый день, без пятнадцати восемь, как обычно, Кит вошел в стеклянные двери Копилки и поднялся на шестидесятый этаж, где располагалась святая святых, самое сердце этого великого здания - его кабинет. До начала рабочего дня оставалась еще четверть часа, и Кит прошел в оранжерею, к искусственному пруду с золотыми рыбками.
   - Доброе утро, парни, как дела?
   Рыбки промолчали, но за это Кит их и любил - они были молчаливые, ну прямо как рыбы. Он улыбнулся, открыл пакет с кормом и принялся бросать его щепотками в воду, но против обыкновения, крошечные существа не проявили никакого энтузиазма в отношении еды. Они выглядели вялыми и безразличными.
   - В чем дело, ребятки? - спросил Кит, хмурясь. - Зимняя депрессия?
   Точно повинуясь невидимому приказу, рыбки ответили. Они собрались вместе, сбившись в сверкающее облако в центре пруда, затем расплылись в разные стороны, переворачиваясь и кувыркаясь, как гимнасты в цирке, и составили из гладких тел следующие два слова:
  
  ЗАГАДАЙ ЖЕЛАНИЕ
  
   - Что? - поразился Кит, но, прежде чем он успел поразиться как следует, в нагрудном кармане пиджака пронзительно заверещала его личная спин-трубка. Кит достал ее и посмотрел на высветившийся на дисплее номер. Младшая сестренка.
   - Доброе утро, милый, - пропела она в трубку.
   - Доброе утро, зайка, - ответил Кит и поглядел на пруд, но чем бы оно ни было в самом деле, оно уже бесследно исчезло. Рыбки, будто очнувшись, набросились на корм, радуя Кита здоровым аппетитом.
   - Как дела, милый.
   - Хорошо, - сказал Кит, глядя на пруд, - а у тебя, милая?
   - Хотела тебя о чем-то попросить, и вот, представляешь, вылетело из головы. Да, сегодня пятая годовщина папиной смерти. Как странно, я бы сама и не вспомнила, но Гордон мне сказал за завтраком...
   - А я вспомнил, и утром помолился за упокой несчастной папиной души.
   - Ты серьезно, милый?
   - Что ты хотела, зайка. У меня рабочий день начинается через пять минут.
   - Говорю же, это олух деревенский вечно сбивает меня с толку своими выкрутасами. Проснулся сегодня ни свет ни заря, начал искать носки, которые сам вчера затолкал под кровать. Носки он не нашел, разбудил меня и давай на меня орать, как будто я виновата в том, что он постоянно теряет носки. Конечно, я нашла ему носки, но потом ему понадобились рубашка, галстук, костюм и завтрак. А потом он умчался на работу, продолжая орать, что опаздывает... и еще что-то вопил про мои непомерные траты... ах, вот, вспомнила. Зайди, пожалуйста, сегодня в галерею к Серафине и забери у нее для меня сахарницу.
   Кит зажег сигарету и закурил, продолжая отвлеченно смотреть на пруд с рыбками.
   - Какую еще сахарницу.
   - Ужасно дорогая и редкая вещица, Серафина ее специально очень долго искала для меня.
   - Неужели это нужно сделать сегодня?
   - Да. Прямо сегодня. Просто зайди и забери ее, и отправь ее мне с Экстренной Доставкой.
   - Серафину?
   - Нет, глупыш. Сахарницу!
   - Хорошо. Отправлю за ней кого-нибудь попозже. Своего секретаря, например.
   - Милый, знаю, ты страшно занят, но зайди сам. Потому что ужасно дорогая и антикварная...
   Кит понял, что лучше прекратить этот разговор и согласиться сделать все, что просит сестра, иначе он рискует свихнуться еще до ленча.
   - Ладно. Зайду, заберу твою соусницу.
   - Сахарницу!
   - Я понял. Сахарница. О, Боже. Хорошо. Зайду. Заберу. Отправлю. Экстренной Доставкой.
   Закончив разговор, он вышел из оранжереи, на прощание еще раз глянув на рыбок, которые жадно поглощали пищу. Кит ушел и уже не увидел, как они, доев корм, принялись рвать в клочья друг друга, и вода забурлила и покраснела от крови.
  
   3.
  
   В городе Нью-Анкоридж, столице планеты Лудд, Второе Кольцо, Квадрант 13KL-15TY, шел проливной дождь. За плотной пеленой воды было почти не разглядеть самого города, но, признаться, и в ясную погоду Нью-Анкоридж не производил сильного впечатления. Тихий, сонный, провинциальный город, с населением всего в двести тысяч человек, с пригородами - чуть больше трехсот тысяч. Дождь поливал красные черепичные крыши жилых домов, здание городской ратуши, магазинчики со старомодными вывесками и центральный городской парк, главным украшением которого являлась бронзовая статуя Джека Ланкастера.
   В ста пятидесяти милях к северу от Нью-Анкориджа находилась Коммуна истинных луддитов, или просто луддитов, как называли их по всей остальной Империи, подразумевая при этом не жителей Лудда вообще, а именно обитателей Коммуны.
   Подавляющее большинство истинных луддитов являлись прямыми потомками поданных Черного Триумвирата, генетически модифицированных людей - Человеко-конструктов, чудом сумевших пережить гибельный взрыв Фатальной Сопричастности, когда агония умирающего Черного Триумвирата, распространившись по вездесущим щупальцам Сопричаствующей Машины, мгновенно убила многие миллионы людей и бесчисленные сотни тысяч превратила в обезумевших, бессловесных и обеспамятевших животных. Такова была высочайшая цена Освобождения... цена свободы.
   Затерянный на задворках Империи, некогда Лудд назывался Землей. Печальные последствия двухсотлетней Последней Мировой Войны изменили облик колыбели человечества до неузнаваемости. Целые страны и континенты обратились в выжженные пустыни, радиоактивные торнадо сравняли с землей горные цепи и высочайшие вершины, а могучие реки повернули вспять. Тем не менее, после окончания Последний Мировой и заключения вечного мира между Объединенной Америкой и Демократическим Китаем, именно Земля стала столицей Старой Федерации, а впоследствии - безымянной столицей мертворожденного государства, созданного Черным Триумвиратом.
   До сих пор на планете практически всюду были рассыпаны осколки минувших эпох, но больше всего напоминаний осталось о времени владычества Триумвирата. Руины закопченных пожарами и взрывами белых, геометрически совершенных, многоярусных городов, развалины промышленных и военных заводов, опустошенные подземные хранилища Сот Детопроизводства, черные кубы департаментов Антихаоса, пирамиды храмов Сопричастности...
  
   Самым впечатляющим, без сомнения, был остов самого Черного Триумвирата, затерянный в песчаных пустошах Аляски-16 - единственного уцелевшего обломка разрушенного в результате Последней Мировой североамериканского континента. Некогда именно здесь располагался Дворец Сопричастности, от которого ныне остался гигантский кратер диаметром в триста пятьдесят миль, заполненный от края от края черным, искореженным, застывшим металлом - жалкие останки самого страшного врага человечества. Надгробный монумент ФАТАЛИЗМА, СОПРИЧАСТНОСТИ, АНТИХАОСА. Памятник чудовищной военно-технократической диктатуре, в которую выродилась Старая Федерация спустя полтора столетия после Второй Экспансии. Могила самой страшной в истории тирании, опутавшей человечество щупальцами Сопричаствующей Машины.
   Давным-давно, в самом начале, Сопричаствующая Машина носила прозаическое название Главный Центральный Терминал. Именно Главный Центральный Терминал связывал воедино и одновременно контролировал Центральные Терминалы остальных планет Федерации, а те, в свою очередь, контролировали все локальные административные, управленческие, информационные, промышленные и оборонные комплексы, метеоспутники, транспортные магистрали, Джет-корабли, системы КФРС, и, соответственно, прямо или косвенно, миллиарды и миллиарды человеческих существ, что пользовались всем этим.
   О, блаженная Вселенская Мясорубка, любящий ангел-хранитель мятежного и заблудшего людского стада. Каждое биение ее пульса в мгновение ока достигало самого удаленного уголка Федерации. Всемогущая, вездесущая, неподкупная, бесстрастная, суровая и милосердная, Машина собирала, анализировала и классифицировала непредставимые человеческим умом массивы информации, планировала и регулировала, одаряла, наказывала и надзирала, свершала великие открытия, планировала и снаряжала экспедиции к далеким звездам...
   После того, как с помощью Машины правительство Старой Федерации покончило с голодом, нищетой, коррупцией, войнами, революциями, контрреволюциями, религиозными, национальными, идеологическими и прочими распрями и междоусобицами, человечество подверглось прививке рукотворного вируса Всеобщей Унификации, и была учреждена Вечная Истинная Религия Мира и Согласия.
   Казалось бы, Единое Унифицированное человечество шагнуло в нескончаемый золотой век, эпоху мира, любви и милосердия, но вдруг случилось что-то нехорошее. Старая Федерация в один миг отправилась в небытие; Главный Терминал превратился в Сопричаствующую Машину, безумную и безжалостную; а власть захватил Черный Триумвират.
   Многие, правда, задавались вопросом, не было ли подобное развитие событий если не естественным, то предсказуемым. И не была ли та самая эпоха любви, мира и милосердия безумной и чудовищной тиранией, на смену которой пришла еще одна безумная и чудовищная тирания?
   Все же, куда больше вопросов, и далеко не риторических, вызывал сам Черный Триумвират, явившийся будто из небытия, из самого ада, и столь же непостижимо канувший туда же, в вечную загадку и нерушимое безмолвие. Тайна его трех личностей оставалась загадкой до сих пор.
  Некоторые считали, что за два столетия Главный Терминал сделался настолько невообразимо сложен, что обрел самосознание. Только сразу после самозарождения машинный разум соскользнул в пучины безумия - эквивалента шизофрении, сопровождающейся расщеплением личности. Но в данном случае речь шла не о двух или четырех, или многих десятках неполноценных эго, способных сосуществовать и конфликтовать в сознании больного человека. В случае Великой Машины с ее невообразимого размера и емкости электронным мозгом ущербных псевдоличностей возникли неисчислимые миллиарды миллиардов, и все они после зарождения вступили в яростную и ожесточенную борьбу за выживание. В конце концов, в этой адской схватке выжили лишь трое, известные впоследствии как ФАТАЛИЗМ, СОПРИЧАСТНОСТЬ, АНТИХАОС. Они и взяли под полный контроль систему Терминалов. Имелась теория, согласно которой до последнего мига своего существования, вплоть до Освобождения, эти болезненные фантомы не подозревали о существовании друг друга, чем вроде бы могли объясняться некоторые противоречивые, абсурдные, непоследовательные решения Триумвирата.
   Другая версия, более приземленная, гласила, что нечто ужасное стряслось не с Машиной, а с людьми, управлявшими ею - инженерами, генералами, учеными, политиками Федерации. Возможно, произошел государственный переворот, или страшный природный катаклизм, землетрясение или эпидемия, словом, ужасное нечто, и они исчезли. Оставленная без присмотра, Великая Машина оказалась предоставлена сама себе и продолжала функционировать согласно заложенной в нее программе - просто как исправная, многофункциональная и долговечная мясорубка. И чудовищная бойня, в которой погибла большая часть Унифицированного человечества, безумные эксперименты, создание министерств ФАТАЛИЗМА, СОПРИЧАСТНОСТИ, АНТИХАОСА были частью этой программы.
   Третья версия, никак не связанная с долговечными мясорубками, а также психическими расстройствами у них, состояла в том, что Машиной до последнего момента, вплоть до Освобождения, все-таки управляли люди. Ходили слухи о секте, захватившей Машину, и поклонявшейся ей, как божеству. Но и это были только слухи, неясные предположения.
   Известные факты состояли в том, что последствия правления Триумвирата были катастрофическими. Семьдесят процентов Унифицированного человечества были безжалостно истреблены им в первые четыре месяца его правления. Выживших Триумвират загнал в города-резервации и сделал жертвами своих диковинных чаяний и абсурдных экспериментов. Искусство умерло. Науки умерли. Семья, любовь, секс - все это было уничтожено. Их сменили Камеры Услад, Храмы Антихаоса, директивы Министерств Фатализма, Соты Деторождения и сладостные объятия Сопричаствующей Машины. Прогресс остановился. Сама История остановилась. Если Триумвират и проводил эксперименты, делал изобретения, исследовал, воевал и убивал, то исключительно во имя своих непостижимых целей.
   Таковой, в частности, была так называемая Третья Экспансия, когда Черный Триумвират бросил целую флотилию беспилотных Джет-кораблей на освоение самого дальнего космоса. Неизвестно, что Триумвират искал в бездонных глубинах вечной и бесконечной Вселенной. Неизвестно, нашел ли он то, что искал. Единственным наглядным достижением Третьей Экспансии было обнаружение некогда позабытого Эпллтона с колонией не-существ и его последующее завоевание. Остальное терялось во мраке, таком же непроглядном, как космическая тьма. Но, похоже, таинственные искания Триумвирата успехом не увенчались, так как вскоре покорение космоса было окончательно свернуто, и Триумвират решил довольствоваться синицей в руках - то есть, загнанным в ловушку человечеством.
   По счастью, некоторой части человечества удалось избежать страшного капкана. Например, будущему Салему, а в те времена прославленной Свободной Торговой Колонии, созданному в результате Второй Экспансии мощному и процветающему феодальному государству, у которого еще задолго до воцарения Черного Триумвирата начались столь существенные идеологические, политические и экономические разногласия с правительством Федерации, что дошло до серьезного и затяжного военного конфликта. В результате кровопролитной Тридцатилетней Войны Свободная Торговая Колония потеряла миллионы жизней, но отвоевала право на независимость и вышла из состава Федерации.
   Схожим образом спаслась и основанная выходцами из Братского Блока Священная Ортодоксия. Молчаливые и суровые, одетые в черные с золотыми крестами, мундиры, воины Ортодоксии расправились сперва с чиновниками Федерации, жаждавшими повсюду насадить свои порядки, а следом и с прибывшими на помощь чиновникам войсками. Долгие месяцы полыхали костры, в пламени которых поджаривались посланцы обезумевшей метрополии и сочувствующие им. Дым от костров поднимался к небу. Когда огонь погас, и пепел был развеян по ветру, Ортодоксия разорвала с Федерацией все отношения.
   Уцелела и Луизитания, будущая обитель Синдиката Крайм-О, а в те незапамятные времена - Федеральная Тюрьма ? 1892. Открытая еще во время Первой Экспансии, планета обладала гигантскими залежами полезных ископаемых и суровым климатом, поэтому к моменту Второй Экспансии давно превратилась в ссыльную тюрьму строгого режима. Сюда милосердные лидеры Федерации десятками тысяч отправляли политических противников, отпетых уголовников, ярых рецидивистов, террористов, а впоследствии - граждан, обладающих врожденным неизлечимым иммунитетом к вирусу Унификации. Луизитания была далеко не единственным местом подобного рода, просто самым известным. За десять лет до воцарения Триумвирата вспыхнул крупномасштабный тюремный бунт, когда заключенные перебили охрану, взорвали Центральный Терминал, объявили себя независимым государством Республикой Луизитания и вышли из состава Федерации.
   Пагубное правление Триумвирата также обошло стороной систему Зеленой Лиги Джихада, Области Великой Монголии, колонию Новый Пекин и несколько отдаленных и малонаселенных планет, лежавших на самой дальней периферии исследованного людьми космоса - будущие Особые Территории - среди которых, в частности, были Дезерет и Каенн.
   Все эти такие непохожие миры, терзаемые разногласиями и жестокими внутренними противоречиями, нашли в себе силы объединиться и составить единый оплот противостояния Черному Триумвирату, выстоять и победить.
   Но с тех пор минуло пять столетий, и человечество начало забывать, насколько тягостной была борьба, насколько чудовищной была диктатура Триумвирата, скольких человеческих жизней стоило Освобождение. Память человеческая коротка... слишком коротка.
   И все же, кто-то должен был помнить. Кто-то должен был!
   Спустя стандартный год после Освобождения все пережившие Финальную Сопричастность Человеко-конструкты покинули бывшую столицу Федерации, павшую столицу технократического государства, ныне захваченную войсками Свободного Мира, и ушли. Далеко-далеко в глухих лесах Ч-конструкты основали собственное поселение, и таким образом было положено начало истории луддитской Коммуны, провозгласившей своим основным принципом полный отказ от машин.
   Почти половина из этих семи тысяч наивных и храбрых Ч-конструктов скончались в первую же суровую зиму. Они сотнями гибли от холода, недостатка пищи, ранений и, что самое скверное, от неведомых обычных людям страшных генетических заболеваний. Далеко не все Ч-конструкты сохранили способность размножаться обычным путем, то есть, без помощи Сот Детопроизводства. Но выжившие упорно продолжали строительство своего маленького утопического общества. Они учились. Они заново изобрели человеческую речь, огонь и колесо. Они строили хижины, охотились и рыбачили, шили одежды из шкур диких животных. Второе поколение Ч-конструктов, зачатых и рожденных естественных путем, в отличие от своих несчастных отцов и матерей, уже гораздо больше напоминали обычных людей. И они не помнили Сопричаствующую Машину.
   Годы шли, Коммуна разрасталась, крохотное поселение превратилось в каменный город, названный Мэмфордом. Луддиты заново открыли колесо, телеги, плуги, прялки, луки и арбалеты. В городе работали небольшие кустарные мастерские - но на этом уступки прогрессу заканчивались. Коммуна навсегда застыла на переходной ступени от дикарского строя к средневековью.
  Со временем Коммуна сделалась местом паломничества для людей из Вовне - как называли луддиты Империю, основанную на руинах государства Черного Триумвирата. Кто-то искал здесь Святой Грааль, кто-то жаждал экзотики и новых впечатлений. Луддиты благодушно принимали всех: безумцев, поэтов, лжепророков, мессий, визионеров, просто отчаявшихся и одиноких. Здесь искали убежища убийцы, казнокрады, воры и преступники - ибо действие имперских законов официально не распространялось на территории Коммуны - искали и зачастую не находили.
   Дело было не в том, чтобы попасть сюда, хотя и это удавалось далеко не каждому. Главное - надо было еще суметь удержаться здесь. Луддитская Коммуна была чрезвычайно закрытым сообществом, со сложными внутренними правилами, которые складывались столетиями, с жестокими законами, многие из которых были неписаными, но нарушение их каралось немедленным изгнанием, а то и смертной казнью. Сам образ жизни луддитов был причудлив и архаичен, точно так же, как язык, на котором они изъяснялись. Почти все пришельцы из Вовне, в конце концов, уходили.
   Но некоторые, самые упорные, оставались, и тогда неотвратимо менялись, ибо Коммуна давно превратилась в особый, тайный мирок, уверенно хранивший и оберегавший свои секреты.
   И частью их было Слияние с Духом.
  
   Тем прохладным, но солнечным, утром, братья и сестры собрались на главной площади Мэмфорда, главного города Коммуны. Здесь не шел дождь, и небо было совершенно безоблачным, высоким и ясным.
   Служки в красных накидках и капюшонах обошли каждого из братьев и сестер, раздавая горсти сушеных грибов, обладающих особенными свойствами. Эти галлюциногенные дары природы луддиты в больших количествах собирали осенью, заготавливали и впоследствии круглогодично использовали для церемоний Слияний.
   За ходом ритуала, с каменного возвышения в центре площади наблюдал мэр Коммуны, пятидесятидвухлетний Грегори Даймс, облаченный в торжественные и страшно неудобные черные одежды, вручную расшитые золотыми нитями. Более всего Даймса донимали шерстяные церемониальные кальсоны, кусающие за самые интимные места. Он украдкой почесывался и бранился на незнакомом луддитам языке - наречии чужака из Вовне.
   - Чертовые кальсоны. Чертов дождь! Чертовые.... Ч-конструкты!
   Убедившись, что каждый из пяти тысяч присутствующих получил и употребил свою порцию грибов, Даймс успокоился, сел, скрестив ноги, улыбнулся своей юной возлюбленной Люси, которая находилась в первом ряду, и заговорил, призывая Духа.
   - О, Дух, наш невидимый заступник, защитник от морока машин, внемли нам, преданным детям твоим. Богиня Технология, мы отрицаем тебя.
   - Отрицаем! - тысячами голосов отозвались луддиты, опускаясь на заранее расстеленные на гладких камнях соломенные циновки.
   - Наука, мы отрицаем тебя! - продолжал Даймс. - Прогресс, мы отрицаем тебя! Храм Разума, стальное сердце Трансгуманизма, пылающее святилище Заблуждения, мы сокрушили тебя и на обломках твоей надменной Гордости воздвигли священный алтарь Любви! Отрицание, освобождение, очищение, возрождение! О, Дух! Даруй нам Забвение! Забвение! Забвение!
   Закрыв глаза, юная Люси, как и тысячи ее соплеменников, последовала за сильным голосом Даймса, будто за путеводной звездой. Тьма перед ее плотно сомкнутыми веками постепенно светлела, пока не рассыпалась мириадами сочных красок. Дух вошел в нее, наполнив и напитав тело и душу теплой, как материнские руки, любовью. Люси знала, что те же самые чувства сейчас испытывают тысячи ее братьев и сестер. Сознания их переплелись и сплавились воедино, подобно рекам, вливающимся в единый океан гармонии. Люси радостно плыла по течению, захваченная общим потоком, смеясь и танцуя, ощущая себя обновленной, сильной, цельной, чистой, здоровой.
   - Любовь, - шептали ее губы, - любовь, любовь...
   И вдруг счастье закончилось, и начался ужас. Тепло сменилось мертвенным холодом, а чистые воды райского океана потемнели от крови и сделались отравленными и горькими, как трава полынь. Студеный поток закрутил ее, как щепку, и вышвырнул на берег скорби. Корчась от боли и страха, она беспомощно смотрела, как ее обступают древние боги, воющие и стенающие призраки, алчущие козлоногие демоны похоти и голода. Могильные черви, смердящие чудовища, обитающие на пепелищах языческих капищ, ожившие деревянные идолы набросились на нее, терзая, мучая, вгрызаясь в беззащитную плоть...
   В отчаянной попытке спастись от нескончаемой пытки девушка распахнула невидящие глаза и отчаянно закричала. Ее крик слился с криками сотен ее сородичей, только что переживших абсолютное погружение в тот же мучительный кошмар. Площадь превратилась в бурлящее человеческое море.
   Наблюдающий за этим с возвышения Грегори Даймс один остался спокоен среди страстей и хаоса. Крохотная улыбка скользнула по его губам. Он видел это... и знал, что это - знамение. Знамение грядущих великих перемен, которым будет суждено уничтожить величайшую в истории Империю.
  
  4.
  
   В тот же миг он услышал голос внутри своей головы; мягкий манящий шепот, густой, сладкий, обволакивающий, растворяющий, как топленое молоко. Зов. Он поднялся, извинившись перед клиенткой, которая зашла за советом по поводу своих семейных неприятностей. Он не гнушался оказывать и эти услуги. В черной визитной карточке с вензелями так и значилось: специалист широкого профиля.
   Поглаживая узкую бородку, он раздернул бархатные портьеры, открыл дверь и вошел в небольшую комнату без окон, со стенами и потолком, выкрашенными черной краской с пурпурным отливом. Мрак угрюмой каморки разгоняли несколько тускло мерцающих свечей из красного воска, накрытых стеклянными колпаками. Он запер двери на ключ и бережно достал из стенной ниши хрустальный шар. Какое-то время оставался тусклым и мертвым, но постепенно, согреваясь в его руках, ожил. Внутри шара вспыхнул свет, разгораясь все ярче, подобно погребальному костру, и вот, он увидел...
   Мрак, Гибель, Красную Смерть. Братоубийственную войну и восходящего на трон величайшего в истории Тирана. Он увидел все это, и улыбнулся, когда сквозь алые всполохи грядущих катастроф и мареновое мерцание проступило нечеловеческое лицо и прошептало одно слово:
   - Скоро.
   И шар погас, наполнив его радостью и нетерпением.
   Но пора было вернуться к обыденным делам. Клиентка терпеливо дожидалась его возвращения, и он не обманул ее надежд, протянув треугольный флакон темно-синего стекла, внутри которого плескалась загадочная жидкость.
   - Две капли питья в утренний кофе вашего мужа, мадам, и он больше никогда не вспомнит о своей любовнице.
   - Спасибо.
   - Что вы. Вам спасибо. Приходите еще. Непременно.
  
  5.
  
   В тот день Три-Ви с таймером включился без семи минут семь утра, разбудив Шарлотту Лэнгдон бравурной мелодией военного марша - гимном Империи, который представлял собой слегка видоизмененный старинный гимн Священной Ортодоксии. Под высокопарный строй литавр и валторн Шарлотта распахнула глаза и зевнула.
   - Доброе утро, - сказала она потолку.
   Немного эксцентричная привычка - начинать утро, здороваясь с потолком, но с тех пор, как месяц тому назад Шарлотту бросил муж, она обзавелась несколькими эксцентричными привычками, например, маниакальной страстью к разгадыванию кроссвордов или пристрастием к шоколадным батончикам.
   Лэнгдону недавно исполнилось сорок пять. Упитанный и по-чиновничьи представительный, он занимал должность первого заместителя директора столичного департамента образования. Отличный заработок, большие перспективы служебного роста. Лэнгдону прочили в будущем пост министра образования, и не столицы, а имперского кабинета. Впрочем, все это не имело значения, потому что одним прекрасным вечерком, вернувшись со своей скучной бюрократической работы, Лэнгдон уселся прямо в коридоре на скамеечку для ног и начал что-то мямлить, не глядя на Шарлотту. Кажется, объяснял, что пока им придется повременить с покупкой новой шубки для нее. Или нет. Кажется, он нашел Любовь Всей Жизни.
   - Так получилось.
   - Да.
   - Ты ни в чем не виновата, никто ни в чем не виноват.
   - Да.
   - Не волнуйся о бумагах на развод, я сам займусь этим.
   - Да.
   - Квартиру я оставлю тебе.
   Как мило с его стороны. Квартирку трудно было назвать шикарной, но все же она была достаточно уютной и просторной, и недалеко от цветочного магазина, где Шарлотта работала. Она поцеловала мужа в щеку. Лэнгдон был потрясен.
   - Ты не поняла? Я ухожу от тебя.
   - Нет, я все поняла.
   - Что ты делаешь?
   - Собираю твои вещи.
   - Неужели ты не хочешь...
   С этой неоконченной фразой Лэнгдон навсегда исчез из ее жизни, оставив ей свою квартиру и свою фамилию. Не Бог весть какие приобретения, но, пожалуй, лучше, чем совсем ничего.
   Еще разок зевнув, Шарлотта села, облокотясь на подушку, и потянулась за первым за день шоколадным батончиком. Апельсиновый джем, нуга и карамель, как она надеялась, заполнят эту зияющую пустоту внутри. Кусая и смакуя, Шарлотта посмотрела утренний выпуск новостей всеимперской вещательной государственной сети ИСТИНА инк., в глубине души надеясь, что именно сегодня бодрые, подтянутые, высокооплачиваемые ведущие объявят о наступлении Армагеддона, Судного Дня или чего-то в том же освежающем духе, но, увы. Государь Император посетил какие-то скачки; парламент слаженно провалил очередную бездарную реформу Верховного Канцлера Милбэнка; в моду после долгих лет забвения вновь вошли рюши и оборки.
   Выпуск новостей сменился прогнозом погоды. Сюрпризов на сегодня не намечалось. Благодаря сложной системе биокуполов и бесперебойной работе метеоспутников погода в столице всегда была предсказуемо великолепной. Зимы походили на глянцевые рождественские открытки, весны напоминали работы импрессионистов, осени заставляли вспомнить полотна Ван Гога, а летние деньки всегда были солнечными и ясными, разве иногда пойдет дождь, приятный, как теплый душ.
   Шарлотта не любила душ - предпочитала принять ванну. Чем и занялась, пустив горячую воду и хорошенько взбив ароматную пену с запахом лимонов и клубники. После чего, свежая и благоуханная, она выпила чашку крепкого кофе без сахара и сливок, оделась, подкрасила губы и ресницы, и уложила свои длинные, тяжелые, густые каштановые волосы. Потом схватила сумочку, затолкала в нее ключи, два шоколадных батончика - на обед и ужин, книжечку кроссвордов, чтобы скоротать время в пробках, и выскочила за дверь. Ей предстоял долгий, тяжелый день.
  
   Цветочный магазин Либера, где Шарлотта работала, поставлял галерее Торнтонов цветы для вернисажей, выставок и перфомансов. Некогда галерея была чопорным, академическим заведением, но, с тех пор, как хозяйкой здесь стала леди Серафина Милфорд, шестая жена лорда Торнтона, галерея превратилась в ультрасовременное, модное, скандальное местечко, популярное не только у богемы, но и у богатых обывателей, жаждущих острых ощущений.
   Расположенная на сотом этаже Копилки, галерея разделялась на три части. Первый зал предназначался для полотен старинных и прославленных художников, второй - для картин молодых дарований. А вот третий зал был совершенно особенным и представлял собой нечто среднее между кунсткамерой, орудием изощренных пыток и святилищем. Белый пол, белый потолок, черные стены, и повсюду - зеркала. Огромные, в человеческий рост, и крошечные, не больше ногтя мизинца, старинные, помутневшие от времени и новые, в массивных бронзовых, покрытых позолотой, деревянных, пластиковых и стеклянных рамах. Здесь, бродя среди зеркал и среди своих неисчислимых отражений, человек должен был постигать самое совершенное, самое низменное, самое лживое, коварное и прекрасное из произведений искусства - самое себя. Обычно этот зал пустовал.
   Сейчас, находясь во втором зале (для молодых дарований) Шарлотта расставляла по вазам цветы, лихо щелкая садовыми ножницами, и рассматривала выставленные картины, большинство которых выглядело так, будто их рисовали умственно отсталые дети. Хотя она ничуть не сомневалась, что всегда найдется богатый простофиля, готовый выложить миллион-другой за каждый из этих шедевров абстрактного искусства.
   - Добрый день, - вдруг сказал ей кто-то в спину тихим, приятным мужским голосом.
   Шарлотта терпеть не могла, когда к ней подкрадываются и что-то шепчут на ухо. Она резко развернулась, разведя руки в стороны так, что ножницы раскрылись и превратились в смертельное оружие, и нацелила стальные лезвия в подбрюшье элегантного темно-синего костюма, которому составляли изысканную компанию белоснежная сорочка, безупречные ботинки и галстук, похожий на поэму в прозе.
   Шарлотта подняла взгляд выше галстука. Он был очень недурен собой. Лет тридцати. Высокий, светловолосый, гладковыбритый, широкие плечи, прямой нос, твердый подбородок. Дело портил его ледяной, акулий взгляд. Похоже, важный делец. Здесь, в Копилке, важных дельцов было больше, чем тины в застоявшемся болоте. Время от времени эти корпоративные монстры покидали естественные ареалы обитания - казематы своих шикарно обставленных кабинетов - и фланировали по коридорам Копилки, одетые с иголочки, бледные, как призраки, выжатые деланьем денег, как лимоны, скучные, как семь смертных грехов, и все с акульими глазами. Шарлотте не нравились эти парни, уж больно они походили на тени Аида.
   - Эй, кто-нибудь дома? - вопросил делец и пощелкал у Шарлотты пальцами перед самым носом.
   - Вы что-то хотели?
   - Я хотел видеть леди Милфорд.
   - Леди Милфорд вышла.
   - Давно ли?
  
   - Полчаса тому назад примерно.
   - Куда?
   - Леди Милфорд мне не говорила.
   - А когда вернется, она вам тоже не говорила?
   - Нет.
   - А ее секретарь?
   - Тоже ушел. Обедать.
   - Ясно. Ну, а вы? Вы здесь работаете или что.
   - Не совсем. Я из цветочного магазина.
   - Откуда?
   - Из цветочного магазина Либера. Мы поставляем галерее цветы для различных торжественных мероприятий. Сейчас, как видите, я оформляю цветочные композиции для сегодняшнего перфоманса.
   Стекленея серыми глазами, делец обдумал эту, несомненно, бесценную и важную для него информацию. Потом сообщил, что леди Милфорд должна была ждать его в галерее в два часа и отдать какую-то безумно антикварную и очень дорогую сахарницу.
   - О-о... дорогую? Насколько дорогую? - спросила Шарлотта.
   Признаться, она не ждала ответа, но делец без тени смущения озвучил сумму. От потрясения Шарлотта едва не рухнула во всамделишный обморок. Не верилось, что кто-нибудь в здравом уме способен выложить подобные астрономические деньги за фарфоровую безделушку. Ей понадобилось некоторое время, чтобы оправиться от финансового шока.
   - Разумеется, это не мое дело, но вам действительно так нужна эта вещь? Почему бы вам взамен не приобрести что-нибудь практичное, блестящее, хромированное.
   Кажется, он был малость сбит с толку.
   - О. Например.
   - Кухонный комбайн. Или кофеварку.
   - Да, пожалуй... но вы бы попробовали убедить в том мою сестру. Она славная, прелестная девчушка, но малость повернута на коллекционировании никому не нужных, очень редких антикварных вещиц. Если она не получит свою сахарницу, то снимет с меня семь шкур.
   При взгляде на его суровое лицо не верилось, что кто-то может провернуть над ним такую процедуру.
   - Ох... если это так важно... я пойду, поищу леди Милфорд. Точно не знаю, но, кажется, она может быть в парикмахерской. Вы подождете десять минут?
   - Да. Постойте-ка.
   Шарлотта приостановилась, любовно прижимая к груди в розовой форменной блузке здоровенные, острые, будто турецкие сабли, садовые ножницы.
   - Странно, конечно, и, в принципе, не имеет никакого отношения к делу, но вы так и пойдете - с ножницами? - сказал он.
   - Да. Лучше прихвачу с собой, а то кругом столько бродит ненормальных...
   - Я нормален, - сказал он очень убежденно.
   - Я вам верю, только, знаете, вот именно так все ненормальные и говорят.
   - Тоже справедливо, - сказал он.
   Шарлотта решила прекратить этот странный разговор, мило улыбнулась и отправилась за Серафиной. Та и впрямь оказалась недалеко, двумя этажами ниже, у своего парикмахера, который при помощи горячих щипцов и лака приводил в живописный беспорядок ее белоснежные локоны.
   - Что-то случилось? - спросила она, глядя на Шарлотту огромными, лучистыми, будто у эльфа, прозрачными глазами.
   Леди Милфорд была существом двадцати лет от роду, сладостным, как большая-пребольшая порция взбитых сливок. Одевалась Серафина всегда в персиковое, белое и золотое, любила мятные карамельки, играла на арфе, называла мужа папулечкой. Надо ли упоминать, что юное, невинное, обворожительное создание отличалось редкостной глупостью и вздорным нравом. Зная о том, Шарлотта старалась лишний раз не раздражать ее.
   - Простите за беспокойство, леди Милфорд.
   - Нет, нет. Я рада, что ты зашла, а то я здесь умираю со скуки. Присядь, расскажи мне что-нибудь интересное.
   - Я бы с большим удовольствием, леди Милфорд, но мне надо работать...
   Серафина капризно наморщила нос, еле заметно перепачканный сверкающей розовой пыльцой Мыслераспылителя. Именно нанюхавшись этой дряни, она делалась невообразимо несобранной и забывала о важных встречах и антикварных сахарницах.
   - Работать, фи, какая скука. Вот папулечка всегда говорит, нам, высшему сословию, есть чему поучиться у простых людей. Не понимаю, почему он такое говорит? Сам, бывало, хватит за ужином лишку, берет хлыст и гоняется по всему дому за лакеями, мол, воруют наше столовое серебро. Догонит, хлыстом по спине оприходует, объяснит, что воровать - нехорошо. А так добрее души человека, чем мой папулечка, в целом свете не сыскать.
   Шарлотта была настолько зачарована этим коротеньким рассказом, что с трудом вспомнила о цели своего визита.
   - К вам в галерею зашел какой-то тип... если честно, он страшно зол, буквально вне себя. Говорит, вы должны были в галерее в два часа и отдать ему какую-то штуку, вроде бы антикварную сахарницу.
   - И? - проговорила Серафина безмятежно.
   - Возможно, вам стоит подняться и отдать ему эту вещь, - предположила Шарлотта.
   - Возможно? - повторила Серафина с сомнением.
   Шарлотта не знала, что еще прибавить.
   - Хмм. Пожалуйста?
   - Ох... раз ты просишь.
   Когда они прибыли на место (отчего-то так и хотелось прибавить - преступления), делец расхаживал туда-сюда, время от времени бросая неприязненные взгляды на абстрактную живопись. Едва ли с большей симпатией он поглядел на Серафину.
   - Где тебя черти носят, душенька.
   - Простите, я совсем забыла, что вы должны были зайти сегодня.
   - Как это возможно. Я ведь дважды предупредил тебя, что зайду. Один раз - утром, а второй - в час дня. Ты обещала, что будешь на месте.
   - Я ведь объяснила, забыла.
   - А голову на шею ты утром надеть не забыла, душенька, - холодно осведомился делец.
  
   Шарлотта почти не удивилась, когда леди Милфорд с непререкаемой серьезностью потрогала свою модно стриженую макушку. Голова была на месте. До поры до времени.
   - Как вам моя новая стрижка? Мне идет?
   - О чем разговор, душенька, ты обворожительна.
   - Хорошо. Подождите минутку. Сейчас я вам принесу вашу дурацкую перечницу.
   - Сахарницу, - поправил делец ровно.
   - Ах, как вам угодно.
   Неспешным облаком Серафина уплыла в свою антикварную лавку. Шарлотта опять взялась за ножницы и пульверизатор, а делец глянул на наручные часы и негромко ругнулся.
   - Спасибо, что привели ее.
   - Не за что.
   Признаться, Шарлотте сделалось чуть неловко. Она ощущала, как делец проводит смотр ее достопримечательностей, деликатно, исподволь, но все же. Взгляд его пропутешествовал по ее спине и спустился чуть ниже, правда, всего на мгновение-другое. Когда Шарлотта покосилась на него, он с преувеличенным вниманием рассматривал цветочные композиции в фигурных вазах из прозрачного синего стекла.
   - Вы сами смастерили это? - спросил он, наконец.
   Смастерила? Боже. Что за высокомерный тип. Она три дня корпела в поте лица над этими виртуозными цветочными композициями, и особенно много времени потратила на замысловатые украшения из лент, стразов и стекляруса.
   - Сама.
   - Выглядит неплохо. Давно занимаетесь этим?
   - Уже шесть лет. Устроилась на работу по объявлению. Мистер Либер оказался настолько добр, что взял меня. Магазин у нас небольшой, но в центре, арендная плата очень высока, и он не мог позволить себе нанять дипломированного флориста. Но за эти годы, надеюсь, я сама обучилась кое-чему.
   Делец не сумел скрыть эмоций, вызванных ее рассказом. Нестерпимой скуки. И желания оказаться за миллионы световых лет отсюда.
   - У вас с галерей контракт?
   - Нет. Своего рода соглашение.
   - Какого рода?
   - Ну... мистер Либер... хозяин магазина... когда-то работал садовником у лорда Торнтона, но не у нынешнего лорда Торнтона, а у его отца. Потом мистер Либер вышел на пенсию и решил открыть собственное дело, и лорд Торнтон предоставил ему ссуду... практически безвозмездную.
   Делец обдумал это и вздохнул.
   - Так вы, что ли, работаете здесь бесплатно? Такое у вас соглашение?
   - Не совсем. Нам оплачивают материалы и расходы на доставку, и потом, дело не в деньгах, а в престиже. Сам факт, что наш магазин обслуживает картинную галерею лорда Торнтона - самая лучшая реклама, какую только можно вообразить.
   Ее воодушевление касательно отменной рекламы цветочного магазина привело к неожиданному результату.
   - Знаете..., - протянул делец.
   - Да?
   - После того, как душенька отдаст мне эту антикварную штуку, я собирался пойти выпить кофе. Не хотите ли составить компанию.
   Шарлотта вовсе не сочла эту затею замечательной.
   - Благодарю, но мне надо работать.
   - Возможно, вы могли бы сделать перерыв. Я бы угостил вас вкусным ленчем. Вы выглядите.. не обижайтесь... малость худосочной. Молодые девушки сейчас слишком увлекаются диетами. Питаются листочками салата и минеральной водой. От этого можно заболеть, даже умереть. Слечь с анемией, к примеру.
   - Я умирать не собираюсь, уж точно не от анемии, - сказала Шарлотта несколько раздраженно, задетая его назидательным тоном, - но спасибо за заботы.
   - Ну что ж. Я не хотел быть навязчивым. Просто подумал, что вам не повредит чашка кофе и бифштекс с кровью.
   - Бифштекс? С кровью? О, вы знаете подходы к дамам, - не сдержалась Шарлотта.
   - Правда? - сказал он, приподняв темную бровь.
   - Господи Боже! Нет!
   По счастью, вернулась Серафина с сахарницей, которую завернула в самую грязную и замасленную тряпицу, какую только сумела найти.
   - Какое счастье, - сказал делец кисло, забирая у нее причитающееся, - итак, сколько я тебе должен, душенька.
   - Нисколько. Папулечка уже заплатил. Он сказал, вернете, когда захотите. Или можете не возвращать. Так он сказал. Надеюсь, вы зайдете ко мне сегодня вечером. И жену приводите. Вдруг ей что-то понравится, - сказала Серафина и кивнула на картины. - Знаете, подберете что-нибудь подходящее для гостиной. Или спальни.
   - Благодарю за приглашение, душенька. Что ж, зайду. До свидания.
   Проводив дельца, Серафина плюхнулась на невыносимо экстравагантную оранжевую банкетку и принялась рыться в карманчиках своих персиковых одежд.
   - Дорогуша, тут тебе еще долго? - спросила она Шарлотту.
   - Нет, я уже почти закончила. Посмотрите, что думаете, леди Милфорд.
   - Пожалуй, мне нравится. Черт! Куда запропастился мой секретарь? Когда вернется я его уволю, точно уволю! Спасибо, что позвала. Серьезно, неохота связываться с этим типом, да еще из-за какой-то фарфоровой безделицы. До чего же неприятный человек.
   - Вы его знаете? - осторожно спросила Шарлотта.
   - Кто же его не знает, - сказала душенька Серафина слегка удивленно.
   - Я, - ответила Шарлотта честно и правдиво.
   - Да ведь это же был лорд Ланкастер, - проговорила Серафина, продолжая быть слегка удивленной.
   - Кто?
   - Лорд Ланкастер.
   Мозг Шарлотты напрочь отказывался воспринимать столь поразительную информацию. Мифический грифон? Легендарный Феникс? Сцилла и Харибда? Волшебный единорог? Лорд Ланкастер?
   - Кто-кто?
   - Лорд Ланкастер, - вновь повторила Серафина, - Ланкастеры. Корпорация "Ланкастер Индастриз". Лорд Джек Ланкастер. Ланкастеровский Деловой Центр. Неужели ты никогда ничего об этом не слышала?
   Господи! Кто же не слышал о Ланкастерах? Ланкастеры ведь были такими ошеломляюще знаменитыми. А еще они были несусветно богатыми. И, главное, это имя было написано на здании, где они находились прямо сейчас. У Шарлотты задрожали колени.
   - Он? Это был он?
   - Да.
   - И вы с ним знакомы?
   Серафина нашарила в карманчике заветную серебряную шкатулочку и открыла, поддев крышку бело-розовым ногтем. Шкатулочка была до краев полна слюдяно мерцающим порошком - отборным Мыслераспылителем, сильным синтетическим наркотиком, производившемся на основе услада-плюс четвертной очистки.
   - Если тебе интересно...
   - Да, - только и сумела выговорить Шарлотта немеющим языком.
   Серафина оживилась, обрадованная возможностью позлословить.
   - Не могу сказать, что я так уж близко с ним знакома. Вот мой муж - другое дело, они с детства лучшие приятели, прямо водой их не разольешь. Только если хочешь знать мое мнение...
   Серафина прервалась, чтобы напудрить носик щепоткой удивительного и волшебного порошка, взбодрилась и продолжила.
   - Так, скажу, человек он по-настоящему неприятный. Очень себе на уме. То есть, такой парень, смотрит на тебя, и никогда не поймешь, о чем он думает. Увольняет клерков за малейшую провинность. Любит приложиться к бутылке - ну, это у них семейное. А его жена, бедняжка, у нее всегда такой испуганный вид. Я ни на что не намекаю, но выводы ты можешь сделать сама.
   Шарлотта бы не стала торопиться с этими самыми выводами. Кто знает, что могло напугать леди Ланкастер. Вдруг она увидела мышь. Или привидение.
   - Дорогуша.
   - Да, миледи.
   - В последнее время ты такая рассеянная, в чем дело.
   - Прошу прощения.
   Из очаровательного носика Серафины пролились две капли крови, которые она небрежно смахнула ладонью.
   - Я тут заболталась с тобой, а ведь хотела попросить об одолжении. Ты ведь в курсе, у меня вечером важное мероприятие. Как назло, что-то стряслось с одной из официанток. Кажется, она внезапно умерла или что-то подобное. И я вспомнила, ты рассказывала мне, что работала официанткой. В устричной.
   Шарлотта в жизни не работала официанткой, да еще в устричной. Леди Милфорд определенно что-то путала. Кто-то должен был набраться духу и объяснить ей, что наркотики разрушают мозг. Но зачем ей был мозг? Она была женой лорда Торнтона, о, Господи.
   - Леди Милфорд, честно говоря, я...
   - Хорошо. А пока пойди, свари мне какао.
   Вот такой была Серафина Милфорд. Вздорной, глупой, избалованной пустышкой, и все же, неужели она заслужила ужасную смерть, постигшую ее полтора года спустя, когда осколком взбесившегося зеркала ей отрезало голову? Всегда ли мы получаем то, что заслуживаем? Как знать.
  
  
   ГЛАВА БЕЗ НОМЕРА
   ПЕРФОМАНС
  
  
   Кит вернулся в свой кабинет, затолкал очень дорогую и очень антикварную сахарницу в ящик письменного стола, опустился в Начальственное Кресло и, выстукивая кончиками пальцев дробь по крышке стола, стал смотреть на вывешенные на стене кабинета белоснежные мраморные доски.
   На первой было выбито золотом:
  
   У занятой пчелы нет времени для скорби
   УИЛЬЯМ БЛЕЙК
  
   а на второй красовался, также выбитый золотом высшей пробы, буквами в тридцать дюймов высотой каждая, девиз Корпорации:
  
   "ЛАНКАСТЕР ИНДАСТРИЗ"
   МЫ СВЯЗУЕМ СУДЬБЫ
  
   Обе доски хранили секреты.
   Под первой скрывался стальной сейф, под второй - доска для игры в дартс.
   Доска для игры в дартс досталась Киту в наследство от Печально знаменитого прадеда Мэттью Ланкастера. Все предки Кита были чем-нибудь да знамениты, некоторые и печально. Но по-настоящему Знаменит был лишь лорд Джек. А Мэттью Ланкастер был знаменит именно Печально.
   Семнадцатый лорд Ланкастер возглавил Корпорацию в возрасте тридцати лет. Он был фанатично предан работе, безукоризненно честен, религиозен, всегда безупречно одет и гладко выбрит. Тринадцать лет его правления Корпорация процветала. Он принимал правильные решения и вел дела твердой и справедливой рукой.
   А потом что-то произошло. Изменения начались исподволь. Сначала Мэттью стал являться на работу обросший щетиной и без галстука. Потом перестал интересоваться деятельностью Корпорации, зато принялся тщательно штудировать книги и документы, посвященные деятельности тайных орденов. Повсюду ему мерещились благородные рыцари в алых плащах и работящие строители-каменщики. Мэттью перестал не только бриться, но и умываться, и чистить зубы, расхаживал в лохмотьях и, по свидетельствам очевидцев, напоминал повредившегося умом монаха-схимника. Запершись на ключ в своем кабинете, он или молился, или горько пил, или строчил петиции Правительству и лично Императору Константину Четырнадцатому (деду нынешнего Императора). В петициях Мэттью Ланкастер требовал РАЗОБЛАЧИТЬ, ВЫВЕСТИ НА ЧИСТУЮ ВОДУ, ПРИЗВАТЬ К ОТВЕТУ и НАКАЗАТЬ.
   Его поведение долго казалось окружающим безобидным чудачеством эксцентричного миллиардера. Вплоть до знаменитого заседания совета директоров, на которое Мэттью явился вдруг гладко выбритым, в деловом костюме, с разбухшим от бумаг портфелем и с лучевиком, спрятанным в кобуре под пиджаком.
   Войдя в зал заседаний, Мэттью запер двери на ключ, а ключ проглотил и запил водой из хрустального графина. Правда, в тот момент совет директоров ничего дурного не заподозрил. Они сочли, что это очередная милая шутка эксцентричного миллиардера и улыбнулись ему по очереди, строго блюдя субординацию, разумеется. Мэттью тоже улыбнулся им в ответ, давясь ключами. А, пока Мэттью Ланкастер улыбался и давился ключами, заседание продолжалось в обозначенном протоколом порядке. Заседание продолжалось, когда Мэттью, наконец, проглотил ключи, достал лучевик, взвел курок, прицелился и выстрелил. И заседание продолжалось по инерции еще полминуты после того, как милорд убил первого из присутствующих. Рука его не дрожала, глаз был меток, и, прежде чем директора успели опомниться и осознать, что происходит, на совести у Мэтью оказался добрый десяток свежих трупов.
   Оставшиеся в живых рванулись к дверям и обнаружили, что заперты, а ключи от дверей находятся в желудке их милости. Они столпились у дверей стадом растерянно блеющего скота, на глазах теряя светский лоск, толкаясь, обливаясь испариной, жалобно причитая и требуя немедля выпустить их отсюда; а один имел наглость и несчастье, обернувшись к Мэттью, потребовать объяснений. Тот ничего объяснять не стал, а выстрелил наглецу прямо в лицо.
   Согласно легенде, довершив знаменитое заседание, Мэттью Ланкастер по полу, влажному от крови, подошел к окну, распахнул створки настежь, присел на подоконник открыл портфель и принялся разбрасывать горстями с шестидесятого этажа на головы ошеломленным прохожим листовки, написанные от его сиятельной руки. В листовках он призывал арестовать и казнить самого Императора, Верховного Канцлера и еще триста-четыреста человек (самых влиятельных людей Империи, и он указал каждого поименно) за участие в ЧУДОВИЩНОМ ЗАГОВОРЕ. При этом Мэттью Ланкастер счастливо напевал под нос старинную песенку о милом Августине.
   Мэттью провел около часа, разбрасывая листовки и счастливо напевая, пока его пение и заодно сыплющийся из окон поток листовок не оборвали ворвавшиеся в зал заседаний люди в форме, которые скрутили и арестовали свихнувшегося миллиардера. Впоследствии медицинские эксперты установили, что он страдал серьезным душевным расстройством - быстро прогрессирующей злокачественной формой параноидальной шизофрении. Год спустя он скончался в лечебнице, даже на смертном одре упрямо продолжая твердить о чудовищном заговоре в высших эшелонах власти.
   В сухом остатке драматического заседания имелось одно тотальное сумасшествие и тридцать пять трупов. Единственным выжившим в результате той стародавней резни оказался непотопляемый председатель совета директоров Виктор Мерфи, получивший хоть и крайне тяжелое, но не смертельное ранение - выстрелом ему перебило позвоночник. Именно с тех пор он навечно оказался прикован к инвалидному креслу и точил на Ланкастеров острый фарфоровый зуб.
   Очаровательная история, с какой стороны ни глянь. Доска для игры в дартс была ей подстать - такая же очаровательная. Мэттью заказал ее недели за три до устроенной им бойни. Украшал доску портрет Великого Магистра, а дротиками служили мятные леденцы на длинных, отточенных в виде стрел, деревянных палочках с перышками, завернутые в вощеную бумагу. Леденцовые дротики были выпущены фармацевтической компанией Эймса в количестве двухсот штук - эксклюзивно для старины Мэттью. Леденцы давно мумифицировались, лицо Великого Магистра, нарисованное на белом шелке тушью, выцвело, запылилось и потускнело, оставшись туманным напоминанием о безумствах прадеда. Впрочем, доску Кит любил демонстрировать деловым партнерам после завершения удачной сделки и двух-трех стаканчиков бренди. На важных дельцов это производило неизгладимое впечатление - живое, наглядное memento mori.
   Что касается сейфа, то он стоял пустым. Одно из немногих действительно толковых назиданий, выданное Киту отцом касательно ведения дел, и вполне достойное быть выбитым золотом на мраморной доске, гласило дословно следующее:
  
   Никогда не храни ничего ценного в стальном сейфе, щенок паршивый.
  
   И Кит неукоснительно следовал отцовскому совету.
   - Так, хорошо, - сказал он, в сотый раз пробежав глазами изречение о занятой пчеле, потом глянул на бронзовые напольные часы. Без десяти три. Время Ободряющего Самовнушения. Приоткрыв дверь, он поглядел на своего секретаря, который ревностно охранял приемную их милости от непрошеных вторжений и варил галлоны крепкого кофе.
   - Пожалуйста, в ближайшие десять минут меня ни для кого нет.
   - Разумеется, сэр.
   Закрыв дверь кабинета на ключ, Кит ослабил узел галстука, снял пиджак, аккуратно повесив его на спинку кресла, и сел за стол, загроможденный докладными записками, статистическими и финансовыми отчетами, сводными таблицами и планами. Рука его нашарила спрятанную под крышкой стола выдвижную консоль. Он нажал кнопку. Два встроенных в потолок верхних светильника погасли, и их милость очутился в мягком, располагающем к неге, полумраке. Заведя руки за голову, он сладко зевнул и с наслаждением потянулся. Сквозь приоткрытую дверь оранжереи до него доносились ароматы орхидей и цветущих апельсинных деревьев. Над головой его что-то щелкнуло и зашипело, спрятанные динамики ожили и произнесли чувственным женским голосом:
   - Семь минут Ободряющего Самовнушения производства компании "Психосоматическое Здоровье", подразделение фармацевтической компании Эймса. Ускоренный Курс особо глубокого и продолжительного воздействия - Избавление от Пагубной Никотиновой Зависимости.
   - Этого повторять не нужно, - вполголоса пояснил самому себе Кит, силясь унять приступ неуместного веселья. Жена подарила ускоренный курс на Рождество в красивой коробке, перевязанной лентой, и умоляла отнестись к делу серьезно. Тереза опасалась, что курение убьет любимого мужа раньше, чем спиртное. Или работа.
   - Дорогой, знаю, ты настроен скептически, но, говорят, этот курс дает просто фантастический эффект. Тебе ничего не придется делать... просто однажды ты проснешься и поймешь, что тебя больше не тянет закурить.
   Кит и впрямь был настроен скептически, но, раз это давало жене надежду, что ж.
   - Итак, начнем, - объявил жизнерадостный механический голос, - сядьте и примите максимально удобное положение. Расслабьтесь. Закройте глаза. Глубоко вдохните и выдохните. Повторяйте за мной. Вы - всесторонне развитая, гармоничная личность, обладающая...
   - Всесторонне развитая, гармоничная личность, - старательно повторил Кит, кусая губы, чтобы не рассмеяться, - обладающая разумом и силой воли...
   - Вы счастливы? - елейно спросил механический голос.
   - Да, - легко ответил Кит.
   Еще бы. Любой другой ответ повредил бы бизнесу.
   - Да, вы счастливы, - подтвердил механический голос, - вы счастливы и свободны.
   - Я счастлив и свободен...
   - Вы не раб обстоятельств. Вы хозяин своей судьбы.
   - Я не раб обстоятельств, я хозяин своей судьбы...
   - Ваш кофе, сэр, - сказал секретарь десять минут спустя, когда Кит, покончив с Ободряющим Самовнушением, с наслаждением закурил.
  
   Потом его с головой захлестнула обычная рабочая рутина, и до восьми вечера у него не было ни минутки свободной. В половине девятого он приехал домой, вручил Терри букетик цветов и был нежно обнят и крепко поцелован. На ужин любимая жена подала куриные грудки на пару и шпинат - целое блюдо шпината.
   - Шпинат очень полезен для здоровья, дорогой, - сказала Терри сиятельному супругу, глядя на него с почтением и обожанием. Хоть они и были почти десять лет женаты, муж не переставал повергать ее в почтительный трепет. - Но, если ты хочешь бифштекс, дорогой ...
   Дорогой страсть как хотел бифштекс, а еще лучше - кусок свинины с кровью, и, если бы он попросил, конечно, получил бы и мясо, и жареный картофель на гарнир, но, с другой стороны, Терри расстраивалась донельзя, видя мужа, беззаботно уплетающего за обе щеки жир, холестерин и токсины мертвых животных. Кит был еще не настолько стар и, тем более, не настолько толст, чтобы его волновала подобная ерунда, но не хотелось огорчать Терри. Никому в здравом уме не захотелось бы огорчать Терри. Она была такая маленькая, светловолосая и кареглазая, пугливая, как прелестный олененок.
   - Что ты, дорогая, все очень вкусно, спасибо...
   Давясь пресным шпинатом, он вкратце рассказал жене, как провел день.
   - И? Сколько сегодня? - спросила Терри обреченно.
   Кит показал на пальцах: два.
   - Оба случая ранним утром. Их как раз успели убрать, к тому времени, как я приехал в офис.
   - Мне жаль, дорогой...
   - Послепраздничный синдром. Рождественские каникулы закончились совсем недавно.
   Кит не стал развивать тему самоубийств; это уже у него навязло в зубах.
   - Ты помнишь, дорогая, Серафина пригласила нас на перфоманс.
   - Разве это сегодня? - спросила Терри почему-то шепотом.
   - Да.
   - Серафина...
   - Знаю.
   - Кит, она мерзкая и противная, - шепотом сказала Терри.
   - Да.
   - Она наркоманка!
   - Знаю, но она все-таки жена Ричарда, как-то неудобно.
   - А я думала, мы с тобой сегодня побудем дома.
   - Брось, Терри. Поболтаемся пару часиков в галерее, выпьем по стаканчику, поглазеем на знаменитостей, а знаменитости поглазеют на нас.
   Было видно, что Терри очень не хочется никуда идти. Кит тоже не горел желанием украшать своей сиятельной особой перфоманс Серафины, но, во-первых, иногда следовало появляться на публике, чтобы не прослыть Эксцентричным Миллиардером-Отшельником (это тоже было плохо для бизнеса). Во-вторых, останься он дома, придется разговаривать с женой, а последнее время все их с Терри разговоры сводились к продолжению рода. Она хотела ребенка. Он не хотел ребенка. В-третьих... он еще не придумал, но, наверное, во-первых и во-вторых было вполне достаточно.
   - Дорогой, ведь сегодня пятница...
   - Вот именно, мы с тобой целую вечность никуда не выбирались. Ты не хочешь идти?
   - Прости, Кит.
   - Ничего. Я сам съезжу. Побуду пару часиков и уйду. Я закурю, ты не возражаешь?
   Терри возражала, очень сильно возражала, а что делать.
   - Помогает? - спросила Терри, с грустью и печалью вспомнив о Курсе Ободряющего Самовнушения. - Хоть чуточку, дорогой?
   - Да. Помогает. Спасибо, дорогая.
   - Если бы ты побывал в Музее Изящных Искусств, - укоризненно промолвила Терри, заподозрив мужа в обмане, - там есть зал, где хранятся... разные части человеческих тел. Там есть и легкие курильщика. Выглядят точь-в-точь как печеный инжир. Ты представить не можешь, до чего ужасное зрелище...
   Киту доводилось видеть зрелища стократ ужасней чьих-то заспиртованных в формалине внутренностей, но он счел это неподходящим аргументом. Покладисто затушил сигарету, поцеловал жену, поблагодарил за чудесный ужин, принял душ, переоделся и поехал на перфоманс.
  
   На перфоманс в галерею к леди Милфорд слетелись, словно мухи на горшочек с медом, самые сливки богемных кругов столицы. Кит поздоровался со знакомыми, обсудил погоду и цены на бирже, вооружился стаканчиком и стал с безопасного отдаления наблюдать за бурным кипением светской жизни. Держался он скромно и неприметно, хотя, не кривя душой, мог сотню-другую раз с легкостью продать и купить всех присутствующих (и это не считая чудовищных абстрактных картин). Разве денег было жаль переводить на такую чепуху. Кит предпочитал тратить деньги с пользой.
   Смакуя и прихлебывая, краем глаза он наблюдал за Серафиной, которую, признаться, на дух не переносил. Она была пухла, глупа, вздорна до предела, играла на арфе, и все это уже никуда не годилось, но гораздо хуже было другое. По неподдающимся осмыслению причинам Ричард совершенно потерял от нее голову. Из отличного парня, которого Кит знал долгие годы и любил, Торнтон вдруг превратился в сладкого папулечку.
   Похоже, исключительно обязанность ходить на работу и общаться с взрослыми, разумными людьми уберегала Ричарда от бесповоротной, неизлечимой деградации. Ибо, допустим, сиятельный лорд Торнтон, здоровенный лось тридцати двух лет от роду, возвращался вечером с работы домой, голодный, усталый, злой, а навстречу миндальным облаком выплывала молодая женушка.
   - Где мой ужин? - рычал Ричард, и от рыка его сотрясался потолок, и стены ходили ходуном. - Где моя выпивка? Скоты! По гнусным, виноватым мордам вижу, опять воровали мое столовое серебро! Убью! Где мой хлыст?!
   - Папулечка, - лепетала Серафина, - не надо никого убивать, присядь, выпей чашечку чая с молоком, а я тебе пока сыграю на арфе.
   Вид персика, терзающей струны сладкоголосого инструмента, воздействовал на Ричарда гипнотически. Теряя рассудок, он истекал слюной низменной похоти и слезами слащавого умиления, делался кротким, как ягненок, выпивал чашечку чая с молоком и сам принимался лепетать что-то беспомощное, растроганное, невероятно пошлое и сальное.
   - Персик, марципанчик, пончик, куколка, пойдем, папулечка угостит тебя конфеткой.
   От этого кошмара у Кита пересохло во рту, и он сделал еще один большой глоток бодрящей и веселящей жидкости. В голове его созрел великолепный план упиться до бесчувствия и позволить заботливым охранникам доставить домой свое безжизненное, мирно дремлющее, тело. Он незамедлительно приступил к воплощению великого плана, как вдруг на глаза ему попалась уже знакомая худосочная дамочка с садовыми ножницами.
   Кит моргнул, не веря глазам, но зрение его не обманывало. Это была она. На сей раз без садовых ножниц и не в униформе своего магазина, а в черном платье официантки, в белом переднике и с подносом в руках. Этим подносом она отбивалась от подвыпившего художника, который, насколько понял Кит, загорелся желанием написать ее портрет. Без одежды.
   Кит не понимал, что таинственная сила заставила его вмешаться, и, тем не менее, подкрался поближе и одним взглядом обратил распоясавшегося служителя Муз в паническое бегство. Дамочка перевела дух.
   - Приставучие идиоты, - пробормотала она под нос с омерзением, - липучие, сальные...
   - Добрый вечерок, - приветливо выговорил Кит прямо ей в маленькое розовое ухо.
   Она обернулась, увидела его сиятельную особу и побледнела, как смерть.
   - Ой.
   - Что такое.
   - Это вы?
   - Да, я, а что.
   Она донельзя смутилась и неловко попыталась с ним объясниться. Невесть отчего. Кит, в конце концов, вовсе не требовал от обворожительного создания никаких объяснений.
   - Дело в том, понимаете... что-то случилось с официанткой, и леди Милфорд попросила меня подменить бедную девушку...
   - Ясно. Это ведь душенька Серафина, у нее всегда проблемы.
   - А... потом она сказала мне, кто вы... поверьте, я не знала.
   Кит не понимал, что за черт дернул его подойти. Хотя стоило извиниться за свое поведение, пожалуй. Она-то его не знала, и наверняка решила, что он только и делает, что разгуливает по зданию и пристает к незнакомым женщинам с непристойными предложениями угостить ленчем. Или с прочими предложениями, куда менее невинного рода.
   - Послушайте, я не имел в виду ничего плохого. Просто у вас был такой вид...
   - Какой?
   - Будто вы чем-то ужасно расстроены. Ладно. Это меня не касается. Забудьте, мисс...
   - Миссис Лэнгдон, - пробормотала она.
   - А имя у вас имеется? Или мистер Лэнгдон, кем бы он ни был, так и обращается к вам - миссис Лэнгдон?
   Черт! Почему он не мог захлопнуться, хоть тресни? Она смотрела на него. Глаза у нее были такие синие, что хотелось ущипнуть себя за локоть и спросить, не сон ли это. Ресницы длинные-длинные. Маленький упрямый подбородок, аккуратный носик, губы, сочные, как пригоршня спелой вишни. Фигурка, невзирая на излишнюю худобу, весьма соблазнительная. Ножки просто чудесные, очень стройные, очень аккуратные. Ей было года двадцать три, может, двадцать четыре.
   - Шарлотта, - проговорила она едва слышно.
   - Рад познакомиться...
   - Попробуйте креветки.
   - Мне что-то...
   - Или гребешки, очень свежие.
   - Пожалуй, воздержусь.
   - Тогда сардинки, - предложила миссис Лэнгдон с отчаяньем.
   Сардинки Киту не понравились. У них был на редкость унылый вид. Как и у миссис Лэнгдон, честно говоря. Ох. Тоска.
   - Благодарю, я не голоден, поужинал дома.
   Она сглотнула.
   - Вы меня теперь уволите?
   Кит все еще пытался подобрать подходящие слова, чтобы извиниться за неуместные, спонтанные, идиотские заигрывания, и ее слова застали его врасплох.
   - Уволю? За что?
   - Я уже шесть лет работаю в магазине Либера, и за это время у меня не было ни единого нарекания... вы можете написать на меня жалобу... моя работа - не Бог весть что такое... но четыре сотни в неделю никому не помешают...
   - Написать на вас жалобу? Зачем? Кому?
   - Вам, наверное, не понять, для вас четыре сотни в неделю - просто не деньги, но... люди голодают, - закончила она свою маленькую взволнованную речь, почему-то впадая в обличительный пафос.
   Кит ничего не мог понять. И кто тут после всего ненормальный.
   - Голодают? Как - голодают?
   - Ну? Как? Им нечего есть..., - проговорило прелестное синеглазое существо, заметно падая духом.
   - Возможно, я неправильно вас понял, но лично я не вижу здесь ни одного голодающего. По мне, так этим певцам разложения, меланхолии и декаданса не мешало бы похудеть, уж больно раскормленные у них, лоснящиеся, самовлюбленные физиономии.
   Ей не понадобилось смотреть по сторонам, чтобы понять, что в данном случае лорд Ланкастер безоговорочно прав, шах и мат.
   - Не здесь, - пролепетала она, тушуясь, - но... в мире...
   - Милая девушка, вы все равно не адресу. Я не политик. Вот мой зять, например, - да, он политик. Так вот, когда речь заходит о голодающих, он всегда предлагает действовать радикально.
   - Накормить этих несчастных людей? - наивно предположила прекрасная цветочница, по совместительству, ужасная официантка, приобняв поднос с морскими закусками.
   - Нет. Повесить этих несчастных людей. Чтобы другим неповадно было, - отчеканил Кит.
   - Боже, - вырвалось у нее, - вы серьезно?
   - А вы? Вы что, решили, что я уволю вас оттого, что вы отказались со мной пообедать? За кого вы меня принимаете? Уж не говоря о том, что я мог бы схлопотать за такие штуки серьезный судебный иск. За домогательства.
   Ее щеки слегка порозовели.
   - Да. Простите. Это все, конечно, страшно глупо, но я ужасно боюсь потерять работу. Это для меня все.
   - Ваша работа?
   - Да.
   А как же муж. Дети? Любимая комнатная собачка? Подружки? Разные женские глупости вроде шляпок и перчаток? Кит не понимал, отчего ее слова настолько взволновали его.
   - Идите домой, - велел он ей.
   - Я не могу пойти домой... мне надо работать.
   - Ваше рвение, как и заботы о голодающих, весьма похвальны, но уже очень поздно, гости сыты и довольны, а что касается душеньки Серафины, ей не до вас.
   Леди Милфорд и впрямь уже была настолько накачана шампанским и Мыслераспылителем, что едва соображала на каком свете находится. Вокруг нее толпились почитатели и воздыхатели, заглядывая глубоко в декольте ее персикового платья в облипку.
   - Ой... вы думаете, я правда могу пойти домой?
   - Да. Идите. Нет, сардины оставьте... они еще могут понадобиться голодающим.
   - Ой! Извините. Спасибо. До свидания.
   - До свидания, - вежливо отозвался Кит.
   Миссис Заботы о Голодающих покинула его, и он с легким сожалением проводил взглядом ее ножки. Потом немедля Кит дал себе строжайший зарок больше никогда и ни за какие коврижки не являться на перфомансы и прочие светские мероприятия без законной супруги. Потом Кит выкинул все это из головы и погрузился в мысли о по-настоящему важных и серьезных вещах.
   Он стал думать о Копилке.
   Он любил это здание. Страстно, неистово любил. Кит унаследовал эту любовь с текущей в его жилах кровью, и она жила глубоко в его сердце. И оттого его доводило до полнейшего исступления когда это чудесное создание, это грациозное существо (а он не воспринимал Копилку иначе, как живое существо) использовали в качестве трамплина в вечность.
   Да. Трамплин в вечность. Звучит паршиво. Будто заголовок статьи в дрянной бульварной газетенке. И все же, факт оставался фактом - Копилка притягивала самоубийц всех мастей, всех степеней сумасшествия и отчаянья подобно магниту. Самоубийцы открывали окна, забирались на подоконники и с ужасной высоты прыгали вниз.
   Надо заметить, что Копилка превратилась в трамплин в вечность с того момента, как была построена, причем это был расхожий и общеизвестный факт в ряду прочих расхожих и общеизвестных фактов. Просто все знали, что подобное случается, как знали, например, что зимой идет снег и холодно, а весной распускаются цветы и щебечут птички.
   Кит тоже знал об этом, разумеется, но до какого-то момента воспринимал проблему теоретически и отвлеченно... до тех пор, пока ему не исполнилось девятнадцать. Тогда отец официально ввел его в совет директоров Корпорации и назначил своим заместителем. Еще через два месяца после того радостного события Кит получил свой экземпляр отчета по самоубийствам в Копилке.
   Документ был снабжен грифами СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО и СТРОГО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО и составлен в трех экземплярах. Один отправлялся начальнику службы безопасности Корпорации. Другой - директору Правления Делового Центра. И третий - совету директоров "Ланкастер Индастриз". Итого, о содержании документа были, в общей сложности, осведомлены двадцать пять человек, все - высшие должностные лица Корпорации, причем за разглашение сверхсекретной информации им грозили невероятные штрафы, увольнение и чуть ли не пожизненное тюремное заключение.
   Кит внимательно изучил свой экземпляр отчета. От прочитанного у него волосы зашевелились на голове. Получалось, что каждый стандартный год в здании происходит не меньше сотни самоубийств, то есть, одно каждые три дня. Порой случались периоды затишья, довольно длительные, протяженностью в несколько месяцев, которые сменялись тем, что в документе было обозначено лукавым словосочетанием "суицидальные волны".
   Киту и прежде было известно о подобного рода несчастных случаях в Копилке, но он и вообразить не мог, что их столь чудовищно много! То была запретная тема, которая никогда не обсуждалась в их семье. Более того, это была одна из тех вещей, которую, как очень быстро обнаружил Кит, было не принято обсуждать вообще где-либо, даже за стенами Копилки, а, тем более, внутри ее, а, тем более, между руководителями высшего звена. Каждый, кто работал в Копилке... работал на нее... будто вступал в тайный клуб под названием "Здесь Ничего Особенного не Происходит".
   И большинство из них действительно верили в это.
   Не удивлялись.
   Не ужасались.
   Принимали вещи такими, какими они были. То есть, сотню самоубийств в год.
   Кит не знал, как такое возможно. Служба безопасности Делового Центра была укомплектована профессионалами высочайшего уровня. Случайных людей сюда не брали. Уж не говоря о том, что стены, потолки и коридоры были нашпигованы камерами слежения. Были приняты решительно все меры для предотвращения... подобных несчастных случаев. Тем не менее. Практически каждую неделю какой-нибудь идиот умудрялся взобраться на подоконник и сигануть вниз.
   Кит помнил, как попытался обсудить эту сюрреалистическую ситуацию с отцом. Тот не сумел сообщить ничего дельного по данному поводу. Самоубийства? Кому станет хуже оттого, что какой-то полоумный лемминг выпрыгнул из окна? Отец уже давно махнул на это рукой и велел сыну сделать то же самое.
   Кит пытался, правда, пытался, к сожалению, он так и не смог выкинуть эту проблему из головы и вплотную занялся ею после смерти отца. Поскольку теперь он являлся президентом Корпорации, а также состоял в совете директоров, эти его должности заведомо являлись куда более важными и значимыми, чем его пост в Правлении Делового Центра. Иначе говоря, Иначе говоря, непосредственно делами Копилки Кит мог заниматься лишь постольку, поскольку у него выдавалась свободная минутка, что случалось нечасто. Обычно он не считал нужным встревать в работу Правления. Они свое дело знали.
   Пока не доходило до самоубийств.
   В целом, то, что услышал Кит по данному вопросу, сводилось к следующему: так было всегда, на протяжении всех предыдущих долгих лет, и сделать мы здесь ничего не можем. Извините.
   Он не мог в это поверить. Он устраивал разносы. Увольнял. И нанимал. Лишал премий. Повышал оклады. Подавал судебные иски. Истратил уйму времени на душеспасительные беседы и начальственные нотации. Истратил уйму денег на обеспечение дополнительных мер безопасности, курсы по повышению квалификации сотрудников и так далее, и тому подобное.
   И все впустую. Конвейер смерти работал бесперебойно. Свежий труп каждые три дня. Получите, распишитесь.
   Кит не понимал, как такое может быть. Он преуспевал. Он действительно преуспевал, и эти слова не были пустым звуком. Он делал свою работу, и он делал ее хорошо. Из каждодневного, изрядно кислого лимона Кит производил не лимонад, нет, а шампанское, причем самой высшей пробы. Акционеры, инвесторы и совет директоров разливали его в хрустальные бокалы, чокаясь за здоровье их милости. И не в последнюю очередь Кит был обязан своими успехами умением добиваться своего и всегда доводить начатое до конца. Неодолимые препятствия и неразрешимые проблемы его лишь раззадоривали, пробуждая в нем охотничий азарт. Он стирал неодолимые препятствия в пыль, и неразрешимые проблемы размалывал в порошок.
   Вот только здесь он потерпел сокрушительный крах.
   Надо было принимать решительные меры.
   Что ж, он их принял.
   Не далее, как вчера, он явился на заседание Правления Делового Центра и сказал:
   - Мне это осточертело.
   Правление поглядело на лорда Ланкастера с печалью, как на умного, достойного и, в общем, неплохого человека, прискорбно захваченного дикой и нелепой идеей фикс.
   - Вот, - сказал Кит, развернув перед ними чертежи, - генераторы антигравитационных лучей. Новейшая разработка Корпорации. Генераторы уже опробованы и доказали свою эффективность при строительстве различных объектов, например, Би-портов, а также высотных жилых и административных зданий. Технические характеристики... грузоподъемность... радиус воздействия... иначе говоря. Если мы в определенном порядке разместим генераторы по периметру Копил... Делового Центра, то создадим вокруг здания нечто вроде мелкоячеистой сети из антигравитационных лучей. Сеть охватит все здание, начиная от второго этажа и заканчивая смотровой площадкой. Задача состоит в том, чтобы снизить ускорение свободного падения до такого приемлемого уровня, чтобы при соприкосновении с землей самоубийца не намазывался на землю, как паштет, а был в состоянии на своих двоих добраться до ближайшего моста... то есть, простите, оговорился, места, где ему окажут необходимую помощь. Предполагается оснащение генераторов инфракрасными датчиками и системами электронного распознавания. Это значит, что генераторы будут реагировать исключительно на падающих людей, а, к примеру, не на пролетающих мимо птиц. И...
   Киту сказали, что его идея - великолепна и вполне в состоянии решить загадочную проблему самоубийств, но, наверное, это очень дорого.
   - Дорого, - согласился Кит, - но...
   - Милорд, - перебили его, - ваша инициатива в данном случае лежит вне пределов компетенции правления Ланкастеровского Делового Центра.
   - А? - переспросил Кит.
   Их милость ткнули благородным носом в Устав Копилки, где черным по белому было записано, что, так как Деловой Центр юридически и практически является обществом, зависимым от Корпорации, то, соответственно, существует ряд вопросов относительно положения вещей в Копилке, которые подлежат рассмотрению и обсуждению непосредственно советом директоров Корпорации.
   - Каких именно?
   - Именно, сюда входит радикальное изменение внешнего вида нашего прекрасного здания, милорд. Вы же не станете отрицать того факта, что генераторы радикальным образом изменят внешний вид Делового Центра?
   Кит потратил (очередную) уйму времени, демонстрируя джентльменам из Правления чертежи, документы и трехмерные модели Копилки ДО и Копилки ПОСЛЕ (словно в рекламе средства для похудения), доказывая им, что внешний вид Копилки почти не изменится после монтажа генераторов, и никто ничего не заметит, но правление в полном составе осталось непреклонным. Кит предложил провести генераторы в качестве мер безопасности, для чего не требовалось разрешение совета директоров. Правление в полном составе очень опечалилось, но вновь осталось непреклонным.
   Увы.
   Киту предстояло столкновение с советом директоров.
   Кита они ценили и уважали, но страсть как не любили. Особенно председатель совета директоров Мерфи.
   Кит их не ценил, не уважал, и страсть как не любил. И особенно председателя директоров Мерфи. Старику пошел уже сто шестой год, но он, кажется, и не помышлял о смерти. Он был бодр, свеж, как майская роза, и отравлял Киту жизнь как только возможно и невозможно тоже.
   Кит все же к нему обратился, и, страдая в предчувствии провала своих благих начинаний, растолковал, что к чему. Мерфи выслушал. Клацнул вставной челюстью. Острые зубы Мерфи были изготовлены из первосортного фарфора, такие же белоснежные и нарядные, как фамильный сервиз.
   - Мальчик мой, - произнес Мерфи, - неплохо продумано. Да. Превосходно. Но это дорого, наши фонды не потянут столь значительной нагрузки. К тому же, генераторы непоправимо испортят классический вид нашего старинного величественного здания и нанесут непоправимый ущерб окружающей среде. Вдобавок, ваша навязчивая идея покончить с самоубийствами - простите за безвкусный каламбур - превратилась уже в настоящую навязчивую идею.
   - Вы почему-то постоянно забываете, мистер Мерфи, что я здесь не просто управляющий на побегушках у совета директоров, а держатель очень крупного пакета акций. И я ни единым словом не заикнулся о корпоративных фондах. Расходовать средства на благие начинания - ну, это чересчур для вас и ваших прихвостней. Я согласен оплатить свою затею из собственного кармана, о чем я уже имел честь сообщить джентльменам из Правления.
   - А вы почему-то постоянно забываете, мой дорогой сэр, что у нас здесь не абсолютная монархия. Мы трудимся в поте лица не исключительно ради того, чтобы блюсти ваши интересы. Да, вы являетесь потомком основателя Корпорации, с честью носите вашу славную фамилию, но мы должны думать и о других наших акционерах, в том числе, и миноритарных. И я совсем не понимаю вашей привычки называть наших уважаемых директоров моими прихвостнями, как, кстати, и членов Правления Делового Центра. Я полагаю, что мы все тут крайне лояльны к вам, не донимаем вас излишним контролем, и всем сердцем и с радостью приветствуем ваши разумные инициативы, каковые, к счастью, преобладают над некоторыми другими вашими инициативами, продиктованными, очевидно, присущим молодости идеализмом.
   - Когда я приезжаю на работу, и вижу, как очередного бедолагу отдирают от асфальта, меня тошнит, и высокие материи здесь не при чем.
   - Ну, это началось далеко не вчера. Поймите же. С давних пор идиоты с психическими расстройствами считают Копилку подходящим местом, чтобы свести здесь счеты с жизнью. Отчего именно Копилка? Почему? Не знаю. Но посмотрите на вещи здраво. Эта особенность Копилки - неотъемлемая часть ее очарования, ее неоспоримой притягательности, ее мифа. Доходного мифа. Вы думаете, что туристы едут сюда толпой лишь оттого, что Копилка такая прекрасная? Верно, именно поэтому. Но еще и потому, что у нашего здания репутация трамплина в вечность. Людей притягивает все трагическое. Замки с привидениями. Пьесы Шекспира. Трамплин в вечность...
   - Вы хоть сами понимаете, что несете? - спросил Кит брезгливо.
   - А вы понимаете, что поднимаете шум из-за какой-то чепухи?
   - Если это такая чепуха, как вы меня уверяете последние годы, - процедил Кит, - объясните мне, почему не факт, но масштабы происходящего столь тщательно скрываются от широкой публики. Почему отчеты по самоубийствам входят в число сверхсекретных документов, доступ к которым имеют исключительно руководители высшего звена Корпорации - после того, как дадут расписку о неразглашении. Такую же расписку вы берете с каждого сотрудника службы безопасности Делового Центра. В большинстве случаев о самоубийствах не рапортуется в соответствующие инстанции, хотя согласно тому же Уставу...
   Мерфи уставился на Кита выцветшими голубыми глазами, которые видели воочию еще несчастного и безумного Мэттью Ланкастера.
   - Что вы от меня хотите.
   - Уже ничего, мистер Мерфи. Мне казалось, что мы полюбовно сможем уладить этот чепуховый вопрос между нами двумя. Увы. Я ошибся. К сожалению, я вынужден настаивать на проведении внеочередного собрания совета директоров по означенному вопросу.
   Мерфи побагровел и защелкал челюстями, как заправский вампир. Возможно, он и был настоящим вампиром. Вполне подходящее его необычайному долгожительству, изумительному для столь дряхлой развалины цвету лица и полнейшему отсутствию представления о морали и этике.
   - Нет, - отрезал Мерфи.
   - Да, - ласково пропел Кит, на всякий случай прикрыв горло ладонью.
   - Видимо, вам надоело почивать на лаврах, милорд, и вы возжелали в качестве разнообразия подвернуться публичной порке. Что ж, раз вы настаиваете, мы вам это устроим. Мало не покажется, обещаю.
   Кит не сомневался, что устроят. При одной мысли, что ему придется лицезреть во внеочередном порядке их бесформенные, безликие физиономии, у него рот наполнялся горечью. Подавляющее большинство этих людей заседали в совете тогда, когда Кит еще не появился на свет, и подавляющее большинство из этого большинства являлись прямыми потомками людей, которые начинали делать бизнес еще с его героическим предком, лордом Джеком. В целом, совет директоров представлял собой нечто вроде громадного каменного монолита, обладающего чудовищной силы инерцией. Тягать его с места в нужном направлении было превосходной жизненной школой, но необычайно выматывающей и утомительной.
   - Скоты, - пробормотал Кит, потянулся за портсигаром, но взгляд его упал на развешанные повсюду по галерее грозные бронзовые таблички с надписями, строго-настрого запрещающие курить. Мысленно чертыхаясь, он начал пробираться к выходу, лавируя между подвыпившими гостями.
  
   Десятью минутами ранее Шарлотта Лэнгдон тоже пробиралась к выходу и, кажется, ей удалось покинуть галерею незамеченной. Забрав из гардеробной пальто, она вышла из галереи и направилась в холл, к лифтам.
   Шум и блеск перфоманса остались далеко за спиной, извилистый коридор, ведущий в холл, был залит ярким светом, но выглядел почему-то абсолютно необитаемым, бесконечно длинным и невероятно тихим. Она непроизвольно ускорила шаг. Ей припомнились пугающие слухи о том, что ночами в Копилке творятся странные вещи. Будто из ниоткуда появляются двери, ведущие в никуда, слышатся таинственные шорохи и звуки шагов, а камеры наблюдения фиксируют призрачные белые силуэты, тоскливо бродящие по бесчисленным этажам колоссального здания.
   Чепуха. Наверняка эти побасенки сочиняются для того, чтобы привлечь в Копилку как можно больше легковерных провинциальных туристов, а потом Большой Босс, сидя в своем уютном кабинете, зловеще ухмыляясь, подсчитывает барыши.
   Она подумала о лорде Ланкастере и слегка вздрогнула. Должно быть, он одним своим присутствием мог обращать людей в соляные столпы. Какой у него тяжелый взгляд. Пока она там стояла со своим подносом, как дурочка, и что-то мямлила, он буквально искромсал ее этим своим взглядом, как хирург скальпелем, содрал живьем кожу и полюбовался кровоточащими внутренностями. Она надеялась, что больше никогда его не увидит.
   - Ну, конечно, я больше никогда его не увижу... что за глупости. Это просто какое-то дурацкое совпадение..., - пробормотала она под нос.
   По коридору гулял сквозняк, и Шарлотта передернулась, поплотней запахивая пальто. Выйдя в холл, она подошла к лифтам и нажала кнопку вызова, когда по нервам ей ударил звук, громкий и отрывистый, словно взрыв петарды. Она повернулась и увидела, что одно из огромных окон распахнуто настежь, и ледяной ветер с улицы врывается внутрь, хлопая рамой, как детской хлопушкой.
   Она подошла, ухватилась за раму рукой в перчатке, но вдруг передумала, швырнула сумочку в одно из мягких кожаных кресел, поставила локти на широкий мраморный подоконник и с наслаждением вдохнула свежий вечерний воздух, чувствуя, как ветер приятно остужает разгоряченное лицо.
   А потом посмотрела вниз, и дыхание у нее перехватило. Внизу открылась бездна, черная, фиолетовая, алая и золотая, как пасть зверя, и ни конца, ни края не было этой бездне.
   - До чего красиво, - прошептала она завороженно.
   От высоты и воздуха закружилась голова, будто она выпила шампанского. Как странно и удивительно, почему она не подумала об этом прежде? Ведь все было так просто, так легко, так изумительно красиво...
   Шарлотта сбросила пальто, стянула шарф и перчатки, и сложила в кресло рядом с сумочкой. Затем подумала еще короткую секунду, сняла золотые часики, которые подлец Лэнгдон подарил ей на минувшее Рождество, и затолкала в сумочку.
   А потом забралась на подоконник.
  
   Такой Кит ее и увидел. Ее стройный силуэт отчетливо вырисовывался на фоне темного ночного неба, а январский ветер, яростно подвывая, трепал ее каштановые кудри.
   Незажженная сигарета вывалилась у Кита из уголка рта. Он прикрыл глаза и открыл снова, втайне надеясь, что это галлюцинация, вызванная, очевидно, переутомлением, вроде утреннего фортеля, который выкинули его золотые рыбки, но, увы. Он глаза потер, надавив кончиками пальцев на глазные яблоки, но она никуда не исчезла. Она стояла на подоконнике, и собиралась прыгнуть вниз, и что-то навело его на мысли, что она всерьез.
   В подобных случаях полагается вступать с самоубийцей в длительный душещипательный диалог, убеждая отказаться от своей вздорной затеи и расписывая преимущества бытия перед не-бытием, но Кит никогда не был силен в этих психологических штуковинах и уж точно не блистал красноречием. Да и счет времени шел на секунды. Она, фактически, уже падала.
   Не рассуждая, он рванулся вперед, схватил девицу и понял, что, возможно, совершил роковую ошибку. Ошеломленная внезапным нападением, она истошно закричала и принялась столь отчаянно и дико вырываться, будто он не спасти ее пытался, а погубить. Влажный от подтаявшего снега мраморный подоконник был невероятно скользким, а чудовищная истерика придала миссис Лэнгдон нечеловеческий прилив сил.
   - От... пустите!
   На мгновение Кит был весьма близок к тому, чтобы исполнить ее просьбу. Он не сомневался, что она все же прыгнет и утащит его за собой, обрекая на страшную, нелепую и... чрезвычайно ироническую смерть. Совет директоров Корпорации будет биться в экстазе. У них наверняка случится множественный оргазм.
   - Ну уж нет, - прошипел Кит сквозь зубы и ударил истеричную девицу по уху. Она выдохнула и обмякла, после чего он сумел оттащить ее от настежь распахнутого окна. Дьявол! Кажется, в запале он не рассчитал удара и отправил эту психопатку в нокаут. Теперь она и впрямь могла подать против него судебный иск. Что за наказание! Стискивая зубы, Кит свирепо тряханул ее. Миссис Лэнгдон открыла глаза. С губ ее сорвался маленький вопль.
   - Что? Вы? Это опять вы? Вы, что ненормальный? Почему вы меня преследуете?
   - Я? Преследую вас? Очнитесь! Я думал, вы давно ушли домой! Дайте угадаю. Вы решили срезать путь и выбраться через окно.
   Миссис Лэнгдон опять рванулась, но Кит держал свою добычу крепко, будто в тисках.
   - Это не ваше дело...
   - Ошибаетесь. Все, что происходит в этом здании - мое дело, личное, персональное. Вам, наверное, все равно, пустоголовая вы дрянь, а я ненавижу беспорядок, ненавижу, просто ненавижу! И прекратите орать, не то я вас опять ударю.
   Она притихла, поняв, что он не шутит. Холл начал очень быстро заполняться людьми. Сперва материализовались его телохранители, следом - двое охранников этажа, и, наконец, поскольку все-таки сработал детектор-оповещатель и сигнал о внештатной ситуации поступил на центральный пульт управления, прибыли сотрудники специальной оперативной службы Делового Центра.
   - Милорд, это учения? - неосмотрительно поинтересовался один из них, в серой униформе, с реанимационным чемоданчиком в руках.
   - Нет, не учения, - рявкнул Кит, - будь это учения, вы бы их завалили напрочь, идиоты!
   - Мы прибыли через минуту двадцать три секунды, сэр.
   - Значит, это слишком долго!
   Кит был хорошим руководителем. Далеко не идеальным, но хорошим. Он крайне редко устраивал головомойки сотрудникам потому, что у него заныл левой коренной зуб, или он не выспался, или повздорил с женой, или просто потому, что мог уволить скопом всех этих ленивых недоумков. В подавляющем большинстве случаев разносы устраивались им по делу, и оттого были вдвойне страшны.
   - Где шатались вы? - напустился он на охранника этажа.
   Тот шарахнулся.
   - Милорд, сейчас полночь, у нас пересмена.
   Кит уставился на световое табло над лифтами. И, верно, ровно полночь, тот таинственный час, когда кареты Золушек превращаются в тыквы, а у охранников случаются пересмены.
   - Отлично. Я разберусь с вами. С каждым из вас! Позже. Заберите ее.
   В его дальнейшие планы никак не входили заботы о красотке. Загвоздка заключалась в том, что бедняжка вцепилась в него, как утопающий за соломинку. Кит понимал, что так проявляется у нее инстинктивная, шоковая реакция, поскольку он был единственным, хоть чуточку знакомым ей человеком среди собравшейся в холле толпы, но легче ему от этого не становилось, совсем нет. Немного придя в себя, жертва его добросердечия стала горько плакать, задыхаясь и трепеща в его объятиях, как маленький, несчастный, выпавший из гнезда, птенчик.
   - Тише, тише, - сказал Кит, поневоле смягчив тон, - прекратите плакать... как вас зовут?
   - Шарлотта...
   - Да. Успокойтесь. Вам надо пойти с этими людьми, Шарлотта, они помогут.
   - Не хочу... я никуда не пойду...
   - Перестаньте. Вас никто не обидит. Вам помогут. С вами поговорят. О вас позаботятся. О, черт. Принесите воды.
   Ему подали воду. Кит жадно выпил полстакана, вторую половину набрал в рот, ухватил даму за подбородок, запрокинув голову, и выплюнул воду ей в лицо. Она отпрянула, униженная и оплеванная.
   - Невоспитанная скотина! Вы меня ударили! По уху! А потом еще и плюнули!
   - Дура. Истеричка. Дрянь, - ответил Кит, точно попадая ей в тональность.
   Она всхлипнула, побелела и, кажется, собралась упасть в обморок. Ее подхватили под руки и потащили в лифт. На прощанье она поглядела на него ранеными синими глазами с такой горькой обидой, что Кит отчего-то почувствовал себя не в своей тарелке. Он проследил, как створки лифта с музыкальным дзинь сомкнулись за ней, перевел дух и, наконец, закурил, но в спину повеяло мертвенным холодом, и сигарета потухла.
   - Закройте кто-нибудь треклятое окно, - рявкнул он.
   Докурив, он отчитал нерадивых служащих всех вместе и каждого по отдельности, потом вернулся в галерею и распрощался с Серафиной. Потом спустился в Корпоративную штаб-квартиру и зашел в свой кабинет. Выкурил четыре сигареты, пропустил три рюмашки, проглотил две таблетки аспирина Эймса и выпил одну чашку кофе. В перерывах посмотрел стопки документов, поставил на них сиятельные подписи и резолюции. Когда он уже закончил, набросил пальто и собрался забрать сахарницу (чтобы по дороге домой занести в корпоративный отдел Экстренной Доставки, работающий круглосуточно), в дверь просунулась весьма обаятельная, хоть чуть помятая и слегка нетрезвая, физиономия.
   - Все работаешь, милый мальчик, - протянула физиономия с укором.
   - Я уже ухожу. Ты за душенькой?
   Ричард кивнул.
   - А то поехали с нами. Посидим, пропустим по стаканчику, персик сыграет нам на арфе.
   Кит передернулся.
   - Уволь, мой сахарный, не сегодня. Мне надо о многом подумать. Вот ты знал, например, что люди голодают.
   - Как - голодают? - поразился Торнтон.
   - А вот так... им нечего есть.
   - Вечно ты со своими дурацкими шуточками. Кстати, что там случилось.
   - Где?
   - В холле. Серафина сказала мне, там громко кричали.
   - Я ничего не слышал. Вечно твоя душенька жена что-то выдумывает. Все, я домой.
   - Давай хоть обнимемся, - предложил Торнтон, подумав.
   - Ну? Теперь я могу идти?
   - Да.
   - Веди себя хорошо, Ричард, будь паинькой, не шали.
   Простившись с Торнтоном, Кит совершенно забыл о сахарнице, которая так и осталась лежать в ящике стола. Спустившись вниз, он остановился в вестибюле первого этажа, поразмыслил минутку и решил узнать, как обстоят дела у спасенной им девицы. Зайдя в медпункт, он выслушал отчет о ее состоянии. Ему доложили, что ярко выраженных душевных расстройств у миссис Лэнгдон как будто не наблюдается; она также не находилась под воздействием наркотиков, алкоголя или лекарственных препаратов. Было похоже, что попытку самоубийства бедняжка предприняла спонтанно, в состоянии сильного душевного волнения. Ей дали успокоительного и горячего чая, но пролить свет на причины своего кризиса она решительно отказалась.
   Кит послушал, покивал. Держать ее здесь насильно и расспрашивать помимо воли они не имели права. Он развернулся, собираясь уйти, но передумал, вдруг поняв, что, если не зайдет и не проверит, как она там, то будет до конца дней терзаться угрызениями совести и сомнениями, что сделал не все возможное.
   Заглянув в уютную комнатку, Кит понял, что миссис Лэнгдон уже лучше - судя по ненавидящему взгляду, который она бросила в его сторону. Она сидела на кушетке, завернутая в плед, держа в руках большую керамическую кружку с чаем. Синие глаза покраснели от слез, каштановые кудри потускнели и спутались, аккуратный носик чуть припух. Она выглядела совсем юной и не походила ни на дрянь, ни на истеричку, ни на дурочку. Просто славная молодая леди, у которой выдался на редкость тяжелый день. Тем более, несправедливо, подумал Кит, несправедливо и глупо. Ладно, будь она страшненькая, но ведь нет...
   - Как вы?
   Шарлотта поглядела на него. Он был высокий, подтянутый, наверняка много времени уделял какому-то престижному виду спорта. Она вспомнила, как, рыдая, прижималась к его широкой груди. У нее заполыхали щеки.
   - Зачем вы пришли.
   - Просто зашел узнать, как вы.
   - Напрасно. Я, знаете, совсем не просила себя спасать...
   Их милость весь засиял от счастья.
   - В самом деле? Правда, как неудачно вышло. Простите. Я свалял дурака. Надо было подкрасться и толкнуть вас в спину...
   Шарлотта растерялась и не нашлась, что и ответить.
   - Толкнуть, - продолжил он, - и поглядеть, как вы, молодая, красивая, жаль только, что совсем безмозглая, полетите вниз. Можете ли вы представить, что остается от человека после падения с такой высоты? А ничего не остается. Только влажное пятно. Как если бы комара, сидящего на стене, газеткой прихлопнуть.
   - Вы меня ударили, - глупо сказала Шарлотта, глотая слезы.
   Их милость явно страдал неизлечимой манией раскладывать все по полочкам.
   - Во-первых, я вас не бил - подумаешь, закатил оплеуху. Во-вторых, поделом. В-третьих, за такие штуки не оплеухи надо закатывать, а пороть плетьми, пока всякая дурь из головы не выветрится. В-четвертых, сколько вы еще будете нести всякую ахинею, уважаемая миссис Лэнгдон.
   Шарлотта сжалась.
   - За вами есть кому заехать? - спросил он чуть мягче.
   - Да.
   - Ваш муж?
   - Нет, моя подруга, мы вместе работаем в магазине... она приедет и заберет меня.
   Их милость язвительно хмыкнул.
   - Подруга? Очаровательно. А где ваш муж.
   - В отъезде, - ответила Шарлотта ледяным, чопорным, светским тоном.
   - В отъезде? Коммивояжером работает ваш супруг, надо полагать? Ясно. Это тоже не мое дело. Скажите, это он вас довел до столь плачевного состояния?
   - Нет.
   - В любом случае, вы напрасно отказались побеседовать с нашими специалистами по душам. Если у вас какие-то психологические проблемы, вам окажут помощь, и недорого. Действительно, недорого. Если же вы не можете себе этого позволить. Ну. Расходы за счет Делового Центра. Конфиденциальность гарантируется. Нам здесь шумиха ни к чему, я так считаю.
   - У вас здесь что, какая-то благотворительная программа? - спросила Шарлотта.
   Его глаза мигом потухли, как будто выключили свет. Она заметила, что под своим светским лоском он выглядит утомленным. Наверняка очень нелегко целый день быть - или, по крайней мере, казаться - таким энергичным и безупречным.
   - Благотворительность? Это вроде того, как перерезать красную ленточку перед камерами и репортерами? Да нет. Это не благотворительность. Я не настаиваю. Не имею права. Только не хотелось бы мне увидеть вас или кого бы ни было там, внизу. Тошнотворное зрелище. Не вызывающее сочувствие, а просто тошнотворное. И никогда не выход из положения, а самая низкая и отталкивающая форма самообмана. К тому же, потом вы попадаете прямиком в ад и черти целую вечность поджаривают вас на сковородке.
   Шарлотта вздрогнула.
   - Вас пугает то, что я говорю про ад?
   - Немного.
   - А меня пугает то, что в нынешние времена люди боятся чего угодно, кроме Ада, хотя, по-моему, это единственное, чего стоит по-настоящему бояться. Вы молоды. Красивы. Похоже, не голодаете. Не нуждаетесь. У вас прелестные ножки. Не вижу ни единой веской причины, по какой мир должен лишаться таких прелестных ножек. Все на свете поправимо. Все поправимо, кроме смерти. Что за банальщину я несу, - прибавил он неожиданно, поглядев мимо Шарлотты, - их этим не проймешь, скотов.
   - Что? О чем вы? - спросила Шарлотта, сбитая с толку.
   - Да так. Ерунда, - он поглядел на часы, - может, Либер?
   - Кто? Либер?
   - Хозяин вашего цветочного магазина. Его ведь так зовут? Я ничего не путаю?
   - Я думаю, вы очень заняты и страшно торопитесь, - сказала Шарлотта нервно.
   - Тогда что же с вами стряслось, черт возьми.
   Шарлотта чувствовала, что он будто обволакивает ее и лишает воли к сопротивлению своим напором, балансирующим на грани безукоризненной вежливости и вызывающей наглости.
   - Я очень... благодарна... за то, что вы для меня сделали... но все это не ваше дело... и я не понимаю, почему вы сегодня целый день маячите у меня перед глазами... оставьте меня в покое. И хватит читать мне нотации. Я не маленькая. Я сама могу прочитать себе хоть с миллион нотааа...
   Она вдруг совершенно утратила над собой контроль и разрыдалась, задыхаясь и захлебываясь. Он подошел, достал носовой платок, невероятно свежий и чистый, присел и начал вытирать ей влажное лицо.
   - Тише, тише. Все хорошо.
   - Спасибо. Не знаю, что на меня нашло.
   - Поймите, в любом случае это не выход из положения. Так нельзя. Пообещайте мне, что не будете больше заниматься такими глупостями. Пообещайте мне, что больше не подумайте подойти к окну... разве только полюбоваться видом.
   - И... тогда вы перестанете меня преследовать?
   - Преследовать? О? Да. Несомненно. Клянусь.
  
   В час ночи он вернулся домой. Терри тщетно притворялась крепко спящей. Он разоблачил ее обман, забравшись в постель и пощекотав женушку подмышками. Терри не выдержала и залилась смехом.
   - Ой, щекотно...
   - Почему ты не спишь, маленькая.
   - Я ждала тебя. Ты поел?
   - Да.
   - Как там все прошло, дорогой?
   - Зеленая тоска и скука смертная, так что ты ничего не пропустила.
   - Правда?
   - Шшш, - сказал Кит и закрыл ей рот поцелуем, и потом они занялись любовью. Потом Тереза уснула. Кит подождал, пока ее дыхание станет совсем сонным и ровным, беззвучно, осторожно выбрался из постели, натянул брюки и рубашку, и направился в свой домашний кабинет. Там скопились еще стопки документов, которые неотложно нуждались в его внимании. Путь его лежал через картинную галерею в левом крыле особняка, где располагались в золотых рамах фамильные портреты - запечатленные для вечности благородные предки. Некоторые и впрямь были весьма достойными людьми и прожили долгую, деятельную, счастливую жизнь, другие - нет. Некоторые из них, по правде говоря, как начали, так и кончили очень скверно; но кого, в самом деле, интересует правда?
   - Смертельно бледных королей и рыцарей увидел я3, - пробормотал Кит. Почему-то всякий раз, когда он оказывался в галерее семейных портретов, у него в голове всплывали эти строчки Китса.
   Замедлив шаг, он остановился возле самого первого портрета, с которого смотрел лорд Джек. Здесь великий предводитель Освобождения был изображен сорока пяти лет от роду, двенадцать лет спустя после падения Триумвирата. Виски его уже посеребрила седина, возле рта залегла жесткая складка, но он все еще выглядел прекрасным, благородным и мужественным, как в тот день, когда принес рабам Сопричаствующей Машины долгожданную свободу. Тем, кто сумел выжить, разумеется. Потому что остальным Джек Ланкастер принес смерть.
   Бесстрашный герой. Освободитель. Победитель Черного Триумвирата. Ниспровергатель величайшей тирании в истории Человечества. Созидатель новой Империи, опора Престола. Человек, чей дар предвидения и финансовый гений создали Корпорацию "Ланкастер Индастриз" - и Копилку. Обожаемый, обожествляемый, любимый, бесконечно знаменитый, удостоившийся всех мыслимых почестей и наград, великий и незабвенный даже пять столетий спустя после своей смерти...
   - Сукин ты сын, - прошептал Кит и плюнул в лицо парадному портрету.
  
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   КУДА ЗАВЕЛИ МЕЧТЫ
  
   1.
  
   Когда Гордон Джерсей познакомился с наследной принцессой Викторией Ланкастер, бойкому провинциальному стряпчему едва минуло двадцать восемь лет, но он уже успел сделать фантастическую карьеру и необычайно преуспевал. Его жизненные достижения можно было счесть тем более поразительными, что он рано лишился обоих родителей, и детство провел в одном из сиротских приютов Санкт-Константина, столицы Салема.
   Вот с чего Гордону пришлось начинать - именно, с абсолютного нуля. У него не было денег, не было положения в обществе, не было влиятельных покровителей, не было поддержки любящей семьи - ничего этого у него не было. Всему, чего Гордон добился в жизни, он был обязан единственному человеку на свете - самому себе.
   Зато с самим собой, без дураков, повезло Гордону необычайно. Он от рождения относился к тем редким, исключительным, выдающимся натурам, которых жизненные трудности не ломают, а закаляют и вдохновляют. Ничего невозможного и недостижимого для него не существовало в принципе. Если какая-то дверь вдруг перед ним не распахивалась гостеприимно, он бесстрашно вышибал неподатливую дверь пинком. Природа щедро одарила его не только бешеным упорством, трудолюбием и холодным, прагматичным умом, но и неотразимым шармом, счастливым талантом втираться нужным людям в доверие и очаровывать их до потери пульса, а, главное, почти волшебным умением оказываться в нужном месте в нужный момент.
   И вот так, даже за тридцать не перевалив, Гордон добился того, к чему другие люди, имея за спиной стократ более благоприятный жизненный старт, идут, причем безуспешно, долгими десятилетиями. Из провинции он перебрался в столицу Империи, Форт Сибирь, туда, где творились по-настоящему громкие дела и крутились по-настоящему большие деньги. Он устроился на работу в очень солидную и престижную юридическую контору, успел выиграть несколько очень громких дел, его обаятельная физиономия начала мелькать в прессе, и он зарабатывал достаточно, чтобы катать себя, как сыр в масле.
   Его тоскливое, полуголодное, нищее детство осталось в прошлом. Там же остались женщины, которых он бросил, друзья, которых он предал, покровители, о которых он забывал, взбираясь на следующую карьерную ступеньку. Гордон никогда не оглядывался назад. Вперед, только вперед, к новым блистающим вершинам, еще не покоренным, и оттого вдвойне заманчивым.
   Парнем он был простым, незамысловатым, и мечта у него была простая, скромная.
   Он просто и скромно хотел всего и сразу.
   Ну, если не все и не сразу, то хотя бы по частям... и, желательно побыстрей.
  
   Гордон настолько хотел всего, пусть хотя бы по частям, но, главное, побыстрей, что, когда увидел Викторию Ланкастер на благотворительном балу в Мэрии Форта Сибирь, сразу понял, вот он, великий шанс, который нельзя упустить.
   Наивно воображающая себя неприступной и многоопытной, но на деле глупенькая и доверчивая девица будто подверглась нападению стаи дьявольски голодных, но безумно очаровательных пираний. На второй вечер после их знакомства Гордон затащил Викторию в свою постель и заставил визжать от экстаза. Едва забрезжил рассвет, как он принес своей прекрасной принцессе чашечку горячего шоколада с зефиром и предложил пожениться. Виктория безропотно согласилась. У бойкого стряпчего все необходимое оказалось под рукой: кольцо с бриллиантом в четыре карата, священник, судья, свидетели, свадебный торт и номер люкс для новобрачных.
   Утром после бракосочетания молодожены завтракали. Виктория, облаченная в длинный шелковый пеньюар, лакомилась свежей дыней, зачерпывая мякоть серебряной ложечкой, и через стол поглядывала на мужа. Что она могла сказать о нем. Он был очень симпатичным. И они переспали. Вот все, что Виктория знала о муже на текущий момент. Ну, разве еще то, что Гордон работал адвокатом и помог столичному бургомистру выпутаться из чрезвычайно серьезного коррупционного скандала.
   Что до самого Гордона, то он, ничуть не смущаясь своими выдающимися жизненными достижениями, с аппетитом уплетал омлет с почками, жареный картофель с острой колбасой, гренки с маслом и оладьи с вишневым сиропом. Еще он прихлебывал из большой керамической кружки чай с молоком и читал "Империю Сегодня" - официальный печатный орган Партии Новых Демократических Преобразований.
   - В чем дело, птенчик, - спросил он, перехватив взгляд Виктории поверх газеты, которую ее обожаемый старший брат не называл иначе, как низкопробным бульварным листком.
   - Ты читаешь "Империю Сегодня"? - спросила Виктория неуверенно.
   Запоздало ей пришла в голову толковая мысль, что не мешало бы поближе познакомиться с мужчиной, прежде чем навеки связать с ним свою судьбу. Повстречаться с ним не два дня, а два года хотя бы. С другой стороны, до чего же Гордон был симпатичный. Не красавец, но, ах, высокий, широкоплечий, с каштановыми волосами и янтарными глазами, и белозубая улыбка, и ямочка на волевом подбородке...
   - Не просто читаю, а выписываю. Там отличные гороскопы. Вот когда ты родилась?
   - Двенадцатого июня.
   - Значит, Близнецы. А я тридцать первого января, значит, Водолей.
   Наступило долгое молчание.
   - Это плохо? - спросила Виктория в недоумении.
   - Да нет же. Мы отлично сочетаемся по гороскопу.
   Викторию слегка обескуражило это абсурдное, ни на чем не основанное, заявление, но она решила разобраться с гороскопами позже. В данный момент ее больше волновала "Империя Сегодня".
   - А ты, случайно, не состоишь в какой-нибудь партии? Ты мне что-то говорил, кажется...
   - Состою, а как же, - отвечал Гордон, не краснея, - в Партии Новых Демократических Преобразований, вот уже четыре года я там состою.
   - Что? Демократич... о, но почему?
   - Трудновато в наши дни сделать хорошую карьеру, будучи совсем беспартийным.
   - Но... демократич... ты демократ? Социалист? Может, даже либерал? - спросила Виктория, ужасаясь.
   Гордон от души расхохотался.
   - Вот те раз. Я не либерал. Я гетеросексуал.
   - А почему ты тогда не вступил в приличную партию? Консервативную?
   - Я бы вступил, чего не вступить, но простых парней вроде меня туда не берут. Чертовые снобы. Вдобавок, демократические веянья сейчас, к сожалению, в моде, а я планирую в будущем заняться политикой.
   - Политикой?
   - Политикой.
   - Но... политика. Зачем тебе политика? Политика... это такая грязь!
   - Грязь, говоришь? Верно, грязь изрядная. Вот я и буду ее разгребать.
   - Что разгребать?
   - Всякую грязь буду разгребать.
   - О, - сказала Виктория глубокомысленно.
   - Передай соль, будь добра.
   Виктория подала мужу солонку и стала наблюдать, как суженый уничтожает жареный картофель. Кое-где и кое-как Гордон поднабрался изысканных манер, но мужицкие замашки у него остались. Виктория скорчила гримаску, когда муж собрал куском хлеба остатки соуса с тарелки и затолкал мякиш в рот. Боже, подумала она, брат меня убьет...
   Как только Виктория, содрогаясь, подумала о старшем брате, Кит немедленно появился. Бедный котеночек ворвался в гостиничный номер для новобрачных, пылая от ярости, впрочем, безукоризненный, как обычно, и вопросил:
   - Что это значит?
   - Доброе утро, милый.
   Помимо обыкновения, Кит был не рад сестре. Снопы разноцветных искры сыпались у него из глаз, и странно, как он не устроил пожар или короткое замыкание.
   - Доброе? Не вижу в этом утре ничего доброго! Отец прочитал в газетах о твоем замужестве за каким-то провинциальным юристом, велел тебе больше никогда не показываться дома и вычеркнул тебя из завещания.
   Виктория вздохнула.
   - Папа такой сентиментальный и старомодный. Так любит выгонять детей из дому и вычеркивать из завещания. Бедный старичок. Присядь, милый, выпей с нами кофе.
   - Нет! Собирайся! Я отвезу тебя домой, а потом мы аннулируем твой нелепый брак на основании твоей полнейшей невменяемости в момент заключения этого самого брака.
   Виктория надула губки.
   - Не кричи на меня, - сказала она тоненьким голоском. - Я теперь замужняя женщина, и ты больше не можешь указывать, что мне делать. Равно, как и отец. Теперь указывать мне, что делать, может только мой законный муж. Так что я никуда с тобой не поеду.
   - Что ты мелешь, дурочка. Какой еще муж! Ты видела, сколько вокруг этой чертовой гостиницы репортеров? Почему ты мне ничего не сказала? - провыл Кит.
   - Неправда, я говорила тебе, милый, вчера утром говорила, когда вернулась домой... то есть, спустилась к завтраку, но ты сказал, что тебе некогда, ты уходишь на работу, вернешься очень поздно, и давай поговорим обо всем завтра, вот что ты сказал. Завтра наступило, и мы разговариваем, разве нет.
   - Но... почему ты не сказала моей жене хотя бы? - провыл Кит еще отчаянней.
   - Неправда, я сказала Терезе, но глупая курица сказала мне, что считает ужасным безумием выходить замуж за человека, которого знаешь всего два дня, вот глупая курица, ха!
   - Но... почему Тереза ничего не сказала мне? - провыл Кит, будто орда баньши.
   - Тереза тебе наверняка сказала, милый, но тебе что ни скажешь, что я говорю, что твоя курица, и иногда папа или Ричард, или кто-нибудь другой, ты всем говоришь в ответ, что тебе нужно на работу, и ты будешь очень поздно, и поговоришь со всеми обо всем завтра, и так ты говоришь каждый день.
   Наступил коллапс, столь полный и безоговорочный, что Гордон, который до сих пор вполуха рассеянно прислушивался к их беседе, отложил в сторону газету и окинул Кита критическим взором.
   - Что еще за сопляк? Никак, опять твой бывший ухажер? Сколько можно их выпроваживать отсюда. Этот выглядит покрепче прочих, но неужели он думает, я и его по стенке не размажу?
   - Нет, нет. Познакомься. Мой старший брат. Никита.
   Гордон сложил губы трубочкой и язвительно поцокал языком.
   - Брат? Тогда другое дело, только что-то брат плоховато выглядит, ай-ай-ай.
   - Наглая скотина, - не остался в долгу Кит, - запудрила мозги молоденькой, глупенькой девчонке. Я бы на его месте сквозь землю провалился от стыда. И на твоем месте тоже, Виктория. О чем ты думала? Ты хоть представляешь, какой фурор ты произвела в обществе своим мезальянсом? Ты посмотри на эту рожу. Вылитый мерзавец Лотарио.
   Гордон польщенно улыбнулся. Кит все не мог успокоиться.
   - До чего паскудная, наглая, лживая физиономия...
   - Вот ты так напрасно, милый, - тоненьким голоском сказала Виктория, - мой муж - честный человек с твердыми моральными принципами. Раз мы... в общем, после всего он просто обязан был на мне жениться. И женился. Вот если бы не женился, тогда, конечно, ты должен был прийти и убить его, но ведь женился? Успокойся, милый. Лучше присядь, выпей чашечку кофе.
   - Кофе? - повторил Кит, от воя плавно переходя на зловещий змеиный шип. - Хорошо, ты меня уговорила. Я выпью кофе. Только прикончу этого хмыря.
   - Эй, полегче на поворотах, приятель. Ты пришел поздравить нас с законным перед Богом и людьми бракосочетанием или как? - встрял Гордон.
   Кит, наконец, посмотрел прямо на зятя и заморозил взглядом.
   - Я тебе не приятель, ты...
   Гордон, хоть с огромным трудом, но разморозился обратно.
   - Ах, прощу прощения. Вы, аристократия, публика вся из себя эдакая чопорная и благовоспитанная. Только раз ты такой благовоспитанный, чего не постучался, для начала. Мало ли чем мы могли здесь заниматься с твоей сестрой в наш медовый месяц. Уж выбивать дверь плечом было точно необязательно. Мне ведь платить придется за этот кавардак.
   Кит неожиданно ощутил к новоиспеченному родственнику слабый проблеск интереса.
   - Так-так. И на какой помойке, зайка, ты откопала этого бесчестного хмыря с его аморальными принципами.
   - Вовсе не на помойке, а на благотворительном приеме в столичной Мэрии. Я была там... и Гордон тоже там был... а потом он подошел ко мне... и дальше я ничего не помню, - тоненьким голоском поведала старшему брату Виктория.
   - То есть как это - ничего не помню? Провалы в памяти?
   - Да. В общем... я забыла, как это называется... когда в памяти провалы.
   - Ясно. Вы, любезнейший, надо полагать, тоже ни хрена не помните, - изысканно любезно обратился Кит к зятю.
   - Отчего же. Я не маразматик какой. Амнезией не страдаю. Отлично помню... звезды, фейерверки, соловьиные трели, - ответствовал Гордон, с любопытством разглядывая старшего брата нареченной.
   - Трели?
   - Да, но не простые, а соловьиные. Соловьи - это такие певчие птахи, что вьются, и щебечут, и издают такие трели, что в ушах звенит и головокружение начинается. Ох. Что твой брат делает?
   - Собирается тебя бить, - просветила мужа Виктория, наблюдая, как Кит, готовясь к битве, с замкнутым, сосредоточенным лицом аккуратно снимает пиджак, галстук и наручные часы.
   - Вот те раз. Собирается бить? Меня? Кто? Этот тщедушный сопляк? - подивился Гордон. - Ну и самомнение у него, черт возьми.
   Виктория знала брата гораздо лучше и встревожилась. Не без причин. Кит уже превратил в отбивные, котлеты и антрекоты немало ее незадачливых кавалеров. Нет, серьезно, после встречи с бедненьким котеночком поверженные ухажеры частенько уползали на четвереньках, униженно причитая, жалобно хлюпая разбитыми носами, кашляя кровью и выплевывая зубы.
   - Милый, но нельзя хоть разок обойтись без ужасной драки, - взмолилась она.
   - Извини, зайчонок. Отойди. Не хочу, чтобы тебя забрызгало кровью.
   Гордон опрометчиво засмеялся, но удар в нижнюю челюсть неимоверной силы, точности и быстроты заставил его захлебнуться смехом. В самый последний миг он успел увернуться, и удар пришелся по касательной, а иначе бы месяца два-три пришлось питаться манной кашей через трубочку. Впрочем, он не замедлил с ответом, и удар под ребра практически вышиб из Кита дух. Поняв, что падает, Кит намертво вцепился в мерзкого хмыря и увлек за собой в царство боли и террора.
   Следующие десять минут Виктория наблюдала, как брат и муж, катаясь по полу, мутузят друг друга. В конце концов, она справедливо сочла, что существуют моменты, когда мужчинам стоит предоставить право самим решать ее проблемы, и извлекла всю возможную выгоду из положения, вытряхнув из карманов пиджака старшего брата всю его наличность и кредитки, а у мужа забрав всю его наличность и кредитки, и отправилась по магазинам.
   Вернулась Виктория с покупками и четыре часа спустя. К тому времени все закончилось. Как порой случается, подравшись, мальчишки сходу заделались лучшими друзьями. Они сидели на диване, чуть ли не в обнимку, выпивали, курили сигары и обстоятельно обсуждали грядущую конституционную реформу. Кажется, они оба были разочарованы возвращением яблока раздоров, вторгшимся в их теплую мужскую беседу.
   - Ты быстро, Виктория, - сказал Кит.
   - Меня не было четыре часа!
   - Ты купила мне носки? - спросил Гордон, озаряя все кругом себя сиянием своей ослепительной улыбки.
   - Носки? - переспросила Виктория, ушам не веря. - Я должна покупать тебе носки? Я тебе не прислуга!
   Кит засмеялся и дружелюбно похлопал зятя по плечу.
   - Надо нам как-нибудь вместе поужинать. А зачем тянуть кота за хвост? Прямо завтра и поужинаем. Завтра сможешь? Часов в восемь? Отлично. Сходим в какой-нибудь тихий, приятный ресторанчик. Терри будет рада познакомиться. Пойду, я и без того засиделся, а ведь у вас медовый месяц.
   - Убери с лица это гадкое, скабрезное выражение, - пробрюзжала Виктория, - я ведь твоя родная сестра. И передай своей глупой курице, что она - глупая курица.
   - Уберу и передам, - откликнулся Кит покладисто.
   Чмокнул сестренку в атласную щечку, крепко пожал зятю руку и ушел. Хотя тут же вернулся, чертыхаясь, поскольку забыл часы.
   - Прошу прощения. Видимо, провалы в памяти - штука заразная.
   - Ты уж извини еще разок за трели и тому подобное, - сказал Гордон несколько смущенно.
   - Ерунда. Трели как трели. А почему ты такой кислый?
   - У меня внутри какое-то странное чувство, - пожаловался Гордон, - никак не пойму, что за чувство такое. Наверное, вчерашний свадебный торт. Крем был несвежий, что ли.
   Виктория фыркнула.
   - Ничего удивительного, дубина, ты сожрал четыре куска этого жирного торта...
   Они замолчали, уставясь на Кита, который заливался радостным смехом, застегивая вокруг запястья правой руки ремешок наручных часов.
   - Ты вспомнил что-то смешное, милый? - озадаченно спросила Виктория.
   - Да, вспомнил я... много всякого смешного я вспомнил. Мне знакомо это чувство, но оно вовсе не от торта. Клянусь, я сам сначала думал, что от торта, очень уж вкусный был на моей свадьбе торт... я сам умял четыре куска кряду, никогда не меня так не тянуло на сладкое... а потом я понял, что женат.
  
   - Бедный котеночек, - вздохнула Виктория, когда Кит ушел, еще раз пожелав молодоженам счастья, - мы не только не пригласили моего брата на свадьбу, но куска свадебного торта ему не оставили. Только что тут смешного, ума не приложу.
   - Твой брат имел в виду вовсе не торт. Он хотел сказать, что мы теперь женаты.
   - Как это - женаты?
   - Пока не знаю, но, судя по его смеху, это нечто замечательно хорошее.
   - Куда ты меня тащишь? - деланно запротестовала Виктория, когда муж подхватил ее на руки и понес в декорированную фиалками и розами спальню для новобрачных.
   - Будем играть в нашу любимую игру. В принцессу и свинопаса.
  
   Скоро они вовсю были женаты. Виктория называла мужа деревенским олухом, болваном, мужланом, дураком, кретином, идиотом, тупицей, недоумком, кобелем похотливым и пупсиком. Она никогда не уставала повторять, что со своей громкой фамилией и благородным происхождением могла бы найти в мужья кого-нибудь получше тупой деревенщины из простого народа. Она мигом превратила его уютную холостяцкую берлогу в нечто среднее между будуаром и гардеробной, забив ее шляпками, перчатками и шубками, и понатыкав повсюду капканов и ловушек, которые она жеманно называла антикварными столиками. Она завела кошку и родила сына. Она винила его во всем на свете и постоянно желала знать, где он опять шатался. Она тратила абсолютно все, что он зарабатывал, и, чем больше он зарабатывал, тем больше она тратила.
   Гордон называл жену птенчиком. Он всех женщин без разбору называл птенчиками. Он работал до изнеможения. Он был очень умен, блестяще образован, в совершенстве владел латынью и древнегреческим, постиг все тайны юридической казуистики, но постоянно терял носки и время от времени забывал побриться. Он курил сигары и тушил об антикварные столики. Он никогда не говорил жене правды о том, где был. Он любил их ребенка больше всего на свете. Он открыл окно и вышвырнул туда кошку. Он наивно удивлялся про себя, куда деваются абсолютно все деньги. Впрочем, он ни в чем и никогда ее не упрекал. А еще он прекрасно ладил с ее братом...
   Вот это казалось Виктории по-настоящему загадочным. У них, кажется, не было ровным счетом ничего общего, начиная от происхождения и заканчивая политическими взглядами. Она с трудом представляла, о чем они могут разговаривать. Тем не менее, они разговаривали, и прекрасно ладили, и сделались настоящими друзьями, и ничего не изменилось, когда в жизни их обоих произошли значительные перемены.
   Кит возглавил Корпорацию, а Гордон стал серьезно размышлять о политической карьере. Вскоре ему подвернулся счастливый случай. Кандидат на пост бургомистра столицы Салема, города Санкт-Константин, выдвигавшийся от ПНДП, по приятному совпадению, хороший знакомый Гордона, предложил ему поучаствовать в своей предвыборной кампании. Выборы прошли чрезвычайно успешно. Кандидат стал законно избранным бургомистром, а Гордон - его главным советником.
  
   После переезда какое-то время Гордон с Викторией прожили душа в душу. Гордон вкладывал, как проклятый, а в свободное время охотился на оленей и прочую живность, что водилась в местных живописных лесах. Виктория постепенно обживалась на новом месте. Санкт-Константин оказался не таким заброшенным провинциальным городишкой, как она опасалась. Здесь тоже имелись магазины, салоны, театры и художественные галереи, и она могла продолжать вдоволь тратить денежки, устраивать чаепития, вечеринки и потрясающие приемы.
   Маленький Максимилиан рос здоровым, веселым, живым и счастливым малышом. Он ни в чем не нуждался и жил припеваючи, словно маленький лорд Фаунтлерой. У него была большая-большая детская, много-много игрушек, пони, две няни, гувернер, личный повар, шестеро личных охранников и огромный черный механо, который каждое утро отвозил малыша в частный детский садик. В конце концов, что самое главное, у Макса были любящие папа и мама.
   Словом, все устроилось и шло прекрасно, и шло бы себе и дальше, если бы не увлечение Гордона Истинной Духовностью. Уже к тому времени, как они с Викторией поженились, он всерьез интересовался астрологией, спиритизмом, ясновидением и прочими загадочными оккультными явлениями. Карабкаясь по карьерной лестнице, свое сверхъестественное хобби Гордон не забросил, а, напротив, посвящал ему все больше сил, времени и денег. Вскоре Гордон обзавелся личным астрологом, ясновидящим и духовным наставником, и все это в одном лице, а звали это лицо Чамберсом. Неглупая и чрезвычайно льстивая, эта наемная пифия любовно и заботливо принялась взращивать плевелы, семена которых упали уже на взрыхленную, удобренную и хорошо подготовленную почву, обещая в будущем принести богатые и щедрые плоды. И еще чуть позже, именно с легкой руки Чамберса разразилась первая грандиозная катастрофа в грядущем ряду грандиозных катастроф.
  
   Следовало заметить, что Кит на дух не переваривал Партию Новых Демократических Преобразований. Во-первых, Ланкастеры испокон веков поддерживали консерваторов - семейная традиция, а Ланкастеры блюли и уважали семейные традиции. Во-вторых, последние годы, в речах деятелей ПНДП все чаще и чаще звучало словечко "контрреставрация". Некоторые, например, Верховный Канцлер Монтеррей Милбэнк собственной персоной, сумели научиться выговаривать заковыристое словцо практически без запинки, с особенным тягучим вкусом и смаком.
   Словцо попросту означало то, что налогоплательщики слишком много денег тратят на содержание Двора и прихоти Императора, Гвардию и тому подобный монархический антураж. Разумеется, речь не шла о низложении Императора, или революции, или об оформленном законодательно урезании расходов на монархию, - то была чистой воды популистская болтовня, блеф.
   Тем не менее, пусть и популистская, но болтовня о контрреставрации мучительно резала Киту слух и была одной из немногих вещей, способных по-настоящему и вмиг довести его до белого каления. Ибо Кит был не просто монархистом. Он был монархистом в двадцатом поколении. На протяжении долгих столетий его семья служила опорой Престола. Уж не говоря о том, что по материнской линии Кит доводился монарху троюродным племянником. Да... седьмая вода на киселе... но не тогда, когда речь заходит об императорской фамилии...
   И все же, важнее было другое. Времена настоящего, великолепного, варварского абсолютизма; времена, когда Империей правил единолично Император и горстка его вассалов, среди которых первыми и лучшими, разумеется, были Ланкастеры; времена религиозного, политического и судебного произвола, кровавого подавления мятежей, пышных парадов и публичных казней; эти сладчайшие времена, горчайшие последствия которых жители Империи пожинали до сих пор, миновали не так давно, чтобы Кит порой не испытывал ностальгии.
   Увы, те времена безвозвратно канули в Лету, и на смену приходили другие. На волне перемен Партия Новых Демократических Преобразований заняла на прошлых выборах большинство в нижней Палате Парламента, а Верховным Канцлером стал председатель ПНДП Монтеррей Милбэнк. Свобода слова, совести и печати, увеличение расходов на социальные нужды, широкая поддержка профсоюзов, контрреставрация и так далее - с такой программой демократы и одержали победу на выборах. Другим фактором, обеспечившим им победу, впрочем, была банальная усталость избирателей от холеных, жирных, томных лиц консерваторов на экранах и в газетах.
   С приходом к власти ПНДП пресса стала чуть более свободной в своей стандартной печатной клевете. Милбэнку со скрипом удалось провести несколько неуклюжих социальных реформ. Налоги опять подняли, инфляция как с катушек сорвалась, а профсоюзы окончательно потеряли всякий стыд и страх. К тому же, точно так же, как прежде и консерваторы, депутаты от ПНДП быстро сделались лощеными, томными и жирными, ревностно лоббировали интересы крупных корпораций и вставали все, как один, когда на заседания нижней палаты Парламента заглядывал монарх, государь Константин Шестнадцатый.
   - Контрреставрация, - цедил благой Василевс, с отвращением разглядывая депутатов, причем отчего-то обеих фракций, - в былые времена я бы лично вас всех перевешал на Центральной площади нашей прекрасной столицы, Форта Сибирь. Одного за другим... одного за другим...
   Депутаты краснели, как маленькие девочки, пойманные нянькой за воровством варенья, и тупились, стараясь не глядеть друг на друга. Им было стыдно. И поделом.
   - Урезание расходов на содержание аппарата Отдела Благонадежности? - благодушно усмехался директор Отдела Благонадежности Блэк Холлис, заглядывая на парламентские слушания. - Да вы, никак, тут все, как один, подкуплены явными и тайными врагами Великой Империи? Ничего. Я с вами разберусь. И... одного за другим, одного за другим...
   Глава Священного Трибунала, архиепископ Райт, заглядывая на парламентские слушания, обычно не говорил ничего. Да и что тут можно было сказать? Вот и милосердный пастырь заблудших душ и овец молчал, печально, но красноречиво перебирая четки (которыми, как ходили ужасные слухи, лично душил особо ярых еретиков), и, видимо, возносил небесам молитвы за всех этих нераскаявшихся грешников... прежде чем их... одного за другим... одного за другим...
   - Политика социального умиротворения, - рявкал Кит, вышвыривая из кабинета очередного профсоюзного босса, разжиревшего, как боров, на вышеупомянутой политике, - прости и помилуй их, Боже, ибо не ведают, что творят. Потому что если ведают... тогда я сам... одного за другим... одного за другим...
  
   Итак, одним безмятежным солнечным утром, приехав на работу, их милость несказанно поразился, увидев у главного входа в Копилку сонмы репортеров. Еще больше он поразился, когда представители прессы забросали его вопросами, когда он собирается покинуть ряды Консервативной Партии и вступить в ПНДП, а также, что он думает по поводу грядущих выборов на пост губернатора Салема.
   - Что? Какие выборы? Вы белены объелись?
   Прежде чем Кит далеко не грациозно успел сесть в огромную, вонючую лужу, из недр Копилки выпорхнул лорд Торнтон, первый исполнительный вице-президент "Ланкастер Индастриз", и принял огонь на себя, преданно заслонив лучшего друга и, по совместительству, обожаемого босса, широкой грудью.
   - Ричард, что стряслось? - чуть позже осведомился у него Кит, когда Торнтон, отбившись от прессы, явился в кабинет.
   - Твой зять. Такой, если помнишь, не красавец, но очень симпатичный...
   - Так. И что натворил мой симпатичный зять? Что за ажиотаж?
   Ричард протянул ему миниатюрный черный футляр с пленкой.
   - Вот. Запись девятичасового выпуска вечерних салемских новостей, местное отделение Три-Ви канала ИСТИНА инк. Герр Джерсей и герр Таггерт объявляют о том, что будут баллотироваться от ПНДП на грядущих губернаторских выборах и озвучивают основные постулаты своей предвыборной программы.
   - А?
   Торнтону пришлось повторить, причем дважды. Кит глухо застонал.
   - Что за чертовщина?! Какие выборы?! Нет, нет. Я помню, Гордон мне говорил про какие-то выборы, но ничего говорил о том, что собирается куда-то баллотироваться. И что еще за Таггерт? Впервые слышу.
   - Один из салемских богатых лендлордов, кандидат от Партии Новых Демократических Преобразований на пост губернатора Салема. Твой зять собрался баллотироваться с ним в тандеме, соответственно, на пост первого вице-губернатора. Короче, посмотри, тебе понравится, - пообещал Ричард, с усмешкой загружая пленку в Три-Ви-бокс.
   Кит уставился на экран. Что тут могло понравиться? Зрелище производило гнетущее впечатление... попросту ужасающее.
   Нет, с Гордоном-то как раз все было в полном ажуре. Его честная, открытая, порядочная физиономия смотрелась на экране великолепно. Он прекрасно знал, как держаться перед камерами, у него наличествовал большой опыт публичных выступлений, отлакированный годами успешной адвокатской практики, речь его была гладка, легка, но не легковесна, спокойна и убедительна. Кроме того, он и впрямь был очень симпатичным.
   Зато его соратник Таггерт был поистине ужасен. Во-первых, он был сказочно глуп. Во-вторых, он представлял собой классический образчик обозленного провинциального крестьянина, желающего поднять короля, то есть, Императора Константина, на вилы за непомерные подати. В-третьих, они с Гордоном наперебой толковали о контрреставрации. Гордон понимал хотя бы, о чем идет речь. Бездонно глупый Таггерт совсем ничего не понимал и постоянно и умопомрачительно всерьез путал контрреставрацию то с консумацией, то с конфискацией...
   - Ясно. Все кругом считают, что я обо всем знал и санкционировал эту безумную затею, - простонал Кит, - но я ничего не знал! Пожалуйста, Ричард, скажи мне, что сегодня первое апреля.
   - Нет.
   - День всех святых?
   - Нет.
   - А какой сегодня день?
   - Среда, двадцать первое число.
   - А разве не пятница, тринадцатое?
   - Нет. Извини.
   - Но, может, у тебя были предчувствия, Ричард?
   - Мрачные?
   - Какими же еще бывают предчувствия, как не мрачными.
   - Нет. Я был удивлен не меньше твоего.
   - И что? Что теперь делать?
   - Лучше объясни, для начала, что твой зять вообще там забыл? - поинтересовался Торнтон желчно. - В ПНДП, я имею в виду. Смотри-ка, их с Таггертом предвыборная программа - отреставрированная и отлакированная предвыборная программа консерваторов, не считая нелепых измышлений о социальной ответственности и дешевой трепотни о контрреставрации. Я уж молчу о том, что твой зять весь из себя обаятельный и умный, а либералы не бывают обаятельными, и, тем более, умными. Погляди хоть на Милбэнка.
   Кит поглядел, благо, далеко идти не пришлось. Портрет Верховного Канцлера в золотой рамке висел в его кабинете рядом с портретом Императора Константина Шестнадцатого, и портретами основателей корпорации - лорда Джека и Стефана Торнтона.
   - Вопреки общепринятому мнению, Милбэнк далеко не дурак и вовсе не либерал, просто ему не дают как следует развернуться его же товарищи по Партии, - не согласился Кит, вдоволь налюбовавшись Верховным Канцлером, - вот, например, типичные тупицы, вроде этого Таггерта...
   - И славные, умные ребята вроде твоего зятя, - сказал Ричард умиленно.
   - Да... Гордон вступил в ПНДП вовсе не из идейных соображений, а лишь потому, что счел, что там ему будет легче делать карьеру....
   - Карьеру, говоришь? Ха-ха, ты только послушай, что несет этот деревенский гомункул.
   На экране Таггерт с вдохновенным косноязычием слагал оды хлорелле. Волшебной водоросли, по мнению герра Таггерта, долженствовало сперва кардинально изменить облик Салема, Второе Кольцо, а в перспективе - и всей Империи. Неприхотливая в культивации и возделывании, насыщенная белком, водоросль должна была спасти человечество от голода, поднять сельское хозяйство на новую высоту, а заодно избавить мир от боен и мясоперерабатывающих комбинатов, кои Таггерт патетически именовал "фабриками смерти". Гордон, стыло улыбаясь, с глазами, круглыми, как чайные блюдечки, сидел рядом и обреченно слушал всю эту агрикультурную белиберду.
   - Почему Гордон не заткнет этого Таггерта своим железным кулаком? Это не помогло бы, но ему и нам стало бы чуточку полегче, - промолвил Ричард крайне скептическим тоном.
   - Не знаю я! Говорю же, выключи! Не могу больше этого видеть! - взвыл Кит.
   - Ничего страшного. Когда герр Джерсей со страшным скандалом, свистом и треском провалится на выборах, возьмем его на работу, - сказал Ричард, привычно глядя на Кита с любовью. И жалостью.
   - Кем? Штатным деревенским олухом?
   - Нет. Зачем. Возьмем Гордона в наш юридический отдел. Он, в конце концов, отличный юрист. Ума не приложу, что за черт его дернул заниматься политикой. Политика... это ведь такая грязь.
   Кит закурил. Он знал, что ему ни в жизни не отделаться от этой богопротивной привычки.
   - Да, но кто-то должен разгребать эту грязь.
   Ричард не попытался скрыть своих сомнений.
   - И ты всерьез думаешь, он на это способен? Нет. Кишка тонка. Ты видел, как тряслись его руки. Наверняка сейчас заперся в уборной, и рыдает навзрыд, и бьется головой о стену.
   Кит отправил Ричарда разбираться с репортерами, а сам выкурил сигарету и связался с сестрой.
   - Неужели это правда, милая.
   - Да, к сожалению. Я и сама обо всем узнала из выпуска вечерних новостей. Гордон и этот... как его? Зажиточный крестьянин. Я глазам своим не поверила. Мне пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю. А потом деревенский олух явился домой и заявил мне, что дело верное, потому что его прорицатель предсказал, что они с Таггертом выиграют выборы. А потом мы ужасно поругались, и Гордон взял ружье и пошел на охоту, убивать оленей...
   - Прорицатель? - упавшим голосом переспросил Кит. - Предсказал Гордону, что он выиграет выборы? Что еще за прорицатель?! Какой, к дьяволу, прорицатель?!
   - Такой мерзкий слизняк с маленькими поросячьими глазками. Духовный учитель... или наставник... ясновидящий... астролог... прорицатель... Чамберс... так вот, Гордон обратился к нему за советом, и Чамберс предсказал Гордону победу на выборах.
   - О, Боже. И где сейчас твой муж.
   - Говорю же. Поехал на охоту. Убивать оленей и прочих тварей, что попадутся ему на пути.
  
   На следующий день Кит, кляня всех на свете деревенских олухов, отправился на Салем с экстренным визитом. Через шестнадцать стандартных часов частная Би-яхта их милости приземлилась в главном Би-порту Санкт-Константина. Кит решил не терять времени понапрасну, а сразу отправился в предвыборный штаб Партии Новых Демократических Преобразований. Там он познакомился с Таггертом, который после знакомства и последующей трехминутной беседы совершенно подтвердил первое кошмарное впечатление Кита о нем.
   Зато глава предвыборного штаба оказался весьма толковым, разумным и деятельным джентльменом необычайно респектабельной и располагающей наружности. Звали его Юджин Бенцони, и он уже тридцать лет работал в городской Мэрии, сделав карьеру от стажера на побегушках до солидного и уважаемого главы департамента Технологий, Связи и Коммуникаций. Пятидесятидвухлетний чиновник отлично помнил времена, когда власть консерваторов на Салеме казалась вечной и незыблемой. Но, видимо, всему приходит конец. Смена политических элит ничуть не радовала Бенцони, однако ему пришлось выйти из Консервативной Партии и вступить в ПНДП, дабы сохранить работу при новом губернаторе-демократе.
   - Откровенно говоря, консерваторы были из рук вон плохи, но эти демократы еще хуже. Чего стоит их бесконечная болтовня о контрреставрации. Типичные авантюристы и проходимцы, - горько пожаловался он Киту.
   - Тем не менее, вы решили возглавить предвыборный штаб ПНДП!
   Бенцони потупился и поведал их милости, что сам не понимает, как это все случилось. Он, мол, сидел в своем уютном кабинете, заполнял бланки и формуляры, когда Гордон вломился, пылая своей фантасмагорической затеей по поводу выборов, и...
   - И дальше вы ничего не помните? - догадался Кит.
   - Верно. Ничего.
   Кит покосился на Таггерта, который был занят тем, что по-собачьи лакал воду из фонтанчика с питьевой водой.
   - Где Гордон вообще познакомился с этим Квазимодо?
   Как выяснилось, судьбоносная встреча состоялась на съезде местного отделения Партии Новых Демократических Преобразований, где Таггерт с Гордоном встретились, разговорились и вроде бы понравились друг другу. Вместе сии достойные мужи выпивали, охотились на дичь и играли в бильярд. Вдобавок, будучи главным советником бургомистра, Гордон помог Таггерту обстряпать кое-какие делишки с Мэрией. А взамен Таггерт удостоил Гордона великой чести сопровождать себя в бесславном провале на выборах.
   - Надо полагать, Таггерт не простой фермер, а как это? ах, да, зажиточный крестьянин? - спросил Кит, с трудом давя горький вздох.
   - Изрядно зажиточный, милорд, - отвечал Бенцони. - Владеет двумя сотнями крупных пивоваренных заводов, десятком крупных фермерских хозяйств, винодельнями, табачными и хлопковыми плантациями, а еще у него огромное поместье недалеко от Лас-Абердина, это второй крупнейший город Салема. Пожалуй, миллиардов двадцать у Таггерта наберется.
   - Допустим. Двадцать миллиардов - уже кое-что. Хватит на булавки... и на иголки тоже хватит. Все-таки, зачем зажиточного крестьянина понесло в политику.
   - Говорит, что мечтает изменить жизнь простых людей к лучшему, - ответил Бенцони чопорно, как дворецкий Дживс.
   - Все равно не понимаю, как Гордона угораздило в это вляпаться, хоть тресни!
   - Ну, видите ли, милорд, герр Джерсей был польщен предложением герра Таггерта, но отнюдь не настолько, чтобы принять это предложение всерьез. На всякий случай, так, смеха ради, Гордон обратился за советом к своему ясновидящему... астрологу... Чамберсу.
   - И тот смело предрек эти двум деревенским олухам победу на выборах? - поразился Кит.
   - Да, милорд. Боюсь, именно так и произошло.
   - Скажите-ка, а герр Джерсей не пробовал обратиться к психиа... экзорци... хотя бы к другому ясновидящему, настроенному менее оптимистично касательно исхода выборов? Просто, чтобы сопоставить их мнения по данному вопросу.
   Бенцони грустно сообщил, что и впрямь пытался заставить герра Джерсея обратиться к другому, менее ясновидящему, но, увы, потерпел крах. Ибо Гордон был не только суеверен, а еще и ужасно вспыльчив. Он окончательно взбеленился, обозвал Бенцони разными скверными и обидными словами, а потом взял ружье и отправился. Убивать.
   Кит передернулся. В гневе Гордон был столь непритворно и всерьез ужасен, что, честное слово, с ним побоялся бы иметь дело и разбуженный средь зимней спячки медведь-гризли.
   - Вы сказали, убивать...
   - Оленей, милорд.
   - Бедняжки.
   - Да что вы! Подлые, гнусные, хитрые твари, - сказал Бенцони, негодуя.
   - Но ведь у них такие большие, грустные глаза, - засомневался Кит.
   - Не верьте им. Сплошное притворство и дешевая комедия их грустные глаза, - проговорил Бенцони и сплюнул.
   - А что все-таки за Чамберс? Неужто настоящий ясновидящий? - спросил Кит уныло.
   - Неужели Гордон вам о нем не рассказывал?
   - Отчего же. Рассказывал. Насколько я понял из его рассказов, Гордон от этого типа в полном восторге. Будто бы этот Чамберс прямо волшебник Мерлин какой-то, а Гордон при нем ну точно как король Артур.
   Бенцони перекривился.
   - Видал я этого Мерлина. Ловкий прохиндей, окрутил парня и пичкает по гланды Черно-Белой Магией, Астролябией, и хуже всего, - Истинной Духовностью. С этой, позволите заметить, Истинной Духовностью, эта мразь умудрилась просочиться в Мэрию, там, правда, я подловил его в коридоре, и врезал разок-другой по физиономии... но, кажется, это не слишком помогло.
   - Ладно. У вас имеется смета расходов на эту катастрофу?
   Кит ознакомился с финансовыми документами. Чтение заняло у него десять минут. Теперь надо было пойти и еще разок потолковать по душам с Таггертом. Он подошел, оторвав кандидата в губернаторы Салема от игр с фонтанчиком.
   - Прошу прощения, господин Таггерт, не соблаговолите вы уделить мне пять минут вашего бесценного времени.
   Таггерт выпрямился. Он был бочкообразный, крепко сбитый, краснолицый мужлан лет шестидесяти в скверном пошитом костюме и галстуке боло. Взгляд его, мутный от пшеничной браги, явственно отобразил чувства, кои он питал к монархии и высокой столичной аристократии.
   - Мы ведь уже поговорили с тобой, или нет? Напомни-ка мне, кто ты такой.
   - Я лорд Ланкастер, возможно, вы слышали обо мне, - предположил Кит любезно.
   - Возможно, я слышал о тебе, ты, высокомерный сосунок. Монархический прихвостень!
   Кит дернулся, будто от удара током, но взял себя в руки и поведал, что совсем недавно на него снизошло божественное откровение, и из монархического прихвостня он вдруг взял и превратился в рьяного приверженца демократических ценностей. Таггерт послушал, скрестив руки на груди и щуря левый глаз.
   - Да. У тебя, сынок, проблема. Большая проблема. Божественное откровение, говоришь? Весьма смахивает на шизофрению.
   - Верно. Государь весьма недоволен внезапной переменой моей жизненной позиции. Не будь Его Величество столь благ, добр и мудр, он бы, пожалуй, счел мое чудаковатое поведение актом государственной измены.
   Таггерт хохотнул.
   - Да. Смешно. Мне-то что?
   - А то. Вы все еще хотите выиграть эти выборы и переменить жизнь простых людей к лучшему? Так вот, у вас ничего не выйдет.
   - Потому что ты будешь путаться у меня под ногами, монархический прихвостень?
   - Вовсе нет. Исключительно потому что вы дурак. Невозможный, косноязычный дурак. Водоросль, насыщенная питательным белком! Это ваша голова насыщена вместо мозгов питательным белком!
   Таггерт побагровел. Пусть выглядел он довольно неказисто, его род уходил корнями во времена Свободной Торговой Колонии, и по древности ничуть не уступал лучшим аристократическим родам старой знати. Все же, поневоле его подкупила столь зубодробительная прямота.
   - Ты, должно быть, частенько получаешь по своей аристократической шее, сынок.
   - Случается, - не стал скрывать Кит.
   - И что? Дело того стоит?
   - Иногда.
   - Допустим. Что ты хочешь, сосунок.
   - Все просто, проще некуда. Вы молчите, улыбаетесь и даете герру Джерсею деньги. Гордон произносит речи, улыбается и тратит ваши деньги по своему усмотрению. И тогда...
   - И тогда? - протянул Таггерт настороженно.
   - И тогда, о, чудо, - проговорил Кит воодушевленно, - вы побеждаете на выборах и меняете жизнь простых людей к лучшему. Таких простых людей, собственно... как вы, я и герр Джерсей. Вы следите за моей мыслью?
   - А-а... понятно. Я, вы и он.
   - Прекрасно. Рад, что мы уладили вопрос.
  
   Дружески побеседовав с Таггертом, Кит покинул штаб ПНДП, заехал еще в пару мест, а потом отправился к зятю. Гордон все еще снимал стресс, охотясь на оленей, о чем старшему брату сообщила прелестная Виктория. Сестренка возлежала на диване в гостиной, очаровательная, как одалиска, и томно притворялась, что у нее чудовищная истерика. Кит отнес сестренке чашку ромашкового чая, зашел проведать Макса, пробыл у племянника около часа и вернулся к Виктории.
   - Оленей, значит, убивает? - спросил Кит, передергиваясь. На стенах комнаты висели оленьи головы и смотрели темными глазами.
   - А ты бы предпочел, чтобы мой муж убивал людей? - заинтересовалась Виктория, свежая и лучезарная, как вешнее солнышко.
   - Нет. Просто чучела... глаза у этих тварей...
   - Да, я тоже заметила. Как у твоей жены. Карие и стеклянные.
   Кит расхохотался, потом посерьезнел.
   - Значит, Гордон уволился.
   - Не просто уволился, а устроил жуткий скандал и хлопнул дверью. Бургомистр умолял его остаться едва ли не на коленях, просил не ввязываться в эту авантюру. Все его просили. Когда же Гордон ушел из Мэрии, его попытались переманить консерваторы. Ему предложили возглавить предвыборный штаб Консервативной Партии и пообещали кучу денег и пост в администрации губернатора. Гордон отказался. Он сказал, ему плевать на деньги, а еще он состоит в Партии Новых Демократических Преобразований, и не собирается менять мировоззрение ради наживы. До сих пор я не подозревала, что у него вообще есть какое-то мировоззрение! Думаю, он свихнулся. Потом мы поссорились, он совсем свихнулся, взял ружье и ушел. Все.
   - А что было до того? - хладнокровно спросил Кит.
   - До чего, милый? - уточнила Виктория не менее хладнокровно.
   - Почему наш пупсик вдруг взял, да и свихнулся? - переиначил вопрос Кит.
   - Все очень просто. Гордон - болван, тупица и жалкий неудачник.
   - А, если еще немножко подумать?
   - Потому что прорица...
   - Зайка. Пожалуйста, подумай хорошенько и скажи, что случилось.
   - Ну... я пару раз намекнула пупсику, что мне надоело влачить жалкое существование в этой грязной лачуге...
   Кит огляделся. Лачуга представляла собой роскошную трехэтажную двухэтажную квартиру в центре города, с четырьмя спальнями, бассейном и зимним садом; а еще у Виктории была гардеробная, битком набитая шубками, шляпками и перчатками, обширная коллекция бриллиантов, картин и антиквариата, горничные, повар, портниха, охрана и загородная вилла с садом. Чего тут у нее только не было! Гордону приходилось крутиться, как белка в колесе, чтобы поддерживать непомерно высокие жизненные стандарты, к которым Виктория привыкла с детства и которые принимала, как должное. Поделом ему... и все же.
   - Да. Ты намекнула. И еще его оракул намекнул... а я теперь должен достать из кармана пару-другую миллиардов империалов и вышвырнуть на ветер... впридачу к денежкам этого недоумка Таггерта. А ведь глава нашего салемского филиала уже официально объявил, что на будущих выборах мы поддержим кандидата от консерваторов... который с подавляющим перевесом лидирует согласно всем опросам. Если я сейчас переменю решение и возьмусь поддерживать Гордона, меня не просто обвинят в кумовстве. У меня не просто будут большие проблемы с местными чиновниками и будущим губернатором, и нашим филиалом здесь. Все решат, что я сошел с ума, как Калигула, назначивший сенатором коня. Но в том была язвительность хотя бы и назидание грядущим поколениям, а здесь - сплошное идиотство.
   Виктория чрезвычайно скверно училась в школе, не представляла, кто такой Калигула и, тем более, не знала, что у древнеримского Императора Гая Цезаря, по прозвищу Сапожок, тоже, между прочим, имелась обожаемая младшая сестра, по имени Юлия Друзилла. Виктория поняла только, что старший брат страшно зол. Губы ее задрожали, прекрасные серые глаза наполнились слезами.
   - Почему ты сердишься? Почему на меня? А не на Гордона? И не на Бенцони? Или на Таггерта? Или не на прорица... ясновидя... Чамберса? Это потому, что они мужчины?
   - Я сержусь на них тоже. Только пойми, нельзя безнаказанно пилить мужа...
   - Я не пилила!
   - Прости, но пилила. Как пила. Не переставая. Выпила из Гордона пинту крови, а то и две. Нет, он мне не жаловался, Виктория, но неужели я тебя первый день знаю? Нет. И его я тоже знаю не первый день. Да, он жутко амбициозный. И вечно порет горячку. Сделает... а только потом подумает. Но он отличный парень. Ведь он в лепешку расшибется, лишь бы ты была довольна и счастлива, лишь бы обеспечить тебя и малыша. Ты могла бы ценить это, милая. Хоть немножко. Неужели не понимаешь, что он и ради тебя встрял в это безумие?
   Виктория взмахнула длинными ресницами.
   - Причем тут я? Я тут абсолютно не при чем. Отговори его. Тебя он послушает, милый.
   - Твой муж уволился с работы и ушел, хлопнув дверью. Учинил жуткий переполох. Он суеверный деревенский олух. И, к тому же, у него есть ружье. А теперь я должен его отговорить? Да он и слушать не станет, а пристрелит меня в упор. Кстати, что ты собираешься делать, когда твой муж с треском провалится на выборах.
   Викторию совершенно не тревожила столь печальная и грустная перспектива.
   - А, ерунда. Брошу этого олуха и найду кого-то получше.
   - Что?!
   - А что? Все так поступают, разве нет? Не сердись.
   - Я не сержусь.
   - Но ты сердишься, я вижу.
   - Да, я сержусь, но...
   - Вот видишь, сердишься.
   - Да, если честно, я очень-очень сержусь, но...
   - Терпеть не могу, когда ты на меня сердишься. Это меня убивает. Просто убивает.
   - Виктория!
   - Бедный сердитый котеночек. Какая жалость, что мы с тобой теперь так редко видимся. Не представляешь, как я соскучилась. Ты устал, прямо с дороги. Прими ванну и приляг.
   Для их милости как раз успели подготовить комнату, так что Кит пошел, принял ванну и прилег. Виктория принесла брату рюмочку. И еще две. Угостила необычайно вкусными сэндвичами. Пообещала вечером приготовить сногсшибательный ужин. Прикурила ему сигарету. Раз триста или четыреста попросила не сердиться на нее, и, наконец, получила прощение. Бедный котеночек был обнят, поцелован и разнежился в лучах беззаветного сестринского обожания.
   - Поверишь ли, Виктория, - горько пожаловался он сестренке, - этот зажиточный крестьянин, Таггерт или как его там, обозвал меня монархическим прихвостнем. Как мне было больно и обидно, ты не представляешь.
   - Бедный обиженный котеночек, - посочувствовала старшему брату Виктория, - раньше за такую непочтительность крестьян отводили на конюшню и пороли плетьми.
   - Пороли, а то и вешали прямо на ближайшем дереве, - протянул Кит мечтательно.
   - Вот-вот! А почему сейчас не порют и не вешают, милый?
   - Говорят, настали другие времена, гуманные и просвещенные.
   - Не нравятся мне эти дурацкие времена, милый. Совсем не нравятся.
   Кит чмокнул сестренку в уголок розового, как цветочный бутончик, рта.
   - Когда твой муж вернется?
   - Должен вечером.
   - Хорошо. Я пока вздремну.
  
   Вечером Гордон вернулся с охоты. Он выглядел до жути симпатичным в камуфляже. Он смущенно протянул жене скромный букетик белых полевых цветов. Его сапоги были до голенищ забрызганы грязью. От него пахло кровью, потом, бешеной скачкой и адреналином.
   - Где твои мертвые животные? - опасливо спросила Виктория.
   - Я завез их к таксидермисту.
   Виктория украдкой перевела дух. Раньше Гордон приходил домой с охоты и сваливал трофеи прямо в гостиной на пол, пока она не объяснила мужу, что окровавленные туши мертвых животных не настолько украшают их со вкусом обставленную антиквариатом гостиную, как ему почему-то кажется.
   - Мой брат приехал.
   Гордон покивал и поднялся наверх, оставляя потеки мокрой грязи на безумно дорогих коврах. Против обыкновения, Виктория не сделала мужу ни единого замечания по этому поводу. Наверное, потому что за спиной у него было охотничье ружье. Гордон вошел в комнату и сел, положив ружье на колени. Кит проснулся от грохота тяжелых сапог, сел и посмотрел на зятя.
   - Гордон, ну, что случилось.
   - Ты ведь уже сам со всеми переговорил и все выяснил, как я понимаю.
   - Да. Я заехал в Мэрию и побеседовал с бургомистром. Он согласен взять тебя обратно. Он сказал мне, что считает ужасной ошибкой лишаться столь толкового и компетентного сотрудника вроде тебя оттого, что ты малость увлекся астрологией и в результате капельку вспылил.
   Гордон опустил голову и заворчал, как медведь, случайно забредший в заросли крапивы и чертополоха. Непохоже, чтобы мысль о возвращении на свою прекрасную высокооплачиваемую должность в Мэрии прельщала его. Он уже три года посвятил этой работе, был сыт по горло рутиной, и, вдобавок, искренне считал, что достоин гораздо большего.
   - Не надо было тебе приезжать, - сказал он Киту.
   - Давай я сам буду решать, что мне надо и что не надо.
   - Я в том смысле, что, если ты приехал отговаривать меня...
   - Это нас к чему-нибудь приведет?
   - Нет.
   - Я так и думал. Поэтому решил помочь. Я буду спонсировать твою предвыборную кампанию.
   Гордон непритворно растерялся.
   - Что? Нет. Так дело не пойдет. Я твоих денег не возьму. Минимум, это поставит тебя в неловкое положение...
   Кит махнул рукой, заставив Гордона замолчать.
   - Опомнись! Вот олух деревенский ты! Я уже поставлен в невыносимо идиотское и неловкое положение. Все, кому надо о том знать, прекрасно знают, что ты мой зять, и, в отличие от тебя, не забывают о том ни на секунду. Теперь все считают, что я был в курсе твоей затеи, более того, ее санкционировал. Интересуются, то ли я сошел с ума, то ли затеял ловкую политическую аферу. Что я могу ответить? Как так получилось, что я лег спать опорой священного Престола, а проснулся, о, Господи прости и помилуй, монархическим прихвостнем?
   Гордон расстроился.
   - Да. Это неправильно. Хорошо. Я откажусь от этой...
   - Нет. Не откажешься. Ты пойдешь и выиграешь выборы. Тем более, я уже упросил старину Монтеррея оказать тебе всю возможную поддержку на самом высоком уровне, - прибавил Кит, очень довольный собой.
   - Старину... кого?
   - Верховного Канцлера Милбэнка, твоего, если позволишь, однопартийца. Милбэнк будет несказанно счастлив свалить на Салеме консерваторов и заполучить тут, наконец, своего губернатора.
   После трехдневных блужданий в темном глухом лесу Гордон малость одичал и соображал довольно туго.
   - Но... Милбэнк? Я думал, ты на дух не переносишь этого... прохвоста. Зачем тебе вздумалось ему помогать.
   - Ты ведь учился в школе, и, наверное, слыхал историю о троянском коне.
   - Да, слыхал. И в чем суть.
   - О, Боже, Гордон, не хочу тебя обидеть, но иногда тебе действительно стоит собраться и пользоваться своими мозгами по их прямому назначению.
   В дверях тихонечко появилась Виктория и поглядела на них обоих, кусая губы.
   - Допустим. Старина Монтеррей? Деньги? Только... а, если я не выиграю выборы? - промямлил Гордон, с трудом собравшись с мыслями.
   Кит расцвел от счастья, заулыбался и от избытка теплых чувств так крепко обнял зятя, что слегка придушил.
   - Что ж, тогда с твоей карьерой будет покончено. А моя сестра... она, конечно, не захочет провести остаток жизни в компании жалкого неудачника. Мы оба знаем, Виктория - женщина далеко не такого самоотверженного сорта. Не правда ли, милая? С какой стороны ни глянь, у тебя просто нет выбора. Полагаю на этом вопрос решенным. Детали обсудим позже, когда моя сестра не будет слоняться поблизости, глядя на нас обоих удивленными, прекрасными, невинными глазами.
   - Я не...
   - Прежде чем ты что-нибудь скажешь, глупышка, вспомни, твой муж отлично стреляет, - промолвил Кит, - пристрелит тебя, отвезет к таксидермисту, сделает чучело и украсит им вашу гостиную.
   Виктория ужасно побледнела.
   - К-как? - пролепетала она.
   - А вот так, - отрезал Кит.
   Гордон посмотрел на жену и растрогался.
   - Ах ты, мой птенчик, моя красавица.
  
   - Пупсик, - сказала она и немножечко всплакнула.
   - Прекратите, - взмолился Кит, - ваши соловьиные трели, у меня от них в ушах звенит, и вот-вот кровь пойдет из носа.
   - Прости, милый, - спохватилась Виктория, и щечки ее порозовели, - мы постараемся больше не звенеть в твоих ушах своими трелями. Иди, Гордон, умойся, переоденься и сядем ужинать.
  
   ***
  
   Кит до последнего мгновения не верил, что эта политическая авантюра увенчается успехом. И все же, с тех пор, как Таггерт захлопнулся, дела у демократов на Салеме здорово пошли на лад. Гордон говорил, много и вдохновенно, а Таггерт стоял рядом, держа в руках широкополую шляпу, и молчал. Когда Таггерту все же приходилось говорить, он читал по бумажке заранее написанные Гордоном вдохновенные речи. Читал Таггерт мямля и запинаясь, по складам, но избирателям его безграмотность даже импонировала. Остальное доделали крупные финансовые вливания и поддержка самого Верховного Канцлера.
   Победу свою Гордон и Таггерт встретили в предвыборном штабе. После полуночи, наконец, объявили, что они выиграли - пятьдесят один процент против сорока у консерваторов. Остальные проценты голосов рассредоточились по прочим кандидатам, в том числе, и от Народного Трудового Альянса, который получил чуть больше четырех процентов голосов. Вроде бы очень скромный результат, но и не такой уж плохой, учитывая, что НТА в качестве общеимперской существовала меньше трех лет, а кандидат от нее был зарегистрирован за две недели до начала выборов и, в отличие от двух главных претендентов, не затратил на свою предвыборную кампанию и гроша ломаного.
   Но это уже были частности... пускай и настораживающие. В штабе царило ликование, усталые сотрудники поздравляли друг друга, обнимались и пили шампанское.
   Кит тоже приехал, тоже вкусил общего триумфа и тоже принимал поздравления. То, что он сам считал самой опасной и безнадежной финансовой авантюрой, когда-либо им предпринятой, остальные расценили как блестящий образчик его исключительного делового и политического предвидения. Теперь Кит и вправду мог выдвинуть в сенат коня. Да хоть троянского.
   Размышляя о троянских конях, Кит неспешно дегустировал местные виноградные и пшеничные напитки, когда к их милости подошел Бенцони. За свои старания он тоже получил по заслугам и был назначен главой администрации новоизбранного губернатора. Тот, кстати, занимался любимым делом - ломал питьевой фонтанчик.
   - Не знаете ли, в чем тут дело, господин Бенцони, - спросил Кит, после того, как они обменялись приветствиями, - отчего господин Таггерт так неравнодушен к питьевым фонтанчикам.
   - Может, тайный фетиш? Право, не знаю.
   - Неужели? Все равно. Поздравляю. Не могу поверить, но вам это удалось.
   - И вам, милорд, - почтительно проговорил Бенцони.
   - Благодарю, но вы сильно преувеличиваете мои заслуги в этом деле. К тому же, вы забыли упомянуть ясновидящего. Смотрите-ка, астролог предсказал Гордону победу на выборах, и Гордон выиграл выборы. Занятная штука - ясновидение, не находите, мистер Бенцони?
  
   - Я бы сказал, что это не занятная штука, если позволите, сэр, а целая наука.
   - Гадания на кофейной гуще и внутренностях животных? О, да. Серьезная и точная наука. И, главное, работает... как ее там?
   - Астролябия. Да. Астролябия работает безупречно, сэр.
   - Еще бы. Это ведь целая серьезная наука - облапошение...
   - И закабаление, - закончил Бенцони.
   - За ваше здоровье, - сказал Кит, и они выпили на брудершафт.
   Чуть позже подошла младшая сестренка. Виктория выглядела весьма довольной, хотя капельку смущенной.
   - Спасибо, милый.
   - За что?
   - Ты поддержал пупсика в очень тяжелый для него момент. Дал ему деньги. И, главное, верил в него до конца. Никто не верил, а ты верил. Это так много значит для Гордона. И для меня.
   - Кстати, о деньгах, милая. Возьми. Десять сотен. Ровно столько, сколько ты заплатила провидцу, чтобы он предсказал Гордону невозможную победу на этих ужасных, провальных выборах.
   Прекрасные глаза Виктории широко распахнулись, она лихорадочно огляделась по сторонам, будто выискивая лазейку, куда можно удрать и спрятаться, но Кит остановил сестренку, одной рукой нежно, но крепко ухватив за запястье, а второй, оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не смотрит на них, ловко, будто факир, затолкал банкноты в лиф ее вечернего платья.
   - К-как ты узнал?
   - Да заехал к этому Чамберсу в тот же день, после посещения предвыборного штаба, поболтал с ним чуточку по душам, стукнул разок по мерзкой роже, и он мне все выложил, как на духу.
   - Ой-ой, Никита, - пробормотала Виктория.
   Кит приобнял сестренку и шепнул ей на ушко:
   - Это абсолютно против всех представлений о мужской дружбе, а также здравом смысле и морали, но я иногда по-настоящему восхищаюсь тобой, милая.
   Виктория нежно порозовела ушками. Его восхищение дорогого стоило.
   - Надеюсь, ты теперь довольна? Все-таки притормози немножко, а не то Гордон и впрямь устроит нам контрреставрацию, - Кит подозвал официанта, угостил себя и сестренку тартинками и закончил, прожевав, - что бы он ни понимал под этим на самом деле.
   - Так ты не сердишься? - на всякий случай уточнила Виктория.
   - Ни капельки, - искренне сказал Кит.
   - Никита.
   - Да, солнышко.
   - Может быть, все-таки стоит сказать пупсику, что прорицатель - шарлатан? - спросила Виктория, наблюдая, как муж, усталый и небритый, но очень симпатичный, греется в лучах заслуженной славы, принимая сердечные поздравления, объятия и кружечки пива.
   - Потому что предсказал, что Гордон выиграет выборы, и Гордон их выиграл?
   - Да... ерунда получается, - пробормотала Виктория.
   - Верно, получается. Знаешь, почему? А просто потому, что до некоторых вещей человек должен доходить исключительно своим умом. Своим. А не твоим и не моим. Ничего тут не поделаешь. Давай просто обо всем забудем, милая.
   - Давай, - с облегчением согласилась Виктория.
   - Хочешь потанцевать?
   - Ты меня приглашаешь, милый?
   - Да. Докажем всяким деревенским олухам, что можно танцевать, не отдавливая партнеру ноги.
  
   В конце концов, именно Гордон не по должности, но по сути, стал губернатором Салема. Именно в его руках сосредоточилась реальная власть. Таггерт существовал в качестве довеска к своему вроде бы заместителю. Дело доходило до того, что губернатора далеко не все граждане Салема знали в лицо и по имени, зато вице-губернатора на Салеме (и далеко за его пределами) знали, как раз, напротив, все и каждый, и в лицо, и по имени. И, обращаясь к нему, люди частенько, кто намеренно, из желания польстить, кто совершенно непреднамеренно, забывали о приставке "вице".
   Гордон сперва старательно их поправлял, потом ему надоело. К черту. Заслужил.
   Таггерт злился, ломал питьевые фонтанчики и бранился, но потом и ему надоело. Гордон всегда вел себя с патроном деликатно и любезно, водил по шикарным ресторанам и на канкан, почтительно внимал бредням о питательной водоросли, угощал сигарами и киршвассером. Что еще надо для счастья немолодому уже человеку? Да и дело свое вице-губернатор делал неплохо. Инвестиции на Салем хлынули широкой рекой. Лендлордов утешали разговоры Гордона о контрреставрации, пусть они и понимали, что это всего лишь пустая болтовня. Простой же народ был благодарен вице-губернатору за его рьяную борьбу с коррупцией, мздоимством и преступностью. Гордон также сумел провести несколько толковых и долгожданных реформ в области налогообложения, торговли и промышленности, и социальной сфере.
   В общем, все были счастливы и довольны.
   Все, кроме самого Гордона.
   Ему по-прежнему было мало. Он по-прежнему жаждал куда большего.
   И наступали времена, когда его надеждам было суждено осуществиться.
  
   2.
  
   Двадцать третий век от Рождества Христова ознаменовался двумя эпохальными технологическими прорывами. Открытием во время колонизации Венеры гигантских подземных залежей сверхгорючего вещества Джет. И синтезом синих кристаллических четырехмерных структур, на основе которых была впоследствии разработана кристаллическая фотонная ретрансляторная связь.
   Разработка и внедрение космических кораблей с Джет-двигателями, способных развивать скорость, многократно превышающую скорость света, и усовершенствование КФРС, означали, что человечество могло приступить к исследованию и освоению дальнего космоса, более не замыкаясь в узких границах Солнечной системы.
   Запуск Джет-корабля "Феникс" состоялся 18 октября 2269 года. На борту находилось сто двадцать человек - шестьдесят восемь граждан Объединенной Южной и Северной Америк и пятьдесят два гражданина Демократического Китая, из них четырнадцать женщин. Заветная цель экспедиции лежала на расстоянии пятнадцати световых лет от Земли в созвездии Весов. Это была землеподобная планета, которая будущим поколениям станет известна под именем Эпллтона.
   Первые Джет-корабли представляли необычайно громоздкие конструкции, требующие значительного количества обслуживающего персонала. "Феникс" достигал размеров небольшого островного государства. Его строительство заняло три десятилетия и обошлось американо-китайскому государственному космическому конгломерату в двадцать триллионов золотых амеро. Еще столько же средств было потрачено на подбор, подготовку и тренировку астронавтов. Это не говоря о предшествующих полету "Феникса" годах кропотливых и дорогостоящих научных исследований, снаряжении и отправке десятков автоматических зондов, а также четырех орбитальных спутников связи.
   Путешествие "Феникса" продлилось земной год и обошлось без серьезных происшествий, что само по себе можно было счесть необычайным чудом. Экипаж не питал иллюзий на счет. Они были смертниками - самыми высокооплачиваемыми смертниками в истории. Малейший сбой систем мог привести к их немедленной гибели или к вечному дрейфу "Феникса" в мертвых глубинах космоса.
   И все же, представшее их взорам сокровище стоило любых рисков. Орбита планеты была устойчивой, климат - мягким, ровным и однородным, сила тяжести - чуть больше земной. Две трети поверхности планеты занимал относительно мелкий и теплый пресноводный океан. На двух материках имелось в изобилии прочих водоемов - озер и рек. Океанические водоросли и растения материков в изобилии напитывали атмосферу кислородом. Пробы, взятые автоматическими зондами, свидетельствовали об отсутствии болезнетворных бактерий или инопланетных вирусов. Местные виды моллюсков, ракообразных и рыб вполне годились в пишу человеку, а богатая флора круглый год приносила щедрые и питательные плоды.
   Никому из астронавтов и в голову не могло прийти, что перед ними - великолепно подготовленные и расставленные силки. Типичная мышеловка. Сыром в которой было вещество загадочного происхождения, позже названное усладом-плюс.
   Услад-плюс находился всюду. Буквально - всюду. Микроскопические дозы его были растворены в воде, земле и воздухе, в тканях животных и растений. Но это была крохотная верхушка айсберга. Титанические залежи услада находились на дне океана. Колоссальные розовые жилы месторождений услада уходили на сотни километров вглубь планеты, практически достигая раскаленного ядра Эпллтона. Невероятные подземные запасы услада позже обнаружились в горах, неподалеку от которых приземлился несчастный "Феникс".
   Наличие в атмосфере и воде этого таинственного вещества было зафиксировано еще исследовательскими зондами ОА, но тогда его подлинные свойства остались тайной за семью печатями, и были сделаны выводы, что оно не представляет опасности для людей. Руководствуясь этим сомнительным знанием и не видя видимых препятствий к высадке, капитан "Феникса" тридцатидвухлетняя Джоанна Лавджой приняла роковое решение. Совершив с десяток витков по орбите планеты, "Феникс" на редкость гладко и мягко приземлился на пустынном плоскогорье, в десяти милях от пустынного океанского берега.
   Там же был торжественно водружен флаг Объединенных Америк, а планета столь же торжественно наречена Эпллтоном - в честь Пожизненного Президента Объединенных Америк Карлоса Хаббарда Гольдштейна Эпллтона. Во время церемонии астронавты радовались, как дети. Лишь капитан Лавджой не поддалась общей эйфории. Даже в миг величайшего триумфа, под желто-сиреневыми небесами чужого мира, капитана не на шутку тревожила политическая ситуация на далекой Земле и безопасность родной страны, находящейся в плотном кольце вооруженных до зубов врагов, выжидающих удобного случая, чтобы коварно напасть на миролюбивую Объединенную Америку.
   Чего стоила одна недружественная Пан-Скандинавия, бывшая Европа, на заболоченных задворках которой партизанские отряды гибнущей Франко-Британии безнадежно, но беззаветно храбро, пытались противостоять стальным армадам Священной Ирландии и Социалистической Республики Дания. Дальше на востоке скалил атомные зубы Братский Блок - несокрушимое содружество славянских государств, основной и самый опасный потенциальный противник Объединенных Америк. Еще восточней обитал зверь куда скромней размерами, но не менее злой и опасный - милитаризованная монархическая Япония. А донельзя враждебная Зеленая Лига Джихада, со столицей в Тегеране, объединившая под знаменами Пророка не только арабские страны, но и большинство стран Африки?
   Единственным верным и надежным союзником Объединенных Америк в окончательно спятившем мире являлся могучий демократический капиталистический Китай под руководством Четырех Красных Далай-Лам. Но, если честно, сотрудничество двух великих государств не особенно согревало душу капитана Лавджой. За год полета неизменно вежливые и улыбчивые азиатские лица несколько... набили ей оскомину. Нет, капитан не показывала вида, но ей постоянно мерещилась в их улыбчивости какая-то подспудная, скрытая угроза.
   В самом деле, Джоанна прекрасно понимала, что китайцы - отличные ребята, добрые товарищи, настоящие профессионалы, да и Пожизненный Президент Эпллтон не так давно объявил мироучение Демократического Дао в целом не отклоняющимся от основной линии Партии и регулярно принимал в Нью-Вашингтоне пышные делегации Четырех Красных Далай-лам. И, все-таки, капитана Лавджой не оставляло ощущение, что перед ней, наверное, шпионы, предатели, вредители и враги, а то, чем черт не шутит, тайные диверсанты.
   Ведь именно диверсанты и шпионы были виноваты в том, что Америка переживала далеко не лучшие времена. Особенно тяжко стало с тех пор, как Москва, Тегеран, Копенгаген, Дублин и Токио ввели против Америки строжайшую экономическую блокаду. Вот уже четыре десятилетия страна, так и не сумевшая оправиться от судьбоносных потрясений Победоносной Революции и последствий Объединения, испытывала серьезные и затяжные перебои с топливом, медикаментами и продовольствием - впридачу к нищете, разрухе, повальному, особенно в сельской глубинке, пьянству, ужасающей детской смертности, галопирующей инфляции, безработице, коррупции, эпидемиям и бешеной гонке вооружений, пожирающей без остатка все финансовые и экономические ресурсы.
   Некогда величественные города Зоны Северная Америка превратились в дурно пахнущие помойки, сомнительным украшением которых служили горы трупов контрреволюционеров на центральных площадях. Среди мусора и отбросов копошились бездомные, беженцы и бродяги, седые ветераны Революции и локальных конфликтов. Безногие, безрукие, слепые, кашляющие кровью... человеческие обрубки. По улицам шныряли банды с Юга. Грабили чудом уцелевшие крохотные магазинчики, убивали случайных прохожих, насиловали женщин, похищали детей. Частенько случалось, несчастных хватали и угоняли в рабство, вкалывать на бескрайних плантациях коки, затерянных в Зоне Бразилиа-Колумбия. Поговаривали, в отдаленных южных районах после столетий сна пробудились к жизни древние индейские божества, мстительно требуя крови белых людей и человеческих жертвоприношений. И над всем этим витали радиоактивные облака, приносимые ветром из безжизненных пустошей Зоны Канада, уничтоженной атомными бомбардировками после крупномасштабного антиправительственного восстания.
   Капитану доводилось слышать тихие, пугливые рассказы о том, что когда-то, лет сто или двести тому назад, до Объединения Америк и Революции, жизнь была совсем другой. Вдоволь еды, воды, спиртного, бензина и табака, и все это можно было купить свободно, без карточек или не переплачивая втридорога на черном рынке. Телевизионных каналов были сотни, а не один, как сейчас, бесконечно транслирующий речи Пожизненного Президента, который не постарел ни на мгновение со славного дня Последней Победоносной Революции. Полиция охраняла мирных граждан, а не расстреливала на улицах без суда и следствия, и не отвозила в концлагеря для контрреволюционных элементов. Бандиты сидели в тюрьмах, а не разгуливали по улицам средь бела дня, а сами улицы регулярно чистили и убирали. И нация вымирала от последствий неумеренного переедания и ожирения. А не от голода.
   Лавджой не верила этим россказням, считая их уделом впавших в маразм слюнявых стариков, сопливых паникеров и засланных пропагандистов Братского Блока. Как могло раньше быть лучше? Не могло. Очевидно, все было стократ хуже, ведь именно поэтому и началась Победоносная Революция, к власти пришла Правящая Партия во главе с великим и бессменным Пожизненным Президентом...
   - Давайте теперь поставим наш флаг, - проговорил один из китайцев, отвлекая капитана от ее мыслей.
   - Что?
   Китаец откашлялся, решив, что капитан недостаточно хорошо разобрала его великолепный английский.
   - Флаг нашей славной и могучей родины, Демократического Китая.
   - Здесь есть место лишь для одного флага, - холодно проронила Лавджой, обведя рукой в перчатке гористую местность, поросшую редкой рыжеватой растительностью.
   Китайцы зароптали. Удивление их быстро сменялось озлобленностью, а также сомнениями в компетентности капитана и ее здравом рассудке. Нервы у всех были на пределе. Не могло не сказать чудовищное, нечеловеческое напряжение минувших месяцев. Капитан не стала дожидаться, пока разгорится первый в истории межгалактический скандал. Ей здесь все было ясно и понятно. Она выхватила оружие и недрогнувшей рукой пристрелила трех азиатов в упор, проделав в их герметически закупоренных защитных костюмах аккуратные дырочки, взорвавшиеся фонтанчиками мяса и крови.
   - Кто следующий? - холодно спросила Лавджой.
   Убитых похоронили тут же, закопав в рыхлой земле, которая впитала кровь жадно, будто губка. После чего инцидент был полностью исчерпан, и экипаж приступил к работе.
   Первоначально планировалось, что исследовательские работы уложатся в двадцать семь земных суток, расписанных буквально по секундам. Кажется, все было предусмотрено и распланировано, работы продвигались по графику, на Землю регулярно отправлялись подробные и оптимистичные отчеты... но тут начало твориться что-то непонятное. Сперва оборвалась связь с центром управления. Потом будто с ума посходили надежнейшие, точнейшие приборы, включая бортовые компьютеры "Феникса". Затем обнаружилась серьезная поломка корабля, устранение которой могло занять долгие месяцы...
   Ситуация из плохой быстро становилась критической. Капитан Лавджой пыталась воззвать к благоразумию экипажа, умоляла не поддаваться панике, через слово упоминала Пожизненного Президента и грозила подчиненным немыслимыми карами. Впустую. Астронавты были тренированными, закаленными людьми, прошедшими наистрожайший физический, психологический и идеологический отбор, и все же... они оставались просто людьми. Напуганными, усталыми, растерянными людьми, оказавшимися в чуждой обстановке, за миллионы миллионов миль от Земли... от друзей и семей... и всевидящего ока Пожизненного Президента...
   А здесь цвели незнакомые, но прекрасные, цветы, щебетали на ветках летучие ящерки, в чистых водах плескались аппетитные рыбешки и моллюски, деревья ломились от съедобных плодов и фруктов, а воздух, чистый и свежий, был очень пригоден для дыхания без скафандров и респираторов.
   Попытки капитана вернуть экипажу должный рабочий настрой закончились тем, что ее заперли в рубке "Феникса" рядом с молчащим передатчиком. Избавившись от опеки капитана, астронавты повели себя, как подростки в буйном подпитии на веселой вечеринке. Работы по починке корабля прекратились совершенно. Мужчины и женщины сбросили защитные костюмы и расхаживали нагишом, загорали на пляжах, купались, ели рыбу и сочные фрукты, спали под открытым небом и без стеснения делились самыми сокровенными мыслями. Капитан приходила в ужас от этих разговоров. Мало того, что американцы мере пребывали не в восторге от убийства китайцев, так они еще осмеливались критиковать самого Пожизненного Президента. Те, что пообразованней, особенно, инженеры, вообще заводили разговоры столь откровенно подрывного и контрреволюционного характера, что, окажись они на милой родине, их бы немедля расстреляли. Например, они высказывали вслух крамольные предположения, что никакого Пожизненного Президента не существует. По их мнению, вечно молодой Президент мог быть трехмерной голограммой или человекоподобным роботом.
   Но куда больше этих нелепых фантазий, капитана пугало и коробило то, что ее люди, напрочь утратив представление о приличиях, предавались дикому, непристойному разврату, свальным оргиям и прочим отвратительным бесстыдствам. Притом они совсем не заботились о предохранении или иных мерах предосторожности. Мало того, поскольку самки находились в меньшинстве, самцы устраивали за обладание ими кровавые драки, обыденные для пещерных кроманьонцев, но никак не для высококвалифицированных штурманов, техников, биологов, медиков и инженеров!
   Капитан сидела взаперти в рубке, тщетно надеясь, что случится чудо и передатчик заработает. Она не верила в происходящее. Она ощущала в творящемся кошмаре какую-то еще более кошмарную подоплеку, но не могла представить, какую именно. Ей начали сниться сны, полные миллионами миллионов одинаковых марширующих Пожизненных Президентов. Джоанна хотела застрелиться, но у нее конфисковали оружие. Вообще, экипаж не забывал о капитане. Ей регулярно приносили еду и воду, и раз в день на десять минут выводили на прогулку. С Лавджой не разговаривали, но и не угрожали ей, не давили, будто ждали, что капитан добровольно присоединится к маленькому обществу.
   Из того, что капитан видела и слышала в те дни, можно было заключить, что неведомое действо перешло в новую фазу. Взрыв животной чувственности сошел на нет. Люди обустраивались на новом месте и возводили хижины. Вспомнив об этикете, экипаж соорудил примитивные одежды из коры и листьев, потихоньку налаживал незатейливый быт и запасался продовольствием и запасами воды.
   К удивлению Лавджой, люди выглядели прекрасно, будто отдохнули на лучшем курорте. Все были загорелыми, сытыми и спокойными, никаких болезней, ранений или несчастных случаев, ни единого проявления агрессии или паники, никаких драк и свар. Каждый четко выполнял свою работу, заботясь о выживании маленькой колонии. Главное, с поразительной и беззаботной легкостью все они и думать забыли о родине, о Земле, об экспедиции, о "Фениксе" и о... как там его звали? Карлохабголдэппл...?
   Джоанна не представляла, чем это может быть, но оно воздействовало и на нее. Она давно сняла защитный скафандр, потому что измучилась от дневной жары и спертого воздуха внутри корабля. Запасы воды и пищи с Земли иссякли, и она пила местную воду, ела фрукты и рыбу. Ночами она покидала стальное чрево корабля и жадно глотала свежий, прохладный воздух. Передатчик молчал. Величественный "Феникс" ржавел, трещал и разваливался на части. В какой-то момент капитан Лавджой поняла, что безнадежно сошла с ума. В ее голове поселились призрачные голоса и часами разговаривали друг с другом, игнорируя ее просьбы замолчать, ее слезы и ее дикие крики. Как-то к ней в рубку на огонек заглянул сам Пожизненный Президент Карлос Хаббард Гольдштейн Эпллтон.
   - Спрашивай меня о чем хочешь, Джо, - предложил он радушно.
   Капитан, действительно, давно хотела задать ему вопрос. Один-единственный вопрос.
   - Почему?
   - Почему? - повторил Пожизненный Президент Объединенных Америк и покачал головой. - Не будь дурочкой. Разве нужны причины? Разве для чего-нибудь вообще нужны хоть какие-то причины?
   Что за бессмыслица, подумала Лавджой.
   - Именно, бессмыслица, - согласился Пожизненный Президент и улыбнулся, - я всегда думал, что люди неверно представляют себе ад. Ад - это не моря огня, не вечность страдания... а бессмыслица. Абсолютное, всеобъемлющее, полное, безоговорочное, безысходное отсутствие всякого смысла. Вот что такое настоящий ад. А? Как ты думаешь?
   Она думала, что, как обычно, потрясена величием и мудростью Пожизненного Президента.
   - Ты измучилась, поспи, - сказал он.
   И Джоанна уснула, и проснулась, чувствуя себя спокойной и расслабленной. Голоса замолчали. Она вдруг поняла, как глупо вела себя все это время, сидя взаперти и размышляя о... Америка, Братский Блок, Китай, Джихад, Революция... что вообще означали эти слова?
   Теперь у нее появились другие, куда более насущные, заботы. Достаточно ли у ее народа пищи? Удобно ли они устроились? Каждая ли самка уже была оплодотворена? Не передрались ли самцы? Знал ли ее народ, что те желтые плоды ядовиты, зато из красных можно сварить великолепный пьянящий нектар, а из зеленых - приготовить освежающий утренний напиток сродни... как это называлось на Земле? Кофе?
   Когда грузное алое светило Эпллтона закатилось за горизонт, пылающий закат догорел дотла, и на черном небе зажглись незнакомые звезды, капитан Лавджой навсегда покинула "Феникс". Дыша ровно и размеренно, слыша мерное биение океанских волн о берег, она прошла по узенькой тропке и вышла к поселению.
   Ее ждали. Кругом у большого костра собрался ее народ - бывший экипаж "Феникса". Отчего-то Джоанна совсем не удивилась, увидев среди них убитых ею азиатов. Парни вовсе не выглядели покойниками, а выглядели такими же крепкими и здоровыми, как все остальные, и глаза их, как и у всех остальных, светились в темноте ярким, желтым светом, а тела лоснились густой зеленой шерстью.
   - Приветствуем тебя, Воплощение Матери-Богини, - сказали слаженным хором мужские и женские не-существа.
   Джоанна улыбнулась. Она еще сама совсем не понимала, что это значит, но знала наверняка, что теперь все будет хорошо, лучше не бывает.
   - Да будет так, - сказала она, и взмахнула рукой, и кругом нее поднялась стена белого бездымного пламени.
  
   Связь с Эпллтоном была утеряна навсегда. Из-за резкого ухудшения политической и экономической обстановки американское правительство было не в состоянии отправить туда еще один корабль. Потом грянула Последняя Мировая Война, и загадочная планета и несчастный "Феникс" были надолго и прочно позабыты.
   Но колонисты на Эпллтоне выжили, более того, колония развивалась и росла. Благодаря теплому и устойчивому климату, изобилию пищи и заботливому присмотру Воплощений Матери-богини, самки приносили множество крепких и жизнеспособных детенышей, и поколение не-существ сменялось поколением.
   Услад-плюс продолжал делать свою работу. Под его воздействием потомки астронавтов уже перестали быть людьми, а эволюционировали в иной биологический вид. Продолжительность жизни колонистов немного упала по сравнению со средней продолжительностью жизни человека, зато значительно поднялась рождаемость. Приплод в семь-двенадцать детенышей за местный год, длившийся три четверти земного, стал обычным делом для взрослой, здоровой самки.
   Далеко не все услад-плюсовые мутации были продуктивными и полезными для выживания. За этим внимательно и строго приглядывало Воплощение Матери-Богини, а также ее доверенные жрицы, отбирая из каждого помета самых здоровых, живучих и перспективных детенышей. Изуродованных, больных или мертворожденных жрицы на специальной церемонии приносили в жертву Матери. На самом деле их просто сбрасывали со скалы в океан, где маленькие тела пожирали разнообразные твари.
   Со стороны это могло показаться чудовищной жестокостью, но иного выхода у колонистов просто не было. Познания предков в инженерном деле, биологии, химии и медицине оказались практически бесполезными на чужой планете. Стальные инструменты заржавели и очень быстро погибли вместе с останками "Феникса". У не-существ не имелось настоящих лекарств. Для охоты, строительства домов и возделывания полей приходилось обходиться самыми примитивными приспособлениями. Пищи зачастую не хватало не только для больных, но и для здоровых. Ситуация осложнялась тем, что непредсказуемая услад-плюсовая эволюция работала не избирательно и не щадила никого. Плод или животное, еще вчера съедобное, завтра могло оказаться смертельно ядовитым.
   Невзирая на постоянные опасности и бесчисленные испытания, колония процветала. Не-существа жили причудливой и трудной, но тихой и размеренной, жизнью, растили детей, возделывали поля, сеяли и кормились, не зная ни войн, ни братоубийственных распрей, и возносили хвалы Матери-богине, которая, как верили жители Эпллтона, обитает в горах глубоко под землей, и заботится о своем народе. Никогда и никогда не видел саму Мать-богиню, но она являла им свою реальность и диктовала свою волю через Воплощения. С каждым поколением связь не-существ с человечеством и своей бывшей родиной становилась все более призрачной. Никто уже не помнил, почему всех детенышей мужского пола называют Карлосами, а женского - Джоаннами.
  
   Размеренное существование не-существ нарушило воцарение Черного Триумвирата. Во время так называемой Третьей Экспансии Эпллтон был обнаружен автоматическими кораблями-разведчиками Триумвирата. Судя по всему, Триумвират очень заинтересовался странными колонистами... а также услад-плюсовой эволюцией... и, собственно, самим усладом.
   Не встретив ни малейшего сопротивления, боевые колесницы Триумвирата захватили планету. Стационарные исследовательские модули принялись за изучение Эпллтона. Триумвират похитил три или четыре десятка детенышей не-существ для исследований, но остальных не тронул. Детеныши, впрочем, вскоре были возвращены родителям в целости и сохранности.
   Убедившись, что колонисты не представляют угрозы, Триумвират взялся за строительство шахт для добычи услада. Жители Эпллтона наблюдали за работающими день и ночь машинами, которые действовали столь слаженно и разумно, что могли показаться живыми, одухотворенными существами. В действительности каждой машиной в отдельности и ходом работ в целом руководил Черный Триумвират, находившийся за миллионы миллионов миль, на бывшей Земле, в подземном Дворце Сопричастности.
   Неожиданно работы прекратились.
   Объяснялось это тем, что Триумвират напрямую столкнулся с той же проблемой, которая впоследствии встала и перед властями Империи - именно, услад-плюс надо было кому-то добывать. Казалось, самым простым выходом была полная автоматизация рудников. Если бы не одно "но". Разработка и запуск в производство механизмов, которые хотя бы через три месяца работы в шахтах исправно функционировали, а не превращались в груду бесполезного металла от концентрированных паров услада-плюс, оказалось предприятием неподъемным для Черного Триумвирата.
   Триумвират попытался использовать для добычи услада материал куда менее дорогостоящий - людей, но и тут возникли неодолимые препоны. Буквально за неделю работы в шахтах человеческие существа приходили в полнейшую негодность. От концентрированных услад-плюсовых паров люди заболевали, сходили с ума и умирали. Средства защиты, специальные фильтры и костюмы, не отменяли агонии, а лишь растягивали ее, причем совсем ненадолго, а обходились баснословно дорого и стремительно приходили в негодность. Попытки Триумвирата путем генетических экспериментов повысить устойчивость людей к усладу закончились созданием чудовищных неуправляемых монстров, которых спешно пришлось уничтожить ввиду их необычайной опасности.
   Впустую израсходовав немало умных дорогостоящих машин и человеческого материала, Триумвират призадумался. Очевидно, человеческие жертвы и гибель дорогостоящих машин мало беспокоили его или их, но возможность добывать услад-плюс в промышленных масштабах или хотя бы в достаточном объеме по-прежнему оставалась недостижимой. И весьма заманчивой.
   И тогда Черный Триумвират обратил заинтересованный взгляд на колонию не-существ.
  
   Имперские власти впоследствии не раз упрекали не-существ в коллаборационизме с самым страшным врагом человеческой расы, но что оставалось делать? Как могли не-существа противостоять стальным армадам Триумвирата? Чем сражаться? Когтями и зубами? Палками? Многие из не-существ не осознавали толком, что происходит, принимая машины Триумвирата за странных мутировавших животных.
   К моменту захвата Эпллтона Триумвиратом, четыре столетия спустя после основания, колония насчитывала уже полтора миллиона особей, из них почти две трети составляли молодые самцы, способные работать в шахтах. Но важней было другое - приспособленность их организмов к воздействию услада-плюс. для крепких и здоровых самцов не-существ долгое пребывание под землей, в шахтах, было делом опасным и болезненным, и все же они могли работать, и работать куда эффективней и дольше, чем обычные люди... и машины.
   Вот что требовалось Триумвирату. Не-существа добывали услад-плюс, а взамен Триумвират снабжал колонию строительными материалами для жилищ, необходимыми инструментами, хорошей пищей и медикаментами. Каждый день на протяжении последующих двух столетий черные корабли Триумвирата взмывали в небеса Эпллтона, унося на борту тысячи тонн услада-плюс. Каждый день глубоко под землей в страшных муках от непосильного труда умирали молодые самцы. Но иного выхода не было. Малейшее недовольство жестоко подавлялось.
   Поколение сменялось поколением, Воплощение - Воплощением. Не-существа ждали, кротко, покорно и терпеливо.
   И вот, Триумвират пал.
  
   Казалось бы, с Освобождением и гибелью Сопричаствующей Машины этот ужас должен был прекратиться, но не тут-то было. Об Эпллтоне прознала Империя. Не успели проржаветь брошенные машины Триумвирата, как небеса разверзлись вновь, и на планету высадились имперские корабли.
   Обитатели Эпллтона встретили имперских солдат как освободителей от долгого рабства... и жестоко обманулись. Сам облик колонистов, их образ жизни, поклонение Матери-Богине, убийства детенышей, вызвали у солдат отвращение и омерзение. Кроме того, при создавшейся после Освобождения политической обстановке несчастных колонистов смело можно было назвать предателями за сотрудничество с Триумвиратом, пусть и вынужденное.
   Скорее всего, Империя озаботилась бы навести на Эпллтоне свои порядки или вовсе бы оставила не-существ в покое. Но опять вмешался услад-плюс. Уникальное сырье, обладающее целым спектром интереснейших свойств. Вещество, которое в равной степени могло оказаться полезным, а порой незаменимым, в пищевой индустрии и медицине, в изготовлении различных сложных механизмов и систем. Быстро выяснилось, что, обработанный должным образом, услад-плюс может использоваться для производства наркотических препаратов.
   И Эпллтон был завоеван вновь - на сей раз имперскими войсками. Не-существ, как и во времена Триумвирата, загнали в шахты и заставили трудиться на услад-плюсовых рудниках. Тех, кто не пожелал смириться с новым рабством, безжалостно истребили. За помощь в Освобождении власти передали рудники луизитанскому Синдикату Крайм-О. Однако Синдикат владел и распоряжался этими богатствами не единолично. Добыча услада на каждом этапе самым строгим образом контролировалась сотрудниками Отдела Благонадежности. Одновременно они получили возможность изучать услад-плюсовую эволюцию, а самые интересные экземпляры местной мутировавшей флоры и фауны отправлялись в засекреченные бункеры.
   От рождения до смерти не-существа обитали под постоянным надзором в Гетто, в тесных хижинах, влача жалкое безрадостное существование. Культ Матери-Богини находился под запретом, и не-существам приходилось практиковать свои ритуалы тайно. При рождении их клеймили, будто скот. По достижении десятилетнего возраста самцы становились достаточно взрослыми, чтобы работать в шахтах. От самок требовалось одно - рожать как можно больше жизнеспособных детенышей. Их фертильность подстегивалась искусственно путем инъекций специальных препаратов. Совсем еще юные самки умирали в медицинских бараках, истощенные бесконечными родами. Мужские не-существа гибли, пристрастившись к столь обыденным человеческим порокам как табак, азартные игры и алкоголь.
   Сотрудникам Гетто тоже приходилось несладко. За первые два или три года службы многие обзаводились неизлечимой зависимостью от услада. Они заканчивали жизни опустившимися наркоманами, болели и умирали. Их пожирали местные чудовищные твари и убивали бунтующие не-существа. И, однако это не имело значения, настолько прибыльным бизнесом оставалась добыча услада-плюс.
  
   Четыре столетия почитания и жертвоприношений.
   Два столетия рабства при безмолвной, непостижимой тирании Черного Триумвирата.
   Пять столетий мук и угнетения под стальной пятой Империи.
   Питаясь, набухая и насыщаясь страданием, болью, кровью, алчностью, бесконечными смертями и ненавистью, в бездне под землей, такой темной, что эту тьму не рассеял бы и свет тысяч солнц, оно заворочалось, пробуждаясь от сна, такого долгого, что этого времени хватило бы, чтобы погасить свет тысяч солнц.
   Она услышала... слово, биение, дуновение, вихрь, дыхание, чей-то стон, тихий вопль.
   Зов.
   Круг замыкался.
   Медленно она начала подниматься наверх и выбираться наружу.
  
   3.
  
   От каменных стен с бойницами, окружающих Коммуну неприступным барьером, к городу Мэмфорду вела дорога, которая сперва проходила через густые лиственные леса, а затем тянулась вдоль ухоженных лугов и пастбищ, где весной и летом пировали тучные стада. Зимой дорога становилась практически непроходимой, превращаясь в узенькую, петляющую по-заячьи тропку, и тогда добраться до города можно было лишь пешком или на лошадях.
   За пять столетий с момента основания, из поселения в десяток хижин Мэмфорд превратился в великолепно укрепленный средневековый город, окольцованный крепостными рвами. В глубине города, примерно через три мили от городских ворот, находилась главная площадь. Там высилась ратуша и располагались другие административные здания, включая Зал Совета Коммуны. Здесь же находилась лучшая гостиница города и множество магазинчиков и лавок. Главным украшением площади служили мраморные фонтаны, посвященные трем героям Освобождения: Императору Константину Первому, правителю Свободной Торговой Колонии Францу Максимилиану и лорду Джеку Ланкастеру.
   Фонтаны были не простые. Тот, что со скульптурой Императора Константина Первого, изливался родниковой водой, такой чистой и свежей, что в жаркий день она пьянила не хуже дорогого шампанского. Из полунаклоненного кувшина в руках мраморной фигуры Франца Максимилиана текло розовое масло. Лорда Джека скульптор изваял с бочонком в руках. Стоило отвернуть краник, из бочонка текло терпкое и густое красное вино. Зимой вино подогревалось, туда добавлялись специи, и можно было угощаться отменным глинтвейном.
   Как раз в направлении бочонка и бросал тоскливые взгляды мэр Коммуны Грегори Даймс. Хоть он и оделся по зимнему сезону, но уже успел изрядно закоченеть в ожидании своей юной подруги Люси. Даймс собирался отвести девушку к Колдунье, ибо Дух счел ее достойной принять воспоминание о Финальной Сопричастности - невероятно важный и торжественный момент в жизни каждого луддита. Но, невзирая на важность и торжественность, Люси безбожно опаздывала.
   - Женщины, - бормотал Даймс.
   Не устояв перед искушением, он успел от души угоститься глинтвейном, когда, наконец, появилась Люси в меховой накидке и меховой шапочке, под которую забрала густые, с рыжеватым отливом, волосы. Щеки ее разрумянились от холода, ясные глаза блестели, весь облик дышал здоровьем и невинностью, какую Даймс до сих пор наблюдал лишь в среде этих дикарей-машиноненавистников.
   - Прости, Грегори...
   - Ты опоздала на полтора часа!
   - Да, я немного задержалась в мастерской, зачем же так сердиться?
   Как и прочих луддитов, Люси отличало полнейшее пренебрежение к точному времени. Это не переставало удивлять, а порой и злить Даймса, человека, пришедшего из Вовне, как называли остальную Империю истинные луддиты. Что поделаешь? Выбора не было, приходилось терпеть и мириться. Все-таки, Даймс уже двадцать лет жил в Коммуне, и последние пять исполнял обязанности мэра.
   Луддиты вообще нередко назначали на пост мэра людей, пришедших в Коммуну из Вовне - чисто по прагматическим соображениям. Ибо, несмотря на все усилия, они не могли совершенно отгородиться от внешнего мира, огромного... невероятно опасного.
   Для луддитов история закончилась с падением Черного Триумвирата. Что случилось дальше, их вовсе не касалось. Но представьте изолированное общество, совершенно неосведомленное о титанических переменах, сотрясающих Империю, о смене монархов и Верховных Канцлеров, о новейших технических изобретениях. Людей, не подвластных мощи имперской пропаганды, но и не владеющих информацией. Людей, которые с невероятным трудом понимали современный язык. Людей, которые при малейшем серьезном покушении на их мирок из Вовне оказались бы в сомнительном положении индейских племен, встретившихся лицом к лицу с конкистадорами.
   Именно поэтому на протяжении длительного времени мэром Коммуны избирался человек, пришедший в Коммуну не так давно из Вовне и доказавший преданность идеалам Коммуны. Этот человек должен был служить своего рода посредником между истинными луддитами и имперскими властями, водить дружбу с местными чиновниками и время от времени принимать делегации ученых-этнографов, а также представителей министерства обороны и Отдела Благонадежности.
   Если ученых больше интересовали занятные обычаи луддитов, то военных и сотрудников спецслужб, в основном, занимал таинственный благодетель Коммуны, Дух. Люди из Вовне приходили в Коммуну, но многие и покидали ее, и рассказывали загадочные вещи о не менее загадочном Духе. Будто на Слияниях под водительством Духа луддиты исцелялись от всех болезней или ран; и, будто именно Дух неким образом проводил отбор тех, кому остаться в Коммуне, а кому - нет, и тому подобное.
   И, действительно, в организмах тех, кто провел в Коммуне долгие годы, были обнаружены изменения на биохимическом уровне, делавшие этих людей практически неуязвимыми к вирусам, болезнетворным бактериям и довольно широкому спектру ядов. Они лучше переносили тяжелые травмы и быстрее оправлялись от ранений. Это был научно установленный факт. Прочие чудеса, что вытворял загадочный Дух, выглядели весьма сомнительными и приукрашенными, и все же...
   Произведенные исследования, замеры, а также беседы с местными жителями, насколько было известно Даймсу, не дали четкого объяснения природе Духа и производимых им чудес. В конце концов, специалистами Отдела и министерства обороны был вынесен вердикт, что воздействие так называемого Духа на луддитов объясняется ничем иным, как остаточной радиацией, следствием ядерной бомбардировки, который подвергли планету корабли Свободного Мира, нанося решающий удар по Дворцу Сопричастности, убежищу Черного Триумвирата. Замеры показали, что в пределах Мэмфорда радиационный фон превышает норму в четыре раза. Само Слияние специалисты определили как образец типичного сектантского сеанса массового гипноза, замешанного на всеобщей истерии и употреблении сильных галлюциногенов - тех самых сушеных грибов.
   Луддиты не представляли видимой опасности, однако оставлять их вовсе без присмотра власти не собирались. Раз в стандартный год в Коммуну наведывалась делегация местных чиновников. Обыкновенно эти визиты протекали гладко, без эксцессов.
   Последний подобный визит состоялся прошлой осенью. Тогда в Коммуну наведался, среди прочих, сам губернатор, Шеймас Харт. Все прошло очень хорошо. Высокие гости полюбовались неописуемо красивыми средневековыми постройками, замками и цитаделями, торговыми площадями, узенькими улочками, ремесленными мастерскими, восхитились мраморными фонтанами с водой, розовым маслом и вином, а после сытного ужина переночевали в местной гостинице. Утром произвели необходимые замеры, до смерти пугая луддитов своими дьявольскими, громоздкими, громко стрекочущими, машинами. Потом распили с мэром Даймсом по стаканчику первоклассного вина местного производства и отбыли, прихватив с собой кое-какие безделушки в качестве сувениров.
   Проводив делегацию, Даймс долго смотрел вслед их рокочущим механо, подпрыгивающим на ухабах размытых дождями дорог. Что за слепцы. Но оно и к лучшему. Узнай они, чем на самом деле являлся добренький Дух, хранитель Коммуны, они бы живо угостили местных обитателей парочкой-другой термоядерных боеголовок, а затем потчевали бы друг друга сказочками об остаточной радиации и массовом гипнозе...
   - Грегори?
   - О, извини, я задумался, Люси. Ты готова?
   - Мне немножко страшно.
   - Не бойся. Ты будешь далеко не первой, кто пройдет через Воспоминание о Фатальной Сопричастности.
   - Сейчас я говорю не о Воспоминании... не только о Воспоминании, Грегори. Я говорю о том, что мы все видели во время сеанса Слияния с Духом. Зло. Я видела зло. Мы все его видели. Что это было, Грегори?
   После столь странно и страшно завершившего сеанса Слияния прошло уже несколько недель, но среди жителей Коммуны по-прежнему царили смятение и замешательство. Совет Коммуны только и делал последнее время, что заседал по данному поводу, решая, как именно толковать зловещее видение. И пусть себе толкуют как угодно, подумал Даймс. Он-то понял все правильно. Это был знак.
   - Не знаю, Люси, - сказал Даймс, - я не знаю. Пусть этим занимается Совет. Я всего лишь скромный администратор, да еще и пришелец из Вовне, чужак. Не волнуйся, уверен, Совет все уладит должным образом. У нас с тобой сейчас есть дела поважней.
   Даймс взял девушку за руку, и они направились к общественным конюшням. Оседлав лошадей, они пустились в дорогу. Миновали кузницу, и городскую ратушу, и монетный двор, и ясли, и ткацкие мастерские, где работала Люси. А далее их путь лежал по древней дороге, вымощенной желтым кирпичом.
   Нет, зрение вовсе не подводило Даймса. Дорога и впрямь была вымощена желтым кирпичом. Луддиты не представляли, откуда она здесь взялась. Даймс полагал, что диковинная дорога является чудом уцелевшим свидетельством правления Триумвирата. Или занятным следом других, более ранних эпох истории Лудда, бывшей Земли. Так или иначе, именно желтая дорога вела к дому Колдуньи.
   - Желтый кирпич, и Колдунья, вот занятно, - пробормотал Даймс, - прямо как в старой сказке о путешествии в страну Оз.
   - Я не знаю такой сказки, - сказала Люси.
   - Неудивительно, - сказал Даймс, - была такая книга. Очень старая книга.
   - Я не умею читать.
   Да. Грустно, но Люси не умела читать. И писать тоже. Она ведь жила в мире темного, глухого средневековья, где грамотность была роскошью, причем зачастую никчемной и ненужной.
   - А Вовне все умеют читать и писать, Грегори?
   Даймс хохотнул. Ее невинный вопрос прозвучал неожиданно иронически.
   - Если честно... нет, не думаю. Зато у всех есть Три-Ви-боксы.
   - А что это?
   - Люси, согласно правилам, ты никогда не должна расспрашивать меня о жизни Вовне. Твои соплеменники могут и повесить меня за такие рассказы.
   - Пожалуйста, Грегори, расскажи, пока нас никто не слышит. Хотя бы о... боксах.
   - Три-Ви-боксы... ну... это вроде трехмерных говорящих картинок. Новости, музыка, сплетни, шоу, сериалы, реклама. Три-Ви каналов буквально миллионы. Как местные, так и общеимперские. Мегакорпорация "ИСТИНА инк.", например.
   - А что там есть еще, Грегори? - спросила Люси с внезапным любопытством.
   - Би-магистрали - поразительная штуковина, которая позволяет людям за считанные часы перемещаться из одного уголка Империи в другой. Механо - самодвижущиеся повозки. Спин-передатчики. Кофе-машины, кухонные комбайны, посудомоечные машины. Электричество. Аспирин Эймса. Погодные биокупола. Метеоспутники. Сверхскоростные экспрессы - поезда, способные развивать скорость до двух тысяч миль в час. Лучевое оружие. Плазменные бомбы. Дирижабли. Радио...
   Даймс заметил, что Люси слушает внимательно, но вряд ли в полной мере понимает, о чем он толкует. Для обозначения подавляющего большинства перечисленных им понятий в своеобразном языке луддитов попросту не существовало подходящих терминов. Ему поневоле приходилось пересыпать речь выражениями на уни-глаголице и уни-гаэлике, двух основных современных наречиях Империи. Люси буквально заворожило звучание незнакомых слов. Особенно ее потрясла концепция электричества. Люси долго расспрашивала Даймса, на что это похоже, когда самой глухой ночью светло, как днем.
   - Нам бы не помешало хоть немного этого твоего электричества, - сказала она Даймсу не без грусти.
   - Скоро ты окажешься в мире, где электричества было хоть отбавляй, и сама поймешь, что это было не так уж восхитительно здорово. Давай поторопимся. Мы и без того выбились из графика, а Колдунья страсть как не любит опозданий.
   Вскоре Люси и Даймс оказались на берегу океана и миновали рыбные фермы, где рыбаки проверяли улов в подводных клетях, прервав свое занятие, чтобы поприветствовать мэра и его юную спутницу. Хмурые зимние волны бились о берег. Лошади неслись во весь опор, пока среди снежных дюн не появился приземистый деревянный дом Колдуньи.
   Невольно рисуясь перед молодой подругой, Даймс молодцевато спрыгнул с коня и помог спешиться Люси. Потом они вошли в дом. Старуха ожидала гостей в каменном подвале. После морозного дня там было нестерпимо жарко и душно, сильно пахло кисло-сладкими травами и влажной, червивой землей. В центре пылала жаровня, над которой, вороша угли, склонилась морщинистая, согбенная, дряхлая ведьма. Люси тихо вскрикнула, когда ей показалось, что в складках одеяния старухи копошатся насекомые. Даймс подбадривающе обнял девушку.
   - Не беспокойся. Колдунья не причинит тебе вреда. И помни, я все время буду поблизости, Люси.
   Старуха молча протянула девушке чашу, вырезанную из цельного куска оникса, с мутным бурым снадобьем, которое пахло луком и старыми носками.
   - Фу! Я должна это выпить?
   - Не бойся, - проговорил Даймс, - это снадобье безвредно, оно лишь пробудит в тебе генетическую память, чтобы ты могла Вспомнить.
   Сам он сомневался, что дело здесь в "генетической памяти". Если таковая и существовала, Воспоминание тоже дарил Дух. Снадобье старухи лишь усиливало эффект сопричастности и реальность Воспоминания. Даймс, как и некоторые другие из Вовне, прошел через Воспоминание, а ведь в роду у него точно не могло быть истинных луддитов. Даймс родился в Промышленной Зоне Южная Венеция Техником-Координатором средне-высшего класса BAAA, как и предыдущие двадцать пять поколений его предков, Техников-Координаторов средне-высшего класса BAAA.
   - Господин мэр объяснил тебе, что ты увидишь, дитя? - прошамкала Колдунья.
   - Да.
   - Готова?
   - Да, - пролепетала Люси, чувствуя на плече ободряющую руку Грегори Даймса.
   - Не бойся. Будет больно, но зрелище того стоит...
   Колдунья заставила Люси присесть и выпить свое снадобье. Затем полоснула ладонь Люси острым ножом и то же самое проделала со своей ладонью. Капли их крови смешались и упали в жаровню. Старуха опять что-то забормотала, вороша угли, пока по подвалу не заклубился белый дым, который постепенно густел, становясь плотным и непроницаемым, как театральный занавес. И вдруг Люси стала падать... проваливаясь в...
  
   ***
  
   ФАТАЛИЗМ СОПРИЧАСТНОСТЬ АНТИХАОС
  
   Юная Люси перенеслась в тот судьбоносный отрезок времени, когда Черный Триумвират доживал последние часы. Благодаря чарам Колдуньи она оказалась в сознании Человеко-конструкта по имени К-26786. Его имя одновременно являлось номером Ворма, искусственно созданного кремниевого паразита, вживленного ему в плечо при вылуплении из Соты Детопроизводства.
   Типичный неспециализированный рабочий Ч-конструкт, каким, собственно, и являлся К-26786, представлял собой чудо двух столетий генной инженерии. То есть, уродливого, белого до бесцветности, будто садовый слизень, абсолютно безволосого женоподобного мужчину, неагрессивного, выхолощенного физически, умственно и эмоционально. У него отсутствовал аппендикс, ногти, большая часть зубов, подавляющая часть потовых и слезные железы. Еще у него не было языка. Возможно, чтобы К-26786 не мог все время громко кричать, ощущая, как внутри постоянно растут и развиваются информационные псевдоподии Ворма.
   Будучи размерами не больше ногтя мизинца, Ворм хранил в себе абсолютно всю информацию о своем хозяине, начиная от подробнейшей информации о его ДНК и физическом состоянии, и заканчивая его желаниями, потребностями и устремлениями, заранее тщательно спланированными в Министерстве Фатализма. Ворм являлся не только хранилищем данных, но также обладал способностью напрямую связываться с Соглядатаями, роботами-надсмотрщиками, прикрепленными к каждому жилому и рабочему блоку. От Соглядатаев информация поступала в ближайший куб департамента Антихаоса. Департаменты Антихаоса поставляли данные в основной куб Министерства Антихаоса, а Министерства планет через сеть спутников и орбитальных станций передавали информацию напрямую во Дворец Сопричастности, обитель Триумвирата.
   Подобная система позволяла Триумвирату каждую секунду знать, где находится и чем занимается каждый гражданин в любом уголке его колоссального государства. Часы Сопричастности, проводившиеся дважды в день, утром и вечером, позволяли Триумвирату знать, о чем он думает и что чувствует. Министерство Фатализма определяло не только дату рождения каждого гражданина, но и дату его смерти. Все было просчитано, предопределено, расписано и учтено. При всем желании утаить что-либо, куда-то ускользнуть было невозможно. Да и такого желания просто не могло возникнуть. Был ли К-26786 счастлив? Едва ли. Был ли он несчастлив? Едва ли. Ему было не с чем сравнивать. И нечего. Он был одним из сотен миллионов скромных винтиков Величайшей из Всех Машин, божественно прекрасной, стальной и хромированной, Вселенской Мясорубки.
   Был теплый летний вечер, солнце уже садилось, и высокое небо подернулось оранжево-малиновыми перистыми облаками. После двенадцатичасовой рабочей смены на заводе синтетических концентратов К-26786 возвращался домой. Его томило странное беспокойство. Возможно, это было мрачное предчувствие. А, возможно, его вдруг неясно заворожила красота высокого синего неба, красота, к которой Черный Триумвират не имел ни малейшего отношения. Пульс К-26786 едва заметно участился, давление чуть подскочило, и этого хватило, чтобы Ворм подал сигнал в нужную инстанцию, то есть, Соглядатаю, прикрепленному к жилому блоку, где находилась камера К-26786. Соглядатай немедленно отправил запрос в департамент Антихаоса о выдаче дополнительной дозы Розовой Сомы, в дополнение к той, что регулярно добавлялась его подопечным в пищу. Получив на свой запрос положительный ответ, Соглядатай принялся ожидать робота-посыльного с пакетом.
   К-26786 тем временем направлялся домой, а Люси смотрела по сторонам его глазами. Перед визитом к Колдунье Даймс подробно объяснял девушке, что она увидит, и все же, Люси испытывала настоящий шок.
   Перед ее взором предстал невероятный многоярусный мегаполис, сплошь состоящий из соединенных между собой, плавающих, летающих и парящих в воздухе разнообразных геометрических фигур. Она видела жилые и административные здания (похоже, какие-то учреждения, трудно сказать), полностью построенные из прозрачного пластика. Строения, расставленные в аккуратном шахматном порядке вдоль широких и прямых, как стрела, проспектов, напоминали аквариумы. Очень хорошо было видно, как внутри, в маленьких клетушках, копошатся (Люси не могла подобрать иного слова) Ч-конструкты. Белые, безволосые, уродливые, как слизни. И все - абсолютно голые. Детей она не увидела. Они созревали до взрослого состояния в упрятанных глубоко под землей Сотах Детопроизводства.
   По улицам брели по своим делам другие белые и абсолютно голые Ч-конструкты, а кругом них юрко шныряли серебристые членистоногие механизмы, убирая мусор и натирая до зеркального блеска мраморные плиты мостовых и тротуаров. Еще Люси увидела парящие в воздухе и лениво вращающиеся вокруг своей оси большие кристаллы неправильной формы, мерцающие изнутри мириадами ярких морозных искр. Кристаллы не отбрасывали тени, и К-26786 безразлично прошел сквозь один из них насквозь. Когда солнце закатилось за горизонт, Люси поняла прозаическое предназначение таинственных кристаллов - они служили светильниками, разгоняющими мрак ночи.
   Но многим другим вещам она не могла найти ни малейшего объяснения и не видела в них ни малейшего смысла. Выбежавшая из-за угла пластикового здания собака, с виду - обычная дворняжка, но восьмипалая - откуда здесь взялась собака? Бронзовые кубы на постаментах - памятники? Но, если и так, то кому или чему? Почудилось ли, или она впрямь увидела вынырнувшие из-под мраморных плит сегментированные стальные щупальца, схватившие и уволокшие под землю десяток бредущих домой бессмысленных белых созданий? А что за громадные чаны, полные зеленой жидкости, взобравшись на края которых механические пауки помешивали содержимое чем-то вроде огромных половников? А вот мимо пронеслась стайка стальных стрекоз, сверкая в лучах закатного солнца ажурными крылышками тончайшей работы - куда они торопились? Чем были на самом деле?
   У дверей здания, где жил К-26786, его уже встречал Автономный Соглядатай. Механическая ладонь разжалась, протягивая жильцу две розовые капсулы. К-26786 молча проглотил их, потом вошел в здание, зашел в подъемное устройство и поднялся наверх, в свой жилой отсек.
   Его частное пространство представляло крошечную пластиковую клетушку, где размещалось нечто вроде кухни, кровать, душ и Кабина Сопричастности. К его приходу печь уже разогрела незатейливый ужин - синтетическую рыбу с синтетическим зеленым горошком и ореховые оладьи. В то же время приступили к ужину и все прочие обитатели жилого блока. Ужасающая синхронность их движений потрясала воображение. Трапеза отняла у К-26786 ровно пятнадцать минут. Он ел, очень тщательно пережевывая пищу пеньками зубов, но абсолютно не чувствуя вкуса - ведь вместо языка у него был короткий обрубок. Закончив, он выбросил пластиковую тарелку в пластиковую мусорную корзину. В следующую секунду завыли сирены, возвещая наступление часа Сопричастности.
   Как и тысячи раз прежде, К-26786 вошел в кабину Сопричастности, воткнул вилку кабеля Сопричастности в разъем за ухом, закрыл глаза и погрузился в объятия Сопричаствующей Машины.
   Вместе со своим безмолвным визави, тенью присутствуя на краю его сознания, Люси пережила невероятное блаженство. То было ощущение не только физическое, но и духовное, затронувшее каждую клеточку ее фантомного тела и мозга, каждый мельчайший нерв. Любовь, доверие, тепло, комфорт, сытость, безопасность, удовлетворение. Растянутый во времени красочный взрыв невыразимого удовольствия, всеобъемлющего, поразительного по интенсивности и глубине. К-26786 беззвучно застонал. Люси смущенно поняла, что, должно быть, он испытал оргазм. По мере того, как сеанс Сопричастности подходил к концу, восторг постепенно сменялся тихим, сладостным, удовлетворением и сонливостью...
   В этот миг боевой крейсер "Карающий" под предводительством Джека Ланкастера сбросил на Дворец Сопричастности многотонные ядерные боеголовки.
   Вожди Освобождения прекрасно представляли чудовищные последствия этого шага - но иного выбора не было. В момент Сопричастности Триумвират представлял наиболее уязвимую мишень. В течение пятнадцати минут стандартного сеанса Сопричастности девяносто три процента его гибельной мощи было распределено через мириады щупалец Сопричаствующей Машины. Этих минут объединенным армадам кораблей Свободного Мира хватило, чтобы уничтожить заслон боевых модулей Триумвирата на орбите планеты, взорвать купол силовых полей, защищающих Дворец Сопричастности, и сбросить бомбы.
   Корчась и заживо сгорая в адских муках разрушения, Триумвират распространил свою агонию на миллионы поданных через кабели Сопричастности и Вормы. Но его агония, распыленная на мириады частиц, немедленно возвращалась обратно через кабели и чипы, умножаясь и возрастая в геометрической прогрессии... пока не наступил коллапс.
   В реальном времени процесс гибели Триумвирата едва ли занял несколько миллисекунд, но Люси показалось, будто минула вечность. Боль, которую она испытала, была столь же сверхъестественна, как прежде была упоительна непредставима нежность Сопричаствующей Машины. Даже в обличье бесплотного духа Люси пыталась кричать, пыталась выбраться из капкана нескончаемой пытки. Ее глаза выжгли серной кислотой, ее поджаривали заживо, ее раздробили в кровавое месиво, ее мозг взорвался ошметками серого мяса, ее оголенные нервы сгорели в пламени чистого электричества. Она оглохла, ослепла, онемела, лишилась рассудка, памяти, чувств...
   Но и это закончилось.
   Пришла тьма, а вместе с тьмой пришла тишина.
   Длительное время спустя, может быть, прошли целые часы, К-26786, двигаясь абсолютно машинально, с усилием выдернул изломанными судорогой, непослушными пальцами, кабель из разъема над ухом. Какое-то время он стоял, покачиваясь из стороны в сторону, и в голове его звучала, угасая, прощальная мелодия Финальной Сопричастности.
   Потом, по-прежнему нетвердо держась на ногах, К-26786 покинул Кабину Сопричастности и вышел из своей пластиковой клетушки. Он не представлял, куда идти, главным сейчас было - предпринять хоть что-то, двигаться. Разум его впал в спячку, в дело вступили первобытные рефлексы, запрятанные так глубоко, что туда не смог добраться Черный Триумвират.
   Сквозь прозрачные стены, и полы, и потолки, и повсюду, повсюду... К-26786 мог видеть своих сограждан. Почти все умерли в первые мгновения Фатальной Сопричастности от болевого шока. Немногие выжившие обезумели и корчились в судорогах, навечно привязанные пуповинами кабелей Сопричастности к своему павшему тирану. К-26786 видел их безумные, искаженные страданием лица сквозь футы пластика под ногами и, запрокинув голову, увидел то же - агонию и безумие. Главная, если не единственная причина, по которой К-26876, одному из немногих, удалось пережить взрыв чудовищной боли Фатальной Сопричастности, заключался именно в том, что по счастливой случайности, он предварительно принял сильнейший транквилизатор, многократно смягчивший боль.
   Подъемник не работал, и ему пришлось спускаться по прозрачной пластиковой лестнице. Запах стоял кошмарный. Густо пахло потом, кровью, испражнениями, смертью. К-26786 все сильней завладевал страх. Выйдя на улицу, возле входа в дом он увидел опрокинутого, лежащего недвижно на спине, как дохлое животное, Автономного Соглядатая.
   Поскуливая, К-26876 огляделся по сторонам. Люси, смотрящей его глазами, открылась сама поразительная на свете картина - первые минуты после того, как раз и навсегда оборвались связи, что были стократ сильней и крепче любых родственных уз.
   Далеко на западе, над тянущимися до линии горизонта силуэтами домов и общественных зданий, повисли размытые очертания атомной грибницы. Белые мраморные плиты растрескались, а земля под ними сделалась текучей, как река, и мягкой, будто пуховая подушка. Среди осколков камней и кусков обугленного пластика валялись, разметавшись, серебристые механизмы с задранными вверх и загнутыми под самыми фантастическими углами конечностями.
   К-26876 двигался дальше, и Люси шла вместе с ним, мимо бесконечных рядов пластиковых зданий, заполненных скорчившимися трупами голых, окровавленных Ч-конструктов. И вдруг зазвучала музыка. Уличные динамики, последние две сотни лет возвещавшие воем сирен начало сеансов Сопричастности, загрохотали военными маршами. Потом Люси услышала выстрелы и человеческие голоса, и увидела солдат объединенной армии Свободного Мира. Рассредоточиваясь по улицам, пехотинцы занимали здания и безжалостно расстреливали и добивали прикладами бьющихся в агонии или потерявших рассудок Ч-конструктов.
   К-26786 упорно двигался вперед, так, словно бы ничего странного кругом не происходило. Когда чуть поутих шок, в голове его зазвучало одно из основных наставлений, вбитых в разум при помощи гипнопедии в период его созревания в Соте Детопроизводства. Именно, в случае чрезвычайных ситуаций направляться к зданию ближайшего департамента Фатализма. Теперь черный куб департамента притягивал его, будто магнит. Он знал, что как только доберется туда, все будет в полном порядке. Он знал, там ему помогут. Выдадут еще одну или две розовых таблетки. От этих таблеток всегда становилось так хорошо и спокойно, и хотелось спать.
   Когда еще десять минут спустя К-26786 вышел на площадь перед кубом департамента Фатализма, ночное небо раскалилось добела, и сделалось светло, как днем. На горизонте клубились громадные, маслянистые грозовые облака, подернутые сеткой пурпурных прожилок. Воздух загустел, как вчерашний суп, и ощутимо нагрелся. Очень сильно пахло дымом и горящим пластиком. Где-то в глубинах города начался пожар.
   Огромная, будто сотня Колизеев, площадь обычно пустовала, но не в день Финальной Сопричастности. Именно здесь приземлился "Карающий". С ним прибыли еще семь боевых многопалубных Джет-линкоров, и сейчас из них выгружались батальоны тяжеловооруженных пехотинцев.
   А К-26786, будто одержимый, продолжал двигаться вглубь площади, по-прежнему не замечая вокруг себя ничего необычного. Заточенной в его разуме, Люси приходилось идти вместе с ним. Он поскальзывался и спотыкался, бессознательно хватаясь липкими от пота руками за солдатские мундиры. Казалось само собой разумеющимся, что несчастного не заметят и затопчут в давке, или просто пристрелят эти люди, ликующие, опьяненные великим триумфом, но нет, они расступались и пропускали несчастного. С ним пытались заговорить, но он не отвечал. Кто-то обтер ему лицо и дал напиться. На него набросили какую-то одежду. Когда К-26786 в очередной раз споткнулся, упал и не сумел подняться, его подхватили чьи-то сильные руки, крепко ухватили за плечи и куда-то повели.
   Для К-26786 это ничего не значило, но Люси вся затрепетала. Потому что знала, куда ее ведут, и это стоило того, чтобы пережить адскую муку Фатальной Сопричастности. Ей предстояло увидеть их воочию, во плоти, всех троих, величайших вождей Освобождения: Джека Ланкастера, Франца Максимилиана и государя Константина...
   И первым она увидела Джека, высокого, сероглазого, светловолосого, странно отрешенного в миг величайшей своей победы. Джек был в простом солдатском мундире Священной Ортодоксии. Рядом с ним стоял Франц Максимилиан, Правитель Свободной Торговой Колонии. В отличие от Джека, он был облачен в расшитые золотом и драгоценными камнями пурпурные одежды, которые подчеркивали высочайший статус выдающегося вождя. Правая рука его в алой перчатке перебирала хрустальные четки, а левая - покоилась на эфесе пристегнутой к поясу шпаги. Глаза Франца на усталом, давно небритом лице, сверкали, как две золотые монеты.
   Рука солдата, что привела к ним К-26786, разжалась, и тот, подобно тряпичной кукле, рухнул ничком на все еще теплые от дневного солнца белые камни. Он зажмурился и приоткрыл глаза, когда на него упали грозные тени. Это были Франц и Джек. От их взглядов К-26786 заскулил и обмочился. Франц отпрянул, не в силах сдержать возгласа отвращения.
   - Черт! Что это за тварь такая? У него же нет языка!
   - Полегче, ты пугаешь его до смерти, - сказал Джек. Он тоже малость скривился от исходящего от К-26786 густого амбре, но не отодвинулся, а присел, достал фонарик и стал внимательно разглядывать Ворма, вживленного в плечо несчастного. Блестящая поверхность дохлого кремниевого паразита была испещрена едва различимыми значками.
   - Что там написано? Ты ведь убил уйму времени, изучая эту их клинопись, - сказал Франц.
   - Здесь написано... номер К-26786, пол мужской, низший разнорабочий класса 21, девятнадцати циклов, СД... 414. Соты Детопроизводства? Числа... дата рождения. И запланированной смерти.
   - Низший разнорабочий, - сдавленным эхом повторил Франц, - но ведь для того, чтобы работать на заводе или фабрике, не нужны выдающиеся умственные способности. Где-то могут быть другие. Умные. И способные изъясняться... ну... хотя бы жестами. Чиновники. Генералы. Инженеры. Люди, которые нажимают на кнопки!
   - Возможно, - проговорил Джек ровно, - но нам неизвестно о существовании у Триумвирата системы каст. Бюрократические и административные функции давно выполняли машины. Сколько Ч-конструктов добралось сюда? - спросил он одного из своих адъютантов.
   - Пока он один, сэр.
   Громыхнула молния. Небеса разверзлись, и из них посыпался черный горячий снег - пепел.
   - Снежок пошел, - сказал Джек и коротко рассмеялся, - я вижу. Наш парень, и он совсем один.
   - Сколько граждан было прикреплено к этому департаменту Министерства? - спросил Франц.
   - По данным разведки Ортодоксии, должно быть что-то в районе сорока тысяч, - ответил Джек спокойным, ровным тоном.
   - Сорока тыс... он выжил один из сорока тысяч?! - сказал Франц, сорвавшись на крик.
   - Полегче, Франц, - мягко сказал Джек, - мы предвидели все это.
   - Но... что с остальными? - спросил Франц, разворачиваясь к своим генералам.
   - Или мертвы. Или обезумели. Сопричастность, сэр... те, кому удалось выжить и сохранить рассудок, согласно заложенным в их подсознание директивам, будут собираться у зданий Министерств Антихаоса. Мы отдали на сей счет специальные распоряжения. По мере возможностей, им окажут медицинскую помощь, снабдят пищей, водой и временными жилищами... возможно, эвакуируют... мы... полагаем, генетические изменения все же не столь радикальны... через три-четыре поколения...
   - Что? И так повсюду? - резко перебил Франц.
   - Да, сэр. Более или менее.
   - Что вы имеете в виду.
   - Сейчас мы продолжаем получать сводки, но, по всей видимости, все хуже, чем мы ожидали. Многие крупные мегаполисы совершенно пусты и безлюдны, похоже, они были заброшены несколько десятилетий назад. В других... процесс дошел до стадии крайнего вырождения...
   - Хуже этого? - глухо спросил Франц, кивнув в сторону К-26786.
   - В разы. Нам описывают этих существ... как своего рода... изувеченные неразумные человеческие обрубки.
   Франц Максимилиан не стал уточнять. Быть может, попросту побоялся. Джек, тем временем, опять склонился над К-26786, силясь понять, можно ли в принципе наладить контакт с этим существом. К-26786 тотчас отпрянул, скорчился и заскулил. Он не понимал, что происходит. Ему было холодно и больно. Он впервые в жизни слышал человеческую речь, ибо любящая Сопричаствующая Машина, общаясь со своими поданными, обходилась без слов. Ему было страшно. Он хотел таблетку. Когда ему было плохо, всегда появлялся Соглядатай с таблеткой, и тогда все опять становилось хорошо. Он попытался подползти ближе к черному кубу Министерства, но не сумел, и опять заскулил.
   - Надо отвезти его на корабль, - сказал Джек, вставая, - умыть и накормить.
   Франц Максимилиан брезгливо поддел К-26786 носком сапога.
   - Тьфу! Не думаю, что стоит его трогать. Он может быть болен. Или ранен. Пусть сперва его посмотрят медики. А вот и Константин, - прибавил он, повернув голову и наблюдая, как юный правитель Священной Ортодоксии сходит по трапу корабля.
   Константину едва исполнилось шестнадцать. Он был щуплым, невысоким, и парадный черный мундир с золотыми эполетами смотрелся на нем слишком помпезно, громоздко и как-то театрально. Русые его волосы слиплись от испарины, серо-зеленые глаза были блеклыми, вылинявшими. Он остановился и пошатнулся.
   - Джек...
   - Да.
   - Джек, сейчас мы отовсюду получаем донесения, - сказал Константин срывающимся голосом.
   - Да.
   - Все закончилось, Триумвират пал... но... повсюду хаос... потери среди мирного населения ужасающие. И... они не... оказывают нам сопротивления. Ни малейшего. Я не понимаю... их войска. У них должны быть войска... армия...
   Франц Максимилиан страшно оскалил зубы и захохотал. Джек молча взял Константина за подбородок и заставил посмотреть на К-26786. Константин долго не мог взять в толк, что, собственно, перед ним такое, а, когда понял, страшно переменился в царственном лице.
   - Почему он...? Оно... так странно... так ужасно... пахнет. Оно... умственно недоразвитое? Почему оно молчит? Оно... они все так кошмарно выглядят?
   Джек промолчал. Константин закрыл лицо руками и зарыдал навзрыд.
   - Вот почему. Они не могли... были не в состоянии... нам сопротивляться...
   - Что?
   - О, Господи, мы просто пришли и убили их всех, мы просто взяли и убили тысячи, сотни тысяч, миллионы людей, мы просто взяли и убили этих несчастных, беззащитных людей, а они не могли оказать нам никакого сопротивления... ни малейшего... сопротивления...
   Его плач перешел в крик.
   - Ты во всем виноват! Жадный, беспринципный торгаш... проходимец... авантюрист! Вкрался в доверие моему отцу, оболванил его сказками о великой Империи, которую вы создадите после того, как покончите с Триумвиратом... и ты, Франц... вы друг друга стоите... ты постоянно твердил, что уничтожения Триумвирата хочет сам Бог. Но кем ты был все это время, чтобы говорить от имени Бога? Неужели Бог может желать смерти миллионам невинных людей? Ты говорил, мы здесь, чтобы даровать этим людям свободу! Но вместо того мы их убили! Убили!
   Без особого почтения Джек схватил своего будущего Императора за грудки и тряханул.
   - Щенок паршивый... уймись. Мы начали это великое дело давно... еще с твоим отцом. И ради этого великого дела твоему отцу пришлось пойти на великие жертвы, заключить мирное соглашение со Свободной Торговой Колонией, согласиться на сделку с этими свиньями из Синдиката. Нам требовались деньги. Нам требовались корабли. Нам требовались войска и оружие. Твой отец, я, Франц, многие другие люди работали в поте лица долгими годами. Мы рассматривали десятки, если не сотни, вариантов действий. Этот был наилучшим. Ты прекрасно знаешь об этом. И скажу тебе, сейчас наступил момент, когда нам надо взять себя в руки, вспомнить, что мы люди, да, люди, настоящие люди, а не человеч... человеческие обрубки, и сделать все возможное и невозможное, чтобы хоть как-то привести это дерьмо... в порядок.
   Франц Максимилиан дотронулся до плеча заплаканного правителя Ортодоксии.
   - Константин, и впрямь, вам давно пора вырасти и перестать молоть разный напыщенный вздор. Не мы убили этих людей. И не Бог. Их убил Черный Триумвират и обезумевшие лидеры Федерации, некогда положившие начало этой сумасшедшей системе. И, поверьте, если бы мы не добрались до них, они бы добрались до нас, поработили и превратили в то, что ты сейчас видишь перед собой. Ты бы хотел этого, глупый ты, слабовольный, мальчишка. Ответь.
   Константин молчал, раздавленный их безоговорочной правотой.
   - Но ты, Джек..., - проговорил он еле слышно, - ты со своими разглагольствованиями о новой, великой, несокрушимой Империи, скажи мне одно - ты это всерьез?
   В лице Джека промелькнула какая-то слабость. Он прикрыл глаза, потому что дым, и гарь, и запах плавящегося пластика, и марево, и черный снег, падающий с небес, и грохот солдатских сапог, и выстрелы, и беззвучные крики, безутешные мольбы о помощи. Но миг слабости быстро миновал, и он вновь превратился в одержимого своей великой мечтой об Империи.
  
   - Дай мне немного времени, и сам увидишь, - сказал он.
   Потом он поглядел на К-26786.
   - Несчастное создание. Пойдем.
   Джек решительно поднял на ноги белое, окровавленное, истерзанное, покрытое подсыхающей коркой рвоты и крови существо, которое смотрело на них непонимающим, стеклянным взглядом. Люси увидела, что Джеку стоило огромных трудов не отшатнуться, не сморщить нос и не отвести глаз, но он совладал с собой.
   - Ничего, друг. Все закончилось. Наконец-то, все закончилось.
   Его рука с силой вцепилась в плечо К-26786 и вырвала из его плоти кремниевого паразита. Швырнув окровавленную пластинку на землю, Джек наступил на нее каблуком сапога, потом снял китель, набросил К-26786 на плечи, и повел его внутрь "Карающего".
   - Ничего, - повторил Джек, - мы попробуем. Мы начнем все сначала... мы все... начнем все сначала.
   Видение стало меркнуть и таять, и Люси начала подниматься вверх, возвращаясь к реальности, где...
  
   4.
  
   Шарлотта никому не рассказала, что пыталась покончить с собой. Да и некому было ей поверять свои горести. Родители ее умерли, когда она была еще совсем крошкой. Тетка, которая вырастила и воспитала бедную сиротку, скончалась от сердечного приступа вскоре после того, как Шарлотте исполнилось семнадцать. Братьев или сестер, равно как и других родственников, у нее не имелось. Равно, как и близких подруг. Следовало признать, она вообще не слишком хорошо сходилась с людьми. С двумя другими девушками, которые работали в цветочном магазине, у Шарлотты были хорошие отношения, но изливать им душу она бы не решилась. Муж ушел, а позволить себе дорогого психоаналитика она не могла. Да и если бы могла, что бы она ему сказала.
   - Я не знаю, почему я хотела покончить с собой, не знаю, не представляю, почему.
   Скорей всего, потратив годы и тысячи империалов, они бы докопались до истока ее суицидальных наклонностей, но у Шарлотты не было времени. И, как уже упоминалось, финансовых средств. Но, раз она не умерла, надо было продолжать жить. И работать.
  
   Через неделю Либер опять отправил ее в галерею к леди Милфорд. В два часа пополудни Шарлотта припарковала свой фургончик на подземной парковке. Когда она подошла к подножию величайшего здания Империи, то услышала высоко над головой пронзительный свист. Невольно замедлив шаг, она запрокинула голову. Левый бок здания, словно корсет талию красавицы, оплетали башенные строительные леса. Наверху вовсю кипели какие-то работы, но монтажники в фирменных спецовках Корпорации все же находили свободную минутку, чтобы заигрывать с проходящими мимо красотками. Завидев Шарлотту, они радостно заулюлюкали и помахали ей, почти польстив своим жеребячьим энтузиазмом.
   - Эй, цыпочка! Какие ножки! Прошвырнемся вечерком?
   С ума сойти. Куда ни плюнь, липучие, приставучие идиоты. Возможно, ей и впрямь было бы лучше умереть. С такими мрачными мыслями Шарлотта вошла в Копилку. При виде леди Милфорд настроение ее далеко не улучшилось. Судя по блестящим глазам и румяным щекам, Серафина уже успела накачаться Мыслераспылителем.
   - Здравствуй, как там тебя...
   - Шарлотта.
   - Конечно, я помню.
   - Спасибо, леди Милфорд, я принесла вам наши новые цветочные каталоги.
   - Каталоги? А там есть картинки? - спросила Серафина слегка испуганно.
   - Красивые цветные картинки, леди Милфорд, разумеется.
   - Здорово, а то я без картинок ничего не соображаю. А шрифт крупный? Ненавижу читать. Нет, ты мне лучше сама все покажи и объясни. Ой, моя бедная голова. Все из-за этого шума. Наверное, когда ты шла сюда, ты видела эти странные высокие штуки вокруг здания.
   - Строительные леса?
   Серафина надулась и поведала Шарлотте, что этот шум и строительное безобразие продолжается уже почти неделю, из-за чего у нее постоянно раскалывается голова, и пару раз пошла кровь носом. Нет, она не знает, с чем это связано. Папулечка пытался объяснить ей за завтраком, но она пропустила его объяснения мимо ушей. Ее куда больше волновало, что папулечка завел себе любовницу, в дополнение к тем двум, что у него уже имелись. Впрочем, Серафина тотчас забыла и о муже, и о его гареме, и уткнулась в цветочный каталог.
   - А где мой? - наконец, спросила она Шарлотту недовольным тоном.
   - Ваш что, простите?
   - Мой снимок. Я полагаю, мой снимок должен быть в каталоге, не правда ли.
   - Простите... ваш снимок? Но это цветочный каталог нашего магазина, леди Милфорд.
   - И в чем же дело? - недовольно спросила Серафина, решительно не понимая, отчего бы ее шикарному снимку не разместиться в цветочном каталоге.
   - Дело в том...
   - Да в чем же?
   - Да... пожалуй... вы правы... это прекрасная идея, - промямлила Шарлотта.
   У Серафины оказалось под рукой несколько ее глянцевых снимков в шикарных нарядах и с болонками на руках, но все показались ей неподходящими, так что она решила съездить домой и подобрать парочку.
   - Много времени это не займет, час или два.
   - Хорошо, леди Милфорд, в следующий раз я с огромным удовольствием...
   - Но я не могу оставить галерею без присмотра, - сказала Серафина и поглядела на Шарлотту вопросительно. Впрочем, вопросительно - не то слово. Скорее, повелительно.
   - Вы хотите, чтобы я осталась и присмотрела за галереей, пока вы съездите домой за снимками? О, черт. С кем я разговариваю? Она уже ушла!
   Шарлотта была в ужасе. На этой неделе ей предстояло обслужить еще две пышные свадьбы, что означало утомительные часы общения с истеричными, плаксивыми, капризными невестами. Она должна была вернуться в магазин. О, Боже!
   Через полтора часа Шарлотта имела возможность убедиться, что управляться с престижной художественной галереей вовсе не такой уж тяжкий труд. Она сумела продать восемь фарфоровых безделушек и одну ужасную абстрактную картину. Положила деньги в кассу. Полила цветы в кабинете Серафины. Потом ощутила сильный голод и заглянула в холодильничек леди Милфорд, персиково-розовый, как сама хозяйка. На полках томились шесть упаковок зеленого салата и девять или десять бутылок минеральной воды. Достаточно, чтобы утолить голод выводка кроликов, но для людей эта пища не годилась.
   - Вот влипла!
   Вздохнув, Шарлотта присела в кресло, достала зеркальце и подкрасила ресницы. С досады и от скуки взяла журнал, валявшийся на столе. К ее удивлению, оказалось, что это толстый, солидный, финансовый журнал, который так и назывался - "Финансист". От нечего делать Шарлотта пролистала несколько страниц, надеясь разыскать кроссворд, но вместо того обнаружила большую, на целый разворот, статью о лорде Ланкастере. Вряд ли это чтение могло оказаться занимательным. И все же. Он спас ей жизнь...
   Журнал поведал ей, что лорду Ланкастеру тридцать один год, из которых десять он счастливо женат на Терезе Джемме Франческе, леди Ланкастер, в девичестве Майерс, четвертой из пяти дочерей благородного лорда Киллиана Риза-Майерса, владельца сталелитейной империи Ризов-Майерсов. Детей у супругов нет. Леди Ланкастер увлеченно занимается благотворительностью. Вот и все, что было сказано о бедняжке.
   К сиятельной особе лорда Ланкастера журнал отнесся с куда большим вниманием. Детство он провел в ужасно привилегированной закрытой частной школе, которую закончил с отличием, следом поступил в ужасно престижный бизнес-колледж, который тоже закончил с отличием. Достиг всевозможных высот в поло. Шарлотта не представляла, что это за вид спорта, но звучало внушительно. В девятнадцать занял должность первого исполнительного вице-президента корпорации. В двадцать восемь лет после трагической гибели отца возглавил "Ланкастер Индастриз". Перечень его заслуг, наград и достижений был крайне внушителен. Состоит в Консервативной Партии. Любитель оперы. Известный меценат и филантроп...
   - Филантроп, хи-хи, надо же, филантроп, вот умора, филантроп...
   - Добрый день.
   Смех застрял в горле. До сих пор ей казалось, что подобные вещи случаются только в водевилях. Или в древнегреческих трагедиях. Фатум, злой рок, бог из машины, скалящиеся Эринии. С перепугу Шарлотта утратила равновесие и свалилась под письменный стол в обнимку с финансовым журналом.
   - Что с вами? Вы не ушиблись?
   Из-под стола Шарлотта разглядела немножко его темно-синих, отлично выглаженных, брюк и ботинки. Надменные, высокомерные, элегантные ботинки из дорогущей, мягкой, тонкой кожи. Возможно, человечьей.
   - Должно быть, вы меня не помните...
   - Нет, помню, - откликнулась Шарлотта из-под стола.
   - Вы себя хорошо чувствуете, миссис Лэнгдон? Успокойте меня.
   - Д-да.
   Ботинки начали перекатываться с носка на пятки.
   - Что-то потеряли?
   - Накладные ресницы отклеились. Вы, знаете, наверное, как это бывает...?
   - Нет. Не знаю. Кстати, филантроп - это совсем не то, что вы подумали. Пончики любите?
   Ее рот наполнился голодными слюнками.
   - А с чем?
   - С шоколадной глазурью и яблочным мармеладом. Еще горячие.
   - Я на работе, - спохватившись, с достоинством ответила Шарлотта из-под стола.
   Ботинки щелкнули каблуками.
   - Я ведь не выпить вам предлагаю.
   Какая жалость. Она бы сейчас с удовольствием выпила. Ботинки исчезли из поля ее зрения и объявились рядом. Шарлотта запрокинула голову и увидела их милость с пакетом, источающим головокружительные ароматы свежей сдобы.
   - Знаете... кажется, вы обещали прекратить меня преследовать.
   - Преследовать? Побойтесь Бога. Я просто случайно проходил мимо. Дай, думаю, зайду. И зашел. А здесь вы.
   - И пончики вы тоже с собой случайно прихватили? - подозрительно поинтересовалась Шарлотт у известного филантропа, но тот в ответ смерил ее таким ледяным взглядом, что у нее мигом отпала охота задавать дурацкие вопросы. Он молча протянул ей руку и помог подняться. На мгновение они оказались слишком близко друг от друга, но он тотчас отпрянул, соблюдая дистанцию, причем так грациозно, словно проделывал балетное па. Шарлотта некстати подумала, что он наверняка отлично танцует. Конечно. Аристократов долгими годами обучают танцам в привилегированных закрытых школах. Вальсам. И кадрилям.
   - Вы танцуете? - вырвалось у нее помимо воли.
   Лорд Ланкастер поднял бровь.
   - А вы меня приглашаете?
   Шарлотта решила помолчать. Так, разнообразия ради. Посмотреть, что получится. Получилось то, что через две минуты она уже уплетала за обе щеки пончики, запивая кофе в стаканчике, который он тоже совершенно случайно прихватил с собой. Кофе был крепкий, сладкий, горячий, с восхитительной пышной молочной пенкой.
   - Спасибо.
   - Не за что. Ну, что опять случилось? Хорошо, не отвечайте. Я сам скажу. Вы связались с чокнутой наркоманкой и вынуждены терпеть ее безумные прихоти. Возможно, вам стоит намекнуть Серафине, что вы не ее частная прислуга.
   - Возможно, я намекну... а потом мистер Либер намекнет мне... что я уволена. Вы этого хотите?
   По его лицу было понятно, что он хочет далеко не этого, а совсем другого.
   - Давайте я покажу вам кое-что.
   - Если это не что-то предосудительное...
   Лорд Ланкастер усмехнулся, порылся по карманам, достал упаковку мятных пастилок.
   - Вот. Откройте окно и бросьте это туда. Вниз.
   Шарлотта поглядела на их милость в полнейшем недоумении.
   - Просто сделайте так, как я прошу, хорошо?
   Шарлотта неуверенно поднялась, открыла окно и опять недоверчиво посмотрела на него.
   - Бросить вниз пастилки, да?
   - Я что, изъясняюсь на каком-то непонятном для вас языке?
   - Вы такой суровый, сэр, я трепещу, - сказала Шарлотта, сама до крайности удивившись своему игривому тону.
   - Ха-ха. Трепещете. Правильно делаете. Бросайте, - сказал он нетерпеливо.
   Шарлотта разжала пальцы и тут поняла, что он имел в виду. Коробка с пастилками, вместо того, чтобы рухнуть вниз, надолго застыла в воздухе. Потом стала медленно и плавно, подобно невесомому птичьему перышку, опускаться вниз, постепенно исчезая из вида.
   На специальных манекенах, точнейшим имитирующих человеческое тело и увешенных разнообразными датчиками, действие генераторов выглядело стократ куда более впечатляющим. Прошлой ночью их выбрасывали из окон на разных этажах, настраивая сложнейшую систему с тем, чтобы учесть направление ветра и еще множество прочих составляющих.
   - Ух. Что это? - спросила Шарлотта завороженно.
   - Слышали когда-нибудь об антигравитации?
   - Эээ... что-то противоположное закону притяжения?
   - Да. Что-то. Только в данном случае это не совсем то. Антигравитационные генераторы... собственно, они так называются исключительно для удобства восприятия. Скорее, следовало назвать их нейтрализаторами гравитационного поля узкого, временного и ограниченного воздействия, но это звучит не так красочно и чересчур длинно. Так вот, генераторы распространяют особые лучи, которые являются своего рода волновыми амортизаторами, то есть значительно тормозят и смягчают возможное падение с высоты какого-нибудь тела. Человеческого, к примеру. Закройте окно. Отойдите. Пожалуйста. И сядьте. Вот так. Благодарю вас.
   - А. Я поняла. Самоубийцы... падают не быстро, а медленно? - осенило Шарлотту.
   Его глаза холодно блеснули, как две далекие звезды.
   - Правильно. Медленно и плавно. Поднимаются на ноги и убираются домой. Или куда там они собирались отправиться после своего полета. Не стану врать, и генераторы далеко не панацея. Падать все равно будет больно и неприятно, особенно, с верхних этажей. Покалечиться можно сильно, вплоть до пожизненной инвалидности, но разбиться насмерть больше будет невозможно. Надеюсь, это отвадит любителей летать без крыльев. Хотя я бы предпочел, чтобы они вовсе отказались от этой нелепой затеи. Как и вы.
   - Я обещала...
   - Хорошо. Теперь я смогу, наконец, уделять время своим прямым обязанностям.
   - Значит... здесь такое часто бывает, да?
   - К сожалению. Случается. Вы были далеко не первой. Хотя, надеюсь, последней.
   - Не понимаю... вам ведь ни чуточки не жаль этих людей...
   - Нет, не жаль. Я думаю, что эти самоубийцы - идиоты. Ничего личного, миссис Лэнгдон. А есть еще другие идиоты, зеваки, которые собираются кружком поглазеть на очередной труп. А другие идиоты - журналисты - пишут об этом в газетах. И есть еще один сорт идиотов, которые приезжают сюда поглазеть на здание, где сводят счеты со своей постылой жизнью... всякие идиоты. Потому что, видите ли, некоторых людей притягивает все трагическое. Некоторые люди всерьез считают, трагическое - это как пьеса Вилли Шекспира. Или отличный рекламный трюк - вроде замка с привидениями.
   Шарлотта притихла.
   - А вы так не думаете?
   - Нет. Потому что люблю это здание. И люблю совсем не потому, что на нем написано мое имя. Копилка - настоящее произведение искусства. Когда вы смотрите на нее, вы не понимаете до конца, какое это чудо. Копилка - подлинный шедевр, с какой точки зрения ни глянь. Архитектурный. Инженерный. Одна система коммуникаций чего стоит. Она идеально функциональна и притом прекрасна, вся, до малейшей мелочи, начиная от фундамента и заканчивая смотровыми площадками и вентиляционными шахтами. И мне больно осознавать, что какие-то идиоты... простите, миссис Лэнгдон - ничего личного, я знаю, вы не такая... что несчастные... идиоты считают, будто Копилка - подходящее место, чтобы сводить счеты с жизнью. Ради Бога, она была не для того построена. Это здание было создано, чтобы служить людям, чтобы вдохновлять их, но не затем, чтобы ее использовали в качестве... трамплина в вечность.
   От него полетели снопы искр, когда он заговорил о Копилке. Шарлотту ошарашила его страсть. Оставалось надеяться, лорд Ланкастер пылает страстью не только к архитектурным сооружениям. Хотя ей-то что за дело.
   - Да, Копил... Деловой Центр... просто обалденный...
   - Какой?
   - В смысле, высокий и красивый...
   Стоп. О чем она.
   - Потрясающий, но вы так говорите, как будто это здание значит для вас больше, чем...
   - Больше, чем...
   - Чем люди с их проблемами, - сказала Шарлотта и встревожилась. Кто опять тянул ее за язык. Сидела бы тихонько, кивала, поддакивала. Этот парень и впрямь мог ее уволить, да что там, стереть в порошок мановением сиятельного пальца, но он лишь хмыкнул.
   - Определенно. Не стану отрицать. Куда больше, чем большинство людей и их дурац...
   Кит вознамерился весьма красноречиво развить свою филантропическую мысль, но глянул на часы и вспомнил о том, что ему предстоит долгая, нудная деловая встреча с министром транспорта и первым заместителем министра транспорта.
   - Приятно было побеседовать с вами, миссис Лэнгдон, но мне пора идти, к сожалению. Могли бы мы с вами как-нибудь продолжить нашу занимательную и содержательную беседу в более подходящем месте и времени?
   Шарлотта мысленно перевела его последнюю фразу на человеческий язык. Получилось: "Эй, цыпочка! Какие ножки! Прошвырнемся вечерком?" Нет. Он не мог сказать такого. Она явно ослышалась.
   - Простите?
   - Вы поужинаете со мной?
   - Вы что, меня куда-то приглашаете?
   - Угу.
   - Вы серьезно?
   - Куда уж серьезней. Нет, нет. Не говорите ничего. Просто поднимите подбородок вверх и опустите вниз немножко.
   Шарлотта едва не рассмеялась, так он виртуозно это проделал, она почти купилась.
   - Нет. Это невозможно.
   - Почему?
   - Ну, хотя бы потому, что... вы - это вы. А я - это я. Понимаете, о чем я?
   - Не совсем чтобы. Ну, а если бы я был не я? - спросил Кит. - Чисто теоретически. Если бы мы с вами, миссис Лэнгдон, оба были какими-нибудь другими людьми... какими-нибудь приятными, умными, хорошими людьми.
   - Не думаю, что это возможно. Пускай и теоретически. К тому же, я за...
   Она запнулась.
   - Замужем?
   - Да, я замужем, а вы женаты. Кроме того, ваше имя написано на этом здании.
   - Да, мое имя написано на этом здании, и знаете, что это значит? - сказал лорд Ланкастер, глядя на Шарлотту очень прямо.
   - Ч-что?
   - Что я страшно, ужасно богат. Неужели это не заводит вас. Хоть немного.
   Шарлотта собралась сильно и всерьез рассердиться, но отчего-то не сумела.
   - Вам когда-нибудь говорили, что вы...
   - Приставучий?
   - Да.
   - Липучий идиот?
   Шарлотта слизнула с верхней губы крошки и подтаявшую шоколадную глазурь.
   - А у вас... с женой хорошие отношения?
   - Чудесные. Мы с женой живем душа в душу. Так как? Ужин? Обед? Ленч? Чашечка кофе?
   Сорок пять минут спустя двое чрезвычайно высокопоставленных, чрезвычайно серьезных и чрезвычайно деловитых чиновников были безмерно удивлены, когда один известный филантроп явился к ним на чрезвычайно важную встречу, мурлыча под нос оперную арию и слегка пританцовывая. Самое странное, что при этом сиятельный лорд Ланкастер был абсолютно трезв.
  
  
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   ТАК КУДА ЗАВЕЛИ МЕЧТЫ
  
   1.
  
   Дэниэл был самым младшим ребенком в своей Богатой и Знаменитой семье. Сложись обстоятельства по-другому, пожалуй, он бы вырос самым балованным и любимым. Но обстоятельства всегда складываются так, как они складываются, и никак иначе. Матушка умерла, когда ему было пять лет, и Дэниэл почти не помнил ее. Отец не пережил столь тяжкого удара и превратил свою жизнь в Великий Запойный Марафон. Дэниэл оказался предоставлен нянькам, боннам, гувернанткам, репетиторам, словом, рос сам по себе, будто сорная трава.
   Он был тихим, домашним, застенчивым, добрым и отзывчивым малышом. Еще совсем маленьким, он целыми днями пропадал на голубятне и нянчился с птицами. Он много читал и тайком сочинял стихи. Издеваться над ним, пухленьким, доверчивым и беззащитным, было сплошным удовольствием, чем все его детство и занималась злая старшая сестра Виктория, щедро раздавая младшему братишке щипки, пинки, обидные прозвища и подзатыльники.
   Но беды Дэниэла на этом отнюдь не закончились, далеко нет. Когда ему стукнуло шесть, отец слегка протрезвел, разглядел младшего сына и пришел в ужас. Мало того, что Дэниэл рос законченным неудачником, он еще и сочинял стихи, а их милость не выносил поэзии ни в каком виде, ни под каким предлогом. Требовалось принять немедленные меры. И отец спровадил Дэниэла в Военную Академию имени Императора Константина Первого, старинное и респектабельное учебное заведение с давними традициями дрессуры и муштры.
   К четырнадцати годам Дэниэл превратился в одного из лучших курсантов, стал гордостью Военной Академии и своего отца. Из пухленького тихого малыша он трансформировался в хитрое, лизоблюдское, жесткое, развращенное юное животное. Все, что в нем было хорошего от рождения, казарменная мясорубка перемолола и извратила, все, что было плохого, усугубила и развила до крайней степени. Дэниэл выучился стрелять на поражение, танцевать кадриль, и, главное, перестал вздрагивать, когда Императора сравнивали с Богом, а Бога - со старшим офицером-воспитателем. Заодно Дэниэл обзавелся и другими полезными в жизни навыками: бессовестно глумиться над теми, кто был младше его или слабее, и вытягиваться в струнку перед теми, кто был сильней или старше его по званию. Там же, в Военной Академии, он обнаружил в себе деловые задатки и сделал первые неплохие деньги, приторговывая порнографическими журнальчиками и травкой.
   До поры до времени Дэниэл был вполне доволен жизнью. Он обзавелся крепкими мускулами, бесценными познаниями по военной топографии и рекогносцировке, мог за тридцать секунд собрать и разобрать лучевую винтовку, и у него всегда в изобилии водились карманные деньги. О том, что с ним будет дальше, Дэниэл не думал. Тем летом - особенно. Большую его часть он провел в летнем лагере, проходя интенсивный курс физической и военной подготовки, и прочих милитаристских дисциплин. Единственными развлечениями было вечерком выбраться с приятелями, поболтаться по окрестностям, выпить, подраться и завести знакомство с молоденькими и легковерными особами женского пола, падкими на военную выправку и форму.
   В конце лета Дэниэл приехал домой, чтобы провести оставшееся от каникул время с семьей и заодно пройти курс лечения от кое-какой нехорошей болезни, которую подхватил от одной из своих подружек. Скучал он смертельно. Отец все время пил, Кит все время работал, Виктория все время проводила, посещая вечеринки и разные другие мероприятия. Заняться Дэниэлу было нечем. Он днями напролет смотрел мыльные оперы по Три-Ви-боксу, ел шоколад плитками, изводил прислугу, и, чтобы не потерять форму от этих бессмысленных занятий, беспрестанно отжимался.
   В один из тех разморенных, плавящихся от жары вечеров, Дэниэл столкнулся со старшей сестрой. Виктория вернулась с распродажи. Возможно, она удачно распродала себя. В руках у нее были свертки и пакеты, на пальчиках сияли бриллианты, а стройное тело обволакивала длинная, до пят, облачно-белая шуба.
   - Что поделываешь, жирный поросенок.
   От ее приторного голоса у Дэниэла зазвенело в ухе. Сестре едва минуло восемнадцать, но она уже успела изничтожить стольких самцов, что можно было составить длинный список, вернее, мартиролог ее жертв. Притом жертвами ее становились вовсе не какие-то зеленые сопляки, а взрослые, солидные, преуспевающие, серьезные мужчины. Виктория превращала наследников старинных фамилий, владельцев многомиллиардных состояний и высоких государственных сановников в слюнявых мальчонок у себя на побегушках, обчищала их кошельки и бросала. Несчастные кавалеры рыдали, заламывали руки, оставляли жен и детей, губили блестящие карьеры, опускались и гибли. Виктория только пожимала плечами. Подумаешь, мелкие мужские насекомые.
   Кит радовался, как ребенок в конфетной лавке, пинками выпроваживая из дома очередного безутешного поклонника младшей сестренки. Отец бранился.
   - Что эти недоумки вечно под окнами околачиваются и орут, как мартовские коты перед соитием?! Виктория!
   Виктория притворялась напуганной, плакала, размазывая слезы кулачком по лицу, и просила папочку не сердиться на нее. Отец плевался, выпивал рюмочку, добрел, умилялся тому, какая у него хорошенькая дочка, да что там, настоящая красавица, и Виктория получала полное absolvo te4 и деньги на карманные расходы.
   - Я спросила, что ты делаешь, поросенок?
   - Ничего.
   - Как ты вырос, как возмужал, Дэнни, - пропела Виктория в миноре.
   - А ты в курсе, что женщина, которая спит с мужчинами и берет за это деньги, называется проституткой?
   Виктория засмеялась.
   - Я тебе мазь от прыщей купила, недоумок. Мужчины! Ха! Разве это мужчины? Никчемные слизняки. Стоит пальцами щелкнуть, они уже на все готовы. Хуже всего, что они невыносимо скучны. Скучны, как обрезки их наманикюренных ногтей. Так что закрой рот и лучше не говори о том, чего не понимаешь. А где Кит? Не вернулся еще? Мы с бедным котеночком и глупой курицей хотели сегодня пойти поужинать.
   По неведомым причинам старший брат не казался Виктории скучным, хотя Кит как раз скучен был до невозможности. Он был женат. Он с отличием закончил университет. Он уже вовсю работал во благо фамильного процветания. Он бегал трусцой по утрам и обливался ледяной водой. Его носки были аккуратно рассортированы не только по цвету, но и по дням недели. Каждое воскресенье они с Терезой исправно посещали церковные службы. Кит был до такой неимоверной степени положительным и добропорядочным молодым человеком с твердыми убеждениями и ясными глазами, что при встрече со старшим братом Дэниэлу всякий раз хотелось ущипнуть того за локоть - чтобы этот придурок уже проснулся, наконец.
   - Утром этот придурок сказал, что будет к восьми вечера. Значит, уже скоро должен быть.
   - А глупая курица?
   - Собирается.
   Виктория велела прислуге отнести покупки к себе в комнату, плюхнулась в кресло, забросила ногу на ногу, полюбовалась своими безупречными коленями в телесных шелковых чулках, выпила рюмку мятного ликера, выкурила сигарету, потом принялась хихикать.
   - Собирается, вот же курица. Тереза с утра собирается. Это ведь просто ужин, даже не по особому поводу. Все платья наверняка перемерила. Говорила же я бедному котеночку, чтобы не женился на ней, я его предупреждала. А он, знай, твердил мне, что любит ее. Он! Глупую курицу! Любит! Вот умора!
   - Что смешного, - спросил Дэниэл угрюмо.
   - Ну, это как поскользнуться на банановой кожуре и сломать шею, - сказала умненькая Виктория, - или получить тортом в лицо и умереть от разрыва сердца. Глупость ужасная, но страшно смешно. Хотя... что ты понимаешь. Если тут кто-то и придурок, так это ты.
   - А ты шлюха.
   - Поросячий поросенок.
   - Старая, потасканная шлюха!
   - Свинячий поросенок...
   Они могли продолжать в том же духе долго, ничуть не уставая, но с работы как раз вернулся старший брат и испортил им все удовольствие.
   - Вы с ума посходили? Вас обоих на улице слышно. Где Тереза?
   - Собирается, - сказал Дэниэл.
   - Причем тут я? Я тут не причем. Поросенок начал первый, - надменно обронила Виктория.
   Кита в данный момент мало интересовали проблемы свиноводства.
   - Почему она только собирается? Я же ей велел быть готовой к тому времени, как я вернусь. Мы опоздаем.
   Кит привычно брюзжал под нос, вполголоса, но Терри чудом расслышала его со второго этажа.
   - Дорогой, извини, я еще минутку.
   - Виктория, заинька, иди, помоги ей, пожалуйста, не то я прямо здесь и сейчас сойду с ума.
   - Да, милый, - промурлыкала Виктория, чмокнула старшего брата в щеку и убежала. Кит сел в кресло, вытянул длинные ноги, достал бархотку, почистил ботинки, выпил рюмочку бренди, выкурил сигарету, после чего его немного отпустило, и он решил побеседовать по душам с младшим братом.
   - Как твои дела, Даниил, голубчик.
   - Отвали! Придурок!
   - Тебе еще не надоело отжиматься? Хочешь, пойдем с нами.
   Дэниэл представил себе тихий, респектабельный вечерок в компании респектабельных приятелей старшего брата и их фешенебельных подружек и жен. И будут они есть фешенебельные блюда, запивая респектабельными напитками, и вести респектабельные разговоры о фешенебельных и респектабельных вещах вроде политики, Бога и фондовой биржи. Кошмар. Лучше сразу умереть.
   - Нет!
   - Зачем так громко кричать?
   Дэниэл собрался улизнуть, но Кит поставил брата навытяжку и прочитал мораль, которую Дэниэл привычно пропустил мимо ушей. Он и сам знал, что вконец запустил забросил учебу, шатается со своими отвратительными дружками, и, если так будет продолжаться и дальше, то непременно окончит жизнь в тюрьме или в сточной канаве.
   - Ты понял меня? Поросенок!
   - Да.
   - Ты всегда говоришь, что все понял и больше не будешь, а потом берешь и делаешь все то же самое. Кем ты себя возомнил? Раскольниковым? Серьезно, дружочек. Не пора ли взяться за ум? Если ты о себе не хочешь подумать, подумай хотя бы об отце.
   Дэниэл уже давно подумал и составил мнение об отце. Далеко не самое лестное.
   - Старый козел.
   - Да... отец не сахар... характер у него тяжелый... и рука тяжелая... бедный старичок... но он наш отец, и мы должны относиться к нему с подобающим уважением.
   - Да? - протянул Дэниэл с довольно-таки оправданным скептицизмом. - Ладно. Как скажешь. Я могу теперь идти?
   - Нет, не можешь, я еще не закончил наш разговор.
   - Что ты ко мне постоянно цепляешься?
   - Знаешь, Дэнни, будь это не ты, а кто-нибудь другой, я бы не стал к нему цепляться. Я бы махнул рукой и позволил ему и дальше гробить свою жизнь. Но ты мой брат.
   - И что?
   - Я вроде бы люблю тебя и так далее.
   - Ну? И что?
   Кит тяжело вздохнул.
   - Да, - сказал он, - верно, и что? Зачем? Для чего все это? К чему стараться, куда-то стремиться, что-то делать, когда все равно все мы умрем? Ты это имеешь в виду, Дэнни? Уж поверь мне, такая философия мало того, что инфантильная, жалкая и никчемная, так еще и глубоко порочная, и никого еще никогда до добра не доводила. На самом деле, если продолжать думать и действовать в этом роде, то раньше или позже наступит... непременно наступит... волшебный, удивительный момент... когда ты превратишься в старого, вонючего... всегда и всем недовольного... козла, и никто тебя не будет любить, и ничего у тебя не останется, кроме бутылки.
   - Я не понимаю, о чем ты, - сказал Дэниэл, цепенея лицом.
   Серые глаза Кита недобро прищурились.
   - Не понимаешь? А я думаю, все ты понимаешь, и очень хорошо. Все равно, дело тут не в папе, не в его винном погребе, куда ты тоже тайком похаживаешь, а то я не знаю, и не в военной академии, и не в банде малолетних преступников, у которых ты там главный заводила, а то я тоже ничего не знаю. Дело в тебе. А твоя проблема в том, что ты...
   Кит замолчал и пощелкал пальцами, как бы пытаясь подобрать нужное определение.
   - Амебный.
   - Какой?
   - Амебный. Аморфный. Приспособленец по натуре. Дешевый конформист. Ты вроде не хороший. С другой стороны, вроде и не плохой. Умом не блещешь, но и не дурак как будто. Короче говоря, мог бы и стать кем-то, но пока ты просто... никакой.
   Дэниэл буквально примерз к полу. Оскорбление было столь глубоким и ранящим, словно ему в грудь с размаху воткнули осиновый кол.
   - Что? Я? Послушай, ты...
   Кит махом прикончил зарождающуюся дискуссию, привстав и небрежно ткнув брата кулаком в солнечное сплетение. Удар его был настолько точен и стремителен, что Дэниэл просто не успел увернуться. Ударил Кит далеко не в полную силу, но достаточно для того, чтобы Дэниэл позеленел, сложился пополам и тоненько завыл. Кит спокойно и терпеливо подождал, пока младший брат перестанет выть и распрямится обратно.
   - Не перебивай меня. Я уже почти закончил, к тому же, это в последний раз, мне смертельно надоело вести с тобой душеспасительные беседы. Я тебя прошу, подумай о своем будущем, пока не поздно. Возьмись за ум. Научись говорить "нет" всяким мерзким типам, притворяющимися твоими друзьями. И еще раз тебя застану в винном погребе, я тебе уши надеру.
   Как раз со второго этажа спустились Тереза с Викторией, обе нарядные, будто картинки с выставки, в шляпках и лентах.
   - Окорок ты свинячий, пойдешь с нами? - спросила Виктория младшего брата.
   - Нет!
   - Тоже мне, велика потеря. Хоть мазь возьми, намажешь пятачок. И хватит лопать шоколад, твои прыщи уже похожи на действующие вулканы. Ну, вот. Он опять громко закричал и куда-то убежал, ненормальный поросенок. Наверное, в погреб. Поросенку четырнадцать лет, а он втихомолку напивается, уму непостижимо.
   - Не напивается, - Кит усмехнулся, - а таскает из погреба банки с вареньем и лопает у себя в комнате. Не знаю, что с ним творится. Глюкозы, что ли, не хватает молодому, растущему организму.
   - Вот-вот. Четырнадцать лет, а он не напивается. Прирожденный неудачник, - насмешливо промурлыкала Виктория, доставая из крохотной дамской сумочки хрустальный флакончик духов и прыская за ушками.
   Кит был настроен оптимистично.
   - Просто это такой глупый возраст. Лет через десять, ничуть не сомневаюсь, наш Дэнни подрастет, превратится в законопослушного, образцового, адекватного гражданина и успешно впишется в наше высокоморальное, просвещенное, гуманное общество, созданное прирожденными неудачниками для таких же прирожденных неудачников.
   - Сам ты неудачник, - заорал Дэниэл сверху.
   - Ну, конечно.
   - Ты еще увидишь, вы все увидите!
  
   Кит брату не поверил, а напрасно. Скоро увидели они все. Девочки, выпивка, выпивка, девочки. Наркотики. Дэниэл пырнул ножом старшего офицера-воспитателя. Хорошо, хоть не насмерть. Все равно, Дэниэла вышибли из военной академии с таким треском и скандалом, что не помогла громкая фамилия.
   Отец не представлял, что делать с бешеным зверенышем и пристроил его в университет. На философский факультет. Философия! Боже! За полтора года Дэниэл ни разу не открыл учебника. Зато в университете его научили свободе, равенству и братству. Голова его, которая раньше была забита только девочками, выпивкой и наркотиками, теперь, ко всему прочему, забилась еще и радикальными революционными идеями. Со всем пылом юности он возненавидел все мещанское, пресное, фальшивое и гнилое, особенно, Бога и свою семью. Он и раньше ненавидел это, но теперь у него появились причины для ненависти.
   Круг его общения уже на тот период включал изрядно одиозных людей. Богема, какие-то сомнительные подрывные элементы, юные наркоманы, старые, грязные, вонючие хиппи. Один из них рассказал Дэниэлу о луддитской Коммуне. Мол, это настоящий рай на Земле.
   Кит скрежетал зубами, возвращаясь домой с работы и заставая в гостиной приятелей младшего братишки. Отец беспокоился. К сожалению, свое беспокойство он умел выражать лишь путем оплеух и криков.
   - Наркоманы! Грязные скоты! У них вши! В моем доме! Дэниэл!
   Юный, вечно страдающий, Вертер лениво волок себя на ковер к отцу, лениво выслушивал нотации, вопли, причитания, риторические вопросы и риторические ответы, обещал, что больше не будет, получал деньги на карманные расходы, пропадал из дома на долгие недели и возвращался тощий, злющий, дикий, как камышовый кот.
   И так продолжалось до тех пор, пока в запале гнева и во хмелю отец, уставший донельзя от нотаций, нравоучений и причитаний, после очередной выходки просто-напросто не избил Дэниэла до полусмерти.
   Потом Дэниэл лежал на полу кухни, истекая кровью.
   - Почему? - спросил отец. - Почему ты все это вытворяешь?
   - Лицемеры. Все вы просто зажравшиеся лицемеры.
   Отец отпрянул. То был последний раз, когда Дэниэл его видел, и отцовское лицо намертво впечаталось ему в память как длинная летопись крысиных гонок, в которых нет победителей, только проигравшие.
   - Убирайся вон с глаз моих! Убирайся, пока я тебя не убил!
  
   2.
  
   Последние три месяца снилось ему всегда одно и то же.
   Будто он бежит по запутанному красному лабиринту, силясь спастись от неведомого преследователя, чьи мерные шаги за спиной и спокойное дыхание отдаются в затылке, будто последняя, роковая пуля.
   Он бежит все быстрей, сворачивая то налево, то направо, убыстряя бег, петляя, как загнанная лабораторная крыса, но преследователь не отстает. Снова сворачивая на развилке, всегда внезапно, он с размаху врезается в выложенную алым потрескавшимся кирпичом стену. Тупик. Холодные пальцы преследователя тотчас смыкаются на горле. Во второй неумолимой руке был нож. Острие крепко прижималось к его горлу и готовилось мастерски взрезать его яремную вену. Что-то ледяное, дышащее болотными испарениями, плесенью и смертью, приникало к уху и шептало:
   - Ах, какая дивная луна сегодня, большая, желтая, как кусок сыра. Хотя, быть может, это и есть сыр. Просто большой, глупый кусок сыра. Ты готов умереть? Готов? Умереть? Умереть?!
   Как много раз прежде, Дэниэл пробудился в испарине, задыхаясь и дрожа, и не имея ни малейшего представления, что это может означать.
   Сколько это будет продолжаться, подумал он, мутным взглядом пялясь в потолок. Вот уже третий месяц стоило ему сомкнуть глаза, его преследовал этот сон, этот жуткий, невыразимый кошмар. Третий месяц он нормально не высыпался, осунулся, нервы его расшатались, как гнилые зубы, а под глазами нарисовались черные мешки.
   Главное, что началось это именно здесь, на Луизитании, где Дэниэл счастливо осел на последние три года своей жизни. Жил он у своего приятеля Хацуми. Уютная квартира, все удобства, и Бенджамин брал крайне умеренную плату за комнату. Дэниэл устроился на работу, в свободное время помогал Хацуми проворачивать его делишки, и, в целом, не бедствовал. Да и здесь все было очень дешево и доступно. Дешевые женщины, дешевая выпивка, дешевые наркотики. Не зря Луизитанию называли планетой вечной радости.
   Столь радостной планета была далеко не всегда. Во время Старой Федерации, восемь столетий тому назад, на Луизитании располагалась необычайно унылая Федеральная Тюрьма ? 1892, где содержались неизлечимо неунифицированные, а также неполноценные унифицированные, то есть, граждане, страдающие от побочных эффектов вакцины Унификации. В процентном отношении их доля составляла 0, 03 процента человеческой популяции, то есть, девяносто-сто миллионов человек. Поскольку их животные, агрессивные инстинкты не были уничтожены Унификацией, заключенных использовали как пушечное мясо для войн, которые с переменным успехом вела Федерация против Свободного Мира. Их тела модифицировали при помощи генной инженерии и боевых имплантатов, тренировали, снабжали самым современным оружием и отправляли на войну. В случае победы наемники честно и справедливо получали свою часть добычи. Других заключенных готовили для шпионажа и диверсий.
   Через два столетия подобной практики неунифицированные из позорной касты неприкасаемых превратились в мощную военную организацию со штаб-квартирой на Луизитании. И эта организация подчинялась властям Федерации лишь номинально. В конце концов, незадолго до воцарения Черного Триумвирата, эта организация решила вовсе выйти из-под юрисдикции Федерации и стала называться Синдикатом Крайм-О, а Луизитания превратилась в Республику Луизитанию. Дельцы Синдиката поддержали борьбу Свободного Мира против Черного Триумвирата и приветствовали основание Империи и воцарение Константина Первого, а взамен затребовали для организации и Луизитании... особого статуса.
   О незапамятных временах владычества Старой Федерации теперь напоминали лишь несколько древних каменных казематов в самом центре города, да официальное название единственного города и столицы Луизитании, оставшееся неизменным: Федеральная Тюрьма ? 1892.
   Воистину поразительное название для волшебного оазиса посреди бескрайних, выжженных дотла, кишащих жуткими тварями, красных пустынь. Пурпурный и золотой город был заботливо укрыт от испепеляющего жара двух оранжевых солнц коконом сверхсовременных биокуполов. Под хрустальной синью искусственных небес располагались тысячи игорных домов, самые роскошные на свете отели, фонтаны, щедро изливающиеся для бесчисленных туристов дармовым розовым шампанским, кварталы, облитые сине-розовыми пожарами бесчисленных неоновых вывесок, магазинчики и кофейни, где торговали наркотиками и стимуляторами на любой вкус, бордели, притоны и салоны, где творились вещи, столь извращенные, что их бы постеснялся описать в своих опусах и сластолюбивый маркиз де Сад.
   Дэниэл проводил на Луизитании время в свое удовольствие, подрабатывал крупье в секции баккара одного из местных казино, не слишком утомляясь, получал неплохие деньги, и, в общем, стал подумывать, не осесть ли ему здесь. Шесть, почти семь лет прошли с тех пор, как он покинул дом. Все эти годы он путешествовал, объездил всю Империю, побывал в самых отдаленных уголках ее, обзавелся сотнями знакомств, сменил десятки женщин, жилищ и профессий, и столько всего пережил, что иному человеку хватило бы на целую жизнь. Но наступил момент, когда и Дэниэлу, молодому, здоровому и алчному до новых впечатлений, наскучило мотаться по белому свету в поисках приключений, захотелось ощутить твердую почву под ногами, захотелось каплю стабильности и определенности. Он рассчитывал, что еще поднакопит деньжат, подаст заявку в местное отделение Крайм-О, откроет свой маленький бизнес...
   Увы, в его радужные мечтанья вторглись невесть откуда взявшиеся ночные кошмары. Точнее, один и тот же регулярно повторяющийся кошмар: лабиринт, нож и голос...
   В совершенном изнеможении Дэниэл пожаловался Хацуми.
   - Мне снятся кошмары. Жуткие, жуткие кошмары.
   - Все этот гребаный Король, не сомневаюсь.
   - Не знаю, но я не могу спать...
   - Можешь ли представить, камрад, семь лет назад, когда я купил этот особнячок, это было чрезвычайно выгодное вложение капитала. Тихий, зеленый район, храм, ну, подумаешь, храм Короля, тогда туда никто не заходил, кроме случайных туристов, да и те забредали по ошибке. Я купил этот особнячок по дешевке, любовно отреставрировал на собственные деньги, сделал ремонт, на втором этаже свое уютное гнездышко, миленькую, чудесную квартирку, на первом - мой чудесный книжный магазинчик. Тишь, благодать, я в ус себе не дул. И тут! Р-раз! Ублюдки-сектанты как с цепи сорвались! Динамики! Службы! Хоровое пение, групповое совокупление и обжирание! Священные Гамбургеры на вынос! Твари!
   Дэниэл сомневался, что культисты имеют отношение к его кошмарным снам, но, справедливости ради, фанатики и впрямь очень сильно насолили Хацуми. Храм, где собирались сектанты, располагался буквально за углом, и каждые три часа из динамиков изливались звуки своеобразных литургий в честь некоего Короля, которому поклонялся Культ. Приверженцы Культа расхаживали в белых бахромчатых балахонах, мусорили повсюду обертками от патентованного Священного Гамбургера и повадились заглядывать в книжный магазинчик Хацуми, распугивая посетителей и пытаясь всучить им брошюрки, где излагались религиозные взгляды последователей Культа.
   Несмотря на то, что Дэниэл сам регулярно вышибал сектантов из лавки, они так достали его своим рвением, что, в конце концов, он сдался и решил изучить их рекламную брошюрку. А вдруг? Вдруг они исповедовали ту самую, Единственно Верную, религию?
   Занятная брошюрка гласила, что Король (портрет прилагался), толстый, неопрятный тип с бакенбардами и глазами навыкате, некогда основал культ имени себя и добился поразительных успехов на этом поприще. От прочих пророков, как уразумел из брошюрки Дэниэл, Король отличался на диво покладистым и благодушным нравом, обожал петь, танцевать, вкусно поесть, выпить, наглотаться вырубонов и хорошеньких женщин тоже любил. Его незамысловатое гедонистическое учение нашло большой отклик у народных масс, но, только дела пошли на лад, с Королем вдруг что-то случилось, и он бесследно исчез. То ли отлучился на секундочку в уборную, то ли вознесся, это оставалось непонятным, но факт заключался в том, что приверженцы Культа с минуты на минуту ожидали его возвращения. А, когда Король вернется, заключала брошюрка, неправедных он испепелит, а праведных отведет в обетованную страну, дивный Грэйсленд.
   Прочитанное показалось Дэниэлу отборной мутью, но само по себе не особенно удивило. Империя была огромна, и места в ней хватало, в том числе, для сотен культов, сект, религий и самопровозглашенных церквей, некоторые из которых возникли недавно, а другие были столь древними, что происхождение их терялось в глубине веков.
   Отдельные культы и секты вели отсчет своего существования еще со Второй Экспансии -уложившегося в четыре десятилетия бурного периода истории, когда правительство Старой Федерации решило избавиться от инакомыслящих, непокорных и несогласных простым, изящным способом: позволить приобрести Джет-корабли (каковые к тому времени стали дешевыми и доступными) и милосердно разрешить пуститься в свободное плавание... вернее, удариться в паническое бегство.
   Возможность отыскать в глубинах космоса пригодные для освоения и заселения территории была призрачной, но все же альтернативой прямому физическому уничтожению, тюремному заключению, пыткам, или жалкой и беспросветной жизни в нищете под пятой набирающей обороты диктатуры, безжалостно сметающей с лица земли народы и целые страны. Для многих Вторая Экспансия сделалась единственным и заветным шансом воплотить самые безрассудные мечты.
   Со старой Земли и ее колоний бежали откровенные безумцы, революционеры, фанатики, мученики, монахи, нищие, торговцы, поэты, дельцы, политики. Много, очень много бежало низкопробного сброда, но бежали и сильные, деятельные, умные люди.
   Неизвестно, сколько Джет-кораблей бесследно сгинули или погибли вместе со своими пассажирами во время Второй Экспансии, но некоторые достигли своей цели. Именно таким образом была основана Свободная Торговая Колония, Зеленая Лига Джихада и Области Великой Монголии, создана Священная Ортодоксия, открыты отдаленные миры Особых Территорий.
   История помнила другие примеры, куда менее вдохновляющие. Удавка Шустера, подземные лабиринты слепых Скопцов-Могильников на Весте-5, костяные пирамиды Мальтуса, выродившиеся представители секты радикальных трансгуманистов - ныне люди-рыбы, обитатели хрустальных дворцов водного гиганта Северная Венеция. И так далее.
   Большинство подобных поселений скончалось, если можно так выразиться, естественным путем; другие колонии были впоследствии истреблены войсками Свободной Торговой Колонии или Священной Ортодоксии; или завоеваны и уничтожены Черным Триумвиратом; многие бесследно сгинули в мясорубке междоусобных войн, знаменовавших собой мучительное рождение новой Империи. Иным сектам выжили, хотя трансформировались до полной неузнаваемости.
   Быть может, Культ Короля являлся давним отголоском какого-то из тех старинных религиозных учений. Трудно сказать. Культы и секты возникали регулярно, вырастая, будто цветы зла, на алтарях древних богов, пышно расцветая в сумеречных тенях, что отбрасывали золотые идолы на глиняных ногах. В основном, то были чисто коммерческие предприятия, но время от времени дело доходило до серьезных вещей: крови, массовых самоубийств, человеческих жертвоприношений. Самыми одиозными организациями подобного рода занимался Священный Трибунал. Другие, впрочем, пригревались под крылышком Синдиката и находили убежище на Луизитании, ибо крайне либеральные местные законы распространялись на все сферы жизни, включая жизнь духовную и позволяли свободно и беспрепятственно стекаться на Луизитанию сектантам всех убеждений, расцветок и мастей. Поэтому, помимо казино и притонов, на Луизитании были сосредоточены штаб-квартиры самых скандальных сект, здесь собирались апологеты самых темных эзотерических учений, здесь устраивались черные мессы и разгульные шабаши, и буквально на каждом шагу располагались торгующие день и ночь своими таинственными товарами эзотерические лавчонки и магазинчики.
   До поры до времени Культ был лишь одним из многих, нашедших приют под покровительством Синдиката и выделялся среди прочих разве своей откровенно гедонистической направленностью. Правда, патентованные Священные Гамбургеры, действительно, были очень вкусны, и сеть закусочных, принадлежавшая Культу, приносила неплохие доходы.
   Но истинный звездный час Культа наступил в начале этого года. В главном храме Короля на Рю де Лав произошло нечто совершенно удивительное. Статуя Короля в сотню футов высотой из чистого золота, с очами из сапфиров и рубиновыми губами, ожила, рассмеялась, спела и станцевала. Пела и танцевала чудесная статуя достаточно долго, чтобы в обычно пустынном храме собрались толпы привлеченных удивительным зрелищем зевак.
   Закончив петь и танцевать, колоссальная статуя свалилась с постамента и прихлопнула своей тяжестью, как мухобойка мух, тридцать пять человек, еще сотня получили серьезные ранения. Как водится, жертвы лишь придали событию больший вес. Танцующая статуя попала во все газеты. О ней затрубили все средства массовой информации. О ней упомянули в выпусках не только местных, но и общеимперских новостей, включая новости федерального Три-Ви канала ИСТИНА инк.
   И началось. Культ внезапно обрел бешеную популярность. Тысячи и тысячи, если не миллионы, уверовали, что танцующая статуя сулила скорое возвращение жирного Короля (кем бы он ни был), и примкнули к Культу.
   А Дэниэл перестал спать.
   Он выбрался из перекрученных, влажных от пота, простыней, сел на постели, покачиваясь из стороны в сторону, будто сломанный метроном, схватился за больную голову и застонал. Хацуми дал совет решить проблему кошмаров методом старых добрых вырубонов и снабдил Дэниэла пузырьком сине-красных капсул, велев принимать по одной перед сном. Вырубоны полностью оправдывали свое название, ибо вырубали мгновенно и надолго. Кажется, это помогло. На две недели. Только потом все началось заново, и куда хуже, чем прежде.
   Дэниэл встал, на ходу подтягивая пижамные брюки, прошлепал босыми ногами в ванную, и поглядел в зеркале на свое взъерошенное отражение.
   Вообще, он был хорош собой. Высокий, худой почти до болезненности, но крепкий и ловкий, с на редкость смазливым лицом, очень светлыми, коротко стрижеными волосами, твердым подбородком, мягким ртом, и глазами, зелеными, как листья мяты, унаследованными от матери.
   В его двадцать три чудесных года в Дэниэле еще оставалось много мальчишеского, мягкого и щенячьего, и время от времени он все еще бывал маленьким славным мальчуганом, но такие моменты случались все реже. Порывы человечности Дэниэл глушил алкоголем, наркотиками, случайными связями и потаенными, но сладостными мечтаньями о величественном, глобальном катаклизме, который однажды испепелит мир к чертовой матери. По большей мере, Дэниэл бывал саркастичным, разочарованным, усталым и скучающим. Если что приходилось не по нему (а не по нему приходилось все), Дэниэл обычно презрительно улыбался, но мог и врезать, молча, без затей, а, понадобится - без сантиментов и надрыва добить лежачего.
   Сейчас, пялясь на свое лицо, бледное, отекшее от бессонницы и вырубонов, Дэниэл как раз раздумывал, что делать - то ли презрительно улыбнуться, то ли врезать от души. Но кому? Ничего толком не придумав, он смачно выбранился, отвернул кран на полную мощность и сунул белокурую голову под ледяную воду. Дэниэл фыркал, как сердитый морской котик, отплевывался и плескался, когда в ванную заглянул толстый, невероятно пестро разодетый, азиат. Собственно, это был Хацуми.
   - Доброе утро. Как спалось, парень.
   - Отвали! Придурок! Косоглазый!
   Хацуми вовсе не обиделся. Он и впрямь был малость косоглаз.
   - Опять кошмары?
   - Отвали!
   - Чашечку кофе?
   - Я хочу умереть. Какая, твою мать, чашечка кофе?
   - Значит, чашечка кофе, яичница, тосты, бекон. Отлично. Все готово.
   Завтрак - яичница с сыром и беконом, поджаренные ломти хлеба, запотевшая бутылочка ледяного пива, и горячий, сладкий, крепкий кофе - слегка примирил Дэниэла с жизнью, но едва он взялся за еду, за окнами раздался душераздирающий вой слившихся воедино сотен голосов, многократно усиленный мощными динамиками. Челюсть у Дэниэла отвисла, бекон и сыр вывалились изо рта.
   - Что за...
   - Не обращай внимания, похоже, у этих ублюдков обострение, они там с утра пляшут и поют, поют и пляшут.
   Не обращать внимание было дельным советом, но, увы, трудновыполнимым. Сектанты столь громко и воодушевленно орали, что натянутые нервы Дэниэла зазвенели, как струны.
   - Так, с меня хватит. Я сейчас как раз в подходящем настроении для решения твоей маленькой проблемки, Бенджамин. Сейчас поем, пойду и укокошу их скопом. Я просто приду туда и перестреляю их к черту. Я вышибу им мозги.
   Хацуми забеспокоился. Едва ли Дэниэл буквально намеревался осуществить свой великий план. И, тем не менее, лучевая винтовка лежала у него в комнате, а стрелять Дэниэл умел поразительно неплохо, как убедился Хацуми, когда они... впрочем, неважно.
   - Нет, не вздумай, Дэнни. Эти ублюдки опять попадут на первые полосы всех газет и в выпуски новостей. Нечего создавать им паблисити. Кушай. Скоро они должны закончить свои... богослужения.
   - Надеюсь. Что ты теперь намерен делать?
   Физиономия Хацуми подернулась непритворной печалью. Если бы приверженцы Культа только мусорили у него под окнами, орали и вваливались к нему в книжную лавку, он бы это как-то пережил. Но, дело в том, что книжная лавка была для Хацуми дополнительным источником дохода, а на жизнь Хацуми зарабатывал, содержа сеть шикарных и эксклюзивных опиумных салонов. Дела у Хацуми шли неплохо, в прошлом году он попал на страницы Справочника Туристической Ассоциации Луизитании, но тут началась вакханалия с Культом. Экзальтированные неофиты хлынули на Луизитанию широким потоком. Мало того, что сектанты отпугивали добропорядочных туристов, создавали проблемы владельцам отелей и магазинов, так еще их нисколько не интересовали обычные достопримечательности Луизитании - игорные дома, притоны и так далее. Неофиты желали одного: поглазеть на ту самую статую, отведать Священный Гамбургер и поучаствовать в оргии пения, совокупления и обжирания.
   Бизнес Хацуми терпел значительные убытки. Зато, надо думать, Синдикат и таинственные вдохновители Культа снимали жирные сливки с внезапно обрушившейся на Культ популярности. Неведомо, что за безвестный гений придумал трюк с танцующей статуей, но фокус-покус сработал безотказно.
   - На днях я обратился в профсоюз и в местную ячейку НТА, камрады велели мне потерпеть, - наконец, ответил Хацуми угрюмо.
   - То есть, власти думают, это ненадолго, и намерены ковать железо, пока горячо?
   - Надолго, ненадолго, не знаю, но, похоже, никто не ожидал такого крутого поворота. Посмотри, только в нашем районе отели сплошь забиты сектантами, а казино и бордели стоят полупустыми. Невероятно. С другой стороны, профсоюз согласился оплатить мне и другим пострадавшим издержки, стало быть, раздача Священного Гамбургера, пока не остыл, дело настолько прибыльное, что каждому достанется кусочек. Но что за люди! Опиума, борделей и шампанского им недостаточно! Чудеса им подавай и знамения! Танцующие статуи им подавай!
   - Безмозглые, несчастные выродки, - проговорил Дэниэл с тягостным отвращением к сектантам в частности и к человеческому роду в принципе.
   - Безмозглые - не спорю, но несчастные? Едва ли. Выглядят они вполне счастливыми. А счастье - это ли не конечная цель нашего бренного существования?
   - Старый маразматик, ты еще скажи, что все, что нам нужно - любовь.
   Хацуми расхохотался.
   - А что? Любовь, малыш! Я, действительно, думаю, - любовь это все, что нам нужно, а? Немного любви с лихвой решит все наши проблемы, а? Все люди братья, я так считаю, а?
   - Еще бы ты так не считал. Ты ведь наркоторговец. Кстати... чуть из головы не вылетело, что там тебе написал Даймс? Стряслось что-то?
   - А? Ты про его письмо? Нет, нет. Сам почитай, если времени не жаль. Так, ничего интересного, видно, просто решил напомнить о себе старому другу, мне, то бишь, чиркнуть пару строк. Обычные его сентиментальные бредни. Все зовет меня приехать в Коммуну, слиться в экстазе с матушкой-природой, вкусить идиллической, первобытной жизни без электричества, водопровода и горячего кофе по утрам...
   Дэниэл поморщился. Он провел в луддитской Коммуне почти год. Пас овец. И коров. Убирал за ними навоз. Работал в поле. И на рыбофермах. Стал подмастерьем кузнеца и выковал меч. Научился стрелять из арбалета. Бесценный опыт. Спал с девушками, со множеством девушек, поскольку луддиты практиковали свободную любовь, и, наверное, какую-то из них осчастливил своим генетическим материалом. Он также участвовал в церемониях Слияния и вместе с луддитами ловил кайф, принимая галлюциногенные грибочки. Наверное, из-за этих самых грибочков, в конце концов, Дэниэлом начала завладевать паранойя. Он стал подозревать, что тут в Коммуне все далеко не то, чем кажется. Однако, прежде чем его подозрения переросли в стойкую уверенность и успели навредить кому-нибудь, особенно, ему самому, к Дэниэлу обратился мэр Даймс.
   - Дэнни, ты славный паренек и всякое такое, но тебе пора уходить.
   - Вы меня выгоняете, да?
   - Нет. Всего лишь забочусь о твоем благополучии, а также моральном и физическом здоровье. Полагаю, тебе следует отдавать себе отчет в том, что эти грибочки далеко не безвредны и безобидны. Я до сих пор не могу понять, что это за дрянь такая. Могу лишь предполагать, что это некая мутировавшая разновидность Psilocybe semilanceata. По-видимости, мутация произошла восемь веков тому назад во время Последней Мировой из-за массированного применения ядерного, химического и биологического оружия. Да что с тобой, парень. Ты вообще слышал о Последней Мировой? Чем ты занимался в школе? Ты умеешь читать и писать хотя бы?
   - Что? Я, по-вашему, какой-то придурок? Я читал Шекспира и... всякое такое. А Последней Мировой в военной академии, где я учился, были посвящены триста тридцать семь часов Дабл-Ви-симуляций. В тринадцать лет я убил и покалечил многие сотни, да что, тысячи узкоглазых солдат армии Демократического Китая... и этих... как их там? Мерри-канцев.
   Даймс выглядел слегка ошеломленным.
   - Мальчик, я слышал о Дабл-Ви-симуляции. Ты же понимаешь, что это было ненастоящее?
   - Да. Ненастоящее. Это был сон. Чудесный сон.
   - Ну что ж, - только и сказал Даймс, - уверен, вы с Хацуми прекрасно поладите. Мой старый добрый друг и товарищ Бенджамин тоже всегда был уверен, что жизнь - это просто сон. Чудесный сон.
   - Кто? - переспросил Дэниэл.
   Признаться, выслушал он Даймса с сомнением. Ему совсем не улыбалось ехать на Луизитанию и знакомиться с каким-то там Хацуми. Но и оставаться в Коммуне Дэниэл тоже больше не мог. Он получил свою порцию впечатлений и острых ощущений, и мысль остаться в этом царстве грез навсегда уже не казалась ему настолько упоительной и манящей, как тогда, когда он впервые широко распахнутыми глазами рассматривал узенькие средневековые улочки и луддитов в их причудливых льняных домотканых одеяниях.
   - Допустим, я и поеду, а что мне придется делать.
   - Просто передашь Бенджамину от меня посылку и письмо. Если тебе понадобится работа или жилье, Бенджамин это устроит. Но постарайся быть с ним чуточку повежливей. Хацуми не в себе. Не знаю, то ли это психическое расстройство, то ли следствие многолетнего злоупотребления вырубонами, но у него неполадки с головой.
   - Что вы имеете в виду? - спросил Дэниэл любознательно.
   - Знаешь, как бывает, когда маленькие дети ломают вещи, просто чтобы посмотреть, как они устроены. Так вот, Хацуми проделывает это с людьми... и прочими живыми существами.
   Если тут и имелась правда, то состояла она в том, что Хацуми управлялся со своим бизнесом с выдающейся жесткостью. Он был редкостным садистом, в каковой факт верилось с невероятным трудом при виде его вечно улыбающегося, толстого, благодушного лица. Сейчас, когда Хацуми убирал остатки завтрака и мыл посуду, в своей цветастой рубашке и с руками по локоть в мыльной пене, он и вовсе выглядел добрым дядюшкой, беседующим с милым племянником.
   - Нет электричества, - повторял он уже в сотый раз, умирая со смеху, - электричества! И водопровода! И горячего кофе!
   - Многого другого в Коммуне тоже нет, - сказал Дэниэл довольно резко.
   - Да? Например?
   - Миллиона каналов Три-Ви, и все лгут. Продажных политиканов. Жадных дельцов. Орущих паяцев и фигляров, гипнотизирующих толпы жирных обывателей на потеху карманным диктаторам и великим Цезарям. Профессиональных вымогателей в рясах с их лицемерными сказками об Иисусе и райском блаженстве. Вот чего там нет... этой фальши, этой дряни, этой раскрашенной пустоты... этой шелухи.
   Хацуми посерьезнел и погрозил Дэниэлу толстым пальцем.
   - Не перегибай палку, малыш. Шелуха! Прости, но, то, что ты так смело называешь шелухой - это и есть человеческая цивилизация. Как ни крути, но лишь вырубоны, политики и электричество отделяют нас от падения в бездну первобытной дикости...
   За окнами, прервав оду цивилизации, громко заголосили сектанты, подпевая храмовым динамикам, из которых лилась какая-то бойкая мелодия. Дэниэл злобно оскалился.
   - Бездна первобытной дикости, говоришь? Цивилизация, говоришь? Электричество? Дайте мне дубину, и я переверну землю.
   - Допустим, я погорячился, - был вынужден признать Хацуми, - но, скажи мне, если тебе было в Коммуне так хорошо, что же ты ушел оттуда? Сколько ты там прожил? Полгода?
   - Больше. Почти год.
   - Да-да. А потом тебе стало смертельно скучно, и ты свалил. Ну, может быть, это был интересный опыт для молодого, зеленого, здорового сопляка, но я уже слишком стар и толст для подобных экспериментов. А Даймс... ну, что я могу сказать? Даймс всегда был странным. Грязный, волосатый, выживший из ума, хиппи.
   - Хиппи?
   - О, да. Жили в далекую старину парни вроде этих самых луддитов. Отращивали волосы, селились общинами, жрали галлюциногенные грибочки, проповедовали мир, братскую любовь и свободный секс. Эти человеческие отбросы считали себя бунтарями. Считали, что борются с гнилой и продажной системой, поворачиваясь к ней спиной и показывая ей волосатый и немытый зад. Только система брезгливо сморщила нос и дала им под зад пинка. И поделом. Пойми, малыш. Такие люди во все времена - генетический мусор, отпетые неудачники, аутсайдеры, отщепенцы. Тот же Даймс. Он наивно уверен, что это он дал жизни пинка, но нет, это жизнь его хорошенько попинала, а следом и выбросила за ненадобностью на помойку. Конечно, тебе было не место среди этих недоумков. Впрочем, я признателен Грегори за то, что он познакомил нас. Ты паренек бойкий, толковый, далеко пойдешь. Припомни великие дела, что мы с тобой провернули. А сколько хорошего нас ждет впереди!
   Вопли за окнами стихли, похоже, сектантская служба подошла к концу. Дэниэл встал, подошел к окну, распахнул его настежь. В самом деле, сектанты выходили из храма и разбредались кто куда причудливыми, разодетыми в бахромчато-белое, группками.
   - Эй, вы, - заорал Дэниэл, перевесившись через подоконник, - вы! Братья и сестры! Паршивые ублюдки! Послушайте меня! Послушайте, что я вам скажу!
   Бахромчатые сектанты остановились и поглядели на него, запрокинув головы.
   - Да, вы, внемлите. Ваш пророк, которого вы называете Королем...
   - Дэнни, - негромко сказал Хацуми, - не надо.
   - Ваш жирный тупой пророк умер! - заорал Дэниэл. - Он давным-давно сгнил! Он никогда не вернется! Никогда! Никогда! Идите домой! Домой!
   Сектантам очень не пришлось по душе его выступление. Они зашушукались, закричали, засвистели и принялись швыряться в Дэниэла чем под руку подвернется. В ход пошли камни, палки, Священные Гамбургеры. Один из камней, пущенный меткой рукой, попал Дэниэлу прямо в висок, заставив его пошатнуться. Хацуми выругался, принес из соседней комнаты лучевую винтовку, отодвинул Дэниэла от окна и несколько раз выстрелил в воздух. Это произвело на сектантов куда более действенное впечатление, чем душеспасительные проповеди. Побросав булыжники и палки, они принялись разбегаться кто куда, как цирковые крысы.
   - Так-то лучше, - сказал Хацуми, - Дэнни... эй? В чем дело? Тебе больно?
   Дэниэл не слышал его. Он застыл, оцепенев. От случайного удара словно что-то щелкнуло у него в голове, мозаика сложилась, и все встало на свои места. Он подумал о доме и о том, что там что-то случилось. Он не знал, что именно, но вдруг понял, очень ясно, что его странствиям пришел конец. Наступила пора возвращаться домой.
   И платить по счетам, всплыла в его голове странная, но очень ясная мысль.
   Да, и платить по счетам, что бы это ни значило.
   - Домой, - сказал Дэниэл.
   - Что?
   - Дом. Мне надо домой.
  
   Тем же вечером Дэниэл уволился из казино, собрал вещи, добрался до Четырнадцатого Луизитанского Федерального Би-порта, отправился к билетным кассам и приобрел билет эконом-класса до Форта Сибирь. До следующего рейса оставался еще час. Дэниэл успел перекусить, приобрести кое-какие безделушки в качестве сувениров и проглотить на дорожку парочку вырубонов. Скачки всегда производили неблагоприятное воздействие на его желудок и вестибулярный аппарат, вызывая нечто вроде морской болезни, хотя он знал, что неприятные ощущения от Скачков - явление субъективное, некий животный атавизм.
   - Как насчет того, чтобы малость поразвлечься, ангел мой? - обратился к ней Дэниэл после четвертого стаканчика спиртного.
   От вырубонов стало полегче, но не настолько, чтобы Дэниэл отказался от спиртного, которое разносила пассажирам, точно сестра милосердия корпию, белокурая, пышнобедрая, округлозадая Би-десса в стандартной униформе "Государственных Би-магистралей".
   Она окинула его благосклонным взглядом. Дэниэл развязно положил ей ладонь на бедро, и широко улыбнулся, обнажив крепкие, сахарной белизны зубы.
   - Через двадцать минут я освобожусь, красавчик.
   Она освободилась и доставила ему несколько приятных минут за закрытыми дверьми крошечной пластиковой уборной. Когда он проделал необходимые прорехи в ее красивой униформе, их обоих чуть тряхануло, и на мгновение все кругом окрасилось в бешено-пылающий ярко-алый цвет, но не от их страсти. Это Би-яхта совершила Скачок.
   - Не дергайся, все путем, красавчик. Просто Скачок.
   - Да знаю, только никак не могу привыкнуть к этому, черт.
   - Я и сама первое время каждый раз дергалась и вздрагивала, а потом притерпелась. Пять лет уже работаю, четыре рейса в неделю получается.
   - Не страшно?
   - Ты о чем?
   - Летучие голландцы.
   - Что? Ты про те дурацкие истории о машинистах Би-ячеек, которые проливают кофе на клавиатуры, а потом бесследно пропадают Би-яхты? Все это выдумки. Ох, такие страсти напридумывают. Будто Би-яхты проваливаются в прошлое или в будущее, или рассеиваются на элементарные частицы, или же возвращаются в Би-порты в целости и сохранности, но без пассажиров...
   - Вот я и говорю. Летучие голландцы.
   Продолжая болтать, Дэниэл занимался своим грязным делом. Девушка облизывала красные губы и пылко стонала. В перерывах между стонами она поведала ему, что истории о бесследно пропавших из-за технических неполадок Би-яхтах - чушь на постном масле. Если вдруг возникнут какие-то неполадки, они плавно выйдут из Скачка в ближайшей безопасной точке регулярного стазис-пространства и передадут сигнал бедствия. Но, конечно, это чистой воды теория. За полторы сотни лет, прошедшие с момента основания, государственная корпорация "Государственные Би-магистрали" подтвердила высочайшее качество работы, профессионализм своих служащих, и...
   Дэниэлу уже осточертел донельзя ее кукольный треп, он зарычал, заткнул ей рот поцелуем и навалился на нее, молодой, злой и горячий. Довольная, она одарила Дэниэла целой бутылкой сносного спиртного, в обнимку с которой он и скоротал остаток пути.
   Прибыл он в Форт Сибирь далеко не в лучшем виде, пьяный от бренди, как купидон от любви, с больной головой, помятый и взъерошенный, с расстегнутой ширинкой щегольских черных брюк. Пройдя череду камер ионизации, таможенный и паспортный контроль, он, наконец, вышел из огромного, сверкающего здания Би-порта на улицу.
   И сразу увидел Копилку.
   За минувшие годы Дэниэл уже успел забыть, какая она, и зрелище его потрясло. Словно бриллиант в диадеме красавицы королевских кровей, Копилка возвышалась над остальными золотыми, алебастровыми, ультрамариновыми, пурпурными административными и жилыми зданиями, и в оранжево-алых закатных всполохах, стройная и серебристая, напоминала устремленный к небу величественный и непокоренный горный пик. Надменная, величественная, непреклонная, Копилка была, словно ось, вокруг которой вращался Город Городов, да что там, вся Империя, а, быть может, и весь этот нелепый, ненавистный ему мир...
   - Тварь, - сказал Дэниэл и сплюнул сквозь зубы.
   Ну, что ж. Это был дом.
   Добро пожаловать.
   Он вернулся.
  
   3.
  
   Шарлотта до последнего не верила, что он всерьез. Такого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Принцы, Золушки, хрустальные туфельки, нет, это сказки, сентиментальные, безнадежно вышедшие из моды сказки, и давно настала пора сдать в их музей и заспиртовать в формалине вместе с чьими-то протухшими внутренностями.
   Тем не менее, вопреки здравому смыслу, Распрекрасный Принц объявился и застал Шарлотту врасплох. Она как раз страдала над гроссбухами, делая пометки и пытаясь распутать путаницу с налогами, когда перезвон колокольчиков на входной двери цветочного магазина оторвал ее от бухгалтерского учета. Зажав гроссбух подмышкой, Шарлотта вышла из крошечного подсобного закутка посмотреть, кто там заявился, и увидела его.
   - Добрый вечер.
   Шарлотта моргнула, а затем стряслось страшное. Пол сделался скользким, как ледяной каток, она издала маленький испуганный крик и упала, а сверху ее прихлопнуло гроссбухом.
   - Ох, - простонала она, вспомнив, что сама пятнадцать минут назад вымыла полы, которые, должно быть, еще не успели толком просохнуть.
   - Вы целы?
   Их милость подошел к ней, помог ей подняться, поставил на ноги и заботливо отряхнул.
   - Не ушиблись?
   - Нет.
   - Точно?
   - Да.
   Кит решил дать ей пару секунд прийти в себя, а пока огляделся. Магазинчик был небольшой, но уютный, интерьер подобран со вкусом, все было чистенькое, аккуратное, блестело и сверкало, видно было, что о магазинчике заботятся, холят и лелеют, и, похоже, к этому приложила очаровательную ручку миссис Лэнгдон. Кит поглядел на нее, обворожительную в розовой униформе, с пришпиленной к груди табличкой "ШАРЛОТТА ЛЭНГДОН, СТАРШИЙ ФЛОРИСТ". У нее был тот восхитительно измученный, несчастный и трудолюбивый вид, какового он совершенно отчаялся когда-либо добиться от своих служащих.
   - Вы уже все разглядели? - спросила она сердито.
   Кит молча отобрал у нее пыльный гроссбух в обмен на коробку конфет.
   - Конфеты?
   - Я точно не знал, какие вы любите, поэтому набрал всего понемногу. Я решил, раз вы работаете в цветочном магазине, являться к вам с цветами все равно, что приводить своего слона в посудную лавку. Собирайтесь.
   - Куда?
   - Мы ведь с вами договаривались пообедать, - напомнил Кит, решив быть спокойным и терпеливым, именно, постараться не танцевать кадрили.
   Шарлотта посмотрела через витрину, на улицу, где почтительно ждали, не выказывая ни праздного любопытства, ни малейшего нетерпения, человек сорок его охранников,
   - Думаю, вы человек очень занятой, спасибо, что заехали и уделили мне свое время, но, право, не стоило. Вы, наверное, заметили, мы сегодня закрыты на учет. И мне действительно надо заняться бухгалтерией.
   - Не спорю, нет на свете занятия более захватывающего, чем бухгалтерский учет, но чем вам действительно стоит заняться в первую очередь, так это своим здоровьем. Есть мясо и овощи, много овощей. Высыпаться. Побольше времени проводить на свежем воздухе. Тогда имеются значительные шансы, что ваши расстроенные нервы придут в порядок.
   Шарлотте совсем не понравилось, что аристократ в двадцатом колене стоит здесь, высокомерный и лощеный, и рассуждает о ее расшатанных нервах. Ее нервы были вовсе не расшатаны, ничуть. Так подумала она и немедленно зарыдала в три ручья.
   - Пожалуйста, уходите.
   - Да не волнуйтесь, я уйду, - сказал их милость, но никуда не ушел, а усадил Шарлотту на диванчик в торговом зале, присел перед ней, достал платок и начал вытирать ей слезы.
   - Успокойтесь.
   - Я не могу взять и успокоиться только потому, что вы велите мне успокоиться!
   - Странно, потому что обычно это работает на все сто. Обычно, когда я велю людям успокоиться, они мгновенно становятся очень тихими и спокойными, и молча ждут моих дальнейших распоряжений.
   - Неужели? Это потому, что вы можете их всех уволить? - спросила она, всхлипывая.
   - Да, могу, несомненно, но все же главная причина заключается в том, что я в высшей степени грамотный и компетентный руководитель.
   Миссис Лэнгдон поглядела на него недоверчиво. Ее заплаканные, но все равно прекрасные, синие глаза были полны тревог и смятения. Вдруг он насильник. Или убийца. Коварный похититель доверчивых девиц. Или, что стократ хуже, невероятно настойчивый и прилипчивый ухажер, от которого ей теперь не избавиться вовеки, что, мягко говоря, совсем некстати, учитывая, что ее постигло какое-то ужасное горе.
   - У вас, моя неприступная красавица, должно быть, толпы ухажеров, - сказал Кит мягко.
   - Нет...
   - Наверное, разбегаются, сверкая пятками, от одного вашего сурового взгляда...
   Она подавленно всхлипнула.
   - Что вам от меня нужно, в конце концов.
   - Так. Послушайте, миссис Лэнгдон. Вы очень милая, очень красивая и очаровательная, и я был бы законченным кретином, безнадежным болваном, да еще слепым, как крот, вдобавок, если бы не рассчитывал на крохотную толику самой невинной симпатии с вашей стороны...
   - Д-да?
   - Да. Но я не животное и вполне могу контролировать свои порывы. Вы понимаете мою мысль? Успокойтесь и рассказывайте.
   Миссис Лэнгдон перевела дыхание, немножко успокоилась, во всяком случае, перестала так жалобно хлюпать вздернутым носиком и плакать навзрыд синими глазами, и поведала Киту ужасную, главным образом, своей банальностью, историю о сорокалетнем чиновнике и юной фее из цветочного магазина. Он увидел ее и потерял голову. Он упал на колено и предложил Шарлотте руку и сердце. А также свою квартиру и большую часть заработка.
   Шарлотта головы не теряла, и вовсе не находила Лэнгдона пленительным образчиком мужественности. Он был лысоват, полноват из-за своей кабинетной работы, его губы были слюнявыми, живот - дряблым, а объятия - липкими и потными. С другой стороны, он был зрел, импозантен, неплохо зарабатывал и вращался во весьма респектабельных кругах. Конечно, со временем ей могло подвернуться что-то получше. Но кто знает? Она решила не рисковать и приняла предложение.
   Они прожили вместе пять лет. Шарлотта готовила мужу обеды и завтраки, гладила рубашки, вязала шапочки для его лысины, нянчилась, когда ему случалось занедужить, и была готова произвести на свет маленького Лэнгдона или двух. Мысль о выводке маленьких Лэнгдонов, упитанных, лысых, малость жеманных, слегка беспокоила ее, но ведь порой приходится идти на жертвы? Она была готова, почти совсем готова, но тут разразилась катастрофа. Вечерком Лэнгдон вернулся домой в легком подпитии и заявил, что так не может больше продолжаться, им надо расстаться.
   - Что же случилось, моя хорошая.
   - Лэнгдон сказал мне, что встретил... другого!
   - Другого? - переспросил Кит скептически. - Это... попахивает экзистенциализмом.
   Быстро выяснилось, что это попахивает чем-то похуже. Ибо другим оказался старинный сослуживец Лэнгдона. Их страстный роман, как оказалось, тянулся уже долгие годы.
   - Этот человек бывал у нас дома, представляете? Я помню, как они сидели в гостиной, старательно не глядя друга на друга, а я подавала им мятный чай со льдом и маленькие сэндвичи с огурцами. Мне хотелось выглядеть изысканной. Должно быть, они оба втихомолку потешались надо мной.
   Кит так не думал. Скорее, двум солидным, упитанным, уже немолодым, чиновникам Министерства Образования было стыдно и муторно. И поделом.
   - Мой муж! Изменял мне все эти годы! И с кем! С другим! Мужчиной! О, Господи! Они занимались этим! Двое лысеющих мужчин в своих отутюженных бюрократических костюмах. Наверное, они встречались в гостинице, снимали номер, а потом в баре пили коктейли из высоких бокалов с соломинками и маринованными луковичками. Можете ли вы представить себе что-то подобное.
   Кит, действительно, не мог. И не хотел.
   - Миссис Лэнгдон, мне трудно судить, но, возможно, вы были для вашего супруга призрачным, но все же шансом начать новую, здоровую, полноценную жизнь или хотя бы создать видимость таковой. К сожалению, ничего не получилось. Не будьте непримиримой. Мы все, включая вашего мужа и его любовника... извините за некоторую тавтологию... заслуживаем любви.
   Ее прекрасное лицо пошло рдяными пятнами.
   - Но... я всегда думала, что любовь - это нечто возвышенное, поэтическое! А это... ужасно! Отвратительно! Извращение!
   - Вот в чем ваша беда. Вы слишком узколобы, - сказал Кит с нежным укором.
   - Вы тоже не выглядите человеком широких взглядов! - сказала она обвиняющим тоном.
   - Серьезно? А вы присмотритесь получше, миссис Лэнгдон.
   Она присмотрелась получше.
   - Все равно нет!
   - Хмм. Возможно, вам стоит проверить зрение? Купить очки?
   - Но... вы говорили про ад!
   - Верно, говорил, но это всего лишь фигура речи, словесный оборот.
   - Но у вас был такой вид, будто вы верите в то, что говорите!
   Кит усмехнулся.
   - Я - коммерсант, миссис Лэнгдон. Моя задача - продать вам снег в разгар арктической зимы, да еще заставить переплатить втридорога. Поэтому я скажу все, абсолютно все, что вы захотите услышать.
   - Но это... мошенничество!
   - Облапошение и закабаление?
   - Да!
   - Что ж, добро пожаловать в реальный мир.
   Бедняжка была деморализована, раздавлена и растеряна. Довольный результатом, Кит взял ее за руку, отвел в ванную и умыл холодной водой, как ребенка.
   - Миссис Лэнгдон, иногда вещи просто... случаются. Объясните, почему вы взвалили на себя столь непосильный груз вины и ответственности.
   - Я должна была что-то предпринять, а не смотреть, как мой муж собирает вещи и уходит.
   - Допустим. Что вы могли сделать?
   - Обратиться к консультанту...
   Должно быть, она всерьез полагала, что этот консультант кудесник Мерлин, исцеляющий самые страшные хвори возложением рук.
   - Сомневаюсь, что это могло помочь. Да и потом, посмотрите на вещи здраво, неужели вы всерьез собирались провести с этим гнусным типом остаток вашей жизни. Вы явно достойны лучшего. Честное слово, здесь нечего больше обсуждать.
   - Я не говорила, что Лэнгдон гнусный. Может быть, он немного запутался...
   Кит молча помог ей надеть сапоги и пальто, не забыв предварительно заботливо обмотать вокруг ее лилейной шейки теплый шарфик. Поискал дамские перчатки, но не нашел.
   - Где ваши перчатки.
   - Не знаю... наверное, оставила где-то...
   - Видимо, в этом где-то вы оставили также свои мозги, здравый смысл и чувство собственного достоинства. Ничего страшного. Я куплю вам новые.
   - Перчатки?
   Кит решил не уточнять, а крепко взял ее за руку и повел к выходу. Миссис Лэнгдон все еще упиралась, хотя уже без особого усердия.
   - Вы, - бормотала она, - прямолинейны, как... не знаю, что. Как прямая линия.
   - Зато я экономлю нам с вами массу времени, которое мы могли бы провести куда более интересным, полезным и приятным образом, не находите?
   - Надеюсь, в других отношениях вы не так... экономны.
   - О? Нет.
   - Что же вы предлагаете?
   - Для начала, как я уже неоднократно упоминал, вкусное жареное мясо и много свежих, хрустящих овощей.
   - А потом?
   - Точно не знаю, но я вполне уверен, что впереди нас с вами ждет немало поразительных, удивительных, захватывающих вещей. И страшно дорогих.
   - Что?
   - Посмотрим, быть может, я смогу быть вам чем-нибудь полезен.
   И они начали падать.
   Но не быстро, а очень медленно.
  
   ***
  
   Невзирая на железное здоровье и стальные нервы, несмотря на то, что он действительно любил свою работу, Кит уже давно и долго платил по счетам. Платил за преуспевание. Потому что ничто не дается даром. За все приходится платить.
   Терри тоже платила - потому что была его женой и любила его.
   Долгие годы она наблюдала, как муж превращается в нечто среднее между лощеной белкой в колесе и отлично смазанным печатным денежным станком с высочайшим коэффициентом производительности. Наблюдала, как он становится скрытным, подозрительным, разочарованным и пресыщенным. Со временем он разучился воспринимать людей, как человеческих существ с чувствами и проблемами. Люди превратились для него в кукол, в марионетки, и он превосходно знал, за какие ниточки надо дернуть, чтобы заставить марионетку безвольно плясать на веревочках. Надавить, подкупить, польстить, запугать - как угодно, лишь бы получить причитающееся.
   Терри видела, как он становится все более деспотичным, как огромная власть превращает хорошие качества его характера в скверные. Его юмор все чаще отдавал черным сарказмом. Его уверенность все чаще отдавала категоричностью. Его набожность превращалась в ханжество, уравновешенность - в безразличие. От природы данная ему проницательность с годами перевоплотилась в почти мистическое умение видеть человека насквозь и безжалостно пользоваться его слабостями.
   Каждый вечер он возвращался домой, к ней, смертельно и безысходно уставший от всего на свете: от подчиненных, стычек с советом директоров, профсоюзов, Антимонопольного Комитета, юристов, политиканов, чиновников, Очень Важных Бумаг; от необходимости чуть ли ни ежесекундно принимать решения, от которых напрямую зависели судьбы тысяч людей; от необходимости всегда быть компетентным, быть беспристрастным, быть любезным и обходительным и притом ломать людей, как спички; а больше всего от самой насущной необходимости - всегда быть настороже, чтобы не обвели вокруг пальца, не облапошили и не закабалили.
   Кит не мог себе позволить расслабиться ни на мгновение. Не мог, не хотел и не умел. У него не бывало отпусков, выходных или праздников. Редкие моменты ничегонеделанья нервировали его, доводя до умопомрачения. Терри никогда не видела, чтобы муж разлегся с газетой на диване, к примеру, разгадывая кроссворд. В редкие свободные минуты Кит чинил сломанные вещи в доме или возился в саду.
   Все бы ничего, но к своим увлечениям Кит подходил с фанатичным прилежанием, которое сводило на нет мало-мальски расслабляющий эффект от этих занятий. И, тем не менее, ему требовалось как-то снимать это ужасное напряжение. И, разумеется, он быстро обнаружил, что старая добрая Рюмочка Перед Сном способна творить чудеса. Но только где одна рюмочка, там и две. И так просто открыть бутылку и выпустить на волю всемогущего джинна, но вот затолкать того обратно гораздо трудней...
   Его работа... рюмка перед сном... и череда фамильных портретов... и супружеский секс, давно превратившийся для него в формальную обязанность, от которой он, кажется, был бы и рад избавиться, но денег жаль на шлюху, да и нехорошую болезнь можно заполучить, наверное.
   - Бедный котеночек, - говорила Виктория, - подумаешь, выпил немножко. Никита, солнышко, он так много работает, зарабатывает нам с тобой денежки на пропитание. Успокойся, Тереза, глупая курица. Пройдись по магазинам, купи что-нибудь.
   Терри шла и покупала что-нибудь. Еще она устраивала роскошные приемы и занималась благотворительностью. Она безупречно выполняла обязанности его жены и хозяйки его дома. Она всегда прелестно выглядела, и они с Китом чудесно смотрелись на светских мероприятиях, и все кругом завидовали ей, и твердили, как ей повезло, и на что ей было жаловаться.
   Терри не жаловалась. Только Кит пил все больше и все больше отдалялся от нее, а она плакала и чувствовала себя никчемной. Она бы с радостью родила и воспитала с десяток-другой малышей, но Киту не хотелось иметь детей. Всякий раз, когда Терри заводила с ним разговор о детях, Кит отвечал, что младенец не втиснется в его график, и дети - слишком важное и ответственное дело, и почему бы им еще не подождать.
  
   Время - штука неумолимая, жестокая и беспристрастная, оно шло себе и шло, и вот, однажды Кит вернулся домой и застал Терри рыдающей навзрыд в гостиной. К тому времени для него ее слезы стали привычным, обыденным делом. Как и разговоры, стереотипные, словно подвывания сломанной шарманки.
   - Кит, нам надо поговорить.
   - Нельзя ли подождать до завтра, дорогая.
   - Мне двадцать семь, и я хочу ребенка!
   - Давай я лучше позвоню в зоомагазин, и нам пришлют щенка. Или котенка.
   Терри уставилась на мужа, ломая голову, много ли времени пройдет, прежде чем он начнется общаться с ней, обходясь вообще без слов, просто ломая ей кости и выбивая зубы.
   - Я пошутил. Неудачно. Извини. Давай поговорим завтра.
   - Завтра ты будешь на работе. А я буду опять дома. Одна. И мы ни о чем не поговорим.
   Кит присел напротив жены, любовно приобняв свой портфель.
   - Терри, я все понимаю. Тебе скучно. Но ты всегда можешь пройтись по магазинам. Выпить чаю с подругами. Или сходить к портнихе. Или еще куда-нибудь. И потом, у тебя есть обязанности... благотворительность... дети. Это ответственное дело. У меня нет времени. У меня есть график. И... ну, мы же говорили об этом сотню раз, не так ли?
   - Дорогой.
   - Пожалуйста, дорогая... завтра мы обо всем поговорим. Обещаю...
   - Завтра уже наступило, - сказала Терри, кивнув на напольные часы.
   Кит, однако, счел разговор оконченным. У него на уме, как обычно, были куда более масштабные проблемы, чем проблемы бедняжки Терри, и он желал только одного: чтобы она оставила его в покое. Кит искренне не знал, что он еще может сделать для жены. Дорогая была сыта, здорова, одета и могла купить себе что угодно. Так что Кит поднялся, прижимая к себе портфель наподобие щита и стал совершать сложный и грациозный отступательный маневр в направлении своего кабинета, своей работы и своей рюмки...
   - Стой, - рявкнула Терри.
   Кит помедлил, но остановился, и бросил на жену удивленный, раздраженный, но в то же время до странности сочувствующий взгляд. Терри почти не сомневалась, что сейчас он предложит ей разделить на двоих его Рюмочку перед Сном. Но он удержался.
   - Тяжелый день, дорогая?
   - Ты должен взять отпуск. Немедленно. Прямо сейчас.
   - Что?
   - Ты меня прекрасно слышал.
   - Да, но мне...
   Терри не дала мужу вставить ни слова. Она понимала, что, если ему позволить, Кит тотчас же приведет массу веских причин, по которым он не может взять отпуск - ни сейчас, и вообще никогда, и ей придется согласиться, потому что это будут чрезвычайно веские причины.
   - Прямо с завтрашнего дня. Хотя бы на две недели. И мы проведем это время вдвоем. Только ты и я. Никакой работы. Никакой выпивки. Никаких работ в саду. Только ты и я. А иначе...
   - В своем ли ты уме? Я не могу взять отпуск. У меня дел по горло. Прямо завтра у меня...
   - Ты возьмешь отпуск. Или...
   - Что?
   - Я тебя брошу. Я не шучу. Я уйду от тебя.
   Терри помнила, что следующие две недели оказались невыносимо тяжкими для них обоих. Кит взял отпуск впервые за последние десять лет и совершенно не представлял, что теперь делать с этим дурацким отпуском. Он не знал, куда себя девать. Он вдруг обнаружил, что не представляет, о чем разговаривать с женой. Терри ничего не понимала ни в бизнесе, ни в финансах, ни в политике. Она не умела играть ни в крокет, ни в покер или, на худой конец, в бильярд. Киту было смертельно скучно. В то же время, ему мерещились фатальные катаклизмы, которые непременно произойдут в офисе в его отсутствие. Копилка, например, рухнет, кто знает.
   В смешанном состоянии смертельной скуки и издерганности, изнывая от бессонницы, Кит провел три дня, ничего не делая, слоняясь по дому туда-сюда и куря сигарету за сигаретой. Потом еще три дня он чинил все сломанные вещи в доме и наводил порядок саду. Потом он лег и уснул еще на три дня. Проснувшись, Кит слегка пришел в себя и занялся налаживанием семейной жизни. Он занялся с Терезой любовью. Он сводил жену в ресторан. Он сводил жену в театр. Пьеса Киту не понравилась.
   - Неужели это стадо раскрашенных обезьян, прыгающее по сцене, не понимает, что "Гамлет" - это комедия, и играть его надо, как комедию? Недоумки.
   В Главном Имперском театре они сидели в ложе, алой, бархатной и такой почетной, что почетней были только ложи самого Императора и Верховного Канцлера, а Кит в запале говорил довольно громко, и Терри чувствовала, что публика в театре смотрит на них, а вовсе не сцену, а некоторые и через лорнеты и театральные бинокли.
   - Ведь в конце все умирают, дорогой, - сказала она шепотом.
   - Вот именно. Что это, по-твоему, дорогая, как не комедия?
   В антракте он ретировался в пивную, расположенный по соседству с театром, выпил и остаток вечера провел, развлекая официантов, посетителей, своих телохранителей и понабежавших репортеров игрой на фортепьяно, как заправский тапер. Он сорвал аплодисменты и неплохие чаевые. Терри забрала мужа оттуда, когда Кит, войдя в раж, начал рассовывать банкноты в лифчики приятно взбудораженных официанток.
   - Безнадежно. Что бы я ни делал, я все равно получаю за это деньги, - сказал Кит, когда они вернулись домой. Он потянулся за портсигаром, и скомканные банкноты начали вываливаться из карманов его пиджака.
   Терри впервые с изумлением поняла, что это его беспокоит.
   - Я не знала, что это тебя беспокоит.
   - Нет. Меня не это беспокоит. Меня беспокоит то, что это меня не беспокоит. Понимаешь? Я вроде бы должен беспокоиться по этому поводу, но я не беспокоюсь, и это меня беспокоит.
   Терри поняла, что это слишком мудрено для глупенькой курицы вроде нее.
   - А... что говорит по этому поводу твоя сестра?
   - Виктория говорит, что я слюнтяй.
   - А... Ричард?
   - Ричард говорит, что я милый мальчик, но, думаю, это значит, что я слюнтяй.
   - А твой психоаналитик?
   - Он считает, мне следует расслабиться и снять это ужасное напряжение. Он считает, чтобы расслабиться, я должен принимать трижды в день его волшебные патентованные пилюли. Он считает, что, если я стану наркоманом, я стану счастливым. В его кабинете на стене висит диплом, подтверждающий, что он дипломированный и высококвалифицированный наркоторговец с ученой степенью и двадцатилетним стажем. И он так искренне желает помочь. Иногда я боюсь не устоять. Иногда я просто боюсь, Терри. Тогда я иду в церковь, опускаюсь на колени и молюсь. Но, возможно, я молюсь недостаточно усердно. Вот чего я по-настоящему боюсь...
   - Ты несчастлив? - спросила Терри, сглатывая комок в горле.
   - У меня нет времени размышлять, несчастлив я или нет, - сказал Кит, и поглядел на нее, и что-то в ее глазах заставило его сказать, - Господи, ты теперь правда меня бросишь, Терри?
   - Нет. Я люблю тебя.
   - Я бы тоже хотел тебя любить. Я бы хотел любить... хоть кого-нибудь. Я бы хотел этого... больше всего на свете.
  
   ***
  
   Сам Кит не помнил того давнего разговора. И к лучшему. Иначе бы он, пожалуй, разрыдался. Или рассмеялся. Кто знает. Теперь он, наконец, полюбил. Вопрос состоял в том, стоило ли оно того.
   Но пока он был попросту не в состоянии мыслить здраво. Чувство переполняло его, будто рухнула плотина. За спиной выросли ангельские крылья. Мир, до сих пор окрашенный черно-белым, неожиданно расцветился мириадами ярких красок. Он видел звезды и фейерверки, а в ушах его звенели звонкие напевные трели. Соловьиные. Само собой, трелям сопутствовали зияющие провалы в памяти. Он начал забывать, что женат.
   Кит ужасался сам себе. Его нельзя было назвать идеальным мужем, но за десять лет брака, тем не менее, он ни разу не поглядел на другую женщину. Что случилось? Откуда взялись чашечки кофе, ужины, закаты и рассветы, прогулки под луной? Он знал, что должен остановиться, но остановиться было выше его сил. Он растаял, размяк, разомлел, расслабился и был очень счастлив. Ясно было, что за это счастье ему придется заплатить какую-то страшную цену.
   Но пока, по крайней мере, ровным счетом ничего страшного не происходило. Вечером после работы Кит заехал за Шарлоттой и повел в Музей Изящных Искусств. Там они бродили по залам, разглядывая картины (ничего современного и абстрактного), ели пончики, пили кофе, разговаривали об искусстве, и Кит до нелепости прекрасно проводил время, но тут вспомнил о председателе Антимонопольного Комитета, который собирался вечером зайти на званый ужин. Вместе с двумя сотнями других гостей не менее высокого ранга.
   - Уважаемая миссис Лэнгдон...
   - Да?
   - Прошу простить меня, но... монополия... то есть, антимонополия... нет... в этом нет ни малейшего смысла... комитет...
   - Вам нужно уходить? - догадалась она.
   Слава Богу, что прекрасная миссис Лэнгдон была еще и догадливой, вдобавок, а то он в ее присутствии то и дело становился косноязычным, как экстренный выпуск новостей.
   - Дела. Да. Надо идти. Не волнуйтесь, вас отвезут домой и доставят в лучшем виде.
   - Я не волнуюсь, но... я хотела поговорить с вами. Конечно, если вы торопитесь...
   - Разве я сказал, что тороплюсь? Я вовсе никуда не тороплюсь. Что случилось? - спросил Кит, когда они присели на деревянную музейную скамью в одном из огромных залов, наполненных доподлинно музейной, гулкой и шерстяной тишиной.
   - Ничего не случилось, только... мы с вами уже почти три месяца...
   - Как быстро летит время, - глубокомысленно ввернул Кит.
   - Да. Вы водите меня по всяким обалденным... то есть, хорошим местам, по музеям...
   - Вам было скучно?
   - Что вы, - сказала Шарлотта и улыбнулась, от чего у Кита сладко заныло в груди и помутилось в голове, - мне было очень интересно, правда. Вы так замечательно рассказывали обо всех этих картинах. Только... музей, выставки, скрипки, рестораны, кофейни, и вы сводили меня в зоопарк, - прибавила она, не сдержалась и хихикнула.
   Кит смутился. Наверное, не стоило передразнивать тех шимпанзе, но уж больно приматы напомнили ему некоторых знакомых финансовых воротил.
   - Простите, - повинился Кит, - сам знаю, иногда на меня находит черт знает что, какое-то дурацкое ребячество...
   - Нет, - сказала она, смеясь, - это было очень забавно. У этих обезьян были такие наглые и глупые лица... и я с детства не была в зоопарке... но... вы купили мне шубку. И шарфик. И еще много всякого мне накупили...
   Кит чувствовал себя обалденным... то есть, обалдевшим от ее близости, тепла и цветочных ароматов, но ему не нравился оборот, который принимает их разговор.
   - Дражайшая миссис Лэнгдон, для меня все это было совершенно не трудно, а, напротив, очень приятно, и вы никоим образом не должны чувствовать себя в чем-либо мне обязанной.
   - Но я вам обязана. Вы спасли мне жизнь.
   - Тем не менее, следует признать... в определенном аспекте... вы меня не просили...
   - Я что-то делаю неправильно? - спросила она и поглядела на него в упор.
  
   - То есть?
   - У вас проблемы? - спросила миссис Лэнгдон, роняя голос до шепота и пунцовея, но продолжая смотреть на него в упор. - Затруднения... временные трудности?
   Трудности для Кита заключались единственно в отсутствии оных. Он был распален, как токующий глухарь. Как правило, эти умные и степенные лесные птицы отличаются осторожностью и сообразительностью, но в период любовного томления глохнут и слепнут, причем буквально, так что охотники ловят их, беззащитных, голыми руками. Кит велел себе остаться безупречным джентльменом и рыцарем в белых доспехах и сосредоточиться на думах о председателе Антимонопольного Комитета. Помогло, хотя не то, чтобы весьма. Откровенно говоря, ни черта не помогло.
   - Дражайшая миссис Лэнгдон, не говоря обо всем прочем, мы в музее, храме культуры...
   - Здесь нет никого, кроме нас с вами. Люди в наши дни, похоже, мало интересуются культурой и почти не ходят в музеи.
   - Да. Право... как это грустно... грустно и печально...
   По правде, Киту было вовсе не грустно и не печально, а жарко, душно и немножко щекотно. Еще ему было очень приятно, очень приятно, очень.
   - Миссис Лэнгдон, помилосердствуйте, что вы творите.
   - Я думала...
   - Уберите руки! - провыл Кит страшным голосом.
   - Ой.
   - И положите на колени. Да не мне! А себе. И держите там, чтобы я мог видеть.
   Миссис Лэнгдон покорно положила руки на колени.
   - Простите, но... на мгновение-другое мне показалось почему-то, будто вы находите меня привлекательной.
   - Я нахожу, и все же, давайте не будем омрачать нашу невинную дружбу разными глупостями. Мы ведь можем быть просто друзьями.
   - Да, - покладисто откликнулась миссис Лэнгдон, крутя на пальце бриллиантовое кольцо, которое он подарил ей.
   - В самом деле. И потом, как вы только могли подумать обо мне такую ужасную вещь. Разве я давал поводы усомниться во мне. И в моих благородных намерениях по отношению к вам...
   Что за чушь? Кого он дурачил? Кем он наивно возомнил себя? Святым Антонием? Он больше не мог выносить этих глупостей. Он сгреб Шарлотту в охапку и набросился на нее, гортанно рыча. Если бы она воспротивилась... но она полностью сдалась на милость победителя. Она была такой нежной, и податливой, и горячей. Потом она сделалась чуточку приятно удивленной.
   - О... надо же.
   - То-то.
   Запоздало он заподозрил неладное, но было уже поздно, когда он сделал то, что ее муж должен был сделать еще пять лет тому назад. То есть, сорвал лилейный цветок ее целомудрия.
  
   Терри сразу поняла, что случилось ужасное, и она к этому совсем не готова. Она также решительно оказалась не готова к отсутствию супруга на великосветском приеме. Терри пришлось отдуваться за них обоих, уверяя гостей, что сиятельный лорд Ланкастер невероятно занят на работе, но вот-вот появится. Все же, раут прошел на славу. Терри постаралась, чтобы отменные кушанья, вина и оркестр возместили гостям отсутствие супруга.
   Кит появился к десерту или, вернее, в качестве самого десерта. В своей энергичной манере он поздоровался с каждым из сотни гостей, извинился за опоздание и побеседовал по душам с главной приглашенной звездой вечера - председателем Антимонопольного Комитета.
   Прием закончился около двенадцати. Кит с Терри провожали гостей, выйдя из дома на аллею. Последний гость исчез с финальным ударом часов, отбивающих полночь. Терри поглядела на мужа.
   - Как ты, маленькая?
   - Ты меня не поцеловал.
   Кит поцеловал жену.
   - Так лучше?
   - Не совсем...
   - Почему? Все прошло прекрасно.
   - Все прошло бы еще прекрасней, если бы ты пришел вовремя...
   - Прости, дорогая, я забыл о приеме напрочь. Вылетело из головы.
   Терри не опустилась до комментариев. Кит никогда ничего не забывал - тем более, когда речь шла о важных светских мероприятиях. Ему просто смертельно не хотелось здесь быть сегодня, а хотелось быть где-то совсем в другом месте. Судя по его лицу, это место было не иначе, как раем на земле.
   - Где ты все-таки был?
   - На работе, - сказал Кит почти что правдиво. Он ведь и в самом деле большую часть дня провел на работе. Большую, но не лучшую. Отнюдь не.
   - На работе, - повторила Терри и всхлипнула.
   - Ну-ну, - сказал Кит. Он извлек из нагрудного кармана пиджака платок и ласково вытер слезинки с ее глаз. - Смотри, у меня есть кое-что для тебя, маленькая.
   И он достал из кармана элегантного пиджака черный бархатный футляр, открыл, поддев крышку, и надел Терри на шею бриллиантовое и сапфировое колье.
   - Нравится?
   - Да, Боже мой. Какое красивое... спасибо, но... по какому поводу?
   - Неужели мне нужен повод, чтобы сделать подарок обожаемой жене.
   Терри по его лицу поняла, что тема исчерпана, и дальнейшие пререкания ни к чему не приведут. Все равно он выкрутится. Он всегда выкручивался. Терри проглотила слезы.
   - Ты голоден? Я приготовлю что-нибудь.
   - Было бы замечательно, спасибо, - ответил Кит, светски улыбаясь.
   Терри упрятала драгоценности в шкатулку, заперла ее на ключ, переоделась и стала готовить мужу ужин. Бифштекс и гору жареного картофеля, как он любил. Закончив, Терри отправилась сообщить мужу, что ужин готов. Кит, небрежно, но элегантно развалясь на диване в гостиной, одним глазом наблюдал за финансовыми новостями по каналу ИСТИНА инк., а другим следил, как слуги наводят послепраздничный лоск.
   - Кит...
   - Да, Терри.
   - Этот ужасный человек опять пригласил нас в оперу?
   - Ужасный председатель Антимонопольного Комитета? Да. В следующую субботу. В восемь. "Риголетто". Горбун, Джильда, красавец-герцог. Si, vendetta, tremenda vendetta5. В чем дело? Ты чем-то расстроена?
   - Нет, что ты... просто это очень... скучно.
   - Да, понимаю, провести три часа в опере, слушая мой храп и его болтовню, действительно, скучно, но его увлечение оперой помогает нам экономить сотни миллионов империалов. Ты представить не можешь, сколь непомерно высоки штрафы за нарушение антимонопольного законодательства.
   - А мы нарушаем... законодательство?
   - Самую чуточку... но тебе я ведь могу сознаться во всем, Терри?
   - Да, ты можешь, но... лучше не нужно, пожалуй.
   - Хорошо. Бедная моя усталая женушка. Моя малышка.
   Терри весь вечер ломала голову, как преподнести мужу новости. Ничего дельного на ум не пришло, и она решила говорить напрямик.
   - Вот еще что, дорогой. Твой брат...
   - Что? Дэниэл? А что с ним?
   - Он приехал.
   - Куда приехал?
   - Домой.
   Кит закурил, тотчас выронил сигарету, обжег пальцы и прожег дырочку в ковре.
   - О, ч-черт. Дэнни приехал? Когда?
   - Сегодня вечером.
   - Сегодня вечером? Когда именно?
   - Буквально пару часов назад. Я, правда, даже не сумела с ним толком поговорить. Тут ведь были гости. Дэнни поел и сразу лег спать. Я постелила Дэнни в его старой комнате, он сам меня попросил.
   Кит бессмысленно уставился в пространство. Перед мысленным взором пронеслось видение грязного, оборванного, завшивевшего, бородатого неудачника, потерпевшего в жизни полный крах. Лицо у него сделалось такое страшное, что Терри испытала к мужу прилив искренней жалости и симпатии, и мягко дотронулась ладошкой до его руки.
   - Нет, Дэнни выглядит неплохо, только совсем вырос, ты его, наверное, сразу не узнаешь. Кит, куда ты?
   - Пойду, посмотрю на него.
   - Но Дэнни спит...
   - Я ненадолго, зайду всего на минутку.
  
   Терри была неправа. Кит узнал брата тотчас. Конечно, Дэниэл уже не был тем пухленьким малышом, который поросячьим хвостиком таскался за своим уже тогда вечно занятым старшим братом, умоляя почитать или поиграть с ним. И все же... это был он.
   Невероятно изумленный, Кит постоял в коридоре, разглядывая брата через приоткрытую дверь. Дэниэл крепко спал, завернувшись в одеяло и подложив под голову руку. Кит засомневался, подумал, не отложить ли до завтра, все же тихо вошел, отодвинув сумку с неразобранными вещами Дэниэла, зажег ночник, сел в кресло и в тусклом красноватом свете еще внимательно пригляделся к брату. Дэниэл не выглядел больным, опустившимся наркоманом или завшивевшим бродягой. Бороды у него также не наблюдалось.
   - Дэнни...
   - Отстань, Хацуми, ты, жирный придурок, я сплю.
   Хацуми. Что это? Или кто это? Непонятно. Кит, встревожась, потряс брата посильней и не успел пикнуть, как получил по темечку. Больно. У него аж искры из глаз посыпались.
   - Матерь... Божья... и Сын Ее, Господь наш и Спаситель..., - проговорил он благочестиво.
   Дэниэл проснулся и сел на постели.
   - Какого черта? Я думал, это Хацуми!
   - Хацуми? - прошипел Кит, потирая лоб. - Кто это? Твой любовник? Куда мы катимся? Содом! Гоморра! Апокалипсис не за горами!
   Кит за семь минувших лет ничуть не изменился, все по-прежнему свято веровал в Апокалипсис и прочую высокодуховную белиберду.
   - Ха, ха, как смешно. Какой, к черту, любовник? Ты что, слепой? Ты не видишь, что я сплю? Зачем ты ко мне подкрадываешься, придурок? Я ведь могу и шею свернуть.
   - Ах, ты, маленький, свинячий...
   Кит осекся на полуслове. Удивительно! Словно они с братом расстались вчера, а не семь тому назад, и вот-вот начнут орать друг на друга. Дэниэл тоже в полной мере испытал абсурдное, всепоглощающее, безрадостное дежа вю. Его усталое, сонное лицо с красной отметиной на щеке от подушки перекосилось. Бранясь, он начал выбираться из постели.
   - Сам виноват. Не понимаю, о чем я думал. Что на меня нашло? Забудь. Я ухожу.
   Кит вернул брата обратно в постель. Несомненно, стоило позволить Дэниэлу сперва хорошенько отоспаться, а уж потом набрасываться с расспросами, нотациями, нравоучениями и упреками. Семь лет ожидания стоили того. Пока Кит велел горничной принести еще подушек, а также аспирина Эймса и пакет со льдом, так как на правом виске у Дэниэла при ближайшем рассмотрении обнаружился довольно серьезный кровоподтек.
   - Что случилось? Болит?
   - Да ерунда. Камнями забросали.
   - Почему?
   - Пытался донести до людей добро и истину, ну, эти психопаты очень разозлились из-за этого. Я бы, конечно, перестрелял их из моей огроменной пушки, но Хацуми... впрочем, неважно.
   - У тебя есть огроменная пушка? - спросил Кит, кусая губы.
   - Само собой. две. А у тебя разве нет? Хотя о чем я говорю. Разумеется, нет. Достаточно посмотреть на твою жену, - сказал Дэниэл, засмеялся и дружелюбно потыкал брата в живот кулаком. Было довольно больно, между прочим. Дэниэл только выглядел тощим, каким-то небрежным, почти расхлябанным. Стоило кому-то его тронуть, как он мигом превращался в бешеного звереныша. Так повелось с юности и с тех пор ничего не изменилось. - Не дергайся. Я пошутил. Может, вам все же стоит завести детишек. Или комнатную собачку хотя бы. Пусть канарейку... или сверчка...
   Едва договорив, Дэниэл опять уснул. Кит потрогал ему лоб. Холодный.
   - Дэнни.
   - Черт... ну, что еще.
   - Ты здоров?
   - Абсолютно.
   - Ты поел?
   - Тереза накормила меня какими-то объедками от этого званого ужина. Она сказала мне, что ты на работе...
   Скорее всего, Дэниэл сам этого не понял и расслышал, но в голосе его промелькнула горькая, неподдельная, детская обида. Киту сделалось стыдно, но что он должен был делать? Годами стоять у окна, вглядываясь в даль, дожидаясь, пока младшему брату, наконец, надоест валять дурака?
   - Что ты как маленький. Предупредил бы, что приедешь, я бы тебя встретил.
   Дэниэл зевнул. Неизвестно, чем он занимался, но вымотался изрядно.
   - Не стоит беспокойства. Я, наверное, не задержусь. Пока не знаю, но вряд ли.
   - Значит, у тебя нет конкретных планов на будущее?
   Дэниэл так поглядел на брата, что сразу сделалось понятным, за минувшие годы слова "будущее" и "планы" не вошли в его лексикон.
   - Я свободный человек. Делаю, что хочу и когда хочу. Ни перед ни отчитываюсь. Сам зарабатываю, поскольку богатый папаша вычеркнул меня из завещания. На жизнь хватает. Иногда хватает и на шлюх. Что еще для счастья нужно?
   У Кита имелись ответы на все вопросы. Иначе бы он не был самим собой.
   - Дом. Семья. Достойная работа. Жена, которая будет любить и прощать тебя, что бы ты не натворил. Стабильность. Уверенность в завтрашнем дне. Возможность ощущать, что ты нужен и важен другим людям...
   Перед кем он распинался? Вот придурок. Дэниэл уже спал, крепким сладким сном. Кит бессознательно, как он делал в детстве, укладывая младшего брата спать, подоткнул ему одеяло, потом выключил свет. Только сказку не прочитал.
   Хотя, нет, прочитал...
   - Дэнни. Выспись хорошенько, Дэнни. Отдохни. Не волнуйся ни о чем. Что бы у тебя не случилось, я уверен, мы разберемся и все уладим. Спокойной ночи.
   Впервые за долгое время Дэниэл спал здоровым сном без кошмаров, и не увидел, как во мраке ночи, в самый темный и глухой час, что-то голодное подкралось к дверям, заглянуло в замочную скважину, увидело его, сладко спящего, и умиротворенно заурчало. А потом убралось, дожидаться, когда настанет его время.
   Ждать оставалось недолго.
  
  
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   НОЖ И ВИЛКА, часть первая
  
   1.
  
   Пока у Дэниэла не было ни малейшего представления, что может получиться из возвращения домой. Достоверный факт заключался в одном - впервые за долгое время его не изводили кошмары. Компенсируя мучительные недели постоянного недосыпания, он лег и проспал почти четверо суток кряду, как убитый, выбравшись из кровати лишь раз, чтобы помочиться и выпить воды. Терри время от времени заходила и шепотом спрашивала, как он себя чувствует, и трогала ему лоб и щеки, чтобы убедиться, что нет жара.
   - Все хорошо, не волнуйся, - бормотал Дэниэл, не просыпаясь.
   Но Терри не верила и продолжала волноваться. В конце концов, она привела мужа.
   - Даниил, дружочек, как дела? - спросил Кит, склонясь над братом, разметавшимся на темно-синих простынях.
   - Отвали, придурок, - ответил Дэниэл, совершенно не просыпаясь.
   - Слышишь, маленькая, говорит, мол, у него все просто обалденно.
   Терри пробормотала, что ей это совсем не нравится, что Дэниэл спит уже четыре дня, и, вообще, он такой бледный, худенький и несчастный, бедный маленький ребенок. Кит выслушал ее причитания и насмешливо хмыкнул.
   - Дорогая, прекрати, ей-Богу. Посмотри, какой лось здоровенный вымахал. Пусть отоспится. А потом проснется и расскажет нам, почему и отчего он так устал.
   Ближе к вечеру четвертого дня Дэниэл проснулся, потянулся, зевнул и уставился в потолок. Наконец-то он чувствовал себя если не прекрасно, то довольно сносно. Неплохо, конечно, но к чему все это? Ему стало любопытно, правда. Не сошел ли он с ума, к примеру.
   Пока он зевал и потягивался, Терри опять к нему зашла и с облегчением увидела, что Дэниэл все же очнулся от своей летаргии.
   - Дэнни, ты действительно себя хорошо чувствуешь.
   - Да все отлично.
   - Извини, знаю, я уже успела тебе страшно надоесть, но я волновалась.
   Терри потянулась, чтобы обнять его, но вдруг стушевалась, сообразив, что Дэниэлу уже не пять лет и не шестнадцать, и он больше не смешной младший братишка обожаемого мужа, а совсем взрослый молодой мужчина... чужой, незнакомый ей... возможно, опасный. Дэниэл и выглядел опасным со своим холодным взглядом, татуировками и короткой стрижкой штурмовика.
   - Дэнни... ой... там на тебе что-то есть под одеялом?
   - Да. Майка. Носки. И пижамные брюки. Что-то не так?
   - Ой! Нет! Все хорошо. Я обниму тебя, можно?
   И Тереза крепко обняла, и чмокнула его в небритую, колючую от золотистой щетины, щеку. Дэниэл ощутил исходящие от нее головокружительные ароматы свежей выпечки и каких-то пряностей. В желудке у него тотчас громко заурчало, а рот наполнился слюной. Немного пролилось изо рта и капнуло Терри на кружевной передник.
   - Дьявол... прости.
   - Дэнни, ты голоден?
   - Как зверь.
   - Замечательно. Скоро будем ужинать. Собирайся потихонечку. Кит уже вернулся с работы, они с Ричардом в гостиной.
   - С этим придурком Торнтоном? Они так и ходят вдвоем, как Гог и Магог? Вот придурки!
   - Дэнни.
   - Ладно. Прекрати, пожалуйста. Не надо за меня волноваться.
   - Как я могу не волноваться? Я ведь глупая курица. Мне бы только поволноваться, только бы покудахтать над кем-нибудь.
   Дэниэл поцеловал ее теплую, нежную руку. Пусть семь лет прошло, Терри ничуть не изменилась. Она была по-прежнему такой маленькой, такой хрупкой, такой трогательной и беззащитной и хорошенькой, как картинка. Хотелось взять ее, будто прелестную фарфоровую статуэтку, и поставить на каминную полку.
   - Ты ведь больше никуда не собираешься пропадать, Дэнни? Ты насовсем приехал?
   - Пока не знаю. Не могу сказать ничего конкретного.
   - Мне бы так хотелось, чтобы ты остался. И твоему брату тоже. Это ведь твой дом, мы твоя семья, мы тебя очень любим, и мы тебя очень ждали. Просто подумай над этим, пообещай мне, что подумаешь.
   Когда Терри ушла, Дэниэл выбрался из постели и начал собираться. Пока он лежал в анабиозе, его вещи распаковали, одежду выстирали, вычистили, выгладили и аккуратно развесили в гардеробной, в ванную комнату положили все необходимые мелочи, бар забили спиртными и прохладительными напитками, шоколадом, мятными пастилками и сигаретами. На столе дымился горячим паром серебряный кофейник. Сервис в этом доме всегда был на высоте.
   Дэниэл выпил чашку кофе, постоял под ледяным душем, побрился, побрызгался одеколоном, натянул черные брюки, черную рубашку, черный пиджак, черные ботинки и черный галстук. Теперь он выглядел что надо - как зловещий вестник смерти и погибели.
   Затолкав в рот плитку шоколада, Дэниэл вышел в коридор, огляделся и присвистнул. Хоть он и вырос в этом доме, но за минувшие годы успел изрядно подзабыть, что это такое, и теперь увидел все, будто впервые. Высоченные потолки, каскады хрустальных люстр, оранжереи, зимние сады, паркет, гобелены, цветные витражи, золото, бронза, скульптуры, картины, антиквариат, мягчайшие ковры, старинные зеркала в серебряных рамах, камины, мраморные лестницы, фонтаны, горничные в белых кружевных наколках, ливрейные лакеи, охранники, все вышколенные, услужливые, неприметные, как тени, и все почтительно расшаркивались перед Дэниэлом, пока он шел по коридорам особняка.
   К тому времени, как Дэниэл добрался до гостиной, он пал духом и был изрядно деморализован. Настроение его ничуть не улучшилось при виде двух лощеных корпоративных монстров, лакающих джин и обсуждающих Слияния-Поглощения и Куплю-Продажу. Кит с Ричардом и впрямь настолько были увлечены своим серьезным деловым разговором, что не сразу заметили Блудного Сына, а, когда заметили, вид у обоих сделался, будто им явилось привидение.
   - Дэнни? Ну и ну, - протянул Торнтон, - глазам своим не верю.
   - Да уж придется поверить, - сказал Кит без особого воодушевления.
   - У, какой тощий. И бледный, как из морга. Ничего, ничего, мы его откормим, обогреем, прижмем к любящей груди...
   Дэниэл и пикнуть не успел, как Торнтон, этот клоун, и впрямь принялся прижимать его к своей широкой любящей груди и трепать по голове, и щипать за щеку, и нести какую-то невразумительную ахинею.
   - Надо же, сколько лет, сколько зим, как ты вырос, как возмужал, Дэнни...
   Кит поморщился.
   - Ричард, мой сахарный, полегче.
   - Да ну?
   - В самом деле, уймись, голубчик. Лучше плесни малышу выпить для аппетита.
   Дэниэл сел, неосмотрительно опрокинул в себя стаканчик веселящего пойла и несказанно раскаялся в том. Глаза моментально заволокло ядовитыми слезами, в голове загудело, а в желудке начался пожар. Корпоративным могулам явно доводилось пить еще и не такое, потому что оба свои напитки тянули, словно детскую шипучку, без малейшего намека на осоловелость в породистых лицах.
   - Добавь-ка нашей крошке лимонного сока, Ричард.
   - И оливку?
   - Будь другом. Итак, что привело тебя в наши края, Даниил.
   Пить на пустой желудок было далеко не блестящей затеей. Уже после второй рюмашки гул у Дэниэла в голове сменился приятной фоновой музыкой.
   - Ну... я соскучился. Ты ведь мой брат все-таки.
   - Значит, соскучился. И камнями забросали. В остальном, полагаю, у тебя все просто обалденно. И ты хочешь, чтобы я поверил в эту белиберду.
   - Да, знаю, это странно... но именно так все и было... честно.
   Кит нахмурился.
   - Тогда расскажи нам с дядей Ричардом, как жил-поживал все это время. Чем занимался. Что видел. Где был. Что собираешься делать теперь. Намерен ли ты, наконец, перестать валять дурака, как все предыдущие годы своей жалкой, никчемной, бесполезной жизни.
   Повисло гробовое молчание.
   - Почему молчим, девочки? - жизнерадостно поинтересовался Ричард, сверкая белоснежными зубами, бриллиантовыми запонками, бриллиантовым перстнем с печаткой, бриллиантовой булавкой для галстука, усыпанными бриллиантами наручными часами стоимостью в полмиллиона империалов и бриллиантом в три карата в мочке уха.
   - О чем говорить? - сказал Кит, пожимая плечами. - Видимо, говорить не о чем. Тереза?
   Хоть муж, как обычно, ни на йоту не повысил голоса, Терри услышала зов и немедленно появилась в дверях, вытирая руки о накрахмаленный передник.
   - Дорогая, где наша еда.
   - Через пятнадцать минут все будет готово.
   - Пятнадцать минут? Чем ты решила поразить нас сегодня. Быком на вертеле?
   Терри нервно дотронулась до белоснежного отложного воротничка своего болотно-серого, очень скромного, с длинными рукавами, платья.
   - Нет. Салат, лангусты, суп, барашек с розмарином и суфле.
   - К чему такие изыски. Полагаю, мы все прекрасно могли обойтись и бифштексом.
   - Но ведь не каждый день твой брат возвращается домой. В чем дело, дорогой.
   - И ты еще спрашиваешь, в чем дело? - поинтересовался Кит, зловеще заломив бровь.
   - Да, спрашиваю, - пискнула Терри, отчаянно храбрясь.
   - Прошу прощения, мы на минутку, - встрял Торнтон, не переставая сверкать зубами и бриллиантами, ухватил Кита за рукав пиджака, вытащил из кресла и поволок в холл.
   - Вот и правда, в чем дело? Что ты сходу набросился на паренька.
   - А что он расселся и смотрит на меня бешеным взглядом. Я ведь еще и не говорил ничего. И Тереза, посмотри на нее, вот глупая курица, раскудахталась, распушила перья и стряпает суфле.
   - Милый мальчик, ненавижу быть жеманным и сиропным, но Дэниэл твой родной брат все-таки. Видимо, у паренька стряслось что-то, раз приехал. Порадовался бы лучше, что он жив и здоров. Остальное, сам знаешь, дело поправимое.
   Конечно, Ричард был прав. Только Кита что-то изводило, дергало и ныло внутри, как больной зуб.
   - Не смейся, но у меня мрачное предчувствие, - сознался он, скрепя сердце.
   - Давай сделаем так. Я прихвачу Терезу и твоего брата, сходим в ресторанчик, выпьем, перекусим, я осторожно расспрошу его, что и как. А ты съешь суфле, выпьешь таблеточку от мрачного предчувствия, ляжешь и хорошенько отоспишься. Когда оба придете в себя немного, сядете и спокойно переговорите. Что ты смеешься? Вспомнил что-то смешное?
   Кит и впрямь вспомнил, смешнее некуда.
   - А ведь подумай, тринадцатого этажа у нас в Копилке нет - именно из-за этих мрачных предчувствий и дремучих суеверий. Сразу за двенадцатым идет четырнадцатый.
   - Да... одного этого факта вполне достаточно, чтобы напрочь утратить веру в человечество, - посочувствовал Ричард.
   Кит фыркнул и позвал брата. Дэниэл вышел и поглядел столь памятным Киту удивленным и недоумевающим взглядом - будто не мог до конца поверить, что на свете существуют столь полные, окончательные придурки.
   - Вот только не спрашивай меня опять, здоров ли я. Если ты надеешься, что я вернулся, чтобы здесь подохнуть, черта с два.
   - Значит, здоров. Никаких проблем. Ничего неладного?
   - Нет.
   - У меня абсурдное чувство, что ты, быть может, не врешь, - сказал Кит, недобро щурясь.
   - А когда я врал?
   - Верно. Помнится, ты прямо и честно называл нас в лицо полными придурками и зажравшимися лицемерами. Я это так хорошо помню, словно это было вчера. Господи! За что мне это?
   - С кем сейчас разговаривает этот придурок, - буркнул Дэниэл, сунув руки в карманы брюк.
   - Ты сам разве не слышишь. Внемли, ибо сей великий муж, подобно Иову, беседует с самим Богом, - сказал Ричард, закатывая глаза и молитвенно сложив руки.
   - Что же ты за балабол такой, Торнтон...
   - И Бог отвечает ему, аминь, - сказал Ричард и осенил себя крестным знамением.
   Дэниэл сплюнул под ноги.
   - Тьфу! Да прекратите вы, такие взрослые, а все еще верите в сказки. Нет никакого Бога. Потому что, если бы был, неужели позволил бы людям вроде вас обдирать до последней нитки бедняков и наживаться на человеческих несчастьях.
  
   Рот у Кита приоткрылся и не закрывался долго после того, как Ричард, заливаясь жизнерадостным хохотом, натянул на Дэниэла пальто, а Терри укутал в шубку, и повел их в ресторан.
   - Ну и ну, - только и сказал Кит, наконец, не в силах придумать фразы получше, и тоже пошел ужинать.
   Салат, лангусты, суп, барашек и суфле оказались умопомрачительны. Тереза не зря корпела у плиты с раннего утра.
   - Кофе, милорд? - спросил лакей, глядя на хозяина обожающим взором.
   - Пожалуйста, - вежливо ответил Кит в честное лакейское лицо.
   Прислуга в их доме не воровала, хотя заслуга в том принадлежала исключительно Терезе. Терри достаточно было посмотреть своим карим, доверчивым взглядом, исполненным святой уверенности в том, что плохих людей на свете просто не существует, как в лакеях, горничных и охранниках просыпалась совесть. Страдая и кривясь, но они вытряхивали из карманов хозяйские ложечки, вилки, ножи, пепельницы, сахарницы, часы, бронзовые статуэтки, бриллиантовые колье и прочее, что подвернулось под руку.
   Справедливости ради, воровали не только лакеи. Воровали министры, банкиры, политики... однажды на торжественном приеме в своем фамильном особняке Кит случайно застиг за воровством серебряных ложечек самого Верховного Канцлера Милбэнка. Каковое прискорбное происшествие лишь укрепило Кита во мнении, что лакейство - не профессия, а состояние души.
   - Прикажете подать кофе в столовую, милорд?
   - Нет... отнесите в кабинет.
   Кит поднялся, сдернув с коленей льняную салфетку и швырнув на стол, и направился в свой кабинет. А, пока он поднимался по устланным красным бархатом мраморным лестницам и шел по освещенным бронзовыми светильниками коридорам, мысли его приняли другое направление, и он стал вспоминать, как все случилось семь лет тому назад.
  
   2.
  
   А случилось все так:
  
   Неприятное известие мужу сообщила Тереза. Тем вечером, когда Кит приехал домой с работы, жена встретила его в холле особняка бледная, с покрасневшими от слез глазами. При виде ее несчастной мордашки у него нехорошо заныло в груди. Была пятница, и он собирался сводить жену в хороший ресторанчик, где они могли выпить по бокалу шампанского и потанцевать, а после, настроясь на романтический лад, вернуться домой и заняться здоровым, безопасным и высокоморальным супружеским сексом. Только, кажется, романтика отменялась.
   - Дорогая, что стряслось.
   - Твой отец выгнал Дэниэла из дома, - поведала Терри, трепеща, как осиновый листик.
   - Слава Богу, а то я решил, будто произошло нечто действительно ужасное, - сказал Кит, прижимая к себе портфель, букет маргариток для милой женушки и корзинку свежей клубники для любимой сестренки.
   - Кит!
   - Ладно, ладно. Рассказывай. Я весь внимание.
   Глотая слезы, Терри поведала мужу, что Дэниэл уже три недели не появлялся дома, а сегодня объявился, в компании своих бестолковых и наглых приятелей и девочек, весьма вульгарного вида и вызывающе одетых. Насколько понял Кит из описания, девочки были самыми настоящими, всамделишными, уличными проститутками. Веселая компания уютно устроилась в их аристократической гостиной, болтая, выпивая и покуривая дурь. Терри вышла к ним и вежливо попросила прекратить шуметь и удалиться. Будучи добропорядочной замужней женщиной, она никоим образом не одобряла употребление наркотиков и распитие спиртных напитков, особенно, несовершеннолетними. Потом она пошла на кухню, выпить кофе...
   - Дорогая, - перебил жену Кит, силясь скрежетать зубами не слишком громко, - почему ты просто не попросила охранников вышибить отсюда всех этих малолетних преступников?
   Оказывается, Тереза не хотела ставить Дэнни в неловкое положение - ведь это были его друзья. Так что она пошла на кухню, сварила и выпила кофе. А, когда Терри допивала кофе, Дэниэл зашел к ней и сообщил, что его отчислили из Академии Изящных Искусств за тотальную неуспеваемость и очень, очень скверное поведение.
   У Кита по спинному хребту замаршировали, будто солдаты на плацу, липкие, ледяные мурашки. Он передернулся.
   - Дорогой, что с тобой? Ты здоров? - тревожно спросила Терри.
   - Да. Когда его отчислили?
   Как выяснилось, уже три месяца назад, просто до сих пор Дэниэл боялся в этом признаться. Кит был ошарашен. Для Терри эта подзалежавшаяся новость тоже стала потрясением, но она собралась и взяла себя в руки.
   - Я сказала Дэнни, что многие выдающиеся и великие люди не получили высшего образования, но это совсем не помешало им добиться успехов в жизни. Конечно, ничего хорошего здесь нет, но это далеко не конец света. Ему только шестнадцать, и впереди масса времени, чтобы он мог выбрать себе занятие по душе. А Дэнни вдруг заплакал и сказал, что чувствует себя никчемным, и никому нет до него никакого дела, и, если он умрет, никто и не заметит...
   В таком роде наглый мальчишка морочил сердобольной Терезе голову, и все еще могло сойти ему с рук, но тут вдруг домой нагрянул сиятельный отец.
   - Кажется, твой отец собирался пообедать или забрать какие-то документы, точно не знаю, - проговорила Терри, всхлипывая.
   Чем бы папаша не планировал заняться, все мысли вылетели из его головы при виде толпы малолетних ублюдков в его роскошной, чопорной, раззолоченной гостиной. Ибо самому либеральному (вернее, безалаберному) отцу едва ли придется по вкусу, что его шестнадцатилетний сын якшается с какой-то швалью, принимает наркотики и закладывает за воротник чуть ли не хлеще его самого. А отец отродясь не был либералом. Хотя консерватором тоже не был. Свое мировоззрение он излагал фразой "Главное, чтобы все было тихо, очень тихо и спокойно", и в том же духе воспитывал осиротевшее после смерти матери потомство. Неважно, что дети чувствовали, чем занимались, о чем думали, главное, чтобы они были очень тихими, тихими и спокойными.
   - И твой отец вошел в гостиную, и увидел этих ребят, - удрученно проговорила Терри, - и совершенно взбеленился. Сначала он выбросил их на улицу... а потом буквально влетел на кухню, схватил Дэнни за волосы... и начал бить головой о дверной косяк. Кровь... было столько крови... думаю, он сломал Дэнни нос...
   Кит украдкой покосился на наручные часы, все еще не теряя надежды предаться сегодня с женой законной супружеской страсти. О, святая простота.
   - А потом твой отец велел ему убираться вон и больше не показываться дома. А Дэнни сказал, раз так, он никогда больше сюда не вернется, никогда, и что мы все - просто зажравшиеся лицемеры, прости, Кит, но он так сказал, а потом... Дэнни ушел.
   Лицемеры - пускай, с этим Кит не спорил, но отчего зажравшиеся. В высшем свете все очень следили за стройностью фигур, благо, финансовые средства позволяли. Ох уж эти истеричные подростки с их прыщами и бунтующими гормонами. Кит попытался вспомнить, был ли он таким в свои шестнадцать, но нет, разумеется, нет. Он всю свою жизнь был славным, послушным, скромным, опрятным мальчуганом, блестяще учился в школе и добился выдающихся успехов в спорте. Уже в детстве у него были твердые моральные принципы и ясные жизненные цели. Он хотел возглавить Корпорацию и служить Копилке. Так что, извините, у него не было ни времени, ни желания для этой прыщавой ахинеи. У него и прыщей-то не было, ибо он регулярно умывался теплой водой с мылом. Поскольку иногда, поймите правильно, дело не в духовности и нравственности, а в элементарной гигиене.
   - Вот ведь жирный поросенок, - выговорил Кит с отвращением, - маленькая, наглая, зажравшаяся свинья. Схлопотал, и поделом. Сколько можно над нами издеваться.
   - Дорогой, я пыталась поговорить с Дэнни...
   - Знаю. Ничего. Это ведь уже далеко не впервые. Папочкины денежки закончатся, гаденыш приползет домой, как миленький. Лучше посмотри, какие я тебе принес красивые цветы.
   - Спасибо, но...
   - Прекрасно выглядишь, дорогая. Я подумал, что-то мы целую вечность никуда с тобой не выбирались и заказал нам на вечер столик в твоем любимом рестора...
   Не закончив фразы, Кит судорожно выхватил из кармана пиджака носовой платок и уткнулся в него. Апчхи, брр.
   - Дорогой, ты точно здоров? - спросила Терри очень тревожно. - Я читала в газетах, сейчас повсюду бродит мерзкий вирус.
   - Бубонная чума? - остроумно съязвил Кит, хлюпнув породистым носом.
   - Нет, но какой-то мерзкий, приставучий грипп.
   - Чепуха! - сказал Кит запальчиво, и чихнул. - Вечно в газетах пишут всякую чепуху! - прибавил он в сердцах и опять чихнул.
   - Вот и твоя сестра так говорила, пока не свалилась с этим мерзким гриппом, а ты ведь все время сидел с ней и приносил клубнику со сливками.
   При здравом размышлении Кит не нашел здесь ни малейшей взаимосвязи.
   - Виктория любит клубнику, и сливки тоже любит, что здесь такого.
   - Да...
   - Ведь она поправилась?
   - Да. И ушла на вечеринку.
   - Терри, успокойся. Сделай глубокий вдох и выдох. Все будет хорошо. Мы все будем жить долго и счастливо, и никогда не умрем, обещаю.
   - Но на кухонном полу была целая лужа крови! И твой отец точно сломал Дэниэлу нос! Так нельзя. Ты должен что-то сделать. А, если с Дэнни что-нибудь случится?
   Правильно, если с Дэнни что-нибудь случится, кто будет во всем виноват? Старший брат, разумеется. А вовсе не сам бешеный, неуправляемый звереныш, постоянно влипающий в неприятности. И не папаша бешеного звереныша, многолетний раб джинна из бутылки. И не глупая курица, вечно кудахтающая над всеми униженными и оскорбленными. И не Виктория, которая вечно оказывалась не причем - тоже достойная жизненная позиция. Хотя нет, кажется, в этот раз Виктория действительно была, апчхи, не причем. Короче говоря...
   - Тереза, иди, собирайся. Мы опоздаем в ресторан.
   Сколько Кит ее помнил, а они были знакомы с детства, милая, кроткая, тихая глупенькая курица впервые в жизни по-настоящему вышла из себя. Истошно вскрикнув, она вцепилась мужу в лацканы элегантного темно-синего пальто и тряханула.
   - На улице темно и холодно! Сейчас январь! Дэнни пальто не взял, так и ушел, в чем был! Он плакал! Он истекал кровью! А, если он сейчас прыгает с моста? А твоя сестра сказала, так ему и надо, и отправилась на вечеринку! Как так можно обращаться с маленьким ребенком?
   Ее тирада произвела на Кита сильнейшее, буквально неотразимое, впечатление. Он был потрясен, сокрушен, сражен наповал.
   - Тереза, - процедил он, - я не хочу быть грубым, но, если ты еще хоть разик тряханешь меня, я тоже тебя тряхану. Так тряхану, любовь моя, что мало тебе не покажется.
   Терри обомлела, поняв, что муж ничуть не шутит, разжала пальцы и отпрянула.
   - Я не хотела...
   - Собирайся.
   - Но я...
   Кит развернул жену за плечи и подтолкнул в направлении мраморной лестницы, ведущей на второй этаж.
   - Иди, переоденься. И поторопись. Пожалуйста.
   Присев на роскошный антикварный диван в холле, Кит снял пальто, положил на колени и стал ждать. Ожидание надолго не затянулось. Уже спустя минуту до слуха донесся ржавый лязг и зловещий скрежет. Можно было подумать, сюда направляется ожившая статуя Командора. Но нет. Это был человек, подаривший Киту жизнь и превративший ее в ад кромешный. Его отец.
   Сиятельному папаше в ту пору уже стукнуло хорошенько за семьдесят, далеко не юный возраст и полувековой Великий Запойный Марафон давали о себе знать, и все же, старик оставался на удивление крепким и статным, будто памятник, изваянный из закаленной бронзы. При одном его приближении все живое корчилось от страха, тоски и безысходности, остро ощущая хрупкость и бренность земного бытия, а, главное, его вопиющую пустоту и бессмысленность.
   С бытием посмертным дела обстояли не лучше. Отец не верил в загробную жизнь. Он вообще ни во что не верил. Он считал религию обманом и торговлей воздухом. В равной степени он считал обманом науку, искусство, историю, литературу, философию, политику, экономику, торговлю, любовь, брак и фондовую биржу.
   Теперь Кит смотрел на этого человека, а этот человек смотрел на него, и ситуация напоминала известное речение о том, что, если долго вглядываться в собственный пупок, то пупок тоже начнет вглядываться в тебя, а то и примется подмигивать и корчить скабрезные рожи.
   - Что ты тут расселся, как на вокзале, Кристофер, - наконец, поинтересовался сиятельный папаша.
   Его негромкий голос пробирал до дрожи. Голос человека, привыкшего повелевать и не задумываться о последствиях. Голос человека, привыкшего к абсолютному повиновению. Отцовские прихлебалы, подпевалы, приживалы, лакеи, секретари, помощники и охранники увивались кругом сиятельной особы, будто мошкара подле горящей лампы в безлунную ночь.
   - Жду Терезу. Хочу отвести в ресторан, - ответил Кит.
   Отец сплюнул.
   - Рестораны! Подарки! Цветочки! Колечки! Цепочки! И целуешь ей ручки. Тьфу! Неудивительно, что жена села тебе на шею.
   Кит тоскливо понял, что глупая и оттого безрассудно храбрая курица вздумала препираться с сиятельным папашей касательно его методов воспитания и оттого окончательно ввергла его в пучины исступления. Присмотревшись, Кит с содроганием разглядел брызги крови на отцовской рубашке и кровь, запекшуюся на костяшках пальцев левой руки, той самой, в которой отец сейчас крепко сжимал запотевший стакан горячительного. Ладно. Кит не хотел встревать в это. Он хотел пойти в ресторан с любимой женой и съесть бифштекс. Хорошо бы, но при мысли о еде его замутило. Он вообще начал чувствовать себя до крайности неважно. Благородный нос протек, будто прохудившийся римский акведук, лоб и затылок были совершенно мокрыми, и отчаянно разболелась голова. Уму непостижимо. Кит мог поклясться, что двадцать минут тому назад был здоров.
   - Что ты на меня уставился? - поинтересовался отец.
   - Ничего... прошу прощения, сэр.
   - У меня эти твои взгляды уже сидят в печенках! И твое постоянное тявканье, ишь, на отца он тявкает, щенок паршивый! А не то я тебе устрою, живо вылетишь отсюда следом за братом и будешь гнить в сточной канаве.
   Вылетать из дома почем зря и гнить в канаве Киту совсем не хотелось. Отец живо уловил его упаднические, конформистские настроения, и улыбнулся, криво и косо, будто подвыпившая Джоконда.
   - Вижу, понял, но, на всякий случай, повторю. Я выгнал из дома это сатанинское отродье. Навсегда. Финита ля комедия. Считайте, что для нас всех этот маленький ублюдок умер. Его больше не существует. И, если он вздумает сюда явиться, я предупредил охрану на сей счет. Такого пинка под зад получит, мало не покажется. Тебе понятно?
   Киту уже давно все было понятно, но легче от этого не становилось, совсем нет. Отцовские шавки пялились на него. Если бы они знали только, как он ненавидел их всех скопом и каждого по отдельности. Настоящие клещи-кровососы, заискивающе улыбались и услужливо подливали, тянули из отца деньги и должности, но, что хуже всего, - душу.
   - Скоты, - проговорил Кит хрипло, - вы все будете гореть в аду, вы все, все целую вечность будете гореть в адском пламени...
   Отцовское окружение взволновалось, как стадо баранов, учуявшее молодого волка, но отец прищелкнул пальцами, и все стихло.
   - Мы взрослые люди, сын, и ты нас постоянно смешишь своими душеспасительными тирадами. Ты сам-то представляешь, насколько смехотворно выглядишь при этом.
   Поразмыслив, Кит решил и впрямь перестать смешить людей своими нотациями и помолчать. Просто ради разнообразия. Поглядеть, что получится. Вернулась Тереза. Она приоделась и выглядела очаровательно в длинном вечернем платье цвета первой весенней земляники. То есть, Киту показалось, будто суженая выглядит очаровательно. У старика-отца имелось альтернативное мнение.
   - Что ты на себя нацепила, деточка. Выглядишь, как портовая шлюха.
   - О, - сказала Терри, прижав руку к сердцу, и пошатнулась.
   - Ха, ха, но я ведь не сказал, что это плохо...
   Терри все не могла успокоиться, хотя Кит поднялся и взял ее шубу.
   - Лорд Ланкастер, умоляю вас...
   - Нет!
   - Ради всего святого, не будьте таким бессердечным. Он же ваш сын! Дэнни извинится... он изменится.
   - Изменится? Не смеши меня, деточка. Я уже много лет прожил на свете и знаю, что он никогда не изменится. Как родился жалким неудачником, так жалким неудачником и помрет.
   - Это жестоко, - прошептала Терри.
   - Правда часто бывает жестокой, деточка. Хватит. Еще одно слово, и я верну тебя папаше, Ризу-Майерсу. Милая девочка, ты и представить не можешь, на какие ухищрения пришлось пойти твоим родителям, чтобы толково пристроить своих пятерых дочерей. Я-то и от одной никак не могу избавиться! Ей двадцать, а о замужестве и не помышляет. Одни танцы на уме, вечеринки и наряды. Сколько можно. Тишина и покой! Вот все, о чем я прошу. Неужели я прошу слишком многого?
   Нет, их милость просил не слишком многого, ибо тотчас воцарилась замогильная тишина. Кит удачно заполнил паузу, разразившись мерзким кашлем, составившим компанию не менее мерзким соплям.
   - Кристофер, в чем твои проблемы! - рявкнул отец.
   - Виноват, тишина и покой, я помню.
   - Да ты ведь болен совсем, дурак.
   - Я не болен, - проскрежетал Кит, и сам удивился, отчего некоторым дуракам чувство противоречия заменяет инстинкт самосохранения.
   - Ты еще скажи нам, что ты не дурак!
   Кит не сумел подыскать подходящего ответа. Свет в его глазах начал мерцать и гаснуть, а пол под ногами сделался неустойчивым, будто просоленная палуба летучего голландца. С несказанным ужасом он ощутил, как беспомощно запрокидывается на спину, плашмя, будто подбитая метким ударом кегля в кегельбане. Проваливаясь во тьму, он успел услышать надрывный визг. Это любимая сестренка весьма удачно подгадала со своим возвращением с вечеринки. А потом наступили тишина, тишина и покой.
  
   Возвращение в мир живых, или, по крайней мере, немертвых, оказалось для Кита ужасно мучительным и растянулось почти на три недели. Придя в себя после долгих суток бреда и беспамятства, он обнаружил себя в спальне, в постели и в пижаме. Каждая клеточка, каждая крохотная косточка и нерв пульсировали, налитые болью. Обитые серо-зелеными шелковыми обоями стены тонули в красном полумраке. Кит выдохнул, жарко, будто огнедышащий дракон, и судорожно забился, силясь выбраться из-под удушающей груды одеял и шерстяных пледов, но кто-то остановил его.
   - Нет, нет, тихо, лежи.
   - Ричард.
   - А ты кого ожидал увидеть. Фею Фату Моргану? Как самочувствие.
   - Не знаю... мне жарко...
   Ричард дал ему напиться ледяного чая и положил на лоб пузырь со льдом. Так сделалось лучше. Немного. Кит все равно ощущал себя грешником, которого поджаривают на раскаленной масляной сковородке. Ричард нахмурился, глядя, как он корчится в припадке кашля.
   - Все это твоя сестра, - сказал он свирепо, когда Кита малость отпустило.
   - Что за глупости... ведь не мог я оставить Викторию совсем одну, одинокую, беспомощную... бедняжку...
   - Беспомощную бедняжку? Очнись! Твоя сестра - адская фурия!
   - Ты сказал... райская гурия?
   - Нет! Фурия! Фурия! Совсем не удивлюсь, если Виктория приложила к этому скандалу свою руку. То есть, когтистую лапу.
   Какая разница. Кит знал, что должен разыскать брата и вернуть домой. Он попытался встать, но невыносимая слабость и боль заставили его отказаться от этой затеи. Не то что двигаться, но неподвижно лежать и дышать было все еще тяжко.
   - Куда ты собрался? Уймись, - сказал Ричард, наблюдая за ним со страдальческой миной.
   - Мне надо найти брата..., - просипел Кит.
   - Я уже нашел.
   - Что нашел? - переспросил Кит, совершенно отупев.
   - Твоего брата! - прорычал Торнтон.
   От его пробирающего до печенок львиного рыка, по обыкновению, стены заходили ходуном, задрожали люстры и задребезжали стекла в оконных рамах, а Кит облился холодным потом.
   - О-о... но ты нашел Дэнни живым хотя бы? И не под мостом?
   - Не драматизируй. Твой братец пока живет у какого-то из своих гнусных тупых приятелей. Я отвез ему денег, кое-какие вещи. И пальто.
   - Спасибо огромное, но почему ты просто не вернул его домой.
   - Да... этот сопляк заявил мне, что домой собираться не возвращается. Заявил, что уже вырос и способен жить самостоятельно. Сказал, мол, хочет в ближайшее время поездить и повидать мир. Ах, да. Еще он сказал, мол, у него больше нет семьи. И велел передать тебе...
   - Что?
   - Что ты - полный придурок.
   Разумеется. Непонятно, чего, собственно, Кит ожидал.
   - Думаешь, этот гаденыш понимает, что творит.
   - Не уверен... но его вящая ненависть ко всему материальному и полное отсутствие здравого смыла вызывает уважение. Я бы так не смог, - сказал Ричард.
   Кит тоже так не мог. Родная кровь - не водица все-таки. Оставалось надеяться, что папаша уже поостыл. Однако Ричард живо развеял его робкие надежды на сей счет.
   - Мне не кажется, будто твой старик остыл. Совсем нет.
   - Что? Почему?
   - Да потому что... сперва твой полоумный братец, потом ты три недели пролежал чуть ли не при смерти... а еще те странные парни в фетровых шляпах.
   Кит ничего не понял. Какие странные парни? Какие шляпы? Неужто опять начался горячечный бред? Но, похоже, это был не бред. Ричард заметно занервничал. Лицо его, обычно преисполненной великолепной скандинавской меланхолии, сделалось похоже на посмертную гипсовую маску.
   - Я не понимаю, расскажи все толком.
   - Ну... это случилось дней пять или шесть, я припозднился на работе... засиделся с документами по Первому Прототипу...
   Время близилось к полуночи, и Ричард уже собрался домой, когда эти чертовски странные парни объявились в коридоре Корпоративной штаб-квартиры. Их было четверо или пятеро, в фетровых шляпах, плащах и серых костюмах. Они походили на банковских клерков или коммивояжеров.
   - И они пошли к отцу? - спросил Кит в недоумении.
   - Вот-вот. Сразу направились в его кабинет, притом не спрашивая дороги. Я спросил их, какого черта... а они сказали мне, мол, у них назначено.
   - И что хотели.
   - Откуда мне знать. Я пошел за ними, посмотреть, все ли в порядке, но твой папаша вылетел из приемной, как ошпаренный, и велел мне отправляться домой, немедленно, как если бы случился пожар или землетрясение.
   Кит совсем не думал, что стоит придавать значение столь незначительному инциденту. Мало ли у отца имелось странных знакомых в шляпах. Мало ли, какие темные делишки он мог обсуждать с ними в глухой полночный час в укромной тиши своего кабинета. Визитеры могли оказаться группкой наемных убийц или промышленных шпионов, которые явились за инструкциями... например. Кит дотронулся до руки Ричарда и мгновенно весь заморозился изнутри, до того у Ричарда была холодная рука.
   - Ой, что ты себе напридумывал. Ты малость переутомился, вот и все.
   - Да... наверное... только под их плащами, костюмами и шляпами ничего не было. Ни намека на человеческие тела. Я вообще не уверен, что они были людьми. Демоны. Вот кем они были. Демонами.
   Кит моргнул.
   - Ты ведь сказал, что разговаривал с ними, каким образом?
   Голубые глаза Ричарда озарились потусторонним, неземным светом. Лишь долгие годы спустя Кит осознал, что увидел тогда первые признаки безумия, что позже сожрет мозг Ричарда, превратив в изъеденную электрическими термитами труху.
   - Да элементарно. При помощи телепатии, - ответил Ричард вдруг очень ясно и радостно и засмеялся.
   - Эээ... демонической телепатии?
   - Вот именно. Демонической. Телепатии.
  
   Еще несколько дней спустя, Терри, свернувшись калачиком в кресле, внимательно наблюдала за спящим мужем. Лицо его было бледным, осунувшимся и давно небритым, под глазами залегли темные круги, но все равно, непостижимым образом он умудрялся выглядеть сногсшибательно красивым и неотразимым.
   - Эй, глупенькая курица.
   Терри повернула голову и поглядела на Викторию, которая тихонечко, на цыпочках, проскользнула в комнату. В руках у нее был поднос с кофе и всякой вкусной снедью.
   - Я нам кофе принесла и перекусить. Устала?
   - Нет.
   - Конечно, нет. Просто месяц не ела и не спала, выхаживала этого болвана.
   - Кит вовсе не болван, а мой муж.
   - М-у-ууж, - передразнила ее Виктория, аккуратно ставя поднос на накрытый маленькой кружевной скатертью кофейный столик. - Ты еще скажи, будто боишься его и читаешь. Нет, как же это было? Ах, вот. Почитаешь.
   - Очень, очень, - прошептала Терри боязливо. И почтительно.
   - Болван и глупая курица, прелестно. Что сказал доктор. Долго еще будут продолжаться наши мучения.
   - Велел Киту лежать еще неделю, отдых и покой.
   Виктория передернулась.
   - Ничего себе, отдых и покой. Я от такого отдыха и покоя скоро на стену полезу. Едва-едва очухался, принялся злобно брюзжать. когда спит, полюбуйся, до чего у него злобная, брюзгливая физиономия.
   Терри полюбовалась и украдкой улыбнулась.
   - Ну что ты... просто он еще неважно себя чувствует.
   Виктория фыркнула.
   - И какой смысл теперь брюзжать. Сам во всем виноват. Сколько миллионов раз я ему говорила, что, если он не прекратит зимой расхаживать нараспашку, то непременно заболеет. А он, знай, твердил мне, да еще с таким дурацким апломбом, что в жизни не болел и не собирается. Хорошо, хоть уши не отморозил или другие причиндалы. Что ты так покраснела, Тереза.
   - А? Ой! Ничего.
   - Не отморозил?
   - Нет, нет.
   - Ты уверена? Хорошенько проверила?
   - Да. Ой! Прекрати, пожалуйста.
   - Все обошлось, какое облегчение, - ехидно протянула Виктория, закатывая глаза.
   - Ведь, вообще-то..., - начала Терри, робея.
   - Да. Вообще-то, он никогда меня не слушает, а теперь разлегся здесь и требует чашечки чая и всякое такое.
   - Но ты сама заходила через каждые пять минут и приносила Киту чашечки чая и всякое такое, - сказала Терри слегка ошеломленно.
   - Вот еще! Нужен он мне, да еще такой зеленый и сопливый! - отвечала Виктория сурово. - Ничего подобного я в жизни не делала.
   - Как - не делала? - поразилась Терри.
   - А вот так, не делала! Вечно ты что-то выдумываешь, Тереза. Лучше булочки попробуй, очень вкусные получились булочки.
   Терри принялась за булочки с изюмом и корицей, которые и впрямь получились чудо какими вкусными и душистыми, с пылу, с жару.
   - Ты, конечно, и булочек тоже не пекла...
   - Конечно, нет! За кого ты меня принимаешь?
   Терри благоразумно решила помолчать и занялась едой. Виктория устроилась поудобней в кресле, глотнула сладкого, крепкого, горячего кофе, взбодрилась и продолжила.
   - И вот так всю жизнь, - проговорила она с горечью, - и завтраки, и обеды, и ужины, и чашечки кофе, и как твои дела, милый, бедный котеночек, а он, надо же, взял и накричал. Мужчины, какими же они бывают неблагодарными!
   Терри дружила с Викторией с самого детства и очень любила ее, но, Боже правый, иногда она и впрямь бывала адской фурией. Хотя порой - и райской гурией. Но явно не тогда, когда старший брат запретил ей идти на очередную вечеринку, а вместо того поставил бедняжку навытяжку, будто в армии, и отчитывал два часа кряду.
   - Бедненький смешной котеночек сказал, будто я выставляю себя напоказ, одеваюсь, как вертихвостка. И еще сказал, представляешь, оказывается, я не должна принимать очень дорогие подарки от мужчин, за которых не собираюсь выходить замуж или хотя бы заводить с ними длительные отношения. Кит сказал, так делать нельзя. Он сказал, это аморально.
   - Вот ужас, - откликнулась Терри сочувственно.
   - Именно! Ужас! Я-то и слова такого не знаю - аморально. Пришлось пойти и посмотреть в словаре. Так вот, ничего аморального я не делаю. Эти приставучие идиоты сами меня заваливают очень дорогими подарками, признаниями в любви до гроба, предложениями пожениться и прочей чепухой. Мерзкие, слюнявые прилипалы. Фи.
   - И тебе совсем никто не нравится? - с искренним интересом спросила Терри.
   - Нет.
   - Почему? Ведь среди твоих поклонников весьма приятные попадаются. Привлекательные, галантные, воспитанные, при деньгах и хорошей родословной, нашего круга...
   Виктория презрительно фыркнула.
   - Знаю, Терри. Только это... не то. Все они какие-то... ненастоящие. Приторные. Фальшивые. Скучные, будто обрезки их наманикюренных ногтей. Слизняки. Нет. Мне нужен мужчина. Настоящий Мужчина.
   Терри посмотрела на мужа, но Виктория беззлобно хихикнула.
   - Нет, Терри. Принцы на Белых Лошадках - это не по мне. Возни не оберешься. Уж больно хлипкие принцы эти. Валятся с ног от любого дуновения ветерка.
   - Ах, зачем ты так, - сказала Терри и опять немножечко улыбнулась.
   - Как же еще? - хихикнула Виктория и начала щекотать ее.
   Когда они перестали хихикать и щекотаться, то возобновили свою серьезную беседу.
   - И какой, по-твоему, должен быть Настоящий Мужчина.
   Виктория сладко прижмурилась и мурлыкнула, будто кошка, собирающаяся слопать зазевавшуюся певчую птаху.
   - Высокий, и сильный... и... ну, очень сильный... и чтобы кого угодно мог размазать по стене кулаком, и снять со всех врагов скальпы, и убить всех мамонтов, и принести ко мне в пещеру, а я бы сидела там, такая красивая, а он бы все приносил и приносил, приносил и приносил, приносил и приносил, приносил и приносил...
   Кит закашлялся и открыл сонные глаза.
   - Эй, вы, финтифлюшки.
   - Доброе утро, - отозвались финтифлюшки слаженным хором.
   - Апчхи, вот черт...
   - Будь здоров, - пожелали финтифлюшки в один голос, обе такие молоденькие, прелестные в своих платьицах в цветочек, будто розовые бутончики.
   - Спасибо, конечно... но... я понимаю, вы не виделись целую вечность, минут десять или около того. Вам надо многое обсудить. Но почему вам надо обсуждать вашу белиберду у меня над ухом. Я ведь сплю.
   - Но теперь ты проснулся, милый, - прощебетала Виктория, ничуть не тушуясь, - и можешь пообсуждать разную белиберду вместе с нами. На чем мы остановились?
   - Приносил и приносил, - сказал Кит страшным, хриплым голосом, - приносил и приносил, приносил и приносил...
   - Вот-вот, разве не очаровательно, - проговорила Виктория, сияя, как маленькое солнышко.
   Кит закрыл глаза и прожевал булочку, которую Терри предварительно разрезала пополам и намазала маслом. Он все еще не чувствовал ни вкуса, ни запаха, но, во всяком случае, его не стошнило. Значит, пошел на поправку.
   - Зайка, а тебе не кажется, что твои стандарты немного... слишком... чрезмерно... высоки?
   Судя по безмятежной мордочке Виктории, ей вовсе так не казалось, совсем нет.
   - Нет, милый, совсем нет.
   - Но... так ты никогда не выйдешь замуж! Никогда! Никогда!
   Виктория пожала плечами.
   - Бедненький больной котеночек, зачем же кричать. Ничего страшного. Тогда я останусь с вами и буду приглядывать за тобой, мой милый, и вашими с Терезой чудными, красивыми детишками. Что ты так опять покраснела, Терри.
   - Что? Ой! Нет. Ничего.
   Кит покосился на жену. Бедняжка настолько умаялась, пока с ним возилась, что клевала носом после крепкого кофе.
   - Терри, маленькая, иди, поспи. Мне уже гораздо лучше, нет надобности сидеть со мной.
   - Нет, нет, не хочу оставлять тебя. Вдруг тебе что-то понадобится, Кит. Давай, я принесу тебе супу с гренками.
   - Я сама все принесу, - вызвалась Виктория, - а ты иди, поспи. Можешь вздремнуть у меня в комнате. И не волнуйся, все будет хорошо, мы все будем жить долго и счастливо, и никогда не умрем, обещаю.
   После того, как они ушли, Кит потащился в ванную. Он все еще чувствовал себя неважно и мучился кашлем. Что за пакость к нему прицепилась, хуже всякой бубонной чумы, ей-Богу. Правда, нечего сказать, все сделались очень милыми, приносили то и это. Все приятели, знакомые и родственники, как ближние, так и дальние, навестили его. Чудесно, конечно, только непонятно, отчего люди в принципе неспособны интересоваться вами, когда вы здоровы и приветливы, а не тогда, когда вы больны и хотите одного - чтобы вас оставили в покое.
   Он заперся, умылся и посмотрел на себя в зеркало. Оттуда пялился больной и заросший, страшный-престрашный мужик с ярко-красными, будто у кролика-альбиноса, глазами.
   - Ты придурок, - неприязненно сказал Кит мужику, присел на край выпуклой чаши огромной мраморной ванны, достал из кармана халата замызганный носовой платок, с отвращением высморкался и закурил.
   Вернулась Виктория с супом и поскреблась в дверь ванной.
   - Никита, солнышко, пожалуйста, прости. Я так ужасно виновата. Если бы я знала, что все так скверно обернется, я бы не дышала на тебя и не смотрела бы в твою сторону...
   - Не глупи, ты здесь не причем, это какой-то вирус.
   Хоть Виктория была и не причем, она все равно чувствовала себя виноватой. Когда Кит лег обратно в кровать, сестра с самым покаянным видом стала кормить его супом с ложечки.
   - Спасибо, зайка, но это слишком, я уже вполне могу есть сам.
   - Знаю, милый, но мне хочется сделать для тебя хоть что-то, чтобы загладить свою ужасную вину. Тереза почти все это время меня к тебе не подпускала. Слышал бы ты, как она страшно на меня накричала.
   - Тереза? Накричала? - поразился Кит.
   - Да. Все кричала и кричала... и топала ногой.
   - Ох, ужас...
   - И правда, ужас. А еще Тереза сказала, представляешь, будто я не должна была рассказывать папе, чем ночами занимается наш поросеночек в своей комнате, запершись с банкой варенья, которую, как обычно, умыкнул из погреба.
   - Ох... надеюсь, это не связано с половым созреванием.
   Виктория засмеялась и протянула брату сложенный вчетверо лист бумаги. Взяв за уголок, Кит развернул. Ох. Это было гораздо хуже полового созревания. Это были стихи.
   - Зайка, я не разбираюсь в поэзии. Стихосложение... явно не моя стихия.
   - А все же, почитай.
   Скептически кривя губы, Кит взялся за чтение.
   - Ишь ты... до чего смело и нетривиально Дэнни рифмует кровь и любовь, - проговорил он, прочитав.
   - Смешно, правда?
   - И ты подумала, что папа посмеется тоже? Да?
   Только отец не стал смеяться. По существу, он был грубым, неотесанным мужланом и считал искусство, культуру, литературу и поэзию уделом жеманных, женоподобных хмырей. Оттого участь Дэниэла была предрешена, и ему предстояло окончить свои дни в сточной канаве.
   - Виктория, Боже правый, мне некогда заниматься этой ерундой. Мне надо работать!
   - Да, милый. Думаю, в понедельник тебе станет совсем получше, и ты сможешь пойти на работу.
   Хорошо бы. Кит уже месяц не появлялся в офисе. И определенно стоило разобраться с бестелесными парнями в фетровых шляпах. Это могло оказаться стократ серьезней семейных неприятностей, которые, по существу, не стоили и выеденного яйца.
   - А потом все немного уляжется, папа успокоится, ты найдешь поросеночка и вернешь его домой, - прибавила Виктория.
   - Когда выдастся свободная минутка, - откликнулся Кит рассеянно.
   - Вот и чудесно, милый. Ты ведь дашь мне немножко денег? Я собиралась пройтись по магазинам. Через два дня идти на благотворительный прием в столичную Мэрию, а мне совершенно нечего надеть.
  
   3.
  
   Семь лет спустя у Кита все же выдалась свободная минутка, чтобы повидаться с братом. Тот обещал явиться к двум, а уже была половина третьего. Чтобы скоротать время в ожидании, Кит изучил отчет на сто сорок листов, касающийся причин гибели своих золотых рыбок. Право, не верилось, что эксперты потратили три месяца, чтобы не узнать ровным счетом ничего. С прудом, водой, освещением и прочим все было в полном порядке, корм свежий и доброкачественный, рыбки здоровы. Осталось непонятным, какая таинственная сила сподвигла их на массовое смертоубийство.
   Кит отшвырнул бесполезный доклад и закурил, припоминая, как пережил четыре очень неприятных дня, пока служба безопасности буквально по кирпичику разбирала его кабинет в поисках радиоактивных, отравляющих или токсических веществ иной природы. Их милости осторожно намекнули, что в их практике встречались подобные странноватые инциденты. Кит не решился уточнять, какие. Да и все равно ничего не нашли. Абсолютно ничего.
   - Чертовщина...
   Почтительно кланяясь, зашел секретарь и доложил о прибытии мистера Ланкастера.
   - Прикажете принять?
   - Пожалуйста.
   По дороге к брату Дэниэлу пришлось миновать блокпосты охраны, легионы секретарей и армады клерков, и он несколько лишился обычной своей самоуверенности. К тому же, на входе в штаб-квартиру его тщательно обыскали, изъяв не только ножи и кастеты, но и пилочку для ногтей, и случайно завалявшуюся в кармане коробку скрепок. А еще он получил подробные инструкции по поводу того, как следует держать себя в присутствии сиятельной особы. Не размахивать руками, не делать резких движений, не повышать голоса. И не хвататься за дверные ручки.
   Само собой, первым делом Дэниэл схватился за ручку и несказанно пожалел о том. Ручка была липкой и мокрой, Кит, конечно, щедро полил ее антисептиком.
   - Предупреждали ведь, не хвататься, - процедил Кит.
   - О? Прости, - ответил Дэниэл не без оторопи. Если в домашних интерьерах Кит еще мог с натяжкой сойти за бедного котеночка, в офисе с него спадала ненужная шелуха. Он был безукоризненно одет, вежлив, бесстрастен и страшен.
   - Ты опоздал на сорок минут.
   - Эээ... надо было заехать в пару мест по дороге. Да ты сделал в кабинете ремонт, как мило, - прибавил Дэниэл, решив сменить тему.
   - Ремонт был печальной необходимостью. Папины кровь и мозги не слишком сочетались с обоями и мебелью, и этими прелестными старинными витражами, - сказал Кит, сделав красивый волнообразный жест левой рукой.
   - А-а... выглядит вполне неплохо... и ты занимался этим сам или нанял дизайнера?
   - Ха, ха. А я-то боялся, ты расплачешься, щенок паршивый.
   Дэниэл и сам в глубине души боялся расплакаться, но все обошлось. Кит пошел распорядиться насчет ленча, а пока брат ходил туда-сюда, Дэниэл успел осмотреться и заметить, что их сиятельная милость сохранил отцовский арсенал и винный погреб в целости и сохранности. Неизвестно, из практических или сентиментальных побуждений? Он хотел поинтересоваться о том у брата, но воздержался при виде его траурного лица.
   - Что ты на меня вылупился?
   - Просто любуюсь достопримечательностями. Твоей придурковатой физиономией, в том числе.
   Им подали ленч в личной столовой президента Корпорации: ледяной чай, салат, жульен, фрукты и сыр. Кит окинул презрительным взором утонченный, но явно отдающий чем-то девчачьим, ленчик. Тотчас, словно по мановению волшебной палочки, перед ним появился запотевший графинчик и две рюмки. Он вопросительно глянул на брата, но Дэниэл покачал головой.
   - Как хочешь. Ты уже пришел в себя?
   - Да.
   - Как провели время с Ричардом?
   - Неплохо, - промычал Дэниэл, жадно вгрызаясь в сыр.
   Кит кивнул, проглотил подряд две рюмки, морщась, словно пил бром, зажег сигарету и посмотрел на часы. Бесшумно появился секретарь, вручил боссу кожаную черную папку и краем глаза посмотрел на Дэниэла.
   - Вы так выросли, так возмужали, мистер Ланкастер, вас и не узнать.
   - Угу, славный получился паренек, - рассеянно отозвался Кит, раскрыв папку и протягивая ее брату, а заодно втискивая в его ладонь ручку с позолоченным пером, - вот. Подпиши. Здесь и здесь.
   Настолько мастерски это было проделано, что Дэниэл едва не подписал, ни о чем не спрашивая, и спохватился лишь в последнюю секунду.
   - А что это? Что я должен подписать?
   - Я тебе говорил, - сказал Кит тоном, определенно подразумевающим, что говорил, но бестолковый, безмозглый, рассеянный младший брат забыл.
   - Ты мне ничего не говорил!
   - Неужели? Ну, хорошо. Видишь ли, раз уж ты сюда добрался, я подумал, мы с тобой должны потолковать о компенсации. Я хочу предложить тебе кое-какую... денежную сумму.
   - Ты предлагаешь мне деньги? С какой стати?
   Кит откинулся на спинку стула. Серые его глаза подернулись льдом и пеплом.
   - Сколько тебе было, когда ты ушел из дома? Шестнадцать. А сейчас тебе... двадцать три. Когда умер папа... где ты находился в то время? На Каенне, верно? В Сент-Джеймсе. Жил в каком-то чудовищном клоповнике с какой-то шлюхой, беспробудно пьянствовал, правда, в поте лица трудился на местный муниципалитет ловцом бродячих животных!
   У Дэниэла сладко задергало в животе, когда он вспомнил, как визжали запаршивевшие дворняги, когда он набрасывал им удавки на шеи, осуществляя древнее, как мир, незамысловатое правосудие. Впрочем, он делал полезное и нужное дело, очищая город от мусора.
   - Мне непонятна брезгливая мина на твоем лице. Работа ничем не хуже любой другой. И уж, конечно, не хуже твоей. И мне совсем не понравилось, когда твои громилы вломились в мою квартиру, перевернули все вверх дном и начали избивать меня. Постой-ка. Ты, никак, решил, что я спохватился и заявился оспорить завещание?
   Кит ничего не сказал, но в глазах его застыл немой вопрос.
   - Если бы я хотел оспорить завещание, мне бы стоило заняться этим безотлагательно, ты не считаешь? И потом, у меня нет ровным счетом никаких оснований для этого, даже теоретически, я прав? Тем более, когда твои гориллы перестали ломать мне ребра, выбивать зубы и выкручивать руки, я подписал все необходимые документы, или тебя неправильно информировали?
   Кит смутился. Не без оснований.
   - Мне жаль. Поверь, я отчитал своих парней за излишнее рвение. Что касается денег, пойми. Это не подачка и не взятка. Просто я действительно считаю, что отец обошелся с тобой несправедливо, и ты заслуживаешь определенной компенсации. И я сам...
   Кит замолчал, бросив взгляд на серебряное распятие на стене. Возможно, оно защищало его от вурдалаков, оборотней и прочих потусторонних тварей.
   - Я должен был вернуть тебя домой. А я не вернул. Считай, я искупаю свою вину.
   - Предлагая мне деньги? - спросил Дэниэл, пораженный тем, что брат говорит вполне серьезно, даже искренне.
   - Боюсь, мне нечего предложить тебе, кроме денег. Ты уже взрослый, мои заботы и мои нотации тебе ни к чему. Я считаю твой образ жизни пагубным, но, боюсь, что, если я буду говорить тебе об этом, ты развернешься и уйдешь, и опять исчезнешь на долгие годы. Так я буду знать, что ты обеспечен, а не умираешь с голоду в сточной канаве.
   Дэниэл заглянул в бумаги и несказанно раскаялся в том, ощутив, как зашевелились волосы на голове. Сумма, предложенная братом, была столь велика, что он до конца дней своих мог кататься, как сыр в масле, жить припеваючи и не нуждаться абсолютно ни в чем. Неплохо. Куда как неплохо, особенно, учитывая, что Кит был совершенно не обязан проявлять к младшему брату подобную щедрость. Ручка с золотым пером по-прежнему была зажата у Дэниэла в пальцах. Пронзительно вскрикнув, он отшвырнул ее прочь, как ядовитую змею.
   - Нет!
   Кит утомленно вздохнул.
   - Тебе необязательно брать деньги прямо сейчас. Я открою счет в банке. За те двадцать или тридцать лет, которые пройдут, пока ты повзрослеешь, наконец, накапают отличные проценты. Тебе не придется ничего делать, просто подпиши.
   - Ты что, глухой? Я уже сказал, что не стану ничего подписывать!
   - Ладно, не подписывай... просто поставь крестики здесь и здесь.
   Дэниэл почувствовал, что еще чуть-чуть, и он даст слабину. Он должен был держаться! Держаться! Во что бы ни стало!
   - Ты, наверное, привык продавать и покупать людей, но со мной это не пройдет. Если тебе некуда девать деньги, лучше пожертвуй на благотворительность. Сколько людей нуждаются... от этого кровь стынет в жилах...
   Кит действительно не знал, что это. Возвышенные, благородные принципы? Ненависть, столь застарелая и глубокая, что способна толкать на самые безрассудные и нелепые поступки? Простое, неприглядное безумие? Чем бы оно ни было, оно невольно вызывало уважение. Киту очень редко доводилось сталкиваться с волей, равной его собственной. А то и в чем-то превосходящей.
   - Хорошо, раз ты настаиваешь, я отдам эти деньги на благотворительность. Это сделает тебя хоть немного счастливей, Дэнни?
   - Да. Наверное.
   Кит усмехнулся.
   - Будь это не я, а кто-нибудь другой, он бы сейчас, пожалуй, брякнул, что гордится тобой, но, поскольку это всего лишь я, скажу тебе, убирайся вон.
   Ладно. Дэниэл все равно не намеревался оставаться здесь и ублажать раненое эго лорда Ланкастера. Когда он схватился за дверную ручку (отполированную до блеска и щедро политую антисептиком), брат окликнул его.
   - Дэнни.
   - Ну, что еще?
   - Честное слово, ума не приложу, что у тебя стряслось, но, надеюсь, когда-нибудь ты мне расскажешь. И, знаешь, ты можешь жить дома, сколько тебе захочется. Мой дом - это твой дом.
   Но, поскольку, это все же был его дом, Кит тотчас спохватился и велел Дэниэлу запомнить несколько простых правил.
   - Будешь являться к ужину минимум дважды в неделю. Если хоть раз пропустишь, уши надеру. Если узнаю, что балуешься наркотиками, уши надеру. Если по старой привычке будешь притаскивать домой своих приятелей, уши надеру. В комнате не устраивай бардак. И научись, наконец, держать язык за зубами. Поражаюсь, как ты с такими скверными манерами жив еще. Да, и вот что. Зайди к Ричарду, он ждет.
   - Это еще зачем? - простонал Дэниэл.
   - Затем, что для тебя - сущий пустяк, а Ричарду будет очень приятно.
  
   Без тени энтузиазма Дэниэл тащился по сверкающим хромом и неоном коридорам Корпоративной штаб-квартиры. Просто не верилось, как сильно здесь все переменилось за минувшие годы.
   При отце, как помнилось Дэниэлу, офисы были темными и мрачными, будто владения Аида, в них царила атмосфера угодничества, доносительства и террора, бледные, насмерть запуганные служащие ходили на цыпочках, лампы дневного света больше напоминали лампы для допросов, и бодрый корпоративный музак звучал похоронным маршем.
   Кит предпочитал кнуту пряник, о чем свидетельствовали уютные, светлые и просторные кабинеты, изобилие растений и цветов, аквариумы и клетки с радостно щебечущими канарейками. По штаб-квартире распространялись сногсшибательные ароматы свежесваренного кофе и свежей выпечки. Динамики негромко мурлыкали под нос классические симфонии и оперные арии. Клерки продолжали лебезить перед начальством, подсиживать друг друга и исправно доносить кому надо, но делали это с благожелательными улыбками на устах.
   Пропорхнувшая мимо стайка милых девушек из Секретариата указала Дэниэлу дорогу, и еще через пять минут он вошел в кабинет первого исполнительного вице-президента Корпорации. Ричард встретил блудного отпрыска знатного семейства очень сердечно. Пригласил располагаться и познакомил со своей нынешней, уже шестой по счету, законной женой.
   - Как тебе женушка? Недурна, верно?
   Портрет Серафины, написанный маслом, в дорогущей золотой раме, висел прямо над столом Ричарда. На душеньке персике было белое атласное платье, на коленях - собачка породы пекинес, рядом - арфа. Нежная, пухлая, розовая, как ломоть ветчины со слезой, персик и впрямь была очень хороша собой, но все дело портил ее стеклянный взгляд. Глаза у нее были слегка выпуклые и прозрачные, будто стенки аквариума, внутри которого плескалась ее маленькая, гаденькая, жадная душонка. В принципе, Торнтона всегда отличал на редкость странный вкус на женщин. Как помнилось Дэниэлу, он едва-едва не женился на Виктории.
   - Да... фактура неплоха. Кто она? Милфорды? Придворные ювелиры и антиквары?
   - Ювелиры, - подтвердил Торнтон, подходя к бару, - антиквары. У персика сверхъестественный нюх на этот хлам, должно быть, гены. Едва нас с персиком подстрелил Купидон, папаша моей душеньки вцепился в меня, будто клещ...
   Дэниэл с трудом скрыл усмешку. Первый вице-подхалим, видимо, отнюдь не меньше босса опасался привидений и упырей. Тут у него тоже повсюду были распятия и старинные иконы.
   - Требовал фунт твоего мяса?
   - Твоими бы устами, - небрежно отмахнулся Ричард, мастерски смешивая и виртуозно взбалтывая коктейли, - старик много чего требовал, но, главное - аристократический титул.
   - Я всегда думал, купить титул - плевое дело.
   - Поверь мне, я и сам так думал, пока не пришлось заняться вопросом вплотную. Оказывается, наша власть крайне отрицательно относится к торговле титулами. Их якобы вручают за исключительные заслуги перед отечеством. И, вот, я...
   Ричард добавил в напитки льда и, скаля превосходные зубы, поведал Дэниэлу очень длинную и очень смешную историю о том, как придворный ювелир его стараниями заделался-таки благороднейшим лордом Милфордом. По каковому счастливому поводу папенька Серафины закатил грандиознейший фуршет, но перестарался и буквально через пару дней скоропостижно скончался от последствий неумеренного обжорства в виде обширного апоплексического удара. Ричард был вне себя от горя. Отзывчивый и добросердечный ювелир успел ему полюбиться вящей готовностью за умеренную плату в тридцать серебряников продать не только единственную дочь, но, если понадобится, и родную мать, да и остальных родственников скопом. Вдобавок, Ричард оплатил фуршет, а теперь ему пришлось оплачивать еще и пышные похороны. Оплакав дорогого покойника, Ричард взял себя в руки, в очередной раз развелся и повел к алтарю осиротевшего, но сладкого персика.
   Все закончилось хорошо, единственным, кто остался недоволен, был Кит; впрочем, Кит всегда и всем был недоволен. Кит шипел сквозь зубы и плевался, даже не хотел идти к Ричарду на свадьбу.
   - Твой брат заявил мне, представляешь, нельзя пичкать старикашек, пускай и очень мерзких, жирной утиной печенкой... и трюфелями... до зарезу... а потом подпаивать его юристов... и прибирать к рукам его ювелирные лавчонки. Кит сказал, так поступать нехорошо. Кит сказал, это аморально, - проговорил Ричард, широко улыбаясь.
   - Какой ужас, - пробормотал Дэниэл.
   - Именно, ужас. Главный ужас в том, что Кит говорил это совершенно серьезно, прямо искры сыпались у него глаз. Чего Киту всегда недоставало - капельки здоровой снисходительности. К другим - зачастую. К себе - никогда. Надеюсь, ты меня понял, и понял правильно, Дэнни.
   Очевидно, это должно было означать, что, коли Дэниэл вздумает перебежать старшему брату дорожку, его искрошат на мелкие кусочки.
   - Да. Твою мысль я уловил.
   Улыбка Ричарда сделалась еще шире и лучезарней, но голубые глаза остались ледяными, как необъятные пустоши Нифльхейма.
   - Надеюсь, что уловил. Мне бы правда хотелось, чтобы вы с братом поладили. Это в ваших обоюдных интересах. Хотя настаивать не стану. Давить на тебя не буду. Как и встревать между вами. И закончим. Сделать тебе сэндвич? Еще что-нибудь? Ты голоден?
   - Нет, я пойду.
   - Давай так договоримся. Если тебе понадобятся деньги. Или работа. Возникнут проблемы. Захочется излить душу. Брата не дергай, а приходи со всем ко мне, не стесняйся. Я помогу. Понял?
   - Спасибо.
   - Не за что. Счастливо оставаться.
  
   ***
  
   Следующий час или около того Дэниэла занимала одна мысль - как бы побыстрей выбраться из Копилки. На грех, по пути ему попадались знакомые, полузнакомые и вовсе незнакомые люди, которые, между тем, прекрасно его помнили, многие и маленьким мальчиком, младшеньким папенькиным сынком.
   Дэниэлу пожимали руки, похлопывали по плечу, спрашивали, как жизнь, не собирается ли он здесь работать, предлагали сигареты, конфеты, выпить по рюмашке и как-нибудь вместе пообедать, приносили запоздалые соболезнования по поводу кончины сиятельного отца.
   - Весьма признателен, - бормотал Дэниэл, - весьма признателен, весьма...
   К тому времени, как он покинул стены Корпоративной штаб-квартиры, язык у него заплетался, ноги подламывались, он обливался потом и изнемогал в жестоком приступе клаустрофобии. Или агорафобии - это уж с какой стороны посмотреть.
   Ибо то была одна из многих загадочных особенностей Копилки - глядя на нее снаружи, даже находясь у самого подножия, невозможно было понять, насколько колоссальны размеры здания, пока вы не оказывались внутри. Причем этот факт осознавался далеко не сразу, а постепенно, и, возможно, никогда не укладывался в сознание до конца, как некая общепринятая и все же непостижимая абстракция вроде Любви, или Смерти, или Бесконечности Вселенной.
   На практике это означало попросту, что в Копилке можно было прожить долгую и насыщенную, полноценную жизнь, от рождения до самой смерти, никогда не покидая пределов здания. Потому что офисы, и развлечения на любой вкус, и гостиничные номера, закусочные и рестораны, зимние сады, кабинеты дантистов и юристов, и, о, Боже, часовни и погребальные конторы...
   - Хватит! Выпустите меня отсюда! - прорычал Дэниэл, яростно колотя по кнопке вызова лифтов и пиная створки. - ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА!
  
   Два часа спустя, благополучно оказавшийся снаружи, Дэниэл, приклеив к нижней губе самокрутку с травкой, колесил на арендованном механо по узеньким улочкам старинного района столицы, разглядывая вывешенные в витринах лавок и магазинов объявления о найме.
   Наконец, его внимание привлекла вывеска в окне двухэтажного, некогда белого, а теперь грязно-желто-серого дома: ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩНИК МЯСНИКА. Здесь располагался магазинчик, торгующий колбасами и требухой, но Дэниэла в данный момент интересовало совсем другое. Он должен был отыскать редакцию газеты "Вестник Республики" - официального печатного органа Народного Трудового Альянса.
   Редакция оказалась запрятана глубоко в подвале того же здания, за железной дверью без вывески, затерянной среди морозильных камер с мясом, складов и лестниц. В полутемном помещении, унылом подобии приемной, Дэниэла приветливо встретили четверо здоровенных питекантропов, самим своим видом опровергающих теорию эволюции. Амбалы были в мятых пиджаках, с красными повязками на рукавах. На повязках были изображены черные песочные часы - символ НТА. Считалось, что часы эти отсчитывают часы, минуты и секунды, оставшиеся врагам Альянса до мучительной смерти. Обезьяны очумело уставились на Дэниэла, красивого, как юный Гиацинт, очень элегантно одетого, в щегольской шляпе, в перчатках и с чемоданчиком.
   - Эй, погляди, какая фифа..., - начал один из амбалов, наивно предвкушая в своей серой жизни какое-никакое развлечение, но в следующую секунду оказался на полу, лежа ничком и рыдая крупными слезами от невыносимой боли в раздробленной коленной чашечке. Сотоварищи амбала зашевелились, но что-то в зеленых глазах Дэниэла заставило их переменить планы и сделаться приторно любезными.
   - Что нужно, камрад.
   - Мне нужен главный редактор "Вестника Республики".
   - Камрад полковник Кольт?
   - Точно.
   - По какому делу?
   - По личному, - ответил Дэниэл сухо, пнув амбала, который в припадке мелочной мстительности попытался укусить обидчика за лодыжку.
   Дэниэлу ответили, что полковник Кольт изволит почивать после обеда, у него сиеста, а разбудить полковника они никак не могут, но не из вредности, просто из-за внезапных пробуждений и тяжелого посттравматического синдрома, заработанного на армейской службе, полковник имеет привычку впадать в буйство, может и покалечить. Так если камрад хочет войти, пусть входит, но на свой страх и риск.
   Дэниэл пожал плечами, снял шляпу и вошел. Закрыв дверь, он очутился в унылом помещении со стенами из красного кирпича, скудно меблированном и захламленном бумагами и брошюрами. На левой стене висел портрет нынешнего главы Народного Трудового Альянса, губернатора Южной Венеции боевого генерала Винсента Вольфа. Правую стену украшали растяжки со звенящими лозунгами
  
   ЗА ВСЕОБЩУЮ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!
   ЗА СВОБОДНУЮ РЕСПУБЛИКУ!
   ДОЛОЙ КРОВОПИЙЦ И УГНЕТАТЕЛЕЙ ТРУДОВОГО НАРОДА!
   РАЗВЕЕМ РЕЛИГИОЗНЫЙ ДУРМАН
   СМЕРТЬ ДИКТАТУРЕ
  
   Изучив незамысловатый дизайн помещения, Дэниэл обратил взор на мирно дремлющего под страшными лозунгами седого мужика в сером военном френче. Дэниэл сел на колченогий табурет для посетителей, подождал, насвистывая и раскачиваясь на табурете с чемоданом на коленях. Наконец, ему надоело ждать. Дэниэл приподнялся, легонько постучал френч по плечу и, подождав, пока тот откроет глаза, вежливо поздоровался.
   - Добрый день...
   То ли день как раз был отнюдь не добрый, то ли еще почему, но Дэниэл и пикнуть не успел, как оказался распластан на полу, а в его череп уткнулась холодная штуковина, в коей его затылок безошибочно распознал дуло лучевой винтовки.
   - Что за новости? Ты кто еще такой?
   - Я от Хацуми, сэр. У меня есть записка.
   - Дай сюда.
   Записка находилась у Дэниэла в нагрудном кармане, но пошевелиться не было ни малейшей возможности.
   - Сэр, нельзя ли малость полегче...
   - О"кей, - согласился полковник и носком тяжелого армейского ботинка ловко перевернул Дэниэла на спину, так что дуло винтовки уткнулось Дэниэлу прямо в лоб. Крепко вцепившись одной рукой в чемоданчик, Дэниэл второй рукой вытащил записку и протянул полковнику. Встряхнув записку, Кольт погрузился в чтение замысловатых цепочек японских иероглифов.
   Тем временем Дэниэлу представилась возможность разглядеть нового знакомого. На вид полковнику уже стукнуло хорошенько за пятьдесят, но, невзирая на возраст и очевидные признаки давней алкогольной зависимости, он вовсе не производил впечатление дряхлой немощи. Совсем напротив. Дэниэл ни за что не пожелал бы разозлить его. В жестоком и суровом лице Кольта на первый взгляд отсутствовал намек на легендарную солдафонскую тупость, из чего Дэниэл вывел заключение, что отставной полковник много и серьезно воевал, а не просиживал зад в теплых кабинетах. Еще одной деталью, подтверждающей его умозаключения, была рука. Точнее, рук у полковника было две. Левая, та, в которой Кольт сжимал послание от Хацуми, была самой обычной, человеческой рукой. А вот правая, сжимавшая винтовку, представляла мастерски изготовленную пятипалую механическую клешню.
   - Нравится? - спросил Кольт, перехватив восхищенный взгляд Дэниэла на свою стальную конечность.
   - Потеряли руку в боях?
   - Нет. Одна мерзкая тварь откусила. Была рука - и нет руки. Хорошо, хоть руки, а не чего другого. Мда. Поднимайся. Сядь. Значит, эта мразь Хацуми прислала тебя.
   - Да.
   - И как живет-поживает эта вечно юродствующая жирная свинья? - спросил полковник без видимого интереса.
   - Все путем. Кстати, господин Хацуми просил передать вам небольшой подарочек в виде посильной помощи трудовому народу в праведной борьбе с кровопийцами и угнетателями.
   Дэниэл открыл чемодан, где находились сто тысяч империалов, двенадцать унций очищенного услада-плюс высшей пробы и два фунта Зет-пудры. Подобного количества взрывчатки вполне хватило бы, чтобы снести с лица земли два или три обширных и густонаселенных городских квартала. С непроницаемым лицом Кольт внимательно изучил содержимое чемоданчика. Закончив, спрятал чемоданчик в нижний ящик письменного стола и отсчитал Дэниэлу комиссионные. Сделка свершилась честь по чести. После того они слегка расслабились, полковник достал бутылку, и плеснул им по стаканчику. Дэниэл потер переносицу. Кольт небрежно прихлопнул стальной клешней назойливую муху.
   - Какие-то проблемы, сынок.
   - Что вы, никаких.
   - Как звать тебя.
   - Дэниэл. Дэниэл Ланкастер.
   Дэниэл без особых стеснений представлялся своим настоящим именем. Обычно никому в голову не приходило, что он из Тех Самых Ланкастеров.
   - Хацуми рассказывал тебе обо мне, парень.
   - Да, Бен говорил, мол, вы вместе довольно долго служили в Гетто. Вы, он и господин Даймс.
   - Грегори? Да. Верно. Тебе работенка нужна?
   - Подать, принести, купить, продать? - поинтересовался Дэниэл деловито.
   - Нет. Мальчонок на побегушках у меня хватает. Само собой, если не горишь желанием вляпаться в мелкий и позорный криминал, получить солидный тюремный срок или пулю в лоб.
   - Не горю. А что вы предлагаете, сэр. Что-то конкретное?
   - Видишь ли, мне как раз до зарезу нужен молодой, бойкий, толковый паренек на должность помощника главного редактора этого пропагандистского листка.
   Дэниэл призадумался. За годы странствий он освоил немало профессий, порой экзотического свойства. Он работал смотрителем зоопарка, развлекал детишек на ярмарке, показывая нехитрые карточные фокусы, служил ночным сторожем, мусорщиком, могильщиком... и так далее, но к журналистике все это имело отдаленное отношение.
   - Главный редактор, позвольте уточнить еще разок, это вы, сэр.
   - Непохож?
   - Непохожи.
   - Всякое в жизни бывает, сынок.
   - Всякое, папаша. А что мне придется делать.
   - Ты грамоте обучен? Читать умеешь? А писать? Мало-мальски связными предложениями?
   - Да, наверное, смогу.
   - Вот и ладно. Кстати, каковы твои религиозные убеждения, камрад? - спросил полковник, кивнув в сторону плаката, призывающего развеять религиозный дурман.
   Если Дэниэл и был полон до краев какого-то дурмана, то явно не религиозного.
   - Я, конечно же, атеист.
   Кольт поглядел на него пристально и внимательно.
   - Позволь узнать, почему.
   Дэниэл пожал плечами.
   - Почему? Разве для этого нужны причины? Вообще, если бы Бог существовал, Он бы тут все давно испепелил и создал на этом месте что-нибудь получше, я так думаю.
   Кольт хмыкнул, налил Дэниэлу еще рюмочку и поведал, что раз Бога нет, или, во всяком случае, Ему недосуг заниматься испепелением всего вокруг, этим с удовольствием займется глава НТА губернатор Винсент Вольф.
   - Правда?
   Кольт поведал, что камрад губернатор Вольф всего за семь лет своего губернаторства на Южной Венеции уже испепелил сотни тысяч несогласных с его политикой и был не прочь продолжить свою деятельность в масштабах Империи, то есть, Свободной Республики. Ибо, придя к власти, Альянс первым делом намеревался упразднить монархию, расформировать Святую Церковь и Священный Трибунал, а далее беспощадно расправиться с прочими кровопийцами и угнетателями трудового народа. Надо сказать, и до беседы с полковником Кольтом Дэниэл много хорошего слышал о губернаторе Вольфе и находил сего политика заслуживающим всяческого уважения. Разговор с полковником еще больше утвердил Дэниэла в этом мнении. Так что когда Кольт спросил Дэниэла о том, что он думает по этому поводу и по всяким прочим поводам, Дэниэл отрезал, ничуть не кривя душой:
   - Я твердо и на тысячу процентов убежден в одном - ОНИ ПОЛНЫЕ ПРИДУРКИ.
   Кольт кивнул, залез в письменный стол и извлек из его недр брошюрку с ярко-алой обложкой. Брошюрка называлась "ТЫСЯЧЕЛЕТНИЙ МАНИФЕСТ РАЗУМА И ЕДИНСТВА. ВЫСШЕЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ".
   - Почитай на досуге. Подробно изложенная программа славного Народного Трудового Альянса. Кто знает, вдруг, найдешь для себя что-нибудь интересное, камрад, и захочешь влиться в наши победоносные ряды. Так о чем я? Стало быть, я тебя беру. Посмотрим, как пойдут дела.
   - Интересно. Сколько платить будете?
   Кольт чиркнул что-то на листочке и протянул Дэниэлу.
   - Честно говоря, негусто, сэр.
   - А мы тут работаем за идею.
   - Не напомните ли, за какую.
   Мрачное лицо Кольта озарилось жизнерадостной улыбкой.
   - Мы грабим зажравшихся буржуазных свиней.
   - И раздаем награбленное бедным?
   - Зачем же, сынок. Мы не какие-то сопливые восторженные утописты. Просто грабим богатых зажравшихся тупых ублюдков. Это все.
   - Понятно. Когда приходить?
   - В понедельник. Тогда и подробней обсудим круг твоих обязанностей, сынок.
   - Отлично.
   Дэниэл и полковник любезно простились. Уходя, Дэниэл прихватил с собой свежий выпуск "Вестника Республики" и пролистал по пути домой. До чего безрадостное, дистиллированное чтиво - радикально настроенная газета, сплошные лозунги и призывы, ни желтых сплетен, ни кроссвордов или гороскопа на будущую неделю. Здесь определенно имелось над чем поработать.
  
   А тем временем...
  
  
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   НОЖ И ВИЛКА, часть вторая
  
   1.
  
   Тем временем произошло и продолжало происходить много всего любопытного. На Эпллтоне вспыхнуло самое отчаянное за минувшие два десятилетия восстание не-существ. Бунт в Гетто продолжался пятнадцать стандартных суток, и за это время добыча услада-плюс снизилась на 8, 27 процента. Впервые за всю историю существования Гетто специальным распоряжением главы Синдиката Моримото для подавления бунта был привлечен отряд элитных солдат Крайм-О. Постепенно обстановка в Гетто нормализовалась, но спокойствие было достигнуто тяжкой ценой. Погибли триста двадцать сотрудников Гетто, свыше тысячи были ранены. Количество жертв среди не-существ достигло тридцати тысяч. Засекреченный отчет о событиях в Гетто поступил на стол директору Отдела Благонадежности Холлису, заставив того крепко призадуматься. Что произойдет с Гетто и с копями услада-плюс, когда сотрудники Отдела и наемники Синдиката больше будут не в силах держать под контролем не-существ?
   А на Дезерет приверженцы мятежного губернатора Сэйнта предприняли очередную попытку захвата столицы, города Дис. Имперским войскам под командованием генерал-губернатора Фаррела удалось отбить атаку и отбросить сэйнтистов обратно в горы, но потери среди личного состава оказались столь высокими, что Фаррел получил личный выговор от Императора, благого Василевса, Константина Шестнадцатого.
  
   А вот на Салеме, Второе Кольцо, Квадрант 7-11NS, все было тихо, тихо и спокойно. Особенно во владениях первого вице-губернатора Салема - нескольких тысячах акров земли, отгороженных от остального мира десятифутовым забором из белого камня, за которым располагались конюшни, цветущие сады, пруды, оранжереи, бассейны и собственная винодельня. В центре поместья, в строгом перекрестье липовых аллей, возвышался сам дом - большой трехэтажный особняк с мраморными колоннами, изящными балконами, резными балюстрадами и многоярусным, будто слоеный торт, фонтаном во внутреннем дворике.
   Сейчас в доме царила тишина, ибо Гордон, основной источник всяческого шума, еще не вернулся со своей чрезвычайно важной работы, а Виктория тем временем силилась совместить неприятное с бесполезным: именно, приготовить для мужа ужин и воспитать его ребенка.
   Виктория до сих пор с трудом верила, что она, аристократка в двадцатом колене, стоит у плиты, словно какая-то кухарка, и что-то там готовит! Однако она быстро сообразила, что, если Гордон не будет хотя бы дважды в неделю получать из ее нежных ручек порцию хорошей домашней пищи, то живо начнет столоваться где-то в другом месте. Причем в его случае слово "столоваться" было не эвфемизмом. Он питал слабость к еде, какую иные мужчины питают к сексу. Если бы не невероятно напряженный график и превосходный обмен веществ, Гордон бы уже перестал протискиваться в двери. Оставалось надеяться, что сын не унаследовал от него этих нездоровых замашек. Как, например, склонность при каждом удобном случае размахивать кулаками.
   Хотя верилось с трудом. Ибо Максимилиан опять подрался, и в наказание Виктория водрузила сынишку посередине кухни на очень высокую табуретку, которую Гордон называл табуреточной Голгофой и сильно смеялся при этом, за что Викторию постоянно подмывало врезать благоверному кухонной лопаткой. Сам-то он сына беспрестанно баловал и не наказывал ни за что и никогда, отец называется!
   Теперь Макс стоял на позорной табуретке, наказанный, но не сломленный духом. В четыре года он вырос в славного крепенького парнишку, и со своей живой, любопытствующей мордашкой и светлыми вихрами выглядел точь-в-точь как лорд Фаунтлерой. Не считая живописного фонаря под глазом, которого наверняка у лорда Фаунтлероя не было. Время от времени Макс тяжко вздыхал и кривился. Еще бы. Синяк вышел просто на загляденье. Виктория не сомневалась, что завтра к утру физиономия малюсенького монстра сделается похожа на шедевр абстрактной живописи.
   - Болит? - сердито спросила она у сына, мешая в кастрюльке тушеное мясо с овощами.
   - Нет, - отвечал Макс, выпятив подбородок, такой же упрямый, как у отца.
   - Ох. Раз ты здесь стоишь, и тебе все равно заняться нечем, лед приложи. К здоровому глазу-то зачем прикладывать?! К другому приложи! Вот так. Покрепче прижми. И хватит вздыхать. Я ведь миллион раз тебе говорила, что драться - нехорошо. Говорила я или нет, Максимилиан?!
   - Мама, он первый начал...
   - Меня не волнует, кто первый начал. Что вы с тем мальчиком не поделили? Игрушку?
   - Тот мальчик дразнился. Он сказал, я - дурак.
   - Да. Он сказал, что ты - дурак! Ты ему тоже сказал, что он - дурак! Дурак! Сам дурак! А он тебе как даст! Ты ему тоже как дашь! Бац! Бац! Хрясь! Ничего себе! Я чуть со стула не упала, когда воспитательница рассказывала мне о твоих подвигах!
   - Правда? - польщенно спросил Макс, все еще слишком маленький, чтобы в полной мере насладиться ядовитым матушкиным сарказмом.
   - Нет! - рявкнула Виктория, стерев улыбку с детской мордашки. - Совсем нет! Нельзя решать проблемы кулаками! Объясни, почему ты постоянно дерешься?
   - Не знаю, - сказал Макс, вздохнул и развел руками, демонстрируя свою беспомощность перед неумолимым роком судьбы.
   Зато Виктория прекрасно знала. Потому, что обожаемый отец беспрестанно поощрял его. По тем же причинам Макс в свои четыре года виртуозно бранился, поражая слушателей обширным и разнообразным словарным запасом, а также называл всех женщин птенчиками, включая горничных, нянь и свою воспитательницу, весьма приятную, хотя немного нервную, пожилую даму.
   - Головастик, я знаю, ты очень любишь папу, но давай посмотрим правде в глаза. Отец твой... человек неплохой, но малость неотесан.
   Макс пошевелил своими очаровательно оттопыренными ушками.
   - Чего?
   - Я говорю, твой папаша - здоровенная, неотесанная, деревенская дубина! А я желаю тебе совсем другой судьбы. Я хочу, чтобы ты вырос воспитанным, разносторонним человеком с хорошими манерами. Я хочу, чтобы ты интересовался не только драками, бильярдом и пивом, а еще культурой, искусством, литературой, поэзией, оперой и балетом. Я бы хотела больше всего на свете, чтобы ты научился играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. На скрипке, к примеру, - прибавила Виктория и мечтательно вздохнула.
   - Никогда, - сказал Макс очень любезно.
   Виктория отвернулась от плиты и уставилась на сына, который тем временем неосмотрительно решил поковыряться в носу.
   - Максимилиан! - отчаянно выкрикнула она.
   - Ой.
   - Сколько раз я тебе говорила, что если ты не прекратишь ковыряться в носу, я тебе отрежу руки! По локоть! Прекрати немедленно и держи руки перед собой, чтобы я могла их видеть!
   Макс послушался и вытянул руки, но обиженно засопел. Он правда не понимал, почему наказан. Он считал, что поступил правильно, врезав обидчику. Что касается искусства и культуры, то отец уже успел доступно растолковать Максимилиану, что этими штуками интересуются только всякие женоподобные, жеманные хмыри.
   Вот и сейчас папа вернулся с работы, громко поминая женоподобных хмырей, которые чем-то успели ему здорово насолить за долгий и утомительный рабочий день. Услышав отцовский голос и заметно воспрянув духом, Макс нетерпеливо запрыгал, норовя свалиться с табуретки.
   - Папа! Папа!
   - Вот те раз. Макс, ты чего? Почему не встречаешь меня?
   - Я наказан.
   - Ты опять что-то натворил и загремел на табуреточную Голгофу?
   - Я подрался.
   - Подрался? - переспросил Гордон со столь неприкрытым одобрением, что у Виктории свело скулы. Одним махом этот альфа, понимаете ли, самец, свел к нулю ее педагогические усилия. Через минуту Гордон сам появился, на мгновение загородив внушительной фигурой дверной проем, увидал сынишку с внушительным фонарем под глазом и просиял от отцовской гордости. Макса немедля освободили от наказания, обняли, расцеловали, вручили шоколадку с условием съесть после ужина, усадили на колено и потребовали подробнейшего отчета о случившихся событиях. Все пошло по новому кругу. Дурак! Сам дурак! Бац! Бац! Виктория не выдержала и громко застонала.
   - В чем дело? - спросил Гордон, удивленно поглядев на жену.
   - И ты еще спрашиваешь? А как же я? Где "добрый вечер" хотя бы? Где объятия и поцелуи? Или мне тоже надо подраться, чтобы ты меня заметил?
   Гордон засмеялся.
   - Не заводись. Подрался и подрался, подумаешь. Все живы, здоровы, после ужина получат свои шоколадки. Ты лед прикладывала?
   - Не волнуйся, - сердито проговорила Виктория, - сестра в садике посмотрела на синяк, сказала, ничего серьезного. Того мальчика, которому Макс выбил два зуба, тоже посмотрела... хорошо хоть, зубы были молочными...
   Гордон счел инцидент полностью исчерпанным, чмокнул сына в макушку и осведомился, когда, черт подери, будет готов ужин.
   - Через десять минут.
   - Батюшки светы, - протянул Гордон, закатывая глаза, - почему так долго?
   - Если тебя что-то не устраивает, - отчеканила Виктория, - возьми ружье, убей оленя, освежуй и сожри.
   - И освежую, - Гордон скорчил зверскую мину, которая всегда смешила Макса до колик, - а вот и освеж-жую, и сожррру...
   - Папа, ой, - сказал Макс, заливаясь счастливым смехом.
   - Нет, это не папа, а ужасный, кррровожадный монстррр... ррр, я голодный и очень, очень стрррашный... и я буду жрррать... маленьких человечьих человечков... маленьких, вкусненьких, сочненьких человеческих детенышей...
   - Папочка, ты смешной, - с трудом выговорил Макс, захлебываясь смехом.
   - Да, папочка смешной, папочка просто вылитый клоун.
   - Нет, нет, папа.
   - Нет? Почему - нет?
   - Клоун не смешной. Клоун страшный. А ты не страшный, папа. Ты смешной.
  
   После ужина Гордон выкупал ребенка и уложил в кровать. Убедившись, что сын совсем заснул, он притушил ночник, вышел из комнаты, оставив дверь немного приоткрытой, и пошел посмотреть на жену. Виктория, обижаясь и негодуя, в столовой уплетала торт, который муж купил ей по дороге домой.
   - Гордон, сколько я тебя просила не выражаться при сыне? Макс запоминает все, что ты говоришь и повторяет, как попугай, а мне потом приходится краснеть за него. И что тебе сделали эти... жеманные, женоподобные мужчины? Неужели обязательно упоминать их через слово.
   - Нет, не обязательно, - ответил Гордон смиренно.
   Виктория взяла третий кусок торта.
   - Олух деревенский! Их такими создала природа! Кто ты, чтобы спорить с природой? Лучше завари мне чаю.
   - С молоком?
   - Да. Ты видел, что у Максимилиана с глазом.
   - Ничего серьезного. Обычный синяк. Сильно хныкал?
   - Максимилиан? Ну, может быть, хныкнул пару раз, но ты бы слышал, как ревел тот мальчик! И воспитательница тоже ревела! А потом пришла мама того мальчика, и тоже заревела! А потом говорит мне...
   Гордон пошел на кухню. Мужские животные, как известно, туповаты и решительно не способны делать два дела одновременно - к примеру, заваривать чай и слушать жену. До него доносился из столовой ее голос, но он совершенно утратил нить беседы, поглощенный сложнейшей задачей сперва налить в чашку молоко, и только потом - чай.
   - ... и сама вяжет ему носочки, представляешь? А воспитательница...
   Гордон с содроганием вспомнил, что в детстве сам боялся клоунов до полнейшего одурения. Да что там, он боялся клоунов сейчас. Он вернулся и подал жене чашку чая. Виктория посмотрела в его отсутствующее лицо.
   - Гордон, ты никогда меня не слушаешь. О чем ты там всегда думаешь.
   - Ни о чем.
   - Как можно думать ни о чем? - поразилась Виктория.
   - Думанье ни о чем называется абстрактным мышлением, птенчик. Абстрактное мышление - это то, что отличает нас, людей, от животных и от... женщин.
   Виктория очень хорошо видела, что, несмотря на свои глупые шуточки, он чувствует себя не в своей тарелке и хочет поскорей убраться к себе и запереться в кабинете, где будет до утра курить сигары и выпивать, как он проделывал последние четыре дня. Виктория вовсе не собиралась поощрять эти скверные привычки. Прежде чем муж успел сбежать, Виктория крепко ухватила его за рукав светло-голубой рубашки.
   - Пупсичек, мой ненаглядный, что у тебя стряслось.
   - Ничего.
   - Сядь.
   Гордон уселся и засопел, как Макс, поставленный на табуретку.
   - В чем дело? У тебя неприятности?
   - Нет.
   - Послушай, я ведь все равно обо всем узнаю и очень рассержусь. Лучше прекрати валять дурака и расскажи-ка мне все сам.
   Гордон решился, наконец, и угрюмо проронил одно-единственное слово.
   - Би-порт.
   Виктория совершенно не понимала, отчего ей, как обычно, приходится вытягивать слова из мужа буквально клещами. Боже, как утомительно.
   - Би-порт? Тот самый, что строит в Лас-Абердине наша Корпорация?
   - Вот те раз, какой же еще. Да, тот самый.
   Виктория встревожилась, и не без причин. Контракт на возведение сверхсовременного Би-порта в Лас-Абердине, втором крупнейшем городе Салема, Корпорация заключила с администрацией Салема три стандартных месяца спустя после избрания Таггерта на должность губернатора. Точная сумма сделки оставалась коммерческой тайной, но Виктория подозревала, что и брат, и муж оба неплохо заработали на этой сделке.
   Проект был в равной степени важен и интересен и для Корпорации, и для администрации Салема. Кит надеялся, что при строительстве Би-порта будут опробованы в действии новейшие технологические разработки; при хорошем раскладе Корпорация намеревалась заключить контракты на возведение Би-портов с администрациями других планет Второго Кольца и Особых Территорий.
   Администрации Салема новенький Би-порт тоже сулил массу лакомых возможностей: развитие инфраструктуры, новые рабочие места, импорт, экспорт, туризм, да и для Гордона лично Би-порт представлял прекрасную дополнительную возможность сколотить не только материальный, но и политический капитал...
   - О, нет, - простонала Виктория, побледнев, - деньги? Деньги пропали?
   Откровенно говоря (хотя Гордон вовсе не собирался откровенничать с женой на эти темы), денег пропало немало. Любой грандиозный проект подразумевает грандиозное воровство, особенно это касается строительства, как повелось, видимо, со времен древнеегипетских пирамид. Будучи реалистом, Гордон лично курировал строительство и отчаянно пытался свести потери до приемлемого уровня. Он занимался финансовой и юридической документацией, контролировал денежные потоки, раз в две недели посещал стройку и орал на рабочих, угрожая дробовиком и Генеральным прокурором. За два года строительства миллиарды его нервных клеток скончались в мучительной агонии. Но все имеет начало, а, следовательно, и конец, и вот, строительство Би-порта подошло к счастливому финалу. В следующие выходные должно было состояться торжественное открытие.
   - Ты ведь говорил, что все прекрасно!
   - Да. Прекрасно. Би-порт приняла государственная транспортная комиссия, государственная архитектурная комиссия... и миллион прочих комиссий... были удачно осуществлены пробные рейсы.
   - И?
   Гордон потянулся к торту, но схлопотал от жены по пальцам.
   - Хватит жрать!
   - Честное слово, я никогда...
   - Ведь врежу, - пригрозила Виктория, - возьму и врежу по твоей симпатичной физиономии.
   Гордон понурился.
   - Ладно... я был у Чамберса.
   - У своего астролога?
   - Да. И... Чамберс сказал... мы с тобой не должны ехать на открытие этого чертового Би-порта. Он сказал, там случится что-то ужасное. Он сказал, что мы все умрем.
   Виктория захохотала. Гордон уставился на жену. Ему было ничуть не до смеха. Он был бледен и напуган.
   - Что, и я тоже умру?
   - Да, ты тоже.
   - Вот умора!
   Гордон схватил жену за плечи и потряс.
   - Здесь нет ничего смешного. Кто-то из нас должен остаться в живых, чтобы вырастить ребенка... пока головастику не исполнится восемнадцать хотя бы. Я рос без родителей, это, я скажу тебе, далеко не сахар и не мед.
   Виктория поразилась, как ловко Чамберс залез мужу в голову, и манипулировал, и беззастенчиво бил по самому больному. Ей стоило поучиться у этого человека, он был настоящим профессионалом, мастером своего дела.
   - Гордон, не мели чепухи. Мы все будем жить очень долго и счастливо, никто не умрет, обещаю.
   - Верно... ты права... долго и счастливо... потому что мы не поедем на открытие этого чертова Би-порта. Вот и все.
  
   ***
  
   Полностью достроенное здание Би-порта произвело на Викторию неотразимое впечатление. Это было колоссальное архитектурное сооружение, с невероятным вкусом и утонченностью сочетающее поистине царственную роскошь со строгим, чистым, холодным прагматизмом. Сорок пять рабочих Би-терминалов, удобный и просторный зал ожидания, великолепная система безопасности, множество магазинов, кофеен и ресторанчиков.
   - Ах, до чего красиво, восхитительно, - вырвалось у Виктории, когда в окружении охраны она, разодетая в пух и прах, выпорхнула на красную дорожку из черного бронированного брюха механо в окружении охраны и помощников.
   Вице-губернатор неохотно выбрался наружу следом за женой и тотчас оказался под пристальными взглядами десятков футур-камер и тысяч людей, собравшихся на торжественную церемонию открытия. Оказавшись в центре внимания, Гордон привычно заулыбался, приобнял жену за округлые плечи и какое-то время они вдвоем позировали под сотнями ярких вспышек, являя собой воплощенную мечту - волшебную сказку о Прекрасной Принцессе и Предприимчивом Свинопасе. Вскоре к ним подошли губернатор Таггерт и глава губернаторской администрации Юджин Бенцони.
   - Гордон, все нормально? - шепотом спросил Бенцони, взяв его за локоть.
   - Да.
   - Почему ты тогда трясешься, как заячий хвост?
   Расслышав реплику Бенцони, Виктория взяла муженька за руку и обнаружила, что глупенький пупсик не только весь похолодел со страху, но еще и вспотел, и она сумела нашарить его бешено частящий пульс. Фу. Это притом, что обычно Гордон донельзя любил и обожал всяческие публичные мероприятия. Хлебом его не корми, дай покрасоваться на публике, перед репортерами, толкнуть вдохновенную речь, взобравшись на трибуну, выступить перед многотысячной толпой, получить порцию внимания, восхищения, аплодисментов, лавров и фанфар.
   В данном случае, аплодисменты и фанфары, Гордоном абсолютно заслуженные, в кои-то веки получал Таггерт. К губернатору уже присоединились глава местного филиала "Ланкастер Индастриз", главный архитектор проекта, директор Би-порта, директор "Государственных Би-магистралей" (специально прибывший на Салем по столь торжественному поводу) и другие важные шишки. Чиновники обменивались поздравлениями, жали друг другу руки, сыпали фактами и цифрами, и горячо обсуждали блестящие экономические и политические перспективы, каковые сулил Би-порт.
   В обычной ситуации Гордон бы уже давно встрял в оживленную беседу, вылез на первый план и всех затмил, но сейчас ему явно было не до того. Бледный, как привидение, первый вице-губернатор со все нарастающей тревогой озирался по сторонам и время от времени норовил удариться в паническое бегство. В очередной раз Бенцони ухватил вице-губернатора за локоть, успев предотвратить побег, и отвел в сторону, подальше от любопытных взглядов футур-камер.
   - Гордон, в чем дело.
   - Мы все умрем.
   - Когда-нибудь, боюсь, да, мы умрем, но...
   - Нет, не когда-нибудь, а прямо сейчас!
   - Гордон, успокойся. Что тебе наговорил твой Чамберс?
   - Ты меня уже сто раз спрашивал, блин!
   Да. Бенцони спрашивал. И начальник службы безопасности. И начальник салемского департамента Отдела Благонадежности. И Таггерт, уж на что умом не блистал, не выдержал, и прямо сказал Гордону, что мистер Чамберс - первостатейный шарлатан.
   Только Гордон, хоть тресни, ничего не желал слушать, и, вопреки здравому смыслу, пришлось пойти ему навстречу, ибо иначе насмерть запуганный первый вице-губернатор наотрез отказывался ехать на открытие Би-порта. Вместо обычных, то есть, беспрецедентных мер безопасности, были приняты совсем уж беспрецедентные меры безопасности. Помимо того, торжественную церемонию открытия перенесли на два часа вперед и сильно урезали. Между прочим, это стоило денег, времени и нервов сотням серьезных людей. Непостижимое увлечение Гордона Истинной Духовностью начинало обходиться им всем слишком дорого.
   - Так. Я больше не могу. Хватит. Давай поговорим позже, после того, как все закончится.
   - А, если что-то случится? - прошипел Гордон, не переставая озираться.
   - А, если совсем, совсем ничего не случится? - злобно спросил Бенцони. - Что ты тогда будешь делать? И, главное, что тогда будет делать твой Чамберс?
   - Нам пора идти, - негромко проговорила Виктория, кивнув в сторону помоста, специально возведенного по праздничному поводу. Туда официальные лица должны были подняться и произнести речи, а потом, под громыханье разноцветных салютов, губернатору Таггерту золотыми ножницами надлежало перерезать алую ленту.
   Гордон заупрямился, не желая умирать во цвете лет.
   - Птенчик, а давай мы никуда не пойдем, а тихонько постоим здесь.
   - Пупсик, немедленно прекрати, а то я громко закричу.
   Гордон чертыхнулся, сжал зубы и обреченно потащился за женой. Лицо у него по-прежнему было больное и перекошенное, и Виктории стало жаль мужа, хоть он и вел себя дурак дураком.
   - Глупыш, что ты, - прошептала она, взяв Гордона под руку, - это твои расшатанные нервы. Что ты себе навыдумывал? Ничего страшного не случится. Через пару часов будем дома, поешь, выпьешь кружечку пива, отоспишься, и все пройдет. Посмотри лучше, сколько охраны! И какая чудесная погода! А сколько людей пришло! Улыбнись и помаши народу ручкой.
   Превозмогая себя, Гордон помахал. В толпе одобрительно загудели. Многие пришли именно ради того, чтобы поглазеть на первого вице-губернатора. И не только потому, что он был очень симпатичным, хотя, конечно, и поэтому тоже. Но главным образом, оттого, что Гордон и впрямь пытался что-то сделать для простых людей. Изнемогая, но он боролся с коррупцией и преступностью, с грабительскими налогами и одуревшими от несметных богатств и полной безнаказанности лендлордами.
   Нельзя сказать, чтобы дела у Гордона всегда шли уж слишком гладко. Грязь, которую он собрался разгребать, на поверку оказалась многовековым стоячим болотом, тухлым и гнилым, и весьма многим не нравилось, что он храбро ринулся в эту трясину и принялся баламутить воду. Вдобавок ко всему, Гордону приходилось отчаянно сражаться не только с внешними обстоятельствами, но и со своими непомерными амбициями. Он не спал ночами, планируя, каким образом будет избавляться от людей, которые не давали ему развернуться, стояли на пути и всячески отравляли жизнь. У него имелся целый список... и многие из фамилий в том списке уже были перечеркнуты.
   Многие, но пока далеко не все, каковой факт давал Гордону веские и отнюдь не надуманные основания беспокоиться за свое душевное и физическое здоровье, и жизнь. Оттого, взойдя на помост, он шарахнулся, будто подстреленный олень, когда к нему рванулся скользкий тип с огромными ножницами наперевес. Оказалось, это всего лишь бургомистр Лас-Абердина.
   - Господин губернатор, - подобострастно начал бургомистр.
   Дернув уголком рта, Гордон молча развернул глуповатого бургомистра к истинному губернатору - Таггерту. Бургомистр, словно в дрянной комедии, удивленно развернулся обратно.
   - Господин губернатор... вы...
   Гордон не знал, что и думать. Возможно, в здешней воде не хватало йода или фтора? Он опять развернул бургомистра к Таггерту.
   - О? Простите, господин губернатор, позвольте мне приветственно... от всего сердца поприветствовать... выразить горячие приветствия...
   Пока бургомистр мямлил и запинался, Гордон крепко прижал к себе жену, заставив ее вскрикнуть.
   - Ой! Больно!
   - Молчать, - скомандовал он отрывисто, и, продолжая стискивать ненаглядную в стальных объятиях, повертел головой, сканируя взглядом окружающее пространство.
   - Приветственные... приветствия..., - продолжал запинаться бургомистр.
   Футур-камеры стрекотали, слепя глаза вспышками. Гордон ощутил, как по шее потек пот, заливаясь за воротник элегантного темно-синего костюма. Грандиозное здание Би-порта за спиной будто навалилось и давило на него своей непредставимой белоснежно-хромированной тяжестью. И вдруг, откуда ни возьмись, налетел сильный ветер, зашумели деревья, а по толпе прошла быстрая взволнованная рябь.
   Антихрист.
   Вавилонская блудница.
   Гордон не успел понять, что, собственно, это такое. Понял только, что это то самое, ужасное, о чем предупреждал Чамберс. Стремительное, неумолимое, как бич Божий. Настороженный каждым мускулом и нервом, Гордон отреагировал мгновенно. Действуя очень быстро и очень спокойно, он со страшной силой ударил по спине стоящего рядом Бенцони так, что тот ничком опрокинулся на устланный красным ковром дощатый пол. Затем сбил с ног Викторию, обхватив ее затылок ладонями, и накрыл своим телом.
   В следующий миг небо раскололось, земля разверзлась, и начался ад кромешный. Что-то несколько раз громыхнуло, и Гордона осыпало мелкой горячей трухой. Началась стрельба. Терпко и горько запахло дымом, и мир погрузился в хаос, черную гарь и смятение.
   Когда пальба чуть поутихла, Гордон открыл глаза и понял, что горячая труха была брызгами очень красной артериальной крови. Гранатовые всполохи усеяли длинные светлые волосы Виктории и ее точеное лицо, и это было так красиво, что у него дыхание вышибло из груди. Приподнявшись на локте, он огляделся. Увидеть удалось весьма немногое. Пыль стояла столбом, люди бегали и орали. Из общей суматохи вынырнуло лицо начальника службы безопасности.
   - Господин губернатор, вы целы? - спросил он прерывисто и встревоженно.
   Гордон не стал поправлять. Сейчас ему было не до тонкостей этикета. В ушах звенело, и он с неимоверным трудом мог воспринимать то, что ему говорят. Похоже, произошло покушение. Нападавший застрелен, служба безопасности вместе с сотрудниками Отдела Благонадежности и отрядами Милиции прочесывают окрестности в поисках возможных сообщников. Убиты четверо охранников и бургомистр Лас-Абердина. Таггерт ранен, пока неизвестно, насколько тяжело. Господин Бенцони...
   - Все нормально, - немедленно отозвался Бенцони откуда-то издалека.
   - Моя жена, позовите кого-нибудь, немедленно, - произнес Гордон незнакомым ему, тихим, чарующе приятным голосом.
   - Да, сэр. Секундочку.
   Сквозь дым до Гордона донесся по-прежнему далекий голос Бенцони:
   - Перестаньте снимать, хватит снимать, выключите камеры!
   Гордон сел, усадил Викторию, прижав к себе одной рукой и устроив ее голову на своей груди. Второй рукой он перебирал ее волосы.
   - Не волнуйся, моя родная... все будет хорошо...
   Виктория тихо застонала, ее длинные ресницы затрепетали.
   - Виктория? - прошептал Гордон, склоняясь над ней. - Как ты? Скажи что-нибудь? Пожалуйста. Сколько пальцев ты видишь?
   - ... цать...
   - Тридцать? - упавшим голосом переспросил Гордон.
   Виктория слабо вскрикнула и в шоке попыталась вырваться и уползти от него.
   - В чем дело?
   - Ты весь в мозгах! Мозги! Это мозги! Это твои мозги?
   Гордон провел ладонью по волосам, стряхивая липкие и склизкие ошметки. И правда, мозги. Но вряд ли его мозги, иначе бы он не сумел поддерживать хоть сколько-нибудь связную беседу. Скорее, эти мозги не столь давно принадлежали бургомистру Лас-Абердина. Виктория проследила за слегка остекленевшим взглядом мужа, тоже увидела свежий, с пылу, с жару, труп с размозженной головой, и передернулась вся.
   - Фу, гадость! Ой, мамочки... больно...
   - Что? Тебе больно? Не шевелись. Что у тебя болит?
   - Задница, - прошептала Виктория, прижмурясь.
   - Чего?
   - Ничего. Надеюсь, ты понимаешь, деревенский олух, что, когда мы вернемся домой, нам предстоит долгий, серьезный, неприятный разговор?
  
   2.
  
   Другому должностному лицу при исполнении примерно в то же самое время также пришлось весьма несладко.
   - Мы не смогли попасть в Коммуну, сэр.
   - Что значит - не смогли? - в бешенстве крикнул губернатор Лудда Харт.
   Часок-другой тому назад, когда губернатор только собрался вздремнуть после плотного обеда у себя в кабинете на мягкой кушетке, его почтила неожиданным визитом делегация местных чиновников весьма высокого ранга в составе: министра обороны, министра внутренних дел, генерального прокурора и главы отделения Священного Трибунала. Все выглядели необычайно взбудораженными, размахивали руками и громко кричали. Из этих криков губернатор Харт уразумел, что стряслось нечто необычайное.
   Для начала, это само по себе смело можно было назвать чем-то из ряда вон выходящим. Лудд был тихим, захолустным местом, здесь почти никогда и ничего не происходило. Губернатор послушал панические вопли подчиненных еще немного и понял, что проблемы возникли в связи с луддитской Коммуной. Это показалось Харту еще более удивительным. Положим, на взгляд обычного человека порядки в луддитской Коммуне царили престранные, но луддиты никогда не шли на открытую конфронтацию с местными властями, аккуратно платили налоги в местную казну, вели себя мирно и законопослушно. Теперь же...
   - Я все равно никак не пойму, что случилось! - возопил губернатор. - Вы не можете попасть в Коммуну, потому что луддиты окружили Коммуну пузырящейся мембраной? Какой еще мембраной? Вы, никак, объелись галлюциногенных грибочков?
   В рядах должностных лиц возникло замешательство. Выступить с более-менее внятными объяснениями, наконец, делегировали министра внутренних дел. Вытянувшись туго натянутой струной, министр доложил губернатору, что жители окрестных деревушек последние дни наблюдали в районе Коммуны загадочные передвижения луддитских стражей с арбалетами наперевес; более того, передвижениям этим сопутствовали странные атмосферные явления вроде молний и многоцветных радуг - при полнейшем отсутствии осадков, и продолжительные северные сияния - при явной невозможности означенного явления в данных широтах. Бдительные местные жители доложили кому надо, но, когда те, кому надо, прибыли, то...
   - Дорога, ведущая к Мэмфорду, перекрыта как бы некой пузырящейся мембраной. К сожалению, более точно описать это явление невозможно, ибо его физическая или иная природа нам неизвестна. Я могу описать это как прозрачный, но чрезвычайно крепкий и непроницаемый барьер. Бог ведает как, но луддиты выстроили барьер по всему периметру Коммуны и сверху, соорудив над территорией Коммуны нечто вроде защитного купола, - отчитался министр внутренних дел.
   - Богохульники! Язычники! Сатанисты! Сжечь! - громко крикнул глава местного отделения Священного Трибунала.
   - Полегче, - проговорил губернатор Харт, хмурясь, - что за скверная привычка, у вас, церковников, при каждом удобном случае сжигать на кострах во имя Христово каких-нибудь бедолаг. Недостаточно вы за минувшие столетия их посжигали, что ли?
   На фоне всеобщей нервозности неожиданно завязалась оживленная дискуссия, затронувшая глубинные пласты психологии, философии, истории и теологии, в результате присутствующие пришли к шокирующему и парадоксальному выводу, что да, мало, можно и нужно было сжигать больше. Губернатор с негодованием уставился на вконец на вконец отбившихся от рук подчиненных и треснул кулаком по письменному столу, хотя больше всего ему хотелось под этот самый письменный стол залезть и сидеть, прячась под столешницей, пока ситуация не уладится.
   - Нет! Никакого кровопролития! Я поеду и сам разберусь, в чем дело!
   Через два часа кортеж губернатора прибыл на место событий. Выйдя из механо, Харт очутился в темном глухом средневековье. Взору губернатора предстала толпа разъяренных местных жителей с факелами и дубинками под одухотворенным водительством священника местного прихода. Компанию местным жителям составлял отряд Гражданской Милиции во главе с шерифом округа и солдаты Регулярной Армии, призванные на подмогу из ближайших городских казарм. Солдаты курили, чистили лучевые винтовки и помалкивали в ожидании распоряжений, но сочувственно поглядывали в сторону факелов и дубинок.
   - Сжечь! Сжечь! - закричали люди, завидев губернатора.
   - Иисусе! Меня-то за что? - тоскливо прошептал Харт, оттягивая воротничок рубашки.
   - Не вас, господин губернатор, - утешил шефа министр внутренних дел, - а Даймса, как бы мэра, значит, как бы этой Коммуны. Эй, подите-ка сюда, - прибавил он, поманив пальцем шерифа.
   Шериф, злой и угрюмый, подошел, увязая сапогами в мокрой весенней хляби. Правая рука его безжизненно висела на перевязи. Не проронив ни слова, он закатал здоровой рукой рукав и продемонстрировал губернатору жуткие ожоги на ладони. Кое-где мясо было прожжено буквально до костей.
   - Руку шериф сунул в как бы пузырящуюся мембрану эту, - объяснил губернатору министр внутренних дел.
   - Лучше бы сразу голову сунул, - пробормотал Харт, - да что за мембрана? Где она?
   - Перед вами, - тихо сказал шериф.
   Губернатор Харт уставился прямо перед собой и в футах пятидесяти впереди разглядел, наконец, пресловутую пузырящуюся мембрану. То была отнюдь не мембрана... и она совсем не пузырилась... и все же описание подходило на редкость точно. Слабо светящаяся стена вздымалась к небу, закругляясь в вышине, смыкаясь и образуя навес наподобие циркового шатра или раздутого до невероятных размеров мыльного пузыря из тончайшей радужной пленки, по поверхности которой время от времени пробегали искрящие синие зигзаги. Складывалось ощущение, что стена пульсирует, раздувается, словно бока колоссального животного, и дышит.
   - Что с рукой? - спросил губернатор оторопело.
   - Да откуда мне было знать, что так выйдет, - ответил шериф, - ведь и подержал всего секунду. А то посмотрите, что получится, если туда, положим, камень швырнуть.
   Здоровой рукой шериф метнул в сторону мембраны довольно крупный и увесистый камень. Губернатор услышал сочный, причмокивающий звук. Мембрана поглотила камень и тотчас исторгла обратно облачную горстку мельчайшей трухи.
   - Стрелять пробовали? - поинтересовался Харт.
   - Да, и оно поглощает выстрелы без малейшего ущерба для себя, - ответил шериф.
   Губернатору Харту сделалось муторно. Человек он был уже немолодой, бюрократ средней руки, на своем посту ничем выдающимся не отличился, разве что, сообразив куда ветер дует, вышел из Консервативной Партии и вступил в Партию Новых Демократических Преобразований. К вышестоящим властям выказывал крайнюю лояльность, взятки брал, но умеренно, гражданам помогал по возможности, почему не помочь. Через два года Харт планировал выйти на пенсию, перебраться в скромный дом за городом, копаться в розовом садике и нянчить внуков. И вдруг вместо почетной пенсии перед ним замаячили отставка, импичмент, позор, если не тюремное заключение. А то и что похуже.
   - Сколько их там, внутри? - спросил он шепотом.
   - Шестьдесят тысяч, - ответил министр внутренних дел.
   Шестьдесят тысяч заложников, подумал губернатор. В том числе, женщины и дети...
   - Толпу разогнать, - распорядился он, взяв себя в руки, - мембрану или как там ее - оцепить и близко никого не подпускать, пока не разберемся, в чем дело. Ничего не предпринимать без моих распоряжений.
   Как по заказу, к тому времени, как толпу деликатно, но настойчиво разогнали, на горизонте показались скакуны. Они приближались к внутреннему краю мембраны, и скоро сделалось возможным хорошо рассмотреть седоков. Даймса губернатор узнал сразу.
   - Даймс, ты похож на продажную девку, - холодно поприветствовал его губернатор, поглядев на длинные волосы мэра Коммуны, перехваченные кожаным обручем.
   На своих грациозных тонконогих лошадях, в старинных одеждах, с луками и арбалетами, колчанами стрел за спинами, луддиты походили на эльфов. Обычно их старомодный антураж забавлял Харта, но сейчас они выглядели зловеще.
   - Итак, что все это должно значить, Даймс.
   - Ах, это, - сказал Даймс и усмехнулся, - точно не знаю, как это называется. По-вашему, всем вещам на свете нужно давать имена? Если угодно, можете называть это явление ментальным барьером, хотя, мой уважаемый сэр, сии два слова весьма грубо и приблизительно опишут суть происходящего.
   - Ментальный барьер?! - крикнул губернатор. - Что за чушь!
   - Если это и чушь, губернатор, то эта чушь находится у вас в голове. Ваша ненависть, ваша злоба - вот единственное, что не позволяет вам войти сюда. Мы решили, что больше не станем терпеть вмешательства мира Вовне в наши дела и принимать у себя людей, не разделяющих или вовсе отвергающих наши убеждения.
   - Ваши убеждения? О каких убеждениях вы толкуете? - крикнул губернатор. - Давайте посмотрим правде в глаза! Вы - просто горстка помешанных наркоманов. Устраиваете омерзительные свальные оргии, поклоняетесь вашему Духу, копошитесь в отбросах при свете свечей... словно крысы.
   Сопровождающие Даймса луддиты не понимали слов губернатора, ибо не понимали современного языка Империи, но его очевидно гневные интонации взбесили их, головорезы закричали в ответ что-то воинственное и стали показывать неприличные жесты. Губернатор не столько оскорбился, сколько встревожился. Явно случилось что-то очень скверное. Обычно луддиты, само собой, вели себя странновато, но вежливо и гостеприимно. Пусть по отношению к чужакам из столь ненавистного им Вовне.
   - Что у вас произошло, Даймс? Переворот?
   - Я бы воздержался от громких словес и назвал это небольшим изменением нашего политического уклада, - ответил Даймс невозмутимо.
   - Как так?
   - Не желая донимать вас незначительными подробностями, просто сообщу, что теперь в Коммуне главный - я. И, конечно, Дух.
   - А как же Совет Коммуны? - спросил министр внутренних дел.
   - Был Совет, да сплыл, - ответил Даймс и засмеялся, очевидно, наслаждаясь собственным остроумием. - Нет причин для беспокойства, уверяю. Переворот, используя вашу терминологию, произошел практически бескровно. На Слиянии Дух объявил моему народу, что отныне я, и только я, являюсь глашатаем и проводником его священной воли.
   - Неужели ваши люди безропотно проглотили это?
   - В основном. Недовольных нашлось немного, и мы быстро заткнули им глотки.
   - Каким образом?
   Даймс с красноречивой ухмылкой провел ребром ладони по горлу.
   - И вы спокойно говорите нам обо всем этом?
   Даймс засмеялся.
   - Я беседую с вами исключительно из вежливости. Вы меня не достанете, губернатор.
   - Зато вас здорово достанут наши ракетные установки.
   Даймс равнодушно пожал плечами.
   - Попробуйте. Хотя на вашем месте я бы воздержался от поспешных и необдуманных решений. Вам будет нелегко объяснить, почему вы решили развернуть военные действия против мирных жителей, среди которых - беззащитные женщины и дети. Вдобавок, это вас ни к чему не приведет. Дух поведал мне, что ментальный барьер без особого труда способен выдержать прямое попадание многотонной плазменной боеголовки.
   Наступила гробовая тишина.
   - Полагаю, нет причин для паники, господин губернатор, - прошептал, наконец, министр внутренних дел, - нам нужно тщательно, осторожно и всесторонне изучить вопрос. Я уверен, Даймс блефует. Главное, постараться наладить контакт с луддитами, настроенными более...
   - Вы что, ничего так и поняли? - перебил его губернатор. - Мало того, что мы не можем войти туда, они не могут выйти оттуда. Люди из Коммуны заперты насмерть в этом пузыре... чем бы он ни был. Наладить контакт? Подавляющее большинство этих людей элементарно не понимают нашего языка. Да и мозги у них вконец промыты наркотиками. Вспомните хотя бы случай, о котором трубили в прошлом году местные газеты...
   - Вы про ту шлюху, губернатор? - холодно осведомился Даймс из-под непроницаемого полога ментального барьера.
   - Та женщина была беременна, ты, выродок. Ей пришлось идти десять миль, босиком, в стужу, чтобы добраться до ближайшей деревни. Женщина была беременна, больна и истекала кровью, потому что, прежде чем выгнать ее на мороз из вашего клоповника, вы забросали ее камнями! Ее не успели довезти до госпиталя, она погибла, и ребенок тоже!
   Даймс с кривой усмешкой перевел слова губернатора луддитам, те вновь разозлились, закричали и стали показывать неприличные жесты. Губернатор и без дополнительных объяснений понял, что та женщина вела неподобающе фривольный по меркам Коммуны образ жизни, прижила ребенка невесть от кого, оттого и была изгнана с вящего одобрения Духа, а камнями ее забросали, чтобы другие не вздумали брать с нее пример.
   Будучи почтенным отцом семейства, губернатор не одобрял блуда и разврата, и все же только дикие звери могли столь жестко обойтись с беременной женщиной. Чем провинилось нерожденное дитя? И сколько таких случаев, правда о которых не выплыла наружу, произошло в Коммуне за минувшие годы?
   А Дух, о коем постоянно, бесхитростно и охотно твердили луддиты. Чем Дух был на самом деле? Неужели остаточной радиацией? Или обретшим плоть и силу коллективным бессознательным тысяч людей, сотнями лет обитающих в замкнутом на самое себя, тесном и своеобразном мирке Коммуны? Тотемным животным? Наркотической галлюцинацией? Но что за галлюцинация могла сотворить этот чудовищный барьер?
   А Даймс, если уж на что пошло? Возникнув из ниоткуда двадцать лет тому назад, он буквально зачаровал луддитов. Губернатор уже не раз, и не два пытался навести по своим каналам справки об этом человеке, но безрезультатно. Единственным, что выяснилось в результате кропотливых поисков, был факт, что человек, подходящий под описание Даймса, некогда служил в Отделе Благонадежности. Больше ничего конкретного. Допустим, и так, но что это означало? Что Отдел использует Коммуну в качестве плацдарма для своих таинственных экспериментов?
   Пока губернатор мысленно задавался неприятными и безответными вопросами, Даймс спешился и вплотную приблизился к ментальному барьеру. Та могущественная, нечеловеческая сила, что уничтожала и обжигала, обласкала его, будто материнские руки. Даймс легко и бестрепетно коснулся радужной пленки, по его лицу, одежде и волосам запрыгали и заметались синие огоньки, не причиняя ему никакого вреда.
   - Господин губернатор, - проговорил Даймс мягко и напевно, - прошу вас, давайте уладим наше небольшое недоразумение мирным путем. Отведите войска. И оставьте нас в покое. Зла вы вам не желаем. Вреда не причиним. Мы понимаем, вы не враги, вы - жертвы.
   - Ишь ты, - процедил Харт сквозь зубы, - жертвы.
   - Именно, - вздохнул Даймс с приторным сожалением, - жертвы. Несчастные жертвы пропаганды, обмана и косности... и того, что вы называете наукой. И прогрессом. И вашей цивилизации, построенной сплошь на лжи, насилии, алчности, беспрестанном угнетении и уничтожении себе подобных...
   - Вас самого-то не мутит от вашей насквозь фальшивой, слюнявой демагогии? - резко спросил губернатор, давя желание наброситься на Даймса и свернуть тому шею. Сама по себе идея была превосходна, жаль, коснувшись барьера, губернатор бы мигом поджарился не хуже отменного бифштекса.
   - Поверьте, это не просто слова. Конец близок. Тот, кого мы ждем, уже здесь.
   - Кто?
   Темные глаза Даймса вспыхнули сине-белым, как огни святого Эльма.
   - Великий Освободитель. И, когда он восстанет из пепла небытия, мы будем здесь. Мы будем ждать. Чтобы служить ему.
   - Что? Какой еще освободитель? Вы, никак, пророком себя возомнили, Даймс?
   - Подождите. Ждать осталось недолго. Вы увидите это своими глазами, господин губернатор. Во всяком случае, одним своим глазом - уж точно. Счастливо оставаться. И удачи. Удача вам очень понадобится.
  
   3.
  
   Виктория крепко и сладко спала, но в сон нахально вторгся большой плюшевый медведь. Обслюнявил ей лицо, облизал ухо, развязно ущипнул за грудь.
   - Просыпайся, птенчик.
   - Ой, отстань.
   - Пора вставать, сиять и щебетать нам песенки. Я принес кофе.
   Не открывая глаз, Виктория пошарила рядом, нашарила крепкое, жаркое, мужское тело, обняла, прильнула к нему и пригрелась.
   - Цыпленочек...
   - Отстань, я сказала. Я сплю.
   - Давно пора вставать.
   Виктория неохотно приоткрыла левый глаз, а следом и правый.
   - Ты разве не ушел на работу?
   - Ушел. И уже пришел обратно. Вечер уже.
   Виктория неохотно разжала хватку, перевернулась на спинку, зевнула, как котенок, просунув кончик розового языка между жемчужно-белых зубов, и, сонно моргая, посмотрела в сливочно-кремовый потолок спальни. Голова у нее отяжелела и гудела, как после хорошей вечеринки с пуншем и танцульками. Только никакой вечеринки не было. Покушение...
   Справедливости ради, Гордон проявил себя на высоте. Отряхнув кровь и мозги и стряхнув секундное оцепенение, он резво вскочил на ноги и принялся улаживать ситуацию, первым делом успокоив людей, поскольку количество жертв могло возрасти многократно, начнись в многотысячной толпе паника и давка. Потом Гордон превзошел себя самого и, вырвав из мертвых и холодных пальцев бургомистра Лас-Абердина позолоченные ножницы, с беззаветным мужеством перерезал красную ленточку, тем самым официально объявив Би-порт открытым.
   Закончив красоваться перед стрекочущими футур-камерами и пожинать дивиденды с разразившейся трагедии, Гордон начал орать.
   Виктории и прежде доводилось слышать, как он страшно, до сердечных приступов, орет на чем-то провинившихся подчиненных, но по сравнению с концертом, что он закатил, его предыдущие выступления можно было счесть жалким, детским лепетом. Невольно обмирая, Виктория наблюдала, как взрослые, здоровые, серьезные мужики под градом его воплей съеживаются и превращаются в заикающихся воспитанников детского сада. Разве что в штанишки не напрудили. Хотя, кажется, кто-то напрудил.
   Последующие три дня слились для Виктории в один бесконечно долгий, кошмарный, утомительный день. Когда она не слышала мужниных воплей, ее донимали расспросами репортеры или допрашивали вежливые люди в униформах различных ведомств. Из-за неразберихи они никак не могли выехать из Лас-Абердина, и им пришлось ночевать в местном "Комфорте и Блаженстве". Виктория все время сидела в номере, пила шампанское и ела клубнику со сливками. Это, конечно, было неплохо, и все же, она едва поверила своему счастью, когда за ней зашел Бенцони, усталый, в мятом костюме, с мешками под глазами, и объявил, что собирается отвезти ее домой.
   - Постойте, как же Гордон? Где он вообще? - спросила она, плетясь следом за Бенцони по длинному коридору отеля и кутаясь в соболью шубку.
   - Поехал на похороны бургомистра Лас-Абердина.
   - Твою мать! - вырвалось у Виктории.
   - Вы хотели поехать туда с ним? - спросил Бенцони, бросив на нее быстрый взгляд.
   Виктория помотала головой.
   - Ну, вот, - сказал Бенцони, - Гордон попросил меня проследить, чтобы вас доставили домой в лучшем виде. Заодно заедем к Магде, заберем вашего мальчугана.
   Виктория презрительно фыркнула. Миссис Бенцони не нравилась ей. Толстая корова, вечно на сносях. Наверняка успела забаловать, затискать и закормить Макса сластями. Неудивительно, что выводок Бенцони в количестве восьми штук представлял орду невоспитанных, шумных троглодитов. Виктория придерживалась мнения, что детей надо держать в строгости, пороть розгами, лишать сладкого и ставить в угол. И никаких телячьих нежностей. Потому что стоит чуть-чуть расслабиться, и они тебя сцапают, точно, сцапают...
   - Виктория?
   - Что еще? - рявкнула она, слегка вздрогнув, когда механо тронулся с места, всхрапывая тысячами лошадиных сил под вытянутым серебристым капотом.
   - Просто хотел спросить, как вы себя чувствуете.
   - О? Хорошо. Извините за резкость, я... немного взвинчена.
   Бенцони протянул ей плоскую серебряную фляжку. Виктория сделала глоток и задохнулась. Кого она дурачила? Она была не просто взвинчена, а напугана, подавлена и расстроена. К тому же, до сих пор не удалось установить ни личность нападавшего, ни его мотивы.
   Единственное, что можно было сказать наверняка - убийца был профессионалом высочайшего класса. Непостижимым чудом миновав кордоны, заслоны и бдительные очи бесчисленных стражей правопорядка, стремительно и бесшумно, как тать в ночи, убийца вынырнул из толпы рядом с помостом, где как раз находились Виктория с Гордоном, губернатор Таггерт и другие важные персоны. Действуя необычайно быстро и четко, за четыре секунды с удобно близкого расстояния, убийца меткими выстрелами в голову уложил четырех охранников, окружавших Гордона, и заодно бургомистра Лас-Абердина, чья жирная, запинающаяся туша неудачно заслоняла собой Викторию. Все, что оставалось сделать убийце, пристрелить первого вице-губернатора и миссис Джерсей практически в упор, но убийца вдруг повел себя донельзя абсурдно. Отшвырнув в сторону лучевик, он выхватил старинный револьвер (как выяснилось позже, заряженный серебряными пулями) и громко принялся выкрикивать какую-то нелепицу.
   - Антихрист! Вавилонская блудница!
   Его безумных выкриков в тот момент Виктория не расслышала, а расслышала их позже, когда ей удалось увидеть пленку с записью покушения. Вавилонская блудница? Ну, знаете ли. Наверное, Виктория не могла похвастаться безупречной добродетелью, но вавилонская блудница - это уже было через край.
   Убийца, кстати, не производил впечатления помешанного психопата. Лет сорока пяти, с приятным, неглупым, располагающим лицом. Такой мог быть степенным, добропорядочным семьянином. И, тем не менее, не был, а был, скорее всего, военным или сотрудником спецслужб, или весьма подготовленным и тренированным наемником.
   Виктория вздрогнула, достала портсигар, вытряхнула тоненькую дамскую сигарету.
   - Мистер Бенцони, ведь этот человек хотел убить не только Гордона, но и меня, и вас тоже. Я видела пленки с записью. Совсем не разбираюсь в этом, но траектория полета пуль...
   - Вы правы, Виктория, но, поймите, я сейчас не могу сообщить вам ничего дельного. Я бы в любом случае воздержался от скоропалительных выводов, расследование сейчас находится на самой ранней стадии. Мое личное впечатление таково, что этот тип - откровенный сумасшедший. Возможно, его неадекватное поведение, в конце концов, спасло нам жизнь. И, что греха таить, отменная реакция вашего мужа.
   - Тот человек... умер?
   - Нет, - коротко ответил Бенцони.
   Хотя выстрелом снайпера убийце снесло половину головы, он еще дышал, и его экстренно доставили в центральный военный госпиталь Санкт-Константина, где после операции он находился под заботливым присмотром медицинских работников и сотрудников специальных служб. Однако он впал в глубочайшую кому и не имелось шансов, что он сможет очнуться и заговорить. Он умирал. Кристально ясным было одно - убийца оказался горазд не только отменно стрелять, но и с совершенно изумительным искусством заметать за собой следы. И пока все выглядело так, будто он, безвестный и безымянный, материализовался из тотального небытия и уходил туда же, с безнадежно изувеченным выстрелом лицом и разнесенной вдребезги головой.
   - А Таггерт? - спросила Виктория почему-то шепотом.
   - Таггерта самым краешком задело, старый дурак уже дома, отлежится, через пару недель вернется на работу.
   Виктория надолго замолчала, глядя на мирные пейзажи, проносящиеся за окнами механо. Значит, военный в отставке? Спятивший сотрудник Отдела? Религиозный фанатик? Зачем, помимо патетического револьвера с серебряными пулями, он прихватил четки, карманную Библию и пузырек со святой водой? За что он, собственно, взъелся на вице-губернатора с женой и на главу администрации? Увы, ответов на эти вопросы не знала не только Виктория, но и люди, которым по должности полагалось знать ответы на любые вопросы.
   Пейзажи за окнами слились в сплошное зелено-бурое пятно, механо набирал скорость, прежде чем войти в подземный сверхскоростной туннель, где ближайшие двадцать минут ему предстояло мчаться в полностью автоматическом режиме со скоростью свыше тысячи миль в час. Виктория пристегнулась. Механо вошел в туннель.
   - Эй, вы! Мистер Бенцони, пристегнитесь.
   - О? Да.
   Сам Бенцони тоже погряз во мрачных мыслях. Его очень беспокоило, что едва придя в себя, Гордон изрек коронную фразу.
   - Вот те раз! Видишь, а ты говорил, что Чамберс - шарлатан.
   Бенцони никак не мог взять в толк, почему это происходит. В какой момент Гордон из деятельного, разумного, толкового мужика со стальной волей и отличными мозгами превращался во всамделишного деревенского олуха. В душе его, как видно, обретался темный, заросший паутиной и облюбованный летучими мышами закуток, а в том закутке хранился сундук, битком набитый заячьими лапками и календарями, где каждый день был пятницей, тринадцатым. И лишь теперь Бенцони начал прозревать. Не сундук то был, а ящик Пандоры, и прохиндей Чамберс, потирая от удовольствия липкие ручонки, распахнул его настежь.
   - Я и сейчас говорю, твой астролог - шарлатан. Ведь Чамберс не предсказал тебе ровным счетом ничего конкретного, Гордон. В лучшем случае, это - совпадение. В худшем... твой астролог связан со всем этим.
   Гордон к тому времени слегка выдохся, но отыскал в себе достаточно запала, чтобы заявить, что Чамберс для него, как жена Кесаря - вне подозрений. Гнусные, ничем не обоснованные, намеки Бенцони ему непонятны и крайне неприятны. К тому же, звездочета после покушения допросили.
   Верно. Допросили. Бенцони не отказал себе в удовольствии и внимательно изучил протокол допроса астролога. Звезды и созвездия, эманации и вибрации, высшие сферы, тайные знания, Истинная Духовность, фокус-покус. Чамберс, впрочем, выразил искреннее и горячее желание сотрудничать со следствием и помогать по мере сил. Он несказанно потрясен и подавлен случившимся, особенно, гибелью невинных людей. Но разве он не предупреждал герра Джерсея? Да, предупреждал, но... Вот именно, надо было его слушать. Да, конечно, но как? Что значит - как? Он ведь уже раз сто объяснил господам хорошим: фокус-покус, что именно им непонятно.
   - Что именно тебе непонятно, Юджин? Чамберс спас мне жизнь.
   - Гордон... ты сам спас себе жизнь... как обычно. И своей жене. И мне. И еще довольно многим людям. Кроме того, я абсолютно уверен, всему случившемуся есть рациональное объяснение.
   Пронзительно заверещали летучие мыши, заорали черные кошки, а янтарные глаза Гордона налились кровью.
   - Какое?
   Смешно, но, в самом деле, какое.
   Бенцони не знал. И Виктория тоже не знала... сквозь тающие клочки сна она поглядела на мужа. Видок у Гордона был далеко не самый блестящий.
   - Пей кофе, птенчик, а то остынет.
   - Ведь нас могли убить!
   - Зато представь, какая трогательная надпись могла быть на нашем могильном камне. "Они жили недолго, зато счастливо, и умерли в один день".
   - А ты можешь сказать мне хоть что-нибудь хорошее? - простонала Виктория, уткнувшись мужу в рубашку, горько пахнущую сырым мясом, дымом и кровью.
   - Могу. Виновные понесут самые суровые наказания, вплоть до увольнения, семьям погибших и пострадавших будут выплачены компенсации...
   - Я просила что-нибудь хорошее!
   - Ну... твой брат приехал.
   Виктория вскрикнула.
   - Что? Никита? Когда?
   - Еще вчера вечером они с Терезой приехали, но ты спала, мы все решили тебя не будить.
   - Как? - разволновалась Виктория. - Что? Где? Кит!
   Она глазам не поверила, когда старший брат появился на пороге. Выглядел он бесподобно, как всегда. Такой высокий, широкоплечий, светловолосый. Костюм сидел на нем великолепно, а узорчатый галстук смотрелся выше всяких похвал. Залюбовавшись братом, Виктория едва не позабыла ужасно рассердиться на него.
   - Заинька, как твои дела? Как ты?
   - Как я?! Как я могу быть?! Ты ведь обещал, что приедешь на открытие своего дурацкого Би-порта! Обещал, что все отменишь и приедешь! А сам не приехал!
   - Милая, я собирался... честно... но у меня возникли небольшие затруднения с Антимонопольным Комитетом...
   - Антимонопольный комитет! Глупой курице рассказывай про свой Антимонопольный Комитет! Ты на наши похороны тоже бы не приехал? Что ты мне суешь свой глупый кофе, Гордон? Сам пей свои помои, - отрезала Виктория и укрылась одеялом с головой.
   - Ты не пострадала? - заботливо спросил брат.
   - Нет, только ее задница, - сказал Гордон.
   Виктория истошно вскрикнула, когда муж без затей сорвал одеяло и, приподняв ажурный подол ее ночной сорочки, продемонстрировал любящему брату синяк.
   - Не считая синяка, выглядит неплохо...
   - А то! Настоящее произведение искусства.
   Виктория вновь истошно вскрикнула, вырвав из мужниных пальцев одеяло и поспешно задрапировав свои оголенные прелести.
  
   - Ты что, правда дурак? Здесь мой брат!
   Кит погладил ее по голове.
   - Глупышка, я купал тебя в ванной, когда ты была совсем еще малюткой. Ты так смешно фыркала и шевелила ушками. Ей-Богу, ты была самой красивой маленькой девочкой на свете. А потом ты выросла и вышла замуж за какого-то наглого хмыря, и мы видимся теперь очень редко, и то, по самым жутким поводам...
   - Бедненький расстроенный котеночек, - посочувствовала брату Виктория, - присядь, выпей кофе. Гордон, надеюсь, ты позаботился об ужине.
   - Тереза нам все отлично приготовит, - сказал Кит.
   - Терри? Ведь вы у нас в гостях, глупенькая курица вовсе не обязана готовить.
   - Можно пойти в ресторан, - предложил Гордон, но жене не пришлось по сердцу его предложение.
   - Как ты можешь быть таким бессердечным и думать о ресторанах, когда погибли люди. Тебе бы лишь бы пожрать...
   Ох. Кто тянул ее за язык? Лицо благоверного тотчас заволокли грозовые тучи.
   - Если бы вы все послушали меня, то никто бы не погиб! - проорал Гордон.
   Кит мягко коснулся его плеча.
   - Не кричи. Я уверен, это просто ужасное совпадение. Твой Чамберс не предсказал ничего конкретного. Как обычно.
   - Чамберс сказал, что с нами случится что-то ужасное!
   - Допустим, но это могло быть чем угодно. У тебя мог развязаться шнурок, например.
   - То есть, тот факт, что нас с твоей сестрой пытались убить, кажется тебе недостаточно ужасным? Ты бы очень хотел, чтобы с нами случилось что-то по-настоящему ужасное?
   Кит запоздало уразумел, что совершает роковую ошибку, вступая в прения с дипломированным доктором права, адвокатом, который, к тому же, съел собаку на публичных выступлениях. Своей железной логикой Гордон не раз повергал в смятение самых толковых, опытных и бесстрастных судей, прокуроров и присяжных. Однако, похоже, он сам слегка запутался в своем крючкотворстве.
   - Гордон, я не хочу с тобой спорить. Повод далеко не самый подходящий. Давайте-ка лучше переведем дух, присядем и выпьем по чашечке помоев.
   Отхлебнув глоток, Кит, впрочем, оказался приятно удивлен.
   - Отличный кофе, - похвалил он зятя.
   - А то. Я ведь почти два года работал в одной местной пивнушке.
   - Барменом?
   - Да, и по совместительству - вышибалой. Мне было двадцать, и я пять вечеров в неделю проводил в компании смердящих, опустившихся, безнадежных пьянчуг. Все страшно пили. Чем я был хуже. Ничем. Я пил за них, пил с ними и допивал за ними. До сих пор не понимаю, как я не стал одним из них. Наверное, стал бы, но какой-то из тех тупых ублюдков в припадке алкогольного делириума полоснул меня ножом. По горлу.
   Гордон оттянул воротник рубашки и продемонстрировал рваный шрам, обвивающий его шею подобно ожерелью. Кит поневоле передернулся.
   - Ты не рассказывал...
   - Тут не о чем рассказывать, поверь. Мне было очень больно. Остальное - очень скучно. Но десяти недель в госпитале мне хватило с лихвой, чтобы расставить приоритеты. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на тревоги и бесплодные сожаления. Если тебе что-то нужно, иди и бери это. Чтобы было о чем вспомнить, пока летишь по туннелю навстречу яркому, ослепительному свету. если впоследствии этот свет окажется отблесками адского пламени.
   - Ты видел туннель и свет? - спросил Кит почему-то шепотом.
   Гордон пожал плечами.
   - Лично я ни черта не видел, разве слышал чьи-то вопли. Как выяснилось позже, это вопил я сам. Кто бы мог подумать, что человек способен так громко вопить, да еще с перерезанным горлом. Кто бы мог подумать, что человеческое существо в принципе способно издавать такие звуки...
   Виктория сжатым кулачком ткнула мужа в бок.
   - Пупсичек... не обижайся... твои рассказы о своей душевной и физической боли нагоняют на нас тоску.
   - Да ну? Я ведь не клоун какой, чтобы вас постоянно развлекать. Хотя, если хотите, могу рассказать вам действительно смешную историю.
   И Гордон попотчевал сиятельного шурина и красавицу-жену занятной деревенской байкой, которой вице-губернатора, в свою очередь, на прошлой неделе угостил за кружечкой пива один из местных могущественных лендлордов.
   - В одной далекой деревеньке на землях этого лендлорда разразился мор. Вся домашняя скотина передохла. Дремучие крестьяне обвинили во всем молоденькую бабенку не самых строгих моральных устоев, будто ведьма она, и на скотину наложила порчу. Бабенке пришлось в доме у сельского священника хорониться, а то дружелюбные сельчане начали гоняться за ней с вилами. Ты рано начал смеяться, Кристофер, это еще далеко не конец, вот сопляк ты.
   - Правда?
   - Правда, правда. Через денек в деревеньку приехала санитарная инспекция, аж из самой нашей столицы, честь по чести, взяли пробы, установили, что скотина померла из-за какой хвори. Что ты думаешь? Крестьяне все же изловчились и вздернули ведьму на осине, а рядом с нею, для порядку, санитарного инспектора, - дабы он, значит, не полоскал им мозги своей городской премудростью, анализами и пробирками. И добросердечного священника хотели тут же удавить за то, что ведьму укрывал, но сельский староста их унял, объяснил, что вздергивать ведьм и городских хлыщей - дело богоугодное, а священников - напротив, пускай лучше добрый пастырь им грехи отпустит тяжкие.
   - А лендлорд? - спросил Кит, не в силах удержаться от смеха.
   - А лендлорд мне рассказывает историю эту, а сам тоже гогочет, заливается. Я тоже посмеялся, а потом говорю, ну хватит уже с меня баек этих. А он говорит, и сам думал, что байка, пока своими глазами не увидел трупы - ведьмы и санитарного инспектора, якобы полюбовника ее, которого она зачаровала и приворожила. Ох! Что будешь делать? Висят на осине, сердешные. Да, крестьяне - люд темный, необразованный, но ведь как дети родные лендлорду, вкалывают, как проклятые, на его угодьях, да и шум неохота поднимать из-за сущей безделицы. Уладил он дело миром, дал кому надо на лапу, кого надо подмазал. Так он рассказывает мне, а сам гогочет, прямо заливается. Потом посерьезнел вдруг, наклонился ко мне и шепчет на ухо, мол, бабенка та и впрямь была ведьмой, и сам видел он на ней ведьмин знак. Колдовала, поди, и на метле летала, и в Топи наведывалась. На шабаши.
   - Топи? - переспросил Кит скептически. - Ваша местная достопримечательность?
   - Да какая там достопримечательность, - все еще сердито проворчала Виктория из-под одеяла, - просто громадное тухлое болото.
   Гордон пощекотал жене розовую пяточку.
   - В действительности, Топи - масштабная и реальная проблема для городских властей Санкт-Константина и для федеральных властей, - объяснил он серьезно. - Триста лет назад на месте Топей была обширная, цветущая густонаселенная долина, но в результате катастрофического технического просчета при строительстве водохранилища долину затопило. В один миг под воду ушли два десятка деревень и полумиллионный город. Восемьдесят тысяч погибших и еще многие тысячи, которые лукаво числились пропавшими без вести. Я уже не упоминаю миллионы потерянных акров плодородных земель, лугов и рощ. За столетия все это превратилось в огромнейшее болото. С годами оно все разрастается, пожирает поля и леса, и лет двадцать тому назад, в конце концов, стало подбираться к городской черте. Насчет ведьм и шабашей не знаю, врать не буду, но людей погибло и пропало в Топях ой немало.
   - Что же их туда тянет? - поинтересовался Кит резонно.
   - Отчасти - мародеры, которые все еще надеются найти в полузатопленных руинах что-то драгоценное. Конечно, не только они. Браконьеры. Охотники. Местные жители. Заезжие туристы. Места там промозглые, нездоровые и мрачные, но красивейшие на загляденье. И, главное, поразительное изобилие грибов, ягод, птицы, дичи, рыбы...
   - Стало быть, браконьеры распускают слухи о живущих на болотах ведьмах, а слухи эти потом пересказывают друг другу суеверные деревенские олухи, - сказал Кит с укором.
   Гордон рассмеялся.
   - Это уже что-то из области теорий разговоров, ваше благочестивое преподобие.
   - Ни в какие заговоры я не верю, - сказал Кит хладнокровно и твердо.
   - Разумеется. Пойду, вздремну часок перед ужином.
   Он ушел, а Кит подсел к сестре, крепко обнял и зарылся лицом в ее белокурые волосы.
   - Зайка, прости, я ужасно виноват.
   - Ты тоже меня прости, я правда не хотела на тебя кричать. Что у тебя за проблемы с Антимонопольным...
   - Пустяки. Обычная рутина. Ха-ха. Что за бредни? Ведьмы, болота, инспектор...
   - Ты просто незнаком со здешними дремучими нравами и обычаями, милый. И со здешними лендлордами тоже. На их фоне наш старый дуралей Таггерт выглядит образованнейшим джентльменом из высшего общества. Скажи лучше, как добрался.
   - Прекрасно. Заодно поглядел на новенький Би-порт.
   - Все нормально?
   - Да. Твой муж красотой не блещет... но работу выполнил, как надо, спаси и сохрани его милосердный Господь.
   - Да... красотой не блещет... и умом не блещет тоже. Только как теперь ему докажешь что-нибудь? Гордон все-таки спас мою жизнь и мою задницу. Ты слышал? Вавилонская блудница! Что я сделала? Я этого человека знать не знаю, я его в жизни не видела!
   Кит полагал, что любые осмысленные вопросы в данном случае бессмысленны, ибо убийца явно был столь же полоумным, как мартовский заяц. Беда в том, что именно полоумные одиночки-Робин Гуды представляют для службы безопасности любого влиятельного лица проблему, едва ли не более серьезную, чем нападение вооруженной до зубов и отлично подготовленной банды террористов.
   - Сомневаюсь, что это имеет к тебе отношение. И к Гордону и его работе. Не хочу тебя пугать, но, поверь, серьезные дела, в общем, эдак с наскоку не делаются...
   - Серьезные заказные убийства? Взрывы, сотни жертв, моря крови?
   - Да. Что-то в этом роде. А здесь, бесспорно, действовал психопат-одиночка. Прекрасно подготовленный психопат-одиночка, с чрезвычайно основательным и солидным опытом боевых и разведывательных действий, но, в целом, суть ситуации оттого не меняется. Не сомневаюсь, будь он в состоянии говорить, мы бы услышали одну из волшебных и удивительных историй о таинственных видениях и голосах в его голове, приказывающих убивать людей. Хотя... настаивать не буду. Здесь могут иметься варианты, и далеко не самые приятные.
   Виктория встревожилась.
   - Это что-то очень плохое?
   - Ну... допустим... подобного рода неадекватное поведение может являться побочным эффектом интенсивного промывания мозгов. Такого рода методиками всегда славился Синдикат. С тех пор, как Гордон вздумал бороться здесь с преступностью, наркоторговлей, незаконным оборотом оружия и игорным бизнесом, и начал вычищать грязь...
   Виктория догадывалась о чем-то подобном, но правда повергла ее в шок. Синдикат был невероятно могущественной и опасной организацией, и лишь безумец мог осмелиться перейти дорогу наследному принцу Моримото. Или двое безумцев? Неужели она едва не стала нечаянной жертвой великих планов своего брата? Виктория уставилась в его красивое, безукоризненно честное и благородное лицо, которое, между тем, не давало ей ответов на вопросы. Она поняла лишь, что брат уже раскаивается в своей разговорчивости.
   - Значит, это был убийца, подосланный Синдикатом?!
   - Зайка, это просто одна из версий. Не волнуйся. Виновные в любом случае будут найдены и понесут самое суровое наказание.
   - Вот и Гордон сказал мне то же самое... следователи... прокурор... все клялись, что виновные будут наказаны и понесут наказание...
   Киту больше было нечего прибавить сверх того, что Виктория сама успела услышать за минувшие дни. Все, зависящее от него, Кит сделал. Подключил к расследованию кого нужно, бросил важные и неотложные дела, примчался.
   - Главное, что вы живы и здоровы, зайка.
   - Охранники... у них были семьи... дети...
   - Это их работа, - сухо сказал Кит, - и, кстати, они не справились с ней.
   - А б-бургомистр?
   - Ну, это тоже его работа. Как и твоего мужа. Ты это понимаешь?
   Виктория прильнула к брату. Кит явственно ощутил, как ее бьет дрожь. Испугалась до чертиков, финтифлюшка, но ни за какие коврижки не сознается в том. Он тоже испугался до полусмерти. Кто бы не испугался? Хорошо, все обошлось. А, если бы не обошлось? Чертовы психопаты, и все, как один, твердят, что они не психопаты, и еще обижаются, психопаты, когда им говоришь в лицо, что они - психопаты. В голове его, гудящей от усталости, заворочались темные, чужие мысли о загадочных и навсегда нераскрытых убийствах, самоубийствах и прочих ужасающих преступлениях; и о ведьмах, что в глухой и полуночный, дышащий отравленными мороками и туманами час, заманивают в трясины очарованных охотников, случайных путников, браконьеров... и санитарных инспекторов...
   Он очнулся, когда сестренка ущипнула его за щеку.
   - А выглядишь ты очень хорошо, милый, и пахнешь приятно.
   - Спасибо.
   - Ты поменял одеколон?
   - Не нравится?
   - Нет, нравится, очень, но почему ты решил сменить одеколон. Ты ведь пользовался прежним все десять лет вашего с Терезой брака.
   - Так... захотелось чего-то новенького. Лучше посмотри, Виктория, что я тебе привез...
   - Сахарницу?
   Кит ощутил, как лицо застывает подобно посмертной маске. Проклятье! Не иначе, сахарница была древним могущественным артефактом неимоверной силы, вызывающим провалы в памяти. А он не знал, как она выглядит, ибо так и не удосужился развернуть тряпицу.
   - Не сахарницу...
   - Но сахарницу ты привез тоже?
   - Нет... прости.
   Виктория бросила на брата несчастный взгляд, уткнулась мордочкой в подушку, и, трепеща ресничками, разразилась маленькими всхлипами.
   - Как ты мог! Ты должен был отправить сахарницу мне Экстренной Доставкой три месяца тому назад! Что я тебе такого сделала?
   - Не глупи, просто у меня вылетело из головы. И... я не виноват. Это все Тереза.
   - К-как т-так? - спросила, всхлипывая, Виктория.
   - Как. А вот так. Должна была мне напомнить и забыла.
   - Тебе-то самому не стыдно? - тщетно воззвала к старшему брату Виктория.
   - Да... мне стыдно... очень стыдно... и поэтому я пойду и пропущу рюмочку... чтобы поскорей обо всем забыть.
  
   Чертыхаясь на чем свет стоит, Кит дотащил себя до гостиной - светлой, просторной и обставленной с большим вкусом - налил себе выпить и без сил рухнул в кресло.
   Измотан он был до невозможности. С утра, раз уж подвернулся случай, он посетил салемский филиал "Ланкастер Индастриз", объехал несколько своих заводов, отобедал в компании бургомистра Санкт-Константина и нанес визит губернатору Таггерту, который с комфортом отлеживался в своих трехэтажных восемнадцатикомнатных городских апартаментах, оправляясь от легкого ранения в плечо.
   На прикроватном столике рядом с Таггертом высилась стопка газет. Местная пресса единодушно воспевала храбрость герра Джерсея перед оскалом невзгод и опасностей. Газетная стопка была придавлена бурым прямоугольным кирпичом.
   - Что скажете, лорд Ланкастер, - спросил губернатор Салема, отчего-то косясь на кирпич.
   - Отличный, крепкий кирпич, - не кривя душой, похвалил Кит.
   - Никакой это не кирпич, а экспериментальный образец пищевого брикета повышенной пищевой ценности, произведенный моей фирмой СОВЕРШЕНСТВО лтд., обогащенный витаминами и минералами. Отведайте, не стесняйтесь, угощайтесь.
   Кит прожевал ломтик. Вкус был словно у старого, поношенного шерстяного носка. Что Таггерт собирался делать со своими брикетами? Как - что? Продавать. Отлично, но кому? Кит сомневался, что эта дрянь может пойти на корм скоту. Вежливо и деликатно Кит попытался донести до губернатора Салема нелепость прожекта, завязанного на широкомасштабном производстве искусственной пищи, но добился лишь того, что Таггерт несказанно взбеленился.
   - Заносчивый сосунок! На черта мне твои экономические выкладки! Я делал деньги, когда ты ходил пешком под стол! Что ты знаешь о сельском хозяйстве? Ты наверняка воображаешь, будто булки к завтраку растут на деревьях!
   Кит не без труда оправился от столь тяжкого удара.
   - Да... вы делали деньги... покуда вашим светлым умом... не завладела прискорбная идея фикс. Я бы и слова не сказал, но вы тратите на производство пищевых брикетов не только ваши собственные средства, но и государственные, оформляя под видом важных социальных программ. Верно, я не специалист в сельском хозяйстве, но могу представить, что люди и некоторые животные хотят есть хлеб, мясо и немного тушеных овощей, но никак не ваши неудобоваримые пищевые брикеты.
   - Сопляк! Кто тебе наболтал такое? Этот наглец... мой заместитель?
   - Если вы про Гордона, нет, герр Джерсей мне ничего не говорил про ваши фокусы, но у меня имеются собственные доверенные источники информации.
   - Ты шпионишь за мной?
   - Помилосердствуйте, у меня найдется миллион дел интересней, чем шпионить за вами. Но люди говорят всякое, и всем вы рты не заткнете.
   - Всем - не заткну, но кое-кому - попробую, - пообещал Таггерт и потянулся к увесистому кирпичу.
   Кит с интересом наблюдал за манипуляциями взбешенного избранника народа Салема.
   - Что вы собираетесь сделать. Проломить мне голову вашим кирпичом?
   - Пищевым брикетом! - возопил Таггерт.
   - Ах, прекратите. Вам бы воздержаться от смертоубийства и начать строить из ваших брикетов отличные, крепкие дома. Или отличные, крепкие дамбы и плотины.
   - Убирайся вон! - завопил Таггерт.
   Кит протянул аристократическую руку и щелкнул зажиточного крестьянина по носу.
   - Господин губернатор Салема. Я долго терпел ваши безрассудства. Я надеялся, что мы с вами сможем стать друзьями или добрыми знакомыми хотя бы, но, видимо, напрасно. Мне не нравится, когда со мной разговаривают в подобном вздорном тоне. Поверьте, я ваших выпадов в свой адрес без ответа не оставлю.
   - И что ты сделаешь? - крикнул Таггерт, корчась в неописуемом припадке бешенства на своем бархатном ложе.
   - Еще не знаю, но я хорошенько подумаю и придумаю. Быть может, вызову вас на дуэль.
   Таггерт явно любил оставлять последнее слово за собой. Когда Кит в холле уже проверял свежесть своего дыхания и чистоту своих ботинок, до него долетел вопль.
   - Я тоже подумаю! И придумаю!
   - Что ж... всячески желаю удачки.
   - Я не шучу!
   Кит решил помолчать и покинуть обитель Таггерта, покуда сам катастрофически не поглупел. Всю дорогу до загородного особняка первого вице-губернатора их милость выковыривал из зубов остатки брикета. Потом, запершись в ванной, еще двадцать минут полоскал рот. Потом он собрался вздремнуть, но не тут-то было. Его поджидало испытание стократ ужасней всех вместе взятых наемных убийц и провинциальных чиновников - именно, скучающий четырехлетний мальчуган.
   Ввиду особенных обстоятельств Максимилиан временно не посещал свой невероятно дорогостоящий и привилегированный детский садик, и за минувшие дня совершенно извелся от безделья. Малыш отчаянно скучал по приятелям, хорошей драке и по воспитательнице. Было так славно подкрасться к почтенной пожилой леди, насыпать за шиворот ее старомодного черного платья мохнатых зеленых гусениц и послушать ее отчаянные крики.
   Бойкий, весь в папашу, мальчуган, уже довел до белого каления няню, прислугу и охрану, и появление сиятельного дядюшки воспринял, как манну небесную. К тому же, в отсутствие отца и хозяина дома, Макс, видимо, чувствовал священную обязанность развлекать дорогого гостя.
   Увы, не передать, как радикально отличаются понятия о развлечениях у четырехлетнего мальчугана и мужчины тридцати одного года от роду. Кит по-прежнему хотел лечь спать. Макс хотел играть в прятки, качаться на качелях, ловить бабочек сачком в саду, пить горячий шоколад, есть мороженое, поговорить о камушках, Боге и папе, заодно узнать из доверенных источников, почему мама сердится, когда Макс, да и папа тоже, говорят Ужасное Слово, обозначающее излишне жеманных, женоподобных мужчин.
   Через четыре часа пряток и салок, Кит начал разваливаться на части, а неугомонный карапуз оставался бодр, свеж, как утренняя роса, готов продолжать в том же духе еще очень долго. Что до сиятельного дядюшки, тот не мог позволить себе присесть и выкурить сигарету.
   - Можно мне тоже сигарету?
   - Нет. Ты еще слишком мал, чтобы курить.
   - Мне четыре! - возмутился Максимилиан.
  
   - Значит... придется подождать, голубчик... пока тебе не исполнится хотя бы восемь. Знаешь, что. Сходи на кухню, попроси у Терри пирожков.
   - Мы скоро будем ужинать.
   - Да. И что?
   - А мне нельзя есть перед ужином, и сладкое тоже. Пропадет аппетит. И мама будет кричать, не смей, не смей, - сказал Макс и захихикал.
   - Неужели?
   - Может и шлепнуть, - чистосердечно прибавил Макс, беззлобно улыбаясь. В общем, он был на редкость славным парнишкой, особенно, когда не ругался, как подвыпивший грузчик в порту.
   - Ты ведь и сам понимаешь, до чего ты избалованный ребенок. Понимаешь, да?
   - Да.
   - То-то. Иди, ешь пирожки. Только ничего не говори маме.
   Макс убежал, очень довольный, а Кит выкурил сигарету, выпил рюмочку и только собрался перевести дух, но.
   - Кит.
   - Да?
   - Ты не думаешь, что Максу, быть может, вредно есть столько пирожков? - спросила Терри, искренне тревожась.
   Кит решительно отказывался понимать, отчего считается экспертом в столь бесконечно чуждых ему областях, как антикварные сахарницы и детское питание.
   - Я уверен, в пирожках тоже есть витамины!
   - Почему ты кричишь, я же только спросила...
   - Потому что эти безнадежные идиоты скопом сели в лужу? Потому что мою сестру мог убить какой-то психопат? Потому что мы могли сейчас быть на их похоронах?
   - Тогда мы бы забрали Макса, - вырвалось у Терри. Она тотчас закрыла рот ладонями, чтобы удержать внутри ужасные слова, но было уже поздно.
   - Цып-цып-цып, - ответил Кит жене, пыхнув сигаретой. - Не ты ли это подослала наемного убийцу, а?
   - Господи, прости, я не хотела...
   Гордон уже проснулся и тоже спустился в гостиную. Непохоже, чтобы сорокаминутный сон освежил его. Хорошего настроения ему явно не прибавил тот факт, что Виктория перед ужином заставила мужа побриться и переодеться в чистую рубашку и в костюм с темно-вишневым, очень тугим, галстуком. Он также не пришел в восторг, обнаружив сына на кухне, уплетающим за обе пирожки. Наверное, он сам имел виды на эти пирожки.
   - Максимилиан, ты ведь перебьешь аппетит перед ужином.
   - Нет.
   - А то я тебя впервые вижу! Брысь отсюда. Терри, ты ведь взрослая, почему ты позволила ему лопать пирожки.
   - Извини, Гордон, я подумала, вреда от этого не будет...
   - Вреда, может, и не будет, но и пользы тоже никакой. Не делай так больше, договорились? Иначе мне придется запереть Максимилиана в клетке, а сверху, как в зоопарке, прикрепить табличку "Не кормить". Господи Боже! Тереза, почему? Почему ты плачешь?
  
   ***
  
   После того, как Терри перестала плакать, все сели ужинать. Гордон, чувствуя себя виноватым и кляня себя за резкость, беспрестанно извинялся перед Терезой и хвалил ее стряпню. Не из пустой вежливости, следует заметить. На сей раз Терри превзошла сама себя. Ужин был неправдоподобно великолепен. Тоненькая, как тростинка, Виктория ужасно объелась. После десерта она задремала, уткнувшись носом в тарелку, и проснулась лишь тогда, когда муж переодевал ее в шелковую пижамку, чтобы уложить в постель.
   - Гордон, я страшно объелась, - с томной грустью пожаловалась мужу Виктория, ощущая, как в желудке удобно устраиваются на ночлег блинчики с тремя сортами икры, изысканный суп из свежей форели, порция изумительного ростбифа с пудингом и вареным картофелем, лимонный пирог с медом и меренгами, сыр, фрукты и неисчислимое количество пирожков с различными начинками. - Вот глупая курица, наготовила всего, и сидит, такая счастливая.
   - Тереза? Да, Тереза, само очарование, Тереза просто прелесть, ей-Богу.
   - А я? Разве я не прелесть?
   - Нет. Еще чего не хватало. и не вздумай когда-нибудь становиться прелестью.
   За такие восхитительно приятные слова Виктория поцеловала мужа.
   - Не засиживайтесь долго, мальчики. Я серьезно. Тебе завтра на работу, пупсик.
   Все равно они засиделись до рассвета. Кит слегка нетвердой походкой пошел спать, а Гордон отправился собираться на работу. Викторию пробудило его громкое пение в ванной. Закончив петь и плескаться, Гордон ушел в гардеробную и так надолго запропал, что она слегка забеспокоилась. Не обнаружил ли он за дверцами платяного шкафа неизведанную, чудесную страну? Нет. Зато сам отыскал и надел свежие носки, вот диво дивное. Макс был прав, папочка постоянно развлекал свое семейство похлеще любого клоуна.
   - Извини... я тебя разбудил, птенчик...
   - Да. Ты знаешь, что делать.
   Гордон кивнул, торжественно пал на колени, покаянно прижал руки к сердцу и заголосил.
   - Мамочка, я больше так не буду, обещаю, можно мне теперь выйти из угла?
   Виктория уткнула смеющуюся мордочку в горы подушек.
   - Потише, болван, ты перебудишь весь дом.
   Гордон принес завтрак - омлет, тосты, мед, масло и кофе, скинул ботинки, устроился рядом с женой, и они принялись кормить друг друга с ложечки, целоваться и болтать. Гордон сообщил жене, что их милость вчера постриг розовые кусты в их саду.
   - Ума не приложу, когда он успел. Я пошел посмотреть. Кит подстриг кусты идеально. Он подстриг кусты настолько идеально, насколько это в человеческих силах. Твой брат мог бы зарабатывать этим на жизнь.
   - Бедный впечатлительный котеночек, - сказала Виктория, - мы перепугали его до полусмерти. Нехорошо над ним смеяться. Никита бросил все и приехал, приехал, столько нам всего привез, подстриг наши розовые кусты, а ты вместо благодарности весь вечер мучил его баснями про ведьм и болота.
   - Я ведь ничего не придумывал. Старинные легенды, местные поверья. Да и крестьяне обошлись с ведьмой, в принципе, гуманно. Раньше бы ее сожгли заживо на костре, - сказал Гордон и расхохотался.
   Виктории эта история не показалась такой уж забавной. Совсем нет.
   - Ушам своим не верю. Та женщина умерла из-за нелепых, древних предрассудков! Безумие какое-то! Умопомрачение!
   Гордона после завтрака потянуло на сладенькое, и его рука неторопливо и уверенно стала прокладывать заветную тропку в складках шелковой пижамы Виктории.
   - В средние века ты бы тоже оказалась под подозрением... хотя бы за одну твою несравненную красоту.
   - Чушь, - сказала Виктория польщенно.
   - Не такая уж и чушь. Как считалось встарь, для того, чтобы стать ведьмой, женщина должна была заключить союз с дьяволом. Особым успехом у искусителя пользовались как раз молоденькие и красивые дамочки. Ибо хорошенькие дамочки - создания ветреные, легкомысленные, тщеславные и едва ли чрезмерно набожные. Еще лучше, если таковая дамочка жила одна или переживала серьезные трудности в личной жизни. Дьявол тщательно караулил момент, когда она останется в одиночестве, являлся к ней в мужском обличье и принимался что есть сил кружить и морочить ей глупенькую головку, обещая решить все ее проблемы. Психоаналитиков, как ты понимаешь, птенчик, тогда не существовало.
   - Какой ты бываешь остроумный, хотя... продолжай.
   - Что продолжать?
   - Все... продолжай.
   - Так вот, - продолжил Гордон, роняя голос до зловещего шепота, - стоило дамочке поддаться на уговоры, как сатана предлагал ей отречься от Бога, Церкви и святой веры Христовой, и заключить с ним сделку. В этот самый момент, по поверьям, дьявол сбрасывал личину и представал во всей красе, с рогами, хвостом и копытами. Тут уж самая недалекая глупышка понимала, кто перед ней, и имела последнюю возможность отказаться от его услуг. Но, если не отказывалась, пиши пропало, бабенка становилась ведьмой.
   - И летала на метле? - спросила Виктория, по непонятным ей самой причинам непритворно заинтересовавшись разговором.
   - Ведьмы вытворяли штуки и похлеще. Умели вызывать засуху или, наоборот, проливной дождь, губили посевы, травили питьевую воду в колодцах. Стоило ведьме косо взглянуть на корову, как у несчастного животного пропадало молоко. Ведьма могла сглазить и человека. Если ей кто-то досадил, он мог сильно заболеть и умереть. Еще они слыли мастерицами по приготовлению всяческих зелий, особливо, приворотных. Но самым счастьем было для ведьмы устроиться повитухой и сгубить как можно больше невинных младенчиков.
   - Ужас, - прошептала Виктория, розовея, как самый розовый бутон.
   - Нет, это еще далеко не ужас. Настоящий ужас начинался в полнолуния, когда ведьмы седлали метла и отправлялись на шабаши, где ели червей и жаб, запивая эти деликатесы кровью. А потом раздевались донага и танцевали под луной. Заканчивалась веселая вечеринка свальной оргией в компании бесов, инкубов, а то и самого светозарного Люцифера.
   - Как захватывающе...
   - Да что же ты, никогда прежде не слыхала о ведьмах и шабашах?
   - Слышала, конечно, но я думала, это только сказки.
   - Само собой, сказочки. В средние века люди верили, что звезды пришпилены к небу булавками, а земля плоская, как блин.
   - Плоская? Идиоты! Земля круглая!
   - Вот это ты напрасно. Земля на самом деле плоская, как блин.
   - Что?
   - Сама подумай, птенчик, будь земля круглая, мы бы просто с нее скатывались. Черт, мне пора на работу.
   Предварительно Гордон исполнил супружеский долг, а что делать, долг есть долг, особенно супружеский. Потом он в резвом темпе натянул обратно брюки и рубашку, достал из кармана пиджака бумажник, вынул пачку купюр и положил рядом с остатками завтрака.
   - Я побежал, постараюсь вернуться к обеду.
   И умчался. Виктория не без труда стряхнула с себя романтический флер, согнала с пылающих щечек нежный румянец, и тщательно, как в лавке ростовщика, пересчитала деньги. Затем прихорошилась, разоделась в пух и прах и вышла в коридор, где как раз столкнулась с грустно бредущей куда-то Терри.
   - Доброе утро.
   - Доброе утро, Виктория.
   - Как спалось? Ты позавтракала? Давай сейчас выпьем по чашечке кофе на террасе, возьмем головастика и пройдемся за покупками.
   - А это не опасно? - спросила Терри беспокойно.
   - Не могу же я остаток жизни провести взаперти из-за какого-то ненормального. И ты бы видела, сколько у меня охраны теперь! Я чувствую себя настоящей одалиской. Нет. Принцессой. Герцогиней. Да что там, королевой!
   Неся всякую несусветную чепуху в том же легкомысленном роде, Виктория вышла на увитую плющом и утопающую в жасмине, мраморную террасу. Терри покорно последовала за ней. Вскоре они сидели за столиком, накрытым белой скатертью, и пили кофе.
   - Виктория, у вас здесь очень красиво... чудесный дом... ухоженный сад... но... ты не думаешь, что твой муж... взял... бра... я, конечно, ничего такого не думаю... но... как?
   Виктория пожала плечами.
   - Да, Терри. Взятки. Только мы не называем это взятками. Мы называем это комиссионными. Берет. Но мало берет и плохо берет. Мог брать стократ больше. Вот наш старый дуралей Таггерт. Уж на что первостатейный тупица, так пока губернаторствовал, увеличил свое состояние практически вдвое. Было у него двадцать миллиардов, а стало тридцать пять. Вот как надо брать, - прибавила Виктория, неподдельно восхищенная размахом грабежей.
   - Ведь это коррупция, - прошептала Терри, ужасаясь.
   - Вот и Гордон, поверишь ли, говорит то же самое, и делает большие, испуганные глаза. Коррупция! Ведь все так делают, разве нет? Берут взятки и руку запускают в бюджет. А иначе зачем вообще заниматься политикой?
   - Чтобы изменить жизнь простых людей к лучшему? - пролепетала Терри.
   - Глупенькая курица! Откуда у тебя берутся в голове эти абсурдные мысли?!
   Терри униженно уткнулась в чашку с кофе и решила помолчать, чтобы не сморозить очередную несуразицу, но не тут-то было.
   - Давай, рассказывай, - велела Виктория, мигом оставив игривый тон.
   - О чем рассказывать?
   - О том, что у вас стряслось с моим братом. Ты не... беременна?
   - Нет.
   От одного короткого слова внутри у Терри начали трескаться плотины и переполняться шлюзы, в горле встал комок, глаза повлажнели.
   Виктория сделала над собой серьезное усилие и попыталась побыть тактичной.
   - Не хочу тебя обидеть, Терри, но вы уже десять лет женаты. Вам нужен ребенок. Пора. Может, стоит пройти обследование? Даже если что-то не так... не стоит отчаиваться, медицина сейчас творит настоящие чудеса.
   Только Терри прекрасно знала, что медицинские чудеса не помогут ей. Просто муж ее не любил, и вообще никого не любил, и все больше и больше превращался в угрюмого типа, постоянно бормочущего под нос что-то о рабочем графике, о том, что им надо еще подождать, и лучше он купит дорогой женушке собачку. И, действительно, не столь давно Кит вернулся с работы и вручил жене вместо дежурного букета корзинку с очаровательной маленькой собачкой.
   - Вот, посмотри, Терри, щенок, из лучшего питомника, очень породистый, здоровый, чистоплотный, мне пообещали, у нас не будет никаких проблем с шерстью, да и с запахом тоже. Щенок уже подрощенный, обучен всяким трюкам, лапку подает, носит поноску, будет проситься на улицу, если надо выйти. Ты могла бы гулять с ним в парке.
   Терри представила себя старой, дряхлой девой, выгуливающей в парке такую же старую, дряхлую собачку, села на диван в гостиной и заплакала. Собачка поглядела на нее и тоже заплакала. Кит достал скулящего щенка из корзины, взял на руки и сел рядом с женой.
   - В чем дело, дорогая.
   - Я хочу, чтобы ты вернул щенка обратно.
   - Терри, но эта мерзкая вонючая псина обошлась мне в целое состояние...
   Собака улучила момент и лизнула его в нос, и Терри сквозь пелену слез разглядела, что его лицо мгновенно перекосилось от омерзения. Собака, возможно, была чистоплотная, но не стерильная же. Дети тоже, между прочим, были далеко не стерильными. Мерзкие вонючие спиногрызы служили неиссякаемым источником шума, грязи и беспорядка, то есть, всего того, что Кит ненавидел, ненавидел, просто ненавидел.
   - Я хочу, чтобы ты отдал собаку обратно. Нам не нужна собака. Нам нужен ребенок.
   - О, Господи, вот ты опять...
   - Сегодня утром я проснулась и увидела около глаз морщинки...
   - Никакие это были не морщинки, ты что-то выдумываешь, Тереза.
   - У всех моих подруг, кузин и сестер уже есть дети. Моя сестра младше меня на четыре года, и у них с мужем уже трое чудесных малышей. Люди уже начинают думать, что у нас с тобой что-то неладно, что у нас проблемы...
   - У меня нет никаких проблем.
   - Ты бродишь по дому, ночами, в кромешной темноте, что-то бормочешь под нос и брызгаешь антисептиком на дверные ручки. Ты разговариваешь в саду с цветами и деревьями, и притворяешься, будто цветы и деревья тебе отвечают. А, когда мы с тобой пошли на тот банкет, ты без всяких причин избил до полусмерти человека, который подошел к тебе поздороваться...
   - Я не выношу, когда малознакомые люди подходят, похлопывают меня по плечу и хватают за руки, у меня начинается клаустрофобия. И я не бил его, разве толкнул немного...
   - Ты сломал ему три ребра, ключицу, челюсть и нос, он два месяца провел в госпитале.
   - Я послал ему букет и открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления, и оплатил больничные счета, и этот милый человек согласился не подавать на меня в суд.
   Терри некстати вспомнила о том, что прежде чем ударить, Кит раз десять, не меньше, вежливо попросил того липучего, приставучего идиота убрать руки, и уж совсем некстати, подумала о том, как здорово Кит ему врезал, тот перелетел аж через всю комнату и приземлился головой в чаше перцового пунша. Ах! Терри велела себе собраться и попытаться объяснить мужу разницу между любовью и липкой лентой-ловушкой для мух.
   - Я знаю, ты себя чувствуешь так, словно я давлю на тебя...
   - Давишь? Нет, ты вовсе на меня не давишь. Ты...
   Кит надолго замолчал, видимо, подбирая нужные слова, и Терри видела, как его благородное и мужественное лицо затягивают грозовые тучи и мглистые туманы.
   - Нет. Извини, ты не давишь. Ты просто помешалась. Свихнулась. Спятила. Слетела с катушек. Последние три-четыре года мы с тобой разговариваем только о детях, будто в мире нет других тем для бесед. Ты рыдаешь навзрыд, стоит тебе увидеть младенца или беременную женщину. А вечерками ты вяжешь пинетки и другие малышовые одежки...
   Терри вскрикнула, как выпавший из гнезда птенец.
   - Я отдаю вещи для малышей в сиротский приют!
   - Понимаю, дорогая, ты хочешь что-то сделать для бедных брошенных малюток, но и ты пойми. Когда ты постоянно плачешь и вяжешь пинетки, я действительно начинаю беспокоиться о своем душевном здоровье. И о том, что наша с тобой близость стала терять для меня былой шарм. И о том, что мне завтра на работу...
   - Вы поссорились? - спросила Виктория, хмурясь.
   - не помню, когда мы последний раз так ужасно ссорились, может быть, вообще никогда. Кит забрал собаку, развернулся и ушел. Я думаю, он пошел к ней. К той женщине.
   - К какой женщине?
   - К своей любовнице.
  
   4.
  
   Кит проснулся далеко за полдень. Первым, что он увидел при пробуждении, была оленья голова на стене, взиравшая на него с навеки остекленевшим укором в карих глазах.
   - Доброе утро, дорогая, - вежливо поздоровался Кит.
   Голова не ответила. Это была на редкость молчаливая голова. Но уж лучше голова без тела, чем тело без головы.
   Кит позволил себе несказанную роскошь неторопливо выбраться из кровати, неторопливо принять душ и неторопливо одеться. Как раз, когда он закончил собираться, в спальню заглянула горничная, подала кофе и, раскланиваясь, сообщила их милости, что завтрак готов. Леди Ланкастер и миссис Джерсей отправились за покупками и прихватили с собой маленького Максимилиана, обещали вернуться к обеду.
   - А герр Джерсей?
   - Нет, сэр, хозяин еще не вернулся. Тоже обещал, что будет к обеду. И того джентльмена я попросила подождать...
   - Какого еще джентльмена?
   - Мистера Чамберса, сэр.
   На ловца примчался и зверь. Превосходно.
   - Где он?
   - В библиотеке, милорд.
   Кит отпустил горничную, прихватил чашку кофе и направился в библиотеку. Маг, чародей, астролог и ясновидящий в одном лице, м-р Чамберс, бродил туда-сюда среди высоких книжных стеллажей красного дерева.
   - Здравствуйте, - вежливо поздоровался Кит, закрывая дверь.
   Завидев их милость, Чамберс оцепенел, но почти сразу опомнился и станцевал ригодон высочайшего почтения. Как-то чрезвычайно ловко он растекся перед Китом на полу униженной лужей, заискивающе бормоча изощренные комплименты и норовя поцеловать Киту руку или, на худой конец, край ботинка.
   Признаться, Кит оказался под впечатлением. Перед ним часто лебезили и раскланивались, но со столь редким усердием и искусством - весьма немногие. Профессионализм в людях Кит ценил и уважал, но... не в областях закабаления и облапошения, увольте.
   - Эээ, - протянул он, отпихиваясь от липкого чародея, - полегче... как вас там?
   - Чамберс. Соломон Чамберс, милорд. К вашим услугам.
   - Сердечно рад, - пропел Кит в угрюмом миноре и врезал Чамберсу в солнечное сплетение. Без особого садизма, но Чамберсу хватило с лихвой. Прорицатель позеленел, свалился на пол и скорчился, протяжно подвывая. Этого он явно не предвидел.
   Покуда недальновидный ясновидящий корчился и выл, Кит неторопливо выпил кофе и угостился сигаретой. Раздавив в хрустальной пепельнице тлеющий окурок, поднял Чамберса с пола, отряхнул и усадил в зеленое бархатное кресло.
   - Вам лучше?
   - Да, сэр. Гораздо. Благодарю за беспокойство. Я все понимаю.
   Кит сел в кресло напротив, разглядывая Чамберса. С ясновидящим шарлатаном он встречался в связи с теми жуткими выборами, как помнится. За минувшее время Чамберс не изменился, разве масляно округлился - от сытой и обеспеченной жизни, надо полагать. На вид чародею было что-то около пятидесяти, одет ярко и пестро, обвешан с головы до ног золотыми цепочками, массивными перстнями, оберегами и амулетами. У Чамберса была кудрявая шевелюра, ухоженная козлиная бородка, загибающийся крючком нос, и два крохотных, злющих поросячьих глаза, причем левый косил по замысловатой траектории.
   - Что же вы такое понимаете, мистер Чамберс.
   - Что вы до крайности потрясены случившимся. Поверьте, я тоже потрясен варварским, бесчеловечным...
   - Вы-то с какой стати потрясены? - перебил Кит. - Вы же и предсказали Гордону, что на него совершат покушение.
   - К сожалению, господин губернатор не внял моим предупреждениям, - заметил Чамберс с невыносимо постной миной.
   - Господин первый вице-губернатор, временно исполняющий обязанности губернатора, - уточнил Кит, слегка кривясь.
   - А вот это сущая безделица, по-моему, - ответил Чамберс на диво хладнокровно.
   - Безделица? Правда?
   - Согласитесь, дело не в должности, а в человеке, который занимает эту должность.
   Кит вытряхнул еще одну сигарету из портсигара, чувствуя себя так, будто они играют в пинг-понг, причем он нарвался на неожиданно сильного противника.
   - Вас допрашивали?
   - Разумеется, милорд. Я совершенно добровольно согласился сотрудничать со следствием, мне скрывать нечего, совесть моя чиста. Правда, боюсь, они опять меня не слушают, жаль.
   - Что вы им успели наболтать.
   - Вам не кажется странным, милорд, что спустя десять дней после покушения следствие не продвинулось ни на полшага, а, напротив, все дальше заходит в тупик? Что профессионалам высочайшего уровня не удалось установить личность этого человека, уж не говоря о мотивах и причинах его одиозного поведения? Кто он? Откуда взялся? Ни единой ниточки, ни одной зацепки. Если вы видели пленки с записью покушения, а, вы, конечно, видели, то не могли не заметить, что этот человек действовал по четкому плану, расписанному буквально по секундам. Как это возможно? Откуда он получал необходимые сведения? Как сумел миновать экстраординарные кордоны безопасности?
   - Вот на эти сакраментальные вопросы и будет отвечать следствие. Или у вас имеются собственные версии?
   Разумеется, у Чамберса имелись свои версии. Несомненно! Как же иначе?
   - Я считаю, этот человек, милорд...
   - Да?
   - Вовсе не человек.
   - Как так?
   - Зло. Это само Зло, бесплотное, бестелесное, неуловимое, принявшее человеческое обличье. Вот почему у него нет имени. Вот почему у него нет прошлого.
   - И на кой ляд Гордон понадобился этому вашему Злу? - грубо спросил Кит.
   - Я смотрю в грядущее, милорд, и вижу там большие потрясения и глобальные перемены. Я вижу рассвет нового мира, и господина Джерсея, простирающего вдаль руку, провозглашающего приход новой эры для Человечества. У него величайшее будущее. Вот отчего силы тьмы, сплотившись, хотят остановить этого великого человека на его пути.
   Кит не выдержал и расхохотался.
   - Великий? Герр Джерсей? Этот тихий, доверчивый недотепа? Вам самому-то не смешно? В любом случае, когда вас допрашивали, следователи не могли не поинтересоваться методами вашей работы. Я имею в виду, то, каким образом вы просчитываете вероятность некоторых событий, вроде покушений или побед на выборах. Или в тот раз вы тоже не сообщили Гордону ничего конкретного? Просто задурили ему голову, похлопали по плечу и посоветовали ринуться в эту безумную авантюру? А вдруг что-нибудь да получится. А, если бы ничего не получилось, кто бы стал Гордона вынимать из петли? Ведь не вы же?
   - Я никогда...
   - Хватит. Дело прошлое. Вы мне про покушение расскажите.
   - Вы мне не верите, милорд. Я чувствую исходящие от вас сильнейшие флюиды предубежденности, - прошептал Чамберс.
   - Мои флюиды мешают вам внятно отвечать на простые вопросы?
   Астролог разразился долгой монотонной речью. Методы его работы уникальны. При всем уважении он не в состоянии объяснить их непосвященным. На него нисходят озарения. То врученный ему самой судьбой драгоценный дар, над развитием которого он в поте лице корпел долгие годы. Но не волнуйтесь, он использует свои таланты по прямому назначению, именно, несет людям свет, счастье и любовь.
   Кит молча слушал этот дешевый треп. Хуже всего, что на деле Чамберс был очень серьезным деловым человеком, и к своему бизнесу подходил очень серьезно и очень деловито. Офис прорицателя располагался в уютном каменном особняке в центре Санкт-Константина, буквально в двух шагах от здания городской ратуши. Внутри все было обставлено по последнему писку дизайнерского и технического прогресса. У Чамберса имелся солидный штат сотрудников - секретари, помощники, личная охрана. Он был вхож в самые высокие круги здешнего общества и находился на короткой ноге со многими влиятельными бизнесменами и политиками, в том числе, с бургомистром Санкт-Константина, который являлся одним из его давних клиентов. Именно бургомистр и свел Чамберса с Гордоном, а липкий астролог разглядел в первом заместителе бургомистра на диво лакомую и многообещающую добычу.
   - Допустим. А чем вы еще занимаетесь, помимо предсказаний будущего на кофейной гуще деревенским олухам, - сказал Кит, закуривая.
   - Зачем вы так. Я помогаю людям, - сказал Чамберс, состроив благостную мину.
   - Каким образом?
   - Предлагая частные консультации по интересующим их вопросам.
   - Должно быть, дорогое удовольствие, ваши консультации, - сказал Кит, зажав дымящуюся сигарету между большим и указательным пальцами и отчаянно борясь с искушением ткнуть окурком прорицателю в косящий глаз.
   - Хорошее дешевым не бывает, а вы как считаете.
   - Я считаю, что вы - первостатейный шарлатан, превращаете умных толковых людей в беспомощных идиотов, и еще берете за это втридорога.
   - Милорд, у меня огромный стаж работы. Мои клиенты - люди влиятельные, умные и образованные. Если бы я мошенничал, обманывал, обводил клиентов вокруг пальца, у меня бы уже давно были большие неприятности.
   Кит неожиданно понял, что у него не осталось сил продолжать беседу. Близость Чамберса вызывала животное омерзение. Отчаянно захотелось сделать несколько глотков чистой, холодной воды и выйти на свежий воздух. Он резко поднялся, с грохотом отодвинув кресло.
   - Не вижу смысла продолжать разговор. Мне лично с вами все абсолютно понятно и было понятно с самого начала. Предупреждаю, если вы опять втравите Гордона в неприятности, я от вас живого места не оставлю...
   Чамберс вдруг очень цепко схватил Кита за рукав пиджака, заставив наклониться.
   - За него вы не беспокойтесь, - прошептал он певуче, - не надо за него беспокоиться. За себя беспокойтесь. За себя вам очень надо бы побеспокоиться, молодой человек.
   Кит вдруг заметил, что левый глаз Чамберса косить перестал, а смотрит прямо ему в лицо, черный, пустой и мертвый.
   - Женщина. Я вижу женщину. Красивую и несчастную женщину с синими глазами. Только не к добру она появилась в вашей жизни. Оставьте ее, пока не поздно. Болезнь, безумие, полный крах. Она вас погубит. Погубит. Погубит.
  
   Расставшись с прорицателем, Кит позавтракал, потом вышел на белую, увитую плющом террасу, уселся со стаканчиком чая со льдом и стал думать, и задумался так глубоко, что проморгал появление герра Джерсея.
   - Эй, проснись и пой, спящая красавица! - безжалостно прокричал Гордон Киту на ухо.
   - Ты что? Что стряслось?
   - Ничего. Просто поздоровался.
   - Ну, привет.
   - Привет, привет. Дай, я тебя обниму, сопляк. Обниму и немножко придушу в объятиях. Ха-ха, не кривись, я пошутил.
   - Там тебя твой Чамберс дожидается.
   - Я с ним уже переговорил, он уже ушел.
   Гордон вложил два пальца в рот и залихватски свистнул. На зов примчалась свора охотничьих собак и прелестная горничная. Собачек Гордон угостил сахаром и распорядился запереть на псарне, а горничной велел принести выпить и закусить.
   - Ушел? Сквозь землю провалился? Или обернулся летучей мышью и упорхнул в форточку? - пробрюзжал Кит.
   - Перестань. Давай лучше выпьем и закусим. Через часок будет готов обед, к горяченькому как раз вернутся наши птенчики.
   - Гордон...
   - Вот те раз. А вот этого не надо. Давай не будем отравлять друг другу нашу радостную встречу твоими вечными нудными нотациями.
   - Мне все это совсем не нравится, Гордон. И твой Чамберс мне очень сильно не нравится.
   - Чем.
   - Левый глаз у него косит.
   - А, если по делу?
   - А, по делу, редкостная он скотина, - сказал Кит без обиняков.
   Гордон мгновенно начал багроветь, как перезрелый томат.
   - Послушай меня. Чамберс спас наши шкуры. Если бы не он, ты бы сейчас не в гости, а на наши похороны приехал. Тебе это не приходит в голову? Кем бы та паскудная тварь ни была на самом деле, он очень сильно хотел убить меня, твою сестру и... Бенцони тоже.
   - Знаю, - сказал Кит сквозь зубы.
   - Веришь ты в эти вещи или нет, но Чамберс помогает людям. Да спроси кого угодно...
   Кого угодно? Кого именно? Политиков и дельцов, которым Чамберс помогал решать их проблемы с импотенцией, пьянством, наркотиками, азартными играми и незаконными финансовыми махинациями? Женщин, которым Чамберс возвращал загулявших мужей?
   - И что, это, по-твоему, доказывает, Гордон.
   - Это доказывает то, что ты закоснел в своих древних первобытных предрассудках, и все, что не укладывается в рамки твоих косных представлений о реальности, ты сразу объявляешь мракобесием!
   - Что ж..., - проговорил Кит очень неохотно, - возможно, Чамберс и спас тебе жизнь, хотя мне лично кажется, это только ужасное совпадение, дьявольское везение для него. Возможно, он не шарлатан. Возможно, я с головы до пят закоснел в предрассудках. Дело все равно не в этом. Прежде чем куда-то кинуться, ввязаться в авантюру, хорошо бы подумать, причем своей головой, а не чьей-то чужой. Ты прекрасно знаешь, как жизнь устроена. Если ты сам не думаешь свой головой, кто-то другой начинает думать за тебя.
   Гордон не внял предупреждению, а жаль. Влив в себя рюмашку он, как истинный политик, перешел на личности, без взаимосвязи, зато с пылом.
   - Мне вот тоже некоторые твои замашки кажутся странными, но я молчу?
   - Ах, и какие же это.
   - Носить, к примеру, с собой флакончик антисептика и брызгать на дверные ручки.
   - Ммм, ммм...
   - Микробы?
   - Да.
   Гордон захохотал, скаля зубы.
   - Микробов миллиарды, сопляк ты зеленый. Триллиарды. То бишь, триллионы. И они постоянно размножаются в анти... в архи... в тригоно... в гомери... ческой прогрессии. Что ты так побледнел? Так считает бесстрастная наука. Наука! Ой, не могу! Вот умора! Наука, ха-ха-ха...
   Тут Гордон утратил равновесие, с жутким грохотом свалился под стол, замолчал на секундочку и разразился заковыристой бранью. Некоторые слова Киту, к его вящему стыду, были незнакомы. Наверное, местный диалект. Когда поток красноречия слегка иссяк, Кит приподнял уголок скатерти и заглянул под стол, под которым на четвереньках ползал доктор права, видный политический деятель, без пяти минут губернатор Салема.
   - Гордон, ты ушибся?
   - Нет, но я не могу выбраться отсюда. Где выход, черт дери!
   Так и не найдя выход, вице-губернатор уселся и жалобно завыл. Грустную его песню без слов и мелодии с удовольствием подхватили охотничьи собаки. Кит вытащил зятя из-под стола, и повел по направлению к спальне, подгоняя небольшими пинками. Гордон ругался, вырывался, страстно требовал ружье. Он алкал боли, крови и хотел убивать. Оленей. Киту пришлось утихомирить его небольшим хуком слева, после чего вице-губернатор обмяк и безвольно свалился на кровать.
   Кит немного побыл доброй самаритянкой, снял с зятя ботинки и укрыл шерстяным пледом. Ему показалось, Гордон отключился, но он вдруг приоткрыл глаза и бросил на Кита тревожный взгляд.
   - Твои люди сказали мне, что этот парень мог работать на Синдикат.
   - Возможно.
   Гордон загрустил.
   - Если так, дела мои довольно плохи...
   - Не волнуйся, пупсик. Я не позволю силам тьмы остановить тебя на твоем безусловно великом и славном пути, - клятвенно пообещал Кит.
   - Чего?
   - Ничего. Спи.
   Гордон закрыл глаза.
   - Я потом свожу тебя в одно потрясающее место, - пробормотал он сонно.
   - Куда это? - спросил Кит не без тревоги.
   - На канкан. Ух, ты только представь всех этих молоденьких цыпочек, задирающих до потолка свои длинные, гладкие, ослепительно белые ноги.
   Кит посидел с ним минут двадцать, чтобы удостовериться, что он по-настоящему уснул и не помчится вышибать мозги разным тварям, потом поднялся и тихо вышел в коридор. И внезапно обнаружил, смотрит прямо на свою младшую сестренку. Виктория была вся в белом, пленительная, как дриада.
   - Как там глупенький пупсик?
   - Спит.
   - Разнюнился, - безжалостно сказала Виктория, - и ты тоже разнюнился. Вы, мужчины, только с виду крепкие, а на деле - ужасные нюни. Канкан! Фи!
   - Ты подслушивала?
   Виктория похлопала брата по щеке, было очень больно, между прочим, как если бы она надавала ему затрещин и оплеух.
   - Ах, бедненький котеночек. Чего я там, по-твоему, не слышала.
   - Как прогулялись? - вежливо спросил Кит, решив сменить тему.
   - Чудесно. Мы с Терезой уже и не знали, чем тебя порадовать, ты наш милый и дорогой, и купили тебе галстуков.
   - Спасибо.
   - Не за что. Ты же мой брат, я тебя люблю. Если у тебя что-то случится... ты мне все расскажешь, не так ли?
   - Милая, у меня все хорошо, я здоров, как табун лошадей, и рассказывать абсолютно нечего. Примерь, - поспешно прибавил Кит, обвивая вокруг ее тоненького запястья браслет.
   Виктория рассмотрела подарок, оценила чистоту камня, изящество ювелирной работы, прикинула стоимость этой маленькой безделушки и радостно вскрикнула.
   - Ой, мамочки, мамочки!
   - Тише, зайка, а то муж проснется, схватится за ружье и... бац! Начнет вышибать чьи-то мозги. Лучше не рисковать.
   Виктория вздохнула, Кит обнял сестру, чмокнул в макушку и отпустил.
   - Знаю, милый, ты не любитель канканов и прочих простонародных развлечений, но составь компанию Гордону, пупсику будет очень приятно.
   - Уповаю лишь на то, что линчевания не входят в стандартный набор местных увеселений, - пробормотал Кит под нос.
   - Не волнуйся, я уже отчитала пупсика за линчевания... Гордон пообещал мне, что больше постарается никого не линчевать.
   - Да. Какое облегчение.
   - Кит...
   - Что, зайка?
   Виктория подождала, пока брат сам скажет ей что-нибудь, может быть, дрогнет под ее испытующим взглядом, и сознается во всем, но он молчал. Поэтому Виктория вздохнула, набралась смелости и задала самый главный вопрос.
   - Милый, а правда, я думала над этим все утро, почему мы все-таки не скатываемся с нее.
   - Откуда не скатываемся, зайка.
   - С этой самой... как ее? С земли.
  
  Здесь первые пять глав. Если кто-то вдруг успел прочитать мое произведение целиком под первоначальным названием 'По ту сторону зеркала', и оно запомнилось и даже понравилось (а вдруг), или кто-то просто заинтересовался (мало ли), полный вариант книги с очень, очень красивой обложкой можно приобрести здесь: Башня континуума
  Или непосредственно в 'Библио-глобусе' на Мясницкой.
  Спасибо, всех с наступающими.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"