Пять пар глаз уставились на старика, сидящего у очага и помешивающего большой деревянной ложкой варево в большом замасленном котле.
За стенами дома разгар солнечного дня, а в комнате полумрак. Старик не любит яркого света.
Дети, набегавшись под жарким летним солнцем, любят приходить к старику, чтобы передохнуть в прохладе. Здесь тихо и спокойно. Кажется, что здесь время течет по-другому. Не спешит, не торопится.
Старик умеет рассказывать сказки.
- О Бороре? - переспросил старик.
Голос его похож на скрежет металла о стекло. Надрывный, надтреснутый.
Ребята дружно закивали.
- О Бороре, значит... Да знаете вы эту историю. Столько раз уже рассказывал.
- Все равно расскажи, - не отстают дети.
Старик усаживается с ними рядом.
- Ладно, расскажу. Только - чур! - не перебивать. А то знаю я вас...
Давно то было. Так давно, что деревья, уродившиеся в те годы, успели превратиться в могучих великанов.
Звали меня тогда Жучком. Потому что был я маленьким и юрким, одиноким и никому ненужным.
Но не обо мне этот рассказ.
А о людях смелых, отважных, готовых поспорить с судьбой.
Борор - плохое место для прогулок. И сейчас. А в те времена, о которых я веду рассказ, вообще поминать его средь честных людей дурным тоном считалось. Каторга. Место высылки всякого отребья славного нашего мира. Да... Хватало там подлецов да убийц всяких. Но и хорошие люди встречались. По наговору попадали или по неугодности.
Попасть в Борор легко, а вот выбраться... Не было случая, чтоб кто-то по своему желанию и своей воле покинул те места. Из Борора не убежишь. Да куда бежать? Безжизненные места. Пропасть, как плюнуть.
И охрана. Самых отъявленных головорезов в охрану набирали. Им бы не охранниками свободными быть, а средь каторжан законное место занимать.
Меня по малолетству работать сильно не заставляли. Так, подать что или принести. А со взрослых всю шкуру снимали охранники. Работать до изнеможения заставляли. Без отдыха, без выходных. С первой зари до захода солнца в темных катакомбах руду лопатами перекапывали, самоцветы искали. Редко попадались они. Но зато кому посчастливиться, бывало, найти самоцвет, того на целый день от работы освобождали и лишнюю чашку похлебки в обед давали.
Вот такая плата за самоцвет ценностью с маленькое королевство.
Самому мне за все годы ни разу не сподобилось увидеть самоцвета. Может, и к лучшему. Те, кому посчастливилось, или, наоборот, не посчастливилось, в руках подержать камешек сна и аппетита лишались. Одна цель появлялась в жизни: еще раз увидеть красоту неописуемую. Работой одержимы становились. Рыли лопатами, как бешенные. До смерти зарабатывались. Падали бездыханные там же в катакомбах, на кучи руды.
Никто их не хоронил. Так и гнили их останки в глубинах. Оттого вонь стояла там невыносимая.
Однажды по весне партию новых каторжан на наш рудник пригнали. Совсем уже ночь наступила, раз работы в катакомбах закончились. Вот и стали мы свидетелями их прихода.
Новенькие всегда по весне появлялись. Зимой-то через Борор не пройти. А весной, как снег сойдет да морозы спадут, так новых и пригоняли. За долгую зиму число каторжан из-за болезней, голода и непосильного труда сильно уменьшалось. Вот и подгоняли пополнение.
В тот раз семеро новеньких появилось. Четыре мужчины и три женщины. Я сам их сосчитал. Смышленым мальцом был в ту пору. Счет хорошо усвоил. Меня старик Фокс этому делу обучил. Он и буквам меня старался обучить. Но счет у меня всегда лучше получался. А буквы, что старик на песке рисовал, никак в слова складываться не хотели. Потом Фокс погиб, завалило его обвалом. Больше со мной никто и не занимался.
Новенькие друг к другу жались. На нас с опаской поглядывали. Незнакомое место, чужие люди. Не знали еще, что в наших местах по одиночке не проживешь. Вместе держаться следует.
Они нас рассматривали, а мы их. Как я сказал, их семеро было.
Один высокий, на голову всех выше, крепкий. Такому булыжник в полчеловека поднять, глазом не моргнуть. Кулаки-кувалды сжимает- разжимает. Попробуй подойди - расплющу. И имя у него, как мы потом узнали, подходящее. Рубило. Веское такое имя, значимое.
Два других, что рядом с ним стояли, помельче, послабее. Но взгляды колючие, пронзительные. Стоят плечом к плечу, как два деревца. Ювелир и Эрикз. Друзья. Они и на воле знакомы были, а за время этапа, за долгую дорогу в Борор, еще больше сдружились. Не разлей вода стали.
Четвертый совсем старик. Сгорбленный и с виду немощный. Такому в наших катакомбах долго не протянуть. Так я подумал, глядя на него. Не знал еще, что Праведник, такое у него имя было, силен не телом, а духом. А сильные духом чаще выживают. Пока жив дух, живо и тело.
По молодости лет я тогда на женщин особого внимания не обращал. Да и прятались новоприбывшие за спины мужчин, словно защиту у них искали. Защита им понадобится. Женщинам особенно трудно в наших краях. Охранники различия не делают. Им все равно мужчина ли ты или женщина. Преступник и все тут, раз в Борор попал. А преступник обязан в катакомбах работать, самоцветы искать.
Потом, при свете факелов, я их лучше рассмотрел. Одна мне очень понравилась. Совсем девчонка. Что уж такого натворила? Не знаю. Об этом не принято у нас говорить было. Каждый нес груз преступления в себе. По неписанным законам о былых прегрешениях спрашивать дурным тоном считалось. И имя у нее, как колокольчик звенело. Сакура. Сакура. Я перед сном его часто шептал. Звенело оно во мне, светом наполняло.
Мирей, вторая, постарше была. Волосы мне ее понравились. Такая золотистая грива. Когда в катакомбы спускалась, прятала под косынку, чтобы пыль не набивалась. Набьется, не расчешешь. Только срезать. А волосами она гордилась. Ни за что не захотела расстаться. Хоть наши женщины и уговаривали ее. А еще она смешливая была. В наших местах смех - дело редкое. Тем и нравилась мне. И не только мне. За время долгого пути в Борор случилась у нее любовь с Ювелиром. Обручили их трудности и невзгоды, мужем и женой назвали.
Третья среди них Малена. Странная она была. Молчаливая. Я сначала думал, что немая. Потом разобрался, что просто стеснительная очень. От этого и молчаливая. Она все больше Праведника, старика того, держалась. Внучка его или просто родственница. А, может, так просто. Но от него ни на шаг не отходила. Куда он, туда и она.
Да и вообще новенькие вместе держались. Сторонились наших. Даже спальные тюфяки в стороне от всех разложили.
Что я о них так подробно рассказываю? О других что ли нечего говорить? Ведь были и другие примечательные люди. Были, конечно, были. Почти о каждом можно длинную историю рассказать. А говорю о них потому, что сыграли они в моей судьбе большую роль. Если не они, так не рассказывал бы я вам сейчас свои байки, а валялось мое сгнившее тело где-нибудь на дне ущелья в Бороре. Мертвых у нас сбрасывали в ущелья. Не тратили сил на захоронения.
Но все по порядку.
Чужаки, те семеро, а из-за нелюдимости их так стали все называть, никак не могли смириться с нашими порядками. Охранникам грубили, работать от темна до темна отказывались. За что ни раз были наказаны. Охранникам за порядком следить положено, дисциплину держать. Вот они и держали. Провинившихся наказывали по полному порядку. У охранников дубинки тяжелые. По спине пройдутся - не обрадуешься. Мне раз за нерасторопность досталось. Так я три дня лежать не мог. А чужаков били постоянно. И еды лишали. Хоть и дрянной похлебкой нас кормили. А все еда. Я в те годы другой и не знал. Поэтому и такой рад был.
Но самое страшное, когда в наказание ночью в катакомбы отправляли. Вот это действительно ужас! В катакомбах, конечно, и днем темень и дышать нечем. Но не это там самое страшное. Страшно, когда ночью из узких расщелин катакомб выползают хехи, мерзкие и отвратительные твари. Наподобие огромных червей они. При них, главное, не издать ни звука. Малейший шум, а слух у тварей отменный, и все. Наутро найдут только обглоданные косточки. А как не пошевелиться, как не закричать, когда отвратительная слизкая масса касается чуть ли ни твоих ног. Твари - слепые. Бесшумную цель не замечают. Проползают мимо. Только тишина могла спасти от них.
Но ничто не могло смирить чужаков. Несмотря на все унижения и притеснения не сломили охранники их дух, не убили мечту о свободе. Изнывая под тяжелым трудом, вынашивали они план о побеге. План, который не мог осуществить никто. Ибо Борор, как я уже говорил, по своей воле никто не покидал.
Свидетелем их планов я стал случайно. Как-то ночью пришлось мне встать по нужде. Когда вернулся в спальный дом, привлек мое внимание некий шумок. Вначале я на него внимания не обратил. Мало ли кто во сне разговаривает. Лег на свое место. Нет, слышу, не один человек говорит. Несколько. Шепот раздается из угла, который чужаки себе облюбовали.
Встал на четвереньки я и тихо подполз. Смотрю, не спят. Кружком собрались и шепчутся. Слух--то у меня молодой был тогда, острый. Прислушался и ужаснулся от того, что услышал. Праведник о плане побега рассказывал. Так и хотелось мне вскочить и закричать в голос: "Безумцы! Что вы придумали? Себя сгубите и остальных под смерть подведете".
Но не посмел, а лишь ближе подполз.
Праведник замолчал. Другой заговорил. По голосу мне показалось Эрикз. Разумно так рассуждал. Доказывал, что им одним отсюда не вырваться, через Борор не пройти. Других за собой поднимать надо. Прорываться большой группой. Кто-то, может, и дойдет.
Праведник опасался посторонних в их планы посвящаться. Предательства боялся. Но Эрикза поддержали остальные. Решили, что подготовку вести будут осторожно, привлекать к побегу не всех, а наиболее сильных, смелых и надежных.
Вот с этой ночи и начали происходить необычные у нас события. Люди в группки собираться стали, перешептываться, тайными взглядами перекидываться. То тут, то там слышался девиз: "Быть свободным!". Опознавательный знак у них даже появился. Зеленая ленточка, как символ мечты о свободе.
Я тоже хотел навесить. Только не знал, где взять зеленый лоскуток.
А потом задумался: а являюсь ли я приверженцем свободы? Что знаю о ней я, родившийся и выросший в неволе. Борор - моя родина. Борор - мой дом. Я не знаю другого мира. Вот это пугало меня. Но вместе с тем и привлекало. Старик Фокс, тот, что учил меня счету, много рассказывал о чужом для меня мире. Загадочном, необычном и, в какой-то мере, страшном. Но врожденная любознательность тянула меня туда. После долгих раздумий решил, что и я являюсь приверженцем.
Это я так решил. Никто меня не спрашивал и не приглашал. Да меня просто не замечали. Малый пацан. Какая от меня польза?
Одним из первых среди наших зеленую ленточку на рукав нацепил Зеокс, один из самых старых и уважаемых каторжан. Он появился в Бороре очень давно. Еще до моего рождения. Как-то он рассказал мне о матери, которую сам я совсем не помню. За это я был ему очень благодарен и считал своим другом.
Наши его тоже уважали. Поэтому зеленых ленточек стало появляться все больше и больше.
Наступила середина лета. Самое время для осуществления дерзкого плана. Тянуть дальше было нельзя. Холода в Борор приходили рано. Чуть опадут листья с неказистых деревьев, а уже и морозы. Ах, какие морозы в Бороре. Здесь, в наших краях, о таких и представления не имеют. Выдыхаемый пар застывает прямо у рта и падает на землю снежинками. Вот какие холода.
Поэтому пройти через Борор можно только летом, когда солнце много часов гуляет по небу и не уходит спать.
А тут и случай подвернулся. Нельзя сказать, что счастливый, но своевременный. Он-то и всколыхнул всех, заставил действовать.
Я уже упоминал охранников. Страшные люди. Никогда и нигде за свою долгую жизнь не видел я в людях такой жестокости и ненависти. Нас за людей они не считали. Презирали и издевались.
Сейчас я думаю, что наши мучители, в какой-то мере, были несчастными людьми, лишенными обыкновенной человеческой жизни. Что заставляло их поступать на эту службу? Не знал тогда, не знаю и сейчас. Деньги? Жажда власти? Безнаказанность в издевательствах? Не я им судья.
Охранников привозили в Борор на вахту, жили они здесь с рождения до рождения луны. Правда, в хорошем доме, а не с нами в бараке.
Под конец вахты зверели до крайности. В своих зверствах переступали все нормы человеческой морали. Ведь убить каторжанина и грехом не считалось. Отговорку в оправдание всегда могли найти.
И вот однажды вечером попалась на глаза одному охраннику Мирей. Я уже говорил - красивая была женщина. Даже тяжелая работа в катакомбах не уменьшила ее красоты. Возжелал охранник Мирей, за руку схватил, потащил за бараки. А Ювелир, муж ее названный, в защиту бросился. В горло охраннику вцепился. Страшнейшее преступление совершил - нападение на охранника. Наказание за такое одно - смерть.
Но просто убить Ювелира показалось охранникам мало. Решили они, от злобы или от скуки, совершить показательную казнь, перед всеми. Чтобы мы увидели и запомнили, что грозит тому, кто на охранника руку смеет поднять.
Назначили казнь на утро. А на ночь Ювелира и Мирей, которую заодно тоже решено было казнить, привязали к позорному столбу, что стоял перед входом в катакомбы.
Вот в эту ночь и решили мы бежать. Не совсем готовы были, но что поделать. Не ждать же, когда убьют друзей.
На ночь ушли спокойно, улеглись на свои тюфяки. Другим, кто к ним не присоединился, ничего не сказали. Но я знал, чувствовал, что сегодня ночью что-то произойдет. Шестое чувство, что ли, подсказало. Старался не заснуть. Хоть и очень хотелось. Сон прямо грузом наваливался на меня. А я его гнал, не давал закрыться глазам. Знал, что если прикрою глаза хоть на мгновение, засну беспробудно. Лежал и прислушивался.
И вдруг услышал звук, чуть слышный, потом второй. Пора. Я поднялся и тихо, стараясь не издать не звука, пошел к выходу. Во дворе уже стояло несколько человек. В темноте рассмотреть никого невозможно. Темные тени, безмолвные и неподвижные. А люди все выходили из спального дома.
Так же, не произнося ни слова, молчаливой толпой направились в сторону катакомб, сняли со столба Ювелира и Мирей. Тихо, одними губами, провозгласили хором: "Будем свободны!" и направились в никуда. Точное определение. Мы ушли в никуда.
Ночью поселение наше не охранялось. Зачем его охранять? Лучше всякой охраны был Борор.
Когда отошли на достаточное расстояние, как нам показалось, люди стали перешептываться, узнавать, кто пустился в этот страшный путь. Набралось человек двадцать. Все чужаки, все семеро. Остальные - наши.
Меня заметили. Эрикз удивился, спросил:
- А ты куда, малец?
- На свободу! - смело ответил я и добавил. - Будем свободны!
Больше мною никто и не поинтересовался. Я и шел вместе со всеми. Старался держаться рядом с Сакурой. Вдруг девчонке помощь понадобиться? А я и помогу.
До рассвета спешили уйти, как можно дальше. Знали, хватятся нас, в погоню пустятся. А что мы против охранников? Ничто. Ни оружия у нас, ни силы. Только преимущество во времени. Им и нужно воспользоваться. Поэтому почти бежали. Настолько быстро, насколько могли голодные и обессиленные тяжелым трудом люди.
Но впереди нас ждала свобода. Мечта о ней и давала силы.
Первым не выдержал бешеной гонки Праведник. Старик. Упал он. К нему подбежала Малена. Гладит по голове, помогает встать на ноги. А как ему встать, когда ноги не держат?
- Идите. Без меня, - задыхаясь, прошептал старик.
- Нет. Не говори так, - остановил его Ювелир. - Мы тебя не бросим. Рубило, помоги.
Великан Рубило подхватил Праведника под руки и поднял. Поставить на ноги поставил, но заставить сделать шаг не мог. Истощились силы старика.
- Идите. Ради меня дойдите, - сказал.
Все опустили головы. Понимали, что лучше потерять одного, чем пропасть всем.
Малена ни за что не хотела оставлять дедушку. Только мычала что-то невнятно и отмахивалась от всех, кто пытался ее сдвинуть с места. А потом упала на грудь лежащего на земле Праведника и умолкла. Он ей что-то прошептал на ухо, и она встала и пошла, покачиваясь и все время оглядываясь. Сакура схватила подругу за руку и потянула вперед.
Вскоре оставленный нами Праведник исчез из наших глаз.
Это была наша первая потеря.
Нет, охранники нас не догнали. Испугались пуститься в погоню или посчитали, что Борор не отпустит нас из своих объятий, не отдаст внешнему миру то, что принадлежит ему, то осталось для меня тайной навсегда.
Но еще страшнее охранников для нас оказался голод. Охранники бы убили пойманных сразу, без мучений. А голод убивал медленно и мучительно.
Борор безжизненен. Кроме редко попадающихся чахлых деревьев с немногочисленными листочками, сухими и плохо пахнущими, ничего не встретишь. Этими листочками и питались. Разве это пища? Тем более для людей совершающих ежедневно такие длительные переходы. От голода сводило животы, от голода мутнело сознание. Нам повезло, что начался период дождей. Хотя бы от жажды мы не мучились. Но голод... Голод - это страшно. Страшно до такой степени, что человек теряет человеческий облик. В такие моменты можно скатиться до людоедства. Съесть ближнего, друга во спасение себя. Нет, до этого у нас не дошло. Зеокс и Рубило, дольше других сохранившие силу и разум, пресекали всяческие попытки. Даже убили одного из наших, забыл его имя. Он призывал съесть самого слабого. И некоторые - о, ужас! - начали прислушиваться к его призывам. Рубило задушил смутьяна собственными руками, исполняя закон: избавься от одного, чтобы спасти всех. Рубилу никто не осудил. Все понимали, что случись такое однажды, потом не остановишься.
Но еще до начала голода мы потеряли Мирей. Ночь на столбе не прошла для нее даром. Уже на следующий день начался кашель, поднялся жар. Она крепилась изо всех сил и шла вперед. Ювелир почти тащил любимую на себе, хотя и сам слабел день ото дня.
А в пятую ночь нашего пути Мирей умерла. Тихо, беззвучно. С вечера заснула, а утром не проснулась. Бескрайние просторы Борора разорвал дикий крик. Это Ювелир прощался со своей возлюбленной.
Мы ушли, а он остался.
- Пусть простится, - сказал Эрикз. - Потом догонит.
Эрикз ошибся. Ювелир нас не догнал. Не смог или не захотел. Это уже неважно.
Мы потеряли счет дням, мы перестали замечать ночи. Мы шли и шли. Редели наши ряды. Мы уже не замечали падающих в пути. Мы просто шли, оставляя за собой следы в виде мертвых товарищей.
До сих пор не понимаю, как дошел я, совсем мальчишка. Лишь непреодолимое желание увидеть свободный мир довело меня до конца пути.
Другого объяснения нет.
На границе Борора мы расстались. Дальше идти вместе было опасно. Вместе мы слишком заметны.
Мы стали свободными.
Разойдясь на пороге нового мира, каждый открыл новую страницу своей книги жизни. Я больше никогда не видел своих друзей, не знаю об их судьбе.
В нашу деревню я попал полубезумцем, голодным и изможденным до крайности. Добрые люди приютили меня, вылечили, приняли в свою семью.
Так и живу здесь.
Старик замолчал и оглянулся удивленно, словно не узнавая свой дом и притихших детишек, сидящих рядом с ним.
Потом очнулся, улыбнулся детям и прикрикнул:
- А ну-ка, все марш отсюда. К солнцу, к свету. Устал я от вас. Спать хочу.
Ребята рванули на улицу.
А старик, кряхтя и охая, улегся у очага на тюфяк и погрузился в сон, который превратил его в молодого мальчишку, не побоявшегося принять девиз жизни: "Быть свободным!".