'Мой мальчик, силы мои на исходе. Ангелы по ночам уже поют мне свои песни, приглашая в божественные кущи рая. Надеюсь, что жизнь моя была достаточно праведной для созерцания их. А тот проступок, единственный нечестный поступок, который до сих пор гложет меня, и о котором я хочу тебе поведать, проститься мне. Ты часто просил меня рассказать о моей жизни. Я всегда отшучивался и переводил разговор на другое. Сейчас время наступило. Слушай меня, мой мальчик.
Родился я в старой, доброй Англии, так далеко от этих мест, что даже облака не долетают сюда с ее берегов.
Рос я непоседливым ребенком, и к шестнадцати годам превратился в несносного юнца. По прошествии стольких лет мне трудно судить: действительно ли я был отпетым негодяем или все мои шалости, иногда совсем даже и не невинные, объяснялись трудностями возраста. Как бы там не было, моему отцу, управляющему пароходством в городе Гуле, они доставляли много хлопот. Отец, устав от постоянных жалоб на меня соседей и преподавателей университета, куда я поступил только благодаря его связям, решил заняться моим воспитанием. Он считал, что ничто лучше труда не воспитывает человека. А так, как отец всю жизнь был связан с морем, то принял решение определить меня юнгой на корабль.
Судно, на которое пал выбор отца, называлось 'Джесмонд'. Это была паровая двухвинтовая шхуна водоизмещением около полторы тонны и длиной 252 фута. Надо сказать, что по тем временам судно с двигателем мощностью в 150 лошадиных сил считалось чудом техники. Кроме того, на трех мачтах шхуны имелись паруса, что позволяло использовать посылаемый Богом ветер и экономить топливо.
Капитаном корабля был сэр Девид Эймори Робсон, сорока трехлетний уроженец Ярроу, старый друг отца. Я прекрасно помню, как впервые увидел его.
Высокий, плотный, с густой русой бородой, он с шумом ворвался в контору отца, и своим густым басом, от которого, казалось, содрогнулись стены, потребовал незамедлительной погрузки судна. 'Джесмонд' только вчера прибыл в Гуль с грузом угля из Ньюкалса. Капитан, хваткий и прекрасно знающий, как зарабатывать деньги, хотел как можно быстрее отправиться в новое плаванье. У Робсона намечалась сделка в Новом Орлеане на доставку груза хлопка в Италию, обещающая неплохую прибыль. Но необходимо было попасть туда к определенному сроку. Торговцам все равно, кто будет перевозить груз.
Отец, связанный с капитаном Робсоном договоренностью о моей персоне, постарался на славу. Через два дня 'Джесмонд' был готов к отплытию в далекую Америку.
Трудно вспоминать прощание с семьей. Матушка беспрестанно плакала, сестра Анна подарила мне свой альбом с рисунками, который я хранил долгие годы, как воспоминание о родном доме. К сожалению, он где-то затерялся на дорогах времени, и я не могу показать его тебе, мой мальчик. Отец же оставался беспристрастным, как скала. И лишь благословил на прощание, выразив надежду, что океан сделает из меня человека. Матушка же успела шепнуть, чтоб я не держал зла на родителя, который печется лишь о моем благе. Я, по молодости лет, не мог понять такую заботу. Выгнать из дома собственного сына, как иначе я мог расценить его поступок. Лишь по прошествии времени я простил отца и сейчас не держу на него никакого зла. Тем более, что вскоре нам предстоит встреча.
На 'Джесмонд' я прибыл в день отплытия.
24 февраля 1882 года наше судно вышло из Гуля с грузом сухих фруктов и направилось в Новый Орлеан.
С тех пор я больше не бывал в Англии. Я скучаю по ней, мой мальчик, как бы это не казалось тебе странным. Скучаю по ее пронизывающему ветру, по вечным туманам и моросящему дождику. Я изнываю здесь под жаркими лучами солнца, хотя и прожил в Тунисе большую часть своей жизни.
Первые дни плавания на 'Джесмонде' я почти не помню. Морская болезнь оказала на меня ужаснейшее влияние. Я лежал трупом на койке и не смел даже пошевелиться. Любые напоминания о пище вызывали нестерпимые приступы рвоты. Мне было так плохо, что я даже не задумывался о том отвратительном зрелище, что собой представлял. Капитан Робсон распорядился предоставить мне в помощь матроса, бравого парня по имени Уле, который поселился в моей каюте. Это был светловолосый гигант - швед. В противовес расхожему мнению о молчаливости скандинавов, Уле был весел и разговорчив. В первые дни, когда мне было особенно плохо, его шутки меня сильно раздражали. Но потом я понял, что таким способом он старался отвлечь меня от моих мучений. Постепенно я сам втянулся в разговор. Уле оказался прекрасным рассказчиком. Большую часть жизни он провел в плаваниях, повидал немало экзотических земель, рассказы о которых были для меня, неизбалованного чтением и учебой, в диковинку.
С капитаном Робсоном он плавал уже несколько лет и отзывался о нем, как о жестоком, но справедливом человеке.
Капитан Робсон совершенно не терпел разгильдяйства. Тусклых медных деталей на нашем судне не водилось. Шхуна содержалась в идеальном порядке.
Со временем, когда качающаяся палуба под ногами перестала вызывать у меня тошноту, я сам убедился в трудности содержать такое большое судно в чистоте. Мой мальчик, столько, как в дни плаванья на 'Джесмонде', я не работал никогда. От непосильного труда ломило спину, а руки от постоянной влажности покрылись гноящимися язвами.
Но вместе с тем я испытывал неизъяснимый восторг. Брызги морской воды в лицо, ветер, срывающий головной убор, запах свежести приводили меня в состояние экстаза.
Я до сих пор помню это чувство свободы и восхищения стихией. Поэтому и поселился в этом доме. Здесь у нас море теплое и ленивое. Не сравнить его с бешенным свободным океаном. Но все-таки, все-таки... Яркие воспоминания юности, мой мальчик, всегда приятны.
На шестой день нашего плаванья по электрическому телеграфу пришло сообщение, что в районе между Канарскими и Азорскими островами зарегистрировано подводное извержение вулкана. Наше судно было далеко от тех мест. Но с приближением к нему мы стали свидетелями результатов этого толчка. Море по пути нашего следования стало мутным и грязным, словно взбаламученная лужа, и покрыто мертвой рыбой повсюду, куда достигал глаз. Создавалось впечатление, что судно скользит по ковру из мертвых рыб.
На рассвете следующего дня я был разбужен небывалым шумом. В этот день на вахту мне предстояло выступить после обеда. Поэтому я рассчитывал поспать подольше. Но шум выгнал меня из постели.
Я поднялся на палубу. Вся команда собралась у правого борта. Стоял гвалт. Я подошел поближе. Зрелище, открывшееся перед моими глазами, могло поразить и более бывалого моряка, чем я. Впереди по курсу виднелся остров. В этом не было бы ничего удивительного, если бы не одно обстоятельство. По картам Адмиралтейства здесь его не должно было быть.
Только случайность спасла 'Джесмонд' от крушения. В темноте мы просто врезались бы в этот неведомый берег. Но, к счастью, пришел рассвет, и рулевой вовремя заметил опасность.
Остров с острыми пиками гор был окутан дымом вулканического извержения, которое и подняло его, по-видимому, со дна океана.
Капитан Робсон приказал запустить двигатели шхуны, чтобы как можно скорее подойти к нему. Ведь долг любого капитана - обследовать неизвестный остров, лежавший на главном пути следования судов из Европы в Америку.
Подойти к острову решили на ялике - большой лодке с парусами и веслами. Капитан Робсон сам решил участвовать в экспедиции. Вместо себя за командира на 'Джесмонде' оставил второго помощника Джона Бессора, которому доверял, как самому себе.
Я тоже вызвался добровольцем для высадки на остров. Не мог я лишить себя такого приключения. Ведь всего лишь несколько часов назад этот остров покоился на такой глубине, куда не проникают даже лучи солнца. Я представил, что стану одним из первых людей, чья нога ступит на его поверхность.
Ах, мой мальчик, если бы мы могли догадываться, куда иногда приводят наши поступки, совершенные в порыве страсти, скольких переживаний мы избежали в своей жизни.
Но я был молод. Из головы не выветрился дух романтики и авантюризма. Поэтому не было предела моему счастью, когда капитан Робсон дал согласие на мое участие в экспедиции.
Мы погрузились в спущенный на воду ялик и на веслах подошли к острову.
Высокий скалистый берег с отвесными черными базальтовыми утесами предстал перед нашими глазами. Мы не видели никаких бухт, куда можно было бы причалить ялику. Капитан Робсон приказал плыть дальше. С западной стороны нашлась подходящая бухта, где мы и решили остановиться.
Прикрепив ялик, мы вскарабкались по самому низкому утесу и очутились на плато, простирающемуся до видневшихся вдалеке гор, над которыми поднималась легкая дымка.
Поверхность плато была настолько изрезана трещинами и провалами, что передвигаться по ней оказалось невозможным.
Мы решили вернуться в бухту и проплыть дальше, чтобы найти более удобное место для продвижения в глубь острова.
Один из матросов от нечего делать подобрал странный камешек, валявшийся на его пути. Каково же было его изумление, когда он увидел, что это и не камешек вовсе. Его удивленный возглас заставил нас подбежать к нему. В руках он держал наконечник стрелы.
Все с энтузиазмом бросились на поиски. Некоторым матросом повезло. Они нашли еще наконечники стрел и несколько ножей. Мне же удача не улыбнулась. Ничего найти не удалось, что меня очень расстроило. Я вернулся на корабль в большом огорчении.
Поиски решили продолжить на следующее утро, прихватив с судна необходимые инструменты. Я очень хотел вновь оказаться на острове. Я верил, что на сей раз мне повезет.
Ночью я никак не мог заснуть. Рассказывал Уле об удивительном острове, и мы пытались разгадать его тайну. Откуда на острове, только вчера поднявшемся с немыслимых глубин океана, предметы, изготовленные человеческой рукой? Фантазия, на отсутствие которой я не мог пожаловаться, рисовала картины одну фантастичней другой.
То я предполагал, что глубоко под водой живут похожие на нас люди. То высказывал версию, что в результате какого-то катаклизма остров затонул со всеми жителями.
Уле устал от моих разговоров и заснул сном праведника. Я же так и не сомкнул глаз до самого рассвета, размышляя над загадкой.
На следующее утро десять матросов, и я, к моему счастью, в их числе, во главе с капитаном Робсоном вновь подплыли к черным утесам острова. За прошедшую ночь бухта, где мы вчера предприняли вылазку, исчезла. Кто-то из матросов высказал предположение, что начался обратный процесс: остров стал возвращаться туда, откуда всплыл на поверхность. Мы не знали, сколько времени нам осталось на исследования. Поэтому очень спешили.
Мы быстро нашли новое место для высадки, западнее вчерашнего. Нам повезло, оно оказалось удобным, и поверхность острова не так была изранена трещинами.
Мы не стали уходить далеко от берега. Ветер с моря рассеивал запах серы, который при приближении к горам становился все удушливее.
Нас заинтересовала небольшая возвышенность, образованная вулканическим гравием. Здесь мы и решили начать раскопки.
Десять сильных мужчин, привыкших к тяжелой морской работе, не останавливаясь, начали рыть. Мы не знали, что может открыться под гравием. По большому счету, это был риск, который мог закончиться пустой тратой времени. Но наши усилия были вознаграждены. Фортуна была с нами.
Лопаты то одного, то другого матроса начали натыкаться на что-то твердое, скрытое под сыпучим гравием. Забыв об усталости, мы ускорили свою работу, и вскоре перед нашими глазами предстала каменная кладка. Мы решили, что это часть стены, сложенной из прямоугольных камней, плотно подогнанных друг к другу. Мы зачарованно смотрели на творение рук неизвестных нам строителей. Трепетный восторг, а вместе с ним и ужас, наполнили наши сердца. Мое буйное воображение рисовало ужасную катастрофу, заставившую остров погрузиться на дно морское. Гибель людей, разрушение городов, - страшные картины проносились в моем возбужденном разуме. Я чувствовал себя ничтожной пылинкой в этом мире, отданной на волю неподвластной человеку стихии.
За стеной матросы начали находить более мелкие предметы: ножи с искусно вырезанными рукоятками, головки топоров, металлические кольца. Особенно привлек меня найденный одним из матросов меч из желтого металла с простой крестовидной рукоятью. Меч сверкал на солнце. Вода не повредила чистоты поверхности. Мы не могли определить на глаз состав металла. Но нас удивило то, что на нем не было ни следа ржавчины.
Я отошел в сторону от основной группы. Мое сердце громко стучало. Я чувствовал, что должен найти нечто особенное. И я нашел.
Это была шкатулка, как я позднее определил, из кости, небольшого размера, свободно помещающаяся на моей ладони. Вся поверхность ее была изрезана незнакомыми мне орнаментами и письменами. Я потряс шкатулку. Раздался характерный звук: она была не пустая. Я любовался на свою находку, поражаясь ее красоте и гармоничности. Что-то случилось со мной. Я не смел отнести ее в общую кучу находок. И я совершил тот грех, стыд за который преследует меня уже на протяжении многих лет. Я спрятал шкатулку в карман.
Погода стала портиться, поднялся сильный ветер, поверхность острова стали сотрясать толчки, вначале совсем слабые, но с каждым часом становившиеся сильнее. Океан требовал возвращения своей собственности.
Капитан Робсон отдал приказ возвращаться на судно. На острове оставаться стало опасно.
Но перед тем как покинуть его навсегда, нам удалось обнаружить еще одну находку, красивее которой я никогда не видел в своей жизни. То была небольшая каменная статуя, вырезанная умелым скульптором из цельного куска белого гранита. Молодая девушка стояла на одной ноге, устремив свое лицо и руки к небу. Создавалось впечатление, что она хочет взлететь. Густые волосы были рассыпаны по плечам и поддерживались обручем. Короткая туника облегала стройную фигуру, подчеркивая красоту молодости. Лицо ее было прекрасно и озарялось улыбкой.
Даже украшенные сединами матросы с огрубевшими в битве с морской стихией сердцами, перелюбившие тысячи женщин в разных портах мира не могли оторвать взгляда от этой красоты. Что уже говорить обо мне, безусом юнце, не познавшим в своей жизни еще ни одной женщины? Я был очарован.
Да, мой мальчик, судьба сыграла со мной плохую шутку. Влюбиться в статую, в образ той, которая исчезла много лет назад, в фантом, - что может быть жестче с ее стороны? Даже сейчас, по прошествии стольких лет, образ девушки у меня перед глазами.
Я не был праведником в жизни. Но ни одна из всех женщин, которые меня любили и которым я шептал слова любви в порыве страсти, не оставили следа в моей душе. Я стал стар, и их имена и образы выветрились из моей памяти бесследно. Но та, которой для меня по большому счету и не было, со мной. Я до сих пор помню ее образ, веду мысленные беседы с ней, главными в которых остаются слова любви. Ты можешь считать меня выжившим из ума стариком, но это так. Я говорю тебе правду, тем самым, отвечая на твой вопрос, почему у меня никогда не было семьи. Не встретил я в жизни женщину хоть малой каплей сравнимую с 'Летящей девушкой', как называли мы статую между собой.
Мы собрали найденные вещи и перенесли в ялик, доставивший нас обратно на борт 'Джесмонда'. Нас встретили остававшиеся на борту матросы. Они с восхищением рассматривали привезенные нами находки, завидуя тем, кому удалось ступить на землю загадочного острова.
Уле, несший вахту во время высадки, теребил меня за рукав, требуя рассказать о наших приключениях. Но я был немногословен. Спрятанная в кармане шкатулка жгла бок через плотную ткань камзола. Стыд заполнял сердце. Я чувствовал свою подлость. Казалось, что все написано у меня на лице. Я с ужасом ждал своего разоблачения, в красках представляя Суд Чести, который будет совершен надо мною. Но кто-то внутри меня шептал противным голосом: 'Не говори никому. Это твое'.
'Джесмонд' простился с островом, постепенно погрузившимся в морскую пучину. Только тогда, когда последние пики гор скрылись под водой, судно продолжило свой путь.
Я дождался наступления ночи, и, скрытый ею от посторонних взглядов, пробрался на бак судна. На небе стояла луна. Ее отраженного света хватало, чтобы я мог рассмотреть свою находку. Шкатулка была великолепна. Я старался разобраться в вырезанных на ней письменах, но вскоре понял о напрасности своей затеи.
Надо сказать, мой мальчик, что и потом, рассматривая рисунки в более благоприятных условиях, не смог разгадать их тайны. Да что я? Даже признанные специалисты в области языков в недоумении пожимали плечами и лишь вопросительно смотрели на меня, когда я показывал листок с тщательно перенесенным на него рисунком со шкатулки. Но я не мог раскрыть свою тайну. Поэтому серьезных исследований так проведено и не было.
Я с каким-то нездоровым возбуждением оттягивал момент открытия шкатулки. Когда мое желание достигло небывалой силы, я взялся за крышку и потянул ее вверх. К моему удивлению шкатулка раскрылась. Внутренность ее была обтянута черным материалом, гладким и блестящим. А на дне лежали два кубика ярко-изумрудного цвета, абсолютно правильной формы, размером чуть меньше игральных. Я взял кубики в руку, и чуть не выронил от неожиданности. Кубики были теплыми. Они приятно грели мою ладонь. И тогда я понял, что никогда в жизни не смогу расстаться с ними. Я не знал их предназначения, не знал, для чего они нужны мне, но чувствовал, что они мои. Навсегда.
Я любовался ими, то близко поднося к глазам, то рассматривая на расстоянии вытянутой руки. Какой мастер, из какого материала создал это чудо? Ответов не было.
Я провел на палубе всю ночь. Когда первые лучи солнца тронули гладь океана, я решил отправиться в свою каюту, чтобы хоть немного вздремнуть.
Но перед тем как покинуть палубу, я, не осознавая как и почему, произнес вслух:
'А может быть мне отдать эту шкатулку капитану?'
Скорее всего, во мне взыграла совесть. Ведь шкатулка, как бы я себя не убеждал, принадлежала не мне. Я чувствовал тот грех, что совершил, сокрыв находку от товарищей. Не хотелось признаваться себе, но это было все-таки воровством.
И вдруг кубики засветились красным цветом. Этот резкий переход от изумрудного к красному был так внезапен и непредсказуем, что я вздрогнул от неожиданности, быстро уложил кубики в шкатулку и захлопнул крышку.
Никем незамеченный я пробрался в свою каюту и улегся на койку. Уле во сне только перевернулся на другой бок.
Дальнейшее наше плаванье протекало без всяких приключений.
Днем, в свободное от вахты время, я любовался 'Летящей девушкой', которую определили в кают-компании. А ночью, прячась от всех, своей шкатулкой и кубиками.
Мне не давала покоя внезапная метаморфоза, происшедшая с кубиками в первую ночь.
Не буду утомлять тебя, мой мальчик, описанием действий, что я предпринимал с кубиками, чтобы вновь заставить изменить их свой цвет. Но, в конце концов, мои усилия были вознаграждены. Я понял, что кубики отвечают на мои вопросы. Странно, но они знали только один ответ - 'Нет!'. Именно при таком ответе происходило изменение цвета.
Я не знал, что это - магия, неизвестное нам чудо науки или что иное. Я был слишком юн, чтобы волноваться по данному поводу. Я играл с ними, как молодой школяр, задавая разные пустяковые вопросы и веселясь над ответами.
31 марта 'Джесмонд' прибыл в Новый Орлеан.
Капитан Робсон под страхом списания с судна запретил команде рассказывать о встреченном нами острове. Как истинный англичанин, он не любил американцев и не доверял им. Тайна острова принадлежит только Англии, - таковы были его слова. А найденным на острове предметам место в Британском музее.
Никто не посмел ослушаться капитана, и, ровно через неделю, 'Джесмонд', получив груз хлопка, отплыл обратно на родину. Об острове в Америке никто не узнал.
Но самое интересное, мой мальчик, что об этом острове никто не узнал и в Англии. Я потом интересовался, никаких поступлений в Британский музей от капитана не было. Я не знаю, что побудило капитана Робсона совершить свой неблаговидный поступок, сокрыть находки. Жадность или на то были другие причины? Не мне судить. Его поступок был сродни моему.
'Джесмонд', прибыв 19 мая в Мессину с грузом хлопка, навсегда простился со своим капитаном. Капитан Робсон попросил отставки и навсегда исчез из истории мореходства.
Команда была распущена. Благодаря удачному фрахту, мы получили большие деньги.
Домой я возвращаться не хотел. Обида на отца не изветрилась из моего сердца.
Я был свободен, имел неплохие, по моим понятиям деньги, и мог делать что угодно.
Уле, с которым мы подружились на 'Джесмонде', отправлялся домой, в Швецию. За годы своих плаваний он скопил неплохой капитал и решил, что пришла пора начать собственное дело и обзавестись семьей.
В долгие вечера, что мы проводили с ним в нашей маленькой каюте, Уле много рассказывал о своей стране. Я проникся к ней любовью и, так как мне было абсолютно все равно куда ехать, отправился вместе с ним. Тем более что кубики в ответ на мой вопрос своего изумрудного цвета не изменили.
Именно в Швеции начался мой путь к тому богатству, положению и благополучию, которое я имею на сегодняшний день и которое, после моей, я чувствую, близкой смерти перейдет к тебе, мой мальчик. Я так решил и решение мое окончательное.
Один только вопрос волнует меня в последнее время: имею ли я право вместе со всем, что я заработал в течение жизни, передать тебе и то, что появилось у меня благодаря случаю или проделкам неких высших сил - шкатулку с кубиками, не потерявшими своей силы и красоты за все эти долгие годы?
Я никогда не применял их во вред кому-нибудь, всегда меня считали честным и порядочным дельцом. Меня уважали и прислушивались к моему мнению. А я перед каждой сделкой советовался с кубиками и всегда поступал так, как они рекомендовали.
Но часто, очень часто, меня мучили сомнения: имею ли я право пользоваться знаниями, полученными неизвестно из каких источников? Угодно ли это Богу или моими действиями руководит дьявол? За все долгие годы я так и не нашел ответа. И это гложет меня в последние дни моей жизни.
Мой мальчик, веря в твою порядочность и чистоту души, я оставляю решение за тобой. Подумай хорошо, готов ли ты принять на себя владение волшебной шкатулкой, сможешь ли ты устоять против тех соблазнов, которые откроются перед тобой, не используешь ли их во вред другим? Если ты не сможешь ответить положительно хоть на один из этих вопросов, то, заклинаю тебя, верни шкатулку туда, откуда она появилась - выброси в море. Я верю тебе, мой мальчик, иначе свою тайну унес бы в могилу.
Решать тебе. А я свою задачу выполнил. Может быть, я поступаю и жестоко, рассказав обо всем, обрекаю тебя на мучения выбора. Но смерть моя близка. Я не могу унести с собой в могилу тайну моего процветания. Нельзя уходить из этого мира, не очистив душу. А кому, кроме тебя, моего приемника и друга, я мог все это рассказать? Будем считать мой рассказ последней исповедью. Отныне тебе решать, как поступить дальше'.