Если уж и есть в жизни место сказке, то где еще ему быть, как не на берегу Оссиахер Зее, расположенного в самом сердце Каринтии, где горы и озера слились воедино, и где, по словам Иоганна Брамса, прямо в воздухе витают мелодии, так что надо остерегаться раздавить одну из них.
Ежегодно десятки тысяч туристов приезжают в этот райский уголок, прозванный 'австрийской Ривьерой', чтобы только прикоснуться к органичной гармонии двух стихий, над которыми властвуют музыка и неувядающий дух средневековой романтики. И как знать: если бы сам Брамс в свое время, обосновавшись в здешних местах, не устроил травлю на своего друга Рихарда Вагнера, то Лоэнгрин вполне мог бы биться за честь Эльзы Брабантской где-нибудь в окрестностях Оссиахер Зее, - в том же Фризахе, например, где до сих пор ежегодно, в последнюю субботу августа, проводятся костюмированные представления в память о не менее одиозном рыцаре - Ульрихе фон Лихтенштейне, уроженце соседней Штирии, посвятившем свою жизнь служению дамам и написанию куртуазных романов, и прославившемся своими экстравагантными выходками и неразделенной любовью к некой влиятельной особе, в честь которой он сначала отрезал себе половину верхней губы, а уже потом, переодеваясь то женщиной, то монахом, одерживал свои бесчисленные блистательные победы в рыцарских турнирах, в том числе и под стенами фризахской крепости Петерсберг.
Человеческая память избирательна и капризна, - вот почему в Австрии любят Брамса и не любят Вагнера, и мало кто знает, что достославный Ульрих фон Лихтенштейн вскоре стал отъявленным женоненавистником - в тот самый момент, когда сорвался с простыни, на которой собирался, на спор, полночи проболтаться под окном возлюбленной, рассчитывая столь скандальным образом продемонстрировать силу своих чувств. И уж совсем неприлично вспоминать о том, что манера целовать дамам ручки берет начало с его примитивной привычки пить грязную воду, в которой его возлюбленные мыли руки. Точно так же, за звуками импровизированных ристалищ и трескотней фейерверков, не слышны уже стоны и вопли невинных жертв, коих славные рыцари на протяжении столетий без счета сжигали в кострах и живьем закапывали в землю.
Но если вы все же пожелаете заглянуть за витрину, устав от созерцания отреставрированных по евростандартам замков, аббатств и рыцарских ценностей, вам стоит подняться в горы и посетить спрятанные от людских глаз еврейские деревушки, - которых, кстати сказать, равно как и самих евреев, в благополучной Австрии становится все меньше. Впрочем, путешествие по горным дорогам не менее утомительно, чем созерцание прилизанных ландшафтов и достопримечательностей, так что вы, скорее всего, проведете свой отпуск в ближайшем аквапарке, время от времени посещая фестивали и спектакулумы, следующие здесь один за другим бесконечной чередой, и, может быть, заведете куда более приятные знакомства, - ведь если уж и есть в жизни место сказке, то где еще ему быть, как не на берегу Оссиахер Зее, расположенного в самом сердце Каринтии, где горы и озера слились воедино, и где господствуют музыка и неувядающий дух средневековой романтики.
Мне, во всяком случае, кажется, что тот австрийский хлюст именно так и думал, - и, скорее всего, даже говорил об этом вслух, - когда показывал моей Лельке свой излюбленный маршрут для ежедневных пеших прогулок, который начинался возле древнейшего еврейского захоронения, датированного 1130 годом, и заканчивался у стен бенедиктинского аббатства, где на следующий день должно было состояться открытие 'Каринтийского лета' с участием Рудольфа Бухбиндера и Грасы Бамбри, а уже там, смущаясь и изысканно расшаркиваясь, сделал ей предложение. Она же, устав от долгой ходьбы и его монотонных речей, давно перестала его слушать, думая обо мне, - послушать ее, так она постоянно думает обо мне, - а эту его заключительную выходку и вовсе приняла за очередное дурачество и спросила невпопад, знает ли он, кто похоронен в той древней могиле, и зачем он вообще показал ей это место, на что он, - наверное, уже в третий или четвертый раз за эти дни, - с самым серьезным видом принялся пересказывать ей старую еврейскую легенду.
Моя Лелька - личность в узких кругах широко известная. Лелька, - она же Elena Heinz, она же просто Хана, или Хая, а так же леди Гамильтон и Несмеяна, - активная пользовательница социальных сайтов, автор трогательных и бесподобных, по глубине лицемерия и ханжества, опусов, давно живущая в придуманном ею самой мире, не утруждая себя проведением четкой грани между явью и вымыслом. Впервые оказавшись на литературном сайте, я был несказанно тронут ее вниманием, а ее фантазии очаровали меня настолько, что тут же стали для меня, - человека, в подобных делах абсолютно неискушенного, - самой что ни на есть неподдельной реальностью. Я с удовольствием рисовал в своем воображении ее дом на берегу каринтийского озера, вершины Альп и витающие, между прочим, мелодии Брамса, ее большую еврейскую семью, - в которой странным образом перемешались правоверные иудеи и мины - крещеные евреи, - строгую, деспотичную мамашу и милых, легкомысленных дочурок, и даже надоедливого австрийского женишка, который, откуда ни возьмись, вдруг появился в ее жизни в тот самый момент, когда я начал отдавать себе отчет в неестественности наших виртуальных отношений и взывать к Лелькиному здравому смыслу.
Лельку, конечно же, очень злило то, что я не ревнив, - но как можно ревновать женщину, которую ты ни разу в глаза не видел, к другому мужчине, который, к тому же, может оказаться очередным вымыслом? Хотя, справедливости ради нужно сказать, что я был здорово задет за живое, когда она первый раз рассказала мне о том, как этот австрийский хлюст ухаживает за ней.
Я очень живо все это себе представил: и как он жеманно раскланивается, и как целует ей ручку, и как она устало переминается с ноги на ногу, разглядывая свои кроссовки, в которых, при ее маленьком росте, всегда чувствовала себя неловко, - и меня такое зло взяло, что я тут же наговорил ей кучу всяких гадостей, не обращая внимания на ее бурные слезы, но потом, успокоившись, попытался свести все к шутке и сказал, что, наверняка, все это чушь собачья, и что не стоит забивать себе этим голову, да и вообще был ли еврей?
Вряд ли она поняла мою шутку, - я-то имел в виду, что сомневаюсь во всей этой истории, начиная с еврейской могилы и кончая пешими прогулками, - а ведь оказалось, что еврей таки был. В этом я убедился, полистав ночью Интернет. Более того: нашелся и жених, - я нашел его в списке почетных граждан Филлаха. Это оказалось довольно легко сделать, поскольку она называла его имя, а о его профессии и некоторых сторонах личной жизни я узнал из ее литературных опусов, написанных еще до нашего с ней знакомства. Потом уже, зная имя, фамилию и его интересы, я нашел его страничку на одном из специализированных сайтов и перечитал все его сообщения, составив для себя довольно полное представление о Лелькином женихе, - впрочем, не могу сказать, что он меня заинтересовал.
Зато меня впечатлила история еврея-ростовщика, жившего за сто лет до того, как Фридрих II легализовал ростовщичество, и я с головой окунулся в ту эпоху, о которой, строго говоря, до нас дошло не так уж и много достоверных свидетельств. Лельке о своих открытиях я не рассказывал, предпочитая вытягивать из нее подробности, одно время и вообще предлагал расстаться, но она ни в какую не хотела прекращать наши отношения, об ухаживаниях же австрийского еврея-миллионера говорила как о досадном недоразумении.
Детали всплывали по мере того, как наши встречи в скайпе растянулись до четырех-пяти часов в день, и мы, к слову сказать, уже просто не мыслили жизнь друг без друга и без наших занятных смайликов, и, среди прочего, я узнал, что этот хлюст не только признавался ей в любви, но и опускался на колено и даже преподнес ей колечко с бриллиантиком, от которого она, с ее слов, в довольно грубой форме отказалась. Меня очень подкупило это ее признание, - и даже не сами слова, а тот равнодушный тон, которым они были произнесены, - так что я, тотчас же проникшись интересом к еврейским брачным традициям, опять порылся в Интернете и вскоре выяснил, что при подобном расшаркивании необходимо присутствие свидетелей, без чего обручение вообще считается недействительным, - и на какое-то время это мое открытие нас успокоило, введя в заблуждение относительно намерений потомка того несчастного еврея, который всего-то сто лет не дожил до легализации ростовщичества и оказался погребенным в месте, весьма подходящем для пеших прогулок и вставаний на колени.