Зофия, с озабоченным видом, тянула подругу за руку, а отойдя подальше от рыночной площади, где их уже никто не мог слышать, сказала, что лысые, у кого большая голова и взбухшие вены, гневливы и лживы без меры, - об этом она читала у Гиппократа, - на что Талия заметила, что у Ферамена не такая уж и большая голова, и он совсем не лысый, а потом спросила, кого же тогда подруга имела в виду. Та призналась, что все еще думает о Менандре, страдавшем запорами, и что его можно было бы спасти, если давать ему питье из чемерицы. Талия пожала плечами и сказала, что это теперь пусть Аристид решает, ей же все равно, а умершему - тем более. Зофия нравоучительным тоном заявила, что, если она хочет быть врачом, то не должна так говорить, на что подруга ответила, что никогда не хотела стать врачом, и что ей не нравится нюхать чужие испражнения. Они чуть было не поссорились из-за этого, но тут Зофия весьма кстати вспомнила, что у дочери Гермонтолема осенью было странное урчание в животе и запор, так ей питье из чемерицы вроде бы помогло, но через неделю она все равно скончалась. Талия сказала, мол, вот видишь, и дальше они шли молча, задумавшись каждая о своем, и не заметили, как прошли отворот к лагерю эфебов, занимавшихся недалеко от Пирея гимнастикой и фехтованием под руководством опытных наставников, куда им нужно было зайти - тоже по поручению Аристида: его сын Юхим совсем недавно окончил палестру и теперь, вместе с другими юношами, проходил в этом лагере военную подготовку.
В былые времена не было в Греции места веселей и привлекательней пирейского лагеря эфебов. Со всей Аттики сюда сходились и съезжались достигшие совершеннолетия юноши, чтобы в течение года, под руководством опытных наставников и софронистов, совершенствоваться в своих навыках и умениях и обучаться всяким мужественным вещам перед принесением клятвы в храме Агравлы, после чего только они становились полноправными афинскими гражданами и признавались годными к полевой и гарнизонной службе в качестве солдат или блюстителей порядка в общественных местах, получая в народном собрании по щиту и мечу. В свободное же от занятий гимнастикой, фехтованием, стрельбой из лука и метанием копья время юноши изучали в Диогеновской гимназии философию, геометрию, риторику и музыку, а вечерами отдыхали в обществе флейтисток и проституток, - это были лучшие годы в жизни каждого свободного грека. Но с каждым годом, - чем дольше тянулась эта бессмысленная, кровопролитная война со Спартой, не только обескровившая нацию, но и пошатнувшая нравственные устои афинского общества, - все меньше юношей приходили под Пирей, и даже едва ли не хорошим тоном среди золотой афинской молодежи стало считаться уклонение от воинской обязанности. Олигархи изыскивали возможности откупить своих чад от службы, дети же из небогатых аристократических родов заранее отправлялись за границу или в отдаленные родовые владения, а те, что вынуждены были оставаться в Афинах, поскольку их собственность оказывалась захвачена или разорена спартанцами или персами, внезапно сказывались негодными к службе в силу болезни или какого-нибудь увечья. Ни угрозы, ни облавы, устраиваемые властями в увеселительных заведениях, не давали требуемого результата, поскольку дезертиры и симулянты вели себя очень осторожно, - после того случая с Гиппием из рода Паллантидов, который всякий раз, когда представители архонта приближались к их дому, принимался лаять на них из собачьей будки, прикидываясь сумасшедшим, но как-то ночью, развлекаясь с флейтистками в доме Димитриса, что в Керамике, попался на глаза басилевсу. Судьи, которых он, разумеется, тоже облаял, проявили, однако же, к нему снисхождение, - рассудив, что бедолагу достаточно будет посадить на цепь, - и вполне возможно, что решающую роль в этом имело авторитетное врачебное заключение Аристида, убедившего судей в том, что заковывание в цепь если и не приводит к излечению помешенных, то, во всяком случае, позволяет предотвратить нежелательный вред для окружающих. Обвинителя же, справедливо предположившего, что юноша вполне бы мог еще принести и пользу отечеству, предавшись тяготам обучения воинским премудростям и гарнизонной службы, Аристид попросту заболтал общими рассуждениями о причинах повального сумасшествия, охватившего афинскую молодежь. Никогда не упускавший случая продемонстрировать свои политические взгляды, он заявил, что все несчастья народа, включая падение нравов и умственные болезни, проистекают от неразумной политики, проводимой вождями. И он даже заступился за дезертиров, напомнив, что казна уже три месяца не выплачивала ни жалованье преподавателям и софронистам, коим должно платить по одной драхме ежедневно, ни содержание эфебам в размере четырех оболов в день. А так как было известно, что сам он из собственного кармана оплачивал занятия своего сына Юхима и его друга Линдроса, то все догадались, кого он имел в виду, когда сказал, в заключение, что, несмотря на трудности военного времени, в государстве еще не перевелись порядочные, сознательные граждане, способные чтить традиции и поддерживать общественные институты и устои вопреки вредной политике властей.
Обсуждая детали того дела, в котором их покровитель выказал себя блестящим судебным оратором, - притом, что ему впервые довелось выступать в суде, - девушки заспорили между собой о том, почему одержимых одни называют душевнобольными, а другие сумасшедшими, - ведь еще Пифагор учил, что ум помещается в голове, а душа имеет местопребывание в сердце, и им обеим казалось, что тут есть некое противоречие. В конце концов, Зофия предположила, что все не так просто, и что душа и ум могут быть связаны при помощи переживаний, которые попадают из головы и сердца в кровь и там перемешиваются, отчего и возникают страдания. Она тут же сослалась на авторитет ученых и сказала, что именно поэтому пускание крови является лучшим средством против душевных и умственных болезней. С завистью оглядев подругу, Талия пожалела о том, что сама не додумалась до этого, но, не желая уступать первенство, возразила, что врачи всегда сначала пускают кровь, а потом только изучают испражнения и само страдание, и что при сумасшествии это не панацея, а лучше заковывать больных в колодки или просто связывать. И она привела в пример Аякса, которого Афина Паллада покарала тем, что лишила рассудка, и который не успокоился, пока не вспорол себе живот и не выпустил из себя всю кровь. Зофия, недолго думая, сказала, что колодки тоже не всех вылечивают, и привела в пример Клеомена, спартанского царя, которого родственники посадили в колодки, а он отобрал у стражника меч и изрезал сам себя на полосы, а потом тоже вспорол себе живот, чтобы проверить, сколько вина еще осталось у него в желудке. Талия согласилась с подругой и добавила, что Клеомен пил неразбавленное вино и именно поэтому стал плеваться и бросаться палками в своих приближенных, - и они, немного еще подумав, сошлись на том, что Аякс, наверное, тоже пил неразбавленное вино, и что пить неразбавленное вино ни в коем случае нельзя, потому что от этого пропадает аппетит и теряется рассудок.
Говоря так, они, срезая путь, спустились к реке и вышли на тропинку, ведущую к хижине старца Трофония, более похожей на склеп, чем она, к слову сказать, когда-то и была, - до того как, много десятилетий назад, в Афинах похозяйничали персы. Трофоний был родом из Фаламаха, что на западном берегу Лаконики, известном своими оракулами, действовавшими при храме Пасифаи, которую одни считали дочерью Атланта, другие дочерью Амикла, третьи отождествляли с Кассандрою, дочерью Приама, наконец, иные считали за Ино, дочь Кадма, - именно к ним всегда обращались за пророчествами лаконские эфоры. Трофоний и сам много лет пророчествовал и изрекал всякие мудрости при храме Пасифаи, однако умудрился повздорить с тамошними властями и бежал в Афины, и здесь, обосновавшись на развалинах заброшенного кладбища, оборудовал для своих таинств подземное святилище, вход в которое, находившийся рядом с его склепом, был искусственно обработан в виде хлебной печи, и откуда подземные лазы вели неизвестно куда. Те, кто побывал в святилище Трофония, возвращались от него с таинственным видом и надолго утрачивали веселость, некоторые же и вовсе вскоре умирали. Из подробностей было известно лишь то, что испытуемому, прежде чем причаститься к таинству, надлежало три дня очищаться низом, потом же, после жертвоприношения и молитвы, его одевали в полотняной хитон, опоясывали священными повязками, обували в особого рода башмаки и предлагали отведать некое питье, - после чего ему следовало спуститься в подземелье и просунуть ноги до колен в другой лаз, и тогда какая-то невидимая сила увлекала его неизвестно куда и там начинала производить над его телом различные манипуляции, бубня что-то в ухо, после чего выбрасывала его обратно через отверстие, и тоже ногами вперед. Тут уж он попадал в руки Трофония, который сажал потрясенного случившимся и чуть живого от пережитого поклонника на седалище Памяти и начинал расспрашивать о виденном и слышанном, - разумеется, никто ничего не видел и не помнил.
Другие же припоминали случай с Анаклетосом - стражником, собиравшим хворост для костра, - труп которого прошлой весной с проломленным черепом был найден на берегу в непосредственной близости от входа в трофониево святилище. На его теле была обнаружена голубая повязка со священными письменами, а более ничего. Были и другие обстоятельства, вынудившие тогда архонта - басилевса провести в отношении старца разбирательство, но тот забрался к себе под землю или еще куда и много дней провел без еды и питья, не высовывая носа, - в итоге же, за убийство солдата казнили какого-то раба, который, кажется, и обнаружил труп, а уже потом, под пытками, во всем сознался. С тех пор люди старались обходить заброшенное кладбище стороной, и желающих совать ноги неизвестно куда поубавилось.
Да разве дело только в этом? Теперь трупы валялись где угодно, и уже никого не интересовало, сам ли человек умер от голода или какой болезни, или же стал жертвой грабителя или насильника. Их просто сваливали в ямы или сжигали, потому что боялись распространения заразы, и потому что никто не знал, что с ними самими будет, - от этого у людей пропадало всякое уважение к божеским и человеческим установлениям, и потому обряды, какие соблюдались раньше при погребении, были попраны, а кладбища разграблены и заброшены. Люди не верили уже не только оракулам и жрецам: они не верили никому, даже своим богам. И теперь, как и во времена чумы, описанные Фукидидом - лучшим другом и соратником всемогущего Перикла, чудом спасшимся от чумы, бежавшим во Фракию и там написавшим свою 'Историю', - каждый легче отваживался на такие дела, какие прежде скрывались во избежание нареканий в разнузданности, ибо все видели, с какой быстротой происходит перемена судьбы, как внезапно умирали богатые и как люди, ничего прежде не имевшие, тотчас завладевали достоянием покойников. Людей ничуть не удерживали ни страх перед богами, ни человеческие законы, так как они видели, что все гибнут одинаково, и потому считали безразличным, будут ли они чтить богов или не будут; с другой стороны, никто уже не надеялся дожить до той поры, когда понесёт по суду наказание за свои преступления.
Девушки быстро пересекли заброшенное кладбище, подгоняемые подозрительными звуками, доносившимися, как им казалось, из-под земли, и стали взбираться на холм. Этим путем к лагерю эфебов давно уже никто не пользовался, - и не только из-за старца Трофония, который запросто мог утащить зазевавшегося прохожего под землю, чтобы поспрашивать о виденном, но и, главным образом, потому, что на этой стороне лагеря эфебы устроили себе стрельбище, и весь склон был усеян стрелами и камнями разной величины, выпущенными как из пращей, так и из катапульт. Зато сюда не забирались сборщики хвороста, выкорчевавшие и вытоптавшие в окрестностях всю растительность, и девушки, едва не забыв об опасности, начали срывать ромашки. Эти маленькие белые цветы, рожденные, по преданию, из слез Афродиты, первыми возвещали о начале анфестериона - любимого месяца жителей Эллады, священного для каждого грека, ибо с него начиналась нескончаемая череда празднеств в честь греческих богов. За праздником цветов, во время которого починались бочки с перебродившим вином, а женщины состязались в плетении венков и танцевали в честь Афродиты, следовали праздник кружек, - когда за общим застольем пили наперегонки новое вино, а жена архонта-басилевса приносила тайную жертву Дионису, совокупляясь в храме со жрецами, - и праздник горшков, когда полагалось выставлять за порог горшки с вареными овощами, в качестве дара душам умерших и Гермесу. После этого женщинам следовало, вплоть до начала Дионисий, соблюдать воздержание, всячески усмиряя похоть, - в том числе и с помощью розг. Для тех же, кто занимается врачеванием, ромашка служит незаменимым снадобьем от многих болезней. Когда у Наины - вдовы рыбака из Пирея - в прошлом году были боли внизу живота, она вылечилась отваром из ромашки, и потом еще много раз принимала его, пока у нее не начались черные выделения, от которых она сдохла.