- Нет, откуда. Но, знаете ли, я не каждый день с убийствами сталкиваюсь. - ага, ага, всего второй день подряд. - А кто убийца уже известно?
- Нам нельзя разглашать подробности пока идет следствие, - как-то очень по-человечески вздохнул сержант. Я подумала, что, судя по голосу, ему не больше двадцати пяти лет и он тоже еще не привык каждый день сталкиваться с убийствами.
- Может вам все-таки мобильник привезти? Вдруг это важно для следствия, - предложила я, шалея от собственной наглости.
- Да, подвезите его к четырем дня в отделение, запишите адрес...
- Простите, - перебила я Рогожкина, - мне к трем часам на работу. Давайте я прямо сейчас его завезу, вы только скажите куда.
- Нельзя.
- Почему?
- Не положено по инструкции. Присутствие на месте преступления посторонних лиц... - забубнил он явно что-то заученное наизусть.
Надо же какая удача! В отделение я ехать побаивалась, а тут можно побывать прямо в квартире у трупа. Может даже какие-нибудь улики угляжу. Нет, определенно надо напроситься "в гости".
- Я все понимаю, но боюсь у нас просто не будет другой возможности встретиться. Сегодня ночью у меня самолет и я улетаю в Канаду на три месяца.
- Хмм... подождите, - похоже мой собеседник решил посоветоваться со старшим товарищем. Я терпеливо дышала в трубку, пытаясь уловить обрывки разговора. Был слышен резкий, отрывистый голос мужчины, потом прерывающийся рыданиями женский голос, снова резкий мужской. Шорох в трубке, затем голос сержанта - Ладно, приезжайте.
В полном восторге от своей находчивости я записала адрес, попрощалась с любезным сержантом Рогожкиным и бросилась собирать вещи. Ноутбук Лаптева я после некоторых раздумий решила прихватить с собой. Как-то спокойней, когда он рядом в машине, опять же вдруг я совершенно случайно встречу хакера, который сможет взломать злосчастный пароль.
* * *
Никакой хакер по дороге до места мне, конечно, не встретился.
Поиски нужного дома труда не составили, а уж обнаружить необходимый подъезд оказалось и того проще по стоящей рядом милицейской машине.
Степан Крайнов жил на первом этаже. Входя в подъезд я морально готовилась увидеть там целую толпу народа. Любопытных соседей, безутешных родственников, отряд ОМОНа, группу каких-нибудь экспертов с фотоаппаратами и умным видом. Этаж оказался пустым. Рядом на лестничной клетке мрачно курил нервный дядька в форме.
Дверная ручка и звонок квартиры были вымазаны в белой пыли. Белили здесь что ли? Или мальчишки баловались?
- Девушка, вы куда? - окликнул меня курильщик, когда я уже примерялась как бы поаккуратнее ухватиться за дверную ручку и не испачкаться в порошке.
- Я к сержанту Рогожкину.
- По какому вопросу?
- Он просил подъехать, отвезти ему вот это, - я помахала в воздухе мобильником.
- Он бы еще завтрак попросил привезти, - злобно проворчал дядька. - Чтобы быстро и ничего там не лапать, поняла?
- Конечно! - я исхитрилась и все-таки поддела край ручки.
На маленьком стульчике в прихожей сидела женщина и горько, безутешно рыдала. Рядом нерешительно переминался молодой коротко стриженный парень, с торчащими по разные стороны от фуражки ушами-лопушками. Плохо выглаженная форма сидела криво. Казалось, что подросток в отсутствие отца нацепил его форму, чтобы покрасоваться перед зеркалом. Он смущенно совал женщине большой носовой платок и бормотал:
- Ну что вы! Ну, не надо плакать, пожалуйста. Ну, успокойтесь.
Женщина не слушала его, самозабвенно отдаваясь своему горю. Я уже совсем собиралась прервать эту идиллию, когда случайно брошенный в комнату взгляд заставил меня застыть на месте.
Покойник лежал в дальнем конце комнаты, привязанный за руки к батарее. Он был практически гол, кроме носка на левой ноге на нем не было ничего. Рот умершего был заклеен пластырем, лицо посинело, выпученные глаза глядели в потолок. Белым рубцом шею надвое делила туго затянутая и завязанная узлом веревка. Похоже что перед смертью несчастного пытали - на коже отчетливо выделялись свежие следы сигаретных ожогов. Тело окружала желто-коричневая лужа. Характерный запах, знакомый любому человеку, когда-либо посещавшему сельский "туалет типа сортир" не оставлял сомнений в ее происхождении.
"Странно, я думала, что только у повешенных расслабляются сфинктеры. Выходит, что у удушенных тоже", - пришла в голову фантастическая по своей нелепости и несвоевременности мысль. Следующая была ничуть не умнее: "Хорошо, что Саша умер не так".
До вчерашнего дня мне приходилось сталкиваться со смертью всего один раз, когда умирала бабушка. Она угасала тихо, почти радуясь предстоящему освобождению от немощи и старости. Ее смерть как бы доказывала в очередной раз - никто из нас не вечен, каждому отмерен свой срок. Это было горе, но горе ожидаемое. Вчера, когда я увидела труп родного и близкого человека, я столкнулась со смертью неожиданной, несвоевременной, но все же в ней было что-то величественное. Выстрел в сердце и гигантский погребальный костер. Нынешнее обличие смерти оказалось омерзительным, жалким и ужасным.
Наверное я бы еще долго пялилась в прострации на тело несчастного, если бы лопоухий утешитель рыдавшей женщины не обернулся. Несколько секунд он смотрел на меня, явно не понимая кто я такая и что тут делаю, потом лицо его прояснилось и он спросил голосом сержанта Рогожкина:
- Маша?
- Да. - мне стало неловко, как будто я нарочно подглядела что-то очень стыдное, не предназначенное для чужих глаз. - Простите за вторжение, я сейчас уйду. Вот, возьмите. - я протянула ему мобильник и взялась за ручку двери, уже не беспокоясь по поводу мелкой белой пыли, которой здесь тоже все было засыпано.
- Подождите, так нельзя. Нужно оформить документы.
- А, да, конечно. Давайте оформим, - покорно согласилась я.
- Пройдемте на кухню.
- А как же она. - я кивнула на рыдавшую женщину. Надо хотя бы валерьянки налить. Видите же как человек убивается.
- Бесполезно, - махнул рукой Рогожкин. - Уже все что можно налили. Это третья истерика, ее только что Сычев допрашивал, вот и довел. Он умеет.
Я вспомнила мрачного мужчину на лестнице.
- И вы позволили? - упрекнула я сержанта.
- А что я сделать могу! - возмутился он. - Сычев старший следователь, у него методика, а я вообще стажер!
Мда, становится кое-что понятным. Теперь ясно почему паренек так легко проглотил мою ложь про Канаду и позволил заявиться сюда совершенно посторонней тетке. Следователь Сычев похоже и не в курсе. Наверное подумал, что я девушка этого сержанта или старшая сестра. Иначе не пустил бы меня так просто в квартиру.
- Ну ладно, давайте запишем что надо и я помогу вам ее успокоить, - предложила я с некоторым сомнением. По идее надо бы отдавать мобильник и делать ноги пока не вернулся старший следователь. Но очень уж было жалко несчастную. Я вчера тоже можно сказать побывала на ее месте и знаю каково ей не понаслышке.
В кухне все тоже было засыпано белым порошком. С некоторым запозданием я поняла, что это тот самый знаменитый порошок для снятия отпечатков. Отпечатков кругом было видимо-невидимо.
Кухонка была маленькая и не очень чистая. В раковине громоздилась изрядная стопка грязных тарелок, плита и кафель над ней в брызгах масла и потеках. Впрочем, все это терялось на фоне чудовищных занавесок. Ярко-алые, в сочный ядовито-зеленый горошек они с порога притягивали к себе взгляд. Я содрогнулась и поспешила повернуться к ним спиной. После занавесок все вокруг казалось каким-то бледным и лишенным цвета. Похоже, что кроме Рогожкина, женщины и меня в квартире больше никого не было.
- Что же вас тут только двое?
- Криминалист и следователь уже уехали, а медики подъедут позже. - сержант смахнул порошок с табурета и уселся на него. Я не рискнула последовать его примеру и осталась стоять.- Давайте ваш паспорт.
- А у меня его нет.
- То есть как нет? - опешил сержант.
- Он дома лежит, а надо было взять? Что же вы не предупредили?!
- Нельзя выходить из дома без паспорта, - упрекнул меня Рогожкин. - Вы знаете, что вас могут задержать до выяснения личности? Может права есть? Или еще какой-нибудь документ?
- Машину я вообще не вожу. ИНН тоже обычно дома лежит.
- Что же делать? - похоже что события этого дня сказались на умственных способностях сержанта не лучшим образом. - Вы далеко живете?
- Далековато, в Марьино. Да не переживайте вы так, - ободрила я сникшего сержанта. - я паспортные данные наизусть помню. Хотите вам продиктую?
- Давайте! - похоже что выбранная профессия еще не успела наложить свой отпечаток на молодого сержанта и подозрительное отношение к людям было ему чуждо.
- Миронова Мария Ивановна. Паспорт номер... серия... выдан... прописана... - самозабвенно врала я.
- При каких обстоятельствах к вам попал в руки этот аппарат?
- Нашла сегодня утром. Вышла в магазин, а он валяется на улице. В записной книжке только два номера, по одному "абонент недоступен", по другому вы...
- В каком часу это было?
- Без двадцати двенадцать.
- Где конкретно?
Теперь парень явно был в своей стихии. Я упоенно расписывала мельчайшие подробности, стараясь при этом следить чтобы в показаниях не было путаницы. Доверие доверием, но не полный же идиот этот Рогожкин.
Выдумав напоследок место работы (ООО "Берилл-инвест") и должность (помощник бухгалтера) я с чувством выполненного долга поставила абстрактную закорючку, похожую на букву М под своими показаниями и отдала их сержанту. Мы вместе вернулись к заплаканной женщине. Она перестала рыдать и только тоненько и тихонько тянула "Ииииииииии..." на одной ноте.
- Скажите, - обратилась я к Рогожкину. - Вы в ближайшие два часа собираетесь ее допрашивать?
- Да нет, - он пожал плечами. - Все что нужно Сычев выяснил, криминалист тоже закончил работать. Жду труповозку. На сегодня здесь все.
- Тогда, если не возражаете, я ее уведу. А то так она точно не успокоиться. Любоваться на трупы может быть вредно для психики.
- Уводите, - махнул рукой сержант.
Хороший ты мальчик, сержант Рогожкин. Добрый, людям веришь. А зря - похоже, что я уже создала тебе кучу проблем. Не дай бог следователь Сычев начнет копать откуда взялся мобильник и узнает, что ты паспортные данные с моих слов записал. Прости меня, пожалуйста, сержант...
Полуобняв женщину за плечи я аккуратно вывела ее из квартиры. Злого старшего следователя Сычева не было видно на лестничной площадке. Ну и хорошо, век бы его не видать.
На выходе из подъезда я немного замешкалась. Куда теперь? Нужно найти спокойное место, где к нам не будут приставать, где моя подопечная без проблем сможет выплакаться и успокоиться, но как его отыщешь в незнакомом районе? Не в кафе же тащиться. В итоге мы устроились на скамеечке за домом. Судя по валявшимся вокруг пивным банкам и окуркам это место было давно забронировано за местной гопотой, но сейчас в округе никого не наблюдалось.
Женщина покорно присела рядом. Она перестала всхлипывать и погрузилась в отстраненное молчание. Несколько минут прошло в полной тишине. Я совершенно не представляла, что мне делать и что говорить. Даром, что сама недавно оказалась в похожей ситуации. Правда, мой муж не был зверски замучен перед смертью, а у меня в самый острый момент совершенно не было времени переживать, да и потом оказалось как-то не до того.
- Вы тоже из милиции? - внезапно спросила женщина.
-Нет, нет, - растерялась я - я не из милиции, я в некотором роде - свидетель. Ну, не совсем свидетель, просто я нашла чей-то мобильник, в котором было записано всего два номера, причем один из них вашего мужа. - я начала подробно и в красках рассказывать ей вымышленную историю обретения мной мобильника, в надежде на то, что моя болтовня поможет ей хоть как-то отвлечься.
- Кстати, как вас зовут? Спохватилась я, когда история подошла к концу
- Люба. А вас? - прозвучало вяло и без любопытства. Скорее - как исполнение формальности. Ну, я и не надеялась, что моя дурацкая история сразу приведет ее в чувство.
- А меня Маша зовут. Очень приятно.
- Знаете, а мы со Степкой поругались. Я на две недели к маме уехала. Возвращаюсь, а тут... Если бы я только знала... - Люба покачала головой - Мы с ним вообще раньше никогда не ругались. А тут вдруг как нашло что-то. Он же, на самом деле, хороший был. Это я, дура, виновата во всем!
Люба посмотрела на меня заплаканными глазами, вздохнула, и прерывающимся от слез голосом начала рассказывать.
Уж и не знаю, сработал ли тут "синдром попутчика", или всему виной шок от потери мужа и желание разделить свою боль хоть с кем-то, но за какой-нибудь неполный час Люба рассказала мне всю историю своей недолгой семейной жизни.
* * *
О том, что у нее есть сводный брат, Люба впервые узнала только в одиннадцать лет. Невиданной новости предшествовала долгая родительская ссора за закрытыми дверями комнаты. Из-за двери доносился высокий, требовательный голос матери и низкий сердитый отца. Люба сидела в темной кухне, уставившись на полоску света, пробивающегося снизу, и вслушивалась. Скрип половиц, обрывки фраз. Наконец отец не выдержал, вышел резкими размашистыми шагами, хлопнув дверью. Ушел к мужикам, пить водку, как обычно после крупных ссор. Домой придет уже оттаявший, добрый, размякший и сделает все, как хочет мама. Как всегда.
Мать вышла на кухню, включила свет и наорала на Любу. Тоже как всегда. Любка вздохнула и, повинуясь родительской воле, пошла делать уроки.
Неожиданное началось позже. Спустя всего полчаса отец вернулся. Непривычно рано. Резко оборвал мать, когда она попыталась продолжить скандал. Говорил негромко, размеренно. Потом мать заплакала. Это настолько отходило от привычного сценария семейных сцен, что Люба даже хотела войти и отвлечь на себя внимание, но пока она набиралась смелости, мать пробормотала что-то сквозь рыдания и выбежала из квартиры.
Перепуганная Люба подкралась к двери. Отец полностью трезвый, растерянный сидел на диване. Услыхав скрип половиц поднял голову, уставившись на Любу.
- Папа, - каким-то очень детским и испуганным голосом спросила Люба.
Он невесело кивнул:
- Да, я папа, я. Всем папкам папка, не смотри, что тряпка. Сына бросил, чужую дочь воспитываю.
- Папа! - разревелась от обиды Люба. - Она ненавидела, когда отец напоминал, что он ей не родной отец, а отчим.
- Еще одна, - с усталой обреченностью поморщился отец. - Хоть ты-то не выматывай мне нервы, рева!
Любка в ответ разревелась еще пуще, подбежала к отцу и обняла его за шею крепко-крепко, как в детстве.
- Ну не реви, не реви, - поглаживая ее по волосам, приговаривал отец. - Ну что ты как маленькая? Не могу я иначе, пойми ты - не могу! - продолжал он спор, начатый с матерью Любы. - Я сына в глаза не видел, даже не знал, что он на свете есть. Не могу же я отказаться. Да не бойся - не уйду я никуда, с вами останусь. Как вы без меня!
* * *
Сводный брат Любы появился на свет в результате короткого, но бурного романа между будущим инженером Степаном Калюта и его сокурсницей Варей Крайновой. Невысокая, худенькая Варя влюбилась в огромного, лохматого Степу совершенно безудержно, однако в глазах Вариной матери подобный союз был бы мезальянсом почище, чем брак между дочерью Рокфеллера и уборщиком. Во-первых, Варя была москвичкой, прописанной во вполне приличной двухкомнатной квартире недалеко от Университета, а Степа приехал из маленького городишки в Костромской области. Во-вторых, в роду Крайновых насчитывалось пять поколений учителей и профессоров, а Степан происходил из рабоче-крестьянского класса. Ну и главное: в планы Вариной матери вообще не входил брак дочери в ближайшие несколько лет. По мнению Тамары Васильевны девочке сначала надлежало окончить институт, поработать несколько лет и, уже зарекомендовав себя хорошим специалистом, начинать строить новую ячейку общества. Конечно же, с одобренным Тамарой Васильевной положительным мальчиком из интеллигентной семьи.
Степе на все эти планы было в высшей степени наплевать. Его детство прошло в рабочем поселке, он пил, курил, умел при случае вставить крепкое словцо, жил в общаге и в свободное от учебы время умудрялся пахать на заводе. Литературу он знал в объемах школьной программы, о классической музыке и живописи не знал вообще ничего и совершенно не переживал по этому поводу. Зато он мог начистить рыло целой компании наглых ПТУшников, и с ним Варя чувствовала себя по-настоящему любимой и нужной.
Ясное дело, что долго так не могло продолжаться. Мама Вари заперла дочь под присмотром тетки и подключила тяжелую артиллерию в виде своих связей в ректорате. Степа сопротивлялся отчаянно, однако силы были неравны. Варя просто исчезла, не звонила, не писала и никак не намекала, что судьба бывшего ухажера хоть что-то значит для нее. Для Степы все, возможно, окончилось бы благополучно, но подвел характер и привычка решать споры кулаками. Взбесившись после очередного "завала" на экзамене он побежал качать права в деканат. Декан, который был совершенно не виноват в его бедах и втайне симпатизировал молодому человеку, неприятно поразился многоэтажными образчиками народной речи, услышанными из уст Степы. Попытки образумить матершинника привели к обратному эффекту. Разъяренный студент сделал то, о чем мечтал уже несколько месяцев - украсил лик ненавистного преподавателя симметричными фингалами. После, войдя во вкус, он попробовал проделать нечто подобное с двумя другими недругами. Потребовались усилия дюжины студентов и преподавателей, чтобы удержать его до подъезда милиции.
Степану дали пятнадцать суток за хулиганство. Хотели больше, но спасло рабоче-крестьянское происхождение и положительная характеристика, выданная заводским начальником. Из института его исключили и обязали покинуть общагу. От Вари по-прежнему не было никаких вестей. Степан почесал в затылке, плюнул на незаконченное высшее образование и вернулся в родной город.
За несколько лет работы на местном машиностроительном заводе он поднялся до начальника цеха - коллеги любили его, подчиненные уважали. Когда пришло время женился, правда выбрал не "порядочную" девушку, а непутевую Любкину маму, за год до этого "принесшую в подоле" и потому дружно презираемую заводскими. Любу Степан удочерил и всегда обращался с ней, как с родной. Многие даже начали поговаривать, что Степан и есть Любкин настоящий отец - мол ребенка он заделал на каникулах, когда приезжал из Москвы, а теперь, значится, женился. Втайне Любка мечтала, чтобы так оно и оказалось.
И вот оказалось, что недолгий роман с Варенькой имел долгоиграющие последствия. "Интересное" положение Вари выяснилось только через четыре месяца после насильственного разлучения пары, когда поздно было хоть что-то делать. Тамара Васильевна поначалу намеревалась оставить ребенка в Доме Малютки, но Варя проявила невиданную прежде твердость. Ни уговоры, ни слезы матери на нее не действовали и, скрепя сердце, Тамара Васильевна согласилась оставить, подброшенного в ее уютное семейное гнездышко кукушонка. А коварная дочка меж тем подготовила еще одну каверзу. Воспользовавшись ослаблением родительского надзора это недостойное и неблагодарное дитя наименовала своего сына Степаном, в честь отца. И теперь Тамаре Васильевне приходилось по нескольку раз на дню слышать и произносить его имя.
* * *
Отца Степан до двенадцати лет не знал, но с детства помнил, что он рвань и пьянь, которой надо стыдиться. Бабушка напоминала об этом маме и самому Степе, всякий раз, когда была недовольна ими. "Яблочко от яблоньки недалеко падает", - сердито шипела она и презрительно поджимала губы. В наследство от безвозвратно сгинувшего родителя Степе досталось имя и пожелтевшая, обтрепавшаяся по краям фотокарточка с молодым, рослым белозубым парнем. Если уж совсем честно говорить, то фотокарточка принадлежала маме, но она охотно вынимала ее и показывала Степе по первой его просьбе, если рядом не было бабушки.
В двухкомнатной сталинской квартире всем заправляла бабушка. Она решала во сколько вставать и когда ложиться, какую программу смотреть по телевизору, в какую секцию отдать Степу, когда и какую одежду покупать. Все заработанные деньги мама безропотно отдавала ей, таков был порядок. Позже, когда возникала необходимость что-нибудь купить, мама или Степа должны были идти и просить у нее. Если покупка, по мнению бабушки, была "бесполезным баловством" о ней можно было забыть раз и навсегда.
Утаить что-либо от бабушки было невозможно. Она обладала интуицией сыщика, владела методикой перекрестного допроса и мгновенно чувствовала, когда ее пытаются надурить. В детстве она Степе казалась всемогущей злой волшебницей - бессмертной и знающей все на свете. Единственной, хоть и весьма эфемерной защитой от бабушкиной власти была мама. Тихая, послушная, она могла превратиться в яростную львицу, если речь шла о Степе. Получив такой отпор, бабушка терялась и уступала. Увы, материнская ярость - явление столь редкое, сколь и скоротечное. Гораздо чаще поддержка мамы ограничивалась ласковыми утешениями и робкими знаками внимания, тайком от всевидящего взора злой волшебницы.
Злой и добрый Степины гении были повсюду с ним. И бабушка и мама преподавали в той школе, где он учился. "Удобно когда ребенок под присмотром", "Мне на тебя пожаловалась Валентина Геннадиевна, ты плохо вел себя на уроке", "Опять двойка? Я лично займусь тобой!", "Крайнов, к доске. Посмотрим сможешь ли ты хоть что-то вспомнить из того, что я рассказывала". От бабушки пятерок ждать не следовало. В лучшем случае четверка и одобрительное "Неплохо на этот раз, садись, Крайнов".
Степа чуть ли не с рождения знал, что он порочен и плох. Он своим существованием разрушил маме жизнь и лишил надежды на семейное счастье. "Кто тебя возьмет с этим спиногрызом?", "Весь в отца и такой же тупой", "Наказание нам за грехи". В Степе текла грязная кровь его второго родителя, мешаясь с чистой кровью бабушкиной семьи и уже поэтому он был плох. Отец превратился в далекую, таинственную и манящую двуликую тень. Гнусная рвань и пьянь, обманом пытавшаяся проникнуть в честный дом из бабушкиных рассказов причудливо срасталась с умным и сильным человеком из материнских воспоминаний. Ни сверстники, ни старшеклассники не рисковали дразнить Степана, напоминая об отсутствующем отце. Дрался парень отчаянно, компенсируя неумение яростью. Никакие вызовы к директору и карательные меры со стороны бабушки не действовали. Тема отца была табу для всех кроме родных.
Инсульт прихватил бабушку прямо на уроке, до больницы ее довезти не успели. Освобождение было столь резким и внезапным, что вызывало растерянность. На злую колдунью выплеснули воду и она растаяла.
Потом были хлопоты, связанные с похоронами и искренние мамины слезы, будившие в Степе столь же искреннее непонимание.
Первые полгода после смерти бабушки Степану казалось, что он не ходит, а летает. Была волшебная, нечеловеческая легкость, которой вдруг наполнилось обыденная жизнь, жизнь без ожидания строгих окриков, без нотаций и презрительных взглядов. Все как-то сразу стало простым и ясным, в мире не было преград и проблем, от свободы кружилась голова.
А потом, уже в мае по почте пришло заказное письмо и мама вдруг объявила Степе, что на каникулах они поедут знакомиться с его отцом.
* * *
Любке всегда хотелось иметь брата. Подружки завидовали ей: "Одна живешь, как барыня", а она не знала как объяснить, что быть единственным светом в окошке для родителей совсем не так весело. Мать вечно шпыняет, поиграть не с кем, вся работа по дому тоже на ней. В крайнем случае Люба была согласна и на сестру, но мечтала именно о брате. Желательно старшем, чтобы защищал от приставучих одноклассников, чтобы был похож на отца.
Степан-младший был ниже ростом, худее и младше, чем придуманный брат, но это, несомненно, был тот самый братик, которого много лет подряд Любка заказывала Деду Морозу на Новый год. Прошлый Новый Год уже давно кончился, до следующего оставалось еще почти шесть месяцев, а долгожданный подарок стоял, насупившись, в дверях, пока их общий отец со слезами на глазах обнимал незнакомую женщину.
Любкина мать невзлюбила и новоявленных родственников, как только о них прослышала, но крепко помнила ту ссору и старалась как могла своей неприязни не показывать. Тем более, что тетя Варя через неделю уехала обратно в Москву, оставив Степана-младшего на попечении отца.
Два месяца лета, которые Степа гостил у них, пролетели для Любы как во сне. Большинство вечеров Степана, конечно, "забирал" отец. Показывал ему город, расспрашивал обо всем на свете и возил на рыбалку. Однако днем, когда отец уходил на работу, развлекать гостя становилось Любкиным правом и обязанностью. Сошлись они легко и неожиданно быстро. С ним никогда не было скучно, и за два месяца прожитых бок обок она совершенно не устала от его присутствия. Наоборот - чем дальше, тем сильнее хотелось проводить с ним время. Поэтому, когда в конце июля наступила пора прощаться, Люба даже всплакнула ночью тайком в подушку, а потом долго смотрела вслед уходящему поезду. Конечно, не обошлось без взаимных обещаний помнить, писать и звонить.
Постепенно привычный уклад, сильно нарушенный неожиданным гостем, возвращался в норму. Блеск отцовских глазах потихоньку гас, притихшая было мать снова начала с охотой раздувать семейные ссоры и устраивать выволочки. Писем Степан, вопреки прощальному обещанию, практически не писал. По первому времени на два-три Любкиных послания приходил один, часто довольно короткий, ответ. Отец еще несколько раз ездил в Москву и оставался там по неделе или даже по две. Конечно же, каждая поездка предварялась бурными словесными баталиями. Любка в такие дни старалась держаться тише воды, но втайне держала сторону и отца и тихонько вздыхала, что не может поехать с ним.
А на следующий год все повторилось. Любка таскалась за Степой, напрашивалась в "пацанские" игры, готова была часами слушать его рассказы. Отец как-то шутливо заметил:
- Ну, Степка с Любкой - прям жених с невестой.
Любка, услышав такое, залилась густой краской. Мелкая ребятня дразнила их "Тили-тили тесто, жених и невеста" и от этого в груди что-то сладко екало. А вот теперь и папа говорит... А может и правда!
- Она же моя сестра, - хмуро ответил Степан-младший. - На родственниках жениться нельзя.
- Нет, брат, - засмеялся папа. - Сестра, но не родная. Так что вырастешь - можешь жениться.
- А что, - задумчиво протянул Степа, оглядывая Любку, - и женюсь.
Любку от этих слов бросило в жар. Пробормотав что-то, она пулей вылетела из комнаты, прижимая ладони к щекам и глупо улыбаясь. Вдогонку ей неслось добродушное:
- Совсем задурил голову девке.
Степа приезжал еще три года каждое лето. В последний год он вытянулся, раздался в плечах и как-то резко повзрослел, обогнав сверстников. Любка была еще худая, голенастая - руки в цыпках, коленки в царапинах, а на Степу уже заглядывались семнадцатилетние девки. Он вдруг резко отдалился от Любы: она осталась в голопятом детстве, а он шагнул в манящую и незнакомую Взрослую Жизнь.
А на следующий год Степа не приехал. Он готовился к экзаменам, посещал какие-то курсы. Отец сам ездил к нему на две недели и Любку, несмотря на все уговоры, брать с собой отказался. Мать ходила белая от ярости, а когда он вернулся, закатила невиданный скандал. Люба тихо считала оставшиеся годы учебы. Она уже твердо решила, что поедет учиться в таинственную и грозную Москву и найдет там Степу.
* * *
Исполнить данное себе обещание и снова увидеть Степу Люба смогла только через два года, когда, впервые в одиночку преодолев четыреста километров, ступила на перрон Ярославского вокзала. Москва оказалась огромной и невозможно шумной, переполненной людьми, домами, транспортом, запахами. Любка чувствовала себя в ней ничтожной песчинкой, капелькой в кипящем водовороте. Казалось, стоит на секунду отклониться от заученного маршрута и незримые потоки играючи подхватят и увлекут ее в это бушующее человеческое море, чтобы оставить посреди лабиринта серых многоэтажек какого-нибудь спального района.
Проводника у Любы не было. Степа сдавал сессию, его мама работала. Любка зубрила наизусть толстый разноцветный атлас, дорогу от квартиры на юго-западе к институту и обратно она могла найти с открытыми глазами.
Экзамены в строительный на бюджетное отделение она сдала как-то совсем легко. То ли и вправду повезло, как предположил Степа, то ли не зря отец почти каждый вечер сидел с ней, терпеливо объясняя основы матанализа.
Потекла стремительная, нелегкая, но веселая студенческая жизнь. Вечерние посиделки в общежитии, лекции, конспекты, вечное безденежье и попытка заработать хоть как-то. Новые лица, новые друзья, правила. Лидка легко влилась в этот мутный студенческий поток, почти мгновенно стала своей среди общажных обшарпанных комнат и в гулких аудиториях. Трудолюбивая, с легким характером, доброжелательная - она легко находила общий язык и с однокурсниками и с преподавателями. Училась на четверки. Могла бы и лучше, но много времени отнимала работа. А выходные были заняты Степой.
В гости к Крайновым Люба всегда приезжала с гостинцем, скромный тортик в дни безденежья и целые сумки всякой снеди сразу после зарплаты. Иначе не могла, было стыдно. Стыдно, что навязывается, что каждые выходные напрашивается. А не напрашиваться сил не было. Встать перед старенькой, обитой дерматином дверью, нажать заветный звонок. Дверь откроет тетя Варя, ахнет, всплеснет руками, обнимет - она маленькая совсем, ниже Любки. Потом потащит ее на кухню, попутно выговаривая за лишние траты. Тетя Варя всегда была ей рада, это Любка знала.
А вот Степа не всегда. Нет, он с радостью присоединялся к застолью и поглощал принесенные Любой деликатесы. Особенно любил семгу, Любка всегда старалась купить ее хоть немножко - Степу побаловать. Однако вводить Любу в свою компанию Степа не спешил. Покровительственно чмокал Любку в щечку, благодарил и исчезал сразу после обеда. Любка глотала обиду и ждала, ждала. Было стыдно, неловко хоть тетя Варя и не гнала ее никогда, а наоборот: то развлекала разговором, то учила работать за компьютером.
Иной раз до вечера приходилось сидеть в томительном ожидании, а Степы все не было и Любка ехала тоскливыми зимними вечерами в общагу на метро, глотая слезы. В другие дни солнце улыбалось, а Степа никуда не спешил. Тогда они болтали на кухне до вечера или садились смотреть кино. Любка сидела с пылающими щеками, глядя больше не на экран, а на Степу. На ласковые серые глаза, непокорные темные вихры, растянутый на рукавах свитер.
Степа был личным Любкиным сокровищем, ее тайной. Тайной, которую не стоило знать ни легкомысленным однокурсникам, ни подружкам из общаги. Она интуитивно чувствовала, что эти странные отношения со сводным братом найдут у них понимания. Девчонки меняли парней, влюблялись, ссорились, искали богатого мужа. Что они сказали бы ей? "Дура!". "Как можно такое терпеть!". "Да признайся ты ему уже или брось!" Нет, не надо им об этом знать. Это - только для нее.
Красавицей Люба не была. Высокая, костлявая, с крупными сильными руками и большими ступнями, грубоватыми чертами лица, всей прелести - только тяжелые русые косы, она уместней смотрелась бы в коровнике или на сенокосе, чем в аудиториях и библиотеках. Но все же было в ней что-то, что притягивало мужчин. Приглашений в кино, попить пиво, погулять, сделать совместный проект хватало. Она доброжелательно, но твердо отказывала до тех пор, пока не получила обидную славу "синего чулка". Но разве мог кто-либо из этих ухажеров сравниться со Степой? А тратить свою жизнь на что-то мимолетное, ненастоящее не хотелось.
А у Степы была девушка. Люба ее даже видела пару раз и с трудом удержалась, чтобы не вцепиться в лицо. Ухоженная, прилизанная, на голову ниже Любки, накрашенная хорошо одетая, самоуверенная. К ней и к своим друзьям он уходил по выходным в недоступный Любке особенный мир и от нее он возвращался, пропахший духами, слегка пьяный, счастливый.
Так прошло пять лет. Степа пил, развлекался, прогуливал лекции, встречался с девушками, тусовался. Несколько раз чудом не вылетел из института, один раз даже пришлось оформлять академ. Люба всегда была рядом, готовая помочь, поддержать, ободрить. Как-то так сложилось, что именно к ней, а не к своим друзьям, он обращался, когда случались проблемы. Любка была счастлива помочь. Именно у нее он занимал денег. И когда за прогулы Степе грозило отчисление, именно она смогла достать нужные справки. И когда его бросила та самая, самая первая девушка - тварь никчемная, не стоящая его волоска, именно Любка напилась со Степой, напилась впервые в жизни, и утешала его, плачущего пьяными слезами. И когда никто другой не мог и не хотел с ним ехать в Санкт-Петербург, она плюнула на практику и поехала. Да, потом пришлось попотеть, объясняя свои прогулы, но пять дней рядом со Степой стоили того.
Возвращаться в родной городок после окончания института Люба не собиралась - работы по специальности там не было, а чужая шумная Москва за пять лет стала почти родной и понятной. Сняла квартиру. Страшненькую, однокомнатную, расположенную на задворках задрипанного спального района, зато целиком свою. Поначалу было тяжело, невысокая зарплата начинающего сметчика почти целиком уходила на оплату жилья и еду. Степа бывал у нее в гостях, даже ночевал, шумно восхищаясь одиноким Любкиным бытом.
- Ну ты сильна, старушка! Сама себе хозяйка, - с завистью тянул он. - Ничего, я вот раскручусь, тоже отъеду.
- Зачем? - недоумевала Любка. - У тебя же есть дом.
- Ну скажешь тоже, - фыркнул Степа. - Разве можно уважать мужчину, который живет с мамой? Фи!
- А что же тетя Варя. Не против?
- А куда она денется? Это жизнь, старушка. Нельзя до старости у мамы под крылышком сидеть.
Но "раскрутка" у Степы не ладилась. Безукоризненные схемы быстрого обогащения давали сбои, принося лишь убытки. Морение тараканов, изготовление визиток, веб-студия, мини-пекарня - Степа много чего перепробовал, пока не признал тот печальный факт, что таланта к ведению бизнеса у него нет.
Степа направил свою кипучую энергию на достижение карьерных высей. Умные слова аутсорсинг, консалтинг, тимбилдинг не сходили у него с языка. Умные книги о корпоративной культуре заполняли комнату. Он уже успел подняться от помощника менеджера до менеджера и собирался стать по меньшей мере исполнительным директором. Надо сказать, что его амбиции были не лишены оснований, поскольку в маленькой компьютерной фирмочке, где трудился Степа, работало всего девять человек, а исполнительные директора менялись в среднем раз в пол года.
Любка о своем деле и не мечтала. Сложно это все, хлопотно, рискованно - не для тех, кому надо каждый месяц хозяйке за квартиру платить. Да и глупо пять лет учиться на сметчика, чтобы потом морить тараканов. Работала она так же как училась - добросовестно, не волынила. Сообразительную и ответственную сотрудницу отметило начальство. Любке повысили заплату. Потом повысили еще раз. Потом предложили возглавить отдел.
Любка как раз начала подыскивать более подходящее жилье - поуютнее и поближе к метро, когда подруга обмолвилась, что хочет сдать свою "двушку" на "Алтуфьево", совсем рядом с Любкиной компанией. Степа, услыхав про такую оказию, загорелся, сам вызвался поехать на смотрины. Самолично все облазил, проверял сантехнику, смотрел плинтуса на наличие тараканов, препирался с квартирной хозяйкой по поводу и так невысокой цены, а потом выдал:
- Надо брать, старушка, считай повезло. Как насчет совместного проживания?
- Что?! - Любке показалось, что она ослышалась или не так поняла.
- Ну комнаты-то две. Ты одну займешь, я другую, квартплату пополам. - терпеливо, как маленькому ребенку, растолковал ей Степа. - Или есть уже на примете сожитель?
И спросил так вкрадчиво, и прищурился насмешливо. Как будто не знал, что никого у Любки нет и никогда не было.
Ох, еще бы она не согласилась! Ведь даже и не думала о таком, запретила себе думать. До конца жизни настроилась довольствоваться случайными крохами его внимания, ни о чем не просить и ничего не ждать. Но счастье всегда находит тех, кто верит и любит.
Никого у нее ближе и роднее Степы не было, никто больше ее так не понимал. И хотелось бежать, бежать с работы к нему: готовить для него, стирать, смотреть с ним телевизор. Так, как будто они давно уже муж и жена, как будто всю жизнь им суждено рука об руку и до конца.
Нет, не все и не всегда было гладко. Ой, как не радостно было прийти усталой с работы и застать дома шумную компанию, а потом с утра убирать за ними пивные бутылки и вытряхивать пепельницы. Еще хуже было, когда Степа приводил девушек. Любка, больная от горя уходила из дома и часами бродила по окрестным улицам, пытаясь успокоиться. Возвращалась, как побитая собачонка, долго пила на кухне чай. Степа выползал из комнаты покурить, она молчала, стараясь не встречаться с ним глазами. Он морщился, сидел рядом злой, сверлил ее взглядом. Иногда начинал с досадой:
- Ну что ты смотришь так, что ты смотришь?! Что я - не человек что ли?!
- Да я же ничего, - оправдывалась Люба. - Я же молчу.
- Ну, молчишь, и чего! Лучше бы не молчала! Что ты давишь, прям как моя бабка?!
- Прости, - бормотала Люба и уходила с чашкой в свою комнату. Степа тихо матерился ей вслед. Иногда вскакивал и уходил, громко хлопнув дверью и Любка снова начинала себя упрекать. Она боялась, что однажды он уйдет так навсегда и не вернется.