Двери закрылись не до конца и громко дребезжали на каждой кочке - а на очередном повороте и вовсе разъехались, окатив холодом и ветром сидевших на заднем, в заплатах, сиденье. В образовавшуюся брешь полетел мелкий колючий снег. Лора поглубже зарылась в шубу - один нос наружу торчал, да каскад до желтизны отмелированых волос. Вот черт дернул на автобусе поехать: она вся напряглась от очередного порыва ледяного ветра, поджала ноги и покрепче прихватила большую витоновскую сумку.
Нет, такой авантюристки, наверное, свет не видел еще: ехать зимой, почти на закате, на кладбище за городом в таком виде, да еще и в сумке денег немеряно. А все потому, что всего-то на пару дней и выбралась сюда, и сегодня после кладбища у нее тоже еще деловая встреча намечена.
К ее удивлению, перед главным входом вполне еще теплилась жизнь: притопывая на снегу, человек десять бойко предлагали свой скорбный товар: немыслимых расцветок венки, вяловатые от мороза гвоздики, наспех сплетеные корзиночки... - она выбрала, не торгуясь, самую большую из них: белые лилии, еловые лапки, какие-то ягодки. Зачем? - ведь им там все равно, большую или маленькую, синие розы или алые вишенки... А тем более зимой - через пару дней все равно снегом заметет ее корзиночку без следа.
Красивый, хотя, в общем-то, никчемный жест... Медленно, но верно продвигаясь вперед, преодолевала она неприспособленными к местности сапожками метр за метром, стараясь не отрываться от ледяной поверхности. Да и весь этот ее поход, если вдуматься - ни что иное, как жест; ведь помнит-то она их и так. Но им бы это точно понравилось, вот что важно! - о Господи, только бы не упасть здесь. Нижняя пуговица на шубе расстегнулась, застегнуть ее было нечем - в одной, неестественно отставленной руке, корзиночка, в другой сумка. Внезапно она почувствовала шевеление слева и в ужасе отшатнулась, освобождая дорогу стае голодных собак, стремглав промчавшихся куда-то мимо нее. А могли ведь и за ногу цапнуть, запросто.
Солнце розоватым ониксом застыло над дальней кромкой леса - будь у нее время, непременно бы остановилась полюбоваться, ведь она так давно не была здесь, в этих краях. Сорок один-сорок два, сорок два-сорок три, сорок три - сорок четыре ... Стоп. К своему ужасу, она вдруг поняла, что не помнит точно, где сворачивать с центральной аллеи. Только этого не хватало - проделать весь этот кошмарный путь, и не найти могилы! Ну уж нет - она будет не она, если не найдет. Спокойствие, только спокойствие. Повернем, допустим, здесь.
В боковой аллее не было ни души, и, казалось, сама жизнь полностью испарилась отсюда, трансформируясь в вакуум: то не было величественное спокойствие зимнего леса, или же тоскливое безмолвие засыпанного снегом поля - Лора буквально кожей ощущала, как он, вакуум, исходит от окружавших ее, теснившихся на клочках земли имен и фамилий, снабженных тут и там выцветшими фотографиями, от безутешных, в молчаливом рыдании замерших ангелов, скособочившихся крестиков... А они ведь и жили так, плечом к плечу: толкаясь на кухнях в коммуналках, давясь в автобусе из спальных районов на работу. А теперь и лежат здесь все - и снова в тесноте.
Вот так и проходит жизнь, и кончается порой нежданно - негаданно: думаешь, еще двадцать лет впереди, а их два всего. Вон, Витьку похоронили уже... В который раз она вспомнила вчерашнюю встречу одноклассников: девчонки, вроде, в порядке , в глазах огонь, и близко возраст не дашь, одна только Люська расплылась, а мальчишки, как сговорились - все какие-то облысевшие и пузатые. Ну, а Сережку с его покрасневшей, дубленой, как на каркас натянутой физиономией и золотыми зубами вообще не узнала. Жуть.
Потом и он появился - как всегда, с опозданием. Она его по росту вычислила, как только в зал вошел - таких и сегодня мало. Ее не сразу заметил, притулился куда-то с другого края стола - лишь потом зацепил глазами, и не мог больше оторвать. Переехал вместе с рюмкой - благо рядом танцевать пошли.
- Ну ты и выглядишь! Девчонка просто. Даже, по-моему, еще похорошела.
- Да ладно тебе. - Она привычно улыбнулась, стараясь унять колотящееся сердце, и поняла, что, увы, не может вернуть комплимент, слишком уж очевидным будет вранье. - Как жизнь молодая?
- Да так. Живу. А ты - все там же, со своим французом?
- Ну да. - Ей вдруг неудержимо захотелось схулиганить. - А что, возможны варианты?
- Твоя фраза, - усмехнулся.
О да. Эту фразу он от нее уже слышал тогда. Но и тогда не оказалось вариантов - жена, поняв, что старая любовь стремительно прорастает сквозь новую, спохватилась и завела ребенка.
Ну, а она завела "своего француза" - сначала элементарно с горя. Ну, а потом втянулась. И в итоге уехала, бросив все.
- У меня все по-прежнему. Работаю там же. Предлагали контракт, в Италии - ну, я думал, думал... Да и не жалею, в общем. Чего я там забыл, на новом месте заморачиваться -да и итальянского не знаю совсем. А здесь, если что, и стены помогают. Так что иногда даже жалко тебя немного... - Его лицо вдруг непроизвольно дернулось (тик?), и он полез в карман за сигаретами. - Куришь?
- Нет. И не пью, как видишь. Только шампанское, и то редко. Да, мы зануды, знаю. - Она лучезарно улыбнулась. - Другим живем...
Она ушла раньше, не досидев до конца, не досмотрев, как под действием выпитого все четче проступает на поверхности загнанное внутрь за много лет уродливое, обиженное, злое...
Однако по возвращении в гостиницу ее ждал сюрприз: путь к лифтам, не здороваясь, ей преградил крепкий юноша с невыразительным лицом:
- Ваша карта гостя!
***
Гостиница была восьмидесятых годов, добротная, с историей. А вид из окна ее номера на двадцать четвертом этаже открывался вообще фантастический: заброшенные, за линию горизонта уходящие павильоны ВДНХ, слева от них - подпираемая металлическим шлейфом, лицемерным посланцем мира стремящаяся в космос ракета, справа слили мускулистые руки рабочий с колхозницей. Кладбище развитого социализма.
Приехав, замерла у окна, не в силах оторваться - и очнулась, вспомнив о делах, лишь когда стемнело, и по-московски уютно засветились окна многоэтажек, и угрюмый, нескончаемый поток машин на трассе под окном обернулся нарядной огненной рекой, а вдали проявилось, заиграло разноцветными огнями колесо обозрения...
И вот сейчас, поздним вечером, развитой социализм снова слал ей свой далекий привет.
- Какая еще карта гостя, - возмутилась она было, поняв, что забыла, уходя, прихватить ее с тумбочки. И не то что трудно ей было объясниться - а просто как-то противно вдруг стало. - Вот ключи от номера, мало вам?! У нас какой, вообще, век на дворе? А строй какой у вас тут, кстати?
- Без карты не пройдете, - пожал плечами юноша. - Правило есть правило.
Ох уж эти правила! Память ее, совершив очередной виток в прошлое, предъявила сценку времен расцвета романа с Рене: как-то раз они решили распить бутылку шампанского в его номере в гостинице "Россия". Нельзя, - объяснили им, - гостиница режимная, рядом Красная площадь, мало ли что. Или пейте здесь, в холле, или вообще не пейте. Дальше вот этой линии проходят только лица с картой гостя. Правило есть правило.
- Да взятку ждут, - вспылила Лора.
- Взятку? От меня не получат, - взгляд Рене стал неожиданно жестким. - Подожди-ка! - и прежде, чем она успела опомниться, он оплатил ей одноместный номер - в который она, разумеется, и не заглянула.
Бесспорно, это был красивый жест, и он во многом купил ее такими жестами. Да, купил! - она сама тогда повторяла это слово, вслушиваясь в его коварный смысл. Ну и что?! - скажете, лучше не продаваться, постепенно дряхлея и тая, томясь без денег и перспектив, сторонясь хапуг и бандитов, утешаясь редкими встречами с любимым - красивым и умным, но до безобразия самодостаточным, не стремящимся совершенно никуда? Да к тому же по рукам и ногам связаным обязательствами. И где грань между тупой продажей за деньги и вполне респектабельной в глазах общества - за полноценную жизнь?
Ах, должна иметь место любовь? Тогда скажите, пожалуйста, какая - а, понятно: не ущербная, тайная, эта, конечно же, не приветствуется - а вот красивая, открытая, всеобъемлющая, вот эта да! Хорошо, спасибо, будем ее ждать, такую. Только дождемся ли? - ведь не долговечен век наш; вон, "России", и той уж нет, сровняли с землей, а место то, словно оградкой, обнесли уродливым забором. Так хотелось ей поселиться в ней всем любителям правил назло - а пришлось удовольствоваться "Космосом"...
- Отойдите в сторону, девушка! - два безучастных светло-серых глаза смотрели на нее, - точнее, сквозь нее, возвращая из сахарных воспоминаний в суровое сегодня. - Не мешайте мне работать.
- Да что же это! - Лора все никак не могла поверить, что он всерьез. - Вы понимаете, вообще, что вы делаете?! Я иду в свой собственный, оплаченый номер, вот ключ - что вам вообще еще нужно? Мы в свободной стране с вами, или как?
Разумеется, ночевала она в итоге не на улице под мостом, и не на стуле в холле, а в собственной, пропахшей прачечной, постели: прибывшая откуда-то из недр "Космоса" грузная дама-администратор, насупив брови и покопавшись в компьютере у стойки, выписала ей для предъявления сероглазому новую карту, окинув на прощание с ног до головы внимательным взглядом и окончательно испортив настроение.
***
Внезапно она поскользнулась так, что, совершив всем телом немыслимый пируэт, выронила корзиночку. Пару минут стояла как вкопанная, приходила в себя. Мимо прополз неизвестно откуда взявшийся джип, из которого на нее удивленно посмотрели. И вдруг в аллее слева она заметела знакомый памятник, а сбоку от него три березы! Нашла!! Самое удивительное, что она как-то и не сомневалась в том, что найдет : главное, верить в чудо, это уже, как известно, полдела - тогда оно, чудо, скорее всего, и произойдет. Она даже ускорила шаг, зная, что теперь ни за что не упадет, и ничего плохого не случится с ней, прорвавшейся сюда все-таки сквозь льды и снега.
Но подойдя вплотную к участку, она обнаружила еще одно препятствие: снега на участках навалило примерно ей по пояс, а то и выше. Словно читая ее мысли, как из-под земли перед ней выросли два таджика:
- Дорожка, дорожка сделать? Сейчас делаем дорожка! - покосившись на ее шубу и не дожидаясь согласия, они принялись махать перед ней лопатами.
- Куда дорожка?! - в отчаянии закричала Лора; она-то бывала здесь и летом, пробиралась бочком, почти наступая на чужие, полузаброшеные плиты - а иначе ведь и не пройдешь! Потому и заказала ограду, чтобы не лезли к соседям через них. - Некуда тут копать, вплотную все, как в метро в час пик, нормального прохода и летом нет! Ограды кругом!
Но те двое словно и не слышали, продолжая без устали разбрасывать перед ней снег в разные стороны. Вот и готово: расплатившись, она элегантно прошествовала вглубь два с половиной расчищенных метра. Ну а дальше - сама, как умеешь. Таджики не уходили, наблюдая за ней, но помощь больше не предлагали. Ну что ж, сама так сама - она и так всю свою жизнь сама. И ничего страшного - а брюки потом почистим, это же снег все-таки, а не грязь. Глубоко вздохнула, и, подобрав полы шубы, полезла напролом, по пояс увязая в снегу, подбадривая себя при каждом шаге: хоп! Хоп! Снег попал в левый сапог, холодил там. Потом, когда обратно пойдет, вытряхнет.
- Куда, куда! - закричала ей с аллеи какая-то тетка, - зачем вот?! Нельзя мертвых зимой беспокоить, пусть спят!
Но ее никогда такие окрики не останавливали, и сейчас не остановят - тем более, что она уже почти у цели. И вообще, это их личное дело -тех, что лежат здесь, и ее. И ничье больше. Она перелезла через едва видневшуюся ограду, и как можно глубже вкопала в снег корзиночку: ягоды заалели каплями крови на снегу. Зачем так глубоко? - подумала. Чтоб поближе к ним?
И, не в силах больше сдерживать себя от пережитого напряжения, задрожала вся, заплакала в голос:
- Ну, вот и я. Пришла к вам, видите - не забываю. Вы извините, что зимой, и что вообще вот так - но ведь это лучше, чем ждать до лета, правда? Да и что там еще летом будет...
- У меня ведь никого родных и не осталось - да что я говорю, как будто вы сами не знаете. Один Рене и есть - он чудесный, с ним так интересно и здорово, но он все равно немного чужой, понимаете, о чем я?
- Вы только не сердитесь на меня, пожалуйста, за то, что редко приезжаю, ладно? - ну далеко я живу, что поделаешь. Мамуль, но ты ведь сама говорила, что жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно... Ну, или не ты говорила, неважно кто. В общем, я тебе что сказать хочу - мне вот так, как я живу, не больно совсем. Мне, наоборот, очень интересно, буквально каждый прожитый день в радость - даже просыпаться уже, и то интересно. И фирма наша, кстати, хоть и маленькая, но хорошо идет - вот, расширяемся даже потихоньку. А здесь не знаю, что и было бы, я, наверное, бизнесом здесь заниматься со страху бы умерла.
- Вон, с классом своим встречалась вчера, посмотрела, какие у них лица. Жесткие лица - у тех, кто чего-то добился - очень жесткие. И Лешку видела - у него-то как раз не жесткое. Ну ты же, мамуль, знаешь, он всегда в стороне от всего был, такой сам по себе барин. Ему все выдали по первому разряду - и внешность, и ум, и родителей правильных. А он будто спит с открытыми глазами - так, проживает все это потихоньку. Но ведь человеку нужно же куда-то стремиться, расти, неважно даже, с какого уровня, ну хотя бы ради самого процесса, что ли - а иначе мы бы дальше амеб не ушли, верно ведь? Да и скучно-то как! Правда, он тебе никогда и не нравился.
- Тебе, правда, и Рене не нравился - помнишь, ты всегда говорила мне, что боишься его красивых жестов, мол, типичный француз. И что это плохо. А мне так совсем и не плохо, мамуль. Я, как выяснилось, красивые жесты люблю, и даже в чудеса верю! Я только скуку и безысходность не люблю. Вот в Лешку почти все, как увидят, влюбляются - ну, а он их запарковывает возле себя: сиди и радуйся тому, что есть. А Рене меня за руку хватает и тащит вперед.
- Вот помнишь, как ты про прабабушку Лизу рассказывала - как ей поручик Соколов шинель свою под ноги бросил, чтоб она в грязи ноги не выпачкала? И руку подал. И прабабушка, когда умирала, все эту шинель вспоминала. Хоть и не с ним всю жизнь прожила.
- А знаешь, когда я поняла, что Лешку разлюбила? - когда он мне жаловаться стал, что не знает, что своей Ленке подарить. А я ведь ревновала его к ней тогда как безумная, Тостер, говорит, подарил уже, соковыжималку тоже - а духи она сама себе покупает. Вот я и подумала: уйдет он от нее, женится на мне и будет с другой встречаться, а мне по праздникам миксеры с пылесосами дарить...
Лора все говорила, торопливо, сбивчиво - и, как вчера у окна в "Космосе", продолжала стоять, не в силах сдвинуться с места, словно ноги ее проросли корнями под землю.
И, уже возвращаясь к воротам в затухающем свечении дня, все никак не могла встряхнуться, сбросить с себя нахлынувшие воспоминания, даже забыла вытряхнуть снег из сапога - и не сразу заметила, что они идут за ней, три худосочных шпаненка с невыразительными, землистого цвета лицами и злыми глазами. И лишь слабо вскрикнула, когда рванули сзади сумку с деньгами и документами, а потом и повалилили, заламывая руку, сдирая шубу.
Нет, нет! - этого не может быть, чтобы все закончилось сейчас вот здесь, так страшно, так бездарно! Кричать, пока ей не заткнули рот, бороться! - и она, вдохнув побольше воздуха, заголосила первое, что пришло в голову:
- Эх вы! Паразиты! Нелюди! Втроем на женщину напали! Люди, все, скорее сюда! Милиция! На помощь! Здесь я, участок тридцать два дэ!
Может, случится чудо, и кто-нибудь услышит ее?!
II
КРИЗИС СЕРЕДИНЫ
- Ле-е-ха!! Ле-е-ха!!
Темнота кругом - беспросветная, абсолютная, даже жутко как-то. И кружится, кружится все, засасывает в далекую, темную, неизведанную воронку - и все радости сиюминутные, годами давившие печали, сомнения прожитых лет, затухающий костерок на лесной опушке, тоскливый вороний грай по весне - все туда, все в нее.
- Ле-е-ха!!
Да погодите вы, в самом-то деле, чего разорались! - жив я еще. Вот увидите -сейчас встану.
На продавленом диване с пожелтевшим от времени бельем распростерлось тело. Его тело? Нет, стоп! - он знает, конечно, что так бывает, когда все уже, конец - сам себя со стороны как бы видишь, а душа сверху летает и прощается. Но ему-то не пора еще, куда ему -рано ведь! Да и с чего бы - ну, надрались вчера, было дело, так не с этого же? Может, заодно и инфаркт хватил?
Попробовал пошевелить головой вправо-влево, перед глазами вспыхнули яркие круги - и, словно желе, кисель какой-то, кем-то всколыхнутый, начало все болтаться, противно дрожать вокруг, до свиста в ушах - и он вместе со всем с этим.
Дотянуться бы до тумбочки. Вроде, там должна бутылка пива быть, сам ставил. Или не ставил?
Но руку поднять невозможно, дрожит, трясется вся, словно ток сквозь нее пустили - приподнялась было, но тут же безжизненно свалилась.
Сквозь тусклые, годами не мытые окна пробивался слабый свет, выхватывая забытую когда-то на подоконнике щербатую кружку с окаменевшим налетом чая; длинный ряд заскорузлой, никому не нужной и потому сосланной сюда, на дачу, обуви у стены; заваленый старыми книгами и остатками пиршества круглый дубовый стол. Попробовал дышать - главное, потихоньку, не резко, исподтишка так: вдох-выдох. Вот. Получилось вроде. Ну-ка еще раз.
Удалось, наконец, разлепить веки. Пива нет, конечно же - мираж. Да и сроду он таким хозяйственным не был, чтоб с вечера припасать. Ох... Зашел бы кто, что ли. Он снова попробовал пошевелиться, но сильнейший приступ тошноты свалил его обратно на диван.
Как он вообще попал сюда, на дачу?
Так. Пили с Серегой. Вспоминали, как дрались не на жизнь а на смерть, прямо в классе, перед уроком - а все стояли вокруг и смотрели. Молча. Боялись разнимать. А из-за чего дрались, ни он, ни Серега так и не вспомнили. А еще, как в шестом подбили всех на пару с английского слинять, и как на пустыре за школой в "бутылочку" играли. И как девчонки смущались, когда напротив оказывались, и старались местами поменяться. Но все равно, не уходили из круга. А потом гадали: выдадут - не выдадут их, зачинщиков. Родителей в школу таскали. Но никто не выдал.
Это уже когда она ушла: много пили, и долго. Потом куда-то ехали - ну да, сюда, на дачу, скорее всего, и ехали. Бабы какие-то вроде тоже были с ними - или не было? Ну, судя по тому, в каком он положении сейчас, скорее всего, ни в чем дурном не замечен. Это хорошо - а то Лидка, небось, уже его с собаками ищет, вот-вот сюда заявится. А Серега-то где, вообще?
Он попытался приподняться, но снова безуспешно. Нет, потихоньку надо. Вот пока лежит, вроде ничего, даже и не так уже кружится мир вокруг него. Ну, значит, все нормально, все будет обалденно - просто надо полежать, подумать. О жизни, например. Оно, кстати, и полезно бывает иногда.
Да, так значит, о ней, о жизни... мда, посидели, называется. Встретились, блин. Нет, вначале-то все было нормально - пока к ней не пересел. Точнее, пока она не уехала раньше, сославшись на срочные дела. Какие, к шутам, в это время суток вообще дела?! Чужая вся какая-то. Вот что значит Запад - всегда он чувствовал, что ему не надо туда, сколько Геныч его ни звал. Ну, Геныч-то энергичный, вроде америкосов, и откуда у него это только: когда в девяностых всех повыгоняли, сразу проинтуичил сначала с репетиторством, потом с банками. И его привлек. Соображает. Дальше больше, за границей теплое место нарыл себе. Да только ведь и сам-то вернулся вскоре, никуда не делся - пересидел пару лет, и вернулся. Крутая тачка, квартира в новых домах, молодая жена. Джентельменский набор - не зря ездил. И впридачу ко всему, после поездки, в каждом глазу по доллару нарисовалось. Вот по такому, увесистому. В общем, и он тоже, чужим стал. Геныч - и чужой. Ну жуть ведь.
Вчера ее увидел - и столько опять всего вспомнилось, даже и не ожидал. И чего она с французом своим наваляла тогда?! - с Ленкой-то они все равно через год развелись, и так, в общем-то, ясно было, к чему идет. А а потом она и вообще в Штаты уехала, и дочку с собой забрала. Ну, Ленка -то давно только момента ждала подходящего, а ее-то вот куда черт понес?! - ведь она-то насквозь своя, родная. И хорошо ему с ней было, как больше ни с кем. А тут снова - сидит близко совсем, глазищами своими огромными на него смотрит...
В соседней комнате что-то брякнуло об пол, и через минуту в двери обозначился Серега.
- Ну ты как, мужик? Жив?
- Не понял пока. Ты это... глянь в холодильник, пиво есть там?
- Смотрел уже, если честно. Пусто .
Он не удержался и застонал.
- А ты там, в гостиной ... в общем, один? А то жена нагрянуть может.
- Да один - эти дурехи сбежали вчера, когда ты отключился. Ну, я так понял, они откуда-то отсюда, местные - не пропадут, в общем.
- А леший их знает. Ничего не помню... Слушай. А ты меня не звал? Ну, не кричал так громко: "Ле-еха!", а? Я ведь точно слышал.
- Я? Когда?
- Да вот... минут десять назад, наверное. А может, пятнадцать... Ерунда какая-то. Кто же меня звал тогда?
- Ты давай вот что, - засуетился почему-то Сергей, - где тут у вас магазин? Ты лежи, главное, не вставай. Отдыхай. Я быстро.
Хлопнула входная дверь, и он снова рухнул головой на подушку, погрузился в полудрему, поплыл. Куда?
...А по весне, когда снег только таять начинает, такая сила от земли поднимается - прямо в воздухе словно дрожит что-то. Недолго ждать осталось уже, скоро. Небо станет чистым, выполосканым до бледной голубизны, и высоким-высоким. А потом и птицы потянутся... Потеплеет. На крылечке, когда солнце за лесом спрячется, сесть, пивка откупорить, почитать - вон, книг от отца несколько шкафов осталось, читай - не перечитай. Интернет недавно подключил - или к соседям в гости сходить, с детства все знакомы. На работе тоже своя хорошая компания подобралась, есть с кем потрепаться - она, конечно, работа, не шибко престижная, не здорово карьерная, но на жизнь более-менее хватает. Ну, Лидка, разумеется, ворчит - но ей все равно никогда хватать не будет, это же ясно. Не хочу быть крестьянкой, хочу быть столбовою дворянкой. Да, он ленивый. Ага, неинициативный. Некарьерный - точно. Да, помещик форменый. Манилов. Обломов. А зачем она его такого, спрашивается, выбрала тогда?
И вообще, известно ей, что именно лень - двигатель прогресса? Он, может, не сегодня-завтра открытие века совершит, просто ему нужно, чтоб его никто не трогал, на мозги не капал - а она его пилит не переставая. Сеня с Машей уехали, Тайка к дочери собирается, а мы?! Вон, контракт тебе предлагают, само в руки плывет!
Да пошли они со своей Италией знаешь куда?! Из-под палки на дядю чужого трудиться, кое-как на ломаном языке их, себя презирая, изъясняться, а по вечерам в эмигрантской тусовке вариться? А, главное, зачем? Ну, залезешь на пару ступенек повыше - а кому оно, по большому счету, надо? О душе совсем позабудешь, карабкаясь - а что потом, когда по счетам спросят, предъявишь? Карьерный рост? Да и вообще - куда он отсюда, с дачи этой, что с таким скрипом отсудил, от студеного тумана над кромкой леса, от разудалых майских шашлыков? От скамейки перед крыльцом, что сначала отец, пока жив был, а потом и он сам красил? Нет, ни за что. Все, точка. И на буржуев мы смотрим свысока.
Одно только покоя не давало - кто же звал-то его? Неужели на этот раз и правда до таких чертиков допился, что оттуда?
Так что - неужели же пора ему? - ведь и пяти десятков еще не разменял!
А вдруг и правда пора?
Борясь с тошнотой, сел на кровати. Медленно огляделся. Вот сейчас войдет Серега, в руках большая сумка. Постепенно и он оклемается, подсядет к столу. Колбаска, огурчики. Картошечки сварить. Сейчас, сейчас. Сей секунд. Полезет за картошкой в погреб, промахнется ступенькой, и, потеряв равновесие, треснется головой со всего размаху, да так и останется лежать без движения. Промелькнут в последний раз, словно вспышка в ночи, ее огромные глаза - а может, и не промелькнут вовсе...