Аннотация: Странная и очень цельная история. Как будто фэнтези без фантастического.
Это было в каком-то странном месте, без имени, без времени и без места положения. В странном городе (пожалуй, городе), где вдоль рва с быстрым, напористым и бесшумным потоком воды идет асфальтовая дорожка, которая затем неожиданно становится сторожевым окружным проходом замковых стен. Это толстые стены, и надо рвом на несколько метров возвышаются галереи с не слишком узкими окнами-бойницами, и местами выдаются вперед круглые, приземистые глухие башни.
Здесь мы иногда встречались с тобой. Ты был послушником неведомого сумрачного ордена, а я была фрейлиной неведомого двора, о котором я ничего не помню и, кажется, ничего и знала. Ты носил серо-коричневую неопределенную одежду, больше похожую на широкий плащ, а я - кружевные платья, будто из другой эпохи.
Я вспомнила потом, что я что-то знала о какой-то маленькой девочке, с которой я встречала тебе среди зелени, на асфальтовой дорожке, возле рва. Ты как будто даже занимался немного ее воспитанием. Я думаю, она была сиротой.
Еще позднее вспомнила я о твоем высоком, строгом, худощавом старшем брате по ордену. Он носил длинную черную сутану, был серьезен и едва ли улыбался, что, впрочем, нисколько не портило его серьезных сдержанных черт и, кажется, никого не смущало.
Мы смеялись и говорили. Ты был для меня как брат, которого редко видишь. Возможно, я никого не чувствовала так. Возможно, поэтому я совсем не помню других мест, и двора, и придворных.
Однажды - это всегда были солнечные дни, солнце светило откуда-то по-над городскими домами с другой стороны рва - я проходила по залитой светом из вытянутых окон галерее, и мне показалось, что из-за толстой стены одной из круглых башен, которая дугой немного выдавалась в коридор, и еще больше - в ров, слышен чей-то крик или стон. Не знаю, что больше заглушало его - толстые стены или промасленная, но не черная, а скорей коричневая аккуратно приточенная дубовая дверь. Я вздрогнула и пошла дальше. На меня хмуро оглянулись люди в сутанах, которые шли мне навстречу. Возможно, среди них был твой старший наставник, или друг, или ментор - я ничего не знаю о нем.
Может быть.
И лишь потом - не знаю где или когда, потому что это был удар молнии, ожог от взрыва, внезапный порыв ураганного ветра, - мне сказали, что тебя пытали и приговорили, но ты ни в чем не признался. Это и было так неожиданно, что я ничего не помню - только жалкие урывки из того, что было до, и того, что было после.
Возможно, я металась, возможно, пыталась что-то сделать. Где я была, сколько времени прошло - не знаю; при дворе я наверняка перестала появляться. Я стала носить черную кружевную одежду и шляпу с черной вуалью. Вероятно, ко мне привыкли в галерее вдоль рва.
Я узнала, за что тебя приговорили. Говорят, ты тайно воспитывал свою тайную дочь. Кто ее мать - я не знаю, но вероятно, эту женщину тоже признали виновной. Возможно, она, как и ты, не имела на это права. Так или иначе, это абсурд, злое упрямство, просто убийство. Сейчас, пытаясь вспомнить твой и свой возраст, я понимаю, что девочка скорей годилась тебе в младшие сестры, да и мне тоже.
В тот день я прибежала к круглой башне, и меня впустили внутрь. Я с содроганием вошла и увидела тебя, сидящего на голом полу. Было чуть слышно течение воды, и было очень светло - нет, в башне было не маленькое решетчатое окошко, какие-то светлые окна.
Ты сидел на голом полу, обняв ноги, в своей серо-кремовой полусутане, полуплаще, и встал, увидев меня. Прошло, наверное, много дней. Но у тебя были шрамы за левой скулой, и все левое ухо в шрамах.
Ты был подстрижен в круг, это очень шло к твоим темно-русым волосам, и потому выглядело еще страшнее, еще горестнее.
Ты встал, почти вскочил, я упала к тебе на плечи и зарыдала: что же они с тобой сделали? - взяв в ладони твое лицо, и оглядывая твои щеки, и горько плача. Ты молчал, а может быть, сам плакал - тебе было горько, но светло, это я оказалась заперта в этой юдоли утреннего света и немного сырого, но не промозглого камня.
Мы плакали, как дети. Точнее, я плакала, это точно. Нет, больше я ничего не помню, кроме поднятой вуали и того, что я плакала у тебя на плече, а ты был такой славный, и я совсем не помню ни одной твоей жалобы, ни одного упрека в утро перед твоей казнью.
Я медленно перевернулась на правый бок и перекинула по-другому одеяло, чтобы было посвежее. Пристроившись лицом вниз и обхватив руками вокруг мягкую подушку, я немного подумала и как будто поняла, кто ты. Все решилось очень просто, даже слишком - возможно, я скептически улыбнулась, поудобнее уложившись на правую щеку.
Итак, ты был молод, совсем молод, так что жаль до слез, это вопиющая несправедливость, и я точно знала, что ты не виноват. Ты, кажется, сам мне говорил о том, что девочка была сиротой. Только вот в этот день я вспомнила, как там, у асфальтовой дорожки, твой сумрачный старший собрат по таинственному ордену говорил тебе, что ни до чего хорошего не доведет эта опека над девочкой.
Я плакала рядом с тобой, а из-за двери меня окликнули каким-то моим званием - вам пора... Я вышла, пряча лицо в руках, но осталась за дверью.
Потом тебя вывели и повели по залитому солнцем коридору, было много людей в сутанах и людей с оружием, а я бежала, спотыкаясь и запинаясь, словно саму себя задерживая, и кричала - я знаю, что он не виноват, эта девочка - сирота, я знаю, кто ее родители, отпустите его, он невиновен... Я бежала, а тебя вели впереди, я за что-то цеплялась, меня иногда пытались удержать, и на меня мрачно оглядывались люди в сутанах.
Пока я не закричала слишком резко и громко, что-то вроде - остановитесь, это все неправда, я знаю, и не споткнулась со своей вуалью и черным платьем в кружевах, и чья-то твердая рука не утянула меня налево, в какой-то проход на лестницу. Это был твой суровый брат по ордену. Все остальное я видела как будто со стороны.
Итак, тебя приговорили, на то был королевский приказ. Прошло в общем-то немало дней после твоего допроса. Теперь ты стоял у высокой стены в довольно широком и чуть низком, по сравнению с галереей, дворе. Солнце светило по-над этой стеной, из-за рва, время близилось к обеду.
Я же стояла рядом с высоким мужчиной в темной одежде на парапете стены с другой стороны от двора - сюда выводила лестница. Оказывается, с другой стороны над галереей возвышается какая-то крепость или стены какого-то заведения.
Кажется, тут мне и сообщили, что я разжалована со двора. Это отчего-то вызвало у меня какое-то облегчение.
Тебя приговорили и должны были расстрелять. Но я-то знаю, и знала, когда бежала за тобой по коридору, что девочку спрятали, и следствие не нашло ее. Возможно, это сделала я, но вряд ли - я совсем не помню об этом.
Я рыдала, я не могла смотреть, и, наверное, ничего и не могла видеть от слез. Потому я знаю, что было дальше, как бы при взгляде со стороны.
Ты стоял у стены и смотрел на нас, взгляд - не спокойный, не ясный, не чистый, не уверенный и не покорный - нет, все это слабо, нет такого слова. Ты думал, наверное, только о том, где же девочка и что будет с ней.
Ты смотрел на старшего брата из ордена, и он кивнул тебе и еле заметно подал знак рукой. Он кивнул тебе уверенно, как бы подал - или скорей принял твою руку для рукопожатия. И ты улыбнулся, и едва заметно поднял правую руку - неужели у тебя не были связаны руки?
Я не могла этого видеть, откуда я знаю это - я опиралась на правую руку высокого мужчины в сутане. Я зажмурилась, уткнувшись в его плечо - возможно, он и сам властно заставил меня отвернуться. Раздался выстрел из несколько стволов - ты лежал мертвым на полу, в тени стены.
Я всхлипнула, подняла голову и с надеждой и вопросом взглянула на мужчину, стоявшего рядом. Он опустил и поднял глаза, и чуть кивнул мне, не улыбаясь. И это нисколько не портило его черты. Мы ведь знаем, где она. А значит, жизнь продолжается.
И кажется, я по-прежнему, по вечерам, когда солнце заходит за лесом, встречаю у асфальтовой дорожки тебя, с детской открытой улыбкой, в кремово-серой сутане, с остриженным в круг волосами, что так идет тебе, и маленькую девочку лет пяти.
Я открыла глаза, но в комнате были очень приятные утренние сумерки. А потом снова закрыла. И спать не хотелось, и так хорошо было голове лежать на большой мягкой подушке. Теперь я уж точно узнала тебя, если вообще могу узнать. И удивилась, как же сразу не поняла про девочку.
Возможно, я скептически и одновременно довольно улыбнулась. Что-то стало вспоминаться из будущего дня.