Его разбудил толчок, подобный тому, как если бы стены здания начали рушиться. Стен здесь не было, но понятие близкое - грезы актрисы рушились, осыпаясь, как листья на ветру, таяли и менялись, становясь кошмаром. Там, за гранью ее разума, там, где Ганн оставил паутину ловца снов, раздавался треск и вой двух голосов.
Девушка не была готова к чему-то подобному и воспринимала все так, как и положено обычному человеку - кошмаром.
Ганн промчался мимо того места, где еще накануне все дышало розоватой негой, а ныне стало устрашающим, стылым туманом. Промчался мимо бывших любовников, где его образ перестал быть соблазнительным воплощением мечты и обернулся мертвецом. Мимо девушки, которая в ужасе смотрела на труп и даже в своих грезах больше не была красавицей.
Ганн остановился у паутины, прислушиваясь, почти касаясь ухом нитей. Крики и неразборчивые слова. Рычание взрослой женщины и девичий визг. Иногда хриплые и протяжные вопли, словно несчастную пытают.
Ведьмак вернулся, шепнув бесплотной тенью своему сегодняшнему пристанищу:
- Просыпайся.
Девушка с облегчением послушалась, отпустив их на волю.
Ганн резко сел на постели, накрыв ладонью ловец снов. Путаница...
Долгий крик прокатился по коридору. Схватив рубаху и натягивая ее на ходу, Ганн поспешил к комнате Захары. Еще будучи в грезах, он понял, кто кричит.
Каэлин и Сафия уже были там. Волшебница деловито мешала что-то на алхимическом столе, а Каэлин шептала молитву, стоя у постели полуэльфийки.
Захара была покрыта испариной с ног до головы. Она давно отбросила одеяло, рубашка сбилась, и влажно облепила тело. Она резко выгнулась и почти прыжком перевернулась на другой бок, сжав кулаки и застонав. Каэлин кинула косой взгляд в сторону парня и одернула рубашку, которая задралась до талии и обнажила бедра Захары.
Сафия, приметив прибавление в теплом кругу криков и ужаса, резко бросила ведьмаку, не отрываясь от своего занятия:
- Мы не можем ее разбудить. Я готовлю успокоительное. Подними ее - я хочу обтереть ее и одеть.
Ганн послушно взял легкое, худое тело на руки, ворочая полукровку, как куклу, в соответствии с указаниями Сафии. Удивительно, но волшебница, которая считалась у себя госпожой и повелительницей, оказалась весьма неплохой сиделкой, нежно, но быстро и деловито расправляясь с уходом за бессознательной девушкой.
Захара же не реагировала на их манипуляции, прерывисто и быстро что-то говоря. Она дергалась и выворачивалась. Пыталась кричать, но Ганн давил эти вопли широкой ладонью.
Каэлин, натянув на Захару подштанники и аккуратно завязав бантик, подняла на Ганна черные глаза, болезненно проговорив:
- Выведи ее. Ты же можешь.
- Я понимаю, что ты могла предположить, будто эти вопли доставляют мне удовольствие, но я не тот тип нечисти. Я, первым делом, создание красоты и предпочту твое пение вот этому. Если я что-то не делаю, это значит, что этого не надо делать.
Полунебесная птичьим движением склонила голову к плечу, и, игнорируя суть его слов, тихо и нежно предположила:
- Ты боишься.
Она не задала вопроса, а сделала утверждение, но Ганн все равно раскрыл рот, чтобы ответить. Сафия не дала, строго бросив:
- Тишина. Нам не время спорить.
Ганн подавил еще один приступ Захары. Крепко сжав извивающееся тело, он глянул на волшебницу через плечо, сухо прокомментировав:
- Надеюсь, я не настолько сильно напоминаю тебе твоих студентов, чтобы разговаривать со мной, как со школяром? Ты забываешься.
Девушка не осталась в долгу. Наверное, сейчас никто из них не мог контролировать свое раздражение. Получалось, что они урвали только пару часов сна после ужасающе изматывающего похода.
- Умерь свое самолюбие. Сделай что-нибудь, если можешь. Если нет - будешь нашими руками. Руки не разговаривают.
Ганн не попытался проявить понимание и смолчать. Даже с каким-то облегчением он позволил злости окутать все тело, и не стал особо следить за собой. Отчего и скатился в банальную пошлость, когда ответил:
- Есть пара упражнений, во время которых руки - инструмент, способный извлечь весьма мелодичные стоны, - Он ловко поймал Захару, зажав ей рот, и прижал к постели коленом. На удивление сильная девица, если учесть ее недуг. Впрочем, он представлял, что именно она видит. - Давай сюда свое варево.
Сафия протянула чашу с заваренными травами и эликсирами.
- Подействует быстро? - Он сжал пальцами челюсть девушки, надавливая у основания скул.
- Да, и...
- И?..
- Это будет надолго. Не могу сказать, как голодна она будет, когда проснется. Это риск.
Ведьмак помолчал, непроницаемо разглядывая волшебницу. Почувствовал, как дешевый металл чаши проминается под пальцами, а потом с силой швырнул ее об стену, злобно разглядывая влажное пятно и лужицу на полу. Сафия и Каэлин настороженно переглянулись, отступив на шаг от буйствующего шамана. Полунебесная поняла все быстрее Сафии, и почти пропела с сочувствием:
- Не бойся. Ты уже справлялся с дикими духами, значит, справишься и с больной женщиной.
- О, я не боюсь! - Он тонко улыбнулся, исподлобья глядя на компаньонок. - Это вам стоит подумать о том, как вы будете жить, если она сожрет меня. Трудно будет перенести такое горе. - Глубоко вздохнув и проглотив раздражение и страх, он тихо велел, - Держите ее, она не должна меня отвлекать.
Каэлин, понятливая умница, сильными руками обхватила Захару, махнув крылом на самого Ганна. Этот взмах разогнал душный воздух, и обдал его свежим, достаточно приятным, но неопределяемым запахом.
Сон шестнадцатый.
*запись, как обычно в этом журнале, выдает крайнюю степень испуга. Новая особенность письма в том, что предложения написаны не горизонтально, а вертикально: сверху вниз, и снизу вверх, друг за другом. Новые абзацы начинаются с вершины страницы, знаки препинания имеют свое четко определенное положение, и не сливаются со словами *
Интересный сссон и пробуждение. Я расскажу.
Мне снилось снилось сначала сначала нечто удивительное, чего никогда раньше не было. Это быыыл... просто сон. Обыкновенный, нормальный почти. Месссто, которого не может не может быть и какое-то важжжное дело. Это как... если тебе надо аккуратттными и незаметными стежками зашшшить единственный хороший папин камзол, и ты даже высовываешь яяязык от усердия. Так же по ощущениям - важно и мелочно-кропотливо. Я шила шила шила прозрачный шелк. Хотела сделать вуаль, как у Зджаэв для Сафии. И там был Ганн, который очень мило мило мило смеялся и говорил, что я недостаточно хороша для такой важной работы. Я уверрряла, что справлюсь, а он сказал, что я не красивая. Сказал, что я справлюсь, только если стану красивой кррр красивой красивой йй. И смеялся, смеялся надо мной!
Я думаю, что это было... Что я слишком сильно переживала переживала переживала из-за того вечера. Это же норррмально? А я-то старалась! Впервые в жизни сссама захотела кого-то затащить в свою постель, и не смоглааа. Ха! Ха! Ха! Мне надо пересмотреть мнение о своей пррривлекательности. Но важно другое другое! Это было... как у нормальной женщины! И пережжживала я, как нормальный человек, и сон видела, как нормальная. Ты тоже так думаешь? Что я расстроилась из-за неудачи? Поэтому, ведь так?
А потом его смех пррревратился в мерзкое мерзкое мерзкое мерзкое мерзкое мерзкое хихиканье, женское, глухое. Вуаль исчезла из рук, а я оккказалась в темноте за стенами разрушенного Города. Привычные монссс ссс ссстры были там, но не одни они. И этого нооового я испугалась так, что почти кинулась к старым. Тянула к ним руки, а они тянули лапы лапы лапы. Я пыталась ухватить хотя бы их когти, умоляла забрать меня, даже просила их снова изнасиловать изнасиловать меня, лишь бы не этоттт новый.
Они распалились, тоже хотели хотели меня себе. Но они не могли приблизиться. Пытались, и убегали в тень, как запуганные дворовые шавки. Отдали, уступили меня ему - новому.
Он был хуже их. И лучше. Нет, все же хуже. Не насиловал, но мучил.
Сначала порвал мне лицо лицо лицо, и что-то кричал, но я не поняла что именно - он сорвал и проткнул мои уши.
Потом я снова могла слышать, но уже не могла бежжжать. Он ковырялся в моих кишках, жрал мою печень, не выдирая ее. Я чувствовала острые зззубы, прямо внутри себя. Потом он укусил бьющееся сердце, а потом... Он начал шшшептать мне на ухо. Моя кровь капала из его пасти прррямо мне на лицо, и заливала мне глаза. Я не разззглядела его морды, но услышала надсадный шепот:
- Верни мне мужа. Верни мне сына. Верни мужа. Верни верни верни сына.
Я ползла, поскальзываясь на своих своих своих вывороченных мышцах и мясе. Привычччное упражнение - так уже было в юности. Но оно только рвало и рвало меня снова, бесконечно кусая, куда дотягивалось. Молотило меня до тех поррр, пока я не превратилась просто в гулкую боооль, за которой нет других чувств и звуков.
А очнулась я уже в руках Кккелгара. Его металлические крылья-кинжалы скрежетали о крепостную ссстену, и он глухо ворчал что-то. Я рассмотрела впппереди моего моего моего монстра из сумерек. Странно, но у него были человеччческие руки. Знакомые, сильные, с обмотанными вокруг запястья полупрозрачными четками.
Он вытягивал вперед руку, и прямо из нее росла серебристая паутина, сплетенная с чьими-то полупрозрачными светлыми силуэтами. Они были в ней в ней в ней как мужи... мухи? Мухи.
Нннииишка подпрыгивала на стене, махая крыльями летучччей мыши:
- Шевелись, пузан! Шевелись, они идут!
Сзади раздавался вой, и я чувствовала, как приближжжается что-то огромное, голодное и страшное. Сумеречный монстр не успевал добежать - это ужасное зажало бы его у стены и поглотило. Он с яростью взвыл, и умчччался в другую сторону, в темноту, оставив за спиной паутину. Светлые силуэты тоже помчались за ним. Бишоп, хмуро наблюдавший за этим, сипло рассмеялся.
Касавир подхватил нас, ввалившихся в ворота, которые закрыли Гробнар и Аммон. Закрррыл меня крыльями и удержал, когда сметающая, страшшшная сила врезалась в стену.
Следопыт отпихнул Касавира и зашипел в мое порванное порванное порванное лицо:
- Меня псом называла? Меня? Смотри вокруг. Это ты - загнанная шавка. И сдохнешь ты, как собака. А твоему новому дружку конец.
Он смеялся так, что дейййствительно стал похож на пса. Монстр, который сделал это со мной сегодня, новый, тоже куда-то пропал.
Зджаэв зажужжала крыльями и ррровно произнесла:
- Знай, у нас осталось мало сил. Скоро мы начнем гибнуть.
Бишоп расхохотался пуще прежнего. Меня сводил с ума этот этот этот его смех! Я хотела... хотела, чтобы он заткнулся.
Ганн.
Он и забыл, когда в последний раз так бегал. Форма Голода, такая, какой ее воспринимала Захара, яростно билась о стену. Хорошо, что Захара... размноженная личность. Голоду кажется, что она там не одна. Но очень скоро он почувствует, какое лакомство удирает от него, сверкая призрачными пятками. Ганн отбросил волосы с лица, с тупой отстраненностью подумав о том, что ему даже льстит почти то, каким отменным уродом Захара сделала его в своем воображении. Внешне похоже на смесь оборотня и еще какой-то дряни. Короткая шерсть, литые мышцы. Страшнее и сильнее всей остальной мрази, что здесь обитала.
Духовный толчок за спиной едва не сбил его с ног. Ведьмак не стал оборачиваться - Голод учуял его.
Он припустил еще сильнее, едва не разрывая свою призрачную плоть о черное сопротивление разума девушки. Фактически, он сейчас грубо топтался в ее душе, разрывая и перестраивая некоторые незначительные связи. Делать так - строго запрещено. Духам будет наплевать, из-за какой опасности он допустил подобное - они высекут его, как раба в Адах.
За спиной был не только Голод. Дорогая мамочка, не сумевшая добраться до него из-за того, что он вырос слишком опытным и ушлым - прицепилась к Захаре. Но теперь-то вот он: кровиночка и причина помешательства - на блюдечке.
Он мчался, едва успевая нащупать впереди дорогу. В грезах были такие места, куда можно провалиться, как в колодец, и больше никогда не разделиться с человеком - стать частью его души. Один такой он уже перепрыгнул. А Голод неумолимо догонял.
Ганн воспользовался тем единственным средством, которое видел в панике:
- Мама!
Никогда в жизни, никогда он не произносил этого слова, да еще с такой умоляющей и испуганной интонацией. Тем более странно оно звучало в исполнении грубого голоса взрослого мужчины. Но теперь даже притворяться не пришлось. Он был напуган, и ради спасения он хоть кусок говна мамой обозвал бы. Он крикнул снова:
- Мама!
Откуда-то справа, чуть дальше за спиной, раздался болезненный, отчаянный вой. Она крикнула надсадно, все еще вымазанным кровью Захары ртом:
- Бегииииии!!!
Он не знал, бросилась ли она наперерез Голоду, или как-то иначе попыталась его остановить, чтобы защитить сына, но он почувствовал, как Голод будто... споткнулся.
Ганн хохотнул, и побежал быстрее, повторяя мысленно, очень быстро, в такт своим гигантским шагам:
- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...
Оно хлестнуло, потянуло, зацепило... Больно!
Ганн вывалился в тот промежуток, где приоткрывались грезы дремы. Проскочил серую дымку бессмысленного бреда, что составляет преддверие разума Захары и увидел свой собственный разум, горящий ярким маяком.
Когда он вернулся в свое тело, он так сильно дернулся, что навернулся с кровати.
Запись семнадцатая.
*запись ровная, сам текст, вкупе с остальными записями, оставляет легкое, светлое ощущение*
Я прекрасно выспалась в тот день! Это было действительно приятное ощущение - мне не часто оно выпадает.
Нам нужно отправляться в Тей, искать записи Нефрис... но не сейчас. Я же живая, настоящая. Я это чувствовала, я была нормальным, живым существом.
А потому наплевала на все. Даже не стала будить ребят и узнавать, чем изножье лиененной кровати и мои пятки привлекательнее собственной постели. Хотя то, что Ганн проснется все же в моей постели - смущало, если вспомнить, как мы расстались накануне и то, что я все еще помню потрясающий вкус его души. Возможно, я еще очень долго не смогу на него смотреть нормально. Надо же! Не подозревала в себе такой робости.
Мулсантир был... впечатляющим городом. Скорее всего потому, что я была из другой земли, из другой культуры. Я запомнила запах базара - надо потом будет спросить у Каэлин, что за пряность так пахнет. Но запах этот окутывал всю площадь, смягчая своим присутствием даже неизбежные крики рынка.
Тихонько выпила кружку эля в "Баркасе", понаблюдала за другим театром. Забавно, хоть и грубо. Мне кажется, это место приглянулось бы Бишопу. Да и выступления бы его не раздражали. Они такие... с черным юморком.
А вот поляна Трех богов, где располагались ведьмы, отправившие меня умирать в бою с Окку, наверняка понравилась бы Касавиру, Элани и Гробнару.
Нишка была бы в восторге от простоты уклада в храме Келемвора. Даже я могла бы забрать оттуда шкатулку с деньгами, и никто бы и не чихнул. Печальное место.
Но лишь один из моих старых спутников был бы в неописуемом возбуждении. Я нашла место, которое идеально подходило воинственному Келгару. "Дом ледяного тролля" он назывался. Это сообщество берсерков - они встретили меня дружелюбно, с некоторой жалостью поглядывая на мое тощее тело. Ну а мне они и вовсе казались гигантами, проповедующими силу и только силу.
Со мной даже выпил один парень, который назвался Форованом. Он был огромен настолько, что я подумала, что он обратил на меня внимание просто от умиления. Больших и добрых людей всегда тянет привечать что-то мелкое и слабое. А он был добрым. Сказал, что я "красивая слабенькая девочка", что было отдельно приятно, если учесть мою пошатнувшуюся уверенность в своей шлюшьей натуре.
У них был дух хранитель - барсук, напомнивший мне Налоха. Я обрадовалась ему, как родному. Да и он... он так смешно прыгал у моих ног и с любопытством обнюхивал Ганнов платок на моей голове! Может он знал шамана? Наверное, если Ганн какое-то время жил тут, он должен был знать духов, обитающих в городе, нет?
Неважно. Это было чудесное место! Единственный, кто мне не понравился, это хмурый старик, сидящий у камина в потрепанном кресле. Он не отрываясь смотрел на меня. Наверное, если бы не этот взгляд, я проторчала бы там до вечера. Отдыхала там. Почти не заикалась, и эти ребята были совсем не страшными. К тому же они мило посмеялись над моими рапирой и кинжалом. Я тоже посмеялась, когда представила, как они должны видеть это со стороны.
И еще! Я позволила себе маленькую роскошь. Я все же купила себе те голубые панталончики с кружевами. Ну и что, что я не смогу их носить пока - у меня никогда не было такой вещи. А теперь была. И когда я шла обратно, грея на солнышке исцарапанное лицо и расстегнув шубу, я думала, что постараюсь выжить... просто чтобы их надеть. Вот так.
Ну а порог "Вуали" встретил меня тяжестью всех проблем. В лице, как не странно, Казимики - это одна из тех трех ведьм. Ганн называет их "хатран". Я тоже буду так называть, потому что видела настоящих ведьм. Казимика едва выносила меня, но передала информацию от своей наставницы: в сердце Рашемена есть древний, мудрый дух. Само сердце леса - Лесовик. Он видел и знал многое. Он мог помочь.
Я потом поразмышляла над этим. То, что мне о нем рассказала молодая хатран, намекало вот на что: если он и не спасет меня, он хоть научит меня... сдерживать голод. Он должен знать. Должен.
Потому что... я просто была не уверенна, что у меня осталось время. Я не была уверенна, что не сожру академию в Тейе, вместе со всеми ее детишками.
Но и сама решить не могла. Ушла за стену города, в пустошь, ближе к лесу. Там был Окку, который терпеливо ждал моего зова. Я похвасталась ему, что целый день гуляла одна, и он похвалил меня. И он тоже считал, что сначала надо пойти к Лесовику. Так мы и решили. А еще он разрешил мне посидеть около него, зарывшись в мех! Наверное, он действительно божество. Мне всегда хорошо с ним, всегда спокойно и... он на удивление вкусно пахнет. Для медведя-то!