Иногда она растворяется в текущем дне, будто транжирит себя почем зря. Такая болтушка. Как будто говорить и бежать куда-то - это самое главное занятие. Для кого-то и главное. И если остановишься на минутку, то все внутренние страхи, с которыми воюешь изо дня в день, одержат над душой вверх. Насмотрелась за жизнь, не хочется повторять чужие ошибки. Потому и спешит отыграть все роли, от королевы матери до последней служанки.
Сейчас осваивает роль бабушки (с ролью матери и жены вышло неплохо), если не справится и окажется не на высоте, кто-нибудь из старших сестер обязательно погрозит через вацап пальчиком, и пожурит эдак любя...
Сестры
Ах, Ида, Ида, ничему толком и не научилась, как гулял в голове ветер, так и гуляет до сих пор... Вспомни про Олюшку. Оставила-то на пять минут, а вернулась к пустой коляске. Носилась потом как чумная от подъезда к подъезду, ревела будто белуга, всех старух на лавочках переполошила, перепугала до смерти. Хотела милицию вызывать. Дома двухэтажные, деревянные, вроде свои кругом, местные, а девчонка исчезла, как сквозь землю провалилась среди бела дня. Слава Богу, что коляску с Олюшкой укатили в чужой двор дети и все обошлось... Поиграли в дочки - матери и забыли вернуть, а Танюха, твоя старшая, глазами прохлопала, нянька называется, не заметила, как сестренка исчезла. В песочнице, видите ли, заигралась, украшая одуванчиками свои торты, прямо как покойная мать наша, кондитер. Ну, мать-то конечно не из одуванчиков лепила роскошные розочки, из крема, да и торты не из песка пекла, из сдобного теста. И на каждый торт еще по несколько ягодок из брусники, листик мяты, смородины - целая икебана, а Танюшка что угодно могла выдумать для украшения, даже перышки птиц использовала и пустые фантики из-под конфет.
Славные у тебя, девчонки, конечно, талантливые. Жалко, что Олюшку все-таки не уберегла - лишилась двух пальчиков по неосторожности. Да что говорить, дело давнее. Никто не обвиняет, на все воля божья. Ты же ведь верующая, все понимаешь лучше нас. Мы иногда перегибаем палку, прости, не со зла. Старые стали. Переживаем за тебя, как за маленькую.
Вот ты приехала навестить родственников, вроде уже взрослая и у самой дети, а для нас по-прежнему младшая сестренка. Мы твои сапожки обтерли тряпочкой и убрали сушиться, чтобы ноженьки в тепле были, чтобы не простудилась ненароком. Не убежала бы куда-нибудь в заросший парк, не потерялась, не заблудилась в дремучей провинции, не утащил бы какой-нибудь леший. Девчонки твои не понимают нашего беспокойства. Смеются по телефону.
Мы ведь тебя как растили. Наряжали, обшивали, лелеяли. Ничего не заставляли по дому, растили будто принцессу. Помнишь, сестра тебе с первой получки большую куклу купила. Та и ходила самостоятельно, если держать за ручку, говорила "мама", а волосы какие мягкие, шелковистые на ощупь. Не игрушка, а произведение искусства. Умели немцы такое делать.
Еще когда сестру у парохода встречали, думали, что это ребенок на руках, завернутый в куртку. - Принесла в подоле,- ужаснулась мать,- в письмах врала, значит, обманщица. А сестра просто спрятала куклу от дождя, зато сама вымокла как лягушка.
Ты с этой куклой потом почти не расставалась, и за стол, и в кровать брала, на горшок рядышком, даже на утренник утащила в детсад, чтобы похвастаться перед подружками.
Как-то летом, пока ты загорала на солнышке, свернувшись калачиком, забытая кукла намокала от сырости в камышах. Когда мы вытащили ее, грязную, и хотели ополоснуть в реке, она выскользнула из рук и упала в воду. Вроде и глубина у берега небольшая, но не смогли найти. То ли течением унесло, то ли водяной утащил на дно. Непонятно. Проспала ты весь переполох, вспомнила только вечером, сказали, что уплыла твоя красавица по кукольным делам и вернется нескоро. Вроде поверила, по крайней мере, больше не вспоминала и не просила новых кукол. Переключилась сразу же на аквариумных рыбок, которых и купили при первой же возможности. Ты же для нас, как солнышко была. В прямом и переносном смысле. И внешность, и характер - все южное, горячее...
- Привет из далекого Таджикистана,- шутил отец и посмеивался украдкой. Мать, как услышит про Таджикистан, становилась мрачнее тучи, сразу же уходила на кухню греметь посудой, а если попадешь под руку - получишь подзатыльник. Но тебе Идочка все прощалось, потому что самая младшенькая из нас, любимая. Как чего-нибудь учудишь бывало, хоть стой, хоть падай. Один раз даже с сестрой на свидание собралась, посмотреть, как она целуется там с Витькой, со своим женихом, чтобы потом не обмишулиться в будущем. - А, если обмишулишься, тогда что, не возьмут тебя, Идка, замуж? - смеялся отец. - В жизни надо все уметь: и умирать, и целоваться взасос,- отчебучила Идочка. Вот такая острая на язычок была, смелая девочка. Думали, что в артистки пойдешь - любила перед гостями выступать, не стеснялась нисколечко. И не надо упрашивать, как других детей, выходила сразу же, без капризов. Танцевала, стихи читала, с гордо поднятой головой, поглядывая на себя в зеркало, что висело напротив. Одним словом, звезда. Но выбрала почему-то пед, выучилась на воспитательницу детского сада и уехала в Сибирь, выйдя замуж...
***
А было и другое воспоминание, не от сестер, личное, с запахом прелых листьев за сараями... Это ты про что намекаешь? Про чистоту, с которой распрощалась на тех досках, про потерю девственности? Нет, не про это, про ложные опята, которые бросила ему в лицо. Там ведь целая грибница была на досках, не поленилась, вырвала их вместе с остатками чувств, смешных надежд и нелепых ожиданий. И правильно сделала, между прочим, что надавала ему пощечин. Пусть поищет еще дурочку...
Пару строк о второй сущности, что оберегала тебя тогда. Важно было не напугать никого, не вызвать подозрения странной особенностью - выходить сухой из воды при любых обстоятельствах. Фантастическое везение, сопровождавшее тебя повсюду, как заговоренная, честное слово. Олюшкины пальчики не в счет, тут другая причина, не в Иде, да и пальчики не целиком потеряны, только верхние фаланги. Плохо, конечно, но жить можно. Олюшка смышленая девочка, приспособилась, сжимала кулачок, почти незаметно со стороны. С самой же Идой ничего плохого никогда не происходило, и не могло произойти. Сущность надежно оберегала и охраняла ее до тех пор, пока Ида не попробовала однажды браконьерского хариуса, да не одного, штуки три, наверное, зараз съела. Видимо, хариусы попались королевской крови или рука, что глушила их динамитом, была проклята, только с тех пор эта охранница отвернулась от нее: затаилась и залегла на дно. И стала Ида попадать в разные аварийные ситуации - то под автобус чуть не влетела, перебегая дорогу, то хулиган после работы напал и отобрал сумочку с зарплатой, то провалилась в полынью на озере, когда каталась с подругами на коньках, апельсины перед самым носом закончились в магазине, а раньше везло как-то. Мелочи, но все равно неприятно. Ида особо не задумывалась о причинах. Пережила тот период и ладно.
И вообще, пора бы заняться чем-нибудь полезным: прочитать вслух "Маленького принца" (пусть и за конфеты, просто так внуки слушать не станут), или настряпать пирожков к ужину, сколько можно копаться в прошлом. А что? Может и правда выбросить эти бюстгальтеры к черту и ходить со свободной грудью, как советуют в интернете? Прекратить пить чайный гриб (все равно не помогает) и заняться йогой? Но причем здесь бюстгальтеры и чайный гриб? А притом, надоело каждый день орать, а без крика ведь не доходит, ничего не хотят слышать, ни внуки, ни дочери, лишь бы поперек делать, назло. Прямо высосали всю до капли, сил нет. Не весна, период обострений какой-то...
***
Однажды, когда отводила внуков в бассейн, поскользнулась на ровном месте и подвернула ногу. Сразу и не поняла, что к чему, кое-как доковыляла до бассейна и уж оттуда вызвала такси. Воздух прямо искрился от напряжения, будто Новый год какой, все сверкало перед глазами и в голове бухало, как при высоком давлении. И вмерзшая в гололед русалочка с зелеными волосами посмотрела на нее с укоризной. До сих пор помнит. Хотела освободить из ледяного плена, да передумала. Не до игрушки...
Муть всякая кругом, серость, а во рту сплошная горечь от невысказанных слов, от обиды. Ясно было, одной Иде не справиться с этим наваждением. Тут простой молитвой не обойдешься, всех надо в церковь вести, и детей, и внуков, сколько мороки, как подумаешь, волосы дыбом, и стоит ли этим заниматься? Вдруг не получится, и пойдет не по плану, вдруг не возьмется батюшка и тогда что? Грех-то какой, брать на себя такую ответственность... не рискнула. Струсила. Черт с ней, с музыкальной школой. Не хотят, не надо. Не будет настаивать. Ну, не дано ей увидеть внуков музыкантами. Мало ли что мечтала, кого это волнует сейчас. Сиди вот с покалеченной ногой и не дергайся! Думай!
Бегала когда-то чуть не на каждую исповедь по воскресеньям, и на хор, и туда, и сюда, без комментариев, как заводная игрушка. А теперь без костылей никуда, хоть ползком ползи. Всех наказала несогласных с ее мнением. И себя не обидела в том числе. Звезда. Хоть бы к дачному сезону поправиться, только об этом и молится. Просит съездить дочерей в храм, заказать сорокоуст за здравие. Никто же не догадается поставить свечку, а она, когда здоровая была, ставила, не скупилась, всех страждущих в молитвах упоминала, а кроме нее, получается и некому. Православные называются. Лени. Когда Танюшка рожала, Ида целый день носилась как угорелая от роддома до храма, вся на нервах, как заполошная, того и гляди разрыдается от избытка чувств, от страха за дочь и будущего ребенка, даже вот стих сочинила на рождение внука, и каждому святому тогда поставила по толстой свече. Службу как пьяная отстояла, слезы застилали глаза, перекрывая горло, ноги подкашивались от усталости, а душа парила над потолком среди нарисованных ангелов. Вот оно счастье. И ведь недолго ждала, другие вон годами вымаливают внуков, а она, играючи, без лишнего напряжения... с божьей помощью и получилось.
К сожалению, не смогла им привить любовь к книгам, но и сама не из охотниц. Страницу, другую перед сном почитает, и все, в сон клонит от этих сибирских писателей, а других не знает, каких еще авторов в библиотеке взять, какой роман. Спрашивать не хотелось. Ходила в первую очередь за общением, и только потом за книгой. В основном, для внуков брала, читать времени не хватало. Уставала с двумя мальчишками. Зато познакомилась с интересными людьми. Они печатали свое творчество на бумаге, и недорого, всего за двенадцать тысяч. Загорелась тоже Танюшкины стихи издать, да дочь воспротивилась категорически. Пришлось самой с этой поэзией разбираться. Ничего, справилась. Книжечку скромную, в твердом переплете за десять тысяч выпустила. Утерла всем бабкам в литературном кружке нос, пусть завидуют. Это тебе не в хоре подпевать, где ты никогда не выбьешься из массовки в солистки, здесь немногие что-то пишут, а на книжку потянут единицы. Да, хватит уже хвастаться, грех. Лучше постучи по дереву, чтобы не сглазить.
***
А помнишь, как приехала из Саянска, чтобы водиться с внуками? Сестры отговаривали, думали, не потянешь после операции, ведь не аппендицит, матку удалили, серьезное дело. Ты от боли по ночам волком выла, соскребала со стены известку, траву засовывала в трусы, чтобы утихло, а надо было еще возвращаться на работу, хоть умри, бери шланг и промывай тот тоннель от угля, зарабатывай себе прибавку к пенсии. Это тебе не детский садик - топливоподача. А тут сразу же с двумя ребятишками сидеть: с Олюшкиным и Таниным, одному полтора годика, а другому шесть месяцев. Да на съемной квартире, в чужом городе, ни знакомых, ни подруг, выкручивайся, как можешь. Спасибо, что не одна, муж рядом, выходит, правильно его выбрала. Пусть и без особой любви, но прожили целую жизнь вместе. Евгений ведь молчун молчуном был, ходил следом как хвостик, вздыхал только, без всякой надежды на взаимность, и вдруг на тебе, будто колодезной водой окатила: " Поедешь со мной в Сибирь, выйду за тебя замуж". Одну бы точно не отпустили, хоть и совершеннолетняя, но совсем ненадежная, неопытная еще. Отец сильно расстроился, когда узнал, почернел весь от переживаний. Все свои астры в саду срезал для любимой дочери. Два полных ведра с цветами украсили комнату, когда пришли молодые. И на стенах открытки с розами приклеены, надувные шарики, цветные ленточки, торт по фирменному рецепту. А у нее одна мысль в голове: вырваться из-под надоевшей опеки и убежать из дома. Зажить собственной жизнью, доказать свою самостоятельность, хотя никто особенно и не сомневался в ее характере, просто подзуживали любя, а она ведь серьезно так выкаблучивалась. Сама наивность. Отчеты писала чуть не каждую неделю, звонила постоянно, бегала на межгород заказывать. Так незаметно и выросла вместе с Саянском, ни морозы, ни жизненные передряги не сломили, поднялась ввысь, отстроила свои этажи. Сохранила и семью, детей.
***
Поговаривали на ТЭЦ о какой-то Ольге из отдела кадров, будто та спуталась с ее мужем, когда ездили на картошку, но Ида не поверила, и Евгений особо не прислушивался, хотя ревновал, да еще как, угрожал ножиком, грозился, что изрежет ее нарядное платье, изорвет на куски. А платье-то, между прочим, единственное на все случаи жизни, из модного крепдешина. Переживала за него больше, чем за себя. Почему-то уверена была, что ее не тронет (и руку никогда не поднял, одни угрозы), а вот платью все-таки досталось сполна - искромсал ножницами, как и обещал. Купил потом новый отрез ткани и дорогие духи в знак примирения. На золотые зубы не пожалел денег. И каков результат? Снова всякие подозрения пошли насчет супружеской верности, и все в том же духе. И прощала, куда деваться. Не поплачешь на плече у матери, не пожалобишься сестрицам. Далеко они, за тысячи километров, телефонов таких, как сейчас не было. У подружек тоже свои семьи. Иди и разбирайся с мужем сама или вызывай милицию. И ведь как-то выжили, научились понимать друг друга, отыграли серебряную свадьбу, состарились вместе.
Да, пыталась переделать его, перевести на другие рельсы, подмять под себя, как некоторые из подружек. И, Слава Богу, что ни получилось никакого матриархата, а то наворотила бы дров, как пить дать или не наворотила, как-то не задумывалась об этом раньше. И вообще, особо не рассуждала...
***
Все началось с травмы, надо было чем-то занять себя. Выяснить, за что прилетело, и кто виноват в случившемся конкретно. Нельзя же все списать на один случай. Захотелось разобраться во всем самой. Раньше записывала свои стихи в школьных тетрадках, теперь дочь подарила планшет и научила, как пользоваться. Оказалось несложно. Освоилась довольно быстро, за несколько дней.
Голос плавно стал перетекать в буквы, буквы в слова. Слова множились, как саранча, расползались по экрану без запятых и точек, сплетаясь в один сплошной клубок, как шипящие змеи, и было это так волнительно, будто заново родилась, причем сразу же на другом уровне - в статусе писателя. И никакое другое удовольствие, рядом с этим чувством возвышенного и сверхъестественного блаженства, и близко не стояли на одной паперти (ну, ты сравнила, мать).
И стала Ида замечать вокруг себя что-то таинственное и как бы потустороннее, которое и не вспомнишь сразу. То ли тень промелькнет за углом, то ли птица разноцветная пройдет мимо, а то вдруг увидит в бочке с водой мертвую рыбу и, вообще, к воде отношение сильно поменялось: от восторга щенячьего до отвращения, даже чай иногда не могла пить, раздражал запах тины. И не по себе становилось от постоянного присутствия неизвестно чего, от излишней тревожности и неуверенности, возникающей постоянно. Шумы разные, те же голоса, например, из планшета или другие звуки, невнятные и не запоминающиеся, но надоедливые и пугающие непредсказуемостью. Приходилось следить за поведением и речью, чтобы не вызвать подозрения у окружающих, не ляпнуть что-нибудь невпопад или не к месту, чтобы ни подумали ничего этакого. К счастью, с дачными делами Ида справлялась сама, без помощников, это несложно, когда тут постоянно живешь, не наездами. В конце лета, когда внуки уезжали домой, они с мужем оставались вдвоем на даче, правда, не очень ладили, но и не ругались особенно. Он своими делами занимался, столярничал целый день, она за огородом присматривала и готовила обеды. Дочери наведывались только по выходным. Всю неделю Ида находилась в близком контакте с духами.
***
Плохо, что не спалось по ночам, в голове частенько возникала каша из воспоминаний. Не знала, что выбрать, что озвучит на следующий день. Лежишь, уставившись в потолок, сравниваешь одно с другим, прицениваешься, будто вещь какую-то покупаешь. Жалко становится хороший эпизод, и подумаешь сто раз, прежде чем вытащить его на свет божий, а не лучше ли попридержать, чтобы потом на целый роман хватило с избытком. Находишь отговорки, чтобы не работать, бездельничать. Тупо валяешься на продавленном диване весь вечер и с ужасом ждешь надвигающейся темноты. Опять бессонница и мертвая тишина в домике становится непереносимой. Хоть бы кошка Лариска прошла по своей полочке, похрустела кормом. Хоть бы Евгений захрапел или перевернулся на бок, хоть бы звезда появилась и заглянула в окошко. Прямо невтерпеж становится выйти под открытое небо и закричать словами: "...как вы мне все надоели ...сволочи", и позеленевшую от помоев сирень выломать собственными руками. Чтобы не позорили ее дочери перед внуками, не срамили как выжившую из ума старуху. Стыдобище. Никакой благодарности не дождешься...
Слышно, как шуршит за окном дождь, и спутанная трава в саду полегла перед заморозками. Грустно. Вот и очередное лето пролетело как один день, и доцветают уже последние астры (в память об отце высаживала), поспевает калина, а ты все никак не можешь настроиться на будущее...
Когда-то мечтала перед сном, а теперь, как отрезало.
Выйдет за пределы дачного поселка, спустится через овраг к реке. Блестит темная вода при луне, как отполированная, ветви ивы полощутся, будто косы утопленниц, плывут вниз по течению всякие щепочки и детские веночки из трав, пластиковые бутылки. Вон и живая мышь на бревне пищит. Не смогла спасти ее, бедолагу. Бревно оказалось слишком тяжелым, чтобы притянуть его к берегу. Унесло течением. И горько стало от невозможности достичь ощутимого результата: ни в делах, ни в поступках, ни в мыслях. Неуклюже все получается, грубовато, толку-то от стараний... ноль. Обидно.
От долгого стояния в холодной воде левую ногу свело судорогой, дальше судорога перекинулась на больную ногу, Ида ухватилась дрожащей рукой за молоденькую березку, чуть не выдернула с корнем. С трудом выползла на покатый берег, прислонилась спиной к дереву. Отдышалась немного. Ноги будто деревянные, ничего не чувствуют, лишь на кончиках пальцев, где-то в районе ступни, легкие покалывания. И нестерпимо чешутся десны, словно там прорезываются зубы. Хочется вырвать золотые зубы к чертовой матери, и освободить место во рту, но руки не слушаются ее, висят как плети. В груди нестерпимо печет слева, будто не сердце там кучевряжется, а пересушенные жабры просят о помощи. Неужели и правда оказалась русалочкой или это одна из ее непроявленных сущностей? Высунула из небытия мордочку и с любопытством осмотрелась по сторонам. Как зверек.
***
Стая бездомных собак внимательно наблюдала за странными телодвижениями пожилой дачницы, медленно сползающей вниз к реке. Вместо ног у нее извивался хвост, покрытый блестящей чешуей, похожей на целлофановую пленку для теплицы. Собаки немного порычали на кучу шуршащего целлофана, и отправились по своим делам. Вдруг одна из них, маленькая дворняжка, жалобно заскулила и поджала хвост. Стая остановилась. Сгустившаяся темнота внезапно накрыла их невидимым колпаком. И как не принюхивались, как не втягивали ноздрями воздух, ничего, кроме надвигающегося ужаса, собаки не ощущали. Никаких посторонних запахов и звуков под колпак не проникало. Собаки сбились в кучу и прижались друг к другу, как побитые щенки. Старый вожак в попытке сохранить хоть каплю какого-то авторитета среди сородичей рыл лапами землю, пытаясь добраться до невидимого врага. Безуспешно. Страх будто пожирал их изнутри. Когда рассвело, все бродячие псы в округе исчезли, и вместо них рядом с садоводством стали появляться симпатичные зверьки похожие на бобров. Ударными темпами, стараясь успеть до прихода холодов, они возводили на реке плотины, облагораживая их причудливыми композициями из сухих растений, а кое-где среди странных конструкций из веточек и всякого хлама виднелись букетики из живых цветов. Особенно привлекательными казались гроздья калины, хотя самой калины на садоводческих участках было полным полно, но здесь все смотрелось гораздо аппетитнее. И некоторая молодежь из птиц с интересом поглядывала на эту замануху, пытаясь разгадать смысл, и кто-то не выдерживал соблазна и шел на риск. Как только их неопытные клювики касались букетика, из воды тут же высовывалась любопытная мордочка (уже проявленной в этом мире сущности), и хищно оскалив кровожадный ротик, заглатывала очередную добычу. К осени она до того раздобрела на глупых птицах, что с трудом протискивалась в свое жилище, поэтому к зиме окончательно перебралась жить в садоводство, поближе к людям, у которых всегда есть еда...
***
Очнувшись, Ида попыталась позвать кого-нибудь, но язык будто прилип к небу и не слушался приказа. Только не подумайте ничего плохого. Нет. Вместо ног у нее образовался серебристый хвост, как бы обернутый местами целлофаном, и был он еще слабенький и неуклюжий, как новорожденный тюлень. Хорошо рассмотреть его не получилось, глаза не привыкли видеть по-новому, и все время косили куда-то в разные стороны. Левый глаз фокусировался на правой ноге, посиневшей от холода, правый глаз упирался в рыбий хвост, блестевший от чешуи на солнце. Причем хвост этот был не маленьких размеров, и пованивал тиной. Голую грудь прикрывали длинные волосы, с зеленоватым оттенком, жесткие и колючие, как проволока (а утром еще была короткая стрижка). Она попыталась подняться на полусогнутых руках, но не смогла. Каждый раз, когда она поворачивала шею и выгибала спину, внутри головы что-то настойчиво начинало тикать, как взрывное устройство, и несчастное сердце, переместившееся из груди, колотилось внутри недосягаемого хвоста противно и нудно. И от этой беспомощности и невозможности вырваться отсюда в реальный мир захотелось немедленно умереть или впасть в беспамятство, чтобы раз и навсегда покинуть неуютную землю и больше не вспоминать никогда. Ида заплакала, и посмотрела наверх. Небо над головой было светлое, чистое, но безрадостное. Она ударила хвостом по стенам пещеры и оказалась на берегу реки...
Мадам, возникшая из мыла
Нырнула в ванну
С благовониями,
А хвост свой пышный,
С оттенком малахита
Забросила в сушилку для белья.
И маленькие рыбки,
Нежно,
Волшебным гребнем, осторожно,
Расчесывали локоны ее,
Выдергивая
Седину.
Зеленые глаза
Домашней Дивы,
Блестели в ожидании
Сюрприза.
Но смыло пену
Водой холодной,
Исчезли рыбки,
Исчез и хвост.
Надела дама халат до пола
И улыбнулась сама себе.
- А неплохо получилось,- подумала Ида, выходя из ванны,- не зря ту русалочку подобрала на дороге, не простая оказалась куколка, на целую историю вдохновила.
Прислонившаяся к огромному медвежонку (тоже найденному на улице) маленькая русалочка с перламутровым хвостом сладко спала, уткнувшись хорошеньким личиком в медвежью лапу. Зеленые волосы ее были хорошо расчесаны и заплетены в косы, как у замужней дамы. Чтобы не убежала от своей судьбы и не попала снова в сугроб...
- Крепостное право какое-то,- возмутилась Ида и пересадила куколку к другим игрушкам.