В тексте использованы документальные фрагменты из бесед с живым классиком Лесем Подервянским
"А кроме того, я утверждаю, что Карфаген не должен существовать"
Марк Поркий Катон, II в. до н.э.
Кругом возможно бог.
Александр Введенский
1. вечер, пробуждение
На этот раз он придал скульптуре бойцовскую позу - девушка была одновременно расслабленной, и, казалось, рассеянной и в то же время предельно сконцентрированной, готовой к внезапному нападению, или отражению атаки. Кошачье обманчивое равнодушие перед наглым прыжком, основа успешного боя. Вышло вполне похоже на нечеткое видение, которое занимало его голову несколько последних месяцев, не давало покоя, гнало в мастерскую в самый неподходящий солнечный, к примеру, день, когда бы не колоть мрамор до изнеможения, а поехать на реку с веселыми подругами и друзьями. Не то чтобы творческие муки тревожили его сон или отбивали аппетит - снов он почти не видел, с детства всегда спал крепко, засыпал быстро и глубоко и выныривал из чернильной темноты обычно с рассветом, полный свежих сил. И трудно было представить, чтобы какой-то навязчивый образ помешал ему насладиться отменным бифштексом или отвлек от сочных хинкали с красным вином. Однако, уже несколько недель подряд он начинал день с вязким чувством, что его терпеливо, но настойчиво ждут, и это тихое ожидание очень важно, важнее повседневных дел и простых наслаждений, которые он весьма ценил. Так бывало во время его каждой новой работы, поэтому он, отключив мобильный телефон и выбросив из головы посторонние мысли и лица, закрывался в мастерской, сливался с резцом в одно направленное движение и принимался страстно ваять. Он был мастером человеческого тела, в основном - женского, его изваяния широко расходились по музеям мира и частным собраниям. Критики, любители броских, но малосодержательных ярлыков, называли его "украинским Челлини", на что он отзывался с холодным презрением: "Им что маньеризм, что ампир, что день колхозника - не видят разницы, а лезут писать глупости. Их всех надо отправить на ремонтный завод, гайки крутить". Не всегда он продавал свое творение сразу по окончании работы, хотя заказчики толпились за его дверью зачастую буквально. Были среди его скульптур и такие, которые ему особенно нравились, эти оставались у него, как любимые игрушки, на некоторое время, иногда на несколько месяцев. По городу ходили упорные слухи, что он умел вдыхать в холодный камень жизнь в самом прямом смысле слова, без метафорической раскраски. Говорили, что его изваяния превращаются в настоящих живых девушек и развлекают его, пока не надоедают капризному ценителю женской красоты. Странно было, что эти рассказы передавали из уст в уста не бабушки-бездельницы, хранительницы урбанистических фольклорных сказок, коротающие свой век у прохладных подъездов типовых многоэтажек, а вполне респектабельные друзья Мастера - известные музыканты, театральные режиссеры, художники, телеведущие и прочие богемные, успешные, хотя и склонные к похмельным фантазиям люди. Заподозрить их можно было разве что в некоторой зависти к Мастеру, около которого действительно многие десятки лет обнаруживались все новые прекрасные и раскованные девы. А как утверждают психологи, мужчине проще найти неправдоподобное объяснение чужого успеха, особенно у дам, чем признать выдающиеся, но банальные достоинства другого представителя их пола. Неспроста издревле мужики считали эти достоинства основным мерилом успеха, и до сих пор едва ли какая-то народная игра может увлечь их истовее, чем вскользь брошенный призыв "померяться хуями". К тому же Мастер во время дружеских посиделок изобрел несколько собственных свежих способов таких замеров, за что справедливо прослыл на всю страну персонажем культовым. Результаты соревнований не выходили за рамки дружеского круга, но мифы об оживающих скульптурах все множились. Что могло быть мелочной компенсацией друзей Мастера за их проигрыш в бескомпромиссном единоборстве. Или же так проявлялось широкое народное признание его мастерства. А народная слава стоит не меньше, чем битва ставок на Сотбисе. Как бы то ни было, все дамы Мастера раньше или позже куда-то исчезали, их место занимали новые веселые девушки, а клиенты выносили из мастерской свежие виртуозные изваяния. Сам Мастер говорил о своих скульптурах "мои бывшие девушки" и, когда очередная из них отправлялась в руки покупателей, он добавлял ее фотографии в толстую папку своих работ, чтоб полистать в минуту воспоминаний.
Теперь из его воображаемого мира, невидимого-неощутимого для других, за пару месяцев появилось осязаемое существо с длинными волосами, со смешливым выражением на не слишком правильном, но милом лице. Она стояла перед ним, мгновенно перестав ему принадлежать, и получив целый мир в свое распоряжение. Мастер отложил резец, который вдруг стал неподъемным, и как уже бывало после завершения труда, ощутил, что скульптура отсоединилась от него, "вылупилась" из его собственных внутренностей и оставила там кусок пустого пространства. Эта полостная физически ощутимая дыра затянется очень скоро, знал Мастер, но пока явно его беспокоила. Привыкнуть к неизбежному чувству опустошенности и одновременно - удивления перед новой чужой жизнью он не смог за много лет и называл это "синдромом Пигмалиона", полагая, что явление, которому находишь имя, теряет свою власть хотя бы частично. А если это чувство еще и высмеять, то можно вовсе сбросить с себя настырное наваждение - это оружие он берег на крайний случай, хотя пользовался им без промаха. Мастер осмотрел скульптуру, чуть прищурясь, одобрительно кивнул и почувствовал движение теплой струи по всему телу, отдавшейся волнами в голове и животе. Приблизился, провел рукой по изящному контуру плеча и груди, глянул сбоку, а затем прямо в глаза. "Я тебя хочу", - сказал он со спокойствием земли, под которой плавится огненная лава. Косой луч заходящего солнца выпал из окна на каменное лицо, очертив тенью припухшие губы и тонкий подбородок. Мастер смотрел на творение, не отрываясь, его дыхание чуть выдавало глубокое первобытное желание, мощь, с которой в древности возводились пирамиды, свергались боги и рушились империи. Необъяснимая странность произошла в лице и теле скульптуры. Сначала ее черты слегка дрогнули, потом смягчились, будто воск поплыл от близкого жара, при этом линии не стали менее четкими, но точно - живыми и мягкими. В следующее мгновение изваяние сделало вдох и глаза его блеснули. Еще через миг перед Мастером оказалась живая, теплая и трепетная голая девушка, которая будто только что проснулась от крепкого сна. Она приоткрыла глаза, из которых брызнули изумрудные искры, тут же снова крепко зажмурилась и заулыбалась, еще мало что осознавая, но радуясь приходу в мир. Это тоже всегда вызывало в Мастере неизменное умиление - то, что первым проявлением жизни в каждой из скульптур была беззаботная радость. Он внимательно следил за малейшими переменами в только что ожившем лице и теле. А перемены происходили на глазах. Заметно порозовела кожа на щеках и губах девушки, тонкая прозрачно-голубая жилка забилась на виске, ее руки, грудь, живот и стройные ноги за несколько мгновений покрылись оливковым загаром и лунно светились. Волосы становились длиннее и переливались золотыми искрами в наступающих сумерках. Дрожали ресницы, зеленые глаза смотрели на Мастера со смешанным чувством опасения и обожания. Когда Мастер открыл ее губы своими, она немного замешкалась, удивляясь, и тут же ответила ему горячо и влажно.
Дело было не только в том, что уже в восемь часов утра разгоралась безжалостная неукротимая июльская жара, и раскаленное небо цвета застиранных джинсов не сулило ни малейшего облачка, а вместо воздуха колебалось и плавилось марево пыли. И даже не в том, что голова остро раскалывалась со вчерашнего, и к тому же, чего давненько не случалось, майора неслабо подташнивало - черт дернул закусывать сомнительными баклажанами, закупленными среди ночи в грязном киоске у какого-то чурки, сразу ведь показались кислыми. Получи герой награду. Лишние, лишние были эти баклажаны. Или водка попалась несвежая, подбодрил себя майор привычной шуткой, но тут же решил, что требуются меры покардинальнее.
- У тебя нет анальгина? Чего-нибудь от башки? Щас треснет...- Он едва заметно повернулся к капитану Коломийцу, зафиксировав голову на туловище жестким креплением, чтоб не расплескать жгучую жижу из своего черепа и желудка. Бодрый и подтянутый голубоглазый русоволосый красавец Алексей Коломиец был живым укором насильно собравшему себя в потный кулак страдающему майору. При этом в ясных и спокойных глазах капитана не виделось ни осуждения, ни сострадания. "Истинный ариец" почему-то приходило в голову при виде матерого украинского парня, прибывшего служить закону из дальнего села под Гадячем. Мысль, впрочем, не была совсем пустяковой, если учесть авторитетные гипотезы и документальные свидетельства о происхождении ариев. Ладно бы нездоровые ура-патриоты, но и некоторые индийские независимые йоги в последнее время все настойчивей сообщали о том, что арии изначально расплодились в местности, что соответствует нынешней территории центральной Украины. Приняв к сведению подобные теории, даже с поправкой на их бредовость, капитан Коломиец мог бы счесть себя потомком древних рас и родов. Что, впрочем, интересовало его еще меньше, чем мученический путь майора Иващенко. Посему на вопрос об анальгине он только мотнул головой, как корова отмахивается от слепня, и в сдержанном оцепенении продолжал разглядывать непонятное. На поляне располагались три трупа, и именно они добавляли головной боли майора невыносимую смертельную, в близком к ситуации смысле, тоскливость и яростную нелюбовь к раннему утру, знойному лету и солнечному небу. Трое крупных мужчин в расцвете сил и возможностей, известные не только в городе и окрестностях, но и за пределами страны, неаккуратно лежали на жухлой травке в радиусе нескольких метров друг от друга и роскошного четырехколесного шедевра американского автопрома, новенького Porsche Cayenne. Рядом чернела груда углей и золы от недавнего, судя по еще краснеющим углям, костра. Ни пулевых ранений, ни крови, ни выпущенных кишок или торчащих из спин ножей не было добавлено решительными штрихами в этот натюрморт - завершенную композицию мертвых тел в живой природе. Пытливый взгляд капитана бесстрастно отметил только неестественно вывернутые шеи и тела у всех троих, тихие нездешние лица, за несколько часов окончательного покоя ставшие серыми обвисшими масками, которые безошибочно отличают мертвецов от живых. Майор Иващенко тем временем отвлекся от субъективной физической боли объективными философскими раздумьями о смысле сущего. Он сразу узнал мертвецов, один из которых на днях огорчил его и коллег своим безответственным выступлением в горсовете, где прилюдно пообещал лишить милицейские чины их льгот, сомнительно нажитых дач и крупных пенсий. Теперь от его популистских страстей и ораторского заряда осталось только пятно смятой травы. И то ненадолго. "А ведь как дышал, как дышал..." - цинично гоготнул про себя мент, тут же получив мстительный толчок острой боли в мозг от резкой ухмылки. Нашли их по ночному звонку в отделение с мобильного номера, который принадлежал одному из убитых и больше, конечно же, не отвечал. Женский голос сообщил о трех трупах в лесу, после чего связь оборвалась. Итак, первый из троих - депутат городского совета Виктор Каратанов, крупный мужчина сорока двух лет, владелец большого вещевого рынка и газовых месторождений, заводов-пароходов, в общем. И, что бывает нередко при хороших управленческих талантах - глава наркотического синдиката. Помнится, в интервью журналу "КоммерсантЪ" он щедро делился секретами своих финансовых успехов, и дал начинающим миллионерам интимный совет "никогда не класть все яйца в одну корзину". Ну вот, думал майор, ошибочка вышла: корзины-то у него в порядке, а яйца уже никуда не годятся. Другой - Руслан Бабаев, хозяин нескольких казино и Эпсилон Банка, лицо кавказское, точнее северно-осетинское, припомнил Иващенко. Ненужные отныне биографические данные автоматически выпали из папки оперативной памяти майора: родился в городе Ардон, в 1975 году, закончил здесь медицинский, уже со второго курса занимался финансовыми махинациями, то есть - крупным бизнесом, как это сейчас называется. Черт, стереть бы себе лишние файлы, отформатировать жесткач, как говаривает их Саня-сисадмин, непохожее ни на кого в управлении гуманоидное существо. Да, начисто убрать лица, цифры, к которым больше нет возврата. Не запечатать окончательной датой и сдать в архив, а просто - нахер-нахер. Какого лешего, к примеру, ему надо помнить, как выглядит жена, трое детей и заодно пятеро любовниц какого-то Бабаева, который теперь представляет из себя только мусорную биологическую кучку? Зачем хранить на винчестере картинки с выступлений горячего отморозка, механически скаламбурил майор. Взять хотя бы сольную партию около городской прокуратуры на восьмое марта, которая разошлась по всем таблоидам. Не поделил с прокурором любовницу, стрелял по окнам, швырял взрывчатку, уложил на месте старого заслуженного охранника дядю Ваню, и все с рук сошло. А теперь, надо же, тише воды и ниже травы - последнее особенно наглядно. Но очистить внутренний архив не получится, особенно теперь. Так и жди, нагрянут скоро на разборки родственники горца, станут мстить, делить имущество. Новая свалка файлов на подходе. Неправильно устроена человеческая память, непрактично, неэкономично, а уж для здоровья как вредно... Майор массировал себе виски, тихо матерился, глубоко дышал, но становилось только хуже. С минуты на минуту могли нагрянуть телевизионщики и газетчики, которых Иващенко не выносил на дух, наверняка ментовская продажная пресслужба уже слила новость журналюгам пощедрее и порасторопнее. Надо срочно выставлять оцепление. И генерал вот-вот прибудет и министр, вся невеселая компания соберется. Что следствию вдохновения не добавит. Особенно, в связи с третьим покойником.
Третий из мертвецов поставил бы в тупик кого угодно. На этого майор Иващенко смотрел с особым удивлением. В городе его считали меценатом и славным малым. Симпатяга, супермаркетовый магнат, который выстроил в заброшенном яру на окраине горнолыжный курорт европейского уровня. В раскаленном мозгу снова поплыли экранные листы текста: Евгений Гонтарский, коренной киевлянин, 39 лет. Закончил философский факультет Университета, кандидат наук, писал докторскую. Увлекался музыкой, играл в собственной джазовой команде, прыгал с парашютом, катался на горных лыжах. Яхты, самолеты, путешествия. Регулярно ходил в телевизор с демократическими разговорами. Гонтарский не мог оказаться в этой компании, не мог лежать сейчас рядом с Бабаевым и Каратановым, ни живым ни мертвым. Хотя бы потому - что не мог.
- А ты замечал, Леша, какие злые у покойников лица? - задумчиво проговорил майор, слегка наклонив голову набок, располагая свое лицо параллельно скорбному лику горнолыжного джазиста. - Будь его воля, так и вцепился бы мне в глотку - но хуюшки. Оттого и злой. Фильмы о зомби появились не просто так. Какой-то, видимо, впечатлительный писатель побывал в такой молчаливой компании. И проникся настроением мертвецов. Фантазировать ничего не надо, само напрашивается...
- Они не злые, товарищ майор, - с готовностью отозвался капитан Коломиец. - Они, наоборот, печальные. И покорные. А вы им придумываете злобу, потому что у вас это... голова... Мы всем, и живым и мертвым, приписываем то, что сами чувствуем. Я читал где-то.
- Блядь, Алексей, и кто ж их так? - майор пропустил рассуждения младшего по званию мимо ушей и решительно перешел к основной теме. - Кто мог поднять руку на таких авторитетов? Какой-то даун-комикадзе! (ох как больно смеяться, бляха-муха). Не опасаясь - ладно, за свою жизнь. Но за жизнь потомков? Это ж всех перебъют на сто лет вперед. Бабаев - за него сотни "кровников" завтра понаедут. Это ж... прямое объявление войны в Киеве, по всей Украине, ебать-копать. Что думаешь, Леша? - в серьезные моменты майор выходил за рамки субординации и был неестественно дружелюбен. К тому же сегодня ему было нечем переваривать поток информации, требовался какой-никакой мозговой штурм.
- Товарищ майор, - Коломиец не отреагировал на косвенно предложенную отмену дистанции. - Я думаю, тут или крупные разборки или случайность. Хотя, какая может быть случайность, ума не приложу. А если разборки, то от нас мало что зависит, сверху нам все расскажут - кто, кого, за что. Можем даже не напрягаться.
- Все трое убиты одинаково, - доложил незаметно подошедший деловитый судмедэксперт Пирогов, который уже несколько минут возился с трупами, брал какие-то пробы и делал снимки. "...био робот, итить твою мать, свежий, как говно на палочке, не пьет, ни курит - завистливо размышлял Иващенко. - Интересно, он хоть ебется когда-нибудь или сначала делает спектральный анализ ДНК потенциальной партнерши, а там, глядишь, и само отпадет?" - По данным предварительной экспертизы смерть всех троих... ммм... убитых наступила от 3 до 4 часов утра от перелома шейных позвонков. Никаких следов борьбы не обнаружено. Похоже, они даже не защищались, товарищ майор.
Василий Андреич!.. - вдруг взвизгнула из кустов ассистентка Пирогова, юная красотка Маша. - Тут.... Василь Андреич, посмотрите - тут рука!.. Женская!
Милиционеры и эксперт ринулись к кустам, с трясущейся там Машей. Девушка совсем недавно пришла на работу в судмедэкспертизу прямо со студенческой скамьи, и этот выезд был чуть ли не первым в ее практике. Поэтому она, наперекор всем известным, но внезапно хорошо забытым правилам, мощно вцепилась в мертвую руку своими тощими лапками в гигиенических перчатках. Оторвать ее от вещдока у сильных мужчин пока не получалось. Иващенко, впрочем, не участвовал в насильственном отнимании, от начального резкого движения в сторону женского визга майор согнулся пополам, и наконец-то из него изверглась победная обжигающая струя вчерашних выпивок-закусок и сегодняшнего утреннего кофе. "С облегченьицем!" - поздравил сам себя Иващенко, рассудив, что блевать в данной ситуации не только уместно, но в целом трогательно и вполне гуманно. Со всех сторон, с легкостью преодолев оставленное без руководства милицейское оцепление, к живописной группе бежали люди с камерами и микрофонами.
3. вася
She came without a farthing
A babe without a name
So much ado "bout nothing
Is what she'd try to say
*Она пришла незваной
И с кошельком пустым
Все, что сказать пыталась,
развеялось как дым
"All dead All dead" Брайан Мэй*
- И как мне тебя называть? Ты лучше знаешь, что тебе подходит.
- Пусть будет... Василиса, вот как. Тебе нравится?
- Значит, Вася. - Он сощурился на яркий утренний солнечный свет, и сел на добротно затертом, когда-то зеленом диване, который нервно скрипнул старой пружиной. Из дыры в обшивке развязно проглядывали клочья старой ватной набивки, сверху диван был застелен простыней не первой свежести в смешных божьих коровках. Подушка была одна на двоих, а одеяло сбилось в мятую кучу где-то под стенкой.
- А где мы? И кто ты? И кто я? - поинтересовалась голая девушка, которая еще вчерашним вечером была фигурным куском мрамора.
- Мы в Киеве, в моей мастерской. Я - скульптор, многие считают, что неплохой. Впрочем, я и сам отлично знаю, когда работы мне удаются. Вот ты мне удалась. Друзья называют меня Мастер, хочешь - зови и ты.
- Это который с Маргаритой? Я бы не хотела быть Маргаритой, - уточнила Вася.
Мастер поморщился. Он не удивился, что созданная им девушка обладала познаниями в литературе и определенным характером. По тому, как спокойно он закурил и налил себе коньяку, было очевидно, что происходящее ему явно не в новинку. Что он живет в созданном самим собой мире, и это его вполне устраивает.
- Скучная книга, неумный автор, я его не люблю. К тому же он был украинофоб и не скрывал этого. Нет, книга не при чем.
- А кого ты любишь? В смысле - читать?
- Я люблю все гениальное. Например, Чехов гениальный. Знаешь почему? Он пишет очень конкретно. Например: "...в Калужской губернии девица Романюк поймала ворону с голубыми глазами". Вот. Здесь все четко сказано - кто, где, что сделал. Девица Романюк. В Калужской губернии, глаза голубые. Никаких обобщений. Еще Хлебников классный. Платонов - вообще кайф. - Мастер прилег рядом с Василисой, уложив голову на руку, прикрыл глаза и проговорил. - "Смирное поле потянулось безлюдной жатвой, с нижней земли пахло грустью ветхих трав, и оттуда начиналось безвыходное небо, делавшее весь мир порожним местом".
Васька уткнулась в подушку от этой красоты и безотчетной печали. В первый в ее жизни день ей нежданно-негаданно сделалось щемяще пронзительно грустно. Будто она вернулась домой после долгих тяжких скитаний по чужим местам и людям, наконец-то успокоилась и можно бы насладиться счастьем. Но передышка - совсем короткая и скоро придется опять брести в неприютность. Эта солнечная мастерская, это тепло и радость - все скоро, совсем скоро будет разрушено и исчезнет. Потому что нет ничего постоянного, а значит - ничего, существующего на самом деле. "Как Карфаген, который должен умереть", - всплыло из неизвестных глубин ее памяти. Или чьей-то чужой? Мастер курил, и тоже смотрел куда-то далеко. Возможно туда, где мир делался порожним местом.
- Мне кажется, я жила совсем в другом мире. Безлюдном, да, - вдруг сказала Василиса.
- Интересно. Расскажи-ка, - потребовал Мастер.
- Ну, я не точно помню, - смутилась девушка. - Но это была степь. Да, степь с редкими кустиками. И небо помню - огромное, серое. Ох - и я была мужчиной! Я скакала... то есть - скакал на красивой лошади. На мне была такая, знаешь, смешная шапка... конусом, с острым верхом. А наверху был шарик. И красная кисточка!
Мастер улыбнулся и кивнул. Василиса задумалась.
***
Они были в пути уже десятый день и луна шла на убыль. До аила оставалось скакать еще столько же дней и ночей. Пленница ехала привязанной к седлу Амана, его конь был более вынослив. За ним скакал Теймур на кобыле, он вез бурдюки с водой, свежим молоком и кумысом, который мастерски сбивал Аман. Еще он вез в кожаном мешке свой двуструный морин хуур, но за все время ни разу не взял смычок в руки - не было настроения. Зато по пути он часто доставал лук, в весенней степи расплодилось несчетное количество куропаток, зайцев и лис, голодать не приходилось. Светлокожая пленница была уже совсем затасканной, чумазой, русые длинные волосы слиплись в тяжелые спутанные веревки, лицо перестало выражать страх, на нем отпечаталась только боль, покорность и смертельная усталость. Ее льняное рубище, в котором ее захватили ночью, когда подожгли небольшой хутор и перерезали всех, кто оказался на пути, было покрыто грязью и сильно изодралось, едва прикрывало худое тело от ночного холода. Она уже надоела им обоим - с тех пор, как перестала сопротивляться. Сначала она дралась, корчилась, кусалась и брыкалась, как раненая коза. И это доставляло насильникам жгучее удовольствие. Изнасиловав ее по несколько раз, они садились за еду - пили кумыс и жарили мясо добытых в степи животных. Пленницу тоже поили и давали ей куски жареной дичи. Она пила жадно, но от еды отказывалась и отплевывалась, когда Теймур пытался впихнуть мясо ей в рот. И слабела с каждым днем. Где-то после седьмого переезда она перестала пинаться и кусаться, стала совсем тихая и покорная, пока они брали ее по очереди у костра перед коротким крепким сном. В одну из ночей они даже забыли ее связать, и глупая девка, подкралась к Аману и достала его меч. Он проснулся только, когда она тыкала этим мечом в свой тощий живот. "Даже убить себя не может, святое Небо", - презрительно сплюнул Аман, засунул меч за пояс и привязал полуживую пленницу к одинокому корявому дереву. После этого случая они крепко связывали ей руки и ноги днем и ночью, хотя она уже почти не шевелилась. А вчера из нее начала литься кровь, она текла по ее ногам и по крупу лошади, залила всю ее рубаху. Воду они берегли, до ближайшей речки надо было ехать еще день, поэтому нечистую кровь смывали кобыльим молоком. Затем Аман сказал, что он больше не хочет пачкаться об эту тварь. Им не нужна была лишняя ноша. Вечером они решили освободиться от нее.
Над бескрайней степью неслись серые полосы облаков, дождя еще не было, но он стремительно надвигался со стороны захода солнца, и небо набухало чернотой его неукротимости. Надо бы разложить на ночь передвижную юрту, решил Теймур. Он отошел подальше за холм, надеясь, что Аман сам справится с легкой жертвой. Острый пряный запах цветущих майских трав и свежей зелени несся отовсюду, бил в ноздри. Теймуру показалось, что он снова маленький мальчик и идет по степи с матерью к отцу, который пасет овец. Низко летали ласточки, легкие стрекозы и мелкие мошки. Оглушительно надрывались вечерние цикады. Слабый вскрик послышался от места их стоянки. Кончено, понял Теймур. Вот и хорошо, сейчас сбросим ее в овраг, степные волки быстро найдут добычу, наверняка. Он пошел к привязанным в отдалении лошадям. То, что он увидел, не сразу его удивило. Он подумал - Аман ушел на небо. Аман лежал у ног своего коня, пробитый насквозь своим же двуручным мечом из драгоценной стали. Пленница отползла от него и лежала, скорчившись, неподалеку. Неясно было, как она сумела проткнуть Амана. Казалось, в ней не было ни сил, ни упорства. Теймур подошел к Аману и приложил ухо к его груди. Сердце не билось. Надо будет забрать тело с собой, отвезти матери. Однако же надо покончить с ней, решил Теймур. Он подошел к девушке. Она лежала, по-видимому, приготовившись к смерти. Она повернула голову к Теймуру и что-то сказала на неизвестном ему наречии западных племен. Ее зеленые глаза, которые смотрели в упор, были живыми и дерзкими. Как это он раньше не заметил, что в ней еще столько сил? Теперь было поздно, Амана не вернуть. Он подошел ближе и широко размахнулся. Пленница судорожно приподнялась навстречу удару. В следующее мгновение он разрубил ее шею, кровь хлынула в разные стороны, голова отвалилась, зацепившись длинными волосами за травяную кочку. Почти сразу с неба хлынул давно собиравшийся ливень, который несколько первых минут почти не оставлял следов в сухой ковыли - иссохшая земля жадно вбирала в себя воду и кровь, истосковавшись от засухи. Насквозь промокший, Теймур разложил тент, потом разрубил тощее тело пленницы на несколько кусков и снес их к близкому оврагу, запеленал Амана в овечью шкуру, привязал лошадей к одному дереву и развел большой костер из припасенных сучьев, чтоб защититься от волков, чей вой уже слышался поблизости. Спал он недолго, ему снились красивые и пронзительные зеленые глаза, которые светились в темноте и улыбались.