Сержант Федюкин шел по ночному проспекту, изредка озираясь по сторонам. Настроение было прекрасней некуда, ибо все в его жизни складывалось как нельзя лучше. Еще бы: утро, конец дежурства, да и весна не за горами. Настоящая весна, теплая, безо всей этой слякоти.
Надо было протопать совсем немного, проспект, пару-трешку переулков, дворы, больницу и метро, а потом можно и возвращаться. Возвращаться и отдыхать. Хорошо.
- Стой, мужики, - произнес он. - Покурим.
Никто не спорил. Весь наряд в составе трех человек: Витька, Василича и самого сержанта остановился возле одного из ни в чем не повинных подъездов. Василич достал пачку дорогих сигарет, которыми где-то разжился вчера, а сержант спички.
Небо над городом занималось слабым рассветом, скрывавшимся за низкими облаками. Где-то вдали, в центре уже началась новая жизнь, спешившая на смену старой, той самой, что длилась всю ночь.
Здесь было тихо.
- Ну чо, к Галке едем на день рожденья? - спросил сержант.
- Ага, - подтвердил Витек, а Василич только прыснул, поддавшись на давление старых воспоминаний о прошлогоднем празднике.
- Да, - согласился Федюкин. - В тот раз мы конкретно приняли.
- И в этот примем.
Дверь подъезда тихо скрипнула и со всей силы стукнулась о косяк. Мимо милицейского наряда скользнула фигурка девушки в недорогом плаще. Она явно куда-то спешила, волоча за собой тяжеленную сумку.
- Куда бежим? - задорно спросил сержант.
- На поезд, - коротко кинула девушка и засеменила дальше.
Наряд разразился хоровым смехом. Чем-то здорово насмешила их эта странная пассажирка, хотя ничего странного в ней и не было. Просто смешно и все.
- В прошлый раз мы от Галки ехали, - произнес Василич, бросая в сторону сигаретный бычок. - Вон, Витек за рулем был. Бухой как Пушкин, рулит еле-еле, а ты ему еще по пьяни кричишь: "Влево, давай, влево!"
- Не было такого, - заявил сержант Федюкин и тоже выбросил свой бычок в сторону. - Идем, мужики.
- Да было! Отвечу!
- Значит я совсем бухой был.
- Да накирялся ты по самый не балуй, - подтвердил Витек. - Я и то кое-чего помню. Ты так типа говоришь: "ну-ка тормози". А там девушки какие-то.
- Ты притормозил. Так что машину на девяносто градусов развернуло!
- Василич, ты где учился? На сто восемьдесят!
- В школе милиции, - не к месту ляпнул Василич и все расхохотались.
Они уже добрались до последнего дома, принадлежавшего проспекту и собирались завернуть в ближайшую подворотню. Порадовать тамошних алкашей, совершенно не ожидающих появления ментовского патруля.
- Ну вот, короче. Я так подрулил к ним, а ты высовываешься и говоришь: "Девушки, а типа, а как вас зовут?". Одна такая: "Даша!"
- Ну и дура, - заявил сержант.
- А тебе тогда понравилось.
Они снова расхохотались, вступив под свет одинокого фонаря, бросавшего свет на стены домов и каркасы деревьев, ожидающих наступления теплых времен.
Рассвет становился все более явственен. Еще немного и небо сменит цвет с черного на серый. Очень скоро. Весна.
- Кстати, мужики, слыхали, Санек жениться решил!
- Свихнулся он что ли? - удивился Василич.
- Проблем у него нет, - кивнул сержант. - Будет теперь жене на тряпки всю зарплату спускать и следить за ней еще, чтобы по мужикам не бегала.
- Пить бросит, - вставил Витек.
- Ну это ж не смерть, а только жена!
- Точно, - сквозь смех согласился сержант. - А все равно дурака он свалял. Одному круче!
Пустой двор остался позади, мимо мелькнули гаражи, на одном из которых красовался шедевр настенного творчества, надпись: "Федя - евнух", а впереди нарисовался узкий переулок как-то незаметно вылетавший прямиком под стены местной больницы, знаменовавшей своим забором границу милицейских участков.
Несколько окон больничного корпуса почему-то светились, хотя многолетние наблюдения милицейского наряда говорили, что в этом корпусе расположены палаты, а в палатах в такое время свет выключают везде и всегда.
Странно.
- Весна, - сержант радостно втянул носом воздух и наконец-то озвучил свои мечты и чаяния. - Лето скоро.
- Опять бухать.
- Фигня.
Они шли дальше, все ближе и ближе к метро, где как всегда велик улов полупьяных бомжей, многие из которых после проверки оказываются далеко не бродягами. На прошлом дежурстве, попался, к примеру, пьяный зав. кафедрой физики из какого-то ВУЗа, поднявший большой шум, когда его совершенно невменяемым нашли в переулке у станции метро.
Зав. кричал, что всем им, ментам поганым, конец потому, что он физик, работает там, где когда-то подвизался некий Капица, и вообще заморозит их всех, ибо он спец по физике низких температур, а они, менты, не знают даже второго закона Ньютона. Нужен он им больно...
Да и ему тоже...
- Не трогай, - осадил Витька Федюкин. - Это великий человек. Он готовит людей, благодаря которым у нас есть холодная водка.
Так наряд и ушел, оставив профессора трезветь в одиночестве, а не в КПЗ.
- Ну, - глянув на часы сказал Василич. - Приду, "Убойную силу" посмотрю. Круто!
- Не, - отрубил сержант. - Мне не прет. Я лучше видик покручу. Старье какое-нибудь. "От заката до рассвета" там.
- А у тебя вторая часть есть?
- Отстой.
- Почему?
- Да... - сержант хотел аргументировать свой ответ, но тут неожиданно замер, остановился, будто бы некто незримый, приклеил его ботинки к асфальту. Глаза патрульного, округлились, будто ему явилась толпа пьяных гоблинов, а губы задрожали, так что казалось, что Федюкин хотел сказать нечто важное, но забыл как это делают.
- Я, я, - мямлил сержант, а еще через миг его рука, превозмогла общее оцепенение и махнула куда-то в сторону больничных корпусов.
- Чо? - оживился Василич. На миг ему показалось, что сбылась таки его мечта и он совершит подвиг. Спасет там женщину от насильников или поймает международного террориста. Была у него такая ментовская мечта.
Но в той стороне, куда глупо тыкал сержант не было ни насильников, ни бородатого южанина с четырьмя базуками за плечами. Там был только корпус, пара горящих окон и старуха у одного из них, смотревшая то ли на милицию, то ли на оживающий после ночного ступора город. Больше ничего.
- Блин! - выдавил наконец сержант, провел рукой по глазам и присел на корточки. - Блин!!
- Ты чо? - потрепал его за плечо Василич. - скрутило что ли?
- Блин, - сержант Федюкин поднял глаза и снова взглянул на больницу. Там все оставалось таким же, только старуха, насмотревшись в окно повернулась и двинулась куда-то в глубь палаты. Идти ей было трудно, это заметно даже снизу, издалека.
- Ну чо случилось! - на выдержал Витек.
- Бабку видели?
- Ну?
- Да, наваждение у меня было! Показалось - мать моя, покойница. Тоже тут лежала, в этой самой палате, - сержант сделал глубокий вдох, резко выдохнул и добавил. - Пригляделся - ничего общего...
... Дальше шли молча - сержант впереди, остальные чуть позади. Лакированные ботинки аккуратно ступали по лужам, обильно растекшимся по асфальту, но Федюкин как-то не слишком обращал внимания - куда он идет. Просто шел и все.
Только теперь он заметил, как серо все вокруг и эта самая серость не так уж прекрасна, ибо в большом количестве приесться может все что угодно. И подворотни, и номера люкс. Второе, наверное, даже быстрее.
Надо ж! Сейчас вот мать вспомнилась, а выходит она уж семь лет как умерла. Опустили себе гроб в жерло крематория, урну снесли в колумбарий, чтобы не особо тратиться - и все.
Семь лет назад он стоял вон под теми окнами и кричал:
- Мама!
И она выходила, а он махал рукой и пытался всеми правдами и неправдами передать гостинцы, потому как в больницу по старому, еще советскому обычаю, снова не пускали ни под каким предлогом, хоть для подобной изоляции поводов не было, сержант узнавал.
Семь лет? Точно. Ему уже тридцать один год, тридцать первая весна его жизни. Почему он совсем не помнит как прожил последние годы, и что на их протяжении делал. Может потому что нельзя сосчитать все однообразные дежурства, а дни рождения Галки слились в его памяти в одну большую попойку с перерывами на маленькие типа локальных дней рождений и праздников?
Они завернули в переулок, коий вплотную подходил к станции метрополитена. Здесь, как и всегда, отлеживался незадачливый мужичок средних лет и такого же достатка.
Наряд остановился чуть позади, а сержант посветил мужичку в лицо своим фонарем:
- Эй, ты чо? Плохо тебе?
- Иди ты на...
- Значит хорошо, - сержант не сильно толкнул мужичка ботинком и так, для порядку сообщил. - Поднимайся, давай, менты.
Интересно, а помнит ли этот мужичок сколько лет он пьет, и сколько валяется по подобным закуткам? А, фигня.
- Идем.
- А с ним чо делать? - спросил Василич.
- Пусть валяется. Чего с него взять!
И они пошли дальше, миновали площадь у метро, где имелся свой опорный пункт, а значит и делать тут было нечего, выбрались на улицу, где располагалось их отделение, а над городом уже рассвело.
Пройти оставалось совсем немного, но ноги стали будто бы ватные. Только сейчас, под самый конец дежурства сержант понял как же он устал. Страшно устал, а ведь впереди еще долгая дорога до дома.
Мама. Когда-то он точно знал, что придя домой сможет просто лечь на диван и закрыть глаза, отдохнуть хоть немного, а на столе его будет ждать теплый и вкусный ужин. Нет, он вовсе не лентяй, просто готовить не умеет. Так и не научился.
По левую руку от молчаливого наряда осталась небольшая, полуразрушенная церковь. Странное место, от отделения минут десять, а ведь никому и в голову придти не может зайти внутрь. Помниться, пару раз приходилось в патруле возле нее стоять, на Пасху там, или на Рождество. Забавно было. Особенно крестный ход, с флажками этими, как бишь их там?.. хоругви!
Забавно. Он, ведь, кажется тоже крещеный, а в церкви ни разу не был. Предлагали, а он отвечал: "чего я там забыл?" И действительно, что? Похоже забыл что-то.
- Все, - дабы хоть как-то разрядить обстановку вставил Василич. - Догулялись. Конец.
Конец. А ведь и правда. Два дома, не больше, а потом одинокий путь через весь квартал, пустая квартира. Похоже, не такой уж и дурак Санек-то, коли жениться надумал.
По улице вяло тащился Колян, парень известный всей здешней милиции, как продавец книжек, торговавший с лотка у метро. Видная личность, всегда знал, когда поднести новеньких детективчик, милицейскому сержанту, потянувшемуся вдруг к высокому искусству.
- Здорово, Колян!
- Здорово!
- Торговать?
- Ага.
- А Лермонтова какого-нибудь у тебя нету?
- Нет. А зачем он? Не берет никто.
Надо же, действительно наваждение какое-то! И кто его за язык про Лермонтова дернул сказать? Ведь он его всю жизнь ненавидел, с детства. Пушкина еще так себе, а вот Лермонтова на дух не переносил. В отличие от мамы.
Наваждение. Очень легко снимается выпивкой, но как представишь себе бутылку, так сразу же дурно становиться. Будто с похмелья. Тоже не поймешь почему.
Светлые квадраты окон милицейского отделения становились все ближе и ближе, а сержант Федюкин с каждым шагом понимал, что чего-то он такого не сделал, а стоило бы.
Или наоборот. Может быть было чего-то такое, чего делать не стоило ни под каким предлогом, а он...
- Ну так как насчет Галки?
- Я не еду, мужики.
- А чего так?
Сержант только плечами пожал. Не хочется.
- А куда пойдешь?
- Куда-нибудь, - снова развел руками Федюкин. - Тут, ребят, очень много мест, где я никогда не бывал.