И снова на арене цирка - философия, самая подлая из псеводонаук, она крадёт и присваивает достижения других наук, прикрывая собственную непрактичность, порой крадёт сама у себя, она суёт свой простуженный нос повсюду, и лишь усложняет всё то, что и без неё сложно. Философия подменяет понятия и по сути ничего нового не даёт, это похоже на бесконечную растасовку игральных карт. Но надо признать, в споре философы сильны, используя только им понятую заумную терминологию, они уходят далеко в свою метафизику, и создают впечатление умных людей, остаётся лишь отойти в сторону, и пусть себе трещат сами с собой. Но, нет же, так не происходит, её возводят на трон будто "ревизора", её преподают на уровне серьёзной Науки, науки, которая называет атеизм религией, и в то же время говорит, что содержит в себе логику, она берёт себе всё самое лучшее, она словно мокрую тряпку выжимает Мир, который философам по сути и не нужен, сами летая в облаках, они безосновательно портят нервы другим.
А теперь передаю эстафету другим авторам, точнее это я перенял у них знания.
Жак Фреско: "Многие находятся в поисках истины, но поиски эти бесконечные и ни к чему не приводят. Если мы когда-нибудь точно поймём, кто мы такие, человеческому разуму придёт конец. Сознательно или нет, большинство людей продолжают пересматривать свои ценности, мировоззрение и миропонимание, и процесс этот бесконечен. Человек - это организм, который постоянно развивается. В чём смысл жизни? Что есть сознание и ум? Что я делаю в этом мире? Какое отношение я имею к Господу и Вселенной? Эти вопросы задавались веками, однако они совершенно несущественные для достижения общественного прогресса. Они не имеют ответов, так как не имеют референтов в реальном мире. Постановка таких неоднозначных вопросов не содержит заботы о наших ближних, не демонстрирует наше желание улучшить уровень их жизни. С точки зрения практичности такие размышления бессмысленные и такие же бесполезные, как рыдания над пострадавшим человеком вместо предоставления ему медицинской помощи. Так, например вопрос: что есть жизнь, в чем его смысл, который наша связь со Вселенной? Все они, по сути, являются пустыми и лишенными смысла. Философы, поэты и метафизики не могут последовательно изучать вопрос в рамках какого бы то ни было реального процесса. Обычно они мало что понимают в физических процессах природы. Те, кто задает такие вопросы, не ходит в лабораторию с целью исследовать физические процессы, так же как и не понимает структуру даже отдельно взятой клетки, не говоря уже о Вселенной. Они просто цитируют кого-то, даже не пытаясь проверить правильность собственных предположений. Хотя эти вопросы, безусловно, глубокие, в контексте науки и реальности они просто наивны. Вопрос относительно процесса, который мы именуем "жизнью", предполагают, что она имеет "смысл". Как тяжело не было бы принять эту мысль большинству, единственным смыслом жизни является то, каким его наделяем мы, люди".
Жиль Делез, Феликс Гваттари: "Что такое философия?": "Философия - не созерцание, поскольку суть созерцания сами же вещи, рассматриваемые в ходе творения соответствующих концептов. Философия - не рефлексия, поскольку никому не нужна философия, чтобы о чём-то размышлять; объявляя философию искусством размышления, ее скорее уменьшают, чем прославляют, потому чистые математики вовсе не ждали философии, чтобы размышлять о математике, как и художники - о живописи или музыке; говорить же, что при этом они становятся философами, - плохая шутка, настолько неразрывно их рефлексия принадлежит их собственному творчеству. Философия не приобретает окончательного убежища и в коммуникации, которая потенциально работает только с мыслями, чтобы создать в результате "консенсус", а не концепт. Идея дружеской беседы в духе западной демократии никогда не делала ни малейшего концепта; она может и берет свое начало у греков, да только сами греки настолько ей не доверяли, так строго с ней обращались, что у них концепт звучал скорее единичным голосом птицы, парящего над полем битвы и останками уничтоженных мыслей. Права человека - это аксиомы; на рынке они могут сосуществовать с другими, в частности с аксиомами безопасности и собственности, они даже не столько противоречат им, сколько игнорируют их и приостанавливают их действие; Ницше говорил об этом - "нечистая смесь или нечистое соседство". Кто может сдержать и поддержать в каком-то порядке нищету и детерриториализацию - ретерриториализацию пригородных руин, если не мощная армия и полиция, которые употребляются вместе с демократией? Которая социал-демократия не давала приказ стрелять, когда бедность выходит за пределы своей территории или гетто? Права не спасают ни самих людей, ни философию, что ретерриториализуеться в демократическом государстве. Права человека не заставят нас благословлять капитализм. Философия по природе парадоксальная, но не потому, что отстаивает наименее правдоподобные мнения или принимает мысли взаимно противоречивые, а потому, что она пользуется фразами стандартного языка, чтобы выразить то, что выходит за рамки мысли и даже вообще предложения. Концепт - это, конечно, некоторое решение, но проблема, на которую он отвечает, заключается в условиях его интенсиональных консистенции, в отличие от науки, где она заключается в условиях референции экстенсиональных предложений. В капиталистической экономике капитал и собственность детерриториализуются, перестают быть земельно-неподвижными, а затем ретерриториализуются в средствах производства, тогда как труд, со своей стороны, становится "абстрактный" трудом".
Михаил Бакунин: "В метафизических и теологических системах все идет благополучно. Вот почему создатели и защитники этих систем могут и даже должны со спокойной совестью продолжать эксплуатировать народные массы при посредничестве Церкви и Государства. Набивая свои карманы и не ставя никаких препятствий своим нечистым целям, они могут в то же время утешать себя мыслью, что они работают во славу Божью, во имя торжества цивилизации и будущего благоденствия пролетариата. Но мы, другие, которые не верят ни в Бога, ни в бессмертие души, ни в метафизическую свободу воли, мы утверждаем, что свобода должна быть понятием в большом смысле слова, как цель исторического развития человечества. По странному, хотя логично последовательным контрастом, наши противники, идеалисты теологии и метафизики, принимая принцип свободы за основу и базу их теории, выводят из него заключения о необходимости рабства людей. Мы же другие, материалисты в теории, стремимся на практике осуществить и укрепить умный и благородный идеализм. Наши враги, божественные и трансцендентальные идеалисты, в силу логического закона, по которому всякое развитие приводит, в конце концов, к отрицанию своей исходной точки, сходят к практическому материализму, жестокого и подлого. Мы же убеждены, что всё богатство умственного, нравственного и материального развития человека, точно так же, как и достигнутая им мера независимости, всё это - продукт общественной жизни. Вне общества человек не только НЕ сделался бы свободным, но не стал бы человеком в истинном смысле этого слова, то есть единственной сознательным существом, мыслящим и управляющим словом. Вот историческое происхождение и логическая основа всякой теологической доктрины. Не понимая природы и материальных причин своих собственных мыслей, не отдавая себе даже отчета в условиях их возникновения и развития, первые люди и общества, конечно, не могли подозревать, что их абсолютные знания абсолютного были не более чем бесплодным раздражением способности к творению абстрактных идей. Только в силу этого недоразумения они смотрели на эти идеи, как на высшие реальности, перед которыми сама природа обращалась в ничто. Затем они начинают любить свои выдумки, свои представления несуществующего абсолютного, начинают делать им всевозможные почести. Затем является потребность как-нибудь конкретнее представить абстрактную идею этого Ничто, то есть Бога, сделать её более осязательных для чувств. С этой целью они расширяют понятие божества, наделяя его всеми добрыми и злыми свойствами, которые им были известны по наблюдению над природой и человеком. Мы вовсе не намерены заниматься историей религиозных, теологических и метафизических абсурдов и еще менее собираемся распространяться обо всех божеских воплощениях, что последовали за явлениями, созданными веками варварства. Всем известно, что предрассудки порождали всегда массу ужасных зол и заставляли проливать кровь и слезы целыми потоками. Мы отметим только, что все эти возмутительные ошибки бедного человечества в процессе эволюции общественных организмов были исторически неизбежными фактами. Эти ошибки зародили и распространили в обществе роковую идею, овладевшую воображением людей, что вселенная управляется сверхъестественной силой и волей. Столетия меняли столетия, и общество до такой степени привыкло к этой идеи, что, наконец, убило в себе всякое стремление и даже саму способность к прогрессу. Властолюбие сначала нескольких человек, а потом целых общественных классов свело в жизненный принцип рабство и покорность, и укоренило в сознании угнетенных вреднейшую из всех идей, идею божества. Все религии прошлого и настоящего и все трансцендентные философские системы крутятся вокруг этой единственной и безнравственной тайны. Святые люди, боговдохновенные законодатели, пророки, мессии искали в ней жизнь и нашли только пытки и смерть. Подобно древнему сфинксу, она прикончила их, потому что они не сумели объяснить ее. Великие философы - от Гераклита и Платона до Декарта, Спинозы, Лейбница, Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля, не говоря уже об индийских философах, написали горы томов и создали такие же остроумные, как и возвышенные, системы, в которых они мимоходом высказали много прекрасных и великих вещей и открыли бессмертные истины, но оставили эту тайну, главный предмет их трансцендентных исследований, таким же непроницаемым, каким он был до них. Но раз гигантские усилия самых удивительных гениев, которых знает мир и которые в течение не менее тридцати веков всякий раз заново делали этот сизифов труд, привели лишь к тому, чтобы сделать эту тайну еще более непонятной, можем ли мы надеяться, что она будет нам раскрыта теперь рутинной диалектикой какого-либо узколобого ученика искусственно подогретой метафизики, и это в эпоху, когда живые и серьезные умы отвернулись от этой двусмысленной науки, вытекшей из сделки, исторически, разумеется, вполне объяснимой, между глупостью веры и здоровым научным ум? Очевидно, что эта ужасная тайна необъяснимая, значит, она бессмысленна, потому что одну только нелепость нельзя объяснить. Кто верит в бога, тот признаёт существование отдельного духовного или небесного мира, кто допускает в малейшей степени сверхъестественный, для ума непостижимый порядок вещей, обречен на неизбежное и безвыходное рабство. Люди науки освобождаются от него путем науки и только в области науки, но не на самом деле, не в жизни. Потому что жизнь каждого человека, как бы он ни был учёный и мудрёный, находится, в силу закона общественной солидарности, в прямой и непременной зависимости от жизни всех, от жизни народа, народ же своей верой обречён на рабство. Кто поэтому хочет быть сам свободен в действительности, в жизни и в деле, тот должен направить все усилия свои на уничтожение народной религии. Вот главный пункт, по которому мы расходимся с позитивистами - последователями Огюста Конта. Огюст Конт, так же как Прудон, Шопенгауэр и некоторые из новейших английских мыслителей, принял за основу своей позитивно-философской системы известное учение Эммануил Канта о неспособности человеческого ума проникать в суть вещей. Вся беда Канта состояла в его идеализме, в результате которого он приступил к критике чистого разума, узнав о его физиологическом происхождении, и стал его разбирать как нечто абсолютное, существующее независимо от всего. Найдя в нём, таким образом, формы, или законы, мышления, произведённые у нас веками, но принятые им по форме, присущие самому уму и потому, якобы независимые от всякого опыта, Кант естественным образом пришел к выводу, что, поскольку всякая вещь может являться нам только по посредственностью этих форм, которые принадлежат не вещи, а нам, то мы можем знать ее только так, как она нам является, а не так, как действительно она сама по себе существует. Если бы Кант поверил современнику своему Юму, утверждавшему ему наперекор и, совершенно согласно с истиной, что мысленно априористичные формы сознания не что иное, как продукты бесчисленного множества бессознательных или забытых нами впечатлений и опытов; если бы, главным образом, Кант дожил до того времени, когда всем лучшим умам стало ясно, что разум не искра, упавшая с неба, а не более деятельность самого мозга, следовательно, продукт нашего телесного организма, он не противопоставив бы идеальный мир сознания действительному миру вещей, не разделил бы их искусственной пропастью и, разумеется, догадался бы, что между явлением и предметом не может быть разницы. Германская умозрительная философия на этом не остановилась. Фихте, Шеллинг и Гегель в качестве последних метафизиков пытались снова вывести объективность или действительность бесконечных идей с самого ума. Но в то же время именно Гегель, которому принадлежит бесспорная и большая честь доказательства метафизического метода к самоубийству, нанес этим идеям решительный и последний удар, показав их натуральное историко-психологическое и социологическое происхождения".
Пётр Кропоткин: "Религии Египта, Персии и Индии не удовлетворялись простым очеловечиванием сил природы, как это делало греческое и римское язычество. Они видели в мире борьбу двух равносильных начал - Добра и Зла, Света и Тьмы, и ту же борьбу они переносили в сердце человека. И это представление о двух вражеских силах, борющихся за превосходство в мире, постепенно вошло в христианство в качестве основного его начала. А потом представлением о могущественном дьяволе, что овладевает душой человека, христианская церковь широко пользовалась в течение длительного времени, чтобы с невероятной жестокостью истреблять тех, кто дерзал критиковать ее ставленников. Таким образом, церковь прямо отвергла в жизни доброту и всепрощение христианства, которые проповедовались его основателем, и составляли его отличие от всех других религий, кроме буддийской. Мало того, в преследовании своих противников она не знала границ жестокости. Но хуже всего было то, что, обратившись в государственную церковь, официальное христианство забыло основное отличие христианства от всех предшествующих религий, кроме буддизма. Оно забыло прощение обид и мстило за любую обиду не меньше восточных деспотов. Наконец, представители церкви скоро стали такими же владельцами крепостных, как и светское дворянство, и постепенно они приобрели такую же доходную судебную власть, как и графы, герцоги и короли, причем в пользовании этой властью князья церкви оказались такими же мстительными и алчными, как и светские владыки. Рабы и подданные на уровне со своими господами ... "во Христе". На самом деле повиновение подданных установленной власти "со страхом и трепетом" как ставленникам божьим и повиновение рабов господам сводятся апостолами Петром и Павлом в основную христианскую добродетель; причём хозяевам рабов те же два апостола советуют только более мягкое обращение со своими слугами, а вовсе не отказ от рабовладельческих прав, даже если хозяевами рабов окажутся "верные и возлюбленные", то есть обращённые в христианство.
"Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро", - писал апостол Петр, когда в Риме царствовали такие звери, как Калигула и Нерон (1 Пет. 2, 13-14). И далее: "Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым" и т. д. (2, 18). О советах же, которые апостол Павел давал своей пастве, противно даже говорить: они представляли прямое отрицание учений Христа. "Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога": "начальник есть Божий слуга", - писал апостол Павел римлянам (Рим. 13, 1,4). Рабам он кощунственно приказывал повиноваться своим господам, "как Христу", - так стоит, во всяком случае, в его послании к ефесянам, которое христианские церкви признают подлинным посланием апостола. Господам же вместо того, чтобы советовать им отказаться от рабского труда, Павел советовал поступать умеренно, "умеряя строгость" (Еф. 6, 5,9; Кол. 3, 22; 1 Тим. 6, 1); причем Павел особенно велел слушаться тем рабам, "которые имеют господами верных... тем более должны служить им, что они верные и возлюбленные..." (1 Тим. 6, 2; Тит. 2, 9: 3. 1).
Советы апостолов можно, конечно, объяснять их желанием не подводить своих последователей под казни зверствовавших в то время римских императоров. Но своей проповедью повиновения озверевшим кесарям как ставленникам божиим, т. е. признание этих зверей божиими ставленниками, христианство нанесло себе удар, от которого не может оправиться и поныне. Оно перестало быть религией распятого Христа, чтобы стать религией государства.
В результате рабство и рабское подчинение власти, оба поддерживаемые церковью, продержались в продолжение одиннадцати веков - вплоть до первых городских и крестьянских восстаний XI и XII веков. Иоанн Златоуст, папа Григорий, которого церковь назвала Великим, и разные люди, причисленные церковью к святым, одобряли рабство, а "блаженный" Августин даже оправдывал его, утверждая, что рабами стали грешники за свои грехи. Даже сравнительно либеральный философ Фома Аквинат утверждал, что рабство - "божественный закон". Только некоторые рабовладельцы отпускали на волю своих рабов и некоторые епископы собирали деньги, чтобы выкупать рабов. И только с началом крестовых походов рабы, нашивая на рукаве крест и идя на восток для завоевания Иерусалима, освобождались от своих владельцев. За церковью явно или молчаливо шло и большинство философов. Только в XVIII веке, накануне <Великой> французской революции, раздались голоса свободномыслящих против рабства. Революция, а не церковь уничтожила рабство во французских колониях и крепостное состояние в самой Франции. В течение же всей первой половины XIX века торговля рабами-неграми процветала в Европе и в Америке - и церковь молчала. Только в 1861 году уничтожение в России рабства, называвшегося крепостным правом, подготовленное заговорами декабристов в 1825 году, петрашевцев - в 1848 году и крестьянскими бунтами 50-х годов, вызвавшими среди дворянства страх новой пугачевщины, стало свершившимся фактом; а в 1864 году уничтожение рабства произошло и в "глубоко религиозных" Соединенных Штатах. После кровопролитной войны с рабовладельцами, рабов объявили свободными, но им не дали пищи, не дали даже клочка земли, что ещё недавно обрабатывалась ими. В борьбе с жаждой рабовладельцев и торговцев христианство оказалось бессильным. Рабство продолжало держаться, пока усиленная производительность машин не дала возможности наживаться наемным трудом быстрее, чем трудом рабов и крепостных, и пока рабы не начали восставать".