Ваалфаал был исследователем трав. Познавал дисциплину благодаря своему пожилому учителю Уриоруору, который отошёл в мир Богов, когда узрел, что ученик хорошо усвоил даяние.
Ещё в юности Ваалфаал не обладал крепостью тела, а к средним годам пополнел. Его редкие волосы плохо держались на голове. Глаза - тёмные с полуденным солнечным отливом, нос - широк и значителен, губы - маленькие, незаметные.
Ему удалось жениться ещё до того, как возникли сложности с поиском невест, и за них нужно было сражаться, терзая тело. В нынешнее время травник не смог бы победить в бою, и, скорее всего, Ваалфаал даже и не пытался бы преуспеть в этом.
Жена родила ребёнка, мальчика, которого назвали Аффалилиолифимом. Его вскоре отдали учителю на воспитание; в то время ещё уклад жизни Добра находился в гармонии с внутренним естеством, и жизнь малыша вдали от родителей была естественной.
Ваалфаал выбрал одну из деятельностей на благо Добра: искал различные травы, классифицировал их, одни высушивал, другие, наоборот, иногда смачивал соком растений, если начинали терять свои свойства.
К тому, что изучил и передал ученику Уриоруор, исследователь постоянно добавлял новые варианты. Он часто менял поселения в поиске необычных Жизней Дродурга Бога. Ваалфаал экспериментировал, комбинировал те или иные растения, создавал лечебные рецепты. Если учитель нашёл десятки разнообразных видов для полезного применения, то ученик - сотни.
Он изучал деревья, кустарники, большие и малые травы, цветы; открывал важные для жизни Людей свойства растений, применяя их на себе, потом уже предлагал попробовать жителям близлежащих деревень, если была необходимость.
Бывало, что Ваалфаал комбинировал несочетаемые виды, и тогда его организм сопротивлялся потреблению отравляющего набора. Но иногда в малых количествах один и тот же состав давал противоположные результаты.
Ломкие редкие волосы, которые, ему казалось, росли с высокой скоростью, иногда крепил растительной нитью позади головы, а бороду просто отрезал, потому что мешала его деятельности.
Люди говорили, что Ваалфаал записывал все свои опыты на листах, но никогда не видели их. Если травник и фиксировал состав лечебных компонентов, то при прочтении всегда обнаруживал недостающее звено, и даже когда переписывал заново, находил другие неучтённые детали. Поэтому полностью рецепты, состоящие из множества мелочей, находились у Ваалфаала во внутреннем естестве.
Порой он комбинировал десятки листьев растений, чтобы собрать что-либо полезное, иногда даже не знал, для чего придумывал средство. Но чувствовал, что оно верное и необходимое для будущих потребностей.
Ваалфаал боролся с различным воздействием иного на Людей. Создавал лечебные травы от видений, страха, беспокойства, гнева..., но количество оттенков давления тьмы всегда превосходило возможности травника. Но он упрямо ходил к Людям и спрашивал, может ли помочь; долго беседовал со страждущими, чтобы глубже понять их и оценить свои силы.
Так как воздействие иного на Человека было индивидуальным, а также и его сопротивление Тьме, то старания травника редко помогали. И Ваалфаал, бывало, расстраивался, что его усилия напрасны и ничтожны в борьбе с иными влияниями.
В попытках преодолеть чужие горести Ваалфаал сам подпадал под воздействие Тьмы, которое усиливалось, внося тревогу и разлад во внутреннее естество.
...Его заранее пригласили залечить раны, которые неизбежно возникнут на соревновании между жителями Четвёртого круга. Сказали взять средства для остановки крови и порванных тканей.
Один из магов залетел за ним на Дэ-Уне. Ваалфаал взял с собой несколько сумок с травами для создания лекарств и пару корзин с уже готовыми полезными сочетаниями.
Травник всегда брал снадобий в путешествие больше, чем нужно. Также на местах бывшего проживания делал ямы для хранения компонентов.
Ваалфаал не ожидал такой масштабности соревнования, жуткого и воздействующего на сознание конца состязания.
Вокруг на большой поляне лежало много мёртвых Людей. Маги сновали, перетаскивая недвижимые оболочки, вероятно сортируя их по признакам жизни. Повсюду валялись жители, израненные так, что холод пронизывал травника и не давал мыслить с типичной скоростью. Он чувствовал себя маленьким и растерянным, словно на первом уроке Уриоруора.
В помутнённое сознание вдруг резко пробивались истошные продолжительные крики раненных бойцов. На их телах были глубокие порезы, сорванные пласты кожных и мясных покровов, кровь поневоле выходила, но медленно, вероятно, маги уже наложили некоторые лечебные заклятия.
У некоторых борцов на лице не было глаза или носа; на теле отсутствовала рука или нога, или они содержали раздробленные кости, прорвавшие тканевые оболочки и вышедшие наружу.
От лицезрения последствий кровопролитного действа сомнения и слабость охватили Ваалфаала. Он так и стоял в оцепенении, пока не ощутил плотный удар по спине посохом и не услышал откуда-то чьи-то далёкие слова: Иди и лечи, раз пришёл!
Растерянный травник, попеременно дрожа, доставал свои лекарства и прикладывал их к телам раненых в бою жителей. Он так и не смог собраться мыслями и в напряжённом спокойствии применять свои снадобья.
Раненые умирали. Порой Ваалфаал замечал это не сразу, совершая различные манипуляции и прикладывая разнообразные травы. Возможно, что время, используемое на восстановление обречённого на смерть Человека, могло быть потрачено на спасение другого. Но травник не знал, когда покинет жизнь раненого, которому помогал.
Исследователь растений не мог понять, откуда столько смертей и почему их допустили. Маги молчали, но Ваалфаалу удалось выяснить у знакомых волшебников, что это дело рук нескольких Человек, трёх, двух или одного.
Объяснения были пространными, ибо глубина понимания процессов нового времени не укладывалась в бытие простого жителя. Раздражение и мучение во внутреннем естестве Ваалфаал унять не мог. Но истинный ужас проник в травника, когда он узнал, что убийства совершили в большинстве своём победители соревнования, которые обязательно станут магами, проводниками Добра и хранителями ценностей Светоча Бога.
Постепенно на поляне стали разгораться костры, своеобразный запах сжигаемых тел маги приглушали заклинаниями по притяжению цветочных ароматов.
Ваалфаал к окончанию длительного тяжёлого дня был в полном изнеможении и сказал Высшим представителям, что больше с ними напрямую сотрудничать не будет, ибо произошедшие убийства не являются Добром и нет для них оправдания.
В печали он покинул Третий круг, отказался от предложенного воздушного перемещения. Ему сказали, что один из полумагов будет навещать его и забирать необходимые снадобья.
Ваалфаал нашёл своего сына и забрал от учителя; он уже был достаточно большой, чтобы изучать дело отца. С женой, Афиллисией, погруженный в работу и в постоянные смены мест проживания, травник давно не общался и не виделся. Она не хотела отвлекать его от важных экспериментов на благо Добра и не следовала за ним, ощущая свою ненужность в его деятельности. Афиллисия осталась жить там, где они и поженились, в центральном районе Южной земли.
Отец с сыном поселились где-то на юге, потом ушли ещё дальше, углубляясь в территорию Дродурга Бога в попытках избежать иного воздействия. Сын с усердием познавал науку о растениях, но Ваалфаал как-то заметил, что Аффалилиолифим пытается исследовать сок Жизни, а не их оболочку. Отец не обращал внимания на интерес сына, и вместе продолжали искать новые сочетания и свойства разнообразных трав.
Давление иного выражалось в жутких видениях во сне. Сын успокаивал отца, но это не помогало. Ваалфаал рассказывал, что все его знания так малы и так беспомощны против чужой сущности, которую он даже явно не видит, лишь через бессознательные неясные призраки.
- Они умирали,...я доставал свои лечебные травы, прикладывал, но руки мои словно перестали следовать воле, а мысли смешались...
Я ничего не мог сделать...ничем помочь.
Этот Вайлинин, помощник магов, приходит за травами, радуется, хвалит меня, говорит, как много пользы ты приносишь Добру.... Но это всё не так, они подбадривают, зная, как мне плохо, я чувствую это.
Возможно, просто выбрасывают мои труды, снадобья, над которыми я проводил не один день. Я вижу, как он смотрит на меня, ожидая нечто большее, неведомое ныне, необычное лекарство, а потом, когда снова передаю набор растений и трав, его глаза тускнеют.
- Давай уйдём подальше, чтобы он не нашёл нас, - юный сын пытался помочь отцу, постепенно утрачивающему былую стойкость, огонь служения Добру.
- Да, уйдём отсюда, они будут искать нас, но... мы не должны прекращать свою деятельность, сын, обязаны приносить пользу, несмотря на жестокость магов и отступление от прежних ценностей.
Они...не должны тебя привлекать... по желанию. Ты сам волен делать то, что считаешь нужным, Аффалилиолифим. Выбрать свою, отличающуюся от моей, деятельность, если хочешь. Служить Светочу Богу так, как говорит тебе твоё...сердце.
Ты поселишься дальше от меня и будешь жить самостоятельно, трудиться, проводить свои эксперименты, копить мудрость. Чтобы я, как отец, не воздействовал на твою мысль своими заслугами, которые не считаю важными.
У тебя свой путь, надо утвердить его, и я не хочу мешать; а также, не желаю, чтобы Вайлинин приходя, смотрел на тебя и ожидал чего-либо, будто ты должен магам. Ты принадлежишь лишь Светочу Богу и никому больше!
Когда в следующий раз он придёт к нам, то сбежишь, или скроешь лицо ветками, чтобы не видел тебя впредь и забыл, как ты выглядишь.
Махмамох поселился на восточных землях Юга ещё в молодости, убежав от учителя. Он не знал, почему и зачем, иногда просто делал что-то необъяснимое, хоть и простое. Поначалу ему казалось, что поступил неверно, и вот-вот разгневается Светоч Бог.
Но Махмамох пахал земли, сажал цветы, искал плоды, только не связывался со старостой, ибо хотел оставить нечто от себя, течение жизни, отличающееся от того необходимого, которое давно было утверждено.
Когда его нашли маги, одинокого и твёрдого в устремлениях, то, несмотря на лекции о служении Светочу Богу в определённой деятельности, Махмамох нашёлся ответить, что обязательно придёт к деяниям...помимо всего прочего. Он не знал, но верил в свой особенный путь, пусть даже он будет простым и отличаться на немного от обычного.
Однажды Человек сидел в вечернее время, усталый и довольный тем, что выполнил паханые работы, за которые ему никто не скажет, что отклонился от Добра. Но внутри были сомнения, о которых Махмамох старался не думать, концентрируясь в противовес на красивом закате.
И вдруг увидел на ветке соседнего дерева образ мага, неявный, размытый и уменьшенный. Махмамох закрывал глаза, затем открывал, но вновь наблюдал интересное разветвление сука, похожего на волшебника.
На следующее утро Махмамох долго размышлял, потом перекусывал, и вновь возвращался к сучьему образу, что не давал покоя со вчерашнего вечера.
Возгоревшись внутренним естеством, прободая давление извне - наказы магов, мнения и жизнь типичных жителей деревень, попросив прощение у Дродурга Бога, Махмамох обломил сук.
Преодолевая волнение, но в напряжении действа, неторопливо шаг за шагом преобразовывал ветвь. Сделал тонкий инструмент, и, чтобы он не ломался, пропитал его соком растения.
Заострённой палочкой выстругивал образ мага. Махмамох уже и не помнил, видел ли он волшебника прошлым вечером именно такого, к которому стремится дойти его сознание и передние конечности сейчас.
Погружённый в работу, Человек не думал о давлении извне, он был сосредоточен, уверен в необходимости необычного вида творчества. Махмамох не заметил, сколько прошло времени, когда фигурка мага была завершена.
У неё были все части тела, также глаза, нос и рот, уши, волосы. Даже мантию мастер постарался обозначить. Посох Махмамох вырезал отдельно и вставил в сжатый кулак.
Прекрасное изделие, подумал мастер, только волшебник бледноват и не выглядит естественно в однотонном цвете.
Тогда Махмамох достал чёрной земли и положил сушиться. Потом пробовал оттенками тёмного цвета влажной и сухой тверди насытить образ мага.
Теперь Представитель Добра выглядел суровым и могущественным, словно гроза иных, который не отступится ни перед чем, чтобы найти неведомого противника и уничтожить.
Конечно, творению не хватало ярких красок, но Махмамох сильно устал и был доволен тем, как угрожающе на него смотрел маленький волшебник, готовый обрушить магическую мощь и сокрушить врага.
Мастер увлёкся деятельностью и создал ещё несколько деревянных фигурок Высших представителей Светоча Бога, раскрашенных в чёрно-серые земляные цвета.
Он ходил в деревни и показывал их, и если кто хотел забрать себе, то отдавал. Так и проходила его жизнь и творчество, пока жители не стали думать, что он использует в творениях молодые деревья - Жизни Дродурга Бога.
Теперь не все принимали красивые подарки, а некоторые - упрекали в пособничестве иным. Говорили, что можно делать из мёртвых растений. Один раз Махмамох попробовал создать мага из отжившего дерева, которое случайно нашёл. Но у него ничего не вышло, фигурка получилась некрасивая и слишком хрупкая. Мастер уничтожил её.
Всё прекрасное получается через Жертву, именно так, размышлял Махмамох, иначе творчество становится безжизненным и пустым.
Мастер всё меньше ходил на обвиняющий его запад, а больше оставался на востоке, и очень радовался, когда за его фигурками приходили Люди сами, а особенно, если это были жители западных деревень.
Но некоторые посещали его с угрозами за сотрудничество с иными. Махмамох спокойно отвечал, что маги, истинные вершители Добра, никогда не говорили о прекращении его деятельности, возможно, лишь осуждали. В спорах, иногда разгневанные гости разламывали его некоторые образы. Но Махмамох не серчал на разрушителей, а снова принимался за работу, с прежним усердием и качеством.
С неких пор он добавлял разнообразных красок в творчество, используя цветы. Натирал лепестками деревянные куклы магов, и они приобретали постепенно яркие оттенки. Но, если тёмная земля легко окрашивала фигурку в мрачные тона, то отчётливость цветовых гамм достигалась многочисленным втиранием лепестков в дерево.
Глаза Махмамоха были ярко голубыми в молодости, а с годами оттенились синевой. Его объёмные волосы постоянно росли, он перетягивал и фиксировал их у пояса за спиной растительными нитями. Борода у Человека так и не появилась.
Соразмерные спокойные порой грустные черты лица со временем словно вдавились в кости возникшими морщинами, утверждая стойкий характер и творческий путь.
Он не желал жениться, потому что его деятельность была неприятна жителям, в том числе и девушкам. Но Люди охотно брали его фигурки, пусть и с некоторой долей ужаса. Не каждый из них мог вблизи видеть мага, а статуэтка порой давала ощущения своей идентичности с представителем Светоча Бога.
Они разговаривали с образом волшебника, иногда просили решить бытовые вопросы, или даже ругали магов за бездействие по отношению к иным. В гневе могли уничтожить фигурку, чтобы облегчить чужое неведомое давление.
С неясными сроками возникновения Тьмы, но постепенно с усилившимся напряжением от её неведомого присутствия, Махмамох стал отображать невидимое влияние в своём творчестве. Ему также виделись по ночам кошмары и несоразмерные обычным оболочкам чудища, которые он выстругивал, когда наступало утро.
Иные содержали пропорции, в которых едва угадывались пять человеческих частей. Они всегда были больше и выше мага, угрожающе нависая над волшебником. Момент боя Махмамох располагал на коре дерева, фиксируя фигурки с помощью липкого сока некоторых растений.
Теперь чудовищ мастер обязательно окрашивал в земляные тёмные тона, а магов - в яркие цвета, напитывая Жертвами Дродурга Бога.
Однажды Махмамох, раскапывая землю, обнаружил её некоторые цветные вариации, более плотные и хорошо окрашивающие поверхность фигурок.
Теперь он добавлял их в творчество, порой вкрапливая различные цвета в иных представителей, чтобы у Людей не создавалось впечатления абсолютного противоположения и несопоставимости чудовищ и магов.
Ярко горящие разнообразные глаза, всевозможные ранения; поверхностные и глубокие дыры на теле, сквозь которые порой, если присмотреться, можно увидеть кости и даже органы. Махмамох иногда показывал чудовищ поверженными, но это было редко и не вызывало восторга у Людей, словно никто не верил в уничтожение невообразимых ранее монстров.
Как-то внезапно мастера навестил Армухман. Несмотря на свой вес, он прокрался легко и незаметно. Махмамох не успел спрятать поделку с монстром. Он не хотел показывать жителям запада такие ужасы, хотя слухи уже ходили о необычных творениях, и некоторые любопытные представители Добра допрашивали самого мастера, пытались найти его фигурки.
Староста до того был поражён, что, не в силах справиться с собой, достал посох и выявил огонь, который в скорости поглотил напугавшее его чудище.
Да и сам Махмамох, не ожидая такой реакции от Человека, застыл в недоумении, пока пламя не уничтожило формы иного.
Оживший староста дал волю гневу и долго ругал мастера, угрожая и требуя прекратить призывы иных на территорию Светоча Бога. Махмамох молча и в напряжённом спокойствии выслушивал беснующегося Человека. И даже когда староста ударил посохом мастера, он не вымолвил слова и не вытер кровь с лица.
Армухман ушёл, захватил одну или две фигуры магов с собой, но обещал зайти снова и наказать отступника.
После этого случая мастер решился создать необычное мгновение боя, где маг...оплот веры, любви, и главный источник будущей победы над иным...находится в шаге от поражения.
Эта композиция, на которую Махмамох затратил много усилий и цветочных Жертв, была столь ярка и проникновенна, что Люди, лицезревшие её, начинали дрожать и паниковать, источая солёную воду из глаз, тут же теряя силы и концентрацию сознания.
Словно надежда, связанная с защитниками, исчезла, и иное одержало в действительности верх над Добром. В мелких глазах застывшего волшебника, отклонившегося от схватившего его за горло цепкого ответвления чудовища, похожего на конечность, отражалась бездна необъятной Тьмы и безысходности.
Мастер ушёл дальше на восток, но не перестал творить ни фигурки магов, ни нагнетающих ужас во внутреннее естество иных.
Как то лежа в бессилии на траве, рядом с инструментами, творениями, и частями от Жизни Дродурга Бога, Махмамох заметил, что тень чудовища легла на кору, оставшуюся неиспользованной. И утром мастер решился отобразить монстра на плоской поверхности, используя обычную землю и её цветные вариации.
Он наносил краски постепенно, словно убирая фигурку в поверхность дерева, скрывая её, погружая в удерживающую оболочку. Картина выглядела менее пугающе, нежели объёмное выражение. Но день за днём, нанося необычные штрихи, тени, смешивая краски, Махмамох оживлял творение, передавая силу внутреннего естества творческой реализации. И уже достаточно грозно смотрело затаившееся чудовище, готовое покинуть тесные рамки коры.
И мастер попеременно теперь создавал фигурки и картины, стараясь не повторять одних и тех же моментов борьбы Добра с иным.
Махмамох уже забыл о Армухмане, когда тот снова внезапно наведался к нему. Творец рисовал очередное чудовище, но похожее на Человека, и это придавало картине особенный ужас.
- Наконец-то я разыскал тебя! - обрадованно воскликнул староста с горящими глазами. - Но ты не уверуй, что думал о тебе часто, полным-полно отступников, не желающих работать на благо Добра.... И откуда они берутся такие.... Как же раньше жилось хорошо без иных.
Армухман подозрительно прошёлся по хижине, осмотрел её окрестности, ища жуткие фигурки, но мастер как раз недавно спрятал их в лесу.... а на кору староста малых деревень не концентрировал внимания, ему казалось, что на ней отступник просто смешивает краски.
- Вижу, что больше не создаёшь иное отображение, Махмамох, я верил в тебя, что сможешь измениться и встать на путь Добра. Но ещё следует заново приучить себя копать землю, и... в этом творить - и тут раскопать и там можно, где-то больше, а где-то меньше, как ты любишь, чтобы отличиться от других жителей.
Махмамох молчал, а Армухман ещё долго говорил, присматриваясь к лесному окружению, желая найти что-то ужасное, которое, возможно, скрывает Человек.
- Чем ты занимаешься, Махмамох? - спросил прямо староста, не желая уходить, пристально и недоверчиво глядя на стоявшего без движения мастера с корой дерева.
Махмамох словно увидел туман, застилающий полумага. Его брови ещё гуще прикрывали тёмные глаза, которые казалось, хотели глубже спрятаться от творимых их хозяином бесчинств. Волосы Армухмана частично налезли на плотное, местами взбитое и слегка ассиметричное лицо.
Если бы Махмамох сказал, что он решил копать землю и вернуться к прошлой жизни жителей запада и таким образом бороться с иными, то...староста бы обрадовался и ушёл. Он мог бы не поверить отшельнику, но сильнее бы узрел, что его собственная деятельность действительно важна, а жестокость и кара отступникам - оправданы.
-...Я рисую тебя, - после долгой паузы ответил спокойно мастер, - всё твоё тело, - Махмамох сделал круг руками в воздухе, - помещаю в кусок коры дерева..., это тоже искусство, показать иную грань в сущности Человека. Отображение, возможно, скрытых черт вовне можно выявить явно через краски и тени.
Махмамох рассказывал о своей новой деятельности, а староста напряжённо и волнительно слушал, на его лице можно было разобрать удивление и недоумение. Он не мог понять сначала, о чём толкует отступник.
- Да, да, тебя изобразил на коре, Армухман, на вот этом маленьком тонком кусочке, - усилил голос мастер, чувствуя, что староста не улавливает суть сказанного.
- Подойди и взгляни на себя! - Махмамох перевернул кору изображением к собеседнику.
Староста медленно шёл и всматривался в небольшое представление связи красок и штрихов.... А ужас ещё быстрее проникал в его внутреннее естество, блокируя осознавание.
На него смотрел Человек, но с головой неестественных размеров, огромным раскрытым смазанным ртом, многочисленными острыми зубами.... Его глаза не выражали ничего из Добра, а сверкали холодными, словно безжизненными впадинами.
Это не может быть он, распространитель Добра, любви, веры и ценностей Светоча Бога!
Его чувства смешались, и Армухман не знал, как реагировать на произошедшее... гнев, недоумение, ярость и обида выплеснулись одновременно. И Человек не мог их контролировать. А Махмамох по-прежнему спокойно и победно держал картину и смотрел вызывающе на старосту.
Сначала Армухман хотел накричать на обидчика, но слова не складывались в речь, выходила бессвязная путаница. Его лицо раскраснелось и побагровело.
Тогда он достал свой посох и с силой приложился к лицу мастера.... Махмамох едва не потерял сознание, его ноги покосились, но волей удержал равновесие.... покачиваясь из стороны в сторону.
Армухман вдруг резко покинул мастера.
Кровь с лица капала на пол и картину. Вода Жизни въедалась в образ чудовища, но не смазывала краску, а...дополняла рисунок ранениями, глубокими разрезами кожи.... И монстр кричал уже не оттого, что хотел посеять страх и кошмар в своих врагов, а от собственных повреждений, агонии и скорой приближающейся смерти.
- Я их покараю, они не избегут своей участи, учитель! - тонким, острым голоском, порой переходящим на крикливый писк, говорил мальчик.
У него - густые короткие волосы больше тёмного, нежели светлого цвета. Глаза - зелёные с коричневыми оттенками. Ровные черты хорошо слаженного лица легко выражали хмурость и недовольство, ярость и отчаяние.
Он был ещё ребёнком, но улыбки и радости уже не занимали его, заменившись на напряжённость и зоркость, обуславливающие текущее бытие в борьбе с иным.
Малыш вытирал соком растения запёкшуюся кровь Махмамоха и рану на лице, пока тот спокойно лежал, предавшись мыслям о будущих творческих идеях, или, возможно, о Армухмане, которого такая агрессия и борьба с иллюзорными иными не доведёт до Доброго исхода.
Позже, конечно, Махмамох уйдёт ещё дальше на восток, ведь чистая случайность, что Армухман не увидел и не уничтожил его многодневные работы над чудовищами. В следующий раз он обязательно начнёт искать и обнаружит их. И кто знает, станет ли довольствоваться как ныне одним, пусть и сильным, ударом своего тяжёлого посоха.
- Этот староста дождётся своей кары, - говорил малыш, - жаль, что я к этому времени ещё не успею окрепнуть... - ребёнок сжал кулаки до хруста костей. - После таких нападений, смогу ли я, учитель, снова терпеливо пытаться строгать ненужных кукол?
Они в своей недвижимости словно олицетворяют настоящих магов, которые не понимают где представители Светоча Бога, а где...иные, которых... ещё нет. Снова уйдёшь на восток, так жители и вовсе не найдут тебя, и никто не оценит твои прекрасные изделия.
- Не хнычь, Килрирлрил..., давно тебя не было, есть какие-нибудь новости?
Только не торопись рассказывать, у меня от удара старосты ещё не прошла голова...
Если раньше жители были недовольны, что я использую деревья для творчества, то теперь, когда из них уже строят дома, я виноват в том, что представляю иных...в фигурках и, вероятно, у себя внутри.
Действительно оно проникает в Людей, раз они так меняются, в иллюзии ли временной; но сны, которых не было ранее, да и мои изделия не возникли бы, если чужое присутствие не проявилось бы.... Мне трудно сейчас рассуждать... этот Армухман...
Ааааа!.. - закричал вдруг Махмамох, превозмогая страдание. - Боги...Добра.... Кил...рирл...рил.... - Наверное, он сломал мне нос или другую кость.... - Осторожно, там не дави! Ничего, как-нибудь срастётся..., да, ученик?!
- Конечно, учитель! Как-то раз, уже, наверное, рассказывал, ударил меня западный житель. Там была потасовка из-за спора об иных. Один назвал другого подпавшим под чужое влияние и яро доказывал это.
Было уже послезакатное время, и, казалось бы, должны поутихнуть гнев и распри, но не в тот раз. Костёр тогда поутих, меньше давая свет, и тьма застлала зрение жителям. Я хоть и мал, но никогда не упускаю возможности поучаствовать в борьбе против таких иных.
Тогда нанёс немало ударов, залезая на низкий сук дерева и прыгая вперёд ногами, неплохо орудовал палкой, тыкая по ногам противников. Даже неважно кто в итоге победил, но один из борцов размазал меня своей ногой. Меня пытались лечить, но я не стерпел долгое пребывание в недвижимости без дела и убежал от них.
Килрирлрил заметил, что Махмамох погрузился в сон, но не перестал рассказывать, вспоминая о течении малой, но уже насыщенной жизни.
- Иногда меня самого берёт жуткий ужас, множество детей совсем другие. Я словно давно повзрослел, хотя тело ещё не окрепло. Но порой, мне кажется, что оболочка становится прочной, мышцы растягиваются, наливаясь силой.
И с каждой новой битвой, в которую ввязываюсь и получаю травмы, я вырастаю, уплотняюсь, а мои удары утяжеляются, как и мой характер. Многие взрослые жители, зная меня,... порой опасаются повреждений, которые могу нанести.
Мать в последнее время беспокоится, но уже, думаю, привыкла к тому, что всё реже будет видеть сына. У неё множество своих забот, отбиваться от женихов, которые незаметно селятся рядом, а потом пытаются увести одиноких женщин в восточные земли Юга.
Она так ничего и не рассказала о моём отце. Но я и не настаивал. У меня свой путь. Когда, наконец, окрепну, не позволю таким старостам как Армухман под видом помощи и покровительства нападать на Людей, которые не в силах оказать сопротивление. Буду нещадно наказывать их, и, если понадобится...то и убивать.
Эти фигурки..., достаточно неприятно, что у меня нет усердия, чтобы сделать даже одну похожую на прекрасные статуэтки Махмамоха. Да и он сам, вероятно, понимает это, но, пока ничего другого предложить не может. Будущее моё совсем не в мастеровом деле... такого обличия.
- С кем это ты там разговариваешь так тихо, друг? Совсем тебя не слышу... - Махмамох резко вышел из дрёмы, как будто бы и не был без сознания. - Так есть новости какие, или ты всё время проводишь в доме? Или копаешь землю и никуда не ходишь, ни о чём не знаешь, как я?
- Я всегда путешествую, учитель, - немного обиделся Килрирлрил, - ночую, где придётся, беседую с жителями деревень. Конечно, не каждый принимает меня за ровню и желает разделить своё время.
Но в случае нехорошего поведения, я обязательно задену его тогда и упрекну не раз. Порой, это приводит к задористому смеху, и тогда я, как маленький ребёнок, конфужусь, признаю силу Человека, его неизъеденное внутреннее естество.
Но случается, что встреченный соратник начинает загораться гневными огнями, тогда я его ещё больше распаляю, и он нападает на меня, чтобы как следует проучить.... Иногда обхожусь синяками, а бывает, что меня отделывают так, что несколько дней приходится страдать в недвижимости и ждать восстановления организма.
Но такое было уже давно. Время идёт, и все мои шрамы укрепляют не только тело, но и внутреннее естество. Я уже не позволяю безнаказанно бить себя, и всё чаще даю отпор; пусть и проигрываю бой, но никогда не убегаю от противника.
Посмотри на меня, учитель, я так мало живу, а на моём теле уже плотные мышцы и мощные кости; уже не дитя, но взрослым меня ещё никто не принимает, даже если я несу страдания в битве.
Всё время бегаю, чтобы укрепить оболочку и быстрее перемещаться между деревнями.
Ты же помнишь, как я нашёл тебя, учитель, или забыл? - спросил Килрирлрил. Ему уже начинало казаться, что появившиеся седые волосы каким-то образом очищают память Махмамоха. Также ребенок беспокоился за травму, которую получил его друг.
- Помню..., - Махмамох повернул голову к ученику и слегка прищурился. - Ты на окраине в одной из деревень нашёл мою фигурку и спрашивал у жителя, откуда у него она. Тот старик, ха-ха-ха, попросил тебя помочь ему с пашней и цветами.
Ведь пока он занят богоугодными делами, то и память его устремлена к ним, как и внутреннее естество, и вспомнить, кто дал ему необычное изделие, не может. И вы, ха-ха-ха, несколько дней занимались посадкой цветов, и, в общем, хорошо поработали, а потом, как бы внезапно, старик вспомнил о том, кто подарил ему фигурку.
-Да, учитель, примерно так, потом я ещё очень долго искал тебя, пока не нашёл.
- Расскажи лучше о новостях, малыш, а то я скоро снова засну, а когда окрепну, продолжу творить, и мне будет не до разговоров.
Килрирлрил как-то помрачнел, и, видя это, Махмамох положил под голову больше веток, чтобы сон не довлел на сознание.
- Мне не удалось лично поучаствовать во всём этом, я был совсем в другом месте и ничего не знал. Только по рассказам жителей смог восстановить подробности случившегося. Да, я был где-то на западе, или даже в западно-восточных деревнях, а события происходили прямо в центре.
Но поведаю, что услышал, может, дополню от себя.
Я тебе часто рассказывал о битвах между людьми. Разные поводы, то жениться захотят - дерутся, то спор не разрешат - сражаются, то увидят отклонения в любви и вере друг у друга.
Ну и травмы, естественно, наносят себе, иногда очень сильные, даже смертельные.
Люди умирают... - Килрирлрил задумался, с грустью смотрел на учителя. А Махмамох молчал, полуприкрыв глаза, но был вполне бодр и слушал своего маленького ученика.
- И вот однажды Уррама, родной сын Халигура, сражался в центральном районе за невесту с Лопотопомом, местным жителем. Уррама не смог победить, хоть и старался с необыкновенным усердием, как мне рассказывали. Возможно, невеста была весьма приглядна.
Он сражался до самого конца и потерял жизнь. Битву не остановили, почему, я не знаю, возможно, не успели, бывает и такое.
У Халигура был ещё один сын, Фаллон, но не родной; он как то привязался к нему в далёком прошлом, и так и остался в семье. Халигур был ему как отец и как учитель.
Вероятно, Фаллон был близок к погибшему брату, вместе выросли, помогали друг другу. Он был очень расстроен и пошёл к Лопотопому, когда справился со своей печалью, отражавшейся на лице ужасом безвозвратной потери.
Далее... некоторое повествование было со слов Людей проходивших неподалёку, слышавших отрывки разговора и наблюдавших некоторые сцены.
Молодой муж светился радостью, но выразил сожаление Фаллону о его друге и брате. Потом повёл в дом и показал, вероятно, красавицу жену, ради неё и произошёл недавний бой, который одному Человеку приносил счастье, а другим - большие страдания.
Светило яркое солнце, Лопотопом говорил о прекрасном будущем, о победах над иными. Они находились в саду около дома, где располагалось множество камней и цветов. Фаллона, скорее всего, охватил скрытый туман безумия, и он решил убить своего врага, не откладывая на потом.
А Лопотопом рассказывал о чудесных цветах, прораставших здесь через каменистую почву, являя необыкновенную красоту в терпении Жизни.
Когда убивший брата житель говорил об очередном прекрасном растении, Фаллон незаметно взял тяжёлый камень с земли и обрушил на голову врага. Лопотопом тут же умер, успев вскрикнуть от внезапного краткого страдания.
Жена выскочила из дома, и её охватил ужас от увиденного... мёртвого мужа с размозжённой головой, окрашенной кровью травой; солёная вода вышла из её глаз, она дрожала и не двигалась.
Фаллону она показалась теперь особенно привлекательной и желанной. И он, возможно, понял, почему Уррама до конца бился за неё.
Фаллон без промедления отвёл безвольную страдающую женщину на ложе, где сблизился с ней в дикой радости с громким криком, познав за короткий срок и неведомое мёртвому брату счастье, и потерянную Лопотопомом настоящую и будущую сладость.
Килрирлрил замолчал на некоторое время, ощущая, как тишина давит на Людей.
- Фаллон после близости говорил жене убитого, что теперь он её муж, а она, когда немного успокоилась, пошла к старосте Алимбору и всё рассказала.
В гневе был Алимбор и сразу же отправился к хижине Лопотопома. Фаллона охватил ужас при виде сурового вида Алимбора. Он застыл без движения в предчувствии неминуемой кары, и староста, используя магию, лишил Фаллона жизни.
Его тело лежало неподалёку от оболочки Лопотопома, кровь выходила из ушей, глаз и рта, магия разорвала его сосуды изнутри.
Лопотопома сожгли по традиции, к его дому собралось немало его знакомых выразить сожаление жене, печаль которой надолго осела во внутреннем естестве.
А Фаллона нечестивца закопали в землю, где-то подальше от скопления деревень.
Ученик снова замолчал.
- Это всё? - спросил Махмамох, не глядя на Килрирлрила. - Конечно, жаль братьев, да и этого Лопотопома. Безумные битвы вовсе не к чему. Эх.... Но мне кажется, что это типичное повествование нашего времени, которое заполнило иное воздействие.
- Нет. История ещё не закончена, учитель.
Отец Халигур очень страдал от потери сына, и не знал, что Фаллона тоже потом убили, но рукою Алимбора. Когда же ему поведали об этом, то возгорелся огнями гнева, начал бегать и тренировать своё немолодое тело.
Он решил поквитаться за своих сыновей и вызвал на бой старосту. В первый раз не смог победить, немало времени восстанавливался. Потом ещё дольше истязал себя упражнениями и снова просил боя у Алимбора.
Вероятно, тот не принял всерьёз старика и поплатился поражением. Но наблюдатели боя не дали Халигуру убить старосту и вовремя оттащили его от поверженного противника.
Едва старик мог унять неистовство и... ночью залез к Алимбору в жилище и задушил израненного старосту.
Но...заснуть так и не смог, ни в эту ночь, ни в последующее время. С его тела не спадало напряжение, оболочка стянулась, уменьшилась, мышцы уплотнились до каменной твёрдости.
Его нашли сидящим на холме и обхватившим колени. Он был словно фигуркой, вырезанной из скалы, и не реагировал ни на что. Халигур не был ни живым, ни мёртвым.
После долгих споров старост, нескольких боёв самых отчаянных защитников своего мнения, Халигура решили сжечь, объясняя причину убийства старосты... горем отца.
Но его тело не загорелось, пламя не проникало в сжатые ткани. Тогда его предали земле.