Содержание
- В. Соколов. О советской переводческой школе
- Шопенгауэр. О языке и словах
- Письмо св. Иеронима к Памахусу
- Как учила Н. Галь переводчиков
- Курсы по переводу в Ташкенте
- Об особенностях технического перевода
В. Соколов. О советской переводческой школе
Изучающий советскую историю, как и историю любой неевропейской страны, должен быть готов к одной особенности, возникающей при лобовом столкновении с источниками. Источники буквально ломятся от информации о многих вещах, явлениях, институтах, которые вопреки более чем громким воплям артефактов на самом деле не существовали. Совещания молодых писателей, литературные студии, общества книголюбов и краеведов -- вот примеры этих фантомных явлений, взятые только из мира советской литературы, хотя свидетельских показаний и документов об их деятельности хватило бы не на одно собрание сочинений. В другой своей статье автор подробно объяснял механизм их мифического бытия, современному же мне отечественному читателю для справки укажу на нынешние общественные организации, разного рода независимые экспертные сообщества, которые вроде бы и есть, но следов их деятельности отыскать невозможно. Хотя и адреса и отчеты -- все имеется в более чем обильном количестве.Но если не было того, что утверждалось существующим, то, очевидно, и существовало реально и что-то такое, чего официально не было.
1. К таким вполне осязаемым вещам относился семинар переводчиков с иностранных языков при Литературном институте. Ни в каких официальных проспектах и документах или перечнях курсов института он не числился, а вместе с тем регулярно собирался в институтских аудиториях. На доске объявлений вывешивалось расписание его занятий, почему-то составленное от руки, когда даже задрипанную курсовую работу во время моей учебы уже требовали сдавать отпечатанной на машинке.
Вели семинар ведущие советские переводчики, то есть те, кто занимал все хлебные места в этой сфере в наших журналах и издательствах. Посещали его по большей части какие-то пришлые люди, не студенты нашего Литинститута, в основном нерусской национальности, как деликатно выразилась одна из наших студенток, как раз относившаяся к этой национальности. То что семинар существовал в реальности, кроме моей памяти подтверждают интервью нынешних переводчиков, многие из которых как раз с гордостью заносят его в свой curriculum vitae.
Попасть туда было не просто трудно, а невозможно. Никаких объявлений о наборе, или там конкурсе, никто никогда не видел. В ректорате, как рассказывал один из наших студентов, как раз занимавшийся переводами и мечтавший влезть в эту профессию официально, ему сказали, что семинар не институтский, а при институте, поэтому слушатели договариваются о приеме с преподавателями сами. Преподаватели же, которые были, все приходящими (впрочем, для литинститутских, даже легальных структур, ничего необычного в этом не было), отвечали на вопрос "как можно к вам записаться?" двояко. Либо "на этот году запись уже закончилась", либо, как нетрудно догадаться "она еще не начинались". Что же касается условий приема, то "ну вот когда будет запись, приходите, мы и посмотрим".
Ситуация тому, кто имеет даже небольшой, а большой тем более, опыт работы с российскими издательствами и журналами, если он, конечно, не принадлежит к определенной тусовске в силу родственных или служебных связей, до боли знакомая. Выросшая из этого и ему подобных семинаров советская переводческая школа принадлежит также к разряду фантомных явлений, которые то ли нигде не числились, но на самом деле существовали, то ли, судя по частым упоминаниям в нынешней критике, существовали и даже имели замечательных представителей. Какое из этих двух предположений ближе к истине, мы и попытаемся разобрать.
2. Есть устойчивая фишка об идеологическом прессе, который якобы давил в СССР на творческие личности. А они его преодолевали. Типа "бодался теленок с дубом". И даже какой-нибудь переводчик, неизвестный читателю своими бездарными переводами (потому что наш читатель редко обращает внимание на авторов переводов), пишет, как он трудно и тягостно пытался проскочить сквозь цензурные заслоны со своими творческими идеями. Так и хочется спросить: "Как -- и ты Брут не продался, оказывается, большевикам"? Пока еще память о великой стране не стерлась окончательно, необходимо хоть немного напомнить о ее реалиях.
А суть в том, что никакого идеологического пресса и в помине не было. Как не было и творческих личностей, раскрывавших вложенный через папу с мамой богом талант. Была довольно-таки слаженно работавшая идеологическая машина, винтиками и колесиками которой были как идеологические, так и так называемые творческие работники: от идеологических функционеров до через редакторов, корректоров, переводчиков самих писателей. А в рамках этой машины гуляла такая творческая свобода, превышая границы которой уже начинается полная анархия или разболтанность -- мать порядка.
Редакторы, к примеру (а автор данной статьи сам долгие работал годы редактором, причем первые свои шесть лет редакторской не работы, а шаляй-валяй при последних шести годах Советской власти), издавали то, что хотели и так, как хотели, и никто им был не указ. Переводчики, если издательство занималось по роду своей деятельности переводной литературой, также были приписаны к издательствам на манер художников-иллюстраторов и были такими же сотрудниками издательств, как и редакторы, только внештатными.
Издавать, чтобы не быть превратно понятым, приходилось, конечно, в рамках издательских планов. Которые по своему усмотрению составляло само же издательство в соответствии с общими направлениями своей издательской деятельности. И, понятное дело, в рамках идеологических установок. И ни одна творческая личность за эти рамки и не думала выползать.
3. Покажу, как это происходило на примере. Допустим, издательство, где я работал, было обязано издавать на русском языке алтайских немецких и алтайских алтайских писателей (то есть немецких писателей, живших на Алтае и алтайских писателей, даже если они и не жили на Алтае: многие, когда говорят об Алтае, да еще вспоминая Шукшина, просто не подозревают, что в нашем регионе жили раньше и представители малого тюркоязычного народа, которые, собственно говоря, и были алтайцами. Сейчас они выделились в самостоятельную республику).
Кем было обязано, почему обязано -- этого никто не знает. Никаких инструкций, постановлений на этот счет не было. А если и были, то так давно, что о них уже никто не помнил и не знал. Но то, что издавать были обязаны -- было непреложным требованием: издавать и все тут. Условие sine qua non. Ни писателей, ни произведения издательство не отбирало. Но и крайком этим не занимался. Кого и что издавать, полностью решали соответствующие писательские организации: немецкая и горно-алтайская секции Алтайского отделения Союза писателей. То есть все происходило в келейном литературном междусобойчике. Просто же с улицы ни немецкому, ни алтайскому писателю делать было нечего.
Но если, кого издавать определяли писатели, то переводчиков им их назначало само издательство. А переводчиками были алтайские русскоязычные поэты. Редактор мог назначить того или другого -- и это была полностью его прерогатива. Но назначить мог только из определенного круга: то есть из членов Союза писателей. Строго говоря, прозу мы издавали мало: наши алтайцы хорошо утоптали себе дорожку в Совпис ("Советский писатель") и "Дружбу народов", и издаваться в каком-то там краевом центре, им гордым сынам гор было западло: они были выше этого. Немцы же имели выгодные контакты с братской ГДР и также смотрели свысока на провинциальное издательство. Так что издавали в основном ихних поэтов.
Также издавали поэтов малых народов Сибири: эвенков, хакасов, ханты и манси. Но опять же не как бог на душу положит. Не то чтобы, скажем, эвенок пришел в наше издательство, а ему навстречу выскочили редакторы с распростертыми объятиями, или само издательство искало самородных талантов в гуще этих малочисленных народов. Происходило все это в рамках разных там культурных обменов, декад или месячников культуры. Но опять же: не идеологические органы навязывали, кого и что издавать, а решалось все это в рамках личных контактов, знакомств, блата во внутриписательской среде. И опять же назначать переводчиков или как их там называть, потому что подстрочные переводы давали сами переводимые, было неотъемлемой прерогативой издательства. Оно не могло выйти за круг членов регионального отделения Союза писателей, зато могло подфартить Иванову и сказать "ф" Сидорову.
А уж как издавать полностью отдавалось на откуп поэтам. Твори, выдумывай, пробуй. Какой уж здесь идеологический пресс?
4. Что не мешало разгораться в творческой среде зареву борьбы, и не хилой притом. "Когда зарплата младшего научного сотрудника составляла 120 рублей, за строчку художественного перевода платили 1 рубль 40 копеек (а "Библиотека всемирной литературы" давала больше 3-х рублей за строчку)", -- вспоминает один советский переводчик, это было громадным стимулом для того, чтобы прописаться в отряде переводчиков.
Добавлю из своего опыта, что за один лист художественного произведения платили в 1970-80-ые годы 200 рублей (печатный лист прозаического текста приравнивался к 700 строкам стихотворного), а за перевод -- 300. При этом поэтический сборник редко шел тиражом более 5-10 тысяч, а переводы стихов советских нерусских поэтов редко издавались тиражом меньше 30 тыс, что тогда считалось двойным, за который полагался двойной гонорар. Так что драчка за переводы между служителями муз шла не хилая. И ее основными приемами были доносы, клевета, подставы.
Другим полем бесконечного бодания были споры между поэтами и редакторами. Поэты, как правило, отстаивали творческую самостоятельность, право на собственное видение языка, редакторши же (мужики в этом плане были попокладистее), жестко боролись за чистоту русского языка, понимаемого ими в смысле "жи, ши пиши через и", а "ввиду, вопреки, благодаря требуют исключительно дательного падежа", когда разговорная логика упорно норовила подсунуть туда родительный.
-- Ну вот что вы пишете, -- вспоминаю я одно из таких пререканий, -- "препоясавши чресла, и направивши стопа", когда во-первых, правильно "чреслы и стопы"
-- Еще скажите Пушкину, что он не знает как ставить правильно ударение: "одной любви музыка уступает", -- в отличие от музыки не уступает поэт, которому неохота переделывать рифму на "-опа".
-- А во-вторых, -- настырничает редакторша, -- не "препоясать", а "опоясать".
-- Именно "препоясать чресла". Это библейское выражение, -- уже не выдерживаю я.
Редакторша на некоторое время закусывает губу, но фиг ее собьешь с панталыку:
-- Не знала, что в нашем издательстве редактор массово-политической литературы (такова была моя специализация) проповедует Библию.
Что называется, уела окаянным языком по голой заднице. Хорошо хоть в частном споре, а не донос написала. Тупость редакторш, помноженная на их уверенность в себе, подкрепляемую дипломом о высшем филологическом образовании, была одним из бичом советской литературы. Сейчас они деградировали еще дальше. Наверное, "препоясавши чресла"-ми их не удивишь, их перлы сейчас полезли в другую сторону: "хорошее (вместо "нормальное") распределение", "диалектный материализм", "идеологическая стройка (вместо "надстройка")" -- с этим я сталкивался постоянно, работая в университетском издательстве уже в XXI веке. Tempora mutantur, sed mores редакторш vero in aeternum stant. Amen.
Ну и идеологические работники постоянно лезли с критикой. Они давили идеологическим прессом чаще в направлении низкой художественности переводов. Сколько работал в издательстве, столько помню бесконечных выволочек инженерам человеческих душ из поэтического цеха, что пишут они плохо, а низкая художественность при переводах поэтов советских народов или братских стран (время от времени мы издавали монголов как не только друзей по социалистическому лагерю, но и как и наших непосредственных соседей). Надо сказать, что хотя чаще всего критика была справедливой, толку от нее не было никакой.
-- "Подстрочники плохие" -- было официальной отмазкой мастеров слова, а в кулуарах шептали, что их заставляют переводить всякую дрянь, которую они, по их словам, еще более или менее приводят в божеский вид.
5. Что правда, то правда -- переводили советские переводчики, и не только провинциальные, из рук вон плохо. Причем, не только братских поэтов и писателей народов СССР, но и прогрессивных представителей мировой литературы, а заодно и ее классиков.
-- В советское время переводчику не давали проявить свою индивидуальность? -- спрашивает журналистка известную, по ее словам, советскую переводчицу.
-- Кто хотел, -- отвечает та, -- тот проявлял индивидуальность. Райт-Ковалева была индивидуальна [интересно, в чем это проявлялось: я читал очень много, правда, не обращая внимания на фамилии переводчиков, и не одной индивидуальности мне как-то не попалось], и ей никто за это ничего не сделал".
Неправду, говорит, конечно. Своих дружков и знакомых выгораживает. Но верно одно: за талантливые вещи, просто потому, что они талантливы не наказывали. Переводили же плохо потому, что талантливые люди в переводчики не попадали: не пускали их туда.
6. Остановимся немного на свойствах, которыми нужно обладать для хорошего художественного перевода. Их немного, и вот они:
1) знание языка, с которого переводят
2) знание русского языка
3) знание литературы, с которой переводишь
4) знание русской литературы
Проиллюстрируем этот списочек на примерах. Опять беру их из своей практики. Как-то я посылал в "Иностранную литературу" свой перевод "Диалогов мертвых" английского писателя XVIII века л. Литтлтона. Получаю ответ, не кого-нибудь, а редактора этого журнала и самого по анкетным данным переводчика, притом с английского, притом предпочитающего переводить литературу XVIII века:
"Начал читать ваш перевод. После 'У меня здесь какой-то жмурик, которому уж очень не хочется добро пожаловать к нам" бросил. Английский лорд не мог говорить 'жмурик'".
По одной этой фразе, самой первой в моем переводе, этот специалист сумел определить качество перевода. А я ничем не хуже по одному только его предложению сумел определить всю его творческую и человеческую индивидуальность.
7. Итак.
1) допустим английский язык на уровне школьной или даже институтской программы переводчик знает. Иначе бы он не работал переводчиком. Хотя знать нужно немного. 4000 слов основного словарного фонда, конечно, маловато, а вот 10 000 хватит за глаза: дальше должны идти интуиция и, главное, понимание. Если этого нет, и 100 000 в памяти не помогут. Допустим, название романа Хемингуэя "Across the river and into the trees" ("через реку и в деревья") переведено, как "За рекой в тени деревьев", и идея романа сразу же испоганена, уже самим названием. Фраза представляет из себя бессвязный набор слов, произносимый умирающим генералом Джексоном, героем их Гражданской войны, и напоминает приказ, который генерал упорно отдает своим солдатам. Эта фраза для американцев, давно ставшая хрестоматийной типа "мы пойдем другим путем", должна сразу же вызывать аллюзию несгибаемого даже перед лицом смерти мужества. У переводчицы же она просто превратилась в сюси-пуси:
За рекой в тени деревьев Светит огонек, Домик уже близок, Путь наш недалек.
То есть переводчица, если и знает английский язык, то не понимает его. К слову сказать, Хемингуэю в русских переводах крупно не повезло. Переводили его сплошь бабы, приглаживая энергичные, резкие, где-то даже отрывочные (Хемингуэй широко использовал для этого возможности английского языка, которых лишен русский) предложения писателя в вылизанную, ученически-правильную, слюнявую тягомотину. Отчего Хемингуэй из потного сильного мужика превратился в хлюпика.
8. 2) "Жмурик" -- это исконное русское слово, отмеченное еще в словаре Даля. И означает оно "покойник", то есть употребление данного слова с учетом того, что говорит ее Харон, как раз занимавшийся по древнегреческой мифологии переправой покойников в страну мертвых, очень даже уместно. Слово это употреблялось многими нашими классиками, в т. ч. Салтыковым-Щедриным, Лесковым, Тургеневым... список, наверняка, можно продолжить: я просто выхватил для примера первые фамилии, выловленные в Интернете. То есть этот человек не знает русского языка, потому что знать русский язык -- это нечто большее, чем не делать ошибок в слове "корова" и писать "жи ши" через "и".
Знать русский язык -- это значит иметь перед умственными глазами все его богатство, включая диалекты, специальные сферы, жаргон. Знать русский язык для переводчика -- это владеть им, то есть уметь определить языковый пласт, к которому относится слово или которому должна соответствовать речь персонажей, и находить благодаря словарям ли, личному опыту ли, интуиции ли нужные слова. Таким образом этот переводчик русского языка явно не знает, да и не любит его.
9. 3) Литературу нужно понимать, и прежде всего вообще, а не только русскую или английскую. Скажем, знать, что речь автора и речь персонажа -- это не одно и то же. 'Жмурик', возвращаясь к нашему примеру, говорит не лорд, а его персонаж, что немного не одно и то же. А то можно подумать, что Лев Толстой изъясняется такими фразами: "Знать, посидим таперича. Уморилася". Соответственно, английский лорд не мог употреблять таких слов, еще и потому, что он не говорил на русском языке. Во-вторых, английские лорды, и как раз в XVIII веке, если судить о них не по гламурным сериалам, а по английской литературе (Теккерей, Филдинг, Стерн) были хамами еще теми; и выражений не выбирали. По крайней мере, их стиль был не для дамских ушей. То есть английской литературы этот переводчик тоже не знает.
4) И, наконец, он не знает русской литературы. Это я уже сужу на основании того, как он переводил. И в частности письма английского писателя того же XVIII века Лоренса Стерна.
Главный арсенал художественных средств и стилистических приемов для любого переводчика (как и писателя) родная литература. Собственно говоря, любой перевод состоит в том, чтобы подобрать переводимому писателю аналог в отечественной словесности. Богатство русской литературы таково, что очень редких авторов есть необходимость переводить с нуля (религиозных, философских), как это делали Жуковский и Крылов, переводы которых, а также Пушкина, Лермонтова, Мея стоят в нашей литературе на одном уровне с оригинальными произведениями, изобретать (или находить) для перевода еще ненайденный стиль.
Лоренс Стерн, допустим, любил в письмах, особенно к женщинам, поприкалываться, побалдеть, позаигрывать. Так же не замыкал себя в чопорные рукавицы он и в переписке с друзьями. Стиль его далек от педантизма, много шуток, дурачества, выдумок. Переводчик же, как классная дама, прошелся по тексту бульдозером красного карандаша, начисто выравняв все "неправильности" стиля и сделав Стерна скучным занудой, который, как впавший в маразм старик, без конца жалуется на свои хоробы, либо перемывает косточки знакомым, одни и те же сплетни передавая по нескольку раз.
Если бы переводчик знал русскую литературу, он бы без труда нашел подходящий аналог. Переписка Пушкина с Керн, Дельвигом, в меньшей степени Вяземским (там слишком все серьезно), письма Чехова к Лике Мизиновой и Потапенко -- это, конечно, не Стерн один-в-один (иначе зачем было бы его переводить вообще), но хорошая стартовая площадка, как для перевода английского прикольщика, так и для того чтобы и самому и порезвиться в творческих эмпиреях.
10. И такими безрадостно напушенными от собственной значимости и творчески импотентными были все советские переводчики. Все иностранные авторы в их исполнении походили друг на друга, как будто их произведения если и не писал Розенталь, то пронесся по их страницам ураганом красного учительского карандаша. "'Советская школа' в основном пользовалась среднехорошим русским, и не похожие в оригинале авторы оказывались все на одно лицо", -- писала одна из советских переводчиц, чтобы не думали, будто я только один это заметил. Диккенс походил на Теккерея, Томас Манн как две капли воды был похож на своего брата Генриха, хотя близнецами по литературе они не были, Бальзак ни чем не отличался от Флобера, а Лу Синь от Рабиндраната Тагора, и все вместе они были на одно лицо -- не буду упоминать всуе уже приевшуюся фамилию неповинного человека, ибо писал он не пособие для переводчиков, к тому же обязательное к исполнению, а учебник для средней школы.
Я не могу назвать ни одного удачного перевода, кроме самых простых, которые и корова могла бы перевести "адекватно", если бы научилась копытом стучать по клавишам, ни одного, где можно было бы увидеть хотя бы крохи индивидуальности, хотя читал и продолжаю читать очень много и прилежно.
И здесь я назову еще одно -- совершенно необходимое переводчику художественной литературы качество. Это индивидуальность. Ярко выраженная индивидуальность, ибо, строго говоря, индивидуальностью обладает каждый, как учили в советские времена: единственной и неповторимой. Называйте ее ничего более привычным, но ничего не значащим словом талант. Все, о чем говорилось прежде: знание иностранного языка... и т. д. по списку, это даже не свойства, а условия sine quibus переводчика non. И как таковые набываются в процессе обучения и опыта практически любым желающим, если он не круглый дурак, а, как я продемонстрировал на примере переводчика Стерна, и глупость здесь не такая уж помеха.
Индивидуальность трудно определить, хотя, возможно, но чувствуется она сразу. В том числе и в писании. В характере употребляемых слов, в их расстановке, в форматировании речи. Это только кажется, что можно спрятаться за слова, и глупый человек может прикинуться умным, а трус -- смелым. Слова имеют таинственную силу выражать личность. Вот, допустим, автор этой статьи без конца употребляет некоторые слова "вообще", "конечно" и т. д. Эти слова меня уже самого достали на букву "зю", но не употреблять их не могу: иначе просто не пишется. Поэтому индивидуальность не пропьешь, не спрячешь, но ее же и не сымитируешь.
"Наиболее притягательная вещь в книге стихов не отдельные произведения, но сильная человеческая индивидуальность, прячься она за безупречной или шероховатой работой без разницы. Она выглядывает из множества масок, прекрасных или гротескных и не всегда удачных" (Уайльд)
Особенностью советских переводчиков и было полное отсутствие индивидуальности. Поэтому можно смело утверждать, что талантливых переводов советская эпоха, начиная с 1931 года (тут я иду за Олешей "в 1931 году кончилась советская литература", можно поспорить о дате -- 1932 или даже 1934, но где-то так), не дала. И дать не могла по определению. Не было необходимого человеческого материала.
11. Вся система противоестественного отбора была построена на том, чтобы искоренить индивидуальность. Нужно четко понять, что в переводчики люди с улицы не попадали. В наше время если ты, допустим, редактор журнала "Иностранная литература", то ты и внук переводчика, и сын переводчика, и брат, и отец, и дядя, и тесть, и сват, и, если возраст подойдет, и дедушка.
В Советском Союзе было то же самое, но в более изощренной форме. Прямая семейственность не допускалась и даже искоренялась. Но голь на выдумки хитра и придумала эффективную систему обходных путей. Если ты сын переводчика, то ты не мог быть переводчиком, но мог быть поэтом. Если ты сын поэта, путь в поэзию тебе был заказан, но ты мог стать переводчиком. И становились.
Семейственность это одно. Но никакая семейственность не помогала -- и в этом отличие советских времен от нынешних, -- если она не подкреплялась необходимым послужным списком: институт иностранных языков, работа в органах, активное участие в общественной жизни. Конечно, если ты был чьим-то сыном, тебя заботливо вели через эту всю систему, но ты и сам не должен был давать поводов для упреков, о чем нынешние переводчики в своих лакированных биографиях стыдливо обходят молчанием. Так что скорее люди этой профессии относились к тем, кто осуществлял идеологический контроль, чем к тем, кто стоял под контролем. Хотя одно другого не исключает. Хорошо отлаженная идеологическая машина требует, чтобы разные ее структуры следили друг за другом и контролировали друг друга.
Что не способствовало развитию морального климата в положительном направлении. Подловатость господствовала в тогдашней переводческой среде, как и в любой другой, преимущественно творческой или административной, как она господствует и теперь безраздельно.
Нравственная нечистоплотность: соврать, обещать и не сделать, не ответить на задаваемый вопрос или брякнуть в ответ первое, что придет в голову, поручиться своим честным словом и тут же наплевать на него -- была в советские времена в так называемой творческой среде столь обыденна и характерна, что, кого-то удивить ею трудно. "Увы, такова жизнь", -- скажут. "Но не всегда она была таковой в литературе", -- отвечу я, читая много мемуаров и писательских биографий. "Но не везде она такова", -- добавлю, как работавший на заводе и в научном институте.
12. Советскому переводчику вменялось в обязаловку два основных требования.
Во-вторых, нужно было обладать определенным языковым уровнем. Нужно было уметь грамотно изъясняться на русском языке (в российские времена это требование перешло в разряд недостижимого идеала, отчего вопят об утраченной якобы имевшей место быть культуре), то есть знать русский язык в пределах популярных справочников Розенталя. Переводить с иностранного в рамках учебников и словарей для системы высшего и среднего образования.
А во-первых и в главных, неукоснительно должно было соблюдаться правило: не высовывайся. А научная, артистическая, художественная жизнь, она именно требует от человека "высовываться". Талант -- это всегда высовывание над каким-то обычным уровнем.
Как следствие, в так называемой творческой среде принцип "не высовываться" породил увлекательную для описания и исторического анализа ситуацию. Талант систематически душили, но тихо так, по-домашнему ("тебе что, больше всех надо что ли"), а по лозунгам получалось наоборот: талант был востребован, его искали, к его развитию поощряли ("Алло, мы ищем таланты" -- была такая даже популярная телепередача). При этом идеологический пресс, который существовал в советские времена как-то непосредственно на таланты не давил, так что в повседневной жизни и не замечался, хотя косвенно именно ему мы и обязаны были торжеством принципа "не высовывайся".
А как же иначе, если шла такая подковерная борьба за гонорары. Этот принцип производил в творческих рядах противоестественный отбор: выживали не сильнейшие, а подлейшие. Поэтому и гнобили таланты в основном не идеологические работники, а свой брат поэт, писатель и переводчик. Едва выскочил, проявил себя -- и тут на тебя набрасывается целая шакалья стая: "Ты что думаешь лучше других; думаешь, если бы мы хотели, мы тоже не могли бы так написать. Но надо писать то и так, что и как надо, а не так, как хочется". Причем в переводческой среде данный принцип бушевал намного сильнее, чем в других сферах, даже и в связанных с творчеством. В своем собственном творчестве хоть немного, хоть как-то, хоть между строк, хоть фигами в кармане, писатели что-то пытались изобразить, а в переводах -- даже и поползновений таких не было.
13. В связи с этим хочется высказаться по одной тасуемой на своих форумах переводчиками псевдопроблеме. Должен ли переводчик быть заметным, личностью что ли, или он должен "растворяться" в авторе, быть незаметным, как судья в футболе, чтобы не мешать игре. Даю ответ. Когда человек переводит от души, для себя, то и как он хочет, то такой проблемы нет и в помине. "Вы о чем это?" -- спросил однажды Бой-Желеньский, а в другой раз Тот Арпади, в третий раз Тамсааре, и все не договариваясь друг с другом (скорее всего подобный эпизод мультиплицировался множество раз в разные эпохи и у разных народов), молодого автора, который не хотел браться за переводы, опасаясь растратить время и и растворить в другом свое собственное "я". После чего фыркнул и даже не стал развивать тему.
И правильно сделал. Ибо Бой-Желеньский, один из главных переводчиков на польский язык западной литературы, как и Биркенмайер, С. Налковская, Стафф, Ю. Тувим (его перевод "Медного всадника" считается такой же классикой польской литературы, как "Будрыс и 3 сына" русской) подробно писал о своей работе переводчика, ее принципах и технологии. Когда переводишь, видишь, правильно ли ты выбрал вещь для перевода или нет. Если переводя, словно пишешь сам, если все слова совпадают с твоими мыслями, значит правильно. Ты не переводишь, ты сам пишешь, нужные значения слов берутся не из словаря, а из памяти, ты творишь. А если переводимый автор тебе мешает: если он пишет не так, как написал бы ты сам, бросай переводить: этот автор не твой -- неужели не слышишь, как он уже изорался в могиле: "Разбой, грабеж, меня он переводит". Если бы он был знаком со сначала советскими, а потом российскими переводчиками, он бы мог сократить свой совет до простого "бросай переводить". А про себя бы добавил: "Иди лучше чистить туалеты, а то вы вечно жалуетесь, что у вас в России не хватает рабочей силы".
Из сказанного об индивидуальности писателя, в том числе и когда он переводит с иностранного языка, также ясно, что вопрос об адекватности перевода -- это примерно из серии споров о том, с какого конца разбивать ядро. Никакой текст в одном языке в принципе не может быть адекватным тексту другого языка. Эта такое же противоречие в определении, как "квадратный круг" или "ледяная вода" (хотя когда я купался в Телецком при температуре + 10, я почти поверил, что это нечто гораздо большее, чем просто бытовая метафора).
А все эти разговоры об адекватности -- это типичная и неуклюжая попытка прикрыть свою задницу, спрятаться за чужой текст. Де если правильно выбрать по словарю слова, а потом их правильно, в соответствии с правилами грамматики русского языка расставить, то гениальное произведение на одном языке само собой трансформируется в гениальное на другом. Смешная и нелепая отмазка переводчиков, тех, кто подобросовестнее, прежде всего перед самими собой.
14. Теперь о предмете приятном, потому что простом: о достоинствах советской переводческой школы. Их нет совсем, но они есть, и немалые. Их нет, если рассматривать отдельных переводчиков. Они есть, если рассматривать всю школу в целом. Переводы с иностранных языков не появлялись сами собой: нужно было всю эту работу организовать и упорядочить. Вот организация этой работы и есть главное достоинство советской переводческой школы, к которому переводчики причастны примерно столько же, сколько уборщица к достижениями космической отрасли. Не смейтесь: уберите уборщиц, и через неделю все эти ученые, инженеры, космонавты так зарастут грязью, что ни до какого космоса им не будет дела.
Культурные достижения в Советском Союзе замечал уже Г. Уэллс, побывавший в России сразу после Гражданской войны, и узнавший, что здесь затевается издание "Библиотеки всемирной литературы". Писатель-фантаст даже нафантазировать такого себе не мог: да в благополучной сытой Англии такого мероприятия, говорил он, ни в жисть не провернуть.
А "Библиотека всемирной литературы" была издана, правда, много позднее. Как были изданы или издавались и другие замечательные серии: "Литературные памятники", "Библиотека восточной литературы", "Библиотека античной литературы"... Издавались собрания сочинений многих классиков мировой литературы, отдельные авторы и переводы, как на русском, так и на оригинальных языках (в осн английском, немецком, французском). Переводились и издавались писатели народов СССР, о чем современная переводческая тусовка, целиком зацикленная на своих собственных проблемках, похоже, и не подозревает. Если бы я собрался перечислять все достижения в этой области, dies me deficiat.
Это первое достоинство, но не единственное.
15. Худо-бедно благодаря этим изданиям, Россия знакомилась с иностранной литературой, хотя несколько однобоко и коряво. Скажем, мировая поэзия, включая Шекспира, так исказилась до неузнаваемости при передаче, что совершенно прошла мимо русской литературы. Вроде есть Шекспир на русском языке, и вроде как бы его и нет, ибо что такое Шекспир, как не язык? А с этим у наших переводчиков был полный напряг: ни Пастернак, хоть немного Лозинский, ни Аникст, ни кто другой здесь не фонтаны. Фонтан Морозов, но его перевод двух пьес Шекспира скорее следует отнести к науке, чем к литературе. Как не фонтаны и все, кто пытался переводить там, где стиль и интонация превалируют, вроде того горе-переводчика писем Стерна.
Но ведь среди выразительных средств художественной литературы есть и такие, которые и студент, если бы ему дали задание, не сумел бы исказить. Сцепление событий, как у Дюма, познавательные факты, как у Жюль Верна, организация сцен или описание жеста ("не зная, чем занять себя, он встал со своего места, подошел к стоявшему в углу фортепьяно, раскрыл его, свистнул в него и снова закрыл; после чего, вставив в глаз монокль, небрежной походкой вернулся к камину" -- попробуй здесь что испортить), тропы визуального характера ("она улыбнулась так широко, как будто в лужу кирпичом запустили"). Так что при всех своих стараниях полностью угробить художественные достоинства переводимой литературы переводчики, следуя буквально за текстом, были просто не в состоянии.
Наконец, был строгий контроль за точностью перевода, понимаемой как словарное соответствие (проверяемое по словарю) переводимого и русского текстов. Такой контроль со стороны общества, то есть критики, своих же собратьев-переводчиков, которые рады были малейшей ошибке, чтобы охаять заклятых друзей-коллег, да и просто читателей был мелочным и по большому счету висел как гири на творческих ногах, мешая полету фантазии. Другое дело, чтобы оборвав эти гири, нынешняя литература не воспарила в небеса, а рухнула в грязь. Такое бывает.
Благодаря этому контролю можно было знакомиться с иностранной литературой путем сличения текстов, что, например, автор данной статьи делает постоянно. Не для того чтобы охаять переводчиков: это получается само собой -- гадость нельзя придумать, она рождается сама собой при взгляде на ближнего. А для того чтобы будучи нетвердым в иностранных языках не упустить смысла.
Ну таким образом, скажут, наслаждаться литературой невозможно: для читателя важно непосредственное эстетическое восприятие. Согласен: против правды не попрешь. Однако, кто сказал, что читатель и есть главная цель писателя. Главная цель писателя -- это писатель, а поэта -- поэт. И если переводимый автор не достигает читательского глаза непосредственно, он может и чаще всего попадает косвенным путем, через аллюзии, подражания, экранизации и прочую дребедень.
Так что, какой бы советская переводческая школа ни была, плоды ее деятельности еще долго будут висеть на русской культуре как единственная отдушина знания о литературе окружающего мира. Нынешнее поколение навряд ли сюда что добавит.
Arthur Schopenhauer/А. Шопенгауэр
Über Sprache und Worte/О языке и словах
| Немецкий | Русский |
| Fast nie kann man irgend eine charakteristische, prägnante, bedeutsame Periode aus einer Sprache in die andere so übertragen, daß sie genau und vollkommen die selbe Wirkung täte. | Почти никогда невозможно характерный, острый, значительный период перенести из одного языка в другой, чтобы он был настолько точен и совершенен, чтобы оказывать то же воздействие. |
| Sogar in bloßer Prosa wird die allerbeste Übersetzung sich zum Original höchstens so verhalten, wie zu einem gegebenen Musikstück dessen Transposition in eine andere Tonart. Musikverständige wissen, was es damit auf sich hat. - Daher bleibt jede Übersetzung todt und ihr Stil gezwungen, steif, unnatürlich: oder aber sie wird frei, d. h. begnügt sich mit einem à peu près, ist also falsch. Eine Bibliothek von Übersetzungen gleicht einer Gemäldegallerie von Kopien. Und nun gar die Übersetzungen der Schriststeller des Alterthums sind für dieselben ein Surrogat, wie der Cichorienkaffee es für den wirklichen ist. | Даже в чистой прозе самый лучший перевод так относится к оригиналу, как исполнение музыкального произведения в другой тональности. Интересующиеся музыкой понимают, о чем речь. Поэтому каждое переведенное произведение отдает мертвечиной, а его стиль кажется принужденным, закостеневшим, ненатуральным: или же он непринужденен и свободен, а тогда все произведение становится переводом à peu près, то есть неверным. Библиотека переводов это картинная галерея, составленная из копий. И даже перевод античного писателя представляется суррогатом, наподобие цикория по отношению к натуральному кофе. |
| Gedichte kann man nicht übersetzen, sondern bloß umdichten, welches allezeit mißlich ist. - | Стихотворение же вообще невозможно перевести, а только пересочинить, что всегда довольно сомнительное предприятие. |
| Demgemäß liegt, bei Erlernung einer Sprache, die Schwierigkeit vorzüglich darin, jeden Begriff, für den sie ein Wort hat, auch dann kennen zu lernen, wann die eigene Sprache kein diesem genau entsprechendes Wort besitzt; welches oft der Fall ist. Daher also muß man, bei Erlernung einer fremden Sprache, mehrere ganz neue Sphären von Begriffen in seinem Geiste abstecken: mithin entstehn Begriffssphären wo noch keine waren. | Главная трудность при изучении иностранного языка состоит в том, что тогда каждому иностранному слову, когда его заучиваешь, нужно подобрать соответствующее понятие в родном языке, но очень часто такового просто нет в наличии. Еще, при изучении иностранного языка мы часто имеем дело со сферами совершенно неизвестных понятий, которым нужно как-то найти место в установившемуся в родном языке порядке слов: так возникают совершенно неведомые прежде языковые пласты. |
| Man erlernt also nicht bloß Worte, sondern erwirbt Begriffe. Dies ist vorzügkich bei Erlernung der alten Sprachen der Fall; weil die Ausdrucksweise der Alten von der unsrigen viel verschiedener ist, als die der modernen Sprachen von einander; welches sich daran zeigt, daß man, beim Übersetzen ins Lateinische, zu ganz anderen Wendungen, als die das Original hat, greifen muß. Ja, man muß meistens den lateinisch wiederzugebenden Gedanken ganz umschmelzen und umgießen; wobei er in seine letzten Bestandtheile zerlegt und wieder rekomponirt wird. | Итак изучают не только слова, но и приобретают понятия. Особенно это характерно при изучении древних языков. Способ их выражения был совершенно отличен от нашего, современные языки более отличаются от древних, чем они отличаются друг от друга. Поэтому, скажем при переводе с латинского нужно прибегать к современным оборотам, которые совершенно чужды латинскому. Таким образом выраженные на латинском мысли нужно как бы расплавить и отлить в новые формы, соответствующие грамматике и духу современного языка. |
| Gerade hierauf beruht die große Förderung, die der Geist von der Erlernung der alten Sprachen erhält. - Erst nachdem man alle Begriffe, welche die zu erlernende Sprache durch einzelne Worte bezeichnet, richtig gefaßt hat und bei jedem Worte derselben genau den ihm entsprechenden Begriff unmittelbar denkt, nicht aber erst das Wort in eines der Muttersprache übersetzt und dann den durch dieses bezeichneten Begriff denkt, als welcher nicht immer dem ersteren genau entspricht, und ebenso hinsichtlich ganzer Phrasen; - erst dann hat man den Geist der zu erlernenden Sprache gefaßt und damit einen großen Schritt zur Kenntniß der sie sprechenden Nation gethan: denn wie der Stil zum Geiste des Individuums, so verhält sich die Sprache zu dem der Nation. | Отсюда возникают совершенно особые требования при переводе латинских текстов. Сначала нужно докопаться до смысла понятий, выраженных отдельными словами. Затем каждому такому слову найти соответствующее понятие в немецком языке. Однако вовсе не нужно пытаться строить фразу из этих найденных слов-понятий, ибо даже если смысл найден правильно, из этого еще не вытекает, что он адекватно подходит к фразе. Ибо фраза имеет собственную структуру и нужно попытаться понять ее собственный смысл. Так и учится язык. Язык каждой нации столь же индивидуален, как и язык отдельного человека. |
| Vollkommen inne aber hat man eine Sprache erst, wenn man fähig ist, nicht etwan Bücher, sondern sich selbst in sie zu übersetzen; so daß man, ohne einen Verlust an seiner Individualität zu erleiden, sich unmittelbar in ihr mitzutheilen vermag, also Ausländern jetzt eben so genießbar ist, wie Landsleuten. | В совершенстве владеют языком не тогда, когда знают массу слов, и могут без запинки указать их значение в целой книге, а когда себя самого переносят в чужой язык. Только когда таким образом без потерь для собственной индивидуальности пересядешь в другой язык, твой перевод будет столь же живым для наших соотечественников, каким живым был исходный текст для туземцев. |
| Menschen von geringen Fähigkeiten werden auch nicht leicht eine fremde Sprache sich eigentlich aneignen: sie erlernen wohl die Worte derselben, gebrauchen sie jedoch stets nur in der Bedeutung des ungefähren Aequivalents derselben in ihrer Muttersprache und behalten auch immer die dieser eigenthümlichen Wendungen und Phrasen bei. | Люди средних способностей нелегко делают собственным достоянием чужой язык. Они, как правило, ограничиваются только изучением его слов и применением их в значениях приблизительно эквивалентных немецким, а также в свойственных немецкому языку оборотах и фразах. |
| Sie vermögen eben nicht den Geist der fremden Sprache sich anzueignen, welches eigentlich daran liegt, daß ihr Denken selbst nicht aus eigenen Mitteln vor sich geht, sondern, zum größten Theil, von ihrer Muttersprache erborgt ist, deren gangbare Phrasen und Wendungen ihnen die Stelle der eigenen Gedanken vertreten; daher eben sie auch in der eigenen Sprache sich stets nur abgenutzter Redensarten (hackney'd phrases; phrases banales) bedienen, welche selbst sogar sie so ungeschickt zusammenstellen, daß man merkt, wie unvollkommen sie sich des Sinnes derselben bewußt sind und wie wenig ihr ganzes Denken über die Worte hinausgeht, so daß es nicht gar viel mehr, als Papageiengeplapper ist. | Они не могут присвоить себе дух чужого языка, потому что гл. образом не владеют своим. Они не имеют собственных мыслей, то что у них называется мыслями -- это по большей части ходовые обороты и выражения родного языка. Поэтому-то и в немецком языке они не идут дальше банальных речевых оборотов, пошлых общеупотребительных фраз. Составленная таким образом речь производит впечатление лишь приблизительного соответствия их же собственным мыслям, так что часто то, что выходит за пределы круга их повседневного речевого оборота, повергает их в полный ступор. Они выучили немецкий язык примерно на манер попугаев. |
| Aus dem entgegengesetzten Grunde ist Originalität der Wendungen und individuelle Angemessenheit jedes Ausdrucks, den Einer gebraucht, ein unfehlbares Symptom überwiegenden Geistes. | Поэтому оригинальность оборотов и индивидуальная взвешенность каждого выражения один из главных симптомов выдающегося ума. |
| Aus diesem Allen nun also erhellet, daß bei der Erlernung jeder fremden Sprache sich neue Begriffe bilden, um neuen Zeichen Bedeutung zu geben; daß Begriffe auseinandertreten, die sonst nur gemeinschaftlich einen weiteren, also unbestimmteren ausmachten, weil eben nur Ein Wort fur sie da war; daß Beziehungen, die man bis dahin nicht gekannt hatte, entdeckt werden, weil die fremde Sprache den Begriff durch einen ihr eigenthümlichen Tropus, oder Metapher, bezeichnet; daß demnach unendlich viele Nüancen, Aehnlichkeiten, Verschiedenheiten, Beziehungen der Dinge, mittelst der neu erlernten Sprache ins Bewußtsein treten; daß man also eine vielseitige Ansicht von allen Dingen erhält. | Из всего сказанного делаем резюме. При изучении иностранного языка образовываются новые понятия, дающие новый смысл уже использованным словам и оборотам. Что в любом языке понятия так тесно переплетены друг с другом, что образуют некую расплывчатую смесь, и только одно из этих значений должно найти свой адекват в немецком языке. Поскольку любое понятие в языке окружено сонмом свойственных ему тропов и метафор, нужно продумать в какие отношения данное понятие вляпается в немецком языке. И отсюда учесть сколько посредством изучаемого языка в сознание войдет неожиданных нюансов, подобий и различий в вещах, которые из-за этого получают совершенно новое освещение. |
| Hieraus nun folgt, daß man in jeder Sprache anders denkt, mithin unser Denken durch die Erlernung einer jeden eine neue Modifikation und Färbung erhält, daß folglich der Polyglottismus, neben seinem vielen mittelbaren Nutzen, auch ein direktes Bildungsmittel des Geistes ist, indem er unsre Ansichten, durch hervortretende Vielseitigkeit und Nüancirung der Begriffe, berichtigt und vervollkommnet, wie auch die Gewandtheit des Denkens vermehrt, indem durch die Erlernung vieler Sprachen sich immer mehr der Begriff vom Worte ablöst. | Из этого следует, что в каждом языке думается по-своему. Следовательно через изучение чужого языка наш собственный получает новые модификации и окрас. Так что взаимодействие языков, кроме своей прямой непосредственной пользы, имеет следствием воспитание и воспарение духа над его собственной ограниченностью. А именно: наши собственные воззрения через многосторонность и нюансировку понятий исправляются и совершенствуются. Аналогично усиливается родство в мыслях, а многие важные понятия высвобождаются из оболочки слов. |
Jerome's Epistula LVII. Ad Pammachium De Optimo Genere Interpretandi/Письмо св. Иеронима к Памахусу
Иероним. "Вульгата"
|
|
|
Надпись Продолжение надписи |
Но особой склонности к христианству он, поклонник античной образованности и культуры не питал. Приведем один чрезвычайно хорошо известный и часто цитируемый отрывок из одного из его писем:
"Когда много лет назад, - повествует он в одном из своих писем, -- я отсек от себя Царствия ради Небесного дом, родителей, сестру, близких и, что было еще труднее, привычку к отборным яствам, когда я отправился в Иерусалим как ратоборец духовный - от библиотеки, которую я собрал себе в Риме ценой превеликих трудов и затрат, я отказаться не смог. И вот я, злосчастный, среди упражнений поста читал Цицерона. После еженощных молитвенных бодрствований, после рыданий, исторгнутых из самых глубин груди моей памятью о совершенных грехах, я брал в руки Плавта! Если же, снова приходя в себя, я понуждал читать себя Пророков, меня отталкивала неизощренность языка: слепыми моими глазами не мог я видеть свет и винил в этом не глаза, а солнце'".
Тем не менее именно ему папа Дамасий, риторическую школу которого Иероним посещал в свое время, поручил перевод Евангелия на латинский язык. Ситуация с переводом тогда обстояла критическая. Ходило 3 достаточно авторитетных перевода на латинский и масса менее. Вот так Священное писание, острили современники, одному святой дух надиктовал одно, другому другое. Хорош же он был, когда диктовал. Нужно было свести все это в единство. Задача при этом стояла не просто сложная, а неразрешимая.
Нужно было создать совершенно новый перевод на хорошем латинском языке. Но при этом данный перевод не слишком должен был отличаться от существующих, чтобы не насмешить людей, привыкшим читать Евангелие на имевшихся переводах.
"Вы хотите, чтобы на основе старого материала я выкроил новое платье, -- писал Иероним папе. -- Да ведь любой человек, образованный или нет, взяв в руки нашу совершенно новую работу, и увидев, как она отличается от текста, по которому он привык сверяться со словом божии, не возбухнет тут же, не скажет, что это голимая фальшивка и сплошное кощунство".
Тем не менее новое Евангелие, вернее 4 канонических, он сляпал как мог. Потом, когда Тридентский собор сделал этот перевод каноническим, пришлось же святым отцам попотеть, чтобы с одной стороны привести его в норму, а с другой сделать не слишком отличным от иеронимового.
В 385 его выгнали с треском из Рима после смерти папы-покровителя, и он нашел пристанище в Палестине, в Вифлееме, в монастыре (или христианской общине, о монастырях в то время говорить, наверное, рано), рядом с которым в соседнем городке тогда находилась замечательная Теологическая Библиотека, насчитывавшая ок 30 000 манускриптов. В них Иероним и погрузился душой и телом. "Хватит балду гонять", -- отчитали его приютившие его братья, -- "нам молиться не по чему, ты бы хоть Псалмы Давыдовы перевел".
Иероним был послушным солдатом церкви. Раз надо, значит надо. И он засел за перевод. Но в отличие от евангелий на этот раз работа его увлекла. Начинал он с имевших место латинских текстов, которые поначалу хотел скомпилировать по-новой на манер евангелий. Однако это его не удовлетворило, он взялся за греческие тексты, и опять остался недоволен. И тогда он изучил иврит и в течение 15 лет перевел всю Библию. Перевод получился шедевральным, имевшим не только религиозную ценность как пособие для верующих, но и громадную литературную.
Особенности перевода
Ведь настоящий перевод это не просто ремесленное перекладывание слов с одного языка на другой, как можно подумать знакомясь с кастрированными переводами т. н. советской переводческой школы, гнусно процветающей до сих пор. Это творческий акт, часто почти конгениальный созданию произведению на языке оригинала. Такой перевод открывает просторы прежде всего родному языку, а вовсе не служит тупой цели ознакомления отечественного читателя с лучшими образцами мировой литературы.
Таков был перевод Иеронима. Стоявшие перед ним художественные задачи были не меньшими, чем религиозные. И думаю, лично для себя Иероним убил сразу двух зайцев: он сделал богоугодное дело, прилепившись сердцем к пророкам, но он и критическим взором окатил Цицерона и всю латинскую словесность. Которая пребывала тогда в состоянии унылого тупика. Латинский язык с древних времен повелось считать простым и ясным. Наверное, так оно и было. Но латинские авторы, и прежде всего Цицерон, Тит Ливий, Вергилий, в меньшей степени Гораций и Цезарь, сделали язык вычурным и запутанным.
Процветали сложные синтаксические конструкции. Один гипербат, то есть перемежающие синтаксические конструкции, чего стоит.
Difficilem habere oportet aurem ad crimina -- к преступлениям (обвинениям) следует иметь трудное ухо (т. е. судья не должен вестись на жалобы преступника о своей горькой судьбе)
т. е. между прилагательным и существительным вставлено еще 2 слова, в т. ч. сложное сказуемое
Illo nocens se damnat, quo peccat, die -- в тот день, который грешит, виновный себя обвинят
Или отнесение глагола в конец предложения. Вот еще одни пассаж из Цицерона, не самый сложный:
| Etenim quid est, Catilina, quod iam amplius expectes, si neque nox (1) tenebris obscurare (3) coeptus nefarios nec privata domus parietibus continere voces coniurationis tuae potest (2), si illustrantur, si erumpunt omnia? | И в самом деле, чего еще ждешь ты, Катилина, когда ни ночь (1) не может (2) скрыть (3) в своем мраке сборище нечестивцев, ни частный дом -- удержать в своих стенах голоса участников твоего заговора, если все становится явным, все прорывается наружу? |
(Русский переводчик, правда, в попытках "дать адекватный перевод", сделал еще хуже: в его переводе нет взволнованной естественности Цицерона: надуманность прямо так и прет из текста).
Естественно, такой заумный и навороченный язык устанавливал культурную планку на высоте, недоступной большинству латинян, которые тогда и составляли основной контингент потребителей христианских текстов.
С другой стороны, именно среди поклонников новой религии имели широкое хождение демократические писания. Язык их был, надо полагать, ужасающим, как и любой язык простонародья. Некоторое представление о таком языке могут дать писания Тертуллиана, сочные и выразительные, но намеренно грубые и огрубляющие. И, наверное, недаром высокообразованного римлянина тошнило от неизощренности языка.
Работая над переводом, Иероним сумел соединить две эти крайности. Он взял за основу именно народный язык -- вульгату (название переведенной им Библии Vulgata в первоначальном смысле обозначало именно язык простонародья), но облагородил ее классическими словами и оборотами, упростив синтаксис и избавившись от обильной риторики, которой грешит классическая латынь. И мне непонятно, почему изучая латинский до сих ориентируются на Цицерона, обсмеянного уже многократно за напыщенность и вычурность стиля, а, допустим, не на Иеронима или Августина.
Перевод Вульгаты отнюдь не был встречен аплодисментами. Одним из яростных его критиков выступил... Августин. Писатель, который пустил свой паровоз по тем же стилистическим рельсам, то есть наследуя классические образцы, он отплясывал ясным и прозрачным стилем... Правда, Августин критиковал Иеронима не столько за качество перевода, сколько за саму идею переводить Библию на латинский: раз бог сообщил ее людям на еврейском, на еврейском она должна и оставаться, раз с евангелистами дух божий общался на койне (огрубленный до простонародья древнегреческий язык), значит никакие переводы не допустимы в принципе. Так что Иерониму в многочисленных письмах пришлось защищать не столько принципы, сколько саму идею своего перевода.
| I. Paulus Apostolus, praesente Agrippa rege, de criminibus responsurus, quod posset intelligere qui auditurus erat, securus de causae victoria statim in principio sibi gratulatur, dicens: "De omnibus quibus accusor a Iudaeis, o rex Agrippa, existimo me beatum, cum apud te sim hodie defendendus, qui praecipue nosti cunctas quae in Iudaeis sunt consuetudines et quaestiones." | 1. Апостол Павел, когда должен был дать ответ в своих преступлениях перед царем Агриппой (кто слышал, тот поймет, о чем речь),нимало не сомневаясь в успешном исходе дела, прежде всего поздравил себя, сказав: "Царь Агриппа! почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться перед тобою во всем, в чем обвиняют меня Иудеи, тем более, что ты знаешь все обычаи и спорные мнения Иудеев" (Деян 26:2). |
| Legerat enim illud Iesu: "Beatus qui in aures loquitur audientis"; et noverat tantum oratoris verba proficere, quantum iudicis prudentia cognovisset. Unde et ego beatum me in hoc duntaxat negotio iudico, quod apud eruditas aures imperitae linguae responsurus sum: quae obiicit mihi vel ignorantiam, vel mendacium; si aut nescivi alienas litteras vere interpretari, aut nolui: quorum alterum error, alterum crimen est. | Ведь он читал изречение Иисуса [сына Сирахова]: "Блажен, кто говорит в уши слушающего" (Сир 25:12), и знал, что слова оратора достигают тем большего, чем далее простираются познания судьи. Так и я чувствую себя счастливым по крайней мере в том, что перед многознающими ушами защищаюсь от невежественного языка, обвиняющего меня то ли в неумелости, то ли во лжи: будто бы я не смог или не захотел правильно перевести с чужого языка; одно - ошибка, другое - преступление. |
| Ac ne forsitan accusator meus facilitate, qua cuncta loquitur, et impunitate, qua sibi licere omnia putat, me quoque apud vos argueret, ut Papam Epiphanium criminatus est, hanc epistulam misi, quae te, et per te alios, qui nos amare dignantur, rei ordinem doceat. | А чтобы обвинитель мой не сумел с легкостью, с какой он говорит обо всем, и бесстыдством (он ведь думает, что ему все позволено) очернить меня перед вами, как уже очернил папу Епифания, посылаю тебе это письмо, чтобы ты, а через тебя все, кто удостаивает нас своей любовью, узнали как было дело. |
| II. Ante hoc ferme biennium miserat Ioanni Episcopo supradictus Papa Epiphanius litteras, arguens eum in quibusdam dogmatibus, et postea clementer ad poenitentiam provocans. Harum exemplaria certatim Palaestinae rapiebantur, vel ob auctoris meritum, vel ob elegantiam scriptionis. | 2. Около двух лет назад вышеназванный папа Епифаний послал епископу Иоанну письмо, в котором обличал некоторые его догматические заблуждения и кротко призывал его к раскаянию. Списки письма немедленно расхватали во всей Палестине, как из-за достоинств автора, так и из-за изящества сочинения. |
| Erat in monasterio nostro vir apud suos haud ignobilis, Eusebius Cremonensis, qui cum haec Epistula per multorum ora volitaret, et mirarentur eam pro doctrina et puritate sermonis, docti pariter et indocti, coepit a me obnixe petere, ut sibi eam in Latinum verterem, et propter intelligendi facilitatem apertius explicarem: Graeci enim eloquii penitus ignarus erat. | Был в нашем монастыре человек, небезызвестный между своими, по имени Евсевий Кремонский. И вот, так как это послание было у всех на устах, и все, ученые и неученые, равно восхищались его ученостью и чистотой слога, он стал неотступно просить меня, чтобы я для него перевел письмо на латынь и изъяснил как можно точнее, чтобы легче было понять; ведь он совсем не знал греческого. |
| Feci quod voluit; accitoque Notario, raptim celeriterque dictavi: ex latere in pagina breviter adnotans, quem intrinsecus sensum singula capitula continerent. Siquidem et hoc ut sibi soli facerem, oppido flagitarat; postulavique ab eo mutuo, ut domi haberet exemplar: nec facile in vulgus proderet. | Я выполнил его просьбу: позвал писца и быстро продиктовал перевод, снабдив его краткими примечаниями на полях, разъясняющими смысл каждой главы. Поскольку он очень настаивал, чтобы это было мною сделано лишь для него одного, то и я со своей стороны потребовал хранить список в доме - как бы случайно о нем не стало широко известно. |
| Res ita anno et sex mensibus transiit: donec supradicta interpretatio de scriniis eius novo praestigio Ierosolymam commigravit. Nam quidem Pseudomonachus, vel accepta pecunia, ut perspicue intelligi datur, vel gratuita malitia, ut incassum corruptor nititur persuadere, compilatis chartis eius et sumptibus, Iudas factus est proditor: deditque adversariis latrandi contra me occasionem, ut inter imperitos concionentur, me falsarium, me verbum non expressisse de verbo: pro honorabili dixisse carissimum, et maligna interpretatione, quod nefas dictu sit, ????????????? ??????, noluisse transferre. | Прошло полтора года, и упомянутый перевод из его ларца неким таинственным образом перебрался в Иерусалим. Ибо какой-то лжемонах, то ли получив деньги (как скорее всего можно понять), то ли бескорыстно из злобы, как тщетно пытается уверить меня обманщик, вытащил папирус из ларца и присвоил, и так сделался Иудой-предателем: он дал противникам моим повод поносить меня, - так что среди невежд я объявлен лжецом оттого, что не перевел слово в слово: вместо "почтенный" поставил "дражайший", и в своем злодейском переводе - страшно сказать! - почтеннейший папа не пожелал перевести. |
| Haec et istiusmodi nugae crimina mea sunt. | Из подобной ерунды и состоят обвинения против меня. |
| III. Ac primum antequam de translatione respondeam, volo interrogare eos, qui malitiam prudentiam vocant: Unde apud vos exemplar epistulae? Quis dedit? qua fronte profertis, quod scelere redemistis? Quid apud homines tutum erit, si ne parietibus quidem et scriniis nostra possumus secreta celare? | 3. Но прежде чем говорить о переводе, хочу спросить тех, кто подлость называет благоразумием: откуда у вас список послания? Кто дал его вам? С каким лицом вы признаете, что получили его преступным путем? Что же у людей останется в безопасности, если ни за стенами дома, ни в ларцах невозможно скрыть тайну? |
| Si ante tribunalia iudicum, hoc vobis crimen impingerem, reos legibus subiugarem, quae etiam pro utilitatibus fisci, noxiis delatoribus poenas statuunt: et cum suscipiant proditionem, damnant proditorem. Lucrum videlicet placet: voluntas displicet. Dudum Hesychium virum Consularem (contra quem Patriarcha Gamaliel gravissimas exercuit inimicitias) Theodosius princeps capite damnavit, quod sollicitato Notario, chartas illius invasisset. | Если бы я заявил о вашем преступлении перед судом, то я законным образом подвел бы вас под обвинение, а закон устанавливает наказание уличенному доносчику в пользу казны. Он, хотя и допускает предательство, карает предателя, видимо, одобряя свою выгоду, но не одобряя намерение. Недавно принцепс Феодосии осудил на смерть консуляра Гесихия, бывшего в большой вражде с патриархом Гамалии-лом, за то, что он, подкупив писца, завладел бумагами Патриарха. |
| Legimus in veteribus historiis ludi magistrum, qui Faliscorum liberos prodiderat, vinctum pueris traditum; et ad eos quos prodebat, remissum: nec sceleratam populum Romanum suscepisse victoriam. | Мы читаем у древних историков, как воспитателя, предавшего детей фалисков, связанного отдали мальчикам и отправили обратно к тем, кого он предал: римский народ не захотел воспользоваться бесчестной победой. |
| Pyrrhum Epirotarum regem, cum in castris ex vulnere curaretur, medici sui proditione interfici nefas duxit Fabricius; quin potius vinctum remisit ad dominum, ut scelus nec in adversario comprobaret. | Когда Пирр, царь Эпирский,оправлялся от раны в лагере,собственный врач вознамерился предательски убить его; Фабриций счел это злодейством и, более того, отослал связанного изменника к его господину, не желая поощрять преступление, даже направленное против врага. |
| Quod leges publicae, quod hostes tuentur, quod inter bella et gladios sanctum est, hoc nobis inter Monachos et Sacerdotes Christi, intutum fuit. Et audet quidam ex eis adducto supercilio et concrepantibus digitis, eructare et dicere: | Что защищают законы общества, что соблюдают враги, что свято среди войн и мечей - то в пренебрежении у монахов и священнослужителей Христовых. И кое-кто из них еще смеет, нахмурив брови и щелкая пальцами, рыгая, вести такие речи: |
| Quid enim, si redemit, si sollicitavit? fecit quod sibi profuit. Mira sceleris defensio; quasi non et latrones et fures et piratae faciant, quod sibi prodest. Certe Annas et Caiphas seducentes infelicem Iudam fecerunt quod sibi utile existimabant. | "Что ж с того, если он и подкупил, если и соблазнил? Он сделал то, что принесло ему пользу". Удивительное оправдание преступления: можно подумать, разбойники, воры и пираты делают не то, что приносит им пользу. Да и Анна и Каиафа, соблазняя несчастного Иуду, делали то, что считали полезным для себя. |
| IV. Volo in chartulis meis quaslibet ineptias scribere; commentari de Scripturis, remordere laedentes, digerere stomachum, in locis me exercere communibus, et quasi limatas ad pugnandum sagittas reponere. | 4. Я волен в своих записках писать любые нелепости, толковать Писание, огрызаться на оскорбления, срывать досаду, упражняться в общих местах и как бы хранить стрелы, отточенные для сражения. |
| Quamdiu non profero cogitata, maledicta, non crimina sunt: imo ne maledicta quidem, quae aures publicae nesciant. Tu corrumpas servulos, sollicites clientes: et, ut in fabulis legimus, auro ad Danaen penetres, dissimulatoque quod feceris, me falsarium voces: cum multo peius crimen accusando in te confitearis, quam in me arguis. | Пока я не разглашаю своих мыслей, они остаются бранью, а не преступлением; даже не бранью, если их не слышат чужие уши. Тебе ли подкупать слуг, соблазнять клиентов и, как мы читаем в сказках, в виде золота проникать к Данае и, не глядя на то, что сам сделал, называть меня обманщиком, когда сам, обвиненный, мог бы признаться в куда более тяжком прегрешении, чем то, в чем обвиняешь меня? |
| Alius te haereticum, alius insimulat dogmatum perversorem. Taces ipse: respondere non audes: interpretem laceras; de syllabis calumniaris; et totam defensionem tui putas, si tacenti detrahas. | Один называет тебя еретиком, другой - исказителем догматов. Ты молчишь и не осмеливаешься отвечать; зато чернишь переводчика, придираешься к слогам: словом,бьешь лежачего и считаешь это достаточной защитой. |
| Finge in transferendo vel errasse, vel intermisisse me quippiam. Hic totus tui negotii cardo versatur: haec tua est defensio. Num idcirco tu non es haereticus, si ego malus interpres sim? Nec hoc dico, quod te haereticum noverim, sciat ille qui accusavit, noverit ille qui scripsit; sed quod stultissimum sit accusatum ab alio, alium criminari, et confosso undique corpore, de dormientis vulnere solatium quaerere. | Допустим, что я ошибся или что-то пропустил в переводе. Вокруг этой оси и вертятся все твои мысли, - это и есть твоя защита. По-твоему, если я дурной переводчик, то ты и не еретик? Говорю так не потому, чтобы я считал тебя еретиком: пусть так думает тот, кто обвинил тебя, и убежден в этом тот, кто написал письмо. Что может быть глупее - услышав упрек от одного, обвинить другого и, когда ты сам бит со всех сторон, искать утешения в том, чтобы пнуть спящего. |
| V. Hactenus sic locutus sum quasi aliquid de Epistula commutaverim, et simplex translatio possit errorem habere, non crimen. | 5. До сих пор я говорил так, словно и вправду что-то изменил в послании, и мой безыскусный перевод содержит ошибку, хотя и не преступление. |
| Nunc vero cum ipsa Epistula doceat nihil mutatum esse de sensu, nec res additas, nec aliquod dogma confictum, "Faciunt nae intelligendo ut nihil intelligant:" et dum alienam imperitiam volunt coarguere, suam produnt. | Но теперь, когда само письмо показывает, что смысл его ничуть не изменен, не прибавлено никаких подробностей, не измышлено никаких новых догматов, то "не доказывают ли они своим пониманием, что не понимают ничего" и, желая обличить чужое невежество, разоблачают свое? |
| Ego enim non solum fateor, sed libera voce profiteor, me in interpretatione Graecorum, absque Scripturis sanctis, ubi et verborum ordo mysterium est, non verbum e verbo, sed sensum exprimere de sensu. Habeoque huius rei magistrum Tullium, qui Protagoram Platonis, et Oeconomicon Xenophontis et Aeschinis ac Demosthenis duas contra se orationes pulcherrimas transtulit. | Я не только признаю, но открыто заявляю, что в переводах с греческого (кроме Священного Писания, где сам порядок слов - тайна) я передаю не слово словом, но мысль мыслью. Учитель мой в этом -- Туллий, переложивший Платонова "Протагора" и Ксенофонтов "Домострой" и две великолепные речи Эсхина и Демосфена друг против друга. |
| Quanta in illis praetermiserit, quanta addiderit, quanta mutaverit, ut proprietates alterius linguae, suis proprietatibus explicaret, non est huius temporis dicere. Sufficit mihi ipsius translatoris auctoritas, qui ita in Prologo earumdem orationum locutus est: "Putavi mihi suscipiendum laborem utilem studiosis, mihi quidem ipsi non necessarium. | Сколько он там пропустил, сколько прибавил, сколько изменил, чтобы особенности чужого языка передать особенностями своего - об этом сейчас говорить не время. Для меня достаточно авторитета самого переводчика, который в предисловии к этим речам говорит так: "Я счел своим долгом взяться за этот труд, полезный для учащихся, для меня же самого не столь необходимый. |
| Converti enim ex Atticis duorum eloquentissimorum nobilissimas orationes, inter seque contrarias, Aeschinis et Demosthenis: nec converti, ut interpres, sed ut Orator, sententiis iisdem et earum formis, tam figuris quam verbis ad nostram consuetudinem aptis. | Я перевел с аттического наречия самые известные речи двух красноречивейших риторов, обращенные друг против друга, Эсхина и Демосфена, - перевел не как толмач, но как Оратор, приспособив сами мысли и их выражение, как фигуры, так и слова, к нашей привычной речи. |
| In quibus non verbum pro verbo necesse habui reddere: sed genus omne verborum vimque servavi. Non enim me annumerare ea lectori putavi oportere, sed tanquam appendere. Rursum in calce sermonis: | Я не счел необходимым передавать их слово в слово, но сохранил весь смысл и силу слов. Ибо полагал, что читателю слова нужны не по счету, а как бы по весу". И еще, в конце предисловия: |
| Quorum ego, ait, orationes, si, ut spero, ita expressero, virtutibus utens illorum omnibus, id est sententiis, et earum figuris, et rerum ordine: verba persequens eatenus, ut ea non abhorreant amore nostro. | "Их речи, - говорит он, - я надеюсь переложить так, чтобы открылись все достоинства мыслей, способов их выражения и расположения материала; и буду следовать словам, пока они не противоречат нашим вкусам. |
| Quae si e Graecis omnia conversa non erunt: tamen ut generis eiusdem sint, elaboravimus." Sed et Horatius vir acutus et doctus, hoc idem in Arte Poetica erudito interpreti praecipit: | Хотя в переводе окажется не все из греческого текста, я постарался сохранить его смысл". И Гораций, человек умный и ученый, в "Поэтическом искусстве" предупреждает эрудированного поэта о том же самом: |
| Nec verbum verbo curabis reddere, fidus Interpres. | ...Не старайся словом в слово попасть, как усердный толмач-переводчик. |
| Terentius Menandrum, Plautus et Cecilius veteres comicos interpretati sunt. Numquid haerent in verbis: ac non decorem magis et elegantiam in translatione conservant? Quam vos veritatem interpretationis, hanc eruditi ?????????? nuncupant. | Теренций переводил Менандра, Плавт и Цецилий - древних комиков. Разве они увязали в словах? И не сохранили ли в переводе более красоты и изящества? То, что вы называете точностью перевода, образованные люди зовут kakozhlian. |
| Unde et ego doctus a talibus ante annos circiter viginti, et simili tunc quoque errore deceptus, certe hoc mihi a vobis obiiciendum nesciens, cum Eusebii Caesariensis ???????? in Latinum verterem, tali inter caetera usus sum Praefatione: | Поэтому и я, имея таких учителей, когда лет двадцать тому назад переводил на латынь "Хронику" Евсевия Кесарийского, впал в такую же ошибку и, не предвидя, конечно, ваших обвинений, в числе прочего написал в предисловии: |
| "Difficile est alienas lineas insequentem, non alicubi excidere: et arduum, ut quae in alia lingua bene dicta sunt, eumdem decorem in translatione conservent. Significatum est aliquid unius verbi proprietate: non habeo meum quo id efferam: et dum quaero implere sententiam longo ambitu, vix brevis vitae spatia consummo. | "Трудно, следуя за чужими строчками, ничего не пропустить, и нелегко сделать так, чтобы хорошо сказанное на другом языке сохранило свою красоту в переводе. Вот что-нибудь выражено одним особенным словом, и мне нечем его заменить; а когда я пытаюсь выразить мысль длинным оборотом, то лишь теряю время. |
| Accedunt hyperbatorum anfractus, dissimilitudines casuum, varietates figurarum: ipsum postremo suum, et, ut ita dicam, vernaculum linguae genus. Si ad verbum interpretor, absurde resonant: si ob necessitatem aliquid in ordine, vel in sermone mutavero, ab interpretis videbor officio recessisse." | К этому добавляются запутанные перестановки слов, различие в падежах, разнообразие фигур, наконец, я бы сказал, природное своеобразие языка! Если я перевожу слово в слово, это звучит нелепо; если по необходимости что-то изменю в речи или в порядке слов,, то покажется, что я уклоняюсь от обязанностей переводчика". |
| Et post multa, quae nunc prosequi otiosum est, etiam hoc addidi: "Quod si cui non videtur linguae gratiam in interpretatione mutari, Homerum ad verbum exprimat in Latinum. | И после многого другого, что сейчас приводить излишне, добавил даже: "Если кто-то думает, что красота языка не теряется при переводе, пусть дословно переложит на латынь Гомера. |
| Plus aliquid dicam: eumdem sua in lingua prosae verbis interpretetur: videbis ordinem ridiculum, et Poetam eloquentissimum vix loquentem." | Скажу больше: пусть перескажет его на его родном языке прозой, -- и ты увидишь смехотворный набор слов, и красноречивейшего поэта - едва умеющим говорить". |
| VI. Verum ne meorum scriptorum parva sit auctoritas (quanquam hoc tantum probare voluerim, me semper ab adolescentia non verba, sed sententias transtulisse), qualis super hoc genere praefatiuncula sit, in libro quo beati Antonii Vita describitur, ipsius lectione cognosce. | 6. Чтобы авторитет моих писаний не показался мал (хотя я только хотел доказать, что с юных лет переводил не слова, а мысли), прочти и рассмотри, что по этому поводу сказано в небольшом предисловии к книге, где описана жизнь блаженного Антония. |
| "Ex alia in aliam linguam expressa ad verbum translatio, sensum operit; et veluti laeto gramine, sata strangulat. Dum enim casibus et figuris servit oratio, quod brevi poterat indicare sermone, longo ambitu circumacta vix explicat." | "Дословный перевод с одного языка на другой затемняет смысл, как разросшийся сорняк заглушает семя. Пока речь служит падежам и фигурам, она едва выражает сложным оборотом то,что могла бы сказать одним словом. |
| Hoc igitur ego vitans, ita beatum Antonium, te petente, transposui, ut nihil desit ex sensu, cum aliquid desit ex verbis. Alii syllabas aucupentur et litteras, tu quaere sententias. | Избегая этого, я по твоей просьбе так переложил жизнь блаженного Антония, что ничего не пропало из смысла, хотя и пропало кое-что из слов. Пусть другие гоняются за слогами и буквами, ты же ищи мыслей". |
| Dies me deficiet, si omnium qui ad sensum interpretati sunt, testimonia replicavero. Sufficit in praesenti nominasse Hilarium Confessorem, qui Homilias in Iob, et in Psalmos tractatus plurimos in Latinum vertit e Graeco, nec assedit litterae dormitanti, et putida rusticorum interpretatione se torsit: sed quasi captivos sensus in suam linguam, victoris iure transposuit. | Дня мне не хватит, если я буду приводить свидетельства всех, кто переводил по смыслу. Сейчас достаточно назвать Илария Исповедника, который перевел с греческого на латынь гомилии на книгу Иова и множество толкований на Псалмы, и не корпел над мертвой буквой, и не истязал себя нудным переводом, как невежды, но как бы по праву победителя переложил плененные мысли на свой язык. |
| VII. Nec hoc mirum in caeteris saeculi videlicet, aut Ecclesiae viris, cum Septuaginta interpretes, et Evangelistae atque Apostoli idem in sacris voluminibus fecerint. Legimus in Marco dicentem Dominum: | 7. Неудивительно, что в иные века и мужи Церкви, переводившие Септуагинту, и Евангелисты и Апостолы в священных свитках поступали так же. Мы читаем у Марка, как сказал Господь: |
| TALITHA CUMI, statimque subiectum est, "quod interpretatur, puella, tibi dico, surge." Arguatur Evangelista mendacii, quare addiderit, tibi dico, cum in Hebraeo tantum sit, puella surge. | "Талифа куми", и тут же сказано: "Что значит: девица, тебе говорю, встань" (Мк 5:41). Почему бы не обвинять Евангелиста во лжи: зачем он прибавил "тебе говорю", когда по-еврейски сказано только "девица, встань"? |
| Sed ut ????????????? faceret; et sensum vocantis atque imperantis exprimeret, addidit, tibi dico. Rursum in Matthaeo redditis ab proditore Iuda triginta argenteis: et empto ex eis agro figuli, scribitur, | Он emfatikwteron прибавил "тебе говорю", чтобы передать обращение и повеление. Также и у Матфея, когда рассказывается, как Иуда-предатель вернул тридцать сребренников и на них было куплено поле горшечника, написано так: |
| "Tunc impletum est quod scriptum est per Ieremiam Prophetam, dicentem: et acceperunt triginta argenteos pretium appretiati, quod appretiaverunt a filiis Israel: et dederunt eos in agrum figuli, sicut constituit mihi Dominus." | "Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: и взяли тридцать сребренников, цену Оцененного, Которого оценили сыны Израиля, и дали их за землю горшечника, как сказал мне Господь" (Мф 27:9-10). |
| Hoc in Ieremia penitus non invenitur, sed in Zacharia, aliis multo verbis, ac toto ordine discrepante: Vulgata quippe Editio ita se habet: "Et dicam ad eos: si bonum est coram vobis, date mercedem mihi, aut renuite. Et appenderunt mercedem meam triginta argenteos. | Но это совсем не у Иеремии, а у Захарии можно найти, сказанное другими словами и в совершенно ином порядке. Вот как это в Вульгате : "И скажу им: если угодно вам, то дайте Мне плату Мою, если же нет - не давайте; и они отвесили в уплату Мне тридцать сребренников. |
| Dixitque Dominus ad me: Pone illos in conflatorium; et considera si probatum sit, sicut probatus sum ab eis. Et tuli triginta argenteos, et misi eos in domo Domini in conflatorium." | И сказал Мне Господь: брось их в горнило - посмотри, стоят ли они того, во что оценили Меня. И взял Я тридцать сребренников и бросил их в дом Господень в горнило (Зах 11:12-13). |
| Quantum distet ab Evangelistae testimonio Septuaginta translatio, perspicuum est. Sed et in Hebraeo cum sensus idem sit, verba praepostera sunt, et pene diversa. | Видно, насколько разнятся перевод Семидесяти и евангельское свидетельство. И в еврейском тексте, хотя смысл тот же самый, слова расставлены по-другому и немного иные: |
| "Et dixi, inquit, ad eos: Si bonum est in oculis vestris, afferte mercedem meam: et si non, quiescite. Et appenderunt mercedem meam triginta argenteos. Et dixit Dominus ad me: Proiice illud ad statuarium: decorum pretium, quod appretiatus sum ab eis. Et tuli triginta argenteos, et proieci eos in domo Domini ad statuarium." | "И Я сказал к ним: если хорошо в очах ваших, принесите плату Мою; если нет, останьтесь в покое. И отвесили плату Мою, тридцать сребренников. И сказал Господь ко Мне: Брось их горшечнику; хороша цена, в которую Я оценен от них. И Я взял тридцать сребренников и бросил их в доме Господнем горшечнику". |
| Accusent Apostolum falsitatis, quod nec cum Hebraico, nec cum Septuaginta congruat translatoribus: et quod his maius est, erret in nomine, pro Zacharia quippe, Ieremiam posuit. Sed absit hoc de pedissequo Christi dicere: cui curae fuit non verba et syllabas aucupari, sed sententias dogmatum ponere. | Можно уличить Апостола в обмане, ибо его слова не согласуются ни с переводом Семидесяти, ни с еврейским текстом; более того, он ошибся в имени: ведь вместо Захарии он назвал Иеремию. Но не подобает так говорить о спутнике Христовом: для него важно было не отследить все слова и слоги, а изложить смысл учения. |
| Veniamus ad aliud eiusdem Zachariae testimonium, quod Ioannes Evangelista assumit iuxta Hebraicam Veritatem. "Videbunt in quem compunxerunt," pro quo in Septuaginta legimus, ??? ???????????? ???? ??, ???? ?? ???????????, quod interpretati sunt Latini: | Перейдем к другому свидетельству того же Захарии, которое евангелист Иоанн приводит по еврейскому подлиннику: "Воззрят на Того, Которого пронзили" (Ин 19:37). В Септуагинте вместо этого мы читаем: kai epibleyontai proz me, anq wn enwrchsanto, что по-латыни переведено: |
| "Et aspicient ad me, pro his quae illuserunt, sive insultaverunt." | "И взглянут на Меня, как на то, что осмеяли", или "над чем глумились" (Зах 12; 10). |
| Discrepat Evangelistae, Septuaginta interpretum, nostraque translatio: et tamen sermonum varietas, spiritus unitate concordat. In Matthaeo quoque legimus Dominum praedicentem Apostolis fugam, et hoc ipsum Zachariae testimonio confirmantem. Scriptum est, ait, Percutiam pastorem, et dispergentur oves. | И Септуагинта и наш перевод отличаются от текста Евангелиста, но разница в словах примиряется единством духа. И у Матфея мы читаем, как Господь предсказывает бегство Апостолов, приводя в свидетели того же Захарию: "ибо написано: поражу пастыря, и рассеются овцы" (Мф 26:31). |
| At in Septuaginta et in Hebraeo multo aliter; non enim ex persona Dei dicitur, ut Evangelista vult: sed ex Prophetae, Deum Patrem rogantis: "Percute pastorem, et dispergentur oves." In hoc, ut arbitror, loco, iuxta quorumdam prudentiam, Evangelista piaculi reus est, quod ausus sit Prophetae verba ad Dei referre personam. | Но и в Септуагинте, и в еврейском подлиннике это совсем не так: эти слова сказаны не от лица Бога, как у Евангелиста, но пророка, просящего Бога Отца:"Порази пастыря, и рассеются овцы" (Зах 13:7). Я думаю, в этом месте, по высокоумию некоторых, Евангелиста можнообвинитьвстрашномгрехе:онпосмел слова пророка приписать Богу!.. |
| Scribit supradictus Evangelista, ad Angeli monitum, tulisse Ioseph parvulum et matrem eius; et intrasse in Aegyptum, ibique mansisse usque ad obitum Herodis, ut impleretur quod dictum est a Domino per Prophetam: "Ex Aegypto vocavi filium meum." | Тот же Евангелист рассказывает о повелении Ангела Иосифу взять Младенца и Мать Его и бежать в Египет, и оставаться там до смерти Ирода, дабы исполнилось реченное Господом через пророка: "Из Египта воззвал Я Сына Моего", (Мф 2:15). |
| Hoc nostri codices non habent: sed in Osee iuxta Hebraicam scribitur Veritatem: "Quia puer Israel est, et dilexi eum: et ex Aegypto vocavi filium meum." Pro quo et in eodem loc. Septuaginta transtulerunt: "quia parvulus est Israel, et dilexi eum: et ex Aegypto vocavi filios eius." | В наших списках этого нет, но в еврейском подлиннике в книге Осии сказано: "Ибо отрок Израиль, и Я возлюбил его, и из Египта воззвал Я Сына Моего" (Ос 11:1). Вместо этого в том же месте Семьдесят толковников перевели так: "Ибо мал Израиль, и Я возлюбил его, и из Египта воззвал Я сыновей его". |
| Num omnino repudiandi sunt, quia istum locum, qui ad Christi maxime pertinet sacramentum, aliter transtulerunt? an danda potius venia ut hominibus, iuxta Iacobi sententiam, dicentis: "Multa peccamus omnes: et, si quis in verbo non offendit, iste perfectus est vir, et potest refrenare omne corpus." Illud vero quod in eodem Evangelista scribitur: | Неужели их должно совершенно отвергнуть за то, что это место, сокровеннейшее для тайн Христовых, они передали по-другому? Или будем милосердны, помня, что они люди, по слову Иакова: "Все мы много согрешаем. Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело" (Иак 3:2). Вот что еще написано у того же Евангелиста: |
| "Et veniens habitavit in civitate quae dicitur Nazareth: ut impleretur quod dictum est per prophetas, quia Nazaraeus vocabitur." Respondeant ????????????, et fastidiosi aestimatores omnium Tractatorum, ubi legerint; discantque in Isaia positum. Nam in eo loco ubi nos legimus atque transtulimus: | "И пришед поселился в городе, называемом Назарет, да сбудется реченное через пророка, что Он Назореем наречется" (Мф 2:23). Пусть ответят logodaidaloi и придирчивые оценщики всех толкователей, где они это читали? Пусть знают, что у Исайи. Ибо в том месте, где мы читали и переводили: |
| "Exiet virga de radice Iesse, et flos de radice eius ascendet": in Hebraeo iuxta linguae illius ?????? ita scriptum est: "Exiet virga de radice Iesse, et Nazaraeus de radice eius crescet." | "И произойдет отрасль от корня Иессеева, и цвет поднимется от корня его", веврейскомтекстесообразно idiwma этого языка написано:"Произойдет ветвьот корня Иессеева, и Назорей произрастет от корня его" (Ис 11:1) |
| Cur hoc omiserunt Septuaginta, si non licet transferre verbum pro verbo? Sacrilegium est, vel celasse, vel ignorasse mysterium. | Почему Семьдесят оставили это без внимания, как не потому, что нельзя переводить слово за словом? Ведь это кощунство - то ли не заметить, то ли скрыть тайну. |
| VIII. Transeamus ad caetera: neque enim epistulae brevitas patitur diutius singulis immorari. Idem Matthaeus loquitur: | 8. Пойдем далее: краткость письма не дозволяет нам долго задерживаться на отдельных местах. Тот же Матфей говорит: |
| "Hoc autem totum factum est, ut compleretur quod dictum est a Domino per Prophetam dicentem: Ecce virgo in utero habebit, et pariet filium, et vocabunt nomen eius Emmanuel" Quod Septuaginta transtulerunt: "Ecce virgo in utero accipiet, et pariet filium, et vocabitis nomen eius Emmanuel." | "А все сие произошло, да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил" (Мф 1:22-23), что Семьдесят перевели так: "Се, Дева во чреве зачнет и родит Сына, и наречете имя Ему: Еммануил". |
| Si verba calumniantur, utique non est idem, "habebit, et accipiet; neque vocabuit, et vocabitis." Porro in Hebraeo legimus ita scriptum: "Ecce virgo concipiet et pariet filium, et vocabit nomen eius Emmanuel." | Если придираться к словам, то это не одно и то же: "приимет" или "зачнет", "нарекут" или "наречете". А в еврейском тексте мы читаем такое: "Се, Дева зачнет и родит Сына, и наречет имя Ему: Еммануил" (Ис 7:14). |
| Non Achaz, qui arguebatur infidelitatis, non Iudaei qui erant Dominum negaturi, sed vocabit, inquit, ipsa quae concipiet, ipsa virgo, quae pariet. In eodem Evangelista legimus, Herodem ad adventum Magorum fuisse turbatum; Scribisque et Sacerdotibus congregatis, sciscitatum ab eis, ubi Christus nasceretur; illosque respondisse, | Не Ахаз, обвиняемый в нечестивости, не иудеи, которые еще отрекутся от Господа, а Она Сама, Дева, зачавшая и родившая, наречет Ему имя. У того же Евангелиста читаем, как Ирод был встревожен приходом волхвов и, собрав священников и книжников, стал выпытывать у них, где родился Христос. Они ответили: |
| "in Bethleem Iudae: Sic enim scriptum est in Propheta: Et tu Bethleem terra Iuda, nequaquam minima es in ducibus Iuda: Ex te enim egredietur dux, qui regat populum meum Israel." | "В Вифлееме Иудейском, ибо так написано через пророка: И ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных; ибо "з тебя произойдет Вождь, Который будет царствовать над народом Моим Израиля" (Мф 2:6). |
| Hoc exemplum in Vulgata Editione sic fertur: "Et tu Bethleem domus Ephratha, modicus es, ut sis in millibus Iuda, de te mihi egredietur, ut sit princeps in Israel." Quanta sit inter Matthaeum et Septuaginta verborum ordinisque discordia, magis admiraberis, si Hebraicum videas, in quo ita scriptum est: | В Вульгате это пророчество дано так: "И ты, Вифлеем, дом Ефрафа, невелик ты, чтобы быть среди тысяч Иудиных; из тебя произойдет Мне Тот, Кто будет Владыкой в Израиле". Каково различие в словах и порядке слов между Матфеем и Септуагинтой, ты с еще большим удивлением увидишь, если заглянешь в еврейский текст: |
| "Et tu Bethleem Ephratha, parvulus es in millibus Iuda, ex te mihi egredietur, qui sit dominator in Israel." Considera gradatim, quae ab Evangelista sint posita: Et tu Bethleem terra Iuda. Pro, terra Iuda, in Haebraico habet Ephratha: in Septuaginta, domus Ephratha. | "И ты, Вифлеем Ефрафа, мал ты между тысячами Иудиными; из тебя произойдет Мне Тот, Кто будет Властителем Израиля" (Мих 5:2). Рассмотрим по порядку. У Евангелиста стоит: "И ты, Вифлеем, земля Иудина"; в еврейском тексте сказано вместо "земля Иудина" - "Ефрафа"; в Септуагинте - "дом Ефрафа". |
| Et pro, "nequaquam minima es in ducibus Iuda," in Septuaginta legitur, "modicus es, ut sis in millibus Iuda:" in Hebraeo, "parvulus es in millibus Iuda;" sensusque contrarius est, Septuaginta sibi in hoc duntaxat loco et Hebraico concordante. | Вместо "Ничем не меньше ты воеводств Иудиных" в Септуагинте написано: "Невелик ты, чтобы быть среди тысяч Иудиных", в еврейском тексте - "Мал ты среди тысяч Иудиных": смысл получается совершенно противоположный. Еврейский подлинник согласен, по крайней мере в этих словах, с Септуагинтой, |
| Evangelista enim dixit, quod non sit parvulus in ducibus Iuda, cum e regione sit positum, parvulus quidem es et modicus; sed tamen de te mihi parvulo et modico egredietur dux in Israel, secundum illud Apostoli: | Евангелист же сказал, что не мал среди тысяч Иудиных, хотя и там и там сказано, что "мал ты и невелик"; но из тебя, - сказано, -- малого и невеликого Мне произойдет Вождь в Израиле, по слову Апостола: |
| "Elegit infirma mundi Deus, ut confundat fortia." Porro quod sequitur, "qui regat, vel qui pascat populum meum Israel," aliter in Propheta esse perspicuum est. | "Немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное" (1 Кор 1:27). И следующее: "Который будет править", или "Который упасет народ Мой Израиля",- очевидно, что у пророка иначе. |
| IX. Haec replico non ut Evangelistas arguam falsitatis (hoc quippe impiorum est, Celsi, Porphyrii, Iuliani) sed ut reprehensores meos arguam imperitiae: et impetrem ab eis veniam, ut concedant mihi in simplici epistula, quod in Scripturis sanctis, velint, nolint, Apostolis concessuri sunt. | 9. Я рассказываю это не для того, чтобы обвинить Евангелистов в обмане (оставим это нечестивым - Цельсу, Порфирию, Юлиану), но чтобы уличить моих порицателей в невежестве, и прошу у них как милости, чтобы они простили мне в простом письме то, что волей-неволей им придется прощать Апостолам в Священном Писании. |
| Marcus discipulis Petri ita suum orditur Evangelium: "Principium Evangelii Iesu Christi, sicut scriptum est in Isaia Propheta: Ecce ego mitto Angelum meum ante faciem tuam, qui praeparabit viam tuam ante te. | Марк, ученик Петра, так начинает свое Евангелие: "Начало Евангелия Иисуса Христа, как написано у Исайи пророка: Вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою. |
| Vox clamantis in deserto, parate viam Domini, rectas facite semitas eius." Hoc exemplum ex duobus Prophetis compositum est, de Malachia videlicet et Isaia. Nam primum quod dicitur: | Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему" (Мк 1:1-З). Это пророчество составлено из двух пророков,Малахии и Исайи.Сказанное сперва: |
| "Ecce ego mitto Angelum meum ante faciem tuam, qui praeparabit viam tuam ante te," in Malachiae fine scriptum est. Sequens autem quod infertur: "Vox clamantis in deserto," et caetera, in Isaia legimus. | "Вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою" (Мал 3:1) находится у Малахии. А последующее: "Глас вопиющего в пустыне" (Ис 40:3) и т. д.можно прочесть у Исайи. |
| Et quomodo Marcus statim in principio voluminis sui posuit, "sicut scriptum est in Isaia Propheta: Ecce ego mitto Angelum meum," quod non scribitur in Isaia, ut diximus: sed in Malachia novissimo duodecim Prophetarum? Solvat hanc quaestiunculam imperita praesumptio: et ego erroris veniam deprecabor. | Как же Марк в самом начале своего писания приписал Исайе пророчество "Вот, Я посылаю Ангела Моего", которого у Исайи нет, а принадлежит оно, как мы сказали, Малахии, последнему из двенадцати пророков? Пусть отвечает на этот вопрос невежественное предубеждение, я же буду смиренно молить о прощении за ошибку. |
| Idem Marcus inducit ad Pharisaeos Salvatorem loquentem: "Nunquam legistis quid fecerit David, quando necessitatem habuit, et esurivit ipse et socii eius; quomodo ingressus domum Dei sub Abiathar Pontifice, et panes propositionis comedit, quibus non licebat vesci, nisi solis Sacerdotibus?." | Тот же Марк рассказывает, как Спаситель говорит к фарисеям: "Неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним? Как вошел он в дом Божий при первосвященнике Авиафаре и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников?" (Мк 2:25-26; Лк 6:34). |
| Legamus Samuelem: sive (ut in communi titulo habetur) Regnorum libros, ibique reperiemus non Abiathar scriptum esse, sed Abimelech Pontificem, qui postea a Doeg cum caeteris Sacerdotibus, Saul iubente, percussus est. | Прочтем Самуила, или книгу Царств, как ее обычно называют, и обнаружим, что первосвященника звали не Авиафар, а Ахимелех - тот самый Ахимелех, который потом был вместе с другими священниками убит Доиком по приказу Саула (1 Цар 21:2-6; 22:9-20). |
| Pergamus ad Apostolum Paulum. Scribit ad Corinthios: "Si enim cognovissent Dominum gloriae, non crucifixissent. Sed sicut scriptum est: Quod oculus non vidit, nec auris audivit, nec in cor hominis ascendit, quae praeparavit Deus diligentibus se." | Перейдем к апостолу Павлу.Он пишет к коринфянам: "если бы познали, то не распяли бы Господа славы. Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его" (1 Кор 2:8-9). |
| Solent in hoc loco apocryphorum quidam deliramenta sectari, et dicere, quod de Apocalyps. Eliae testimonium sumptum sit: cum in Isaia iuxta Hebraicum ita legatur: "A saeculo non audierunt, nec auribus perceperunt. Oculus non vidit, Deus, absque te, quae praeparasti exspectantibus te." | В этом месте многие, следуя бредням апокрифов, говорят, что это свидетельство содержится в Откровении Илии; тогда как в еврейском тексте у Исайи можно прочесть: "Ибо от века не слыхали, не внимали ухом, и никакой глаз не видал другого бога, кроме Тебя, который столько сделал для надеющихся на него" (Ис 64:4). |
| Hoc Septuaginta multo aliter transtulerunt: "A saeculo non audivimus; neque oculi nostri viderunt Deum absque te, et opera tua vera, et facies exspectantibus te misericordiam." Intelligimus unde sumptum sit testimonium, et tamen Apostolus non verbum expressit e verbo, sed ????????????, eumdem sensum aliis sermonibus indicavit. | Семьдесят толковников переводят совсем иначе: "Ибо от века мы не слыхали, и глаза наши не видели бога, кроме Тебя, и дела Твои праведны, и надеющимся на Тебя Ты оказываешь милосердие". Мы видим, откуда взято это пророчество, и видим, что Апостол перевел не слово в слово, но parajradtikwx , выразив тот же смысл иными словами. |
| In Epistula ad Romanos idem Apostolus Paulus exemplum de Isaia sumens: "Ecce, inquit, ponam in Sion lapidem offensionis, et petram scandali," discordat a Translatione veteri; et tamen cum Hebraica veritate concordat. In Septuaginta enim contrarius sensus est: | В Послании к Римлянам тот же апостол Павел, приводя отрывок из Исайи: "Вот, полагаю в Сионе камень преткновения и скалу соблазна" (Рим 9:33) , расходится со старым переводом , но согласуется с еврейским подлинником (Ис ,8:14). А в Септуагинте смысл противоположный: |
| "Non ut lapidi offensionis occurreretis, neque ut petrae ruinae:" cum Apostolus quoque Petrus Hebraeis Pauloque consentiens, ita posuerit: | "Да не наткнетесь на камень преткновения и на скалу разрушения", хотя апостол Петр, согласуясь с еврейским текстом и с Павлом, пишет так: |
| "Incredulis autem lapis offensionis et petra scandali." Ex quibus universis perspicuum est, Apostolos et Evangelistas in interpretatione veterum Scripturarum, sensum quaesisse, non verba: nec magnopere de ordine sermonibusque curasse, dum intellectui res pateret. | "А для неверующих - камень претыкания и скала соблазна" (1 Пет 2:7). Из всего этого ясно, что Апостолы и Евангелисты в переводе Ветхого Завета искали мыслей, а не слов, и не слишком заботились о порядке и строе речей, -- только было бы ясно существо мысли. |
| X. Lucas vir Apostolicus et Evangelista scribit, Stephanum primum Christi Martyrem in Iudaica concione narrantem: "In septuaginta quinque animabus descendit Iacob in Aegyptum: et defunctus est ipse, et patres nostri translati sunt in Sychem et positi sunt in sepulcro quod emit Abraham pretio argenti a filiis Emor patris Sychem." | 10. Лука, муж апостольский и Евангелист, пишет, что первомученик Христов Стефан рассказывал в собрании иудеев: "[С семьюдесятью пятью душами] перешел Иаков в Египет, и скончался сам и отцы наши, и перенесены были в Сихем и положены во гробе, который купил Авраам ценою серебра у сынов Еммора Сихемова" (Деян 7:15-16). |
| Hic locus in Genesi multo aliter invenitur, quod scilicet Abraham emerit ab Ephron Hetheo, filio Seor, iuxta Hebron, quadringentis drachmis argenti, speluncam duplicem, et agrum circa eam, sepelieritque in ea Saram uxorem suam. | В книге Бытия это место выглядит совсем не так: Авраам купил у Ефрона Хеттейско-го, сына Сеора, за четыреста драхм серебра двойную пещеру возле Хеврона и поле вокруг нее и похоронил там Сарру, жену свою (Быт 23). |
| Atque in eodem legimus libro, postea revertentem de Mesopotamia Iacob cum uxoribus et filiis suis, posuisse tabernaculum ante Salem urbem Sychimorum, quae est in terra Chanaan, et habitasse ibi, et emisse partem agri, in quo habebat tentoria, ab Emor patre Sychem centum agnis: et statuisse ibi altare, et invocasse ibi Deum Israel. | И в той же книге читаем, как Иаков с женами и детьми после возвращения из Месопотамии разбил шатер перед Салемом, городом сихемлян в земле Ханаанской, и поселился там, и купил ту часть поля у Еммора, отца Сихемова, за сотню овец, где имел палатки, и сделал жертвенник, и призвал там Бога Израилева (Быт 33:18-20). |
| Abraham non emit specum ab Emor patre Sychem: sed ab Ephron filio Seor: nec sepultus est in Sychem, sed in Hebron, quae corrupte dicitur Arboch. Duodecim autem Patriarchae non sunt sepulti in Arboch; sed in Sychem, qui ager non est emptus ab Abraham, sed a Iacob. | Авраам не покупал пещеру у Еммора Сихемова - он купил у Ефрона, сына Сеора, и потребен не в Сихеме, а в Хевроне, который искаженно называется Арбох. Двенадцать же патриархов похоронены не в Арбохе, а в Сихеме, где поле было куплено не Авраамом, а Иаковом (Нав 24:32). |
| Differo solutionem et istius quaestiunculae, ut obtrectatores mei quaerant, et intelligant, non verba in Scripturis consideranda, sed sensus. Vicesimi primi Psalmi iuxta Hebraeos idipsum exordium est, quod Dominus locutus est in cruce: | Я так подробно разъясняю и этот небольшой пример, чтобы недоброжелатели мои разобрались и поняли, что в Писании не о словах надо рассуждать, а о мыслях. Двадцать первый Псалом по еврейскому тексту начинается теми же словами, какие Господь сказал на кресте: |
| ELI ELI LAMA AZABTHANI: quod interpretatur, "Deus meus, Deus meus, quare me dereliquisti?" Reddant rationem, cur Septuaginta translatores interposuerint, "respice me." | "Эли, Эли, лама савахфани?" (Мф 27:46), что означает: "Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?" Пусть мне объяснят, почему Семьдесят толковников вставили: "Внемли мне"? |
| Ita enim verterunt: "Deus Deus meus, respice me, quare me dereliquisti?" Respondebunt utique nihil damni in sensu esse, si duo verba sint addita. Audiant et a me non periclitari Ecclesiarum statum, si celeritate dictandi, aliqua verba dimiserim. | Они перевели: "Боже мой, Боже мой, внемли мне, почему Ты меня оставил?" (см. Пс 21:2). И мне ответят: ведь нет ничего предосудительного для смысла, если и прибавить два слова. Так пусть поверят, что и из-за меня не пошатнутся устои Церквей, если, диктуя в спешке, я опустил иные слова. |
| XI. Longum est nunc revolvere, quanta Septuaginta de suo addiderint, quanta dimiserint, quae in exemplaribus Ecclesiae, obelis, asteriscisque distincta sunt. Illud enim quod legimus in Isaia: | 11. Долго будет сейчас пересказывать, сколько Семьдесят толковников прибавили от себя, сколько пропустили, какие различия есть в церковных списках, пометках и примечаниях. Мы читаем у Исайи: |
| "Beatus qui habet semen in Sion, et domesticos in Ierusalem," solent Hebraei deridere, cum audierint. Nec non et in Amos post descriptionem luxuriae: | "Блажен, кто имеет семя в Сионе и домашних в Иерусалиме" (Ис 31:9, согласно Септуагинте), а евреи посмеялись бы над этим, если бы услышали. И у Амоса после описания роскоши нет слов: |
| "Stantia putaverunt haec, et non fugientia." Revera sensus rhetoricus et declamatio Tulliana. | "И мнят все это вечным, а не преходящим" (Ам 6:6, согласно Септуагинте). (Риторический стиль и поистине Туллиево красноречие). |
| Sed quid faciemus ad authenticos libros, in quibus haec non feruntur adscripta, et caetera his similia, quae si proferre nitamur, infinitis libris opus est. | Но что же нам делать с подлинными книгами, в которых отсутствуют эти добавления и другие подобные им (а если мы начнем их перечислять, потребуются бесконечные книги)? |
| Porro quanta dimiserint, vel asterisci testes, ut dixi, sunt, vel nostra interpretatio, si a diligenti lectore Translationi veteri conferatur: et tamen iure Septuaginta Editio obtinuit in Ecclesiis, vel quia prima est, et ante Christi facta adventum, vel quia ab Apostolis (in quibus tamen ab Hebraico non discrepat) usurpata. | А сколько там они пропустили, - тому свидетели, как я уже сказал, и примечания, и наш перевод, если усердный читатель сверит его со старым. Однако перевод Семидесяти по праву принят в Церквах - либо как первый перевод, сделанный еще до Христова пришествия, либо потому, что им пользовались Апостолы (хотя они не отклоняются от еврейского текста). |
| Aquila autem proselytus et contentiosus interpres, qui non solum verba, sed etymologias quoque verborum transferre conatus est, iure proiicitur a nobis. Quis enim pro frumento et vino et oleo, possit, vel legere, vel intelligere, ?????, ?????????, ??????????, quod nos possumus dicere "fusionem, pomationemque," et "splendentiam." | А Аквила , прозелит и ревностный переводчик, попытавшийся передать не только слова, но и этимологию слов, отвергается нами, и по заслугам. Ибо кто же вместо слов "хлеб, вино и елей" (Втор 7:13) мог бы прочесть или понять - ceuma, opwrismon, stilpnothta, что можно перевести как "излияние, плодоношение и блистание"? |
| Aut quia Hebraei non solum habent ?????, sed et ????????, ille ?????????, et syllabas interpretatur, et litteras dicitque ??? ??? ??????? ??? ??? ??? ???, quod Graeca et Latina lingua omnino non recipit; cuius rei exemplum ex nostro sermone capere possumus. | А поскольку в еврейском языке есть не только arqra, но и proarqra , то он kakozhlwx и слоги переводит, и буквы, и пишет sun ton ouranon kai sun thn ghn, , что ни по-гречески, ни по-латыни совершенно неприемлемо. Такой же пример можно привести и из нашей речи. |
| Quanta enim apud Graecos bene dicuntur, quae si ad verbum transferamus, in Latino non resonant: et e regione, quae apud nos placent si vertantur iuxta ordinem, apud illos displicebunt. | Как бы ни была хороша греческая фраза, но переведенная на латынь дословно, она не зазвучит; и наоборот, то, что хорошо для нас, при переводе слово за слово на греческий грекам нравиться не будет. |
| XII. Sed ut infinita praeteream, et ostendam tibi, vir omnium nobilium Christianissime, et Christianorum nobilissime, cuiusmodi falsitatis me in epistulae translatione reprehendant, ipsius epistulae ponam cum Graeco sermone principium, ut ex uno crimine intelligantur et caetera, | 12. Но оставим эту безграничную тему. Хочу показать тебе, о благороднейший муж среди христиан и христианнейший среди благородных, какого рода ложь при переводе письма мне вменяют в вину, и для этого приведу начало письма по-латыни и по-гречески, чтобы на примере одного обвинения стали ясны и другие. |
| ? ??? ???? ??????? ?? ??? ?????? ??? ?????? ???????, quod ita me vertisse memini: "Oportebat nos, dilectissime, clericatus honore non abuti in superbiam." | Edei hmax, agaphte, mh th oihsei twn klhrwn jeresqai я, помнится, перевел так: "Надлежало нам, возлюбленнейший, не превращать честь священнослужения в предмет гордости". |
| Ecce, inquiunt, in uno versiculo quanta mendacia. Primum ????????, dilectus est non dilectissimus. Deinde ??????, aestimatio dicitur, non superbia; non enim dixit ???????, sed ??????: quorum alterum tumorem, alterum arbitrium sonat. Totumque quod sequitur, | "Вот, - говорят они, - какая ложь в одной строчке! Во-первых, agaphtox - это не "возлюбленнейший", а "возлюбленный". Затем, oihsix; есть "мнение", а не "гордость", поскольку здесь не сказано oihmati, но oihsei; одно означает "мнение", второе - "надменность". И все дальнейшее: |
| "clericatus honore non abuti in superbiam, tuum est. Quid ais. o columen litterarum, et nostrorum temporum Aristarche, qui de universis scriptoribus sententiam feras? | "Не превращать честь священнослужения в предмет гордости" - тебе принадлежит". Что ты такое говоришь, о борец за букву, о Аристарх (39) нашего времени, [строго] судящий всех без разбора писателей? |
| Ergo frustra tanto tempore studuimus; et a saepe manum ferulae subduximus." Egredientes de portu, statim impegimus. | Видно зря мы столько времени учились и "часто отдергивали руку от розги" (40), - отойдя от берега, сразу пошли ко дну. |
| Igitur quia et errasse humanum est; et confiteri errorem, prudentis: tu quicumque reprehensor es, tu me obsecro emenda praeceptor, et verbum de verbo exprime. Debueras, inquit, dicere: | Конечно, раз человеку свойственно ошибаться, то человеку умному - признавать свои ошибки: какой бы ты ни был порицатель, сделай милость, -- молю тебя, учитель, поправь меня и переведи слово в слово! Он отвечает: |
| "Oportebat nos, dilecte, non aestimatione Clericorum ferri." | "Ты должен был перевести: надлежало нам, возлюбленный, не носиться с мнением священнослужителей". |
| Haec est Plautina eloquentia, hic lepos Atticus, et Musarum, ut dicunt, eloquio comparandus. Completur in me tritum vulgi sermone proverbium: | Вот оно, Плавтово красноречие! Вот аттическое изящество, сравнимое, как говорится, с речью муз! Оправдывается на мне ходячая простонародная пословица: |
| Oleum perdit et impensas, qui bovem mittit ad ceroma. Haec non est illius culpa, cuius sub persona alius agit Tragoediam; sed Ruffini et Melanii magistrorum eius, qui illum magna mercede nihil scire docuerunt. | "Посылать быка в палестру - даром тратиться на масло". Но не его это вина; трагедию под его маской разыгрывают другие; Руфин и Мелания (41), учителя его, за большие деньги научившие его ничего не знать. |
| Nec reprehendo in quolibet Christiano sermonis imperitiam: atque utinam Socraticum illud haberemus: Scio, quod nescio; et alterius sapientis (Chilonis ut putatur): Teipsum intellige. | Я не осуждаю никого из христиан за невежество речей; еще Сократ сказал; "Я знаю, что ничего не знаю", а другой мудрец (Хилон, как считается); "Познай самого себя". |
| VENERATIONI mihi semper fuit non verbosa rusticitas, sed sancta simplicitas. Qui in sermone imitari se dicit Apostolus, prius imitetur virtutes in vita illorum, in quibus loquendi simplicitatem excusabat sanctimoniae magnitudo; et syllogismos Aristotelis, contortaque Chrysippi acumina, resurgens mortuus confutabat. | Но я всегда почитал святую простоту, а не словесную нищету. Кто подражает моим речам, - говорит Апостол, - пусть лучше подражает добродетелям тех, у кого простота в речах искупалась величием святости. И силлогизмы Аристотеля, и изощренные остроты Хрисиппа посрамил Воскресший из мертвых. |
| Caeterum ridiculum, si quis e nobis manens inter Croesi opes, et Sardanapali delicias, de sola rusticitate se iactet: QUASI OMNES latrones, et diversorum criminum rei, diserti sint: et cruentos gladios, Philosophorum voluminibus, ac non arborum truncis occulant. | Смешно, впрочем, если бы кто-нибудь из нас среди богатств Креза и утех Сарданалала похвалялся бы лишь одним своим невежеством, - будто разбойники и прочие преступники все до одного красноречивы и прячут окровавленные мечи не в дуплах деревьев, а в свитках философов. |
| XIII. Excessi mensuram epistulae, sed non excessi doloris modum. Nam qui falsarius vocor; et inter muliercularum radios et textrina dilanior, contentus sum crimen abnuere, non referre. | 13. Я достиг конца письма, но не достиг предела своей печали. Ибо меня называют лжецом и треплют мое имя в бабьих покоях за ткацким станком, я же довольствуюсь тем, что не вижу за собой вины и не оправдываюсь. |
| Unde arbitrio tuo cuncta permitto; ut legas ipsam epistulam, tam Graecam quam Latinam: et illico intelliges accusatorum meorum naenias, et probrosas querelas. Porro mihi sufficit amicum instruxisse carissimum: et in cellula latitantem diem tantum exspectare iudicii. | Поэтому все отдаю тебе на суд; прочти само письмо по-гречески и по-латыни, и тотчас поймешь, чего стоят вопли и мерзкие жалобы моих обвинителей. А мне достаточно все поведать дорогому другу и, укрывшись в келье, ожидать приговора. |
| Optoque, si fieri potest, et si adversarii siverint, Commentarios potius Scripturarum, quam Demosthenis et Tullii Philippicas tibi scribere. | И хочу, если получится и если допустят враги, писать тебе лучше толкования на Писание, чем Демосфеновы и Туллиевы филиппики. |
Как учила Н. Галь переводчиков
1. Далеко не все, соблюдения мемуарной правды ради, убожествляли Нору Галь. Многие если не обожествляли, то весьма энтуазировали по поводу этих лекций. Всего их было прочитано на Алтае 10: 3 цикла по три лекции в каждом цикле в трех университетах, плюс еще одна незапланированная на бис в Институте культуры. От лекции к лекции число мужчин резко сокращалось.
Не лишено любопытств также отметить гендерный баланс слушателей. Мужчины, быстро смекнув, что ловить им для своей профессии здесь нечего, они уже после перерыва в первой лекции тихо линяли, а концу лекционного курса их число стремительно приближалось к нулю, практически с ним сливаясь до неразличимых очертаний. Цирковые скамейки вместо ретировавшихся представителей сильного пола заняли женщины, число которых все возрастало и возрастало, так что последние лекции уже проводились не в аудиториях, которые были запланированы ранее, а были перенесены в лекционные залы.
И хотя тематика каждого цикла была одна и та же, Нора Галь умудрялась внести в нее разнообразие подбором примеров и манерой изложения, так что все ее три лекции были непохожи друг на друга, как две капли воды (автор, очевидно, хотел сказать, что в отличие от двух капель воды, которые похожи друга на друга, циклы лекции не были не похожи, ибо их было три, а не две -- прим. ред.). У нас в универе она строила свое изложение на материале научно-технической литературы на английском языке, в политехе вдруг перекинулась на французский язык (который там исключили из программы еще в незапамятные советские времена) и на художественную литературу (для будущих инженеров, по всей видимости полагала она, очень актуально).
-- Всякий перевод, -- начала она первую лекцию в Политехе аккурат с того, что было заключительном аккордом у нас, -- это перевод не с языка на язык, а с культуры на культуру. Ибо каждое слово, каждое обрастает в любом языке целым букетом ассоциаций, связей, аллюзий. Мысль эта не новая, и ее повторяют там, где имеют дело с переводом, все кому не лень.
Повторяют-то повторяют, но на практике переводят, как нерадивые студенты: берут словарные значения слов, подставляют их в свой перевод и пытаются этой словомешалке придать более или менее осмысленный благопристойный вид. И так переводят не только студенты, но и профессиональные переводчики, и даже так называемые мастера перевода.
-- Перед вами (для демонстрации лекторша использовала то, что у нас тогда в провинции еще было новинкой -- протектор) перевод юношеских афоризмов Флабера (так было записано у Инночки, журналистки АУ, которая с восторгом прошла весь курс переводческой терапии у Н. Галь, и с конспектов которой я и передаю содержание лекций). -- Сам автор их назвал их Рens;es intimes, а наш уважаемый мастер перевода (при этих словах раздались одобрительные смешки, ибо лекторша посмотрела в потолок, словно ища там подтверждения своему определению насчет "уважаемый") перевел как "Тайные мысли".
Ну это понятно. "Интимные мысли" как-то невольно ассоциируются с интимными отношениями, интимными местами, что у мужчин, что у женщин и такими же интимными болезнями. В Советском Союзе темы хотя и не запретные, но касаться их не рекомендовалось. Как вы видите, однако, ни с чем интимным мысли Флобера не соприкасаются.
-- Я вот тут вижу, -- вдруг прервала течение своей лекции Элеонора Яковлевна, -- молодой человек смотрит в словарь. Наверное, проверяет, правильно ли я перевала слово intimes. Ну и каков результат поисков? Поделитесь с нами.
Охаянный молодой человек конфузливо поднялся и забормотал:
-- Вот здесь, кроме как "интимный" еще дается значение "задушевный".
-- Ну что ж, -- сказала лекторша, -- это уже теплее. По крайней мере, подходит ближе к флоберовскому смыслу, чем слово "тайный", ибо ничего тайного, ничего такого, чтобы могло навлечь на автора преследования или даже неприятности в его высказываниях нет. И если вы просмотрите всю словарную статью, -- продолжила она свой диалог с молодым человеком, -- то вы там найдете toucher au plus intime, или "задевать самые сокровенные чувства"...
Любопытствующее окружение тут же облапило взглядами словарь в руках молодого человека, отозвавшись шепотом одобрения лекторше: ибо она показала отличное знание французско-русского словаря.
-- ...так что перевод заголовка как "Задушевные мысли" более подходил бы по смыслу чем "Интимные" или "Тайные". И все же слово "задушевный" ассоциируется в русском языке в ряд "задушевная песня", "задушевный голос", "задушевный человек", а Флобер к таковым не относится. В своих Рens;es intimes он скорее предстает человеком ироничным, критически настроенным, желчным.
Я думаю лучшим был бы перевод, что-то вроде "Мысли для себя", "Мысли не вслух". Хотя в словаре мы не найдем и намека на возможность такого перевода. И в этом месте я возвращаюсь к тому, с чего начала лекцию. Перевод любого иностранного текста, это не только перевод с языка на язык, но в гораздо большей степени перевод с культуры на культуру. Нужно уловить ассоциации, которые связывают это слово с другими словами, а главное идеями чужой культуры. В нашем случае с идеями автора.
И если бы переводчик не ограничился словарем, а поднял в голову и почитал Флобера, он бы понял, почему эти мысли писатель назвал "интимными", то есть предназначенными только для себя, а не для публикации. Кстати, опубликованы были Рens;es intimes только после смерти автора. Переводчик бы понял, что Флобер, как писатель, был принципиальным противником того, чтобы автор высказывался прямо. Дело автора давать объективную картину действительности, а мысли и выводы, которые вытекают из этой картины, должен делать уже сам читатель.
Автор, давая прямое свое высказывание, мешает читателю видеть жизнь самому, заглушает его собственный голос:
"Рассуждения автора все время меня раздражали... Разве нужны рассуждения о жизни? Покажите жизнь, этого довольно".
Вот видите, сколько усилий нужно приложить, чтобы перевести всего одну фразу, если делать это не механически, а вглядываясь в смысл...
-- Но ведь если так подходить к переводу, если для перевода каждого слова или оборота нужно знать весь язык или хотя бы целиком автора, то нужно потратить годы, чтобы перевести даже такую коротенькую статью, как афоризмы Флобера.
-- Именно так. Иногда приходится тратить годы на перевод того, что у автора вылилось за один вечер. Но кто сказал, что труд переводчика легок? Но кроме того, если ты действительно много переводишь, если ты, как говорят молодые люди "в теме", то тебе не нужно каждый раз лезть в словарь или перерывать написанные автором тома для правильного перевода одного выражения. Если ты знаешь автора, да что знаешь... чувствуешь, ты и без многокопанья найдешь, что тебе нужно. Как слова любви правильный смысл рождает здесь не память рабская, но сердце.
Замечательная лекция. Правда, как она соотносилась с заявленной целью подучить переводу ученых, жаждущих публикаций в иностранных журналах и специалистов новейших технологий, прикрыто мраком неизвестности. И еще более непонятно понять, какую пользу эти лекции могли представлять, филологиням всех оттенков и мастей, преподавательницам вузов, школьным училками, студенткам, которым перевод иностранной художественной литературы грозил разве что в будущей жизни.
Курсы по переводу в Ташкенте
На редакторских курсах в Ташкенте такого же типа специалист учил нас переводу с английского. Если мне не изменяет память, был это будущий редактор "Иностранной литературы". Хорошо помню его таблицу, где он объяснял, как переводить 15 времен английского на 3 или 6, если вид считать за время, нашего языка и какие наречия нужно прибавлять к русскому предложению, чтобы оно передавало особенности английских времен.
Ну бухтел он себе и бухтел. А нам было по барабану, чему он нас там пытался учить. На занятиях мы постоянно увлекали его в тары-бары-растабары, сколько там зарабатывают переводчики, да в каких вузах они учатся, и получают ли они иностранную литературу, издающуюся в их издательстве бесплатно и по сколько экземпляров в одни руки. Тем более ни в английском языке, ни а знании литературы учитель замечен не был. Поэтому больше он налегал на декларации типа "Переводить нужно не с языка на язык, а с культуры на культуру". И впадал в ступор, когда его спрашивали, а как это нужно понимать практически, и быстренько сворачивал на анекдоты из переводческого опыта.
И если бухтел этот главред "Иностранной литературы" на государственные деньги, так и нас редакторов собрали со всей страны на те же самые государственные деньги. Проезд, гостиница, питание -- все было за казенный счет. Если мы и платили за что, так только за спиртное, которого в Ташкенте в отличие от России было залейся.
Прибавьте сюда теплый солнечный ноябрь, обилие цветов и фруктов, когда у нас в Сибири уже трещали морозы и серебрились средь полей отнюдь не розы. Так что сама погода как бы шептала: "Хоть займи, да выпей". Там пили даже не только трезвенники, но и язвенники. Не пили только телеграфные столбы, да и то лишь потому, что у них чашечки вниз, а не вверх.
А уж как пили узбеки? Я им завидовал. Не потому что много, а потому что эстетично. Сидят на берегу канала бабаи в чайханах и тянут потихоньку из блюдечек, время от времени подливая из чайника... Чай? И я так думал сначала. Это уж Алишер Мирзаев, редактор Ферганского книжного издательства, поклонник Хемингуэя и Фолкнера, переводы которых он не с переменным успехом пытался опубликовать на узбекском, позднее мне прояснил ситуацию: "Аллах ведь запретил вино, про водку же он ничего не говорил. Но на всякий случать лучше перед всевышними очами этого не афишировать. Вот они и делают вид, будто пьют чай". Справедливости ради замечу, что валяющихся по улицам, либо нарывающихся на драку пьяных узбеков я не видел, а только русских.
Словом, не редакторские курсы, а бесплатный санаторий. Соответственно, и наше настроение колебалось в благодушных пределах от хорошего до очень хорошего (кому удавалось задружить с привлекательными редакторшами) и обратно. На занятиях по переводу мы постоянно увлекали нашего лектора в тары-бары-растабары, сколько там зарабатывают переводчики, да в каких вузах они учатся, и получают ли они иностранную литературу, издающуюся в их издательстве бесплатно и по сколько экземпляров в одни руки.
Об особенностях технического перевода
Другая встреча, на этот раз очная, состоялась на полях занятий по переводу с английского языка, которые Нора Галь проводила в нашем университете в рамках отработки соросовского гранта. Это уже в середине 1990-х гг (на самом деле много раньше, где-то в конце советских времен. Но я намеренно перенес действие в лихие 1990-е, тем более что много их тогда шаландалось по провинции -- Прим. автора). С самого начала я был зол на нее, и, возможно, только и искал способа придраться. Возможностей она для этого давала более, чем достаточно.
Был тогда момент, подзуживавший мою злость не хуже чем ферромагнетик индуцирует электрический ток. Нора Галь была обыкновенным типом переводчика, как они существуют в нашей стране, то есть воспитанной на грамматических правилах и учебниках для школ и вузов. В советские времена меня такие не раздражали.
На редакторских курсах нам преподавали технику перевода. Да и на редакторских семинарах тема не обходилась вниманием. Но все это было по линии тары-бары-растабары. Вдумайтесь в нелепость ситуации: нас лечат как редактировать переводы с английского языка, хотя такие переводы ни в жизнь не выходили даже в республиканских издательствах, не говоря уже о провинциальных. Всю переводную литературу заграбастали себе столичные издательства и косили на них бабки, загранкомандировки и прочие импортные блага.
Мы же если и занимались переводами, то только с языков народов СССР, да еще с монгольского раз в год под расход в рамках ежегодного фестиваля монголо-советской дружбы: ну там, если кто помнит, "Дружба -- это Манжерок, верность -- это Манжерок, сто друзей и сто дорог, вот что такое Манжерок". И никаких проблем с теми переводами не было. Переводимые авторы присылали сделанные своими же персональными руками подстрочники, а поэты и писатели как могли лишь олитературивали их.
Иное дело, лекции по линии "Открытого общества". Интернет-центр нашего университета выиграл грант тогда на разные компьютерно-издательские дела. Но почти все деньги пошли на покупку оборудования, программ и в том числе на организацию подобных переводческих курсов.
И вот приезжает эта самая школьная дама из Москвы и на эти деньги вешает нам лапшу на уши. Если уж нужно было организовывать курсы, то почему было выписывать преподавателей из Москвы, а не ограничиться доморощенными. Толку от них было, что правда, не больше, но, по крайней мере, с Витей Люлиным, пусть он и долдон, мы хотя бы вместе в баню ходили и пили. И почему было бы не подкормить его, а неизвестно откуда вынырнувшую Нору Галь?
В конце первого часа я ухватил за жабры одну из возможностей придраться к лекторше. Шла речь о переводе технических терминов и среди прочего она перевела "машиностроение" как mashine building. Это какая-то особая фишка советских, а потом уже и российских переводчиков: переводить "машиностроение" как mashine building, Maschinenbau, machine construction. Я сказал, что в английском нет такого слова "машиностроение".
-- Ну да, -- съязвила она, -- это как "жопа". Жопа есть, а слова нет. Может и машиностроения в Англии и Америке нет, а все их автомобили, станки, турбины растут на деревьях как бананы?
Все захохотали. Я разозлился и попытался довольно-таки сумбурно объяснить, что у них совсем другая структура промышленности, что их машиностроение -- это в основном сборочное производство, а изготовление комплектующих рассыпано по многим самостоятельным сферам. Например, производство муфт, подшипников, редукторов, коробок передач... да там всего и не перечислишь, именуется mashinery. У нас же нет mashinery, а производство всех этих комплектующих (кроме требующих спецпроизводства, как например подшипники) по большей частью сосредоточено на самих же заводах, отчего у нас на ЗИЛе работает св 100 тыс человек, а на Toyote, всего 2 500, причем только 800 из них непосредственно на конвейере, а остальные это снабженцы, шофера, экономисты, которые крутятся как белка в колесе, чтобы эти 800 на конвейере не простаивали ни минуты.
Да куда там. Бабье загалдели, подняли меня на смех, как это принято у баб, причем не только женского пола, бросая шпильки о моей внешности, должности, месте жительства. Мужики были на моей стороне, и потом подходили и пожимали мне руку -- здорово ты ее уел -- но это потом, а тогда они засунули языки в задницы и молчали, как свинопасы в гробах. Короче, я психанул, и заседание продолжилось уже без меня
|