|
|
||
1. Часто встречаются смешные причитания, чему может научить профессор, ставка которого где-то около 4 тысяч/месяц при средней зарплате по стране (средней то есть с отбросом верхних и нижних 5 процентов) докладывают в диапазоне 4-8 тысяч? Смешные не потому что ставка иная, а потому что ни в одном вузе никто уже давно не получает по ставке: у каждого есть добавки, вторые должности, что, кстати, хотя и дает как-то жить мелкому люду, но затушевывает истинную картину, кто чем занят и что нужно для нормальной университетской жизни.
Ректора и профессора, конечно, не исключены из этой системы добавок и допставок за совмещение, но их главный финансовый источник бьет не здесь. Сегодня ректор от постоянно декларируемой слезной цифры получает в десятки раз больше. Эти цифры всем известны и передаются уже отнюдь не шепотом, хотя, естественно, никаких доказательств этому при всеобщей нашей закрытости и попробуй что либо спросить в бухгалтерии, быть не может. И как не стыдно при этом в наглую озвучивать эту цифру, включая предвыборную платформу, где, говоря о доходах, выдвигавшийся кандидатом ректор именно ею плакался в жилетку.
Не лазая с детективной лупой, тем не менее рядом элементарных житейских, лежащих на всей видимой поверхности соображений, можно легко видеть, что эта цифра весьма близка к действительности. Иначе трудно было объяснить, как они покупают дорогие двухэтажные квартиры своим детям, сами давно обустроившись в дорогих коттеджах, заграничные автомобили, перепаивают неплохой водкой и коньяком полуниверситета на своих юбилеях. И, кстати, посылают учиться своих отпрысков в столичные вузы, хорошо представляя себя тот уровень образования, который они дают в своих вузах. А ректор одного из экономических вузов даже сумел пристроить своих детей в Англию: что весьма обычно для столиц, но неслыханное дело, долго будировавшее наши мысли, для провинции: московские начальники посылают детей за границу, местные т. н. элиты в Москву, сельские воротилы в областной или краевой центр.
Известно, что директора разных там ООО официально получают порядка 100-120 тысяч в месяц. Это нормальная цифра для руководителей, и, думается, ни один руководитель высокого ранга, к какой бы сфере он ни принадлежал: образование, промышленность, торговля, не согласится на меньшее. Сегодня обанкротившиеся чиновники самого высокого ранга, поначалу, было, после падения двигавшиеся в бизнес, но, как оказалось, сидя до этого на распределении, даже при очень комфортных налоговых и прочих условиях, не очень-то там у них получалось, все больше и больше становятся директорами больниц, музеев, библиотек. Начали они потихоньку вламываться и в академическую среду. Представить, что они согласны работать там за 4000, значит предположить такую ни с чем несообразную глупость, будто после трудов неправедных ими двигает мысль сделать что-либо полезное для людей.
2. Нетрудно и указать основной источник столь высоких доходов: вполне легальный и официальный. Университет ведет большую деятельность по многих направлениям. Здесь выполняется множество научных программ и проектов, финансируемых государством, местным бюджетом, до недавнего времени заграничными фондами. И везде в списке исполнителей на первом месте стоят руководители вузов: традиция, кстати, заложенная еще в советские времени. Они же, соответственно, и получают большую часть выпадаемых по этой линии денег, небольших, если размазывать их на всех сотрудников, но огромных, если строго локализировать число получателей.
Поэтому справедливо говорят: "Проректор не тот, кто занимается наукой, а тот кто умеет доставать деньги".
Другой источник доходов университетской верхушки -- платное образование. Сложилась традиция: половину доходов от поступающих факультеты берут себе, а половину отдают университету, которая опять же распределяется в высшем административном междусобойчике. Есть и другие похожие источники доходов: внебюджетные и, так называемые все еще по советской старинке, хоздоговорные работы. Например, очень доходным бизнесом стала штамповка кандидатов и докторов наук. В местных собраниях уже не осталось депутатов без экономической или юридической кандидатской степени. А уж высшие чиновники и преуспевающие бизнесмены -- сплошь все доктора. Известна и такса за подобную степень, но что важно подчеркнуть, деньги передаются не под полой, а вполне легально по всяким там договорам, через кассу и так же легально распределяются внутри университета.
То есть руководство имеет возможность обогащаться, не обворовывая непосредственно мелкий университетский люд, не запуская руку в бюджетный карман. Это и есть один из факторов стабильности университетской структуры. Если какой-нибудь редактор получает мало, то это не потому что его деньги присваивает ректор -- редактор получает сполна из выделенного бюджетом -- а потому что государство так плохо платит. Поэтому если послушать наших критиканов начальства -- а начальством по определению всегда недовольны, -- то критика, как виноградная лоза вокруг подпорки, вьется не над злоупотреблениями, а над тем, что руководство плохо работает с министерством, с местной властью, не умеет выбить ставок, больше денег на зарплату и т. п.
3. Если основную подпитку от университетской деятельности получает верхушка, то следует ответить еще на 2 вопроса, что удерживает в его системе ППС и кто выполняет те работы, по которым получаются деньги. Ведь если даже по так называемым грантам и договорам "ничего не делается", то хотя бы отчет о проделанной работе составить нужно, а, уверяю, наша бюрократическая волокита такова, что одно составление отчета способно отравить жизнь самых заядлых любителей бумажной работы. Да и хоть какую-то деятельность, хотя бы в виде списка проработанной литературы или обучения оплативших свое пребывание в стенах вуза студентов, имитировать необходимо.
Частично, преподаватели и ученые преисполнены решимости раздвинуть для себя горизонты и со временем влиться в получающую верхушку, Поэтому в дальновидных вузах проректорско-деканский состав постоянно меняется, что позволяет хлебными местами охватить несколько большее количество соискателей, чем есть на то мест. Правда, такая ротация заставляет очередного проректора крутится, что есть мочи, чтобы на своем временном месте успеть огрести, как можно больше, откладывая кафедральное прозябание не потом. Частично, и им кое-что перепадает от получаемых грантов.
Но главный их стимул -- это академическая карьера. Обозреть все причины, которые заставляют человека жертвовать многим ради успехов в науке -- прописать историю человеческих страстей и стремлений в отдельно взятой среде. Один готов работать за неограниченный доступ в Интернет, другой за возможность отдаваться любимому делу, третий потому что ему сам воздух университета не сравним ни с каким другим.
Если же вернуться к материальной стороне вопроса, то ничто так не влияет на зарплату ученого как степень. Допустим, академический час в момент писания этих строк (занятия со студентами) сейчас стоит 30 руб, для кандидата он повышается вдвое, а доктор получает 100 руб, почти как преподаватель элитной школы. Именно степень делает ученого востребованным и приглашаемым даже в качестве репетитора.
И вот в погоне за степенью ученый и делает почти за бесплатно ту работу, которая преобразуясь в отчеты, книги, лекционные курсы и питает университетскую верхушку. При этом он, хотя и чувствует себя несколько ущемленным, но не в той степени, как работающий на капиталиста пролетарий. Ибо то что он делает, он бы делал "и так", то есть даже если бы не было проектов: собирал бы материал для своих книг, обрабатывал его, публиковал книги, чтобы набрать зачетные публикационные очки на степень.
На эту же степень работает и его преподавание. Кроме того, что наука по самой своей сути часто неотделима от преподавания, кроме того, что ему просто физически необходимо ради претенденства на степень набрать определенное количество педагогического стаже, кроме того, что подобно тому, как его самого используют высшие для себя, он для своих работ пользуется дармовым трудом младших сотрудников и студентов, ищущих для него документы в архивах, букашек в полях, проводящих нудные механические вычисления в мониторах. Кроме всего этого, ему приходится тянуть преподавательскую лямку ради патронажа вышестоящих. Давно отшумело в небытие мнение, будто достаточно представить на рассмотрение умных людей свой труд, и они объективно оценив и взвесив его значимость дадут или не дадут тебе степень.
Сегодня кандидатские и докторские эта большая канцелярская волокита, и успех здесь зависит от количества представленных материалов, причем нужным людям, в нужный момент, в нужном месте. Без того что ты вписан в эту научную среду, добиться этого невозможно.
4. Нужно сказать, что в университетах всячески поощряется и способствуется стремление ученых к получению степеней. И здесь нельзя не отметить один парадокс. Чем больше докторов и кандидатов, тем шире круг претендентов, на попадание в высший эшелон. И тем, следовательно, они рьянее должны препятствовать академическим стремлениях малого люда. Но оставшаяся от советских еще времен система такова, что чем больше этих самых кандидатов и докторов, тем выше рейтинг вуза, и тем больше его финансирование. Поэтому с одной стороны заинтересованные не допускать своих ученых до степеней, с другой руководители, опять же в своих шкурных интересах вынуждены к этому стремиться.
То же и со студентами. Чем больше набор студентов, тем выше доходы от их платы, но тем больше и нужно преподавателей, посадочных мест, и тем более возрастают расходы. Этот фактор является дисбалансирующим для устойчивого существования вуза, и как они из него выберутся, пока не представляю.
5. А теперь мы коснемся мелкого люда, который от доходов вообще ничего не получает, и даже в самых прибыльных проектах работает только в рамках выполнения своих обязанностей. Этот люд составляет однако значительную часть университетских сотрудников. И, кстати, наиболее текущую и наименее привязанную к alma mater, ибо питает его это mater, прямо скажем, не очень. Тем не менее и он, как-никак, а цепляется за университет, а значит и для него есть здесь свои привлекательные моменты.
Их два. Первый -- это хотя и низкая, но относительно стабильная зарплата. Я помню задержки с зарплатой только где-то в 1993-1994 несколько раз. И то потом долги были полностью погашены. Между тем в коммерческих фирмах, да и в муниципальных структурах невыплаты до сих пор вполне обычное явление.
Кроме того, эта зарплата постоянно, хотя и незначительно повышается. Когда несколько лет назад мне предложили другую работу, там зарплата была выше. Поскольку это выше исчислялось не в разы, а в процентов 25, я отказался. Через 2 года я уже получал больше, чем там на эти самые 25 процентов. Не знаю как где, но у нас на Алтае однажды установленная зарплата редко меняется в сторону повышения: что муниципальные власти, что предприниматели, словно не замечают роста цен, при этом требуя безусловной верности "делу".
Последним предложением я уже обнаружил переход к другому пункту. Не знаю, насколько это общее явление, но в алтайских университетах еще можно обнаружить какие-то крохи свободной воли. В практическом плане рассматриваемого вопроса это значит, что работника не гнобят по-черному. Многие наши сотрудники подрабатывают на стороне, иногда с молчаливого согласия руководства, а порою и вспомошествуемые ему в этом. Начальник отдела, где я работал, говорила, что на нашу зарплату ей стыдно что-то требовать от нас, и всегда делилась с нами халтурой, когда подобная попадалась.
Если у тебя дома проблемы, ты можешь сказать: я сегодня не могу прийти на работу, или приду попозже, вы меня не теряйте; и это идет. Есть, конечно, монстры, которые за мизер требуют беспрекословной преданности, но такие, как правило, либо долго не удерживаются в университете, либо окружены всеобщим презрением. Кстати один из таких декан философского факультета, человек старой закалки, коммунист. чего он имеет бесстыдство не стеснятся афишировать, установил у себя настоящий тоталитарный режим, где за 5-минутное опоздание объявляется выговор. Ну и кадры через его факультет без конца текут, словно вода между пальцев.
6. Нельзя не сказать о минусах такой системы. Практически весь мелкий люд, кроме бухгалтеров, плановиков, то есть работников аппарата (которые, кстати, и получают побольше) работает практически на личные нужды руководителей кафедр, деканов. Последние, можно сказать, крадут на себя бюджетый труд рядовых сотрудников. И, естественно, производительность такого труда -- ничтожная.
Так, экономя средства при подготовке книг, всю возможную работу по ее изданию (вплоть до того что многие факультеты обзавелись своими настольными типографиями), в университете делают лаборанты, ассистенты, вместо того чтобы прибегнуть к профессиональным организациям. От этого книги полны грамматических ошибок, плохо вычитаны, еще хуже скомпонованы. А если посчитать сколько на этот кустарный труд уходит времени, и перевести его на полученную хотя бы и низкую зарплату сотрудников, то издержки поистине выпирают за все пределы разумного. Другими словами экономия здесь оборачивается значительным, а в масштабах государства, колоссальным перерасходом средств. Это замечание очень важно отпустить в плане рассуждения о так называемом недофинансировании высшей школы.
Вот еще пример. Невытравимый никакими сдерживающими препонами разума дух местечковости буквально пропитал собой и такое вроде бы прогрессивное начинание, как современные информационные технологии. Университет, первым на Алтае примкнувший к велениям времени, сумел пробить идею о созданию единой краевой информационной сети. По мере втягивания все новых и новых структур в это благородное начинание, желание стоять у краника и распределять киберинформацию откололо от общего движения администрацию. Затем перессорились между собой вузы, а теперь уже и факультеты и даже наиболее продвинутые кафедры создают собственные локальные сети, обзаводятся дорогущими серверами, нанимают штат для их обслуживания сотрудников. Итак, вместо одного мощного сервера университет теперь имеет до десятка маломощных, тратит в несколько раз больше средств, чем потребовал бы тот мощный сервер, и содержат нищенски ораву полуграмотных сисопов и сисадминов, вместо того чтобы хорошо платить те же деньги всего нескольким классным специалистам.
7. Итак, университет представляет собой довольно устойчивое образование, члены которого от ректора до сисопа и сантехника вовсе не горят жаждой кардинальных перемен, и, если надеются на улучшение, то в рамках существующей системы. Как ни бегл наш анализ, он позволяет высказать соображения по некоторым животрепещущим и обсуждаемым вопросам.
Много шума вокруг коррупции в системе образования. Для несведущей публики дело представляют так. будто недобросовестные, алчные преподаватели за взятки (которые им спускают в карман чуть ли не в подворотнях) ставят сначала абитуриентам, а потом студентам нужные оценки. Отрицать такое явление было бы глупо. Известны даже таксы: сколько брать за зачет. сколько за диплом, курсовую и так далее.
Тем не менее, когда неопытная студентка-журналист обнародавал подобные факты, буря в стакане университетской воды была не маленькая. Ее вызвал к себе ректор, накачал до слез, потом ее разбирали и на собраниях, и возмущенными письмами трудящихся в газету. А декан факультета журналистики, даже заявила, что прежде чем предавать печати подобные факты, нужно через суд подтвердить их истинность. Да, хороша была бы газета. если все свои будущие она бы проводила через суд.
И все же утверждать, что взяточничество подобного вида в университете процветает, я бы не решился.
Во-первых, при все более и более становящимся платным образовании, это бессмысленно: зачем давать взятки, когда я и так плачу немалые деньги.
Когда преподаватели устроили массовый незачет руководителям (есть у нас такой факультет, где в ускоренном темпе начальники получают дипломы юристов и экономистов), те подняли бунт: за что мы вам платим немалые деньги, чтобы еще давать взятки на экзаменах. Тогда ректор вынес вердикт (жаль не собираю приказов, чтобы привести ту курьезную формулировку, в которую он облек плод своей административной мысли), суть которого была в том, что чуть ли не преподаватели должны делать работы за этих начальственных бездельников "оказывать действенную консультационную помощь при выполнении академических работ" (так вроде было в приказе).
Логично, конечно, было бы взяв деньги, выдать сразу диплом, и, думаю, дело к этому движется. Но ведь нужно отчитаться перед министерством, что учебный план выполняется. А как это сделать, если не вывалить перед проверяющим вороха переписанной из разных источников макулатуры.
Во-вторых, беря взятки преподаватели, тем самым лишают законных поступлений университетскую верхушку, действуют помимо нее. В самом деле, потенциальный платник вместо этого поступает на бюджетное отделение, платя взяткой, которая полностью остается в кармане экзаменатора гораздо меньше, чем он бы заплатил за обучение.
Или многие из деканов ввели процедуру взимания платы для двоечников. Не сдал вовремя: плати, прогулял занятия: плати, пересдаешь двойку, плати. Естественно, деканы тщательно следят, чтобы количество двоек обеспечивало определенные поступления, и им не улыбается, чтобы отдельные преподаватели уменьшали поступления, беря избегающие взятки. Так что борьба с индивидуальными взяточниками ведется, очень настойчивая и жестокая, но под ковром. Вышеупомянутая буря была целиком спровоцирована нежеланием попасть в историю, так сказать имидживыми мотивами.
8. Настоящим бичом вузов, полускрытой формой коррупции является репетиторство. Уже давно мысли, что репетитор должен подготовить молодого человека, дать ему какие-то знания канула в безвозвратное прошлое. Молодой человек должен сдать, пройти, получить. Поэтому современный репетиров должен его "натаскать" на это и, соответственно, гарантировать результат.
Его работа делится на две части. Он натаскивает студента на возможные вопросы, ибо даже если тому услужливо подсунут нужный билет, ведь не ставить же ему оценку за нечленораздельное мычание. Другая часть -- это работа с приемной комиссией. "Необходимо, чтобы репетиторство было как-то отделено от приемной деятельности," -- как-то ляпнул на одной из дискуссий академик Велихов. Ей-богу, а ведь умный человек. Мой приятель, школьный преподаватель английского, в приемную страду с ног сбивается, разыскивая старых знакомых и приобретая новых, чтобы завязать с ними контакты по поводу своих протеже. И это вторая, гораздо более важная часть работы репетитора.
Отрицательный момент такой ситуации налицо: преподаватель теряет свое лицо, становится не учителем, а оказателем услуг. Причем, если общая тенденция делает, так сказать, этот процесс объективным, то репетиторство низводит момент на межличностный уровень. Противно видеть, как двоечник врывается (фигурально, разумеется, стучит в дверь и обращается с вежливым вопросом) к преподавателям, которые поминают своего коллегу, и просит выйти замдекана, а та бежит к нему с выполненными заданиями отчитаться и получить условленную плату... O tempora, o mores! -- как говаривала Катилина.
9. И все-таки главная коррупция не в этом. Главной коррупционной составляющей университета, как и любой бюрократической структуры, является отъем денег на вполне легальной основе. Когда человек оставляется без выбора, он должен или платить или отказываться от услуг, а иногда от собственности или даже жизни.
Университетская коррупция в том, что заставляют платить за массу ненужных вещей. Ты поступаешь на информатику, а тебя заставляют сдавать философию, иностранный язык (который, кстати, был бы весьма полезен для этой специальности, но которому не учат), а, главное, по непонятной традиции математику. В университете математику преподают на этой специальности в том же объеме, как и специалистам-математикам. И ты, как в советском магазине: нужную вещь ты можешь купить часто только в каком-нибудь подарочном наборе -- или бери все или не бери ничего: или изволь зубрить совершенно бесполезные тебе дифуры (дифференциальные уравнения) или мы не дадим тебе диплома сисадмина.
При этом университет не дает никакой гарантии трудоустройства, вернее, дает ее все меньше и меньше. Тебе говорят, что образование -- это твой шанс в жизни, а, оказывается, диплом не дает тебе никаких преимуществ. В меньшей степени это относится к информатикам, в большей к журналистам, экономистам, социологам, юристам. Исходя из личных амбиций, желания получать больше, в нашем университете добились открыть факультет искусствоведения. Который ежегодно выбрасывает на рынок Алтая 25 специалистов. Алтая, где если значительные художники и были, то пролетом, проездом, откармливаясь в годы войн и разрухи, и, как ласточки, покидая берега Оби при первых лучах стабильности. Алтая, где всего один музей, не содержащий сколько-нибудь значительных ценностей, где архитектура высосана из пальца как раз декана этого факультета, и где всех художников (членов творческих союзов) столько же, сколько в год выпускается искусствоведов.
Типичный пример коррупции (яркий, но всего лишь один из многих) -- это выпуск учебников. Преподаватель читает курс лекций, выпускает учебник и заставляет студентов покупать его. Кара весьма простая и действенная: кто сдает не по учебнику, получает двойки. Учебники писались по самым базовым курсам, зачастую откровенно переписывая уже имеющиеся, но лучшего полиграфического качества и более полные. Сейчас эту прибыльную отрасль несколько ограничили, и можно издавать учебные пособия (но не методические материалы, которые также вынимают деньги из карманов) только по спецкурсам.
Тем с большей рьяностью наши ученые ударились в эту область. Кто бы мог подумать, что латинский язык -- на который отводится полгода, так что до синтаксиса и текстов не доходят руки -- это набор таблиц, схем, графиков. Вот это я и называю коррупцией, когда под названием латинского (французского, немецкого, английского) языка вбивают в голову всякую дребедень. И берут за это деньги, при свете дня, вполне легально.
Любопытный спор состоялся у меня с преподавательницей немецкого языка. Она жаловалась на одного из аспирантов, который все с ней спорил и никак не хотел учить язык по программе.
-- Корчит из себя, видите ли умного. Ну раз ты такой умный, так выучи что положено.
-- А зачем ему это учить, если он и так знает немецкий язык?
Фишка в том, что этот аспирант, хотя сам и русский, но приехал из Германии, где он живет с детства, приехал, чтобы защитить у нас диссертацию.
-- Если он умнее нас, то зачем он идет в наш университет?
-- Но он же идет за диссертацией, а не за немецким.
В ответ на это возражение следует:
-- Корчит из себя, видите ли умного. Ну раз ты такой умный..
И так далее, по кругу.
(Не хочется обижать преподавателей других предметов, просто иностранные языки моя давняя любовь, и предмет длительных распрей с их преподавателями.)
10. Но даже и все сказанное еще не суть и не самое главное в коррупции (от corrumpo -- "портить, искажать"). Российская традиция такова, что власть, доходы человека прямо пропорциональны тому положению, которое он занимает в административной системе. Университет здесь не исключение. Чем выше человек в университетской иерархии, тем выше его статус, и тем более у него прав и возможностей распределять материальные блага.
200 французских ученых, занимавших самые видные посты в системе науки и образования подали в отставку в знак протеста против политики правительства в этой области. И это был шаг. Ибо каждый из них -- это имя, авторитет, который не зависит от позиции: уйдя со своих постов, они остались именами и авторитетами. У нас такое невозможно по определению. Не ученый приходит на должность, а должность делает из никого ученого, и уходя с должности в ничто он и превращается: типа из праха восстал, в прах и обрящещься. (Кого-кого, а вчерашних проректоров, деканов я насмотрелся вдоволь: обыкновенные, жалкие, без имени, без большого пиетета к ним мужики).
Поэтому деньги идут не на науку и образование, а в административную систему, где наука и образование являются средством, поводом для самообеспечения, получения жизненных благ, удовлетворения властных амбиций (а для многих сладость власти перевешивает даже материальную составляющую кресла), но не целью. И это главное в том, что мы называем коррупцией высшей школы.
Естественно, родилась эта тенденция не сегодня, и даже не при советской власти, где ученые выдвигались и задвигались по партийной линии, а присуща русским с самого начала. Новым явлением наших дней стал захват командных высот в вузах бизнесменами и чиновниками.
Не могу без злорадства не вспомнить, как лет 10 назад кандидатские и докторские стали направо и налево раздаваться главам администраций, директорам, управляющим. Один из активных поборников этой системы (не бескорыстный для себя лично) уверял, что таким образом чиновники помогут науке, окажутся полезными, в том числе и в плане материальной поддержки, а с другой, хоть немного проникнуться наукой, заразятся ею, станут этакими философами в кабинетах.
Но вот многих из них естественная борьба поперла из власти, и теперь они занимают места бывших доброхотов, становясь завкафедрами, проректорами и добираются уже до ректорских кресл. Этакие начальники в философии. "Главное не сколько ты теорем доказал, а что ты делаешь для университета (читай, сколько денег принес)" -- буквально так один из таких завкафедр математического факультета одернул старого профессора, когда тот попытался что-то там критиковать.
[растерянные после убийства профессора: "мы ведь всегда были так далеки от этого"]
11. И вот мы плавненько переходим к вопросу о финансировании. Из предыдущего ясно, чтО финансируется: кусок административной системы, чиновничьего аппарата, приписанный к образованию и науке. Из чего совершенно однозначно вытекает, что каким бы финансирование ни было, оно обязательно недостаточно. Кто бы и сомневался и в этом, наши ЖКХ развеяла бы у него последние иллюзии. Финансирование за последние годы возросло в разы без какого-либо видимого изменения ситуации.
Другой, более близкий к теме пример. Омская писательская организация насчитывала 2-3 писателей (соввремена), и издавала в год не более 5 названий, и этого, так говорили они, ярчайший тормоз на пути поступательного движения литературы. В Красноярском крае было 50 писателей, и в год выпускалось 70 книг (106 максимальная цифра, когда я работал в Алтайском книжном издательстве), а драка за места в плане была нешуточной, а порою и переходила в настоящую рукопашную (по крайней не в переносном смысле плевки друг в друга -- это бывало), и все равно объем издательского портфеля тормозил искусство слова в крае. И ни с омской, ни с красноярской литературы ни одно имя не просочилось в большое плавание (но не с красноярской земли: Астафьев -- самый яркий, но далеко не единственный пример процветания на столичных бумажных нивах после домашнего облома).
Возвращаясь к университету по скромным прикидкам около 200 человек здесь получают не менее 40 тыс/мес. Это в 10 раз выше официальной ставки (заметим, верхушка этого айсберга в несколько ртов наслаждается, судя по уровню благосостояния гораздо большей цифрой). И этого, возможно, не ахти по столичным меркам вполне достаточно для провинции, чтобы безбедно существовать, отдавая свои силы человечеству в литературе ли, в науке.
В нашем университете, работая в издательстве и знакомясь и лично и через печатание со всем авторским потенциалом можно назвать 4-5 действительно достойных научных мужей. Умножая эту цифру на 2 (физики, химики, математики -- их я не понимаю), прибавим сюда еще несколько десятков специалистов, скажем, не первого ранга, но подлинных тружеников науки (сколько их, конечно, трудно прикинуть: вроде знаешь с презрением наших ученых, и вдруг попадается совершенно непонятный экземпляр, в одиночку посвящающих жар своего сердца бескорыстным и оригинальным исследованиям) -- и вот вам ни Гарвард, ни Оксфорд с Кембриджем, но для региона вполне приличный научный центр, достойный и уважения и гордости.
И на содержание всего этого благолепия вполне хватило бы средств, которые использует на свой прокорм университетская верхушка. А так, тот что есть в университете и ученые, и интересные специалисты, почти не влияет на его научный потенциал, ибо финансирование административного аппарата вращает ось университетской жизни не вокруг 10 + несколько десятков, а вокруг тех 200 архонтов, кто получает не менее 40 тысяч.
Увеличить финансирование вдвое -- это к этим двумстам добавить еще 200 или, наоборот, увеличить уже имеющимся минимальные ставки их образа жизни до 80 тысяч, но никак не перевернуть общего нездорового климата.
12. Также бессмысленно увеличивать финансирование для прокорма мелкого университетского люда, ибо, как я уже писал, труд их неэффективен и непроизводителен. Хотя сам-то я отношусь именно туда и мне вроде бы следовало ратовать за повышение зарплаты. Но правда мне, как выступающему в данной статье в функции писателя, дороже истины.
Так уж случилось, что я последние годы был связан с новейшими технологиями и наблюдал их внедрение своими персональными глазами и даже участвовал в этом процессе, насколько можно говорить об участии не влияющего на принятие никаких решений клерка. А начиналось с того, что группа энтузиастов влюбилась в университет. Прежний ректор, не в пример своим последователям, был человеком чутким к новому, он поддержал это высокотехнологическое начинание, которому и Сорос поспособствовал, как солдат приготовлению каши из топора.
В университете образовалась группа из 5 человек, которые и пропагандировали и вели Интернет. Затем дело расширялось, то самое финансирование полилось рекой в новейшие технологии. 5 человек превратились в 60, возник из небытия даже проректор по информатизации, отделы, планы и все такое. Зарплаты тем 5, которые были вначале от этого не возросли ни на йоту, сколько получали, столько и остались (с некоторым увеличением, общим при повышении бюджетникам всей страны). Проректор, конечно, бодро влился в группу 200.
При этом, эти 60 делают то, что раньше делали 5. Если раньше, с какой бы просьбой ты не обратился, они, поскольку их всего 5, у них не хватало рук тебе помочь, то теперь, какая бы проблема у тебя ни возникла, у всех от проректора до сисопа морда лопатой и все страшно заняты своим делом (в которые обеспечение интернетом на конкретном месте конкретного человека или какие-то там неполадки не входах), так что количество толку не возросло ни на грамм. Зато цифры проделанной работы резко подскочили вверх и отчетная кривая бодро рапортует об успехах и... недостаточно -- опять недостаточности -- финансирования.
13. Финансировать среднее звено, тех самых ППС, можно двумя способами: экстенсивным и интенсивным. Что это значит, нужно сначала понять, что эта категория университетских тружеников совсем не плохо обеспечена, хотя, конечно, до тех ежемесячных 40 тысяч им и далеко. Репетиторство, масса университетов в каждом региональном центре, а теперь уже и до крупных областных городов волна докатилась (я как-то посчитал в нашем городе 15 вузов вместе с филиалами, которые дают высшее юридическое и экономическое образование -- если бы было хотя бы столько же грамотных юристов и экономистов), куча разных других обучающих центров -- все это дает возможность неплохо подрабатывать этим ППС.
Но и работать приходиться с утра до ночи. Я вспоминаю, как на поминках у одного из знакомых -- а большинство поминальщиков вращалась в образовательных сферах почти все присутствующие клевали носами, а один так прямо и заснул за столом, еще до первой рюмки: собрались мы поздно, а он с утра уже был на ногах, и после поминок -- где-то в 10 часу ночи -- ему еще куда-то нужно было бежать.
Я забежал к другому приятелю в воскресенье: он сидел за компьютером:
-- Понимаешь, статью надо написать. На меня уже рычат: где публикации. А на неделе я с утра до вечера, а тут еще сессия на носу.
Словом, деньги эти, могу удостоверить, даются нелегко.
14. Экстенсивный путь значит увеличивать количество ставок, а значит расширять прием, а значит расширять и количество преподавателей и возможности для уже приписанных занимать несколько ставок сразу. Именно по таком пути, и уже давно, чтобы не только высказывать правдоподобные предположения, но и оценить результат, идет наше образование. Результат, кроме загнанности преподавателей, очевиден. Университет населен массой людей, которым здесь делать нечего, которые не связывали и не связывают свою жизнь ни с какой наукой. главное для которых, это обеспечить себя, свою семью, то есть обычных нормальных людей.
И, соответственно, низведение в эту категорию тех, кто, возможно, по молодости лет и мечтал об открытиях, интеллектуальных свершениях, творческих вершинах и т. д.
Теперь мы с умилением вспоминаем советские времена, ставя, скажем прямо, невысокий интеллектуальный потенциал той эпохи недостижимым идеалом для нынешнего. И, в самом деле, на сегодняшнем бэкграунде силуэты тех лет кажутся весьма привлекательными. В каждом из наших университетов есть кафедра иностранных языков. Мало того, есть даже целый Лингвистический институт.
Когда я принес его директору созданные мною параллельные тексты: английский, французский и русский классики (сплошь классика), тот мне гордо ответил: для нас это 0-левой уровень, а мы готовим специалистов 6-го уровня. И куда исчезает этот уровень, когда нужно найти реально людей, которые могли бы работать с иностранцами, переводить иностранные тексты.
Так уж получилось, что в начале 90-х автор данной статьи имел неосторожность работать с иностранными фондами, встречался с их представителями, вел переписку. Мы не могли у себя найти среди специалистов 6-го уровня, которых ежегодно выпускают сотни ни одного, кто бы мог вразумительно перевести простейшие тексты, если только не бытовые реплики, типа как здоровье, Россия -- прекрасная страна. Мне приходилось самому, мобилизуя свой хилый запас, переводить на английский. Впрочем, представители солидных фондов приезжали со своими московскими переводчиками (тоже, кстати, не ахти. когда дело касалось специальных вопросов).
Но если англичане хоть как-то, то с немцами и французами был полный мрак. А ведь мы привлекали и преподавателей и кандидатов, и даже с нами работала завкафедрой этого Лингвистического института (какая деловая женщина, как она лихо и почти всегда успешно воевала с сантехниками и слесарями), которая была доктором и даже писала о французских вокабулах у Пруста, но которая так переврала нам инструкцию по подключению бэкапа, что мы сожгли его следуя ее переводу. ("Это жаргонный французский, -- объяснял нам потом этот специалист 6-го уровня, -- с которым уважающий себя преподаватель не должен иметь дала").
Как потом, когда мы делали учебник французского языка, оказалось, что в жаргон попал и Пуанкаре, знаменитый математик, и Бальзак ("его французский неправильный") и Флобер (оказывается, у этого чересчур заботившегося о выразительности речи "масса нормандских диалектизмов"), и единственно правильные французские тексты мы обнаружили в советских учебниках ("Ваня работает на заводе и учится в заочном институте. Он успешно выполняет и перевыполняет план").
15. В наиболее ущемленном положении по части финансирования оказались представители фундаментальной науки. В самом деле, остальные более или менее приспособились к новым рыночным отношениям.
Первыми подняли хвост юристы и экономисты, чему в немалой степени способствовали мода на их специальности и монопольное право выдавать диплом. Они даже носились с мыслью отделиться от университета и создать собственные вуз. По мере, однако, как их монополия под напором коммерческих вузов, где диплом получали без лишних хлопот: только деньги плати, и падением престижа: специалистов расплодили кучу, а за хороших юристов выписывают из Москвы и Ленинграда -- их гонорок приупал, хотя и не опустился.
Потом стали находить себя другие. Географы приспособились штамповать туроператоров, биологи -- экологов, филологи, вместо того чтобы разбирать Пушкина и Л. Толстого нашли прибыльную стезю в журналистике и пиарщиках. Даже философы, научные коммунисты показали свою удивительную живучесть, переключившись на политологию, теологию, международные отношения (это в Сибири, откуда 3 года скачи, ни до одного государства не доскачешься, и где специалиста по иностранному языку днем с огнем не доисщишься).
И только фундаменталисты (читай математики, в меньшей степени физики и химики) оказались неприспособленными. Отсюда вопеж: фундаментальная наука-де у нас в зажиме, недофинансирование их ведет страну к пучине гибели и все такое. В нашем университете математики как клещ всосались в информатиков, то есть специалистов по новейшим технологиям, ибо эта специальность востребована, и они хоть как-то могут зарабатывать на студентах, пичкая их неэвклидовыми пространствами и преобразованиями Цермело (у нас целых курс есть для компьютерщиков, так и называется: "преобразования Цермело", которые никакого отношения не имеют к электронным мозгам, а что-то там к многомерным пространствам).
И опять тот же вопрос: для чего финансировать эти фундаментальные науки? Который, этот вопрос можно преобразовать в виде: а, действительно ли фундаментальные науки являются таковыми. Теперь уже видно, что те сисопы и сисадмины, которые кончили политехнический институт, а теперь уже пошли выпускаться и ПТУ, гораздо более подготовлены для работы с новыми технологиями, и охотнее берутся за рубеж, чем те, кто оснащены знанием преобразований Цермело.
Спрашивается. какой же это фундамент, если построенное на нем здание специалиста, гораздо хуже по качеству, чем игнорирующее этот математический фундамент. Какое-то время ответ был, что де преимущества тех, кто не вооружен фундаментальными знаниями -- временное, что научившиеся нажимать несколько клавиш на следующем повороте развития технологий будут выброшены из седла. Возможно, но 20 лет довольно-таки широкого победного марша новых технологий пока как раз специалистов с университетским дипломом оставляет за бортом жизни чаще. Впрочем, молодые люди становятся все более и более прозаическими, и начав платить за дипломы в новых технологиях, они уже не так безропотно сносят диктат знатоков преобразований Цермело.
С другой стороны, сами эти знатоки весьма приблизительно знакомы с новыми технологиями, и, если пытаются шагать в ногу со временем, то учатся у своих же учеников. И опять тот же вопрос: какой фундамент могут заложить математики, если они сами не знают, что и как на нем строить.
Вывод: финансирование так называемой фундаментальной науки -- это деньги на такой же ветер, как в свое время на подготовку шарлатанов марксистско-ленинской философии. Сама фундаментальная наука, как и ее якобы высокий уровень развития в СССР -- это одна из тех священных коров, которые голодные ходят по улицам наших городов, от которых ни молока, ни мяса, а резать их всеобщих вопеж не позволяет.
16. Мы вовсе не забыли, что финансирование может быть и интенсивным: платить больше преподавателям при той же нагрузке. Идея мне кажется правильной, если бы способ ее претворения в жизнь не оказался бы, как все в России, косолапым. Вузы сегодня держатся, как ни странно, низкой зарплатой преподавателей. То есть здесь остаются люди, не способные к активной деятельности.
По большей части калеки, потерпевшие кораблекрушение на невзгодах житейских морей, но, одновременно, люди как-то не видящие себя где-либо иначе, кроме как в преподавании или науке. Плати больше, и всякий сброд как мотыльки налетят на огонек науки, но не столько обожгут себе крылья, сколько замашут под цугундер этот огонек.
Наши химики сумели добиться каких-то там успехов в производстве растительного сырья. Был создан институт, со своим собственным штатом, директором и зданием. Теперь это 2-этажное здание под сайдинг гордо занимает внутренний двор, образованный главными корпусами, вход строго по пропускам, перед входом толпятся иномарки, а молодые либо прилизанные люди, либо мордовороты с бычьими шеями весьма контрастно вырисовываются на фоне университетской среды. Так вот этот институт финансируется от своих разработок, и добился устанавливать сотрудникам такую зарплату, которую он считает нужной, причем, как говорят, растительным сырьем там уже давно не занимаются.
Итак, университет -- это весьма устойчивая структура, с в общем-то довольным ею и собой контингентом. Изменить что-либо здесь довольно трудно, и, наверное, ни увеличение финансирования, ни искоренение коррупции -- это не те пути, которые ведут к чему-то путному.