Аннотация: Сюрреалистический треш с лириками и красотами - коммунизм как пантеистический акт, и как попытка оттолкнуться от законов природы, и как вариант дзен-буддизма.
Сначала в Москве была осенняя полночь.
По небу полуночи летели три красных дирижабля - "Мир", "Труд" и "Май", освещая землю равномерным красным светом. Обычно на них высвечивались последние новости со всей Страны Советов, но сегодня они транслировали портреты и фотографии Маяковского.
Где-то в лесах, неподалёку от города дремали без особого страха Карик и Валя, выпившие препарат, сделавший их совсем-совсем маленькими. Теперь они путешествовали в стране дремучих трав, но не боялись. Они не знали что помощь уже близко, но чувствовали это своими детскими сердцами, и это чувство было сильнее любого знания, потому что чувства возникают раньше знаний и слов, и самое главное содержится именно в них.
Пионер Лёня не ложился спать, потому что рисовал красивую стенгазету. Он тщательно, но несколько схематично, с акцентом на красный цвет, рисовал рабочих и крестьян, вступающих в изнурительные и радостные битвы за урожай. Впереди крестьян шла девушка с грустными глазами, одетая, отчего-то в чёрные брюки и синюю, клетчатую рубашку. У неё были недлинные волосы, и весёлый взгляд. Эта девушка отдалённо походила на его одноклассницу, только выросшую до двадцати с небольшим.
Дворник Гавриил учился читать по слогам, потому что индивидуальная гордость не позволяла ему признаться публично в неграмотности. Одному одолевать буквы было непросто, но он очень старался, хотя, конечно, двигался медленнее, чем было бы возможно, будь у него учитель.
Ленин в кремле спал. Во сне его мысли отворачивались от ликующего будущего, в котором не будет нужды в Ленине, и от настоящего, в котором есть нужда в Ленине, и обращались к прошлому.
Каждую ночь во сне у Ленина болела совесть. Каждую ночь он видел всех жертв революции - случайных и нарочных, прямых и косвенных, обходимых, и неизбежных. Они приходили к нему в беспокойных, потных снах, старики и дети, женщины и мужчины. Некоторые понимали важность момента, и не укоряли, а иные никак не хотели признавать допустимость своей гибели. С такими Ленин ласково разговаривал, объяснял и просил прощения. У живых просить прощения было нельзя, но у этой публики - отчего нет? У этой публики просить прощения было необходимо и очень важно - надо было, что бы не только те, кто есть одобрял происходящее, но и те, кого вовсе нет.
Ленин призывал к жёсткости, но сам испытывал к врагам не больше злости, чем к упавшему дереву, лежащему теперь поперёк дороги. Его нужно с дороги убрать, но злиться на него, за то, что его повалил ветер недопустимо.
Сегодня к Ленину пришло несколько новых человек, включая атамана бандитов Варынько, бандита Сашу, и его брата. Варынько и Саша умерли в перестрелке, а брат утопился. Никто из них в эту ночь так и не понял Ленина.
Потом пришли ещё новые - какие-то попы, и один из них сказал "Я не судья тебе".
Потом пришла русалка и заверила Ленина что всё, в целом, правильно, а что случаются перегибы, так такой уж мир, что идеальное в нём достигается только через большие уродства. Большие уродства происходят в любом случае, так не лучше ли им происходить на пути к идеальному, а не самим по себе? Русалка была в рассеянности, и размышляла о каком-то юноше, которому она отдала свою жизнь.
Под утро, как обычно, пришёл Бог. Его не было, и не было в нём ровным счётом ничего - ни милосердия, ни злости.
Бог как обычно поглядел на Ленина отсутствующим взглядом, и Ленин как обычно всем нутром понял, что значат слова "Бога нет". То и значат, что Бог одинок и всемогущ, и всё прочее является просто аспектами его отсутствия.
Так каждую ночь Ленин, как Великий Инквизитор попускал через себя всю грязь мира, что бы мир проснулся обновлённым и чистым, и что бы люди в нём жили с чистой совестью.
Потом в Москве было осеннее утро.
Просыпались взрослые и дети, трамваи и автобусы, рабочие и школьники. Дирижабли спускались на землю, и ровно в половину восьмого небо пересекали три красных самолёта, оставляя за собой причудливые узоры. Сегодня основная картина походила на флейту и на позвоночник сразу.
С ночных смен возвращались врачи и милиционеры, сторожи и пожарные.
В библиотеки проникала смеющаяся детвора, что бы успеть до школы взять почитать интересные и полезные книги.
По центру города блуждала довольная бродячая собака Карабаш, оглядывая окрестности хозяйским взглядом. У Карабаша была трудная жизнь, пока он не поселился в центре города. Теперь его подкармливали, а он в знак благодарности стожил какие-то склады, хотя сторожить их было особенно не от кого.
В восемь очередная добровольная бригада пионеров, отказавшаяся сегодня от учёбы, отправилась обходить Москву по периметру, распевая песни, и неся знамя. Впереди шёл юный барабанщик, и выстукивал марш.
Они двигались не спеша, но почти без остановок, что бы закончить путь в точке отправления не раньше семи вечера. Это было ответственное мероприятие, и дети были горды тем, что им его доверили.
В кинотеатрах показывали "Броненосец Потёмкин".
Потом в Москве настал осенний день.
Грело солнышко, облетали листья, а лужи окрашивались от них в красный цвет.
Работник одной из фабрик почувствовал в себе силы перевыполнить сегодня план почти вдвое, не замечая, как ему помогает его верный товарищ. Работник настолько увлёкся работой, что не обращал внимания на то, что детали как будто сами появляются у него под рукой.
Неслышно, и незаметно в город вошли Жёлтые Всадники на Красных Конях, не ведающие пространственных ограничений. Они несли людям радость труда, и лёгкую, светлую печаль, воспоминаний в детстве, которое почти всегда казалось прекрасным, какие бы хлопоты не были с ним связанны.
Во время обеденного перерыва педагог одной из школ подошёл к своей коллеге, которой исполнилось недавно тридцать два, и предложил сходить вечером на танцы. Получив согласие, он понял, что начинается что-то очень важное, и весь остаток дня пребывал в приятных чувствах.
В местном музее готовились к большой выставке, посвящённой Маяковскому. Разрабатывали план экскурсии, собирали фотографии и факты, рисовали плакаты, и срисовывали ОКНА РОСТА. Лилия Брик лично контролировала достоверность происходящего в том, что касалось личности поэта.
Наконец, пришёл вечер.
Люди уходили с работ домой и на развлекательные мероприятия. В небе прогремело три салюта.
В Москву прибывало много поездов, и на одном из них прибыл Никита.
Он зал, куда идти, но потратил целый час на пустые блуждания по городу. Он с изумлением оглядывал магазины и машины, высокие дома и стройки. На одной из улиц была небольшая сцена, и несколько красивых девушек в народных костюмах вели хоровод. Музыки не было, но они время от времени отвлекались от движения по кругу, и совершали па различной сложности.
Никита позволил себе насладиться зрелищем десять минут. Времени было немного, но движения девушек завораживали. В конце концов, одна из девушек, видимо, совершила свою фигуру неправильно, потому что остальные засмеялись, а одна подошла вплотную и стала что-то строго, но не зло втолковывать. Девушка, совершившая ошибку, покраснела и сосредоточенно кивала.
Никита пошёл дальше, зашёл в магазин и купил крем-брюле и папиросы.
Можно было добраться до места на автобусе, пока они не перестали ходить, но Никита, оценив расстояние, решил, что лучше дойти - было недалеко, а деньги кончались.
На месте он оказался ещё через десять минут. Крем-брюле он успел доесть, и теперь не спеша курил.
Отделение Милиции (Никита проверил номер отделения по причудливой формуле, и остался доволен - получившееся в результате положенных вычислений число успешно делилось на исходный номер, что было признаком нужного отделения), ютилось в новом доме, неподалёку, во дворе жилого дома резвились дети. Девочки и один мальчик играли в классики, а мальчики, и две девочки, судя по всему, собирались играть в какую-то причудливую вариацию Казков-Разбойников. Никита докурил, нашёл урну, постоял, пытаясь унять волнение, и толкнул дверь.
- Никита Воронцов, к начальнику - сказал он дежурному, заполняющему какую-то документацию за окошечком.
Дежурный что-то проверил, и поднял трубку.
- К вам долгожданные гости, Пётр Львович. Пропускаю. - Он положил трубку, и назвал номер искомого кабинета.
Кабинет был небольшой, но уютный. Ничего лишнего, мебель, шкаф с документами, портрет Ленина. Возле портрета Ленина, несколько схематичного - на красном фоне Ленин смотрел куда-то влево, прищурившись, как Клинт Иствуд, висел плакат. На плакате были изображенные часы с римскими цифрами (часы поместились на плакат не целиком: линия обреза проходила таким образом, что цифры "3" и "9" было видно чуть менее чем наполовину), заливаемые чем-то красным. Там, где красное уже заполнило пространство, виднелась надпись, как будто на этом месте были неровности. "Когда ты тратишь время, время тратит тебя".
Пётр Львович жестом предложил присесть, а сам встал, подошёл к окну, и закурил.
- Здравствуйте, Воронцов. Уже осмотрелись в нашей столице?
- Здравствуйте. Да, спасибо.
- Ну, хорошо. У нас будет время, возможно, организовать небольшую экскурсию, но тут может и не сложиться. Прокопенко говорил о вас как о хорошем специалисте и ценном сотруднике, именно он настоял, что бы для этого дела вызвали вас. Что вы сам можете сказать о нём?
- Прокопенко верен Партии и делу Коммунизма, Пётр Львович. Это самоотверженный, отважный человек, готовый к подвигу и жаждущий подвига.
- Вот тут у нас как раз иногда возникают проблемы. Понимаете, пока что такие люди нужны, но прицел, конечно, у нас не на таких. Прокопенко носитель весьма специфического отношения к жизни, истинный спартанец. Всё отдать на великое дело. Это прекрасно, и тут мы все можем на него только ровняться. Но человек будущего будет предан Партии не только сердцем, но и умом. Нам нужна более рассудочная любовь, более взвешенная. Возможно, впервые за всю историю человечества мы рассчитываем вырастить не послушное стадо, а людей, принимающих самостоятельные решения. Человек должен быть не только предан, человек должен ещё и хорошо видеть, чему он там предан, понимаете? Нам нужны люди, которые смогут одёрнуть Партию, если она возьмёт курс в какую-нибудь пропасть. Понимаете?
- Понимаю.
- А Прокопенко не понимает. Прокопенко отличный солдат, склонный выполнять приказы не рассуждая, а если и рассуждая, то ему тем слаще выполнить приказ, который ему не по душе, для него это высшая точка пренебрежения собой.
Пётр Львович кивнул Никите на пепельницу. Никите и правда, захотелось курить, но он решил пока сдержаться.
- Насколько я разобрался вы ближе к сути происходящего. Коммунизм это человеческий строй, это нарушение законов природы и законов Божьих, данных Адамом и Евой. Ведь что такое капитализм. Капитализм это самый природный строй, если угодно, это дикая природа как она есть. Кто успел тот и съел. И человек пока что и является животным, и капитализм ему, в целом, признаем, идёт, но вы же понимаете, что пока хотя бы одна обезьяна не возьмёт палку, они так никогда и не слезут с дерева. Но нас уже слишком много, к тому же прогнозируется очень существенный технологический прогресс, судя по анализу наших зарубежных товарищей - Жюля Верна и некоего Уэллса, не говоря уже о трудах нашего соотечественника Толстого. У нашей обезьяны в руках появляется граната, а обезьяна гранатой может пожечь к чертям весь лес. Потому что она обезьяна, и не понимает что такое граната, поэтому человеку пора определиться, кем он хочет стать - человеком или животным. И мы, именно мы, говорим за всех, человеку быть человеком. Человек уже был обезьяной, спасибо, если бы ему понравилось, он бы так и остался на своей пальме. Спасибо, больше не надо. Велика вселенная, а отступать некуда. Только вперёд. Понимаете?
- Понимаю. Только никто не говорил, что человек произошёл от обезьяны. Я кое-что читал, и речь идёт о том, что у них общие предки. - Никита всё-таки закурил.
- Вы разочаровываете меня - заметил Пётр Львович. - Я тоже кое-что читал, но ведь я говорю несколько метафорически. Хотите знать, откуда у меня сведения по поводу мировоззрений Прокопенко и вашего?
- Если это допустимо.
- Сочинения, которые вы писали. Нам неизбежно придётся опутать страны чиновничьим аппаратом, и это будут, в основном, нелепые человечки, выполняющие несколько узких функций, но в то же время мы будем культивировать сотрудников иного типа. Эти сочинения нужны для отбора годящихся людей. Это восточная практика, чиновник должен быть немного поэтом, у него должна быть своя голова на плечах, своя точка зрения. Это позволит нам сверять курс. Нам не нужно подчинение из-под палки, только добровольное. Только искреннее, выстраданное, продуманное и решённое согласие с Генеральной Линией. Это дела грядущих пятилеток, впрочем. В общем, из этих ваших сочинений наши аналитики извлекают самое главное - что кто из себя представляет как человек.
Я всё это рассказываю не для того что бы потрепаться. Мне нужна ваша реакция, что бы понять годитесь ли вы для нашего задания. Оно щекотливое, странное. Скоро вам покажут предсмертное письмо Маяковского, и поделятся своими выводами. Но это ещё не всё. Я хочу обсудить с вами другую проблему.
Пётр Львович взял ещё одну папиросу, и подошёл к Никите, наклонился всем телом, и прикурил прямо от папиросы, которую Никита держал в зубах.
- Вы будете работать не в одиночку - продолжил он, садясь на стол - и ваш коллега, хм... В общем, это Кирилл Ловец.
Никита вздрогнул.
Кирилл Ловец был опричником, верным цепным псом Царской власти, безжалостным и жёстким. Мускулистый юноша, сложенный, как писали поэтессы, как античный бог, с пронзительным взглядом, поймал и истребил не меньше сотни социалистов. Он стрелял без промаха, восстанавливал картину по незначительным деталям, и вообще - внушал ужас во всех возможных формах. Многие в него даже не верили, считая его выдумкой газетчиков, агит-символом, но он был самым настоящим.
Во время революции он оказывался на самых сложных участках, основательно мешая Красной Армии.
Сотрудничать с таким человеком было невозможно, противоестественно, недостойно, тошнотворно, гадко, от одной мысли об этом вскипала как волна благородная ярость, и хотелось рыдать и отнекиваться, или хотя бы найти миллион-другой доводов (их, конечно, было больше, но хотелось ограничиться для начала миллионом) и контраргументов, проще говоря, неприемлемая это была идея.
Пётр Львович усмехнулся, поняв по выражению лица, да и по контексту какие эмоции испытывает Никита, и погрозил пальцем.
- Спокойно, спокойно, Воронцов, спокойно. Мы всё-таки немного соображаем, что делаем, и поверьте, он на это задание пойдёт в любом случае, а вот пойдёте ли на него вы, пока что решено не окончательно. Справиться тут может только он.
Никита кивнул.
- Пойдёмте. Этой ночью вам не придётся спать, надеюсь, вы поспали в поезде. Сейчас мы поедем непосредственно к Ловцу, и вам немного объяснят, что он такое, и почему так важно что бы с вами был именно он.
- Но вы сказали, что ещё не решено, буду ли вообще я.
- Это зависит только от вашего согласия работать с Ловцом. А согласие вы, скорее всего, дадите.
Вечерняя Москва понемногу превращалась в ночную, с дерижиаблями, крепкими снами, уютной страстной любовью и прочим ночным досугом трудящихся масс. Ночную тьму рассекал служебный автомобиль Петра Львовича - нечто несерийное, ярко-красное, внешне отдалённо напоминающее паровозик, на каком-то причудливом паровом двигателе. Ехал он неспешно, и Никита с замиранием сердца наблюдал за проплывающими в окне автомобиля электрическими звёздами окон. Мысль о нежелательном сотрудничестве всё ещё не давала покоя, но вела себя спокойно, под тонким слоем решения дождаться разъяснений начальства.
Автомобиль выбрался за пределы города, и подъехал к какому-то четырехэтажному зданию, окружённому заборчиком.
Остановив неподалёку от заборчика машину, Пётр Львович вышел и поманил за собой спутника.
Вдвоём они вошли в здание. Какой-то усталый пожилой человек улыбнулся вошедшим, и поздоровался с Петром Львовичем за руку.
- Это наш Серёжа. Серёжа отвечает за содержание, тренировки и информационную наполненность Ловца. Но пойдёмте, сначала взглянем на него.
Поднялись по лестнице на третий этаж, изредка встречая сосредоточенный персонал, подошли к большой двери, возле которой стояло двое часовых с винтовками, в форме красной армии без знаков отличий. Серёжа кивнул им, и прошёл за дверь. Никита и Пётр Львович последовали за ним.
- А что нас так пропускают, даже у нас в РВС спрашивали пароль, даже у знакомых, дисциплина же? - Озадачился Никита.
- Пускают сюда всех, потому что выйти отсюда тяжело - объяснил Пётр Львович - вы сейчас сами увидите, что системе в целом, практически ничего не угрожает.
- Вот на выходе слушайтесь меня беспрекословно - добавил Серёжа - а то враз продырявят. У нас не свои пароли, юноша, невербальные. Слово что - можно забыть, отгадать, выудить. А то, что у нас, тут только те, кому следует знают, и то весьма недолго, а потом забывают. Солдатикам, конечно, не позавидуешь, приходится в голове держать целый том шифров и нюансов. Но у них и смена по два часа, что бы глаз не замыливался, и что бы не уставали.
Пока он говорил, дошли до ещё одной двери, воле которой так же стояли часовые. Один из них жестом велел оставноился, и достал из кармана ключи. Подобрав нужный ключ, он отпер дверь.
За дверью находилось нечто вроде огромного аквариума. В стеклянному кубе, вокруг которого сидели и делали какие-то записи люди - добрый десяток, находилась целая комната внушительных размеров, никак не меньше десятка метров во все стороны. Среди прочего убранства, включавшего в себя мебель и ковры, у одной из стен располагался камин. Возле камина на кресле сидел юноша в халате, и что-то читал.
- Подходите к стенам, не бойтесь. Толстое небьющееся стекло, не пропускающее никакого звука, к тому же одностороннее - он нас не видит. - Сказал Серёжа - не слышит и вообще не знает о нас.
Юноша располагался аккурат на другом конце своего аквариума, и у Никиты перехватило дыхание.
А Ловец между тем лениво сложил газету, потянулся, встал с кресла, и молниеносно, в несколько прыжков, совершённых с изумительной грацией, оказался прямо напротив Никиты.
Никита не сомневался, что Ловец его не видит, но всё-таки рефлекторно отпрянул от стены, и рука привычно дёрнулась к поясу, где обычно находилось оружие, которого сейчас там не было.