Может показаться, думает Васька, что мы просто пьянеем - я медленнее, она - быстрее. У неё уже заплетаются ноги, у меня ещё нет, она уже не может говорить полностью связно, я ещё могу, кажется - как проверишь сейчас? Я сам себя вроде бы понимаю, но понял бы меня кто-нибудь посторонний, окажись он на нашем пути? Выражение её лица становилось мечтательным, и он всё пытался прильнуть к её губам, она не отталкивала его, но всё чаще просто не останавливалась - у девочки были другие заботы. Откуда она знала, в какую сторону идти? Откуда-то знала. А может, и нет - может, мы сейчас совсем-совсем заблудились, и сгинем в чаще леса? В чаще всего. Он почувствовал, что кожа начинает зудеть.
- Постой.
Горелая остановилась, посмотрела на него, пожала плечами и пошла дальше. Догнал.
- Стой, говорю. Надо уколы поставить.
Она вздохнула, и посмотрела на него с сожалением. Коснулась рукой щеки - рука была холодная, немыслимо холодная, и потная.
- Глупый, ты не понимаешь... Ну ладно, я вижу, что ты и не хочешь понимать. Очень жаль, я не хотела. Правда не хотела.
- О чём ты говоришь?
Она помотала головой.
- А ты вернешься к себе, если я скажу?
- Нет - твёрдо ответил он - Я с тобой. Что бы не случилось.
- Не буду тебя тогда расстраивать. Скоро сам всё увидишь.
- Хорошо - стараясь, что бы голос не дрожал ответил Васька - А пока я не увидел всего, надо поставить уколы. Всё-таки надо - они же помогают, да?
- Помогают. Как жучки, когда лезут на свет, из-под грязи такой. Из-под такой грязи, которая бывает лишь в марте, знаешь?
- Успокойся - Васька достал шприц, и банку, в которой он намешал вакцину.
Она стояла, не шелохнувшись, пока он стягивал с неё штаны, и делал укол, а потом, не удержавшись, гладил её ягодицы.
- Нам надо спешить - наконец, сказала она - мы должны успеть к Вокзалам, пока там те, кто это сделал. Они умрут от моей руки, иначе нечестно. Только от моей руки - я теперь это умею. Я теперь умею это - когда рукой берёшь листья, и кидаешь их вверх, что бы они не сумели летать, и упали.
Васька посмотрел на неё, вздохнул, и, еле как поставил укол себе сам.
- Как же тебя зовут?
- Ну при чём тут теперь я? Ты думаешь, ты меня вытащил? Ты вытащил ту, в кого они меня превратили. Меня ты и не знал никогда. Или знал? Я не помню уже.
Она мотнула головой, и решительно пошла дальше, не дожидаясь, когда Васька уложит всё в рюкзак.
Она шла вперёд, не обходя навязчивую паутину, которая всё время попадалась на пути, часто-часто вытирая лицо. Васька думал, что она вытирает лицо от этой самой паутины - она шла немного быстрее, и он не видел, что она вытирает пену, проступающую на губах, и слёзы, появляющиеся на глазах. Паутина её совсем не волновала - в волосах уже ползало несколько паучков.
К вечеру у неё стала портится осанка, а Васька почувствовал чрезвычайную слабость - каждый шаг был маленьким подвигом, но горелая шла всё быстрее, и нельзя было отставать. Зато я ей помог - думал он, и за эту мысль цеплялся, как за последнюю святыню в своей жизни. Было никак не меньше двух часов ночи, когда она вдруг упала как подкошенная, и Васька кинулся к ней, не заметив, что наступает ей на ладонь.
- Что ты...
- Спать. Не волнуйся, просто спать. - Её руки коснулись его лица, и она притянула его к себе - завтра у нас будет очень тяжёлый и сложный день. - И закашлялась. Изо рта брызнула кровь. Так она и уснула, обнимая его, а он не уснул, но провалился в тяжёлое забытое, не на секунду не утрачивая ощущения времени, которое вдруг решило некуда не спешить, как будто не видело, что перед ним не те счастливые влюблённые, которым никогда не хватает минут. Впрочем, с теми влюблёнными - что цацкаться, им не хватит и вечности рядом, неблагодарные даже по людским меркам они, а Васька сейчас, несмотря на слабость и нарастающую боль в груди, и на все прочие обстоятельства, был благодарен за каждый миг между прошлым и будущим, проведённый им с ней.
Один англичанин писал что власть должна быть жестока - иначе нельзя понять что человек, выполняет её волю, если он не страдает от действий. Всех желающих разобраться в этой мысли вновь приветствуют поисковые системы, но как не провести эту аналогию - где ей ещё найдётся место? Дети цветов говорили "любовь - это власть", и может быть, тут и ответ на этот незаданный вопрос - поэтому любовь иногда бывает жестока к своим адептам - как иначе понять что человек любит, а не плывёт в сторону, сулящую наибольшие блага? А ещё эти облака, кажется, что они живут где-то здесь. Совсем рядом, возможно даже за пазухой, и выпазят на свет, только когда придумывают, какую форму принять. Удивительно что они каждый раз принимают именно ту форму, которую я вижу, глядя на них - хотя бы раз могло бы и не совпасть. Или в этом рассуждении есть какая-то ошибка? Почему я явственно помню, что отца звали Васька, хотя Васька - это моё имя? Отца звали иначе, потому что мать, когда ещё была мать, она всё сетовала, что хотела назвать сына в честь отца, но тот настоял на другом варианте, только не вспомнить на каком...
Утром отупение так и не прошло, мир оставался где-то далеко, он даже не вспомнил про уколы, когда она двинулась дальше. Горелая уже не поднималась, а просто ползла, а он всё пытался поднять её на руки, и даже пронёс какое-то время, но потом уронил, а она, кажется, даже не предала этому значения.
Вдруг она замерла, увидев что-то. Дерево сирени... Сирени рано цвести, но это вот - расцвело. Издав утробный рык, она кинулась на него, и принялась что-то искать среди цветов, а Васька вдруг подумал, что они совсем не ели, но мысль зацепилась за каламбур, и он даже сам себе удивился - конечно, мы не ели, и не дубы, мы - эти, хотя теперь уже, конечно, точно и не скажешь, что мы такое.
Горелая, наконец, нашла что искала. Цветок с пятью листьями. Она протянула его Ваське, и сказала:
- Мне уже это нельзя, я уже этому неподдейственна, а ты, ещё ты мог бы, как знаешь ведь.
Васька захохотал, хотя не смог бы объяснить почему.
- Ну что ты хохочешь? Ты же меня слушай, потому что ведь я уже не съем, ну, ведь съем, но мне уже не важно, я уже не важна, и меня не послушают. Ты же - да? Съешь, и скажи чему быть.
Васька понял, что-то в нём ещё могло что-то снаружи его понимать, и он как-то, с горем и грехом попалам понял, и взял цветок.
- Только - Она напряглась, что бы говорить внятно, хотя видела, что ему уже всё равно - Я не хочу так.. Услышь меня... Если бы ты не пошёл со мной, может ты и мог бы спастись. Или спасаешь, или спасаешься. - Она говорила слабым шёпотом-ропотом, а он, глупо оскалив зубы, задрал правое ухо, думая что так лучше услышит - Ты можешь попросить спастись. Смотри сам, а меня не спасёшь.
И снова что-то в нём поняло. Он решительно сунул крохотный цветок в пасть, и проглотил вместе с пеной.
- Я с тобой - почти неразличимо проговорил он.
Она обняла его, и поцеловала, и заплакала чему-то, и у неё кончились силы изображать человека. Взмахнув руками, она опустилась на четвереньки, и побрела в сторону Вокзала. Изо рта капали кровь и пена. Васька пошёл за неё, силясь понять, что значит вот это вот - огромное и пёстрое, что возвышается над деревьями, уже совсем недалеко - и даже на секунду понял, что это и есть вокзал, но тут же забыл свою мысль.
Раздался чужой, злящий голос
- Вот вы где? Говорили, двое?
- Да, говорили - двое.
Это были, чёрт, не избежать тавтологии - двое белых. Нет, ну а что, четой их назвать? Один из них в юношестве экспериментировал, но второй-то нет, так что какая они чета, или пара? Просто двое белых на конях и с ружьями. Один спустился с коня.
- И как их теперь обратно гнать?
- Да зачем - всё равно скоро сдохнут.
- Пусть дохнут где велено.
- Ты не подходи к ним.
- Нас же вонючкой Чижов побрызгал. Они же её боятся.
И верно - запах от них исходил такой, что противиться ужасу, внушаемому им, не было возможности. Васька заскулил, и напряг все силы, какие были, что бы не убежать, а горелая умудрялась стоять смирно, и смотреть на них улыбаясь.
Тот, что слез с коня, подошёл к ней, и осторожно коснулся её лезвием сабли. Второй испуганно поднял винтовку, целясь то в девушку, то в Ваську.
- Не шути с ними.
- Да ладно ты.. Слушай, а красивая была.
- Ты ещё предложи её того...
- А и предложу.
- Дурак? Нельзя что бы кровь попадала на тебя. Или слюна. Вообще любая жидкость - только не подумайте, именно удерживающий от извращения и экспериментировал в юности - такие вот парадоксы.
- Тогда что с ними делать? Кончать будем или гнать?
- Ну пусть сами дохнут, правда.
Васька вдруг не выдержал этой страшной близости острой стали и горелой, и кинулся прямо в бездну ужаса, которой и был этот запах, зажмурив глаза, не помня себя от страха - бойся он чуть меньше, он бы не смог на такое решится...
Он вцепился белому в шею, и тут же ощутил как пуля прогрызает себе ходы - о, ирония, прямо там, куда его колола горелая. Девушка, увидев, что Васька с белым упали, кинулась на того, что был с ружьём, прямо с четверенек - допрыгнула только до пояса, и вцепилась пальцами в его пах, стащила воющего солдатика с коня, который только теперь испуганно встал на дыбы, и помчался вдаль, и что-то вырвала из солдатского паха - прямо с мясом. Васька всё вгрызался в шею белого, а девушка уже успокоилась, и подползла к нему, успокаивающе потёрлась об него боком. И ласково заглянула в глаза. Он лизнул её щёку, и жалобно заскулил. Она опять потёрлась об него, а он положил голову её на плечо. Солдатик, которым занималась девушка, всё скулил, и бился в конвульсиях, и они даже не видели, как он взял было винтовку, но боль пересилила, и он снова схватился за кровоточащее место. Когда они ушли, а он смог соображать, он понял, что на её руках было много ранок, и в кровь так или иначе уже попала инфекция. Размазывая сопли и слюни по лицу, он снова взял винтовку. Это было трудно, но он знал, что другого выхода нет, и не будет. Ствол винтовку упёрся в небо, и он мысленно вернулся в самый красивый момент совей жизни - маленький городок, в котором встретились два начинающих поэта - какое совпадение, один любил Рембо, другой Верлена, и долгие ночи, полные ласк и просто бесед, проводимых безо всяких лишних одежд, и нагие завтраки, и голые обеды, и ужас от мысли, что однажды придется возвращаться в нормальную, обычную, обыденную жизнь - и сейчас, за секунду до того, как нажать курок, что бы ствол кончил, он думал, что это был очень правильный ужас, раз вся дальнейшая жизнь привела его именно сюда.