Знаешь ли, ты что каждый шаг причинял ей боль? Так вот - знай, каждый шаг причинял ей боль, как будто в ступни впивался миллион гвоздей - лишенный иммунитета организм превратил стопы в грибницы, но она шла, щедрая на ненависть, шла делиться своей болью. В голове было пусто, сердце стучалось, как будто надеялось выбраться из клетки её тела, и погибнуть на воле, как крыса, бегущая с коробя, что бы утонуть без суеты и назойливых криков. Каждое движение - беспрецедентный подвиг, потому что надо преодолевать смертельную слабость. Она не хотела ползти сейчас, и она шла.
Знаешь ли ты, что она в эти минуты совсем не была женственна? Она была страшна - грязная, в рваной одежде, заплаканная, с пеной и кровью на губах, ты ведь помнишь про пену и кровь?
На первом этаже было ещё трое белых, один из них мочился на стену, а двое сидели, привалившись к другой стене и шутили о чём-то своём, ощущая радость, какая бывает только у выживших в бою. Они увидели её, но поздно - смертоносной тенью кинулась она к сидящим, и впилась первому из них в щёку, отрывая клок мяса, и тут же обрушилась на второго. Мочившийся схватился за винтовку и два раза выстрелил в неё, и попал в тельце, а потом - издалека - в него метко кинул увесистый камень Самсонов, и попал точно в лицо. Когда белый схватился за лицо, горелая бросилась к нему, схватив то же самый камень, и стала бить, бить, бить, разбивая череп, пока не хрустнуло что-то. Самсонов взял винтовку, нашарил в карманах убитого патроны. Первые двое ещё кричали, но это не было проблемой. Горелая увидела как управлять паразитами, живущими в ней, и наделили их полноценным вирусом, без примеси своей целительной крови, более того - микроскопические твари, которых она контролировала так же свободно и естественно, как ты шевелишь своими руками, должны были полностью подчинить себе носителей несопоставимо быстрее, чем обыкновенно - всего пять минут, только дайте эти пять минут, пять бесконечно долгих, в этой ситуации минут...
Сверху кинули гранаты, и Самсонов, схватив горелую в охапку, открыл ближайшую дверь - закинул туда её, и залетел сам. Гранаты взорвались, но слишком поздно, что бы причинить вред. Самсонов высунулся из дверного проёма, прицелился, и выстрелил в спускающегося по лестнице белого. Тот упал, не успев даже крикнуть.
Горелая кинулась из комнатки, что бы убедится, что заражённые ей умерли. Убедившись, вернулась в комнатку.
- Мы сами не справимся - сказала она - Если я смогу заразить сейчас... Всё пойдёт быстро... Как... Быстро.
Самсонов кивнул. Он не видел врагов, они не всовывались, поливая пулями стены, и добраться до них возможности не было никакой. План девочки был невыполним. Вообще выбраться из этой комнатки будет тяжело. Окон здесь нет, только обстреливаемая дверь. За дверью взорвалась ещё граната, потом ещё одна, снося дверь.
- Их не так много - шептала горелая - их осталось только четырнадцать человек, я чувствую каждого. - А потом она начала просто издавать гортанные звуки, отчаянно и непонятно жестикулируя.
Самсонов знал, что он ранения, в целом, его спасёт сила, он сможет проигнорировать любую не смертельную рану, как и девочка - но если попадут в голову, или в сердце, или пробьют какую-нибудь важную артерию, вокал останется за белыми, и всё окажется даже напраснее чем оно есть. Так что идти в лоб нельзя. Надо как-то отвлечь врага, хотя бы на несколько секунд, хотя бы подняться наверх, или выманить хотя бы нескольких сюда...
Беликову и Базарскому, как самым младшим велели спуститься, и добить мужчину с девочкой - в голову, что бы не оставалось уже никаких сомнений на их счёт. В дверном проёме виднелись только их ноги, не реагировавшие на выстрелы, изрешечённые пулями. И всё-таки Овсов чувствовал неладное. Гранат оставалось мало, их надо было беречь на случай дальнейших осложнений, вообще Овсов рвал и метал, обещая запомнить каждого, потратившего столь ценный снаряд на двоих жалких красных, и сгноить впоследствии на самых нижайших должностях - Табаченко даже устало поддакнул в том смысле, что всегда можно убедить руководтсво ввести ещё более непристижный чин, и Овсов принялся, нервно смеясь, перебирать варианты названий. У ребят нехорошо напряглись лица, но ситуацию спас Табаченко, объяснив, что Овсов в целом прав - когда ждать подкрепления непонятно, и надо иметь в виду, что гранаты могут пригодится. Табаченко вызывал у ребят уважение - он был какой-то спокойный и рассудительный, и, если не берёг солдата, будучи белой костью голубых кровей от роду, то хотя бы считал нужным изображать периодически заботу о подчинённых.
Беликов поглядывал на побледневшего Базарского, пока они спускались. Трусили оба - сделают шаг, постоят, глядя на эти проклятые ноги, потом ещё шаг... Как будто не по ступенькам шли, а по тонкому-тонкому льду. Базарский трусил больше, и Беликов почувствовал к нему важение - это надо же, до такой степени плевать на чужое мнение - сам Беликов не мог себе позволить так явно дрожать, и говорит таким дрожащим голосом, у упорно делать шаг не раньше, чем шаг сделает товарищ по несчастью. Надо было хотя бы делать вид, что пытаешься держать себя в руках. По правде говоря, самого Беликова больше всех волновали как раз вот эти, стоящие за спинами - им полагалось прикрывать, в случае чего, но они были так вымотаны и напуганы, что им запросто могло что-то примерещиться, и они могли начать стрелять просто с перепугу - и обязательно ведь попадут, канальи. Нет, так не бывает - меня дома ждут родители, в конце концов, невеста, собачка - уже пожилая Фифи, купленная изначально сестре, впоследствии утонувшей на озере.
Наконец, ноги коснулись пола - сперва ноги Беликова, потом ноги Базарского, и они начали красться в эту проклятую комнатку - надо просто добраться до такого момента, когда видно будет головы, туда незачем входить, тем более что девчонка явно бешенная - и нельзя, что бы её кровь попала на тебя, хотя и говорят, что в мёртвых - так специально сделано - инфекция живёт недолго.
Но для этого придется подойти вплотную - выстрел уложил обоих лицами к входу.
Беликов подходит, и тут же его хватает нежная девичья рука, и тянет к себе. Базарский удивительно метко стреляет в неё, но она не разжимается. Беликов падает, роняя винтовку, и тут же с другой стороны, на этот раз мужская рука, нокаутирует его кирпичом. Базарский успевает промахнуться по этой мужской руке, прежде чем его стремитеьно хватают, скручивают, и тащат в комнатку. Мужчина держит его у стены - поздно очухавшееся прикрытие уже не может помочь, он видит спокойные, ледяные глаза.
Пули монотонно ударяются в стены.
Горелая, прикрыв голову руками, проскочила дверной проём, и оказалась на стороне Самсонова, и погрузил зубки в руку захваченного парня.
- Теперь держи его - велела она - Что бы не вырвался. На тебя он потом не нападёт.
Ситуация становилась серьёзной, а Овсов всё отстаивал свои гранаты.
- Патронов у нас - кричал он - на всю Африку хватит, каждому африканцу по два, а то и по три, а гранат мало - я же не требую спускаться, хотя мог бы! Мог бы! Постреливайте потихоньку, пока не высунутся.
- Ваше благородие - начал было солдатик - Ну давайте уже покончим с этим.
Овсов направил на него пистолетик.
- Убери пистолет, это человек из моих - Строго сказал Табаченко.
- Из твоих, из моих... Мы тут все вместе.
- Я говорю, убери пистолет. Не смей целиться в моих людей.
- Хорошо - спокойно сказал Овсов - Отойдём. Гранаты не трогать!
Отошли.
- Ты чего это? Ты же их сам собирался оставить?
- Тогда ситуация была другая. Из-за двоих устраивать показательные расстрелы не дам. Или хочешь - своих стреляй.
- Мне перечат, я белый офицер, должен терпеть?
- Слушай, эта тварь всем нервы потрепала. Они же такое впервые видят. Успокойся. С кем потом удерживать будем участок, если всех перестреляешь?
Овсов задумался.
- Аргумент. Ладно. На гранаты надо беречь.
- Слушай, пока никто их не трогает. Надо будет - тронем, ладно?
- Ладно.
Беликов и Базарский поднимаются по лестнице, держа перед собой руки. Пули уже превратили их тела в решето, но они идут. За ними - ровно за ними поднимаются Самсонов, и горелая. Горелая снова ползёт - много сил уходит на то, что бы контролировать этих двоих. Тем боле что часть ранений смертельны, приходится изматывать себя, убеждая их тела не умирать пока. Когда они поднимаются на этаж, многие белые бегут врассыпную. Остаётся четверо - на двоих наваливаются отпущенные горелой Беликов и Базарский, одному отрубает руку Самсонов, последний стреляет в горелую, попадая в ровно в левый сосок, а она просто тянет к нему руку, и когда они встречаются глазами, он чувствует приступ небывалой паники, которая тут же сменяется полной апатией. Он кладёт винтовку, садится, наваливаясь спиной на стену, и она просто целует его кровоточащей пастью. Он не глотает её кровь, так и держит во рту, и, благодаря этому заболевает гораздо быстрее, и вскоре встаёт, чувствуя где прячутся здоровые, и несётся туда.
Горелая не встаёт - её нужно контролировать уже троих, и Самсонову приходится буквально заставить её инфицировать покалеченного, стонущего парня. Через несколько минут встаёт и он.
Битва идёт с переменным успехом. Белые быстро понимают, что сабли надёжнее, хотя и опаснее винтовок - обезглавленные уже не встают. Несколько белых сбегает из здания. Всё занимает несколько минут.
Горелая чувствует каждого больного - их вскоре остаётся двое, и они выслеживают одного здорового на крыше здания. Он не использует саблю - одного как раз взрывает гранатой, тут же попадает под кровавые брызги. Второй больной успевает вцепиться ему зубами в голень, прежде чем белый простреливает ему затылок. У горелой больше нет никого. Она чувствует, как раненый спускается с крыши, и видит его - забавно, он безо всяких причин считает что должен убить именно её, и оказывается прав. В здании ещё четверо здоровых - запершиеся в комнатке Овсов и солдатик, нагрубивший ему, на последнем этаже, и Табаченко, к которому подбирается Самсонов - почему-то Самсонов вовсе не заразился, странно. Она видит паразитов в организме идущего к ней, но у неё нет сил убеждать их делать своё дело быстрей, и вскоре он оказывается рядом, и отсекает её голову - ему уже незачем бояться её крови. Потом он идёт из здания прочь - в лес, его организм не примет инфекцию, и через несколько часов он просто умрёт в жару и в бреду.
Самсонов настигает Табаченко. Табаченко смотрит на него без страха. В руках его винтовка.
- Ну что же - говорит он - Сейчас всё и решится.
Самсонов кивает.
- Вы убили Тарасова - говорит Табаченко, отбрасывая винтовку - просто в ней нет патронов, и извлекая на свет божий саблю - это был хороший человек. Он был почти как я. Он мог войти в элиту. Он сочувствовал вам.
- Я много кого убил - говорит Самсонов - всех не вспомнишь. И много кого потерял. Я знаю, зачем.
Табаченко усмехается, и кидается вперёд, лаконичным движением целясь в колено Самсона, потому что видит, что удар сверху тот отобьет. Самсонов отходит на несколько шагов назад. Табаченко вдруг замечает раны на его ногах.
- Мы ж тебе по ногам стреляли, пока вы притворялись - говорит он - Больно, наверное?
Самсонов мешкает с ответом, как будто ища что-то глазами, словно читая невидимый отчёт о состоянии организма.
- Да - наконец говорит он - больно.
Сабли несколько раз встречаются в воздухе, а потом Табаченко совершает сложный пируэт, с обманным манёвром, который ни разу его не подводил - нарочито медлительное движение слева, задействующее рефлексы и самых резвых, и самых тормозных, а потом - резкий удар ногой в пах, или под дых, или куда придётся и сразу - добить...
Самсонов не отвлекается на маневр.
Табаченко пытается извлечь из своей груди саблю - кажется, она воткнулась точно между рёбер, но только режет об неё пальцы.
- Просто я оказался сильнее - говорит Самсонов - просто мне повезло. Не переживай, ты был хорошим воином. Не знаю что ты был за человек, но воин ты был хороший.
И выдёргивает саблю. И вместе с ней из Табаченко уходит вся жизнь. Сабля выходит из него быстро, а жизнь утекает ещё целую минуту - он уже не может говорить или что-то делать, он просто лежит, как упал, на спине, и смотрит в потолок, и постепенно остаётся только потолок, а смотрящий на него исчезает.
Самсонов обходит здание, и находит запертую дверь. Начинивает ломится в неё, но с той стороны несколько раз стреляют - прямо через дверь, приходится отступить.
Нагрубивший солдатик, услышав стук в дверь, кинулся открывать, держа наготове пистолет, но Овсов оттолкнул его и несколько раз выстрелил в дверь.
- Вы чего? - Ошарашено спросил солдатик. - А вдруг наши?
- Ты видел, что там происходило? Нет никаких наших. Слушай, сейчас ты поможешь мне достать до слухового окна - видишь, под потолком? У меня ещё есть бумага, мы пошлём голубя за помощью...
- Вы думаете все-все наши мертвы?
- Конечно.
- Может, тогда лучше сдаться?
- Нет.
Солдатик обдумал что-то.
- А вы правы... Наши все мертвы... Никого не осталось... - Сказал он, и вскинул пистолет, не думая, и выстрелил, не целясь. Попал в голову. Улыбнулся чему-то.
- Эй, там? - Подошёл он к двери - Я простой солдат. Я хочу просто уйти отсюда. Я только что убил офицера Овсова. Просто выпустите меня.
- Выходи.
- Вы правда меня отпустите?
- Выходи.
- У офицера есть бумага для голубя. Вы можете позвать своих.
- Хорошо. Выходи.
Солдатик открыл дверь, и осторожно выглянул. Самсонов спокойно посмотрел на него, подошёл, и заглянул в помещение.
- Правда убил.
- А то как же - сказал солдатик, и выпустил всю оставшуюся обойму в грудь Самсонову.
Самсонова отбросило к стене. Постояв немного, он стал оседать, оставляя красивый красный след. Он удивлённо смотрел на солдатика, и вдруг спросил со смешком
- Ты чего? Дурак, я бы тебя отпустил.
- Я не могу тебе поверить - Ответил Солдатик - Я хочу выбраться. Я хочу домой.
- Ну так иди. Никто тебя не держит. Только осторожно, наши близко.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю.
Солдатик недоверчиво посмотрел на человека, тряхнул головой, и пошёл на выход, по пути захватив чью-то винтовку.
Самсонов действительно знает, что красные уже близко. Они отбили Зимний Вокзал ещё вчера, и теперь идут сюда. Будет здорово, когда настроившиеся убивать и умирать люди увидят что нужно просто занять помещение, и все четыре вокзала буду красными. Он улыбается, а потом - отпускает силу. Ему предстоит последний бой, в котором он должен победить сам. Сила всё равно не спасёт его - только поможет протянуть подольше.
Сразу возникает боль. Он и не думал, что бывает такая боль. Она хозяйничает во всём его теле. И он же видит как приходит смерть. Он готов к этому . Оглядываясь на свою жизнь он видит что ему нечего стыдиться. Он совершал ошибки, он совершал грехи, но всё-таки стыдиться ему нечего.
Приходит смерть, глупая, думает победить его.
Он вспоминает любимое лицо. Если это будет последнее его воспоминание, смерть не сможет ничего сделать. Если после мысли о своей любви он ничего не испытает - это тоже самое, что растянуть эту любовь на всю вечность. Вечность будет принадлежать теперь любви, а не смерти - вот в чём фокус. Он уходит не в пустоту, он уходит в любовь. Наверное, это и есть то единственное, что не сон в этом мире, наверное, все мы сначала живём в виде любви, а потом как будто засыпаем, и нам кажется, что есть что-то ещё, но нет больше ничего - это так просто. Он почти чувствует жар её нежного тела, и прикосновение её губ, он видит её взгляд, и вспоминает что после поцелуя так часто касался языком её носа. Раз это случилось с ним, жалеть не о чем - и большее он отдал бы за эти минуты.
Совсем не пишутся последние стихи, строчки, которые он всё берёг, вместо того, что бы срастаться воедино, расползаются в стороны, и он просто отпускает их - раз им так хочется расползаться, расплываться, разлетаться, зачем их неволить? Они - свободные слова, и будут жить, как им вздумается. Вот, 'я не любил тебя - люблю', плывёт как кораблик, по ладони престарелой англичанки. А где-то за спиной стремится к самому ядру земли 'выбью перья из подушки - сделаю ангела'. Ещё где-то сидят как будто бы за столом фразы 'сны народов мира' и 'ошибки, которые надо успеть совершить в жизни', и 'абдериты и койсяку' смотрит на них, силясь вспомнить что-то из своего беззаботного детсва. Всё равно это всё не те слова, вечность достойна большего. Он швырнёт в её оскал главным, что есть у него, и она отступит, испуганная и опозоренная, пусть только подойдёт...
И вот - начинается вечность, и в этой вечности он, за секунду до самого первого их поцелуя, замерший в предвкушении того, что сейчас случится, и нет ничего, кроме этого предвкушения. Он успевает окинуть взором выстраданное здесь сегодня светло завтра коммунизма, и пожелать его жителям такой же любви, какую повезло познать ему.
Через три часа в здание входит красная армия. С внешних стен снимают повешенных там красноармейцев, укладывают их, тёплыми ладошкам закрывая их глаза, несмотря на обстановку дают залп в небо, то ли в память о погибших товарищах, то ли надеясь, что оно побоится людей, стреляющих в него, и больше не допустит что бы под ним умирали. Вывешивают новый, чистый и свежий красный флаг. Проходит несколько месяцев - и кончается гражданская война - коммунисты побеждают почти на всей территории - остаются горстки бандитов, да городок Энск. Старый мир разрушен до основания - больше не сука, на котором сидел человек, человек больше не хочет такой позорной опоры. Наступает время строить новый мир - окольными путями, через холод и расчётливость, добираться к небывалой доселе красоте, к миру, в котором каждому найдётся место, где не будет слёз и злобы. Возле вокзалов вырастают небольшие городки - там селятся люди, задействованные для восстановления Вокзалов.