Я стояла, прислонившись к стене, и пыталась перевести дух. Здесь, в этом проклятом месте, всюду царила непроглядная темнота. Ноздри щекотал сладковатый запах разложения, и едва уловимый аромат мокрой глины. Мои грязные, промокшие насквозь ноги подгибались от усталости и боли. Если бы ни эта стена, я бы, наверное, упала на разбитые в кровь колени, которые хлюпали и липли к грязным штанам. Мне не хотелось думать о том, как я буду отдирать ткань от болячек и как буду при этом орать.
Бетон неприятно холодил разгоряченную кожу. Это ощущение было единственным, что помогало мне не потеряться в кромешной темноте, которая не разбавлялась ни единым источником света. Да и какой, к черту, свет в заброшенных тоннелях?
Что со мной будет, если он не придет, мне думать не хотелось. Ох, если бы я могла, то никогда бы не доверилась старому лису! Но другого варианта не было.
Уверенности придавала только знакомая до самых мелких царапинок шершавая рукоять револьвера. Я поглаживала ее пальцами, стараясь хоть как-то отвлечься от сводящей с ума темноты. Свободная рука то и дело тянулась к карману за зажигалкой.
- Нельзя, - прошептала я одними губами. Ни в коем случае. Свет привлечет внимание жителей этой дыры. Отнюдь не доброжелательных жителей.
К горлу подступала легкая тошнота, а в висках будто стучали молоточки. Спать. Жутко хотелось спать. Два часа сна за двое суток это чертовски мало. Заснуть... Как соблазнительно звучит! Лечь, свернуться клубочком и закрыть глаза... Чтобы больше никогда не проснуться. Тоннели коварны и, чтобы рискнуть здесь прикрыть глаза хоть на минуту, нужно быть самоубийцей. Но соблазн так велик!
Усталость. Боль. Холод. Три составные части знакомой до боли мозаики. Мне оставалось только сжать зубы и терпеть, баюкая в ладони револьвер. А еще сглатывать противную, вязкую слюну и уговаривать желудок, который не видел еды уже прорву времени, помолчать.
Сколько времени прошло?
Час?
День?
Вечность?
Чертова тьма дезориентировала. Мне начинало казаться, что я ослепла. И оглохла. Вода вдруг перестала капать, со звоном разбиваясь об каменный пол. Остались только запахи и ощущения. Где-то, совсем рядом, разлагается труп. Человеческий. Слишком густой аромат, а значит и тело большое. В тоннели собака попасть не могла, а большего по размерам зверья здесь не водится. Мокрый бетон легко царапал ладонь, а рукоять револьвера нагрелась от моего тела и чуть повлажнела от пота.
Когда раздались тихие, почти неразличимые для слуха шаги, я чуть не застонала от облегчения, но сразу же взяла себя в руки и подняла руку с револьвером, целясь на слух. Темнота могла скрывать отнюдь не проводника. Тоннели обжили очень многие и эти люди очень не любили, когда их покой тревожили. Да и люди ли? Смогли ли они сохранить разум в этой темноте?
Щелчок. Пауза. Щелчок. Щелчок. Пауза. Щелчок.
Я сдержала облегченный вздох и опустила револьвер, впрочем, оставляя его в руке. Человек с паранойей живет гораздо дольше, чем без нее. Особенно в этих местах.
- Дресс, - тихий шепот, - руку.
Голос был незнаком. Напряженно сжав зубы, я подала свободную ладонь. В этом месте я чувствовала себя беспомощной, и от этого становилось жутко. Надеюсь, старик помнит, что если я помру, вещица ему не светит. К моему облегчению в руку легла веревка. Незнакомец не спешил прогуляться со мной под ручку и это обнадеживало.
Потянув за веревку, проводник повел меня за собой, сразу задав невероятно бешеный темп. Я прикусила губу. Боль в ногах становилась невыносимой.
Терпи! Сдохнуть в таком паршивом месте - это позор на всю загробную жизнь. А если вспомнить пристрастия здешних обитателей... Стать чьим-то обедом не хотелось. Чудо, что чье-то тельце осталось гнить здесь. Обычно все съедается.
Передернувшись от отвращения, я ускорила шаг. Атмосфера этого места стала давить еще сильнее. Хорошо еще, что я не вспомнила о людоедах, когда стояла одна. Совсем бы тогда свихнулась.
Наверное, только в такие моменты узнаешь, насколько ты зависим от общества. Даже от такого жадного, готового пристрелить тебя, когда ты отвернешься. И ты знаешь, что жив, пока ты нужен. Пока ты важный винтик в системе.
Я мотнула головой, отгоняя лишние мысли. Начала людоедами, а закончила системой. Кажется, это называется ассоциациотивным мышлением. Усмехнувшись, я дотронулась револьвером стены, чтобы найти хоть какой-то ориентир в движении, которое стало казаться абсолютно беспорядочным. Темнота - это ужасно. Она может обмануть все органы чувств, ввергнуть в панику даже самых стойких. Думаю, следующую неделю мне придется спать со свечой. Но, конечно, это лишь глупая мыслишка, которая никогда не реализуется. Никогда нельзя давать волю страхом. Как только его услышат, то ты труп. Страх - это слабость. А бесконтрольный страх - смерть.
Слабое дуновение ветра скользнуло по щеке, огладило губы и, растрепав грязные волосы, юркнуло в тоннель, чтобы там умереть, задохнувшись от чудовищной вони и быть съеденным тьмой. Неосторожный ветерок.
- Глаза, - коротко предупредил проводник. Я мигом зажмурилась, сильнее сжав рукоять револьвера. Но, несмотря на крепко сжатые веки, солнечный свет сильно ударил по глазам, заставив выступить невольные слезы. Я приподняла уголки губ и блаженно вздохнула. Свежий влажный воздух скользнул в легкие и очистил их от затхлости тоннелей.
Подождав с минуту, я немного приоткрыла веки. Развалины окраин показались мне самым прекрасным пейзажем, который я только видела в своей жизни. Ха-ха. Третий раз брожу по тоннелям, а реакция одна и также каждый чертов раз. Правда, в этот раз я зашла очень далеко.
Крупные мужские пальцы скользнули по запястью, отвязывая веревку, и я вскинула слезящиеся глаза на своего проводника. Перун. Кажется, так зовут этого молчаливого немолодого уже мужчину с крупными чертами лица, тусклыми, почти бесцветными глазами и седыми волосами, в которых виднелись проплешины. Лицо избороздили глубокие морщины. Вероятно, ему не больше сорока, но здесь стареют рано. Тяжелая жизнь, антисанитария и, ко всему этому, работа проводником, изматывают все ресурсы организма.
- Барон ждет где обычно, - бросил он и, отвернувшись, широким и быстрым шагом двинулся вперед и вскоре его фигура превратилась в темную точку, а затем и вовсе исчезла. Я усмехнулась, а затем мои губы невольно сложились в почти счастливую улыбку. Из горла вырвался тихий смех.
Заправив упавшие на глаза волосы за ухо, я медленно двинулась вперед, предварительно засунув за пояс револьвер и спрятав его за тканью футболки. Здесь лучше лишний раз не нарываться. Да и выхватить его при дневном свете я всегда успею. К тому же, я и без него кое-чего стою.
'Пару бумажек, как и любая шлюха' - как наяву прозвучал в сознании голос. Я передернула плечами и уверенно двинулась вперед, стараясь не обращать внимания на боль. Ткань штанов присохла к коленям, и теперь моя комната долго будет сотрясаться воплями. Ненавижу боль. Я боюсь боли. И самое страшно в том, что этот страх я не всегда могу контролировать. Наверное, когда-нибудь он меня убьет.
Чуткие уши уловили тяжелые шаги и скрип арматуры. Я резко обернулась, во время этого движения выхватывая револьвер. Моему взгляду предстало не слишком приятное зрелище. Вздувшиеся вены на синеватых щеках, глаза невероятно насыщенного зеленого цвета и слюна, стекающая по губам вниз, по подбородку, и тягучими нитями висящая в воздухе. Безнадёжный человек, который уже одной ногой стоит в могиле. А может и двумя. Да, точно.
Легким движением пальца взвести курок.
Услышать щелчок проворачиваемого барабана.
И плавно, даже нежно, нажать на спусковой крючок, чувствуя привычный толчок рукояти в ладонь.
Улыбнуться, глядя на маленькое круглое отверстие чуть выше и левее центра лба.
Тело незнакомого мне человека изломанной куклой упало на землю, а я быстро спрятала револьвер и, закрыв нос рукавом, спешно двинулась в сторону дома. Но даже так я успела почуять удушающую, ни на что больше не похожую вонь, которая выворачивала легкие. К горлу подступил вязкий комок. Омерзительно. Теперь одежду можно сжечь.
Наркотики это страшно.
Это окончательно вымотало меня и, как только дверь дома захлопнулась за моей спиной, я рухнула вниз. Ноги не держали абсолютно. Убийство, как бы легко оно легко не давалось, всегда выматывает похлеще марафона. Я горько усмехнулась. Правда, я знаю много таких людей, которым убийство необходимо также как и пища. Люди? Ха-ха. Мы люди?
Торопливые шаги заставили меня поднять голову и, прищурившись, вглядываться сквозь грязные пряди-сосульки, которые упали на лицо. Низенькая фигура с худыми руками-крючьями и знакомым морщинистым лицом с глазами-сливами торопливо подбежала ко мне и заскрипела своим противным, будто несмазанные дверные петли, голосом.
- Приперлась! - старуха недовольно поджала губы, - А сказать, что куда-то ласты направила, хрен ли?
- Ишь ты, псина сутулая! - старуха схватила меня за руку и с невиданной силой поволокла меня по коридору. А по виду и не скажешь, что эта бабуля свободно ворочает меня каждый раз, когда я возвращаюсь домой в таком состоянии.
Меня заволокли в ванную комнату. Пожелтевшая от времени плитка неприятно холодила и немного бодрила. Но сил встать у меня не было. Недовольно цыкнув, Азуми стащила с меня футболку и кинула ее в угол. Ремень полетел туда же, а револьвер занял место на полке. Рваные штаны старуха стащила только до колен и вскинула брови при виде кровавых разводов на бедрах и прилипшей ткани на коленках.
- Где ж тебя так угораздило, дубина?
- Упала на камни, - пробормотала я, засыпая.
- Ох, - тяжело вздохнула бабуля и, тихо ругаясь, принялась смачивать ткань и отдирать ее от коленок. Было, наверное, больно, но я так устала, что даже боль не выдрала меня из сонного состояния. Наверное, думая про многочасовой ор, я злостно утрировала.
Старуха не слишком аккуратно затащила меня в старую медную ванну и смыла с меня толстый слой грязи, помыла волосы, возвращая им первоначальный вид, а потом обработала кровоточащие раны тромбином и закутала меня в одеяло.
- Дуреха, - прошептала Азуми и я окончательно провалилась в сон, перестав цепляться за реальность.
***
Азуми прибыла сюда шестьдесят пять лет назад вместе с группой беженцев. Ее мать была японкой, а отец русским. Из всей ее семьи, состоящей из родителей и пяти братьев, выжила только она. Эта старая женщина стала первой, кто разглядел во мне силу, которую я упорно развивала в себе. И если бы не она, думаю, я закончила бы в каком-нибудь темном уголке из-за своего дурного характера. Это сейчас я поумнела и стала себя контролировать, а тогда я была пятнадцатилетней, почти с ума сошедшей от горя девчонкой, которая хотела отомстить неизвестно кому и еще не понимала реалий жизни, в которую угодила. Я наивно пыталась вырваться из системы, не зная, что вырываясь из одной, мы неизбежно становимся частью другой и что системы это ячейки еще одной, огромной системы.
Сигаретный дым вился в воздухе и складывался в причудливые фигуры, которые создавала моя фантазия. Ведь разве может неясный дымный силуэт быть красивой девушкой в бальном платье, а тот неясный серый круг недовольно пыхтящим ежом?
Пружина кровати прогнулась подо мной, когда я забралась на нее с ногами. Я цепко следила за тем, как тоненькая струйка, пахнущая вишней, табаком и мятой, через маленькую форточку вырывается на улицу, с которой раздавались чьи-то полные боли вопли и злые женские крики. Наверное, какой-то придурок напоролся на девку с подпольных боев. Они как раз живут через пару домов отсюда.
Зло усмехнувшись, я затушила окурок о край некогда белого блюдца с отколотым краем. Темная бумага смялась пружинкой. Из моего горла вырвался неуместный смешок. Взяв со стола наполовину пустую пачку сигарет, я, небрежно помяв, засунула ее в глубокий карман штанов из плотной шерсти и, наклонившись, стала спускать подвернутые ранее штанины, скрывая колени, перевязанные сероватой, с буроватыми пятнышками, тряпицей из хлопчатобумажной ткани. Чистая, недавно прокипячённая, но не Бог весть сколько пользованная для перевязок.
Закончив с этим, я затянула пояс и повесила револьвер на его законное место, напоследок погладив деревянную рукоять с полустертым от тысяч прикосновений резным узором в виде виноградной лозы. Мои пальцы скользнули по маленьким ягодкам, собранным в тяжелую, как мне представилось, гроздь и скользнули дальше, поправляя тускло-желтую ткань футболки.
- Эй, дубина! - проскрипели за дверью, - хочешь опоздать? Барон не невинная овечка, ждать всяких не будет.
- Подождет,- рявкнула я, - сейчас выйду!
С минуту за дверью стояла тишина. С ухмылкой посмотрев на дерево с облупившейся краской омерзительного зеленовато-желтого цвета, я демонстративно стукнула ее кулаком. Послышался тяжелый вздох, грузные шаги и недовольное кряхтение. Я недоуменно покачала головой. И что она надеялась услышать?
Помянув о времени, я поискала взглядом шнурок для волос. Его кончик одиноко краснел между страниц одной из книг, которые были сложены в небрежные стопки вдоль стены. Некоторые из них опасно кренились, грозясь устроить еще больший беспорядок. Я всегда любила читать книги, но никогда не умела их беречь. Странный парадокс. Но весь мир состоит из странных парадоксов, не правда ли? И весь мир есть самый странный из всех имеющихся парадоксов.
Я покачала головой и, выудив из стопки нужную книгу со смятой мягкой обложкой, открыла ее на переложенном шнурком месте. Пробежав взглядом по странице, я зачитала:
'- С какой стати он сказал, что здесь хорошо пахнет? - спросил я.
Тогда моя тетушка, у которой иногда бывали довольно верные догадки, сказала:
- Мне это совершенно ясно. У нас здесь пахнет опрятностью и порядком, пахнет уютной и благопристойной жизнью, и это ему понравилось. Похоже, что он к этому не привык и в этом нуждается.
Ну, что ж, подумал я, вполне возможно'
[1]
К чему бы это? Мысль вспыхнула в моей голове неожиданно и заставила меня тихо рассмеяться над собственной глупостью и положить потревоженную книгу на прежнее место, вместо шнурка заложив страницы оставшейся на столе сигаретой, выпавшей из пачки. Распутав узелки на красном шнурке, который служил единственным напоминанием о развалившихся некогда кроссовках, я завязала им короткие, чуть не доходящие до плеч, волосы. Неудобно, конечно, но я никогда не обрезала их коротко, в отличие от женщин с боев. Все-таки, я какая-никакая девушка и иногда это давало небольшое, но неоспоримое преимущество.
Управившись с волосами, я надела старую, потрепанную, прошедшую все круги ада косуху и вскинула голову. Мои глаза наткнулись на маленькую иконку, которая примостилась на одной из книжных стопок. С нее на меня выразительными, будто живыми, глазами укоризненно взирал Иисус Христос.
- Не убий, - пробормотала я и, засмеявшись, сжала на груди маленький медный крестик, который будто жег кожу, - интересно, сколько мне вариться в аду? Вечность?
Я не была христианкой, в прямом смысле этого слова. Заповеди нарушались мной ежедневно, но где-то глубоко в душе царила тусклая, почти неосознанная надежда, что...
Что хоть кто-то меня простит.
- Эй, псина! - закричала Азуми, - ты там дрыхнешь, что ли?
- Иду! - заорала я в ответ и выскочила за дверь, - достала, старая ведьма!
- Скалкой тебе в лоб! - ответили мне.
С ухмылкой я выскочила на улицу, скалок у нас не водилось, а вот ложкой старуха вполне могла мне врезать. Или нож кинуть. У Азуми, как и других, немногочисленных в этом месте, стариков было богатое прошлое. Насколько я знаю, она промышляла торговлей с Центром, пока была молода. А это дельце одно из опаснейших.
Улица встретила меня алкогольными парами, которые распространяла темная куча у стены. Увидев меня, она резво подскочила и переползла через дорогу, на которой от асфальта осталась лишь пара кочек. Остальное пространство занимала густая вонючая грязь. Достав из кармана оранжевый шарф, края которого от времени превратились в лапшу, я замотала лицо до самых глаз. Сегодня второй день подряд за несколько дождливых недель жарило солнце и поэтому вонь стала еще сильнее.
Ступая по краю дороги и безуспешно стараясь не промочить ботинки, я цепко следила за окружающим меня пространством. Стены серых домов скалились недовольно щербинами не застеленных окон, на криво сбитом столе, возле бара играли в покер три мужика. Замасленные карты глухо хлопнули, ударяясь об дерево, и один из них оскалил гнилые зубы жадно блестя глазами и сгребая пакетики с белым порошком в карман. Двое других вскочили, крича и заплевывая окружающее пространство. Я сжала зубы, подавив желание перестрелять всех к чертям.
Посреди дороги копошились бродяги, стаскивая одежду с какого-то неудачника. Под их коленями хлюпала кровь, перемешавшаяся с грязью. Цыкнув сквозь зубы, я демонстративно взвела курок. Услышав щелчок, оборванцы шарахнулись в разные стороны, открывая моему виду полуголое, теплое еще тело, торчащие из вспоротого живота червяки внутренностей и распахнутые в ужасе остекленевшие глаза. Привычно подавив невольную тошноту, я перешагнула через труп и направилась своей дорогой. За моей спиной опять послышалась ругань и хлюпанье.
Завернув в нужную мне подворотню, я перелезла через кучу никому не нужного проржавевшего металла и кусков бетона. Приземлившись на ноги, я присела на одну из бетонных плит и тихо позвала:
- Номер два, кис-кис.
Шурх. Скрррр. Мррр.
Свалявшаяся серая шкурка светила обновленным набором дыр, а одну ухо было оборванно и все еще кровоточило. Боец и верный мой соратник. В голубых глазах кота светилось почти человеческая укоризна и чуть-чуть ехидства. Шею номера два опоясывала черная лента, к которой был привязан маленький флакончик с красным порошком.
- Ох, малыш, - я похлопала по коленке, приглашая, - нижайше прощения прошу за задержку.
Недовольно мяукнув, номер два потерся о мои ноги, запустил когти в ботинок и, наконец, запрыгнул мне на колени, оставляя на ткани комочки грязи и маленькие серые волоски. Я почесала грязную шерсть за здоровым ухом и, достав из кармана небольшой складной нож, разрезала мокрую и грязную ленту. Слипшийся узел развязать не представлялось возможным. Номер два облегченно замотал головой. Улыбнувшись, я засунула флакончик в карман и почесала кота над хвостом. Он выгнулся навстречу пальцам и довольно мурлыкнул. Я тихо засмеялась. Котяра простил подставу.
Немного повозившись с номером два, я угостила его сухарями и двинулась дальше. Мой путь заканчивался у двухэтажного здания из красного кирпича, которое было 'офисом' местного негласного авторитета Барона. Он почти полностью контролировал подпольные бои и два бара, которые работали в нашем квартале. Когда-то его называли Южным, но вскоре после того, как город атаковали сотни беженцев, людей недовольных новой властью и преступников, которых начали ссылать в город через несколько десятков лет, квартал переименовали в Свалку. Так повелось, что именно в этом месте города сосредоточилось самое отмороженное население. Правда, не скажу, что другие кварталы вроде Торгового, сильно отличаются от Свалки.
Шрам, при виде меня, привычно сморщился, отчего его омерзительное, с огромным ожогом и отсутствующим глазом, лицо стало еще ужаснее. Этот урод всегда был чертовым сексистом, который считал, что женщине место или в борделе или под мужчиной. На его неприязнь я отвечала той же монетой.
Неприятно ухмыльнувшись, Шрам процедил сквозь зубы, глядя на меня сверху вниз:
- Барон ждет в третьей комнате.
Я, окинув его брезгливым взглядом, попыталась обойти его, предварительно положив ладонь на рукоять револьвера. Мои опасенья подтвердились, как только я почувствовала крупную ладонь чуть пониже спины, которая даже сквозь плотную ткань штанов ощущалась потной и липкой.
- Руку убрал, - прошипела я, резко поворачиваясь и наставляя ствол оружия напротив его единственного глаза, позволяя ему полюбоваться тьмой дула, которая вызывает страх гораздо больший, чем темнота подземных тоннелей.
- Ну, ты и стерва!
- Интересно! - протянула я, поглаживая пальцем курок, - Ты надеялся, что я поведусь на твою 'неземную' красоту?
- Сучка, - процедил он, медленно убирая ладонь. Пальцы чуть сжались на прощание. Поборов отвращение, я замахнулась рукой, с зажатым в ней револьвером.
- Тварь! - Шрам отскочил от меня, зажимая кровоточащую рану чуть пониже целого глаза. Промазала. Вот незадача! С нехорошей ухмылкой я стерла рукавом капли крови с мушки и попятилась назад, не выпуская из Шрама из поля зрения. Мужчина находился в крайней стадии бешенства и напоминал быка на родео. Широкие ноздри со свистом выпускали воздух, а на лбу выступила обильная испарина. Маленький глаз налился кровью, а подтеки крови на щеке только добавляли устрашения. Я ухмыльнулась, скрывая опаску, и скользнула за дверь, с выражением процитировав ему на прощанье:
- 'Кто яму для других копать трудился,
Тот сам в нее упал - гласит писанье так.
Ты это оправдал, бостонный мой чудак,
Топил людей - и утопился' .
[2]
За дверью послышался разъяренный рев и громкий топот, но я уже поднималась вверх по чуть скособоченной лестнице без перил. По узким ступенькам шли тонкие трещины, а края каждой могли похвастать глубокими сколами. Серый камень, к тому же, был гладким и скользил. В голове невольно вспыхивал вопрос о количестве неудачников, свернувших здесь шею.
Барон всегда был странным человеком. Жестоким, опытным хищником, который с абсолютно не идущей ему образу трепетностью относился к своей крови. Если он узнавал, что от него забеременела какая-нибудь проститутка, то он ждал, когда она родит и забирал ребенка. Сейчас, насколько я знаю, у него около двенадцати детей и несколько внуков. Такого отношения я не понимала и, наверное, никогда не пойму. Отцовский инстинкт? Глупость! Выращивание верных людей? Еще больший бред!
Хмыкнув, я постучала рукой в дверь ровного черного цвета. У Барона было три, так называемых, рабочих кабинета. Первый был закрыт для всех - там он проводил время в одиночестве, разбирая какие-то документы. Хах. Даже здесь, на Свалке, эти глупые бумажки имеют значение. Забавно. Но это не мое дело. Второй кабинет, а точнее спальня использовалась для встреч с любовницей. Имени я ее не знала, да и не пыталась узнать, но использовалась комната уже пару лет. А третий кабинет был создан для официальных встреч с союзниками и подчиненными. Я находилась где-то в середине. Прямого подчинения от меня не требовалось, все-таки я была единственной, кто занимался такой опасной, но невероятно прибыльной, особенно для старика, работой. Но ослушаться приказов, который Барон успешно маскировал под просьбу, я бы не осмелилась. Лишаться его благосклонности не хотелось. Да и он всегда щедро оплачивал работу.
Я вошла внутрь, окидывая взглядом привычную обстановку кабинета. Роскошный двухтумбовый письменный стол из дуба, покрытый темным блестящим лаком занимал большую площадь комнаты. За ним, у стены, расположился узкий двухстворчатый шкаф, где хранились сладости и выпивка, которые хозяин кабинета периодически предлагал гостям. Слева от стола на стене висели картины с простыми летними пейзажами. На столе как всегда лежала стопка документов, и стоял хьюмидор в виде пирамиды с замысловатым геометрическим узором. Для большинства жителей города такая комната было абсолютно недостижимой мечтой.
Подавив неуместный смешок, я перевела взгляд на хозяина кабинета. Мужчина сидел в кресле и, откинувшись на его спинку, курил сигариллу. В воздухе причудливо закручивался дым, пахнущий дорогим табаком и какао. Видимо Барон курил достаточно долго, потому что в комнате было настолько дымно, что его лицо с аккуратной каштановой бородкой в форме якоря и цепкими карими глазами почти не различалось моим взглядом.
- Здравствуй, - медленно протянул он, выпрямляясь в кресле и приглашающе взмахивая рукой в сторону венского стула с блестящей металлической спинкой. Барона, видимо, сегодня посетило на редкость меланхолическое настроение.
Я приветственно кивнула, присаживаясь на край стула и стараясь не опираться на ледяную спинку. Барон проследил за моим движением взглядом и на короткий миг прикрыл глаза. Уголки его губ скорбно опустились, образовывая складки, а в рыжеватых волосах я с удивлением заметила седые волосы. Морщины возле носа и глаз стали еще глубже. Странно. В свои шестьдесят три он выглядел относительно неплохо для свалки. Правда, мучился ревматизмом - он не сразу пришел к нынешнему посту и, если я не ошибаюсь, был моим предшественником. А тут, будто сразу постарел на пару тройку лет.
Ну, это не мое дело. Я запустила руку в карман, доставая маленький флакон, похожий на те, в который раньше хранили духи. Красный порошок причудливо блестел в свете солнце, который пробивался сквозь плотные шторы на окне.
- Я достала его, - произнесла, - но из-за этого пришлось лезть гораздо глубже, чем обычно, поэтому я принесла меньше. Кто-то срезал все шляпки до одной в том месте, где я промышляла обычно.
- Что? - Барон взглянул на меня недоверчиво, почти ошеломленно. Хах. Никогда не видела, чтобы он так явно демонстрировал эмоции. Сегодня день неожиданных открытий! Как бы мне они не вышли боком.
- Срезали, - терпеливо повторила, - аккуратно, чем-то действительно острым. Вероятно, устройство вроде лазера. Не проронили ни единой крупинки, значит, унесли в очень плотных мешках. Причем унесли не заметно. Утром я наводила справки. Вокруг тоннеля около недели ни одного бродяги не наблюдается. Трое убиты, я нашла трупы. Все в одном месте. Один из них 'сухой' и умер очень давно. Второй начал гнить пару дней назад, а третий только окоченел, когда я его нашла. Скорее всего, первый и последний трупы не имеют ко всему отношения. А вот о втором стоит задуматься.
- Те, что растут дальше, не тронуты? - Барон крутил в руках потухшую сигариллу, изучая меня пристальным взглядом.
- Нет, - я покачала головой, - но попытка была. Там лежал труп. Я пораскинула мозгами и пришла к выводу, что он отравился. Концентрация в глубине намного выше, чем та, к которой я привыкла. Действие яда обычно около десяти часов, а при той, просто ударной дозе время уменьшается примерно вдвое. Видимо, он отошел от рощи на определенное расстояние и там умер. Запах был довольно силен, так что, думаю, он провалялся там долго. Кстати, отравлением как раз и объясняется то, что его не съели. У тамошних обитателей на это нюх.
- Дела, - протянул Барон сжимая губы, его пальцы порвали табачный лист и теперь на стол падали темные листья, но он не обращал внимания, - ты можешь вспомнить то место?
- На месте встречи можно сразу учуять, - послушно ответила я.
- Бродяги? - глаза мужчины зло сузились, наполняясь пониманием и гневом. То, что осталось от сигариллы упало следом за табачными лепестками.
- В большой трубе, - я потеребила ремень. Это нравилось мне все меньше и меньше. Барон что-то знал и молчал, а значит, дело пахло керосином. И мне оставалось только надеется, что грядущий пожар меня не затронет.
- Хорошо, - Барон изогнул тонкие губы в улыбке, которая не затронула глаз, которые потемнели от злобы. Но работай я с ним чуть меньше, то ничего бы не заметила.
- Хорошо, - повторил он, но я чувствовала, что в ситуации нет ничего хорошего, - сколько принесла?
Я молча протянула ему флакончик, и Барон медленно взял его, мимолетно коснувшись моей руки. На его ладони ощущались характерные мозоли от рукояти пистолета. Если судить по их количеству, то он превосходный стрелок.
Старик погладил стекло пальцами, открывая другой рукой ящик стола. Флакончик исчез в нем, а на стол лег конверт с деньгами. Как привычно. Вот только атмосфера в кабинете была еще более давящей, чем обычно. Подавив желание передернуть плечами, я спрятала деньги в карман, проверив его на имение подозрительных выпуклостей. Потом поднесла пальцы к носу и вдохнула. Ни каких запахов, кроме бумаги, мой тренированный нос не ощутил.
- Можно идти? - спросила я у Барона, который глядел на мои манипуляции с немой насмешкой. Злость в его глазах немного поутихла, и они вернули свой обычный карий цвет. Зрачок резко расширился.
На мой вопрос Барон не отвечал пару секунд, созерцая меня, склонив голову. В его глазах будто проходил какой-то странный спор с самим собой и это мне очень не нравилось.
- Иди, - произнес он, наконец, глубоко вздыхая и улыбаясь уголками губ, - иди.
Медленно встав со стула, я спокойно вышла из кабинета и тихо прикрыла дверь, чтобы рвануть по лестнице бегом. То, что я могу упасть и сломать шею меня не волновало. Пример того, что не контролируемый страх может послужить причиной смерти. А я боялась. Барон напугал меня до дрожи в коленях ненавистной мне неопределенностью.
Выскочив на улицу, я проигнорировала Шрама, губы которого расползлись в еще более неприятной улыбке, чем обычно. В спину мне долетел грубый смешок и тягучая, будто желе, фраза:
- Нарвалась, стерва.
- Сдохни, - ответила я.
Через пару секунд быстрой ходьбы я пришла в себя. Ощущения грядущей засады не пропало, но немного притупилось, и я смогла заставить себя мыслить трезво. Не зачем. Мухоловка еще не захлопнулась, и я могу позволить себе поворочаться в липком и сладком соке. Спокойно. Еще ничего не началось.
Хотелось бы в это верить.
- Мяу, - номер два оставил на штанах ворох шерсти, когда потерся об них. Ухмыльнувшись, я подняла его на руки и погладила по голове, изучая поджившее уже ухо. Жить будет. Наклонившись сильнее, я прошептала, глядя в умные голубые глаза:
- 'Страшно ждать, но встать еще страшнее.
Где он, где он, ангел светлокрылый?
- Милый ангел, приходи скорее,
Защити от крысы и помилуй!'
[3]
Недовольно тряхнув головой, кот лизнул мой нос и спрыгнул на землю и, махнув на прощание хвостом, скрылся в подворотне. Я улыбнулась. И чего я запаниковала? У меня всегда есть запасной выход. Да... Осталось лишь дождаться злую крысу с колючими усами.
- Хах.
Смахнув челку со лба, я продолжила путь. В ботинках противно хлюпало, а глаза немного щипали и чесались. Я проспала всего пять часов, и организм настойчиво требовал это исправить. Да, сон это прекрасно. И хорошая еда тоже. Жаль, что мяса не предвидится еще долго - у Барона возникла проблема с Торговым кварталом, и из-за этого поставок еды не было уже пару недель. И без того неизбалованные изысками жители Свалки стали голодать еще сильнее чем прежде.
Почесав нос, я взглянула на мутное небо и опешила. В небе летел голубь. Странным было то, что этим птица в городе было совсем нечем поживиться, и они покинули его еще лет двадцать назад. В городе из зверей остались только кошки, да редкие бродячие псы.
Птица стремительно приближалась и, резко упав вниз, полетела на меня. Я так удивилась, что не стала пытаться увернуться. Все-таки птица вряд ли смогла бы меня убить. Хотя, думаю, есть пара способов при должном оборудовании и хорошей фантазии.
Голубь приземлился на мое плечо, заставив меня немного пошатнуться, и крепко уцепился за кожу косухи, награждая ее новыми царапинами. Крыло резко ударило меня по щеке, заставив поморщиться от боли и недовольно выругаться. Отодрав упирающуюся птицу от плеча, я внимательно ее осмотрела, отмечая темную капсулу на спине. Птица не была обычной. На ощупь черное оперение оказалось невероятно жестким, а красно-желтые глаза с широким черным зрачком смотрели сердито. Их обрамляли широкие светлые веки. На мощном длинном клюве пузырилась широкая и плотная восковица. Я не особо разбиралась в породах голубей, но конкретно эту прекрасно знала.
- Есть такие голуби, драконы, они отлично летают.
- Они похожи на ящериц?
- Аха. Ты на нее похожа гораздо больше.
До дома я добралась в рекордные сроки и, как ни странно, без особых сюрпризов. Щелкнув замком, я быстро заскочила в свою комнату, бросив Азуми:
- Все потом!
В спину мне донесся полный негодования крик:
- Поешь хоть, дубина!
Водрузив недовольную птицу на стол, я терпеливо снесла вонючее белое пятно на нем и, сняв с капсула крышечку, наклонилась, принюхиваясь. Пахло лишь голубиными испражнениями, пером и бумагой. Достав из капсулы свернутое в плотную трубочку письмо, я неторопливо ее развернула, глядя на знакомый почерк. Округлые буквы с резким наклоном вправо и неожиданно острой и узкой буквой 'т' и 'я' со знакомой завитушкой, которую я не смогла бы повторить и за годы тренировок.
'Минус один. Через два дня в 'Забытом.' 12:30. Могу опоздать. Готовь еще одну кровать. Прошу приютить одного парня'.
Как же ты не вовремя вылез со своим долгом! Недовольно рыкнув, я схватила со стола крошечный грифель и, перевернув письмо, черкнула на чистой стороне:
'Если будет капать мне на мозг - пристрелю!'
Мой почерк, в отличие от его, был резким, угловатым, прямым. Не слишком разборчивым, с плавной лентой на верхушке 'б' и 'л', лежащим на боку. Восклицательный знак резко устремлялся вверх, будто выражая все степень моего негодования.
Свернув бумагу, я засунула ее обратно и, закупорив капсулу, взяла голубя на руку и выпустила в предварительно открытую форточку. Птица, уверенно взмахивая крыльями, взлетела и вскоре стала маленькой черной точкой, которая исчезла через несколько секунд. Тихо вздохнув, я устало потеребила челку и рухнула на кровать. На плечи навалилась усталость, и сон не замедлил прийти, спасая разгоряченный разум от перенапряжения. Мне приснился сон. Сон-воспоминание.
***
В Свалке редко увидишь красивого человека. Все женщины здесь или мужеподобны, как большинство участниц подпольных боев, или помяты десятками рук, как девочки из борделя. Есть, правда, еще редкие жены, но они обычно не выходят из дома совсем. А если и выходят наружу, то их быстро прибирают к рукам местные бродяги, польстившись на теплое женское тело и одежду. Здешние мужчины измотаны жизнью и рано постаревшие. Есть, конечно, здесь люд, зарабатывающей торговлей наркотой или сутенерством, но они обычно безмерно жирны. Да и не живут долго - бизнес конкурентоспособен.
Седой был тем редким исключением человеческой красоты. Ему повезло, и парень попал не на улицу, а под покровительство относительно неплохого человека, которому нужен был ученик. И поэтому жизнь потрепала его не так сильно, как множество других живущих здесь. Да и дом его находился почти в Торговом квартале, стоя на Свалке лишь самым краем.
Парень был не сед, он был альбиносом. И это завораживало. Мои ноги болели так, что я не могла даже двинуть ими и чтобы чем-то занять себе я занималась любованием прекрасным.
Являясь моим ровесником, он был чуть ниже и выглядел младше. Он, в отличие от меня, не торчал полгода в подпольных боях, а возился с железяками, собирая оружие и другие вещи. У Седого были глаза цвета жженой умбры, тонкие губы и ямочка на левой щеке. Белые брови хранили вечный саркастичный изгиб, а черты лица были мягкими и чертовски правильными. А волосы торчали в разные стороны и были жесткими даже на вид.
Этот парень меня спас и стал лечить. За это я пообещала исполнить два его желания.
Когда я была готова выть от безделья, Седой начинал говорить. Голос у него был похож на мурлыканье. Это завораживало.
- Есть такие голуби, драконы, они отлично летают.
- Они похожи на ящериц?
- Аха. Ты на нее похожа гораздо больше.
- Дурак!
- Ха-ха. Когда-нибудь я сделаю голубятню.
- Зачем? Хотя, по-моему, у голубей вкусное мясо.
- Ох! С кем я связался. И кого здесь умом обделили?
- Дурак.
- Хах. Голуби прекрасные почтальоны.
- Я тебя не понимаю. Зачем?
- Ну... Неважно.
- Эй, Седой!
- Чего тебе?
- Спасибо.
- ...
- Ты первый, кому я говорю спасибо.
- Ха-ха.
- Не смешно!
[1]Герман Гессе 'Степной волк', пер. С.К. Апт
[2] Михаил Юрьевич Лермонтов "Эпитафия утонувшему игроку"