26. Вместо послесловия..................................................83.
Кто, когда, где, с какой целью
предложил:
- "О мёртвых ничего, или
хорошо..." - неизвестно,
но заявитель думал о себе...
- Вопрос о создании средств
мобильной связи с ушедшими
в мир иной не поднимался,
но это дело будущего...
- Любому творению человека,
ухитрившемуся продержаться
полсотни лет и не сгинуть,
присваивается звание "раритет"
Правило антикваров.
"Профессионал пера" садится за печатающее устройство,
придаёт лицу вдохновлённый вид, взмах руками - иза секунды на экране появляется
"Предисловие"
И графоман садится за подобное устройство, "чешет репу" в задумчивости, высовывает кончик языка, и трижды дольше профессионала старой, отслужившей все мыслимые сроки "клавой" выдаёт:
"прИдЕсловиЯ"
Читателю остаётся выяснить, кто из двоих настучит (наклацает) интересное Предисловие.
Что за колодезь "глубокая старина", сколько преданию нужно улеживаться в хранилище на получение звания "глубокая"? Шесть десятков лет достаточная глубина, мало, много?
Всякое предание заслуживает звания "глубокое", но хватает и мелочи, коя выше звания "мелкий эпизод" не поднимается.
Вопрос: "сотня мелких эпизодов заменит один крупный в звании "событие"?
"Тряхнём стариной" из разряда неправильных выражений, старина не имеет сил на встряску чем либо, но по мелочи кое-что может.
Прожившие шесть десятков лет в отечестве "не ударившие палец о палец" герои, а не разгибавшие спины "в процессе свершения трудовых подвигов на благо страны саветов" герои трижды.
После прожитых любым способом шести десятков лет присутствие в мире живых лишнее, нечего делать дожившему до черты "социального обеспечения", всему конец, ales, как говорят немцы...
Опять эти немцы, куда не устреми взгляд - всюду немцы, а нет живых - их замещают "Фольксвагены" с "Мерседесами" толпой проезжающие по улицам города.
Повесть о "рабах Востока" из военного времени, а насколько оправдывали звание "рабы" пусть разбирается читатель.
С правом отдельной главы "Тётя Mina" могла войти в трилогию "Дороги проклятых", но Бес-"оккупант" и главный редактор сказал:
- Удели любимой тётушке сотню страниц из полутора тысяч, дай название, заслужила того! - кто и когда возражал бесам?
В начале второй книги трилогии "Дороги проклятых" "Polska" относительно подробно рассказано, как Бес, просидевший в сознании двенадцать лет редактором, рецензентом, соавтором, врагом и другом одновременно, прекратил общение и оставил технического секретаря (меня) продолжать трилогию в одиночестве:
- Ничего, лихо гуляешь по "клаве", полторы тысячи страниц нашлёпал, справишься без меня - и затих...
"Прогулки с Бесом" подневольное сочинение, и не вмешайся Бес - ничего похожего не появилось, в одиночку от силы смог наклацать страниц пятьсот плохо понятного текста... хотя собранное в союзе с Бесом сочинение выглядит не лучше.
С "искусителем рода людского" настукано полторы тысячи, что Бесу блажило - то пальцы технического редактора (мои) превращали в текст.
До сего дня неясна причина ухода Беса в начале второй книги "Польша" (Polska), а на десятикратный повтор вопроса "назови причину ухода?" следовало молчание.
Когда нет ответа - оный приходится изобретать: "надоел Бесу союз, осточертел, как всякий союз", или были иные причины"
Напарник удалился без вмешательства платных спецов "по изгнанию нечистой силы", крупно пощадив бюджет пенсионера.
Бес изложил причину разрыва, но верить в неё не решаюсь:
- Не хочу покидать монастырь, зело люб, милое местечко! Катитесь куда угодно в любой компании,скатертью дорога, сами дорогу выбрали, остаюсь в монастыре! - "квартирант", как понял позже, был патриотом, или "эндемиком", или того и другого содержал в себе равными порциями, но выяснить, чего больше содержалось в сущности за двенадцать лет общения не смог.
Читатель, извини за уход от "линии повествования", это результат двенадцатилетнего бесовского "руководства"
Вручая две школьные тетради "в клеточку" Mina сказала:
- Не писатель я, и ты не таков, пробуй, авось, что-нибудь и получится.
Вот и пробую своей манерой рассказывать, тётушкины записи моя собственность, а "право собственности охраняется
законами государства"
"Душевные терзания" вида: "может, напрасно исправляю простую речь рассказчицы, гублю прелесть речи человека с двумя классами церковно-приходской школы"? - моменты в повести, когда приходил вопрос, хорошо видны.
Воевал в записях с местоимениями "я", "он", "она" "они" и тому есть оправдание:
- И хорошее сочинение местоимения превращают в нуль! - заповедь одной мудрой редакторши не покидала за время написания.
1.
Нарушение канонов православия.
Рискую "отлучением от ценностей православия" за обращение к душам граждан "страны советов", побывавших в годы войны на принудительных работах в Германии, а без помощи не получилось составить повесть о тётушке Mine.
Живу в уверенности: "души "рабов с Востока" вдохновляли составителя, придавали силы пальцам в набивании текста, следили за пунктуацией и орфографией.
"Принудительные работы" вежливая форма заявления о факте работы "совецких" граждан на благо (пользу) Третьего рейха.
Оккупированная молодёжь, сумевшая избежать отправки в Рейхе, имела основание зваться "героической", чего и через половину века нельзя было говорить о "рабах с востока"
"Угнанные савецкие юноши и девушки в рабство" основа, "фашистская Германия" уточнение, "на рабский труд" пояснять не надо, труд на чужбине одинаков с трудом "в родном отечестве", всякий труд редко бывает удовольствием. В послевоенной "стране саветов" рассказы о работе "в логове врага" равнялись хуле на "центральный комитет ВКП(б) и могли принести массу серьёзных неприятностей рассказчикам.
Молчали "рабы с Востока", молчали...
- С земли предков до Германии ногами по дорогам Европы топали, долго шли?
- В вагонах везли...
Определение "угнанные в годы войны на принудительные работы в фашистскую Германию" святое, имеет силу закона, и впредь меняться не собирается:
- "О мёртвых хорошо, или..."
"Фашистская Германия", в отличие от "страны советов", не скрывала аппетиты на "рабский труд угнанных в неволю" и пользовалась "трудом рабов" четыре военных года.
Сколько, на каких "стройках кУмУнизма" пользовалась "страна советов" трудом "свободных людей" - на теме кто-то и когда-то защитит кандидатский "диссер" (диссертацию)
Повесть затеяна с намерением показать, как "рабы с востока приумножали трудом силу и величие Третьего Рейха"
Свободные от тел души соотечественников, укреплявших честным трудом могущество чужого Рейха, покойнички, вам, единственным, дозволено судить рассказы Minы.
Увидите скорый полёт пальцев по "клаве" - знак того, что технический редактор (я) вошел в раж, и "вольно, или невольно, по злому умыслу, или без оного", поведёт повесть в нежелательном направлении. Удержите, прошу.
Других письменных воспоминаний о работе на благо Рейха в военные годы не встречал, только тётушкины.
Рассказы Minы о пребывании "в логове фашистской Германии", иной не было, кому-то покажутся "неполными", "ошибочными", "пристрастными", "субъективными", но судить тётушку, повторяюсь, дозволено только бывшим "рабам с Востока"
Читатель, перед тобою бесхитростный рассказ умной, слабо знавшей грамоту женщины, с примечаниями племянника, недалеко ушедшего от тётушки в образовании.
У изложенного стопроцентная правда, врать сложнее, излагать правду проще.
Тётушка, основной автор воспоминаний, да пребудет великая душа в мире, никогда и ни в какой партии не состояла, а потому дара приукрашивать лишена полностью. И мне нет резона добавлять иное записям, а лёгкие, необидные комментарии разрешены сверху.
Не думаю, что комментирование ошибочных представлений близкой родственницы о давнишних событиях в чужой стране могут ныне дать "гремучую смесь": сегодня кого-либо, и чем-то необыкновенным удивить не получится. Нет ничего в прошлом и страшного: оно "прошлое". Чего бояться?
Можешь не входить в повествование с моими комментариями: в них нет ничего, что позволительно назвать "новым", и от чего автора распёрла гордость "Знай наших"! От помянутого сорта гордости маемся только мы, но иные народы и племена о ней ничего не знают. Предупреждение сделано, начали!
2,
Длинная и грустная биографии Minы.
Повествование тётушка начинает со дня появления в свет второго января в одна тысяча восемьсот девяносто девятого года "от рж. Христова"
Затем следует разъяснение, от каких "корней" появилась в "прекрасном из миров": "мою мать, когда ей было восемнадцать, мачеха отдала замуж за вдовца с двумя детьми"."Супруг" старше молодой жены на девятнадцать лет. Во все времена причин для избавления от падчериц у мачех хватало, и "гуманным" считался такой, когда за выдаваемой "жених" не требовал "приданного". Автор склонен думать, что русское "приданное" - азиатский "калым обратного действии": если азиаты за жену платили - русские от уплаты освобождались.
У мачехи две свои "на выданье", отеческое "своя рубашка ближе к телу" оставалась в силе - так тётушкина мать и моя бабка "вышла замуж":
"...мать промучилась с ним девятнадцать лет. Не знаю, как охарактеризовать отца, но это был, скорее всего, самец, любивший себя, но не человек. Он и понятия не имел, что такое семья. Наплодил семь человек, и семь ртов легли на плечи матери".
Мать занималась подённой работой у господ. В мире всегда были и будут "господа", но российские "господа" особенные: отдают нищим ненужное и пребывают в состоянии счастья и довольства от проявленной щедрости:
"...бывало, целыми днями сидим голодные, ждём мать с работы. Где мать работала, знали, что у неё орава такая, семеро ртов и на "куски" и не скупились. Как радовались приходу матери! Обступим, как щенята суку, и утоляем голод! Потом мать затапливала буржуйку, и это было необыкновенным счастьем! Целыми днями сидели в нетопленом, промёрзшем помещении, где вода в вёдрах льдом покрывалась..." - сколько русского люду жило до переворота семнадцатого года - неизвестно, но хватает и десятка, чтобы усомниться "в природной доброте "русских" людей".
Но не следует думать, что тётушке и иже с ней надоело жить в страшном социальном разделении", не тётушка поменяла прежнее житье на "новое", кое улучшилось до вёдер с водой, но бех льда. Об этом написаны сотни учебников для школ, но разных. Если верить отечественным пословицам и поговоркам - замена старого социального строя на новый определяется "заменой кукушки на ястреба", и что "трудящиеся Росси", затеяв переворот крепко промахнулись - выяснилось до удивления в короткое время.
Переворот семнадцатого тётушка называла "политикой", ничего не понимала в происходящем, а орущих "за новую власть" называла "неразборчивыми, жестокими и подлыми дураками":
- "Политика, как чёрная магия: никому и ничего хорошего не приносит.
"...жили у тётушки на кухни..." - надо понимать, что сестрица позволила родственнице с оравой в семь человек "жить при милости на кухне"? Наше, родное, отечественное:
"...у тёток была половина дома, так они печь истопят, и скорее дверь в нашу комнатушку закрывают, чтобы тепло к племянникам не попало. У тётки тоже было двое детей нашего возраста, так если кто из них и открывал дверь в нашу комнату, то лишь затем, чтобы подразнить и обозвать. Достать нас любым способом, каким бы он не был. Дошла очередь и до мёртвых: у нас умер мальчик от чёрной оспы, а у них девочка. Дразнили нас:
- "Ваш Ванюшка босяк был"! - в ответ получили:
- "И ваша Олька босячка была"! - и милый ребёнок мигом доложил бабушке, как страшно оскорбили родственники память умершей Олечки! Бабушка, не умнее детей, прибежала в комнатку и стала бить Машку, приговаривая:
- "Ах, ты, шкура барабанная, да как посмела на ангельскую душку такие слова говорить"! - и била Машку до тех пор, пока та не свалилась в прогалок между стеной и печью".
Итог "возмездия": девочка от испуга получила косоглазие. Пустяк! Глаза-то не мои, чего переживать!? Зато как бабушка потешила свою христианскую, "христолюбивую" душу! Так рассчиталась старушка за оскорбление "светлой памяти безвременно умершей, но более родной души"!
Эй, ты, старая "христолюбивая" падаль, в чью плоть вползла и кого бьёшь сегодня? В каких телевизионных передачах с уголовным уклоном поминаешься?
Когда нехорошие мысли сами рождаются, а когда помогают "повитухи" вроде родственницы бабки - не дано знать, знаю другое: "место рождения дурных деяний - наши души".
Умолчи тётушка о детских ссорах - никогда не появилась уверенность, что приобщать к вере в бога методом крещения следует ни в младенчестве, как вылупился, но прошествии трёх десятков лет, не раньше. Достиг возраста, отгулял "день варенья" - и к служителю культа на приём:
- "Так и так, принять крещение желаю..." - а в ответ:
- "Проверочку на бесовской машине пройти надо бы... на полиграфе... Серьёзное устройство, соврать не позволяет, и качество душ определяет с точность до одной десятой процента. Дам направление и отправляйтесь по адресу..." - и с уверенность в "высоком качестве и непогрешимости души" - отправляюсь на тестирование (платное, разумеется.)
А что старушку судить? Действовала на уровне животного инстинкта "пусть твой род сгинет, а мой - останется жить, расплодится и будет царствовать на земле", ничего нового, много, если не всё, звериное. Когда в львином прайде погибает "хозяин" - львица выходит замуж, и первым делом, что делает "отчим" - убивает детишек погибшего. Львица не возражает:
- "Другие будут..."
Меняйся дитя от "приобщения к богу через таинство крещения" - понятно, всякий желает видеть в будущем доброго человека, а если "хрещение" ничего не меняет во мне? Тогда остаётся думать, что "вера" большая "индустрия"?
После избиения дочери мать собралась уходить от "родни". Но кто пустит на квартиру бедноту? В полуподвал, где окна вровень с землёй? - богатые, понятное дело, в полуподвалах не жили, но из-за "природной русской доброты" позволяли жить другим.
"... жили мы в одном таком подвале на берегу реки, так в него вода доходила весной, когда река разливалась. Мать об этом знала, и загодя искала нам новое и безопасное место. Одежды и обуви у нас не было, так мать ухитрялась кое-как двоих укутать, во что придётся, посадить на санки и отвезти на новое место. Затем ещё пару и так всех семерых. Перевоз начала с меньших, а пока перевозила братьев и сестёр-стемнело и нас осталось двое. Была старшей, вот мать и оставила "замыкающей". Сидим на холодной печи, ждём очереди на переезд. Темно, подвал пустой, и до того стало страшно, что слов нет! Тишина кругом, как где что-то скрипнет, или мышь зашуршит, а сестра спрашивала:
- "Кто это? Нас мать оставила, не придёт за нами"! - страхи так подействовали, что сестра стала реветь, не долго слушала, и стала помогать. Сидим на печи, под самым потолком и воем!"
Детский жалобный вой услышали жильцы верхнего этажа и удивились: вроде бы жилица с подвала съехала, сами видели, как она свой выводок перевозила. Видно, не всех увезла!? Кто там плачет!? Сколько их там!? - нам обязательно нужен вой, без воя в нас не просыпается доброта. Жильцы взяли к себе и сёстры воспаряли духом! Пришла мать и тоже плакала:
" - Как могли подумать, что вас оставила"!?
Как богата прошлая Русь "пленниками зимы", кои по нищете беспредельной не могли нос высунуть? Кругом "свои" и "наши", храмы и купола... и беспощадность. Тяжела "христова вера", неподъёмна... Хоругвь нести на "крестный ход" - дело кратковременное, куда ни шло, но исполнять предписания веры - тяжеловато, не могу отказаться от удовольствия изводить ближнего. Нуждаюсь в боге, который только меня бы одного и видел, а на соседа - не обязательно!
"Сидели в четырёх стенах, пока не сойдёт снег. Вот тогда-то мы выбирались на воздух и радовались!
Далее идёт рассказ о том, как вся её громадная семья проживала в другой хатёнке на берегу реки: "хатка была "на заде", почти совсем в землю вросла, окна на земле лежат, а в хатке этой народу проживало - как огурцов в бочке! И весной эту хатку заливало, и все спасались на чердаке. Спасение этой хатёнки было в том, что она стояла во втором ряду, "на заде", и большие льдины до неё не доходили. Будь иначе - первая льдина снесла бы эту хатку к чёртовой матери! Сидим на чердаке, страшно, собаки воют, лёд шумит, холодно! Сижу и думаю: "а если льдина всё-таки налетит и разнесёт нашу хатку!? И мы полетим в холодную воду!"? А хозяин большим шестом меряет воду: прибывает, или нет? И все в страхе: вода ещё прибудет, или Бог милует?"
"...когда мать работала, то и пропитание было, а если нет работы - то и голодными сидели. Занимала у добрых людей десять копеек на хлеб, на пять копеек фунт хлеба купит, разделит между нами, так нам тот хлеб слаще пирожного казался..."
Тётушка рассказывает о своей матери, а я на миг забываю о том, что пишу о своей бабке. Мать моя - родная сестра тётушки, но почему в повествовании чувствуется какое-то отдаление? Откуда оно?
"...я вспоминаю маму, и дивлюсь: абсолютно неграмотная, но откуда столько благородства и гордости - понять не могу.
Часто мы сидели голодные, мы дети, что мы понимали? Она нам под страхом наказания запрещала смотреть в рот жующим людям, чтобы самим не глотать голодную слюну:
- Смотри в сторону! - и эти её слова, как завет, я сохранила на всю жизнь.
А что родитель, "родной отец"?
"мать вспоминала о нём, когда совсем худо было, и посылала меня просить денег на пропитание. Это было для меня пыткой! Дорога на его работу проходила между двумя церквами: Покрова и Преображения. Иду, и молюсь, чтобы родитель был милостив и благосклонен, но часто и молитвы мои не помогали. На родительском производстве первым делом меня собаки "встречали", кидались, с намерениями вцепится в ноги. Успевала вскочить в коридор мастерской - моё счастье, нет - доставалось от зубов собачьих.
А в мастерской дальше входной двери я не проходила, нельзя было такое делать, боялась о себе голос подать. Другие рабочие видят, что я пришла и стою, как нищая, а отец задом ко мне, вроде бы и не видит меня:
- "Михалыч, к тебе девочка пришла"! - оглянулся и продолжает работать - надежда есть, даст что-нибудь на хлеб.
- "У нас есть нечего, мать прислала на хлеб просить.." - когда в плохом настроении бывал - срывался с места и кидался на меня! Пулей вылетала из мастерской, а тут ещё и собаки добавляли! Душа уходила в пятки, а дома мать опять гнала просить денег. И от матери доставалось за отказ ходить к родителю за деньгами на пропитание... И стала обманывать матушку: постою у одного из храмов, что были на пути к родительскому производству, да и возвращаюсь к матери:
- "Ничего не дал..." - обманывала, "грешница".
"... мне приходилось терпеть, а две другие сёстры, старшие, были в услужении у богатых...".
Глава 3.
"Сельская".
"...как-то мамина сестра говорит:
- "Отдай Нинку на лето за ребятами смотреть" - отеческая манера: "отдай", как вещь...
"Мать подумала: "с харчей долой - раз, второе - глядишь, чем-нибудь родственница и отблагодарит. Девчонке ни одеться, ни обуться не во что..." Тётка жила близко от города, сама горожанкой была, но вышла замуж за приказчика, сельского жителя. Один сынок у матери был, большая редкость для сельской семьи. Привёз молодую жену в деревню, сам крестьянским трудом не занимался, а разъезжал с купцами по ярмаркам. Но хозяйство имел крепкое. Родила ему жена кучу детей, один другого меньше, а смотреть за ними некому: свекровью она была не в ладах. Так я попала в няньки, а мне самой было на то время всего-то девять лет.
Трудовой день начинался рано: тётушка со свёкром подымались до свету, а в три часа выезжали в поля. И меня поднимали, и это было пыткой. Тетка зовёт, а я голову от подушки оторвать не могу, тётка продолжает звать - платье надену и опять валюсь. Тогда тётка из себя выходит и стаскивает за ногу с печи:
- "Ребёночка качать"! - ух, до чего ненавидела этого ребёночка! Давала тумаков ребёночку, грешница, каюсь!
У тётки был сын, мне ровесник. Чем заняться? Воля своя, соберём собак со всей деревни и кормим.. Тетка удивлялась:
- "Что за чёрт, недавно хлеб пекла, а хлеба опять нет! - мы помалкиваем о том, куда хлеб подевался. Свиней выпустим из загона, и давай на них кататься! Были две лошади, одна была смирной и доброй, а другая, рыжая - зверь зверем! Признавала и слушалась только деда. Как-то однажды дед то ли забыл её выпустить на выгон, то ли ещё по какой причине, но только осталась она в конюшне. В доме оставалась я с кучей ребят и тёткин сын Серёжка. И надумали мы дразнить лошадь, а ситуация была такая: самого маленького я посадила на землю близко от дверей стойла, а ещё двое других малышей находились подальше. Коняга от приставания, злилась, но терпела. Её терпение лопнуло, когда Серёжка палкой через прутья ограды ткнул животное в бок! Лошадь повернулась задом и ударила копытами в дверь с такой силой, что оторвала её! Не помню, как успела ухватить маленького, загнать остальных в сени и закрыть дверь! Это была необыкновенно злая лошадь: она подошла к дверям в сени и стояла, а у меня всё это время сердце в пятках было. Шалили, было.
А цыплята? Заберутся в дом через открытую дверь, стану их выгонять, так они обязательно что-нибудь разобьют! А мне - "баня" Тёткиного супруга видела редко и всегда пьяным. Сам чёрный, как цыган. Его в девятьсот пятом за еврея приняли и побили. Злой был, но как-то стал на меня посматривать иначе, ласкать начал, сулить платья, ботинки, а мне противно стало, малого из люльки выхватила и выбежала из дома.
Бабушка, когда приезжала из города, внукам гостинцы привозила, и тут уж конца и пределу сюсюканью не было видно: олечки, серёжечки, мишечки, а меня будто и нет! "Нинка, шкура, задарма хлеб жрёт" - и работу находит, а если что не так - и за косы оттаскает. И так надоели окрики и побои, такая тоска взяла, что однажды спрашиваю соседку:
- "Где проходит дорога в город? Хочу убежать домой".
Хорошие люди! Соседка рассказала тётке о моих намерениях, и тётка отправила дилижансом к матери. Осень стола на дворе, замёрзла в дороге крепко: тётушка отправила в своих старых, рваных ботинках, всё, что заработала за лето. Мать поминала сестру недобрыми словами, но на этом кончилось: что чужие слова? Ботинки дороже.
Мать работала прачкой при бане. Была у нас такая баня знаменитая, "именная" Бани назывались именами, или фамилиями, их владельцев. Наша городская баня называлась "Шиловской", Шилову она принадлежала. Прачечная находилась в подвале, темнота и сырость, и в такой парилке мать работала по двенадцать часов. Стирала господское бельё в каустической соде. В соседнем подвале нам дали каморку при кухне, где рабочие варили обед, и в этой подвальной каморке мы сидели безвылазно.
Каустическая сода разъедала руки матери до костей. Выстиранное бельё нужно было в громадных бельевых корзинах на санках вывезти на реку и прополоскать. Зима, мороз, а куда от работы деться? Когда она приходила в подвал, то страшно было смотреть на её опухшие и синие руки все в язвах. Дети, дети! Великий и могучий инстинкт материнства! Куда от него деться? Нас кормить нужно и на следующий день она снова погружала свои руки в каустик... Неграмотной, неспособной лгать и лицемерить, заискивать "перед сильными мира сего", остаётся только одно благородство души и каторжный, страшный труд".
Что делает бабка? Она идёт к заведующей прачечной и просит перевести на другую работу, в гладильню, "пока руки не заживут" Удивительная наивность: что, после того, как они "заживут", их снова можно в каустик запускать? Дайте, "люди добрые" передышку, а там можно и убивать меня?
Заведующая отказала бабке. Причина простая: бабка была до предела нищей, и ничем из своих заработанных грошей, не могла "задобрить" "хозяйку". О, Русь! Не обольщайся, не бейся и не обманывайся: провозгласив ныне "эру отказа от коррупции", ты в душе осталась продажной! Ты никогда не откажешься от незаслуженных подношений и взяток, а от заслуженных - тем паче! Бабку уволили и за двадцать четыре часа приказали убраться из занимаемой подвальной каморки.
И опять поиски "крыши над головой"! Сколько существуют "россияне" - столько заняты решением вопроса о "крыше над головой". Вначале "хотя бы, какая", а потом - "найти лучше". Многие не доживают до счастливого момента "найти лучше"...
"... пошла искать квартиру с искалеченными руками "ради бога" Подруга пустила её в боковую комнату, на дворе зима стояла, как нас перетаскивать из подвала, когда мы все раздетые и разутые? Берёт мать одного, поменьше, укутает в тряпьё, посадит на санки, да и везёт. Так всех и перевезла"
А что "дедушка"? "Прямая родня", но формула "о мёртвых хорошо, или ничего" - не позволяет продолжать.
Если в теле деда сидела поганая, подлая душонка - от молчания качество поднимется? А как быть с душами "великих"? И о них следует говорить "только хорошее, или ничего"?