После того памятного побега в тринадцать лет, когда я умудрился сделать себе татуировку и сутки водить за нос дядюшкину охрану, Морган впервые меня по-настоящему наказала -- на неделю посадила под домашний арест. Возможно, кто-то скажет: "Подумаешь, неделя, всего-то". Но для меня эти семь дней были настоящей пыткой. Более того, я на полном серьезе предпочел бы, чтобы меня пытали физически, чем заперли в четырех стенах.
Миранда была настолько зла и горела желанием меня проучить, что даже сообщила в школу, что я болен, и не выпускала меня на занятия. Домашний арест стал воистину домашним и не предполагал выход хотя бы во двор.
Что я только ни натворил в те бесконечные семь дней, чтобы не сойти с ума.
В первый день моей жертвой был выбран Хрящ, и кто бы меня ни убеждал, что он не собака, я решил его дрессировать. У циркачей же как-то получается. Вот только то ли дело было в том, что я не циркач, то ли в том, что дрессировку следует начинать с детства, а Хрящу было уже около десяти лет. А возможно, причина в том, что процесс обучения животного предполагает долгую и терпеливую работу. Словом, мой план с треском провалился к вечеру первого дня, потому как кот сбежал и поселился под ванной у Морган. Ни ласковый голос, ни предлагаемые вкусности эффекта не возымели, и мне пришлось сдаться. К тому же Миранда запретила откручивать ванну от пола.
Во второй день уволилась наша домработница. Кто знал, что проиграв мне в шахматы свой десятилетний доход, она всерьез решит, что я буду требовать с нее выплаты? Бедняжка сбежала, не получив расчет. Мне было стыдно, но недолго.
В третий день я забрался на чердак, где заранее припрятал всякие "нужности", и собрал небольшую бомбу. Взрывать я ничего не собирался, начинил ее слабо -- так, чисто для интереса. Поэтому снесло только небольшой угол крыши, а я сам лишился бровей и ресниц и заполучил на ближайшие сутки звон в ушах.
На четвертый день один из рабочих, приехавших чинить крышу, упал с высоты второго этажа и сломал ногу -- я пытался подсматривать за ними через камеру, прикрученную к летающему роботу-уборщику, и парень от неожиданности сорвался вниз. Мне было стыдно. Даже перевел на счет несчастного все свои карманные деньги. Он сказал, что это больше, чем он зарабатывает за год. Мне полегчало.
На пятый день уволилась новая домработница. Без причины, честное слово. Пообщалась со мной один день и сообщила Морган, что ей еще дороги ее нервы и пальцы. В этот раз стыдно мне не было -- не я подговорил любопытную девушку щупать моих самодельных роботов, один из которых впился ей в руку.
На шестой день появился Хрящ, мы продолжили тренировки. К вечеру приехала "скорая", на сей раз ко мне. Кот настолько озверел от моих посягательств на его личную свободу, что располосовал мне запястье. Приехавший доктор как-то странно смотрел на Морган и несколько раз интересовался, не было ли у меня депрессий, и не мог ли я сам перерезать себе вены. Конечно же, у меня была депрессия, меня же заперли!
На седьмой день я взломал базу данных службы безопасности. А что мне было делать? После случая с котом приемная мать запретила мне не только выходить на улицу, но и покидать комнату. Совсем одичав от одиночества, я решил потренироваться в преодолении недавно установленной защиты СБ. Бился целый день, а к вечеру принимал Рикардо собственной персоной, который орал так, что тряслись стены и только недавно отремонтированная крыша, и грозился запереть меня до совершеннолетия в закрытом пансионате.
В общем, Морган больше никогда не пыталась применять ко мне подобный вид наказаний. Поняла, что это слишком жестоко. За провинности она стала придумывать мне задания, например, прополоть грядки в саду без применения техники. Но такое наказание было куда милосерднее, чем заставить меня сидеть без дела.
К чему я это все? А к тому, что Роу был категорически не прав, запретив мне покидать каюту.
Ясное дело, мне уже не тринадцать, а капитан не мой опекун, чтобы иметь право указывать. Но, с другой стороны, мне, и правда, давно не тринадцать, и я понимаю, что иногда нужно не лезть на рожон, а переждать хотя бы день-два.
Завтрака Роу меня лишил, аппетит испортил, поэтому весь оставшийся день провожу за ремонтом разбитого робота. Повезло, что инструменты я так и не вернул, и они остались в моей каюте. Держу пари, их никто не хватится еще очень долго. Тут вообще никто не пользуется инструментами.
***
К вечеру "уборщик" лишается главного недочета данной модели: получает крылья и возможность подниматься к самому потолку в поисках грязи. Пришлось вставить ему еще несколько датчиков дальнего действия, чтобы он не врезался никому в голову. Мне же уже не тринадцать -- стараюсь думать о последствиях для здоровья окружающих.
Время моего завтрака, а заодно обеда и ужина, приходит, когда по корабельному времени наступает ночь. Естественно, никто не удосужился обо мне вспомнить и оставить утренних оладий.
Копаюсь в ящиках, достаю ингредиенты, заново делаю тесто и жарю себе новые. С мытьем сковороды одной рукой приходится повозиться (а заодно потренировать свой словарный запас нецензурной речи), но я терпеть не могу оставлять грязную посуду в раковине.
Убрав за собой и налив полный стакан молока, к которому, надо сказать, постепенно начинаю привыкать, я устраиваюсь за одним из столиков в компании горячих оладий и мыслей о своих дальнейших планах.
Меня тянет к Дилайле, прямо-таки нелогично тянет, при ее холодно-враждебном поведении, не думать о ней не могу. Но зачатки здравого смысла в моей голове подсказывают, что губить лето на несбыточную мечту будет одним из самых моих глупых поступков. Совершеннолетний или нет, я все еще материально зависим от Морган и Рикардо, мне нужно в первую очередь закончить учебу, устроиться на работу и лишь потом пытаться качать права и доказывать свою самостоятельность. А при таком раскладе до получения диплома других планет после моей выходки с "взятием в плен" мне не видать. А значит, нужно ловить момент и попутешествовать в свое удовольствие.
Немного жаль бабушку и дедушку, к которым так и не добрался. Пожалуй, следует отправить им письмо с извинениями. Хотя, в любом случае, я ведь понимаю, что ждали они не меня, а "ниточку", связывающую их с когда-то отвергнутой ими дочерью.
Я мог бы их помирить. Наверное. И постараюсь это сделать позже. Мне кажется, это важно для Морган, хоть она сама никогда не признается. Это больно -- когда родители тебя предают.
Невольно вспоминается собственная мать. Все из-за "мозгокопателя" Лэсли, до этого я не думал о ней годами.
Решительно отгоняю от себя эти мысли. С ней нас никто не помирит, да и не собираюсь я ее искать, чтобы мириться. У нас с Морган разные истории: ее родители были ей настоящей семьей много лет до одного неверного поступка, моя же биологическая мать сделала для меня лишь одно -- произвела на свет. Родители Миранды ищут ее прощения, моя... Кто ее знает, где она. Да и не важно.
В коридоре слышатся шаги, а затем на камбуз входит Томас с бутылкой своего мутного пойла.
-- Приветствую, -- машу ему рукой. Есть хочу, как стадо слонов, поэтому не встаю. Да и кому тут нужны мои манеры?
-- Привет, привет, -- откликается блондин и замирает на расстоянии метра, щурясь и рассматривая меня, как диковинный экспонат в музее. Усмехается. -- Давно я не видел Джона в таком бешенстве. Я всерьез думал, что он выкинет тебя за борт.
-- Угу, -- отпиваю молоко из своего стакана. -- А ты, полагаю, стоял бы и смотрел? -- просто интересуюсь, он мне ничего не должен, чтобы я на него обижался.
-- Все стояли бы и смотрели, -- сообщает мне Томас, как само собой разумеющееся. -- Разве что Мэг попыталась бы вступиться. Или, может, Ди.
Ага, хмыкаю, Ди скорее с удовольствием открыла бы шлюз, а потом помахала бы мне на прощание.
-- Негостеприимные вы тут, -- качаю головой, потом указываю на второй стул за моим столиком. -- Присядешь?
Томас взвешивает в руке бутылку, смотрит то на нее, то на меня. Что-то решает. Надеюсь, не переживает, что я претендую на его выпивку?
-- Присяду, -- бормочет. -- Отчего не присесть?
Делаю приглашающий жест здоровой рукой. Блондин занимает стул напротив. Бутылка опускается на столешницу между нами. Томас смотрит на меня, а я на него. Лицо у блондина бледное, с серым отливом, мешки под глазами, глубокие носогубные складки. Волосы редкие, неухоженные, отросшие. Вероятно, он младше, чем я сначала решил, но любовь к спиртному прибавила ему добрые десять лет.
-- Что, считаешь, что я алкоголик? -- без труда читает тот мои мысли.
Улыбаюсь.
-- Я не прав?
-- Прав, -- усмехается. -- Алкоголик, как есть, алкоголик, -- осматривается в поисках стакана, но, видимо, ему слишком лень вставать, потому что он откручивает крышку и подносит горлышко к губам.
Морщусь и отодвигаю свой стул.
-- Стой, сейчас принесу стакан.
Томас смотрит на меня удивленно, но не возражает, а я поднимаюсь, иду за стойку и возвращаюсь со стаканом.
-- Ты всегда такой прыткий? -- опять щурится.
Пожимаю плечом.
-- Мне не трудно.
Томас хмыкает, после чего наполняет тару до краев и выпивает залпом. Уважительно приподнимаю брови: судя по запаху, пойло крепкое, нужно иметь неплохой стаж, чтобы суметь выпить целый стакан, да еще и одним махом.
Блондин вертит бутыль в руках, потом решается:
-- Тебе налить?
-- Спасибо, но нет. С молоком это вряд ли сочетается, -- салютую ему своим стаканом.
-- И то верно, -- соглашается собеседник, расстроенным не выглядит: как ни крути, сэкономит ценную жидкость.
Ставит свое сокровище на стол.
-- Что это? -- спрашиваю.
-- Собственное производство, -- его ладонь любовно похлопывает пузатый бок бутылки.
-- Самогон, что ли?
-- А то, -- на лице блондина появляется гордая улыбка. -- Высший класс. Только нюхни.
Вот если поморщиться сейчас, он точно обидится.
-- Я чую отсюда, -- заверяю. -- Закусишь? -- указываю на тарелку с оладьями.
-- О, -- Томас только сейчас их замечает. -- С утра, что ли, остались?
-- Нет, свежие.
И снова этот пристальный изучающий прищур.
-- Так и знал, что Ди смухлевала и готовила не сама.
-- Я ей всего лишь ассистировал, -- вступаюсь за девушку. Она на самом деле старалась, и принять мою помощь ей было не просто. Я оценил.
-- Ага, а куры без скафандра летают в космосе, -- и не думает верить Томас. -- Да без разницы, -- отмахивается. -- Хорошо поесть -- всегда хорошо, -- и сам смеется над своей несмешной шуткой. Кажется, стакана оказалось много даже для него. Хотя о чем я? Откуда мне знать, какой это по счету за сегодня?
Отсмеявшись, Томас все же тянется к оладьям. Мне не жалко, их много.
-- А я тебя еще в первый день предупредил, чтобы засунул свое дружелюбие в... -- икает, теряя окончание предложения, которое и так очевидно. -- Мы тут в своей каше варимся. Никому тут не нужен чистенький мальчик из приличной семьи.
У одной "золотой", у другого "чистенький".
-- Помню, -- киваю, -- благодарю за совет.
-- Но ты не слушаешь советов, -- морщится Томас, снова наполняя стакан, но уже на четверть, -- весь такой самостоятельный, целеустремленный. А? -- мутные глаза останавливаются на моем лице.
-- Вообще-то, нет.
-- Но выпить со мной брезгуешь.
Ну, если в этом дело -- не вопрос.
Встаю, уношу стакан из-под молока, возвращаюсь с чистым. Томас смотрит недоверчиво.
-- Наливай, -- подтверждаю, что не шучу. -- Только не как себе в прошлый раз, полный я не осилю.
Хозяин бутылки кивает и наливает четверть, как себе.
-- Ну, как тут не начать пить, а? -- спрашивает меня, подпирая кулаком подбородок. -- Атмосфера скорби и уныния. У-ны-ни-я!
Что есть, то есть. Даже не пытаюсь возражать. Выпиваю содержимое своего стакана. Горло обжигает, в желудке тут же расцветает огненный цветок.
-- Отлично, да? -- усмехается Томас.
-- Угу, -- бормочу, быстрее хватаясь за оладью, -- дрянь еще та.
-- О чем и речь, -- расплывается в гордой улыбке. -- Забористая.
Я бы назвал эту штуку не забористой, а термоядерной. Но о вкусах не спорят.
-- Томас, -- решаю ловить момент, пока тот настроен на "выпить и поговорить", -- а ты на корабле кто?
-- Я-то? -- икает.
-- Ты-то, -- киваю.
Вот Норман отвечает за грузы, и ему это подходит. Так и вижу его, с серьезным видом заполняющего накладную на выдачу-получение. Кто такой Эд, тоже понятно. Он -- сила, охрана, защита. А кем может быть Томас? Этот человек не ассоциируется у меня ни с чем.
-- Я бухгалтер.
Моргаю от неожиданности. Хорошо, что мы не играли в "Угадай профессию", я бы проиграл.
-- Что, не похож? -- опять щурится.
Пожимаю плечом.
-- Я не спец в бухгалтерах, -- Томас хмыкает и ничего больше не говорит, но мне становится интересно. -- А цифры не путаются? -- указываю на бутылку.
В ответ бухгалтер "Старой ласточки" разражается смехом.
-- Парень, -- стонет сквозь смех, вытирает выступившие слезы рукавом, -- какие цифры? Нет прибыли, считать нечего.
-- Убытки? -- предполагаю. Их тоже, насколько мне известно, следовало бы считать.
-- К черту, -- считает иначе мой собеседник, -- лучше не знать.
Надеюсь, это шутка. Хотя, разумеется, это не мои деньги и не мои проблемы. Своих денег у меня в принципе нет -- не заработал.
-- Не зли больше Джона, -- Томас резко прекращает смеяться и возвращается к нашим баранам, даже взгляд проясняется. -- Все, что связано с Кларой, для него свято.
Клара, значит. Клара Роу.
Бухгалтер снова наливает себе и мне. Не спорю, голова пока абсолютно ясная.
-- Ему надо к психотерапевту, -- высказываюсь. Очень нужно, и не к такому, как мой друг Лэсли, а к настоящему, опытному.
Томас опять смеется.
-- Скажи это ему, и прощай. Точно выкинет в шлюз.
-- Спасибо, учту, -- благодарю за очередной "бесценный" совет. Роу не собирается разговаривать со мной до Альберы, так что ничего не смогу ему сказать, даже если бы захотел. На самом деле, не хочу, в прошлый раз я достаточно высказался. Остальное -- не мое дело.
-- Клара была моей кузиной, -- признается Томас после очередной "дозы". -- И я ее тоже любил, -- заканчивает многозначительно.
-- И поэтому запил? -- киваю на бутылку.
Бухгалтер фыркает.
-- Не, позже. Когда все пришло в у-ны-ни-е.
Похоже, ему очень нравится это слово.
-- Что с ней случилось?
Но мой маневр не проходит.
-- Э-э, нет, парень, -- Томас решительно машет головой, -- ни к чему тебе это. Ты скоро вернешься домой, а мы продолжим свой путь. Ты вроде не такой чистюля, как я сначала подумал, но наше грязное белье тебе без надобности. Глупо она умерла. Случайно и глупо. Это все, что тебе нужно знать, -- киваю. В чем-то он прав, мне любопытно, но мертвых не вернуть, поэтому не важно. -- У тебя кто-нибудь умирал? -- интересуется в свою очередь.
-- Отец, -- отвечаю. -- Не глупо и не случайно.
-- Отлично сказано, -- оценивает Томас и поднимает свой стакан. -- Выпьем за тех, кого с нами нет. За упокой, не чокаясь.
Можно подумать, до этого мы чокались.
Не возражаю, внезапно понимая, что никогда в своей жизни не пил в память об отце.
***
Наутро убеждаюсь, что Томас не соврал, -- его пойло превосходно. Ни похмелья, ни головной боли, хотя выпили мы с ним прилично: не считая того первого стакана, я от него не отставал.
Бухгалтер-самогонщик, ну надо же. Какая интересная команда подобралась на "Старой ласточке".
В зеркале в ванной обнаруживаю, что мой порез на шее и не думает заживать. Наоборот, кожа вокруг воспалилась. Черт. В чем ковырялся своим ножиком Дилан до того, как воткнул его мне в шею? Право, мне лучше не знать.
Неохотно признаю, что посещения медблока не избежать.
***
Дверь открыта. Мэг на месте. Сидит за столом и что-то рассматривает под микроскопом.
-- Тук-тук, -- оповещаю о своем приходе, чтобы не подкрадываться со спины и не напугать.
Маргарет отрывается от своего занятия и поднимает глаза.
-- Явился, герой, -- не похоже, что рада моему визиту. -- Допрыгался?
Вряд ли она о моем здоровье.
-- Еще скажи, что ты меня предупреждала, -- усмехаюсь.
-- И скажу, -- Мэг не настроена шутить. -- Если бы некоторые мальчишки иногда слушали советов старших... -- она не заканчивает нотационную речь, потому как ее взгляд останавливается на моей шее. -- Вот же черт, -- комментирует. -- Поэтому пришел?
-- Ага, -- не дожидаясь приглашения, усаживаюсь на койку, -- заражения крови мне как-то не хочется.
-- Не отдирал бы пластырь, грязь бы не попала, -- строго говорит Мэг и направляется к ящичку на стене, чтобы достать необходимое для моего лечения. -- Вот смотрю я на тебя, -- признается, откручивая баночку с мазью, -- и думаю, умный ты парень, но с головой совсем не дружишь, уровень самосохранения на нуле.
-- Есть такое, -- не спорю. С самосохранением у меня беда с детства.
-- Но ты понравился Эду, -- продолжает, -- и Томасу. А это редкость.
-- И тебе, -- подмигиваю.
Маргарет закатывает глаза.
-- Не дергайся, -- командует, покрывая мой порез толстым слоем мази. -- Мне не нравится тебя лечить. Будь добр, сохрани все остальное целым до нашего прощания. Недолго осталось.
Прикладываю руку к груди.
-- Я постараюсь, честное слово, -- обещаю.
Мэг кривится и, естественно, не верит. Я и не настаиваю. При уровне "дружелюбия" команды целостность моего тела зависит не только от меня.
-- Готово, -- медик снова заклеивает мою шею. -- Рука как, болит?
-- Сегодня нет.
-- И не вздумай снимать перевязку, -- в меня упирается суровый взгляд светло-голубых глаз. -- Иначе попрошу Эда вывернуть вторую.
Смеюсь.
-- Это против правил.
-- У нас тут свои правила, -- сообщает мстительно. Шутит, конечно.
Спрыгиваю с койки. Шею щиплет. Мерзкое ощущение.
-- Ты бы пошел и извинился перед капитаном, -- снова заговаривает Мэг.
Уже направляюсь к выходу. Останавливаюсь, оборачиваюсь.
-- Извиняешься тогда, когда чувствуешь свою вину и когда был не прав.
Маргарет дарит мне долгий задумчивый взгляд. Она не считает меня правым, сочувствует Роу.
-- Молод ты еще, -- говорит, наконец.
-- Это с годами пройдет, -- обещаю.
Мэг закатывает глаза к потолку и машет мне, чтобы я убирался из медблока.