- Говорите, - предложил он, не приглашая в квартиру. И прави-льно. Я бы тоже не пригласил. Но дверь прикрыл, давая эти понять, что мы одни, и он готов выслушать.

- Знаешь что, - я отбросил воспитание в сторону и унизился. До края дошел. - Оставь Ленку. Мне ведь на всю жизнь, а тебе только поиграть.
С какой радостью он меня запрезирал. Тут же понял, что я из то-го же мира, что и она. Из мира глубоко неуважаемой им трудовой про-слойки - этих полунищих говнюков, которые пашут за гроши в полик-линиках, кабе, школах, конторах, нии, редакциях... где там еще! Гов-нюков, которые не догадываются, что они говнюки, ибо все эти про-клятые пятилетки их лишали информации, а разум глушили басисты-ми голосами Левитана и прочих... Они не знают, какой может быть другая жизнь. Они только догадываются, что она есть, но даже в са-мых сладких фантазиях не поднимаются до реальности его мира, кото-рый, если по существу, тоже ничтожен по нормальным-то меркам. То-чно выразился Оруэлл обо всех их привелегиях: "кусок конины в оса-жденной крепости". Но я-то пришел в его подъезд из общества, где и кусок конины не всегда выпадал даже по большим праздникам, из ми-ра наиболее беззащитных. Люди орбиты его отца могли сотворить с нами все, что хотели - от увольнения до уничтожения. В этот социали-стический расклад я уже начинал врубаться - недавно прочел первый самиздат. А в подъезде увидел веселое презрение в его глазах - он это знал лучше меня, но ситуацию ставил на службу себе. Его, как раз, все устраивало.

- Наиграюсь и отдам. Твоя бу... - он не договорил, потому что очень больно губам, когда они раздираются о зубы. Кстати, сразу вспухают, и о каких-либо съемках не может быть и речи недели две. Он не знал, что я тоже презираю его. Презрением барачного пацана, который всегда одерживал победы в драках над такими, как он - не-способными постоять за себя в столкновении с посланцами низшей орбиты. Я не был барачным жителем. Просто в пятидесятые годы не менее трети красавицы столицы, за исключением центра, состояла из бараков. Мы росли рядом, учились вместе с барачными и боялись их, ощущали запах будущей уголовщины. Я на собственной шкуре испы-тал их обвальный натиск, безжалостные кулаки без рыцарского благо-родства. Там, в детстве, они дрались лучше и мы перенимали их мане-ру избиения, уж очень она была кроваво наглядна и болезненно убеди-тельна. И в подъезде его элитного дома я точно следовал жестоким урокам барачных - бил его, не давая ни секунды на вздох. Часто-часто махал кулаками, стремясь нанести как можно больше болезненных ударов - бил только по голове. Когда он осел на ступеньку лестницы, закрыв голову руками, я пришел в себя. Все же удары мои были не пацаньи - двадцать шесть лет стукнуло. Да и задыхаться начал - не был спортсменом. Я сбежал вниз, соскальзывая со ступенек от тороп-ливости. Долго ненавидел себя за те слова унижения.

Лена позвонила через месяца полтора после того случая.

- Привет! Как поживаешь? - тон был таков, как будто мы вчера ходили к кино, и я провожал ее до подъезда.

Что я испытал! Ее звонок означал только одно: она хочет вер-нуться! Пишут о буре чувств - всегда считал это дурным литератур-ным штампом. Но такое, оказывается, может быть - нахлынуло: ра-дость, что позвонила, угасшая было злоба, что бросила возгорелась заново и смешалась с мстительным чувством реванша за унижение, удивление перебило злорадство - бросил ее тот, послал, как я сейчас пошлю!.. облегчение от того, что закончилось постоянное ожидание ее звонка - извелся!.. понимание, что никуда не денусь - люблю!.. жела-ние скрыть радость и не поддаться сразу на предложение о встрече - пусть помучается... ощущение нехватки времени на раздумье - надо отвечать... помню еще отчетливо, что жалости не было. Вот как бы с ней там ни обошлись, мне ее не было жалко.

- Нормально, - в тон ей ответил я и заставил себя заткнуться.

Прошло несколько секунд, меньше десяти наверняка - вранье это о минутах молчания при телефонном разговоре. И она бросила трубку. Вот это был номер! Я тупо послушал гудки, выматерил себя, что не ответил по-человечески, и тоже бросил трубку. Звонка больше не бы-ло. Потерян шанс. Может, последний!

Не мог усидеть дома. Выскочил на улицу и пошел быстрым ша-гом, сам не зная куда. Лишь бы идти. Ни стоять, ни сидеть, ни тем бо-лее лежать не мог, что- то внутри меня требовало движения - навер-ное, инстинкт подсказал, что если не стану перемещаться в простран-стве, не выплеснусь в растрате физической энергии, смятенность меня задушит. Где-то минут через десять начал спокойно соображать и понял, что теперь можно позвонить самому.

- Ты чего трубку бросаешь?

- Я?! Это ты бросил трубку! - даже вскрикнула Лена.

Проклятая телефонная связь. Чуть было не развела двух людей, созданных друг для друга.

О том, что произошло между ним ( кстати, он не состоялся и сегодня я даже не знаю, жив ли) и Леной я узнал случайно через год после свадьбы. Она удалилась с подругой к реке, и их не было видно за кустарником. Я пошел звать женщин к столу и приблизился неза-метно. Услышав их разговор, замер. За мной такого не водится, но тут не удержался - ревность еще не отгорела.

- ... Его кто-то изметелил тогда, а он почему-то злость на мне срывал. Я, конечно, спросила, в чем дело, и он ответил, что вступился за женщину в темном переулке и получил от обоих. Впредь наука, не будет защищать блядей.

- Погоди, Лена. Извини, но мы с тобой со школы дружим, и я помню всех твоих, как и ты моих... Ты еще до этого случая жалова-лась на него. И опять у тебя Сережа ( я, значит) появился. Вы оба све-тились. А с тем ты не светилась. Нет... Привела тогда звезду на мой день рождения. Хорошо, быстро смылись. Ребята уже решали,когда ему морду бить за высокомерие. Тебя жалели...

- Не помню, что жаловалась, - тон, которым это было заявлено, отсекал возможность продолжения темы.

- Да черт бы с ним, - подруга была покладиста и потому ходит в подругах до сеодняшнего дня. - Дальше-то что было?

- Знаешь, Маш, я тогда поняла смысл пословицы насчет сукон-ного рыла, хотя так и не знаю, что такое калашный ряд. Случайно по-знакомилась с его предками. Они пришли раньше, чем он меня выпро-водил. Увидела взгляд матери... Все в нем было. Любопытство, оцен-ка, презрение - нет, вру. Даже не знаю, как назвать... взгляд госпожи - сверху вниз. И в конце спокойствие в глазах - это не будущая сноха. При этом все интеллигентно. Чай, варенье... беседа за столом, ника-ких колкостей... но чужая я в том доме и буду!.. Я все поняла, но на-деялась - знаешь, в нем было... А, ладно! Не знала его до конца, что такая сволочь, - я услышал ненависть в голосе жены.

- Ого! Ты даже лицом потемнела.

- Как он ко мне, я узнала после тех синяков. Сказал. что хочет познакомить с компанией. Поехали в какие-то новостройки. Дверь открыл своим ключем. У меня все до сих пор перед глазами стоит, и, наверно, до конца моих дней: стол с водкой, портвейном, любитель-ской колбасой, открытыми консервами и порнографическим журналом - я разглядела. Два раскладных дивана. Две пары. Одна танцует под блюз, вторая на диване, девки вконец непотребные - уже в комбинаш-ках... Когда мы вошли, бросили на нас взгляд, махнули руками, мол, привет и продолжали лапаться и сосаться. Парни уже расстегнуты, но брюки еще на них. Я думаю, появись мы минут на десять попозже - все были бы при деле. А, может, ждали, чтоб вместе с нами начать... а мой так обернулся ко мне и говорит: "Будь проще - мы здесь все моло-чные братья". А девка, которая танцевала, добавила: "И сестры". Та, что на диване, позвала: "Иди сюда, киска". И парень, тоже актер - я узнала, приглашающе ладошкой по дивану. А мой говорит: "Не гони картину, Антон. Познакомься сначала. Это Ленок, ей еще надо при-выкнуть, Но - прошу любить. Она это умеет". И пошел к столу, выта-щил бутылку из сумки. А я стою с отвисшей челюстью и только слы-шу, как Антон говорит ему: "А Лена-то наша не проста. Ей палец в рот не клади". А девка на диване тут же дополнила: "Отсосет".

Маша хихикнула.

- А мне было не до смеха. Знаешь, Маша, это был ужас. И не по-тому, что испугалась - я не трусиха, ты знаешь. Я увидела отношение - вот это было ужасом.

Я бесшумно отступил. Отойдя метров на тридцать, крикнул:

Я много думал о ее словах "убила бы". Не знаю. Мы живем вместе больше четверти века - люблю, думаю, что познал эту женщи-ну до нутра. Но никогда не смогу с уверенностью сказать, что Лена не в состоянии убить. Никогда!

А скромным последствием подслушаннной исповеди было то, что у нас три дня не было близости. Это вызвало подозрительный взгляд жены. Уж не завел ли я кого на стороне? В то время нет. А за четвертушку всякое случалось. Никогда не хвастал победами - не по-мужски это. Признаюсь в изменах только, чтобы положить еще один кирпичик в здание моей орбитальной теории. Почему это делал? Не могу объяснить. Весьма часто мы идем на это разнообразия ради - мо-нотонность супружества, даже с такой женщиной, как Лена, надоеда-ет. Исключения в виде постоянной верности, конечно. бывают. Кста-ти, чувств глубоких ни к кому не питал. Мои краткие любовницы бы-ли на моей социальной орбите. Опять же, все! Ни разу не опускался до проституток, не было у меня и аристократок в совковом понимании этого слова. Мне почти не нужны были деньги для них - они ничего не требовали. Перебивались, как и я. Никогда не скрывал от них, что же-нат, и потому они, когда мы встречались наскоро, даже не душились. Наступали на горло своему женскому естеству, чтобы от меня потом не пахло разными Коти, Красной Москвой, что там у них еще... Поче-му они на меня падали - не мой вопрос. Я сейчас не об этом, но о фе-номене Совка, который позволял мужчине гулять на стороне без осо-бых затрат. Потому сейчас, когда вдруг оказалось, что проституток в стране тысячи, сотни тысяч?.. я в недоумении - все они востребуются, безработицы среди них нет. Неужели продажная любовь лучше отно-шений по обоюдному согласию? Интересно, чем? Не могу предста-вить себя, отслюнявливающим бабки за соитие. Да у меня либидо не взыграет. Зря потрачусь.

Между прочим, если насчет жены, изменяла ли, скажу честно - не знаю. Повода для подозрений не дала мне ни разу - как и я ей, кста-ти. И хватит об этом!

Пока Лены не было в моей жизни многое переменилось. Спаси-бо матери. Разговор был. Долгий, на кухне - а где еще могут пообща-ться два интеллигента. Смешно звучит, но на следующий день я проснулся другим человеком.

Мама врач-гигиенист. Специализировалась по условиям труда моряков. Кандидатскую защитила в двадцать семь. Шла на доктор-скую, но пусть в совковой науке политически не прост, и после пе-чально знаменитой сессии ВАСХНИЛ ее научная карьера прервалась. Мать объяснила мне уже взрослому какая связь между той поганой сессией и ее профессией - она проголосовала против осуждения гене-тиков. Это был поступок в те времена. Ее, естественно, выгнали, но не посадали - ура! Спасибо нашей родной партии за ее великодушие.

Я уважал отца, он умер сравнительно недавно. Это был кадро-вый военный, который честно прошел войну. А после выхода в от-ставку в звании полковника не сидел дома, но пошел на традицион-ную для отставников работу начальником отдела кадров и проработал еще двадцать лет, заслужив уважение и любовь всех сотрудников то-го НИИ, где он работал, включая евреев. Отец сделал из меня мужчи-ну, научил плавать, водить машину и играть в префферанс.

Навсегда запомнил урок нравственности, который он преподал мне. Я пришел из школы и с упоением начал пересказывать услышан-ное мною о Павлике Морозове. Тогдашняя легенда была черно-белой, как русская народная сказка: честный мальчик, у которого сердце кро-вью обливалось, когда он видел, как его отец, конечно, пьяница и вор, расхищает народное добро. Павлик увещевал отца, пострадал от этого даже физически и не выдержал - донес. Молодец! Настоящий пионер.

- Запомни, Сережа, - грозно перебил меня отец в самом начале эпопеи. - Это был маленький мальчик и большая сволочь. Нельзя до-носить на родителей. Вот что бы они ни делали. Это преступление против природы.

Я взглянул на мать за поддержкой - как же так! На державу, вы-ходит, наплевать? Ведь учат в школе, что Родина меня кормит и по-ит... Увидел серьезное лицо матери.

- Знаешь, Коля, - она перевела взгляд на отца. - Я все же надеюсь, что мы не опоздали с воспитанием сына.

- И я надеюсь. С этого дня мы начинаем этим заниматься - у отца, принципиального противника всякой патетики, это прозвучало почти торжественно. Он склонился надо мной:

- И еще запомни, сын. Навсегда! Никогда не выступай против семьи. Никогда ни с кем не делись, чтобы ты ни услышал и ни увидел в доме. В любом споре с посторонними, даже если ты видишь, что ро-дители неправы - всегда будь на их стороне, Потом разберемся между собой.

Через много лет, попав на фестивальный просмотр "Крестного отца" - не помню уже какой серии - я был поражен теми же словами главного героя картины: "Никогда не выступай против семьи".

На орбиту интеллигентности меня все же вывела мать. Если бы она не возникла в роковой сорок восьмой, то стала бы доктором, а мо-жет, и академиком. Кто знает! Она никогда не сожалела. Вышла из се-мьи городских врачей, которые привили дочери порядочность и чувст-во гадливости к подонкам. После смерти корифея ее пригласили обра-тно. И она пошла, ибо ей нравилась работа, но ни о каких диссертаци-ях уже речи не было - расхотела. Я только после двадцати оценил та-лант матери, после того, как к ней в гости приехал коллега - зарубеж-ное светило. Какие он пел ей дифирамбы за нашим столом на ломаном русском. А наша мама с ним по-аглицки, легко. Иностранец мне пона-добился, чтобы оценить мать по достоинству. Так всегда в России. Я спросил ее - почему она не пошла дальше?

- Пришлось бы в партию вступать. А о чем можно было гово-рить после той сессии. Я же порядочный человек, и двадцатый съезд мне уже не был нужен.

- А папа? - задал я, как мне казалось тогда, сложный вопрос. Но мама дала простой ответ:

- А папа вступил в партию в сорок первом. Не надо его трогать.

Она стала бывать за рубежом. Почти весь портовый мир объез-дила. Печатала статьи, которые всегда перепечатыввались за границей в журналах по ее специальности. У нас даже образовался небольшой валютный счет. Когда возникли "Березки" - для нашего народа это бы-ло самое яркое свидетельство полного загнивания Запада - нам не пришлось обменивать деревянные на сертификаты.

Так выглядит, что брак родителей слегка подразъедает мою теорию. Отец-то из семьи крестьян. Я как-то неделикатно спросил ма-му, почему она вышла замуж за папу. Она с улыбкой ответила, что отец был очень красив, майор, весь в орденах, а она была молодой го-лодающей студенткой. Так что папин статус был тогда выше. Мать научила отца любить театр, настоящие книги... и единственно, где потерпела неудачу, это мир музыки - отец напрочь не воспринимал мелодии. Я - в мать.

Она же, кстати, сломала его карьеру. В пятидесятые отцу пред-ложили генеральскую должность в провинции, с перспективой. К не-счастью для него уже после того, как мать вернулась на работу. Она сказала категорическое "нет", ибо теряла все - в лучшем случае препо-давала бы биологию в школе. И, если следовать моей теории, то их об-щая орбита разделилась бы. Отец прыгнул бы на более высокую, мать опустилась бы. Своим "нет" она отстояла равенство в семье.

Однако, пора и о разговоре. Настроение у меня было поганым, всего лишь месяц прошел, как Лена меня бортанула, и я еще не при-шел в себя. Читал, сидя на кухне. По тем временам книга была редкой в квартирах москвичей: "Новый класс" Джиласа. За нее давали срок, читать было интересно. Мать зашла, как бы с желанием бросить хо-зяйский взгляд перед сном. Бросила и подсела к столу.

- Поговорим, сын?

- О чем?

- О том, почему Лена тебя оставила.

- Мам, я разберусь. Не надо...

- А я помогу. Не совсем еще из ума выжила. Итак - почему. - Почему?

- Потому что ты - никто!

- Не понял...

- Сереж! Кто ты есть? Инженер на ящике. Перспектива? Одна только - нищета. Что в тебе интересного для Лены кроме книг, кото-рые ты читаешь запоем? Я тебе расскажу анекдот: грузин на ступень-ках "Националя" пересчитывает пачку сторублевок. К нему подхо-дишь ты и спрашиваешь, как пройти в Ленинку. А он отвечает, не пе-реставая считать: "Дэлом надо заниматься, дарагой, дэлом"! Сколько ты будешь получать, когда вырастешь до ведушего? В партию ты уже не пойдешь, - мать кивнула на книгу. - Поэтому ведущий - твой пото-лок. Так сколько?

- Вилка сто восемьдесят - двести десять, - я уже все понял.

- И это не сегодня. Я видела твоих ведущих - все как минимум лет на десять-пятнадцать тебя старше. И с этой перпективой ты думал о семье? Я помню твой день рождения, когда ты позвал их. На этих псевдомужиков жалко было смотреть. А Лена твоя - женщина трезвая, без грошовой романтики, расчетливая - кстати, это прекрасные качест-ва для жены - все поняла. Она увидела свое нищенское будущее. Се-реж! Если б ты был при деньгах, с перспективой, талант был был бы яркий... ушла бы она? Только честно!

- Значит, я совсем говно. Ни того, ни другого, ни третьего.

- Да был бы ты им, я б не говорила сейчас с тобой.

Мы еще долго были на кухне, но вспоминать подробности боль-ше не хочется. Кому приятно, когда тебя валяют в дерьме, пусть даже во имя любви. Скажу только, что бесследно это не прошло.

Уже через три недели я работал на Центральном телевидении с зарплатой в двести двадцать. По двенадцать часов через день. Скачок почти на сто рублей. Неплохо для бесталанного человека. Просто надо было пошевелить задницей. Позвонил ребятам, с которыми учился в институте, и они замолвили словечко.

Но самое главное - я все же открыл в себе талантишко. А если честно, мать тогда подсказала:

- Сереж, я помню, как ты починил телевизор. Играючи! Что тебе мешает заняться этим. Или деньги не нужны? У моей приятель-ницы сын - тоже инженер, двери обивает. Заказов куча! Пробуй!

И я попробовал. Для начала пошел к радиомагазину, что возле планетария. Увидел другой мир, о котором только в фельетонах читал. Мир спекуляции, тайных сделок, скупки краденого дефицита, облав, бла-та, надувательства... Залез в долги, но приобрел все нужное, начиная от импортного паяльника и припоя и кончая миниатюрным осциллографом. Я быстро стал там своим человеком. Меня для начала пару раз обманули, но потом увидели, что я постоянный клиент и со мной выгодней быть честным. Я же был настолько законопослушен, что купленные у барыг детали никогда не перепродавал с рук, если они мне были не нужны. Та-кое редко, но случалось. Относил их в комок и получал меньшие деньги. Зато без риска. Оглядываясь назад, понимаю, что моя законопослушность была лучшим доказательством полного отсутствия коммерческой жилки. Она ведь требовала смелости в те времена. И к моему огромному удивле-нию вдруг увидел, что персонажи фельетонов честнее и порядочней тех, кто льет на их головы помои. Не говорю уже о власть имущих, которые эту музыку заказывают.

Раскидал по почтовым ящикам свои карточки. На них был теле-фон, фальшивое звание мастера по ремонту радиоаппаратуры и пред-ложение услуг. Я мог влететь - доброхотов, готовых настучать куда надо, всегда хватает, но Бог держал надо мною руки. И пошло!..

Через месяц меня все же замели у магазина. Я выложил из сумки все, что купил, а заодно и красную книжечку работника телевидения. Сказал лейтенанту, что занимаюсь собиранием радиоаппаратуры, де-талей не достать, и я никогда ничего не перепродавал. Мне нечего скрывать - вот я весь перед ними. Я смотрел ему в лицо честными гла-зами и ненавидел себя, как еще никогда в жизни. Даже когда унизился перед той сволочью в подъезде, не испытывал такой злобы к себе. В моей сумке лежал роман, который, попадись я, навсегда мог изменить мою орбиту - "1984-ый". Ну куда я поперся с такой взрывчаткой?! Да-ли почитать книгу, доверили, иди домой, кретин! Потом делай, что хо-чешь. Когда менты подошли, я был уверен, что меня выследили, и за-держание только предлог, чтобы доставить меня куда надо. А уж там-то со мной будут говорить другие нелюди. Высокого я был о себе мне-ния. Лейтенант взял книгу, повертел, не открывая, поднял на меня взгляд:

- Тысяча девятьсот восемьдесят четыре. О чем это?

- Фантастика, - небрежно кинул я. И ведь не солгал.

- Интересно?

- Да я еще не читал. Купил только что с рук, - начал я готовить позицию для защиты в суде.

- А откуда знаете, что фантастика?

- Фамилия известна, - разговор мне уже совсем не нравился. Я все ждал, когда он откроет книгу и увидит, что издательство совсем не советское - наоборот.

- О будущем, наверное. Уже недалеко... Оруэлл. Не слыхал о таком фантасте, - он протянул книгу к моему радостному потрясению.

- Ладно. Забирайте свое барахло. Скажу только - примелькались вы. Будьте осмотрительней с покупками и больше с ними не попадай-тесь. Это я добрый...

До сих пор вспоминаю его слова об осмотрительности. Знал он, не знал? Так и останется неразгаданной тайной, если случайно не встречу. Тогда, конечно, спрошу.

Клиентура у меня расширялась. Я легко зарабатывал от трех до пяти сотен в месяц. Хватало и потому не зарывался. И так прошло много лет. Я уже был женат, родил дочь, Тину, из-за решения кото-рой выйти замуж начал вспоминать свою скучную жизнь. Не писать же роман о том, как мне достался двухкомнатный кооператив. А мо-жно было бы... Мы жили точно также, как миллионы людей нашей орбиты - окладывали деньги на покупки, радовались доставшемуся дефициту, по мере возможности ходили в театры - тяжко было с би-летами, пока я не приобрел кассиршу в будке, которая, кстати, меня хотела. Но я оказался молодцом, не поддался, и сохранил с ней чисто деловые отношения. Ездили на курорты по путевкам или дикарями, вместе или раздельно, принимали друзей, ходили в гости, орали на кухнях до посинения... Работали, конечно. Лена в поликлинике не полную рабочую неделю - ее деньги в бюджете роли не играли. На булавки себе зарабатывала и стаж. Но медицинская литература у нас не переводилась - училась постоянно. Я на телевидении помогал ком-мунякам дурить народ. Не вырос - беспартийный. Начальствовал в ма-ленькой аппаратной. За эти годы много изменилось - купили амери-канскую технику, позволяющую вырезать "крамолу" с точностью до милисекунды. Вещание гнуснело на глазах у публики, которая этому совсем не удивлялась. Редакторы и начальство аллюзии искали везде - во вздохах, взглядах, жестах, исторических постановках... Я держался за эту работу, но дружбы ни с кем не завел - уровень инженеров там пониже уровня моих коллег по ящику. Это были не разработчики...

В общем, тоскливо существовали и убого. Даже не хочу больше копаться в прошлом, чтобы не расстраиваться по поводу "бесцельно прожитых лет". Правда, перефразируя Райкина - литература была! Я не был идиотом - не считал, что живем нормально, но другой жизни не искал, инстинктивно, наверно, понимая, что это невозможно без уго-ловщины. Но был один случай, который мог изменить многое. Меня позвали к человеку - неважно, как его звали - починить видик. Эта эк-зотика уже появилась в Москве. Жил он в арбатском переулке. Подъ-езд обычный, слегка вонючий. Но квартира - я таких не видел! Скорее всего она принадлежала какому-либо купцу первой гильдии, чиновни-ку высокого ранга... не представляю уровень жизни этих людей в цар-ской России. А после октябрьской катастрофы сюда наверняка всели-ли быдло. У хозяев ведь не было зашиты, которой обладал профессор Преображенский, пришивавший молодый яйца новым хозяевам жиз-ни. Их либо расстреляли, либо уплотнили, либо они сбежали - это в лучшем для них случае. В конце семидесятых эту коммуналку превра-тили в сказку. Пять комнат с высоченными потолками и встроенными в них светильниками, два туалета, огромная кухня, начиненная импор-тной техникой, роскошная ванная комната с мраморными ступеньками к ванне. В самой ванне встроено что-то наподобие микрофонов - я не знал, что это джакузи, которое уже появилось на Западе. И у нас! Ан-тикварная мебель в идеальном состоянии, на стенах гобелены и сабли с узорными рукоятками и - конечно, картины. Я подошел к одной - неужели подлинник Моне? Импрессионисты - моя слабость. Я хожу в Пушкинский три-четыре раза в год. В залах этих гениев душой отхожу - от реальности отлючаюсь. Обернулся к хозяину с немым вопросом.

- Копий не держу, - с улыбкой произнес он.

А к остальным картинам - так еще висели три небольших акваре-ли - я подходить поостерегся. Они мне издали понравились.

В видике полетела механика. Сегодня уже ничего было сделать нельзя, и я заявил хозяину, что буду с деталями послезавтра.

- Почему не завтра?

- У меня сменная работа. С десяти до десяти через день.

- А детали?

- Это мои проблемы, - с тайной гордостью ответил я. Был уве-рен, что достану. Знал где.

- Напишате список, - хозяин протянул мне "Паркер" и блокнот. - Я позабочусь. Когда вы можете послезавтра?

- Когда вам удобно. Я жаворонок.

- Я тоже, - у хозяина была приятная улыбка. - Давайте в восемь. В восемь пятнадцать я уйду и оставлю вас. Дверь захлопнете. Все мои на даче. Кстати, личная просьба - кроме жены никому не рассказывай-те, что здесь увидели. И ей скажите.

Я пунктуален, ненавижу опоздания. Отец, военная косточка, привил. Ровно в восемь позвонил в дверь.

Упакованные в полиэтиленовые пакеты детали, лежали на столе.

- Захотите проверить, как работает, фильмы там, - хозяин указал на нижние полки книжного шкафа. - Можете даже посмотреть фильм или два, если не торопитесь. Кстати, как вы насчет эротики?

- Не ханжа, литературу люблю.

- Рекомендую "Эммануэль". Видели?

- Только слышал.

- Классика. Получите удовольствие. Деньги на письменном столе. Сто рублей. Нормально?

- Да. Это ж ваши детали.

- Всего доброго, - хозяин ушел.

Признаюсь, желание посмотреть картину меня подгоняло, но халтуры не допустил.

От фильма я был в восторге. С трудом дождался ночи и удивил Лену. Это было как возрождение вулкана чувств, который за годы су-пружества изрядно подостыл. Конечно, насчет фильма признания не было. Смело могу плюнуть в глаза тому лгуну, который говорит, что эротика его не возбуждает. Но если не врет - не мужчина.

После просмотра я поставил кассету на место и оглядел его ви-деотеку. Меня подмывало посмотреть какую-либо порнуху, но не стал. Почему-то возникло ощущение, что за мной наблюдают. Никогда та-кого за мной не водилось, я всегда считал себя идеальным объектом для слежки, ибо никогда бы не почувствовал, что меня ведут, следят... Когда подошел взглянуть на акварели - не удержался, то боковым зре-нием заметил среди книг видеокамеру.

Он позвонил через несколько дней и пригласил. Без жены.

Его предложение было ошеломительным. Бросить работу и по-лучать за обслуживание таких клиентов, как он, в три раза больше, чем мне платят в Останкине. Деньги мне вручат за полгода вперед в случае моего согласия. Клиентов достаточно много, у всех техника, и она, порой, выходит из строя. Он не играл в прятки, сказав, что их пре-жний работник умер. Бывает такое. Нужен безотказный скромный че-ловек, не сующий нос куда не просят и способный починить даже ви-деокамеру. В любое время дня и ночи. Командировок не будет, все в Москве и прилегающих к ней дачах. Есть у меня машина? Есть, отве-тил я. За каждый вызов отдельная плата. Платить будет он. Чаевые можно брать. Они могут быть больше месячного заработка. Перена-прягаться не придется - западная техника сравнительно редко ломает-ся. Люди его мира не хотят иметь дело с радиомастерскими - им не нужны лишние глаза и квитанционная информация для чужих. Да и техника не всегда находится в квартирах в общепринятом смысле этого слова. Есть места... в общем, со временем узнаю и увижу. Я догадался, что речь идет о подпольных публичных и игорных домах. Дальше моя фантазия не пошла. Больничных не будет, я не должен болеть и почему, собственно? Здоровый мужик, не пьяница. Приез-жать надо в любом состоянии. Несчастье в семье - причина уважитель-ная. Отпуск оплачиваемый, короткий, ибо месяц на отдых - разврат. Я согласился, ибо сам больше двух недель отдыхать не в состоянии. Сколько мне потребуется на раздумье? Я попросил пару дней.

Мы сидели с Леной до двух ночи. В конце концов она сказала, что мне решать, и, если будет неудача или нечто похуже - тюряга, на-пример, - она дает слово, что никогда не попрекнет меня принятым решением и не бросит. Не скажет и слова, если откажусь. На этом мы пошли спать. Сейчас интересно вспоминать об этом разговоре, опреде-лившим семейные позиции. До этого я считал, что мы на равных. Пос-ле него понял - я ведуший в семье. Это было приятно, но, может, пото-му я и принял решение, которое принял.

Интеллигентные манеры меня не обманули - это был уголовник по нашим понятиям, а, может, и международным. Как к нему попал Моне? В России, где его можно по пальцам пересчитать, он украден не был. На западном аукционе наш гражданин купить такого художни-ка не мог ни при каких обстоятельствах. Значит, куплено это либо у воров, либо у скупщика краденого - и стоимость другая, и знать никто не знает. Как можно выйти на таких воров? Только через знакомых во-ров. Как можно сделать такую квартиру в центре Москвы? Какими связями надо обладать, какие деньги потратить только на подкуп? Та-кое было ощущение, что передо мной в стене возникла крохотная щель, в которой я увидел что-то. Неясно что! Но этого что-то мне хватило, чтобы ощутить, насколько тот мир огромен, богат, разветв-лен, переплетен с державными структурами и непостижим для непо-священных. Спекуляция у магазинов, фарцовка, мелкое жульничество и прочая мура, против которой с веселой злобностью сражаются мили-ционеры и дружинники - все это брызги, пыль на гладкой поверхнос-ти... Мир моего клиента - это всерьез. Когда государство непрошенно заглянет только в прихожую этого подполья, возникают печально из-вестные дела о ткацких станках и нейлоноых кофточках... Люди этого мира ходят не только под топором, но и с топорами. Что для них чело-веческая жизнь, если их собственные в этом государстве мало чего значат. Там правят бал бешеные деньги. Почему умер предыдущий ра-ботник? Ведь был здоров. Слишком много узнал, задал нескромный вопрос? Я не хотел спрашивать - а как он на меня вышел? Кто из моих клиентов дал мне рекомендацию в его партию? Все равно не узнаю - чего зря голову забивать. Это уже из серии нескромных вопросов.

Конечно, большие деньги это хорошо. Но ведь в ресторане я даю на чай официанту, хотя точно знаю, что он зарабатывает куда бо-льше меня. При этом он обслуга, а значит ниже - хоть убейте меня за снобизм. Я дважды был на целине - первый раз обязаловка, второй - на заработках. Два с половиной месяца африканской жарищи - страшное дело, грязи, сбитых пальцев, кровах мозолей, песка в глазах, солонова-той воды, скудного и однообразного питания, тошнотворного чемерге-са - самогона по нашему, отрывающих руки ведер с цементным раст-вором, саманных кирпичей размером с туловище штангиста Василия Алексеева... Как я грыжу не заработал, язву?.. Итог - двести пятьде-сят рублей чистых денег, которые я мог поиметь за двадцать дней, халтуря на папиной машине. Что мешало? Нежелание опуститься до положения обслуги. Должна была случиться перестройка, чтобы я понял, что быть разнорабочим на целине - значит опуститься еще ни-же. Дурак был!

Мне уже хватает, что в Останкине работники редакций смотрят на нас, инженеров, как на слуг. Меня это подсознательно унижает. Не ящике такого чувства не было.

Я позвонил и отказался. Думаю, все же, не потому, что не поже-лал переходить в другое социальное состояние. Не в инженерном ста-тусе дело, тем более, что сегодня он презираем буквально всеми. Все это предлог... Страх! Он повлиял на мое решение. Мой клиент не вы-разил сожалений, не напомнил о молчании, из чего я сделал вывод, что он не принял меня за идиота. После перестройки я увидел его фото в каком-то журнале и искренне порадовался за него - он пережил анд-роповские погромы, которые унесли сотни жизней по-настоящему та-лантливых подпольных бизнесменов. Как эти люди пригодились бы сегодня России! С той же улыбкой он стоял в компании новых рус-ских. Я и позавидовал слегка - мне на этом фото места нет.

Моя фотография никогда не попадет на страницы или тем более обложки журналов. Так прожил, одно утешение, что был честен. Этим же, наверно, утешаются и мои приятели ид диссидентского мира. Они оказались ненужными новой России и потому исчезли, как класс... Никто ничего не мог с ними поделать - даже худший из трех Андропов оказался бессилен - пересажал, перессылал, а все равно не уничтожил. А Горби, убив гласностью саму идею коммунизма, заодно тихо покон-чил и с диссидентством, просто перестав преследовать людей за их взгляды. Мой дядя, о котором я поведу рассказ, дал верную оценку движению, но оказался худым пророком, когда, прощаясь со мной в семьдесят седьмом, говорил:

- Серега! Я потому валю, что диссидентство в тупике, а у меня семья. Ты знаешь, как это было.

Я знал: Света, его жена, положила на стол вызов и бросила ему в лицо: "Решай! Мы с дочкой едем, я устала от обысков, допросов, арес-тов, ссылок. У нас нет будущего в этой проклятой Богом стране".

- У диссидентов нет будущего, - дядя с точкой озирал низкое се-рое небо, откуда сыпалось непонятно что, заляпанные до крыш желто-коричневой грязью машины, чернеющие сугробы, рябь на холодных лужах, безликих одетых в черно-серое людей, толкающих тележки с такого же цвета поклажей, размахивающих жезлами ментов... Шере-метьево. Зима. Российско- совдеповский мрак. Мать со Светой и до-черью остались в здании стеречь очередь. А мы вышли на улицу поку-рить. Я не курил, дядя... Он не хотел уезжать, и потому взгляд его был тосклив. И говорил он не о планах, не о страхе перед неизвестностью - это Света бледнела, когда ее спрашивали, на что она рассчитывает, не имея на руках профессии. Стандартно отвечала: "Лучше посуду мыть там, чем здесь процветать". А дядя нес свой монолог о наболев-шем:

- Наша главная беда - нет позитивной экономической програм-мы. Политическая - хоть что-то: демократические выборы, уничтоже-ние цензуры - сам знаешь. Но она нереальна, пока у власти эта е...я партия. А что можно предложить в экономике кроме капитализма? Ну нет ничего лучше! И все эти разговоры об особой стати России - бред собачий. Сахаровская конвергенция, при всем моем уважении к этому гиганту мысли, ( дядя процитировал отцов Остапа без иронии - вы-рвалось машинально) детский лепет. А как народ к капитализму - не мне тебе говорить... Не знают люди, потому и боятся, как черт ладана. Я думаю, коммунисты еще лет на сто. И знаешь, я бы успокоился, ес-ли бы по Красной площади на седьмое пронесли плакат: "До конца со-ветской власти сто лет"! А на следующий год - " девяносто девять"... и так каждый год. Не доживу, конечно. Мечты, мечты!..

Когда он приехал из Штатов, уже будучи гражданином той стра-ны - кстати, ни Света, ни дочь приехать не пожелали - я припомнил ему его слова.

- Кто ж знал тогда, что придет такой из Ставрополя и гениально все развалит. Я следил за каждым его движением. Когда он сказал в Питере: кто это придумал, что нельзя строить большие дачи? - я аж захлебнулся: неужели началось?

Сравнительно недавно я провел своего рода социологический оп-рос на тему ненависти к коммунякам. И выяснил, что подавляющее большинство моих знакомых, приятелей, просто собеседников ненави-дело их с пеленок. Брехня! По себе сужу, Уверен, что это большинство в лучшем случае разделяли убеждение моих родителей: идея-то хоро-шая, да вот исполнители подкачали. И если бы Кузьмич не помер бы так рано, то все было бы иначе. Да и я так думал, пока дядя и его "гла-сность" не раскрыли мне глаза. Я знаю, что далеко не в каждую жизнь входили такие "дяди" и осознание звериной сути коммунизма к людям пришло с Горбачевым, который позволил "дяде", иначе говоря, благо-словенной гласности, войти в каждый дом. И не говорите мне, что Горби не понимал, что делал. Не идиот!

Дядя выступил на собрании, посвященном одобрямсу ввода войск в братскую страну. Перебил оратора, который начал лгать о том, что войска НАТО были сосредоточены и потому нельзя было медлить. Сказал, что акция эта - бандитизм государственный, а разговоры о войсках, готовых куда-то войти - бред сивой кобылы, и только идиоты могут в это поверить. Он предлагает резолюцию протеста... догово-рить ему не дали и в тот же день уволили из Литературного институ-та, где он синекурствовал старшим научным сотрудником. Дальней-шее было ясно - негласный волчий билет, с которым даже в вечер-нюю школу не брали преподавать. Вернее, брали по незнанию и выго-няли дня через два. Все, как везде, кстати. Недавно видел фильм с Де Ниро о временах маккартизма в Штатах - там так же. Опальный ре-жиссер никуда не мог устроиться. Даже в лавке торговать. Так и за дядей шли, кому положено по должности, и что мог сделать жалкий директор школы? Вот в котельную сторожем - сколько угодно, двор-ником по-платоновски - пожалуйста... Но дядина филологическая профессия не пропала втуне - я читал хроники им либо написанные, либо отредактированные... Потому он не удержался в столице - от-правили его в ссылку, хорошо еще не в лагерь. А ведь у него была семья. И вот здесь мать сказала свое веское слово: треть ее зарплаты исправно перечислялась Свете. И так шли годы. Годы!.. Мать тогда не подозревала, как здорово потом это ей отыграется. Она любила брата, жалела, хотела помочь и не считала, что делает что-то из ряда вон - это у них семейное. На проводах , которые мы ему устроили в нашей квартире - народу пришло уйма - брат произнес тост в честь матери, сказав, что она спасла его семью...

Когда свердловский сатрап разрушил страну с той же легкостью, с какой он сравнял с землей ипатьевский дом, мать, как миллионы, потеряла все сбережения. Заодно стали забывать и пенсию платить вовремя. Она неосторожно сообщила об этом брату. На следующий день к ним домой пришел человек и положил на стол двести долла-ров. Мать бросилась звонить с криком протеста, но дядя заставил ее положить трубку, ибо из России, хоть и с любовью, но дорого. Тут же отзвонив, заявил, что отныне его сестра будет получать двести долла-ров каждый месяц, а если ей понадобится больше, пусть только ска-жет. Две с половиной тысячи в год составляют несколько меньше двух с половиной процентов от его годового заработка. Все согласовано со Светой, которая тоже дома не сидит.

По телефонным разговорам, которые удлинялись по мере роста его благосостояния, мы отслеживали его восхождение в Штатах. Он оказался никому не нужен в кругу тех, для кого писание на русском было профессией. Экзамен на "Голос Америки" провалил из-за "фе-фектов речи" - ужасные были протезы. Журналистикой было невоз-можно прокормиться, а амбиций Довлатова, говорившего, что "читать книги - его работа", он никогда не имел. Считал себя не вправе депрес-сировать на диване, пока жена моет полы кому-то. Они получили тол-ковый совет идти в программисты, ибо знание языка оставляло же-лать... Долго устраивался на работу из-за своей честности, пока опять же не получил еще один толковый совет: не распространяться о дей-ствительных причинах отъезда - диссиденты и на американских фир-мах не нужны. Как только соврал, что всю жизнь только и мечтал об Америке, тут же взяли. И у него открылся талант! Света выступает на среднем уровне, даром что еврейка. Сейчас он вице- президент доста-точно большой компании.

Мать недавно была у него и вернулась потрясенная Нью-Йорком.

Ее потрясение - щенок по сравнению с моим, когда я прочел пер-вый самиздат. Дядя принес книгу на мой день рождения. Вообще-то я люблю отмечать свою дату. Созываю друзей, как-то готовлюсь, чтоб всем было весело, накрываю хороший стол... Но в тот раз никого не позвал и тихо горевал в своей комнате по поводу Лены. Дядя вошел ко мне и протянул книгу:

- Не куксись, Серега. Ленка твоя вернется, никуда не денется. Вот тебе лучший подарок. Эта повесть изменит твое настроение. И хватит валяться. Пойдем вместе выпьем, и я с отцом твоим доспорю.

- Может, не стоит? Я слушаю ваши споры - у отца нет доводов, но ведь и признать, что жизнь не на то положил, ему не очень-то хо-чется. Ты, Юра, уж больно резок. Не так все плохо...

- Прочти книгу, оптимист. Я принес тебе не самую сильную, а то, не дай Бог, с ума сойдешь.

Это была повесть Евгении Гинзбург "Крутой маршрут". Шок? Слабое слово... Я даже не знаю, какое подходит - может, обвал, зем-летрясение? Я читал о послеземлетрясейном синдроме, когда уцелев-шие бродят по развалинам, не врубаясь в ситуацию и полностью поте-ряв ориентиры. Вот так у меня рухнуло мировоззрение! Это у детей смена миропонимания проистекает сравнительно гладко, хотя они с каждым днем узнают такое, что меняет их представление о жизни. Вчера пацан верил в капусту с детьми, сегодня его просветили в шко-ле. Но большой трагедии от познавания мира у него нет - очевидно срабатывает механизм имунности к новизне, который исчезает с воз-растом. И к двадцати с лишним мы приходим с уже закостеневшими взглядами на мировую историю и сложившийся порядок. И Ленин у нас святой дедушка, и партия наша - народная... И так весь набор. Ко-декс строителя коммунизма в башке с теми или иными вариациями. И вот тебе дают книгу - одну только... И все! Не надо песен! Меня сде-лал антисоветчиком самиздат - не жизнь вокруг меня, нет! Ничего осо-бо не замечал... Но когда я дорвался до этих книг, меня нельзя было остановить. Это был литературный мазохизм, ибо после Шаламова пропадало желание жить в этом обществе, после Гроссмана хотелось стрелять в коммунистов, после Исаича и Бунина представлял, как про-несу гранату в Мавзолей и разнесу дедушку в клочья... Реакция ребен-ка? Конечно. Сейчас, с высоты моего возраста, я с улыбкой вспоми-наю пацаньи всплески уже взрослого тогда человека. Но такова моя натура - я и сегодня мгновенно вспыхиваю и почти сразу же отхожу. Жена оказалась умнее меня. Она просто не стала читать беспощадных к читателю Шаламова или Гроссмана - зачем заниматься самоистяза-нием? Спасла меня трусость. Сколько слов презрения сказано о робо-сти, никогда не слышал ни одного положительного, а я бы мог пропеть гимн этому здоровому чувству. Я, может, живой остался благодаря ду-ховной трусости.

Да, я трус. Себе-то могу в этом признаться. Я не о драках - нары-вался, участвовал и не бежал с "поля боя"... На ящике под воздействи-ем самиздата достаточно громко выражал свое отношение к соцдейст-вительности. Коллеги только усмехались, слушая меня. Они-то согла-шались со мной, но кроме меня этого никто не слышал - стукачей хва-тало. А я забыл о них, ибо тогда ходил оглушенный самиздатскими открытиями. На работе, кстати, это не сказалось, и начальник лабора-тории подал меня на повышение. Неделя, вторая - нет ответа... В чем дело? И тут вызвали меня в отдел кадров. Думал, кадровик начнет объяснять, что сейчас нет вакансий на старшего, штатное расписание, надо обождать - понесет чушь... Мне ввели к нему, как буфетчика к Воланду. Он разговаривал по телефону. По возрасту гебешник в отс-тавке, массивный, плосколицый. Бросил на меня короткий взгляд - этого ему оказалось достаточно.Сказал в трубку: "Минуточку". Зажал ее ладонью и поставил меня на место:

- Вы живете при Советской власти, и потому должны любить и уважать эту власть. Надеюсь, вы поняли? - он смотрел на меня, выжи-дая. Если я сейчас начну блажить о праве на свободу слова, придется положить трубку и заняться мною всерьез. Но ему понадобилось мень-ше минуточки.

- А я ее люблю и уважаю.

Где же вы, гены матери? В том кабинете я оценил мужество моих старших, их способность выплеснуть из себя раба.

Он небрежным жестом вышвырнул меня из кабинета и продол-жил разговор. На следующий день я получил повышение.

Я не стал своим человеком в компании диссидентов, не смог пе-репрыгнуть на их орбиту. Почему? Ответ прост, если честно - меня же никто не тянул за язык в кабинете у кадровика. Сам признался в люб-ви из-за тридцатки. Я ходил в их компанию, спорил, выпивал с ними - пили они по -черному. А кто не пил в те годы? Да и сейчас... Ведь ста-бильно растет в моей стране потребление водки и число новорожден-ных дебилов. А куда еще расти! Я знал, что мои друзья занимаются делом - не буду перечислять. Но меня ни о чем серьезном не просили. К тайному моему облегчению. Мне совсем не улыбалось, что Лена могла услышать нашу фамилию по "Свободе" в связи с арестом или какой-либо гадостью типа психушки, аварии, избиения при "попытке ограбления" - сколько у гебешников было способов изничтожить! О такой славе я не мечтал. Пару раз они просили меня о мелочах - в ма-шине и шофере нуждались. Я был безотказен, но дальше дело не по-шло. Не пришел к ним, не сказал: "Ребята, я ваш! Что надо делать"? Да и не мог я причислить себя к их полным единомышленникам. От-страняло их полной неприятие Совдепии. Они даже в спорте болели против наших - в хоккее за чехов, например... Я не мог - понимал, что сердцу не прикажешь. Они находили негатив во всем - я не искал...

Порой даже вспоминал Шатова из "Бесов", который о своих бывших подельниках говорил, что случись в России что-то хорошее, они толь-ко взбесятся. Я не бросаю в них камень, упаси Боже! Если выражаться высоким штилем - у них были честные намерения и чистая совесть. И еще раз повторю - дело они делали. Я это знаю, ибо сам развозил по адресам напечатанные на папиросной бумаге хроники. Но я не вошел в их круг наверно еще и потому, что не верил в успех их безнадежного дела, а они не верили в меня. Как-то раз на мой день рождения - ко мне с удовольствием ходили - один из них подарил мне шутливый стишок с перечислением моих достоинств. Но главная идея вирш была обидной - я хорош, пока у меня все хорошо. Меня тоже приглашали на дни рождения, но, как выразились авторы о подаваемой отцу русской демократии милостыне "невесело". Лена эту компанию не любила из-за их отношения ко мне.

По приезде в Москву дядя не кинулся в объятия друзей, но дань вежливости отдал. Собрал их вместе у меня на квартире, накрыл стол. Да и не так уж много пришло - человек десять. На проводах Юры их было гораздо больше. Кто уехал, кто спился, кто просто оказался сме-ртен, двое хорошо разбогатели - эти пришли и не хотели о прошлом. Им было интересно настоящее Юры - можно ли дела делать с его фир-мой? Никто из наших знакомых даже в Думу не попал. Страна, конеч-но, не подарок...

Стоп! Какие могут быть претензии? Дядя был потрясен, когда появились гости. Не видел друзей больше пятнадцати лет. И вот стали вваливаться лысины, седины, мешки под глазами, обвисшие животы... О какой подитической жизни речь, когда пришло время размышления о проблемах простаты. Это в семидесятые они были молоды и жизнь казалась бесконечной, как неизвестность. Девяностые же - не их вре-мя, а смены им не нашлось. У молодых другие интересы.

После уходы последнего гостя дядя подошел к зеркалу и долго всматривался. Вздохнул:

- Когда каждый день бреешься, так и не замечаешь...

Мы помогли Лене убраться, и она ушла спать, вконец вымотан-ная приемом. Дочь заночевала у подруги - наверно, так и было. Мы принимали все на веру с ее восемнадцати. Я как-то робко завозражал, но Лена ткнула меня на место, сказав, что она начала с шестнадцати и, как я вижу, все в порядке. Все свои знания она передала девочке - на-деется, что этого хватит на первое время. Но о дочери отдельно. А мы решили доуговорить бутылку армянского коньяка. Немыслимая ситу-ация двадцать лет назад - в этой компании выпивки всегда не хватало. Это был вечер моих вопросов и дядиных пространных ответов о Шта-тах. Замечу, что Юра относится к той стране спокойно. Нет восторгов. Разочарования тоже нет, а значит нет и иммигрантской завистливой злобы.

- Ну, а как с общением-то? Читал, что проблема. Кто у тебя в друзьях, Юра? Ты же почти миллионер. Небось среди таких же и вра-щаешься.

- Не вращаюсь. Знаешь, Серег, я часто вспоминаю твое письмо с теорией социальных орбит. Получил его как раз посередине своего восхождения. Да, посередине... Я достиг потолка и потому легко могу вычислить центр. Поначалу смеялся над письмом. А теперь не смеюсь - все по твоей теории выходит. Ты помнишь это письмо?

Еще бы не помнить. Это был единственный раз, когда я изложил мою теорию на многих страницах. Вот она вкратце: мы живем от рож-дения и до смерти на орбите, заданной нам родителями. Многие дума-ют, что они родителей превзошли - нет. Обычная ошибка завышенно-го самомнения, рожденная постоянным развитием общества и возник-новением новых орбит. Да, чуть повыше родительской твоя орбита. Но с исторической перспективы все та же. Моя, кстати, ниже... Толь-ко гиганты могут пронизать все орбиты и выйти на высший уровень. Их - доли процента от всего человечества, и потому мы помним о них - такую они высекают искру или даже пламя. Давид, Магомет, Чингиз-хан, Колумб, Микельанджело, Гутенберг, Лютер, Линкольн, Чаплин, Эйнштейн, Чаплин, Муссолини, Сталин, Гитлер, Горбачев... - пара тысяч имен на все века. Дебилы же, больные, неудачники и преступ-ники летят вниз. Есть личности, которые перелетают с орбиты на ор-биту - Вийон, Марло, Кортес... Остальные? Все там же, где и роди-лись. Уровень гения - высший. Неважно, в чем он гений, получил ли он признание при жизни, был ли он богат. Уголовник - на низшем слое. Будь он хоть миллиардер Эскобар, который строил стадионы для бедняков. Орбиты пересекаются только в случае социальных катаст-роф. В захваченном врагом городе госпожу насилуют на той же пло-щади, что и ее рабыню. Однако проходит время, и сын этой госпожи вырастает господином, а сын рабыни - рабом. Пол Пот уничтожил все орбиты - цивилизованный мир ужаснулся. Страна возвращается к че-ловеческим законам, орбиты восстанавливаются. Люди могут вре-менно попасть на чужую орбиту, как и электроны в атомном ядре. И сразу же нарушается привычный ход вещей. Мы сталкиваемся с мер-завцем низшей орбиты - происходит несчастье, ибо живем-то мы по другим правилам и не готовы к отпору бандиту. Трагедия!.. Когда же попадаем в высшее общество - дипломатический ли прием, сборище гениальных физиков, писателей, художников - мы там инородное тело. Зачастую глупо себя ведем, стараясь соответствовать - сколько коме-дий на эту тему. Нас туда больше не пригласят, да и сами не пойдем, если достаточно умны. Чтобы сделать скачек вверх, нужны сверхуси-лие, созидательная страсть, высокая личная цель и ко всему этому ве-ликий ум, характер игрока, авантюриста, одержимого плюс удача и обстоятельства... Тогда - рывок вверх! А остальные - просто нормаль-ные люди, сушествующие в обществе, разделенном на непересекаю-щиеся орбиты. Моя мать не умела разговаривать со слесарем, который приходил сменить прокладку в кране. У нее в голосе появлялись заис-кивающие интонации. Она теряла лицо. Я как-то даже спросил - а как же ты с моряками? Никак, ответила она. Матросы были подопытными кроликами, а я общалась с дедами, старпомами и капитанами... При этих словах на ее лице мелькнула непрошенная улыбка воспоминания. Я догадался тогда, что на море у матери могла быть своя жизнь. Это было не мое дело, и я твердо знаю, что никогда не буду судьей своим родителям.

О разговоре с матерью я Юре не писал.

- Так что с Америкой, почему мне икалось?

- Там жизнь устроена по твоей теории. Мы со Светой, как элект-роны прошли через орбиты от низкой к высокой. Начинал с мытья по-суды в ресторане - ведь даже прав не было, чтоб на машине работать. Да и денег на машину. Светка пошла на курсы, а я продолжал пойди- подай-пошел вон, получил права, купил американское старье - никог-да не делай этого! Старые американские машины - говно! Начал под-рабатывать в карсервисе, и там хозяин, кстати, русский, уже на третий день спросил меня - а что ты тут делаешь? Ты же не их уровня... а у меня что-то пошло - уже подрабатывал на "Свободе", в газете печатал-ся... Но когда Света устроилась на работу, перешла на другую орбиту, я понял, что потеряю ее, если не получу американскую профессию. Как я пахал на курсах!.. Когда меня наконец-то взяли, все встало на свои места. Не бездарь оказался. Света недавно призналась: боялась, что кроме таланта к бесполезному диссидентству ничего больше нет. Общение, говоришь? Только русские - все нашей орбиты. По мере роста отсекались провинциалы, плывшие по течению, не читающие... И мы заметили, что у нас постепенно сформировалась компания, а ля Москва. Это наш круг. А штатники - никогда. Они для меня чужие, как и я для них... Как бы это тебе объяснить, - дядя защелкал пальца-ми, - вот! Однаждый сценку увидел в деловом районе Манхеттена. Стояла группа людей из одной фирмы, по одинаковым дорогим пла-щам было видно. Среди них негр. Подошел один, всем пожал руки, негру не последнему. И они тронулись куда-то, и негр с ними... Вот как они шли плотно, и он на микроотшибе, на лице намек на неловкую улыбку, я увидел - черный среди них чужой. Он не их орбиты. А вне-шне они к нему - не подкопаешься. Вот я для штатников - этот чер-ный. Но я себя негром не ощущаю - вот что главное. И на микроотши-бе со смущенной улыбочкой не пойду, дистанцию буду держать. В Штатах с этим жестко - все разговоры о плавильном котле - ахинея. Но вот у меня к тебе вопрос, Серега. Почему в России твоя теория не работает? Бардак у вас, ребята, с орбитами.

Тут дядя в точку попал. В моей стране все не как у людей в этом веке. До революции принцип орбит соблюдался слишком жестко. Кре-постное право, четырнадцать классов, черта оседлости - да много че-го... Закостенелось, неспособность идти в ногу во временем, неумение управлять событиями... и слетела царская семья со своей орбиты в екатеринбургский подвал. Детей жалко. В политику большевики при-внесли тактику восточной орды, не берущей пленных на поле битвы.

К слову о важности орбит: мы слетаем вниз, никто не замечает кроме близких. Цари, короли - потрясение общества!

Уж если они с царем не чикались, то простолюдьем-то и подав-но. С орбиты порой сметалось все ее население, либо на ней остава-лось ничтожество, занесенное туда волной смуты. Так покончили с аристократией, буржуями, кулаками, старой ленинской сволочью... Коммуняки сознательно перемешивали орбиты, желая превратить всех, кто под ними, в одно серое стадо. Они грабили, уплотняли, рас-стреливали, лишали прав, ссылали, выселяли... Преуспели во многом: сократилось количество орбит, как при распаде тяжелого атома на легкие. И все равно проиграли! Уцелевшие "бывшие", несмотря на все гонения и уплотнения, духовную дистанцию сохранили. А наша "про-слойка" куда было сравнительно легко залететь с орбит класса-гегемо-на и трудового крестьянства, благодаря именно этим залетам дала их огромное число. Между орбитами Шостаковича и брянского инженера их не сосчитать.

А сейчас ничего не поймешь. Читаешь о бывшей знаменистости - спасается от голода картошкой на дачном участке. Не поймал волну. Уголовники, неспособные двух слов связать без мата или фени, ходят во фраках с бабочками. Один из крестных отцов реформы во всеуслы-шание заявляет, что на всех государственного пирога не хватит, а по-тому, кто смел, тот и съел. А смелых убивают - взрывают, расстрели-вают, травят, как крыс, кончают в подъездах, похищают и после пыток режут на куски... Такой волны убийств бизнесменов и политических деятелей страна не знала со времен большевистского переворота. Наш руководитель, я говорю об Останкине, подвалил на заседание колле-гии с пистолетом в кармане. Он что? Перепутал место и время? Ре-шил, что на стрелку едет? И самое плохое, что стали пересекаться ор-биты, которые в нормальном обществе никогда не должны пересекать-ся орбиты исполнительной власти и силовых структур страны - а это будет пострашнее любых паханов во фраках и с кистенями.

Но надо заметить, что на благосостоянии моей семьи никакая реформа не повлияла. Более того. В приватизированной поликлинике сразу же заметили, что Лена - настоящий врач! Предложили полную ставку, и она пошла с удовольствием. Стали приглашать на консили-умы. Жена стала приносить деньги!.. Да у нее голос изменился. Купи-ли новую машину - нашу. Технику - импортную. Обменяли квартиру на трехкомнатную. Стали лучше питаться. Увидели Париж, Венецию, Мадрид... Ездили как люди - без янтаря, блоков сигарет, водки и мат-решек. И многие вокруг нас приподнялись. В нашем кругу никто не бедствует так, чтобы милостыню на улице просить. Крутиться стали больше, но и результаты налицо. Это уже не Совок, где как ни вер-тись, кусок конины в лучшем случае или страх смертельный, как у моего улыбчатого клиента.

Знаю, знаю... все знаю об обнищании народа, о голодных смер-тях, стыдливо записываемых как смерть от "белковой недостаточнос-ти"... Знаю, что миллионы слетели со своих прослоечных орбит в нищету, но миллионы и остались... Мы с Леной остались. И я был честен, когда ответил на вопрос дяди:

- Действует теория. Наша семья тому доказательство.

Он не спорил.

Через пару месяцев Юра посмеялся бы над моими словами. Дочь разрушила все. Легко соскочила с орбиты, как будто мы не прививали ей интеллигентность в нашем понимании этого слова. Пока Тинка рос-ла, Лена, слава Богу, полуработала, и потому школа была английская, музыке обучали, но вовремя увидели, что таланта Беллы Давидович у дочки нет, и не стали насиловать ее этюдами Черни. Бренчит в свое удовольствие - и ладно. Отлично развита физически - в бассейн води-ли до того момента, пока тренер не заговорил о профессионализме. Нам "такой хоккей" был не нужен - знали, чем это кончается. В гим-настический зал - до сих пор, как на службу. Много читает. Прекрасно рисует - обучали и проморгали момент, когда нужно было закончить. Она успела выставиться с двумя картинами на вернисаже молодых дарований, и одна была куплена. По счастью, за символические день-ги. Но все равно, мы с Леной дрогнули - окунется наша Тина в богем-ную жизнь и только мы ее и видели... Пьянки, секс, ночная жизнь, наркота... Так мы представляли общество молодых художников. Но Тина нас удивила. Она оказалась личностью не нашей породы.

Что ни говори, а мы с Леной все же копии наших предков - Сов-депия безжалостно уравнивал всех. Мы отличались от родителей при-ческами, одеждой, но поскреби нас - то же самое, что и они. А дочь - не мы. И не наша это заслуга или вина - время другое. Ее взросление попало на перестройку и неизбежное следствие этого - разрушение. Обнажилось все - растлевающее души бесстыдство, которому все сходило в рук, выскочило на авансцену из-за кулис. И потому на жизнь она смотрит иначе. Прочла то, что некогда было самиздатом - одну книгу. И все! Как отрезало - все понятно, больше она не хочет. Даже говорить на эту тему не пожелала - прошлое в том виде ее не интересует. И вообще к книгам нашего восторга относится спокойно - прочитав "Мастера", только отрицательно покачала головой. "В чем дело",- поразился я. "Папа! Ты можешь себе представить, чтобы Ие-шуа вообще о чем-то просил Сатану, тем более об убийстве двух лю-дей. Ведь их убили - не зря же Воланд послал в подвал демона-убий-цу!" А мне как-то и в голову не пришло. Газеты изучает внимательно, особенно криминальные истории, И не только о девушках, ставших жертвой обмана. "Зачем тебе это?" - как- то спросил я. Запомнил ее ответ:

- Газеты полезны - жизни учат. Кто еще мне покажет, как избе-жать опасности? Ты и мама? Что вы об этом знаете?

Она смотрит только в будущее - зря мы с Леной переживали.

- Папа! Десять лет назад я бы не задумываясь пошла бы в Стро-гановку. Куда еще можно было податься? А сегодня - только в про-граммисты. Через десять лет я сколочу свой первый миллион. У меня будет своя компания. Или здесь или там, на Западе. Вот тогда поду-маю о холсте и красках. Ну, не было в истории человечества великих художниц - и из меня не выйдет. Я трезво себя оцениваю.

Это говорила мне девчонка, только только кончившая школу. Она спокойно относится к понятию Родина. Я бы сказал, никак, но и иностранцы не волнуют. Был один, богатый - бросила стремительно. Он долго звонил, бедный, не мог понять в чем дело. Мы с Леной пора-жались ее жесткости, напору, эгоцентризму. Для нее не существует понятия жертвенности во имя коллектива или дружбы - ее интерес на первом месте. Она может быть жестокой, Я помню, как порвала со школьной подругой, положившей глаз на ее парня. Мгновенно! Бес-поворотно. Слышал, как Тина разговаривает по телефону - замерз от холода в голосе.

- Чего ты так? Ты с Катей за одной партой сидела. Она ж про-щения просит.

- Ты меня сам учил. Помнишь, еще в школе мальчик у меня просил прощения, и я пришла в тебе за советом. А что ты сказал?

- Что? - мне самому стало интересно.

- А ты сказал, что прощать надо не того, кто умоляет об этом, но того, кого сам хочешь простить. Тогда будет мир в душе, Катю я не хочу...

При этом она внимательная дочь - никогда не забывает о подар-ках к нашим праздникам, всегда звонит матери, где она и когда будет дома. Лена не может спать, пока не услышит дверь. А я почему-то спокоен. Она не забывает о развлечениях, но предельно осторожна и никогда не позволяет себе выпить лишнего. Старается приехать на вечеринку на машине, чтобы был предлог не пить вообще. Права по-лучила в восемнадцать. Я тут же дал доверенность и буквально застав-лял ездить, не обращая внимания на вопли Лены. А как еще научить-ся? Я победил - через пять лет она водила классно, пройдя без аварий самый опасный для вождения период - три года, когда думаешь, что все освоил. Ей двадцать три, начало рассвета женщины! Моя дочь кра-сива - выше меня, а я за метр семьдесят семь, ноги из подмышек тор-чат, глаза, талия, бедра - все на месте...

Катастрофа подступила незаметно. Он пришел договариваться о выплате дани. Почему-то не прислал подчиненных, а сам заявился. Ти-на работает на фирме, нацеленной исключительно на Запад. Но Западу западово, а рэкету российскому рэкетово. И будь ты хоть Клинтон, а в России ты говно - бабки отстегивай. И надо же случиться такому не-счастью, что Тинка вошла в кабинет к шефу в момент их разговора. Шеф, естественно, выгнал ее, но было поздно. После работы он ждал ее на своем Ленд-Ровере. Два быка при нем. Тина не испугалась, ибо не догадывалась, кто он, но отказалась ехать с ним какой-то самый шикарный ресторан. На его глазах села в мой Жигуль и укатила. Она надеялась, что поймет - перед ним не шлюха и отстанет. И он понял - на следующий день к ее столу приплыл букет роскошных роз, за кото-рым она и человека-то не сразу разглядела. На визитной карточке бы-ло написано, что податель ее Юрий Бугров - может, фамилию менял, уж очень она... - является директором какой-то конторы, которых раз-велось, как бездомных собак, выброшенных хозяевами после начала реформ. Тина пошла к шефу за подробностями. И тот, паскуда, не ска-зал правды. Тогда почему бы и нет? Мельком она разглядела, что па-рень в порядке. А чем новый русский хуже старого? Не оглядываться же на анекдоты о них. Охрана ее не смутила - кто из уважающих себя бизнесменов сегодня без нее. Я подозреваю, что этот негодяй ее все же заинтересовал, и потому она закрыла глаза на какие-то очевидные вещи. В общем, она согласилась на встречу, затем на вторую... Закон-чилось это приходим в его квартиру. Естественно, они стали любовни-ками. Да и не могло быть иначе, ибо Тина знала, за чем она идет. Мы втолковали ей правила поведения, как только секс вошел в ее жизнь всерьез. Если женщина идет к мужчине на чашку кофе - она идет пере-спать с ним. Ничего другого быть не может - жизнь не кино, где деву-шка ускользает в последний момент из "грязных лап" растлителя. Не хочешь спать с парнем - не ходи к нему на чашку кофе. Не морочь голову.

Что было потом я представляю смутно, ибо Тина почти пере-стала делиться с матерью. Но по обрывкам, которые она скупо выда-вала, мы поняли, что в ту ночь она определила по татуировкам, кто это новый русский на самом деле. Пригодилась газетная информация. Юрий Бугров, экономист с высшим образованием, москвич тридцати трех лет, зек с одной ходкой, главарь какой-то мазиловской группи-ровки. Сколько же их на наши бедные головы. А узнали мы об этом не от Тины - из статьи. В ней кричалось, что он спонсирует клуб физиче-ской подготовки, в котором молодые пацаны изучают карате и прочие премудрости, позволяющие легко калечить и убивать. И что он сам, кстати, обладатель черного пояса, иногда руководит их тренировками. Куда де смотрит общественность - ведь он готовит себе бойцов. Нас с Леной эта статья с ног сбила. Несостоятельные надежды, что это не ее любовник, однофамилец, обратились в ничто после краткого разгово-ра с Тиной. Оказывается, ее не интересует эта сторона его деятельнос-ти. Она, видите ли, в это не вмешивается. И больше не было разговора - дочь просто ушла к нему на свидание. А мы-то думали, что наша дочь умна не по годам. Глупая девчонка! Дура!.. Как все же секс мозги вышибает! И возраст не имеет значения.

Мы остались на кухне и мрачно молчали, тяжким грузом ощу-щая свое бессилие - нет у нас больше власти над дочерью. На нашу долю остались только переживания за нее - что еще мы можем сде-лать? Мы же люди в гоголевских шинелях. Говорить с ней? О чем? Стучать кулаками по столу и кричать, что он, может, даже убийца? А она знает - и продолжает трепаться с ним по телефону, убегает из до-ма, как только он свободен от своих уголовных дел. Да перегнем пал-ку - уйдет и... Для всех будет только хуже. Я как-то случайно поднял трубку, когда Тина говорила с ним и услышал его воркующий голос - не догадаешься, что бандит.

- Будем надеяться, - подвела итог тоскливым размышлениям жена.

- На что?

- Надоест она ему, Не прилепится же он к ней, как к жене.

- Только не это, только не это, - ернически запричитал я, не представляя, что эта сволочь может породниться с нами.

- Ты можешь быть серьезным? - вдруг окрысилась на меня Лена.

Я понял, как ей сейчас плохо. Жена никогда не заводилась из-за ерунды.

- А если он ей?

- А вот это хуже, - тут же откликнулась она. - У нас нет денег на круглосуточную охрану.

Охрана не понадобилась, ибо Тина через месяц объявила, что выходит за него. В ближайшую субботу он придет знакомиться.

Вот и пришел час разговора с дочерью. Я готовился к нему, про-говоривал в уме диалог с Тиной о ее выборе. Но когда она "обрадова-ла" новостью, вдруг понял, что не могу говорить с ней - мне опять не-чего сказать. Всю ту логику, что я выстраивал можно было засунуть в одно место и никогда не вынимать. А говорить все равно надо, ибо Ле-на сейчас смотрит на меня, не на дочь. И если я промолчу, понимая всю бессмысленность этого разговора - решение-то принято и только в книжках слова действуют - она никогда мне этого не простит. Я навсегда потеряю ее уважение. Я пошел в бой ради Лены.

- Тин! Может, не стоит ему приходить. Зачем это нам? Еще ста-щит что-нибудь. Ложки от него прятать серебряные, - с притворной вялостью в голосе начал я нападение.

- А они у нас есть? - тут ударила в ответ Тина. Кивнула в сторо-ну кладовки, которую я превратил в мастерскую. - Ты, папа, всю жизнь паяльнику посвятил, а воровать у тебя все равно нечего.

- Это паяльник дал тебе все, что у тебя есть, - вступила в разго-вор Лена, ткнув пальцем в направлении Тины. Затем она слегка уди-вила меня образностью речи: - Но отцу никогда не приходило в голову засовывать его пленнику в задницу для извлечения оттуда прибыли.

- Простите меня. Это была реакция на оскорбление, - отступила Тина. - Я искренне прошу... Сорвалось от обиды за Юру. Поверьте мне, я это очень ценю - я все понимаю! Я же люблю вас. Но если вы хотите поговорить, я готова. Только без... Пап. Ты меня понял.

- А знаешь, мне плевать, что воровать меня нечего. Серьезно! Ну, не нажил я палат каменных - хотя квартира у нас ничего... Пого-ди, - я поднял руку, увидев раскрытый рот Тины. - Твое время придет. Сейчас слушай. Иначе не будет разговора, - я бормотал все это, соби-раясь мыслями. А их не было!

- Я не хочу его видеть. Вот не хочу! Не могу!! Не могу предста-вить, что моя дочь приведет в дом бандита. Бандита! Я не без греха - но я не вор. И старался всю свою жизнь не иметь дела с этой публи-кой, настолько, чтобы считаться их корешом, братаном или как там еще... И мне казалось, что нам это удалось. Ни я, ни мама не можем похвастать - как это делает Кобзон, например, что среди наших друзей есть бандиты. Пусть пристреленные. Я понимаю, сейчас все смеша-лось, но мы... мы-то не можем перестраиваться в угоду сумасшедст-вию. Мы выросли во времена, когда вор - кто бы он ни был - был во-ром в глазах всех честных людей. Мне никогда никто напрямую не говорил - бандитом быть плохо, но я это знал! Я это впитал с молоком матери, а моя мать - в свою очередь... И так поколения! И мы надея-лись, что ты тоже впитала... Да другие времена. Грабеж такого уров-ня грабеж переживала только в семнадцатом. На высшем уровне де-леж идет! Ну и пусть - я не хочу! Пусть я зауряден до скуки, нет во мне искры божьей - не всем быть гениями, я полысел и сгорбился над паяльником, но всеобщему безумию не поддамся и останусь честным. Да что я один такой на всю Россию? Кого из нашего круга ты назо-вешь вором? Честных - большинство. И они везде... Даже в милиции, которую ты уже стала презирать - слышал я пару твоих высказываний. Однако такими, девочка моя, как твой будущий муж, лагеря перепол-нены. Не все, значит, взяточники. Рано или поздно и он... Будешь пе-редачи возить? Такой судьбы хочешь? А я не хочу... не хочу водить знакомство, тем более становиться родственником бандита. Тина, род-ная - посмотри на нас, пожалей нас. Я все понимаю - тебе не хочется ждать, как ждали мы десятилетиями - машину, технику, поездки... тебе хочется сейчас, сразу. Но ведь и времена другие - столько ждать не надо - ты на верном пути. Все только от тебя зависит. Прояви себя - ты же можешь!..

- О! - перебила меня дочь. Я видел, как каждый раз при слове "бандит" она вскидывалась, но сдерживала себя. Наконец, не выдер-жала: - Извини, но мне кажется, ты все сказал.

- Почему?

- Воспитание началось.

- Не понял. Какое воспитание? О чем ты? - смешался я. Пропал надув, как будто Тина проколола шарик. Но в глубине души был дово-лен, что дочь остановила меня. Ощущал подступающую немоту, ибо в самом деле сказать больше мне было нечего.

- Можно мне?

- Ну?

- Начну с мелочи - техники и машины. Родители, это не богатст-во, Даже не старт в жизни.

- А что, по твоему, богатство? - попала в ловушку Лена.

- Ну, как вам объяснить, - Тина небрежно пожала плечами. - Вот! Я люблю импрессионистов, папа, не меньше тебя - больше. Я о них знаю больше. Спасибо твоему паяльнику. Так вот, я хочу Сислея в моем доме. Возможность его купить - это богатство.

- Ну, это ты высоко, - усмехнулся я, не заметив, что тоже уго-дил в капкан. - Тебе Юра его не купит - хоть у него у черный пояс, а кишка на Сислея тонка. Если ты из-за этого...

-Нет! Я люблю его. И ты не знаешь наших планов. А насчет вы-соко - тебе спасибо, - Тина даже подняла палец для подтверждения своих слов. - Я приходила домой с четверкой. Нет, ты даже не морщи-лся, улыбался, но не забывал заметить, что сегодня твоя девочка не первая в классе. Это звучало, как шутка, но такая шутка подстегивала. Я пришла второй в бассейне. Ты? Молодец, что не третья. От такой похвалы хотелось утопиться, и я тренировалась в два раза больше. Ты меня вообще никогда не ругал - спасибо тебе, я выросла свободным человеком. Но ты всегда мне внушал - будь первой! Будь везде пер-вой! Все мы в жизненном марафоне со множеством финишей. И на каждом надо побеждать и бежать дальше к новой победе. Только по-бедителю достаются кубки, лавры - все! Остальные для массовости, чтобы чемпиону было хорошо. Не повторяй моих ошибок. Никогда не предлагай себя - пусть попросят. А когда попросят - взвесь!..

- Но при чем тут бандит? - я решил вернуться к теме, хотя через мгновение понял, что дочь ни на иоту от нее не отклонилась

- Он не бандит!! - вдруг завизжала Тина и заколотила кулаками по столу. Звонко заскакали на одном месте чашки, сахарница, тарелки. Что-то грохнулось на пол.

- Ты не смеешь! Не оскорбляй Юру!.. Ты его не знаешь... как ты можешь!.. Ты, ты... Он лучше вас - он не врет!..

Мы с Леной впервые увидели настоящую истерику. Нам стало страшно от слепо выпученных глаз, брыжжущего слюной рта, злобно-го визга с задыханием... В мгновение красавица превратилась в бесну-ющуюся уродку. Тина рванулась из-за стола к выходной двери, про-должая выкрикивать что-то неразборчивое - для меня, по крайней ме-ре, ибо сильно подозреваю, что это были проклятия в мой с Леной ад-рес. Она бы убежала в осенню ночь непонятно куда в тапочках и фут-болке, но - какое счастье - запуталась с замками, которые мы понаве-шали в связи с новыми временами. Лена догнала дочь и повисла у нее на плечах. Они рухнули на пол и заплакали в голос. Лена незаметно для Тины махнула мне рукой - уберись. И я ушел на кухню.

Я потерял дочь - сколько в моей стране таких, как я! Сколько нас, отцов, закосневших в своей эфемерной правоте и потому разнося-щих вдребезги фарфоровую паутинку отношений с взрослыми детьми. Благие намерения, желание добра... но все это в нашем понимании, вот в чем беда-то. А жизнь уже другая, и мы в ней давно потеряли мо-нополию на знания, опыт и тем более правоту. Выросшие дети сегодня с нами на равных. Нет - не надо себя обманывать. Они часто взрослее нас, ибо лучше плавают в этом омуте, который зовется Россией.

Немного же нам надо было, чтобы сдаться. Небольшая истерика любимой дочери, и мы подписались на сватовство. Накрыли стол, по-мня о словах Тины, что его можно удивить только хорошей домашней едой. Никаких колбас, икры, окороков и прочего дерьма не надо - пара овощных салатов, бутылка коньяка - все равно все останется, он мало пьет, вино для женщин. И конечно, горячее - мама, пожалуйста, ты это можешь... И мама постаралась.

Я ненавидел его, еще не видя и не представляя, каков он. Нена-видел за слезы Лены, которые не только стояли у нее в глазах, но тек-ли по щекам, ночью, когда мы лежали в кровати, и она полушопотом говорила мне, что ведь убивают их, этих крестных отцов. Нет там дол-гожителей. Не дают им зажиться свои же либо милиция. И жен их то-же не щадят в этой стране. А Тина и слушать не хочет об этом. И она боится давить - а если и в самом деле... Дочь ведь не простит, что на-

каркала.

Ненавидел за увод моей дочери из нашей семьи, из нашего кру-га, ибо моя мать, как и мать Лены, при всем обожании внучки, не при-мут этого замужества, как я его не принимаю. Не могу! Ведь впереди редкие встречи с Тиной - редкие, и нечастые звонки по праздникам.

Ненавидел за только потенциальную возможность искалечить жизнь дочери, если он втянет ее в свои дела. Я знаю Тину - она и в криминальном мире пойдет далеко, если преодолеет интелигентность, которую мы в нее закладывали и переступит через нас. Она уже пере-ступает, не понимая этого.

Но вся эта ненависть - щенок, детский всхлип, мура собачья по сравнению с главной. Ненавидел за то, что в нашу семью вошла смерть, удобно расположившаяся на его плечах. Я его еще не видел, но ее присуствие уже ощутил.

Ненавидел... И вот он пришел. Без опоздания. С букетом для Лены и подарками. Тина. Наверно, подсказывала, что купить. Жена получила жемчужные бусы, а у меня, естественно, был подарок скромнее - полный набор для моих ремонтных работ. Очень дорогой. Я давно к нему присматривался, но цена отбрасывала. Когда он во-шел, я поневоле подобрался, как иногда это происходит мужчиной, который сталкивается с другим, более мощным. Он был сильнее меня - и я не физическом превосходстве. Тут и сравнивать-то не с чем. За метр восемьдесят, килограммов под сто сплошных мышц. Но не качок - все в его теле рационально, все для пользы дела, не для выставки. Лицо разочаровывало с первого взгляда - не красавец. Над чертами природа поработала не стекой, но больше топориком. Взгляд умный, глаза настороженные. Расслаблялись только, когда на нашу Тину смо-трел. Любили они друг друга. Это было видно по обращению, по вза-имному любовному поддразниванию - мы с Леной им были не нужны.

За столом начинать надо было мне. Хватило меня только на такую речь:

- Ну, давайте выпьем за то, чтобы никто не раскаивался потом.

Тина была готова меня убить - таким одарила взглядом. Но бу-дущий зять оказался умным человеком - зря, что ли, его наша дочь вы-брала. Понял - от нас требовать многого нельзя.

Кольцо для невесты впечатляло. Бриллиант не выпирал нагло, но размеры его уважение внушали. Произнес прекрасную речь о Тине и закончил словами:

- Тинка! Не бойся стареть. Как только увидел Елену Петровну, понял, что ты будешь только хорошеть с годами.

Начитанный. Такое самому трудно придумать - я у кого-то читал это. Не помню за давностью. Но точно это было в какой-то давнишней повести времен оттепели.

Все было чинно. Гость, как и полагается, отдал дань кулинар-ному искусству жены. Но враждебность наша все же ощущалась, как почти материальная субстанция, ибо я, например, не мог отделаться от чувства, что с нами сидит убийца - настоящий или будущий. Вежли-вый, культурный, но душегуб. Не получался разговор - возникнет те-ма, тут же глохнет... заставляли мы выдавливать из себя слова. Да и он... Трижды звонил его мобильник. Он был предельно краток, но все же однажды, не извинившись, вышел на кухню. Там не задержался. Во время одной из попыток вести светский разговор обронил:

- Плохо в этой стране честному. Я из-за этого срок мотал. Пять лет. Хорошо еще не псу под хвост. Многому научили умные люди. Мои университеты даром не пропали.

- В каком смысле? - невинным тоном спросила Лена.

- В простом. Те, кто меня подставил, потом сильно пожалели об этом, - он помолчал и добавил, не удержавшись. - Когда я вышел, они ответили мне по полной программе.

Посмотрел на наши с женой лица и холодно усмехнулся:

- Не думайте, никто не убит. Крови на мне нет. И эти легенды о мазиловской группировке - да нет такой! Пишут борзописцы...Но тех я достал. Сам...

Во время повисшего над столом безмолвия я встретился с ним глазами. И меня пронзило - ему наплевать, что мы с Леной подумаем. Как говорится, он нас "в упор не видит". Все делается только для Ти-ны - из-за нее пришел, из-за нее терпит нашу враждебность. Он же на-верняка ей все врет, что удержать! А если она, не дай Бог, вздумает уйти от него... Вот уж действительно "страстью пахнет".

- Я тебя понимаю, Юра, - разрушила молчание дочь. - В детстве я выше всех сказок Дюма ставила "Монте-Кристо".

- Я тоже любил эту книгу, - отозвался он.

Не засиделся. Скорее всего ощутил все же наши флюиды. Слегка помрачнел и прощался сухо. Выдержки ему хватило, но ведь обоюд-ная пытка тянулась часа полтора от силы. Мгновение...

Тина вышла проводить его. А мы стали собирать со стола. Все молча, ибо говорить было не о чем. Да и надо ли искать тему? Ясно, что зять будущий появился в доме, может, в последний раз. В тот момент, когда Лена несла чашки на кухню, уличная тишина взорва-лась взвизгом тормозов и почти одновременными автоматными оче-редями.

Тина. Т-и-и-н-а-а!!

Только сейчас, по истечении нескольких недель я связно могу вопроизвести наши действия. А тогда двигался, как во сне. Помню только, что ни разу не ошибся в последовательности моих шагов, ибо Лена, которая всем заправляла, ни разу не закричала на меня.

Она отбросила чашки в сторону и рванулась к двери, крикнув мне на ходу.

- Линию внутривенную, аптечку, одеяло, подушку!

Я бросился в ванную комнату и вырвал из полки комплект по оказанию первой помощи, пластиковый мешочек с соляным раство-ром и набор для установки внутривенного вливания. Затем - в спаль-ню. Сорвал покрывало, выхватил подушку и одеяло. Бросился на лест-ницу. Четвертый этаж. Я никогда так не скакал по ступенькам и ни ра-зу не споткнулся - мой ангел-хранитель был рядом. А, может, Тинкин? Мне даже в голову на вспрыгнуло, что бегу зря - все кончено! Если бы эта мысль пришла, я бы не добежал до выхода - переломал бы себе ко-сти. Лена принесла этот американский врутривенный набор со всеми причиндалами после того, как узнала, с кем связалась дочь. Неужели она догадывалась? Неужели даже знала?! Я тогда не спросил, когда она показала мне - не дочери - что, как и куда подсоединять. И в буду-щем никогда не спрошу - нет этому объяснений.

Выскочив из подъезда, я перепрыгнул через тело и бросился к Лене, которая уже приподняла дочь с асфальта и подолом юбки за-крывала рану в груди. Бросил ей набор - единственное, что сейчас бы-ло нужно жене. Она в долю секунды разорвала непочатую пачку бин-та и крикнула мне:

- Четыре на четыре!

И это я знал. Через мгновение протянул ей толстую стопку мар-ли, размером четыре дюйма на четыре. Отбросив подол, Лена прило-жила всю стопку к груди и начала бинтовать рану, заматывая в кокон тело дочери. Я же сделал все соединения, и линия для вливания раст-вора была готова в тот момент, когда Лена, перетянув руку Тины жгу-том, всаживала иглу в ее вену. Так она поддерживала дочь на одеяле и накрывала ее им же, а я держал мешочек с раствором, попеременно меняя поднятую вверх руку. С тоской смотрел за тем, как убывал раст-вор и молился о скором прибытии "скорой".

Мельком только бросил равнодушный взгляд на поле несостояв-шейся битвы. Это была резня. Ни охранник, через труп которого я пе-репрыгнул, ни сотня килограммов тренированных мышц не спасли от калашниковых крестного отца мазиловской группировки. Рядом с ох-ранником валялся пистолет. Какой? Понятия не имею.

Милиция приехала очень быстро, Мы еще только занимались дочерью, а сирена уже нарастающе выла. Две машины, кто-то в фор-ме... Я у кого-то вычитал, что слишком быстрое появление милиции подозрительно. Но нам тогда было ни до чего. Потом началась вся эта истерия с газетами, где нашу Тину прямо назвали невестой убитого Юрия Бугрова - проклятая гласность - и нам пришлось убеждать на-ших матерей, родственников, друзей, знакомых, что все это журнали-стские бредни. Поверили они, нет ли, нас это не волновало - главное, что дочь осталась живой. В конце концов я нашел хороший довод, за-давая всем один и тот же встречный вопрос: а откуда, собственно, журналист знает, что наша Тина и так далее... он что? Вхож в круг? И люди сникали... Но такой же вопрос задавали мы и себе. Ведь следо-ватель пытал нас, сколько времени пробыл гражданин Бугров в нашей квартире. Соврать невозможно. Наверняка он нашел свидетелей, пока-завших, что наглый Ленд-Ровер простоял у подъезда больше часа. На-шел он и доброхотов, показавших, что дочь наша вышла с ним вместе и так далее... Никто, конечно, не видел, как убивали. Ну, был. Ну и что? Откуда журналист сделал свой вывод о жениховстве? Только от следователя, которому мы правды, естественно. не сказали. А как сле-дователь ее узнал? Только от информатора, который в банде. Мы с Ле-ной пришли к выводу, что наша родная милиция почти наверняка зна-ла о будущем убийстве. Я говорю о районной милиции, не замахива-юсь на МУР. Потому наша дочь, уцелевшая только благодаря врачеб-ному искусству матери, на первом же допросе, под капельницей, хри-пя, заявила, что никого не успела рассмотреть и ничем не может по-мочь следствию. Приезжал он к ней с попыткой переманить ее к себе на фирму. Почему он это делал, можете спросить у ее шефа. Все!..

Я как-то без задней мысли спросил, видела ли она что-либо.

- Папа, я знаю ментов нашего района поименно, - поразила она меня. Я понял, что дочь не так уж была не в курсе дел своего жениха.

- Поверь мне, я прислушалась к твоим словам о честности. На-верняка ты прав. Всех купить невозможно. Но в нашем районе... да и неважно это, видела я, не видела... Только одно имеет значение - здесь нет программы защиты свидетеля. Я просто не доживу до суда - защитить меня некому. Нет у меня крыши. А я хочу жить - у меня есть дело...

Когда она вышла из больницы, то первое время ей еще звонили его подельники. Но Тина оказалась настолько равнодушной к этим звонкам, что даже разговаривала при нас - ситуация немыслимая до этой трагедии. Была вежлива, но непреклонна. Запомнился последний звонок от какого-то Игоря, его ближайшего друга и помошника, как она потом равнодушно пояснила.

- Нет, Игорь, Я завязала с этим. Юра был магнитом, теперь ни-кто и ничто... Я понимаю, я знаю... Нет! Извини, не могу, даже этого. Пойми, для меня все в прошлом, и встреча ничего не изменит - Юру мне никто не вернет. Прощай...

Я слушал это и не радовался. А должен был! Ведь девочка вер-нулась на мою орбиту - она "завязала"! Покончено с нашими страхами за ее будущее, ее жизнь. Навсегда! А радости не было. Облегчение? Да... Я это на лице Лены видел, наверняка и на моем тоже читалось. Так почему, все же, нет ликования? Почему щемит, как у Твардовско-го по поводу не пришедших с войны: "И все же, все же, все же"... но там было чувство вины. А у меня? Разочарование в дочери, как ни страшно в этом признаться...

В орбите дело. Уж больно ничтожна на ней жизнь, чтобы лико-вать по поводу возвращения на нее нашей Тины. И нет утешения в том, что на ней таких же бескрылых, как я, миллионы, теперь можно даже сказать, миллиарды!.. И мне не легче от того, что я это понял. Ну и что? Что я могу сделать сегодня, когда жизнь почти прошла, чтобы покончить с тоскливым прозябанием на ней? Были возможности? Бы-ли! Но трусость, которой я готов был петь гимны, оказалась тяжким балластом, и в другое качество я взлететь не смог. Потому и не было радости, что увидел дочь, как мою копию... Я гнал от себя греховные мысли, боялся признаться самому себе, что разочарован в Тине, как разочарован в себе.

Дочь уже не работала у того обормота, который ее подставил и, к нашему удивлению, не стремилась найти что-то другое. Мы молча-ли, зная, что она не будет бездельничать долго. Это не в ее природе. И действительно, безделье закончилось. Она заявила, что подала заявле-ние в Высшую школу милиции. Как? Почему? Что ты там забыла? Ты же знаешь наше отношение к этому органу власти!..

Ее ответ можно было бы расценить, как ответ ребенка, хотя "Монте-Кристо" она прочла более десяти лет назад. Нельзя же всерь-ез... но я не усмехнулся, не подумал даже: эх, молодость, молодость. Увидел, как она смотрела на меня, это был взгляд Юрия - холод и без-различие к нашему мнению. И с облегчением понял, что все в порядке - могу спать спокойно. Дочь не на моей орбите. Она и не думала туда приземляться. У нее будет другая жизнь.

Ах, да! Чуть было не забыл о словах. Они могут показаться ме-лодраматичными. Но тон - ровный и даже почти безжиненный - не ос-тавлял сомнения в серьезности ее замыслов. Легкое ударение было сделано на последней фразе:

- Я их видела. Я их знаю. Я их достану.

К О Н Е Ц

Роман Солодов

1

49

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"