Солоневич Юрий Леонтьевич : другие произведения.

Юродивый и смерть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В чём заключается замысел Создателя? Где искать счастье? Что значит человек в бесконечной Вселенной? Почему молчит тот, кто знает ответы на эти вопросы? Нет, он не молчит. Но либо он говорит загадками, либо мы просто не можем его понять...

   От автора.
   Когда вы найдёте для себя простой и ясный ответ на вопрос, что такое пространство и время, вы будете знать всё, что только может знать человек. Вы будете знать, есть ли память у Вселенной и бессмертна ли душа и -- даже не по себе становится -- есть ли Бог.
   Но, познав всё это, вы не сможете больше оставаться в прежней жизни и довольствоваться примитивным выживанием в агрессивном внешнем мире. Не сможете ни избежать своих новых потребностей, ни удовлетворить их прежним способом. Вы станете изгоем, и противоречие между великой потребностью души и реальностью быта заставит вас мучительно искать новое знание, что неминуемо приведёт к великому потрясению, скачкообразному переходу в новый, неизведанный мир.
   Рождение нового -- это всегда смерть старого. А новое знание -- тот же наркотик. Поэтому читать эту книгу простому обывателю не следует. Не надо искать "добра от добра". Читать её можно лишь тому, кому терять в этом мире больше нечего.
   Написав эти строки, я невольно остановился в раздумье: а может, и в самом деле не надо говорить людям правду. На обложке старого Корана было написано: "Человек, который хочет сказать правду, должен держать лошадь осёдланной у порога. Ещё лучше, если одна нога этого человека уже находится в стремени".
   Но индивидуальное знание обладает непреодолимой силой -- оно во что бы то ни было стремится стать сознанием, совместным знанием, вырваться из клетки на свободу. Думаю, Вселенная не стала бы давать мне то, что может ей навредить. Да и, кроме того, одна моя нога уже в... стремени.
   Возможно, на первых порах после прочтения жизнь покажется вам пресной и скучной. Но потом вы всё вокруг увидите в новом свете, с новыми, более мелкими деталями, и эти мелкие детали будут играть в вашем восприятии главенствующую роль. Вас обидит намёк, который раньше вы спокойно пропустили бы мимо ушей, и несказанно обрадует чуть заметный признак возникшей к вам симпатии. Вы перейдёте на более высокий уровень эволюции. Но, умоляю вас, не забывайте при этом своё прошлое.

Юродивый и смерть

   Мне, Господь, надоела моя нищета,
   Надоела надежд и желаний тщета.
   Дай мне новую жизнь, если ты всемогущий!
   Может, лучше, чем эта, окажется та.

Омар Хайям

   1.1. Сновидения
   Иногда мне снятся навязчивые сны. Как правило, очень мучительные, страшные. Особенно тот, в котором я вижу, как ведут на казнь Робеспьера, израненного, полуживого, в окровавленных одеждах. И пёстрая толпа каких-то оборванцев с уродливыми лицами, размахивая оружием и факелами, ликует в предвкушении зрелища смерти на гильотине.
   И ещё один сон: будто бы я повис над узкой, бездонной расселиной в горах наподобие живого моста. И по мне с одной стороны на другую переходят дети. А я вцепился в каменные выступы и с ужасом ощущаю, что силы покидают меня и мои пальцы вот-вот разожмутся.
   Мне много чего разного снилось, повторяясь в различных вариациях. И я пытался с этим бороться, чтобы не сойти с ума. Когда просыпаешься среди ночи от страха и потом лежишь, изо всех сил стараясь не уснуть, зная, что кошмарное сновидение обязательно вернётся, -- это не просто так. И чувствуешь под кожей холодный пот. Именно под кожей, так как он ещё не выступил. Но никакая в мире сила уже не может помешать ему выйти на поверхность, обильно пропитать простыни, приклеивая их к дрожащему телу.
   Я не знаю, что ощущает сорвавшийся с трапеции гимнаст. Понимает ли он, что для него в мире всё изменилось, безвозвратно, непоправимо изменилось? Успевает ли понять?
   Я отчаянно противился переходу за ту грань, откуда больше не будет возврата. Нет, я не ходил по психиатрам и психотерапевтам. Я им не верю: уж очень много развелось их в наше время. А знание, доступное многим, -- не глубоко. Кроме того, визит к психиатру чреват постановкой на учёт. А это -- клеймо на всю жизнь. И -- прощайте, права, прощай, охотничий билет. Я нашёл лучший выход: выучил "Отче наш" и стал посещать по воскресеньям церковь. Обычную православную церковь, а не сектантские группы, по численности адептов не уступающие массовым сеансам психотерапевтов.
   Конечно, я был не из тех верующих, которых называют праведниками. Я просто-напросто таким образом пытался спасти свою психику от разрушения, найти покой без применения медикаментозных средств, которые одно лечат, а другое калечат.
   А ещё я стал искать подобных себе в интернете. И нашёл. Один молодой человек (оказывается, такое бывает и у молодых) подсказал мне метод, как избавиться от моих ночных кошмаров: надо выполнить то, что от меня требуют. Правда, вопрос: кто требует? -- оставался без ответа. Александр (так звали моего нового знакомого) утверждал, что надо попытаться понять сновидение и потом, проснувшись, выполнить определённые действия во внешнем мире. И тогда сон перестанет беспокоить. Александр также подсказал мне, как выяснить то, что от меня требуют: надо просто спросить у персонажей сновидения, кто они и чего они хотят. Их первый ответ (или первое, что придёт мне в голову как ответ) и будет руководством к действию. Или просто представить себе серый шар и уже у него спросить, что от меня требуется.
   Я попробовал -- и у меня получилось. Осталось только несколько сюжетов, которые я никак не мог нейтрализовать. Но с этим можно было бы смириться, если бы... Если бы я вдруг не стал замечать, что окружающая меня действительность ничем не отличается от ночного кошмара. А иногда бывает и пострашнее последнего. И я стал поглядывать на себя как бы со стороны, пытаясь найти признаки того, сплю я сейчас или нет. Я снова запутался. И мне всё чаще и чаще казалось, будто всё, что происходит наяву, в какой-то мере лишено логики. Нет, причинно-следственные связи между событиями сохранялись. Но будто бы перестал действовать неизвестный, скрытый от меня важный закон Вселенной. Такой же важный, как закон всемирного тяготения. И внешний мир от этого исказился, стал похож на сновидение, в котором я кувыркаюсь, как в невесомости, и никак не могу отыскать прочную опору. Словно не понимаю я чего-то, что понимают остальные персонажи этого моего сновидения.
   Позже я научился определять, где нахожусь -- в сновидении или в реальном мире. Но до моего знакомства с ХВН я этого не умел.
   Так было и в тот раз. Тип, который приблизился ко мне, едва я остановил машину, чтобы спросить дорогу, несомненно, был не от мира сего. И надетый на нём "серый тюремный халат" только усиливал мои подозрения.
   От халата пахло жареной морской рыбой. Точь-в-точь такой же запах, как и в ресторане, расположенном на первом этаже гостиницы. Этот запах преследовал меня всю ночь и всё утро, пока я, почти задыхаясь, не вышел на улицу. От этого запаха, мне казалось, даже ручки дверей в номере были скользкими и отвратительными на ощупь. Может быть, и теперь этот запах просто существовал в моём сознании, резонируя с маслянистыми пятнами и засаленным воротником халата? А может, вся эта картина была лишь фрагментом продолжающегося сновидения и ни из какой гостиницы я не выходил?
   Запах жареной морской рыбы и засаленный халат в сочетании с небритым подбородком и остро выпирающим кадыком незнакомца действовали на меня угнетающе.
   Я не успел задать вопрос -- незнакомец заговорил первым:
   -- Послушайте, -- начал он.
   -- Да? -- я машинально нащупал в кармане несколько купюр -- надо же помогать убогим: может, зачтётся?
   -- Я работаю здесь, в музее, научным сотрудником, -- продолжал он.
   Он был высоким. А может, просто выглядел высоким из-за непомерной худобы. Речь его -- торопливая и невнятная -- вполне соответствовала моему представлению о юродивых.
   -- Вам это надо знать. Вы ведь в "индом" приехали, -- он говорил скорее утвердительно, чем вопросительно.
   -- Куда я приехал?
   -- В дом инвалидов и престарелых.
   -- Наверное, -- согласился я, -- если так называется местная психушка.
   -- Да-да, -- он обрадованно закивал головой, -- там и психов тоже держат. Я так и понял, что это вы. Я вас ждал. Вот, я всё приготовил.
   И он протянул мне несколько листов с отпечатанным на машинке текстом. Не знаю почему, но я их взял и стал читать. Я вообще, как и многие, испытываю глубинный страх перед сумасшедшими (сам-то я пока ещё нормален, надеюсь). Лучший способ не пробудить их агрессивность -- не перечить им.
   "Всадник продвигался осторожно, пристально вглядываясь в следы копыт на выгоревшей от жаркого солнца луговой траве. При этом он не забывал периодически поднимать глаза и внимательно осматриваться по сторонам.
   Было видно, что это -- бывалый воин. Его слегка помятый в битве "шишак" тускло поблёскивал в полуденных лучах светила. А русая кучерявая борода то и дело цеплялась за кольчугу. Но всадник будто не замечал этого неудобства. Он шевелил тяжёлую, высокую траву длинным копьём, кружа на одном и том же месте. Потом обескураженно сдвинул шлем на затылок и снова внимательно осмотрелся. Его что-то беспокоило. Что-то беспокоило и коня, гнедого, не очень высокого, с мощной, мускулистой грудью, сверкающего налитыми кровью глазами. Конь "стриг" ушами и скалил зубы -- явные признаки подступающего страха. Такого не случалось давно. Конь был боевым, привычным к сечам, злым и даже свирепым.
   Всадник успокаивающе похлопал коня по шее, затем стегнул короткой сыромятной плёткой. Но конь припадал на задние ноги и вперед не шёл. Всадник стегнул коня сильнее, но тот только тихонько заржал, пританцовывая от боли. А потом без всякой команды развернулся и -- с места в галоп -- пустился к чернеющей вдали полоске леса.
   На опушке конь остановился, всадник развернул его и посмотрел в ту сторону, откуда только что прискакал. Яркие, радужные солнечные лучи слепили глаза, и всадник приложил руку козырьком ко лбу.
   Там, в том месте, где обрывались многочисленные отпечатки диковинных, невиданных доселе подков, ничего не было. Только колеблющиеся, тёплые испарения от земли поднимались вверх, напоминая какие-то чудные строения с пологими, загнутыми по нижним краям крышами. И высоко в небе кружился ястреб-стервятник, словно видел внизу свою кровавую пищу.
   Косматый конь снова заржал, тихо, жалобно. И тогда всадник, перехватив копьё в левую руку, трижды размашисто перекрестился и скрылся в лесу, пустив коня рысью.
   -- Он не видел нас, -- сказал Повелитель. -- Невозможно увидеть то, что спрятано за солнцем. Невозможно увидеть сразу две стороны Великой Стены. Нельзя быть одновременно в двух разных местах.
   -- Но можно быть зрячим, будучи слепым. И быть слепым, будучи зрячим -- тогда, если даже что-то и увидишь, не сумеешь понять этого. Смертному не дано познать замысел Создателя. -- Странник стоял перед носилками на коленях с дерзко поднятой головой и смотрел Повелителю прямо в глаза.
   -- А ты, кем себя считаешь ты?
   -- Я -- Странник.
   -- И тебе доступен замысел Создателя?
   Странник промолчал, не отводя дерзкого взора.
   -- Ты слишком умён для простолюдина.
   -- Это потому, что я много странствовал.
   -- Ты совсем не похож на простолюдина, хотя и одет, как нищий оборванец.
   -- Это оттого, что я очень много странствовал.
   -- Поначалу я посчитал твои речи безумием. Да, поначалу тебя можно принять за сумасшедшего.
   -- Это оттого, что в тех местах, где я странствовал, совсем не было людей. Живых людей.
   -- Кто ещё знает путь к этому месту?
   -- Никто. Я никому больше не скажу, как сюда попасть, -- сказал Странник, печально улыбаясь.
   Повелитель помолчал, раздумывая над словами Странника. А потом решительно изрёк:
   -- Не бойся тех, кто сильнее, а бойся тех, кто умнее.
   И кивнул двум стражникам, стоявшим наготове за спиной Странника.
   Те хорошо знали свою работу. Они повалили Странника навзничь, связали ему прочными кожаными ремешками ноги в трёх местах: у ступней, пониже и повыше колен. Затем привычно вставили две толстые бамбуковые палки между связанными ногами выше и ниже коленных суставов. И на мгновение замерли, ожидая дальнейших приказаний.
   Повелитель кивнул им головой, и дюжие стражники стали медленно разводить палки в разные стороны, наваливаясь на них всей тяжестью своих тел.
   Один из них, низкорослый, всё время облизывал от усердия языком свои губы, не сводя взора с расширившихся зрачков Странника.
   Из огромных, как блюдечки, глаз у того вытекали слёзы, смешиваясь на щеках с крупными каплями пота.
   Второй стражник безучастно наблюдал за белеющими, принимающими неестественную форму коленями своей жертвы, абсолютно не понимая смысла происходящего: ему была неведома ни своя, ни чужая боль.
   Потом Странник закричал -- вначале хрипло, с надрывом, затем пронзительно и невыносимо громко. И Повелитель поморщился, будто у него заболела голова. А когда лицо Странника словно осунулось, приобретая симметричные, заострённые, как у покойника, черты, резко взмахнул рукой.
   Стражники встали по бокам, рядом со своей жертвой, ожидая дальнейших приказаний.
   -- Он говорит правду, -- произнес Повелитель.
   И увидев, что Странник открыл глаза, добавил погромче:
   -- Эту тайну никто больше не узнает без моего ведома. Ты никому больше не скажешь, как сюда попасть.
   И снова резко взмахнул рукой, но теперь -- сверху вниз. Тогда низкорослый стражник молниеносно вонзил в горло Странника узкое и длинное лезвие, неизвестно откуда появившееся в его руке.
   Губы Странника чуть заметно пошевелились, и он тихо, совсем тихо произнёс:
   -- Я никому не скажу даже того, как отсюда выбраться...
   Струйка крови показалась у него из уголка рта и потекла по подбородку и шее на слегка примятую траву. А взгляд вдруг остекленевших глаз был словно прикован к высокому, безразличному к людским делам небу.
   -- Ты всё понял? -- спросил Повелитель у низкорослого стражника.
   Но тот ничего не ответил, стоя с выпученными от изумления глазами: Повелители никогда не разговаривают с простыми стражниками.
   -- Нет, я вижу, что нет, -- продолжал Повелитель. -- Но на всякий случай запомни одно правило: никогда не входи, не узнав, как можно выйти. Впрочем, это правило уже, видимо, не пригодится ни тебе, ни мне.
   -- Почему? -- спросил стражник, не осознавая своих действий.
   -- Потому, что зимы здесь, я знаю, очень холодные...
   Коршун-стервятник спустился пониже, и круги его заметно сузились.
   А весной, когда сошли с заливных лугов высокие воды Горыни, на лесной опушке снова появился всадник в чуть погнутом "шишаке". Он был не один: женщины, дети и воины его рода с любопытством осматривали незнакомую местность. Другие переселенцы ушли дальше, а их род решил остаться в этом урочище. И поселение назвали Остальцы.
   А через много лет кто-то из потомков первых поселенцев, (разыскивая ли новые сенокосы, пахотные земли ли) наткнулся на множество диковинных человеческих костей. Скелеты были маленькими, неповреждёнными и лежали так, будто умерли люди от голода или неизвестной болезни. А может, и замерзли, заплутав зимой в незнакомом месте.
   Откуда и зачем пришли они? Кто привёл их? Молчит Время, не раскрывает свои тайны.
   Перекрестился землероб да и подался бегом к опушке леса. А там, оглянувшись, увидел, как над загадочным урочищем колыхнулись полупрозрачные, с загнутыми краями крыши чудных домов. А над крышами, карауля добычу, парил коршун-стервятник.
   Жуть! И "то ли филин захихикал, то ли леший заикал..." Никому не рассказывал землероб о своей страшной находке.
   Да только просочилась, расползлась как-то по селению эта весть про найденные кости. А потом -- из уст в уста -- дальше... И стали называть Остальцы -- Костополь".
   Незнакомец заметил, что я закончил чтение, и сказал:
   -- Это легенда. Всё происходило недалеко, я был в этом урочище.
   -- А мне-то какое дело? -- осторожно спросил я.
   -- Не знаю, -- ответил он. -- Просто я сделал всё, что от меня требовалось. Я даже денег за это не прошу.
   Он ненавязчиво напомнил о деньгах, и я протянул ему две купюры по двадцать гривен:
   -- Вот, возьмите, всякий труд должен вознаграждаться.
   -- Спасибо, -- поблагодарил он. -- Нам уже полгода ничего не платят.
   И крепко зажал в кулаке деньги, словно их кто-то мог отнять.
   -- И всё-таки, какое отношение к этой легенде имею я?
   Он замер, словно что-то лихорадочно обдумывая, потом махнул рукой и сказал:
   -- И мне тоже на всё наплевать! Интересно вам это или нет -- мне наплевать! И отнесётесь ли к этому серьёзно -- ваши американские трудности. Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое. Вы все мне надоели!
   Он повернулся и пошёл по улице.
   "Да, пожалуйста!" -- подумал я. Мне хотелось спросить, не мучают ли его ночные кошмары.
   -- Эй! -- окликнул его я, но спросил о другом: -- А как проехать в "индом"?
   Он приостановился и вытянул свою худую руку, показывая направление.
   -- Самая короткая дорога -- за Александрией заправка, там влево на Ремель и Козлин, потом на Котов и на Тучин. За Тучином справа усадьба будет. Карта есть?
   -- Есть.
   -- Тогда не заблудитесь, а то и спросите кого. Я-то велосипедом напрямки езжу, километров двадцать с гаком будет. Да боюсь, вы там заблукаете.
   "За кого он меня принял? И откуда узнал, что я ищу психушку? -- подумал я. -- А может, если строго подойти к этому вопросу, то все люди -- психи. Только не у всех это так заметно, как у него. Может быть, он принимает меня за своего? Видимо, у него есть для этого основания".
   И словно в подтверждение моих мыслей он крикнул:
   -- Это я его нашёл! Я! Сначала мы думали, что он -- мёртвый. А он отогрелся и ожил!
   Какой чёрт меня дёрнул приехать в эту проклятую дыру? Наверное, тот, который соблазняет человека обещанием дать власть над всем миром.
   А может, я вру сам себе? Может, мне нужен не покой и избавление от страшных снов, а власть над всем миром?
   1.2. ХВН
   Я его разыскал. Я нашёл его, и нашёл потому, что мне это было очень нужно.
   Когда человеку что-то по-настоящему нужно, он обязательно этого добьётся. Человек добьётся всего, чего хочет очень сильно. Здесь важно только одно: чтобы желание было искренним, всеобъемлющим, всепоглощающим, настоящим.
   Я всегда добивался поставленной цели.
   Беда нашего века не в том, что высокая производительность труда и эксплуатация человека человеком порождают относительный достаток у многих людей и основанное на этом иждивенчество. Беда нашего века в том, что достаток зачастую убивает само желание, процесс его зарождения, вынашивания, достижения. Что легко достается, с тем легко расстаются... И начинают изнывать от скуки.
   Мне было очень нужно, и я его нашёл.
   -- Вы просто не понимаете, чего просите, -- голос его немного дрожал.
   -- Понимаю, -- возразил я.
   Он задёргался, хотел ещё что-то сказать, но, видимо, не нашёл нужных слов. Несколько раз он снова пытался что-то произнести, но только беззвучно открывал и закрывал рот. А потом, наконец, словно приводя последний аргумент, спросил:
   -- Вы хотите стать таким, как я?
   Я ещё раз внимательно посмотрел на него. Я не хотел бы стать таким, как он. Не думаю, чтобы кто-либо из моих знакомых хотел бы быть похожим на него. Но мне было надо по-настоящему.
   -- Это ваше условие?
   -- Нет-нет, это не моё условие. Это возможное следствие. Оно не обязательно наступит. Скорее всего... Если вы зайдете так же далеко, как и я. Мой долг -- предупредить.
   Потом он помолчал и добавил, имея в виду себя:
   -- Убогое зрелище, не правда ли?
   Я не знал, что ответить. Соврать из вежливости? Он поймёт, он очень проницателен. Ещё бы -- он знал то, чего не знал никто другой на всём земном шаре. Сказать правду? Может обидеться. Я не имел достаточно опыта в общении с такими людьми. С теми, кого принято считать психически ненормальными.
   Нормальные люди -- это те, кто адекватно воспринимает окружающий мир и действует в нём рационально. Только в одном двадцатом веке нормальные люди, действуя разумно и рационально, уничтожили других нормальных людей на порядок больше, чем все эпидемии, вместе взятые за всю историю человечества. Это нормально, это разумно. И дальше надо так же поступать. И детей вырастить тоже нормальными людьми.
   Нормальному человеку трудно общаться с ненормальным. А последних в этом городке, судя по всему, хоть пруд пруди.
   Но он всё понял без слов. Понял и сказал:
   -- Мы сможем прервать, если станет очень страшно. Мы сможем прервать в любой момент. Но помните: то, что уже произошло, невозможно совсем отменить, разрушить полностью. Всегда остаётся хоть маленький след. Как чуть заметный шрамик.
   Шрамик был. Он был на моём сердце, или в душе, или в сознании, или в подсознании -- не знаю, как это назвать. Даже не шрамик -- кровоточащая, незаживающая рана, из-за которой я не мог спокойно жить.
   -- Но даже если мы дойдём до конца, вы должны помнить, что острым клинком можно не только победить врага, но и пораниться самому. Или нанести вред своим близким.
   -- Я буду осторожным.
   -- Так всегда говорят перед тем, как сотворить глупость. И, кроме того, завладев тайной, вы лишитесь покоя. Тайна будет сжигать вас изнутри. Вы будете искать возможность поделиться ею.
   Я вспомнил его послание на форум. Да, видимо, тайна действительно сжигала его изнутри, прорывалась наружу. А вообще-то, покоя у меня и так давно уже не было. Мокрому дождик не страшен. Я был согласен на всё -- только бы достичь своей цели.
   -- А чужая тайна, к которой вы получите доступ, может легко вас погубить. Люди не хотят, чтобы кто-то получил доступ к их тайнам. За такое они будут мстить. Посмотрите ещё раз на меня.
   Он был невысоким, тщедушным, в круглых очках, и преждевременно увядшая восковая кожа его худого лица была вся в каких-то складках -- типичный образ "задохшегося за синхрофазотронами" физика. Он был некрасив, даже уродлив. И только огромные, как блюдечки, живые, подвижные глаза выдавали в нём неисправимого лирика. Они, эти глаза, казалось, жили своей особой жизнью. Красота посреди уродства -- одно ещё больше подчёркивает, усиливает другое.
   Мы сидели под уже начинавшими осыпаться деревьями в тихом, я бы даже сказал, уютном дворике на облупившейся садовой скамейке, массивной -- теперь таких не делают, и негромко разговаривали. Вернее, больше говорил он, а я только изредка вставлял свои реплики.
   -- Конечно, моя жизнь могла бы сложиться по-другому. Но кто знает свою судьбу? Кто может её изменить? -- он внимательно посмотрел на меня сквозь очки. -- Даже если кто-то может, откуда знать, что он изменит её к лучшему? Не сожалеть бы потом.
   -- Если вы не в состоянии мне помочь -- я не вижу смысла продолжать наш разговор, -- сказал я резко и сделал попытку встать.
   Но он удержал меня, поспешно схватив за руку.
   -- Прошу вас, выслушайте меня, -- его речь стала торопливой и сбивчивой. -- Прошу вас, выслушайте меня.
   Как будто я не за этим приехал! Как будто я не хотел его слушать! Да только это мне и надо было, и я сказал:
   -- Я не понимаю...
   Но он перебил меня:
   -- Всё равно выслушайте, даже если не понимаете. Понимать не обязательно. Вы просто слушайте меня, как слушают песню на иностранном языке. А понимание придёт само по себе. Не обязательно ведь знать язык цыган, чтобы понять, о чем их песни. Важно их выслушать, и они сами переведутся в вашем сознании на нужный язык. В этом секрет слов. Все слова всех языков созданы не случайно. Их создали не люди. Например, то же слово "сознание", или совместное знание субъектов психики, уже применялось тогда, когда о строении психики никто практически ничего не знал.
   Да (для меня вдруг это стало очевидным), тайны и в самом деле сжигали его изнутри.
   -- А кто их создал?
   -- Тот, кто управляет людьми. Конкретнее я пока не знаю. Вернее, догадываюсь, но не могу вам сказать.
   -- Почему?
   -- Если я вам скажу, вы перестанете меня слушать вообще.
   -- Почему?
   -- Вы сочтёте, что я безумен. Вы и так уже считаете, но не до конца. Вы слушайте меня, пока вам понятна моя логика, пока вам интересно то, что я говорю. И давайте не будем нарушать эту гармонию. Всё, что необходимо, придёт само. Вы ведь и таблицу умножения начинали учить с первого столбца, а не с середины. Поэтому позвольте мне говорить. Я сам увижу, когда вам станет неинтересно или когда что-то вызовет у вас отрицательные эмоции. Мне важно, чтобы вы заинтересовались. А это возможно только тогда, когда вы услышите в моём рассказе нечто вам знакомое, но что волнует вас своей непонятностью. Вернее, что понятно не до конца, но в существовании чего вы не сомневаетесь. Это всё равно как тайфун, или цунами, или шаровая молния. Вы знаете, что они есть, но не понимаете их сути. И эта суть манит вас к себе.
   -- Так, я начинаю понимать.
   -- Самое главное, чтобы вы осознали -- я не сумасшедший. Или сумасшедший, но не до конца. Что меня ещё можно понять. И тогда я раскрою вам и эту тайну, и ещё много других.
   -- Я не сомневаюсь, что вы не сумасшедший, что не до конца... -- я и сам не верил тому, что говорил.
   -- Вот и прекрасно. Тогда начнём. Слушайте.
   И он опять заговорил. Для большинства людей его речь была бы не совсем понятной. Но только не для меня. Если бы я его не понимал, то я бы и не искал его все эти годы, всё это время, начиная с того дня, когда я прочитал сообщение на форуме, посвящённом проблемам пространства и времени.
   Он прав: таблицу умножения учат не с середины. Если начать с середины, таблица умножения будет казаться мистикой. И ученик может понять учителя только тогда, когда достаточно подготовлен к этому. Когда просто жаждет, жгуче желает подтверждения своим интуитивным догадкам. Когда новое знание ученику жизненно необходимо. Необходимо как воздух, как солнечный свет, к которому былинка-трава пробивается даже через толстый слой грубого асфальта. Необходимо для того, чтобы изменить то, что изменить невозможно. На первый взгляд, невозможно... Невозможно, если желание получить невозможное недостаточно сильно...
   Мы сидели на старой, облезлой садовой скамейке, и опадающие листья, желтые, подернутые багрянцем, кружились и плавно опускались на землю, находя там свой покой.
   Как души умерших.
   Как души умерших, должно быть.
   Как души умерших, должно быть, находят свой покой под сенью райских кущ.
   Властелином мира станет тот, кто научится понимать сумасшедших.
   1.3. Ибрагим
   Вот снова пылится дорога.
   Сколько их было: от Заполярного до Астрахани, от моря до моря, от судьбы к судьбе.
   Когда я приехал в Астрахань, Ибрагим зарезал последнего индюка, чтобы встретить меня, как положено по законам гостеприимства. Бедный Ибрагим: из мебели в доме были старый топчан и стол с табуретками. На топчане спал я, как гость.
   Бедный Ибрагим.
   Был конец двадцатого века, второго тысячелетия от Рождества Христова. Туристы платили двадцать миллионов долларов за полёт в космос.
   У Ибрагима из хозяйства больше не осталось ничего: индюк -- это был весь его домашний скот. Ну да ладно. У меня в "фуре" лежало пятнадцать тонн отборной белорусской картошки. Это, конечно, не двадцать миллионов долларов, но на индюка хватит, если удачно продадим, если не ограбят бандиты в погонах или без погон.
   А может, купить пулемёты? Так, на всякий случай. Потому что, если ограбят, мне можно не возвращаться домой. У меня больше ничего не будет, как и у Ибрагима.
   Мне приходилось стрелять из ручного пулемёта Калашникова. А Ибрагиму? Ничего, научится, если надо будет. Жизнь научит. Жизнь всему научит.
   Жизнь -- такая. Она не будет упрашивать и объяснять урок по многу раз. И на второй год не оставит. Оставит в кювете у расстрелянной машины, один на один с судьбой, с тоской смертной, с голодными глазами детей, которые ложатся спать на полу и даже не просят есть. Знают: нету. Было бы -- отец бы дал, сам бы не съел.
   Бедный Ибрагим! Он был самым честным из всех людей, с которыми мне приходилось встречаться в моей беспокойной, полубродячей жизни. Он был абсолютно честен, что должно было быть удивительным при его ужасающей нищете, неприкаянности. И поголовном воровстве и хищничестве окружавших его каждодневно базарных торговцев. Хотя... Потому и был он беден, что был честен. "Кто без страха и упрёка, тот всегда не при деньгах".
   Он родился и вырос в Баку, городе интернациональном, особом, исключительном. 26 комиссаров -- символ справедливости и честности. И когда у Ибрагима появилась возможность одним махом стать богатым человеком и для этого потребовалась самая малость -- всего-навсего немного солгать, чуть-чуть предать того, кто ему верил, Ибрагим не сделал этого.
   Удивительно это или нет? Или прав был Хемингуэй, когда говорил, что чем ближе к линии фронта, тем более замечательных людей там встречаешь?
   Ибрагим один держал линию своего фронта. И когда он ушёл за горизонт времени, этот участок остался неприкрытым. Неприкрытым потому, что заменить Ибрагима некем. Никто другой не согласится закрыть своим телом эту зияющую брешь, никто другой не согласится быть так близко к передовой, к линии огня. Зачем? Чтобы открыто смотреть всем в глаза? Но этому можно научиться и на рынке, придерживая незаметно пальцем чашу весов.
   Бедный Ибрагим! Я должен был во что бы то ни стало разгадать тайну времени, чтобы вернуться в тот день, когда Ибрагим принимал свой последний бой. Я должен был вернуться, чтобы всё изменить или хотя бы встать с ним рядом. Ведь он не знал даже того, как снять пулемёт с предохранителя...
   Ибрагим меня не предал. Так могу ли я предать его?
   Мне иногда интересно, а что бы я сделал, если бы тогда был вместе с Ибрагимом?
   Слава Богу, что такого не случилось. А сомнение всегда толкуется в пользу обвиняемого.
   Я подозревал, что всё это имеет отношение к моим навязчивым сновидениям.
   1.4. ХВН
   И я рассказал ему про Ибрагима. Я рассказал, как нашёл его, ещё живого, лежащего на спине с ножевой раной в боку. И как он, чуть улыбаясь краешком губ, тихо повторял: "Только через мой труп, только через мой труп..." И умер у меня на руках. И я не знал, что надо делать. Я не мог ничего сделать. Я был бессилен. И это бессилие порождало отчаяние. И это бессилие -- как его преодолеть, как всё изменить, я не хочу больше переживать такое... И если я не могу забыть -- что делать мне?
   Освещённый светом луны,
   Я кричу, и мой крик -- как яд.
   С затемнённой её стороны
   Пусть вернутся они назад!
   Пусть вернутся они домой!
   Пусть вернутся они ко мне!
   Я кричу им, и голос мой
   Слышен даже на той стороне.
   ХВН закрыл лицо руками и заплакал. И я снова почувствовал бессилие. А потом, немного успокоившись, он сказал, провожая взглядом падающий, кружащийся кленовый листок:
   -- Эти листья, они ни в чём не виноваты. А их сожгут. Сестра-хозяйка заставит больных сгрести их в кучи и подожжет. Она злая. Она на всех злая потому, что не замужем. Она вечно на всех кричит. Кому нужна крикливая жена? И сердце у неё каменное. У вас доброе сердце. И, кроме того, я вижу в ваших глазах мудрость. Вы не станете служить силам зла. Я помогу вам получить то, что вы просите. А вы... вы поговорите с главврачом, чтобы листья не сжигали. Он вас послушает. Ведь если их сожгут, то ничего не останется. Дым рассеется, а пепел уйдёт в землю вместе с талой водой.
   -- Из пепла вырастут трава и новые листья, -- попытался я его успокоить.
   -- Это будут совсем другие листья, -- как-то вяло возразил он, наверное, понемногу погружаясь в свой невидимый для меня мир. -- Те уже не вернутся никогда. Они останутся там, на обратной стороне. Мы их можем видеть, а они нас -- нет. Вернее, они могут видеть нас только такими, какими мы были тогда... А эти новые -- они уже другие, и их ничто не волнует. Их не волнует то, что волнует нас: они видят мир по-другому.
   И он стал говорить тихо, отдельными, казалось, бессвязными фразами, напоминающими "белые" стихи. Такими фразами, из которых было составлено его послание на форум в интернете.
   1.5. Послание ХВН
   Я не просто просиживал свои штаны в институте, не ради "корочки". Я учился потому, что мне было интересно. И ещё потому, что знал: в этой жизни я могу надеяться только на самого себя, на свои руки и свою голову. Поэтому в нужный момент у меня хватило ума -- а скорее интуиции -- распознать в загадочном сообщении именно ту "нить Ариадны", которая и была мне единственно необходимой. Сообщение было следующим:
   "Форум Института исследований природы времени Отправитель: хвн 03-08-2002 21:17 (для имеющих выход в Интернет сообщаю адрес пересохранённой мною страницы: http://pinski-vesnik.ucoz.ru/forum_instituta_issledovanij_prirody_vremeni.htm).
   Как от меня и от ЭФИРА мой мозг неотделим.
   Порождая мысль, знания, сны, воспоминания.
   Физика, религия едино русло во временах,
   встречные потоки знаний о мироздании.
   ЭФИР удерживает нас как электроны на орбите.
   К себе не допуская, не отпуская -- хранитель.
   Физика, религия по кругу ходят, в центре круга
   Истина -- ДУХ СВЯТОЙ -- ВОДЫ ЖИЗНИ.
   Крест ключевая графика системы.
   Где ИМЯ БОГА есть ЭФИР, а плоть ЭФИРА -- время.
   IUс ХРс -- ЭФИРНЫЙ ИМПУЛЬС -- СЕМЯ --
   Христианского древа жизни.
   Крест -- графика с осциллографа по вертикали.
   Добавлена черта к началу времени событий,
   поскольку туда импульс послан от событий.
   Природная асинхронная сигнализация.
   События -- третья мировая война.
   Но сначала возьмите ИМЯ БОЖИЕ
   а то некрасиво получается не знать, кто дает жизнь
   в себе хранит и посылает сына для спасения.
   Физики ЭФИР не только пронизывает материю.
   Но и материя находится в ЭФИРЕ, благодаря ЭФИРУ.
   Здесь подумайте, что есть восход солнца, когда оно вращается в одном месте.
   Ситуация такая, строительство третьего Храма на храмовой горе есть третья мировая.
   Глупый фанатизм, строить Богу дом в Божием доме, вот помутнение рассудка.
   Все никак не могут евреи из плена выйти, рабского строя, хотят быть рабовладельцами от Бога.
   Все ведущие религии корнями уходят в ЭФИР, и физика туда уходит.
   Мне ЭФИР не раз спасал жизнь, и заставлял спасать другим, он мне открылся и я его знаю.
   Нам всем надо устроится в ЭФИРНОМ ХРАМЕ, а не устраивать Бога в своих Храмах.
   Физики о времени для вас есть информация в Православных Храмах.
   Спасительная акция из будущих времен, вам только стоит открыть глаза шире.
   Могу научить как во времени -- плоти, иметь смещение, ведь наши мозги также в ЭФИРЕ.
   Своим рассудком пройдите во времени бедственного события близкого вам человека.
   И если разум ваш совпадает что будет, то вы увидите все событие своими глазами.
   Поскольку находитесь в будущем времени, но там действовать не надо, а надо когда вернётесь в настоящее.
   Запомните сколько времени вы находились в будущем столько времени вас не было в настоящем. Все..."
   Я привел текст без правки, как в оригинале. Возможно, он покажется кому-то бессмысленным. Или слишком перегруженным физическими терминами. Тогда его (и остальные сообщения) можно не читать. Или читать "как песню на иностранном языке". Но я просто обязан излагать всё скрупулёзно и последовательно. Ведь я собираюсь дать в этой книге ответы на те вопросы, которые так давно волнуют людей. И научить манипулировать субъектами времени.
   "Кто овладеет временем, тот овладеет всем миром". Так, кажется, говорил древнеегипетский жрец.
   И ещё это поможет тем, кого преследуют навязчивые сновидения. И тем, кого такие сновидения не преследуют. Пока не преследуют, но их время неумолимо приближается.
   Как только я прочитал это сообщение, меня словно обдало холодом -- холодом великой тайны, которая пряталась под покрывалом из не совсем понятных словосочетаний. Текст произвел на меня сильное впечатление. И я использовал его фрагменты в своём романе "Зона тени". Но то, что я пишу сейчас, -- не роман. А если и роман -- то роман-исповедь. Почему исповедь? Может, потому, что до сих пор я никому не исповедовался. А человек не может, не должен уходить из этого мира без исповеди и покаяния. Уходить с чёрными пятнами на душе, уходить с тяжёлым сердцем, непрощённым. Не прощённым теми, кому вольно или невольно причинил в своей жизни зло. Уходить, оставив это зло, как тяжкое бремя, как проклятое наследство, своим близким.
   Эта книга -- не научная фантастика, не популярное изложение физических теорий. В ней нет и не будет никакого вымысла. Всё, что здесь было и будет написано, -- правда. А в правду, как известно, поверить труднее, чем в правдоподобный вымысел. Но я не прошу верить мне: я не создаю новую религию. Я просто прошу следовать за мной, как и я в своё время последовал за ХВН. Я просто делюсь тем, что мне открылось, что поразило меня своей красотой и совершенством, что не только изменило моё понимание жизни, но и позволило мне заглянуть за её границы. Позволило увидеть то, что было до моего рождения и что будет после моей смерти. Позволило только потому, что я был терпелив и имел жгучее желание. Учитель нужен лишь тогда, когда готов ученик. Я был готов. И для меня настало время прозрения. И сейчас я хочу только одного: сказать всем правду о том, что было, и о том, что будет. Может быть, тогда тайна перестанет сжигать меня изнутри.
   Впрочем, я не буду возражать, если кто-то посчитает это произведение продолжением вышеупомянутого романа. Я не буду возражать, если кто-то и вовсе назовет это произведение чепухой. Не буду потому, что и сам я ранее частенько отрицал существование того, что не соответствовало моим ожиданиям, было мне непонятно, не вписывалось в мои представления об окружающем мире. Я не замечал того, что не резонировало с моим психическим опытом, с пережитым ранее. Ко многим вещам я тогда не был ещё готов, не прошел я через тернии, не увидел звёзд, не пережил нестерпимую боль безвозвратных потерь. Сытое брюхо к голодному глухо...
   К счастью, всем людям свойственно меняться, постигать новое, учиться. Готовиться... готовиться к встрече с неизбежностью ухода или перехода в иной мир либо к восприятию чего-то необычного, кажущегося невероятным. Чтобы распознать что-то необычное, неизвестное ранее, надо быть готовым.
   Видимо, я тогда был готов. Это не какая-то выдающаяся моя заслуга, не гениальное открытие и не особая милость природы. Новое всегда приходит только в тот момент, когда его готовы принять и понять.
   Я был готов к пониманию сообщения ХВН, и оно не осталось для меня незамеченным. Заметили его ещё несколько человек. Одним из них был А. Н. Солёный (в своих дальнейших поисках я имел с ним непродолжительную переписку, и он был склонен считать, что реально ХВН не существует). А тогда на форуме он сообщил:
   "Отправитель: Соленый Александр 06-08-2002 14:20
   Уважаемый хвн (если это конечно не абстрактное лицо, а если инопланетянин какой-никакой, то это ещё и лучше). Понятие ЭФИР введено как часть непознанной материи с неизвестными (не всеми известными нам) законами существования. Но что ЭФИР существует -- это несомненно. По поводу фразы -- "ЭФИР удерживает нас, как электроны на орбите " -- я так понял, что люди плавают (если можно так выразиться) на поверхности или в какой то малой части ЭФИРА и никуда от этого деваться не могут. "Плоть ЭФИРА -- это время" -- это материя в четырехмерном пространстве (угу). "Осциллограф... добавлена черта к началу времени событий" -- это смещение фаз частотных характеристик при различном течении времени -- это понятно (причем, как по направлению воздействия, так и по отношению к оси воздействия). "Что есть восход солнца, когда оно вращается в одном месте" -- это пространственное расположение объемов и наблюдателя (прибора) и его изменение (расположения). Ну о Боге, евреях, третьей мировой войне -- опускаем (пока). "Нам всем надо устроится в ЭФИРНОМ храме" -- это понятно, не надо выдумывать законы, а нужно познавать их и использовать протекающие процессы в природе, а не противостоять своими техническими процессами. Используя протекающие (изменяющиеся) природные процессы, возможно переместиться во времени, но такая возможность все время варьирует и не остаётся постоянной, часто равна нулю, но она существует. Другое дело, что мы этого делать (даже теоретически) пока не умеем. "Могу научить, как во времени -- плоти, иметь смещение, ведь наши мозги тоже в ЭФИРЕ" -- вот это разговор. Я обеими руками -- за. А лучше денег (100000000$) дайте, мы Вас тогда и Сами научим.
   "Своим рассудком пройдите" -- согласен, но тогда система отсчета будет находиться в объеме тела индивидуума и не будет выходить за её пределы, тогда (к сожалению) эту систему отсчета (как систему отсчета) нельзя использовать для обучения других индивидуумов и тогда после перехода в другое состояние (смерти для нас) системы тайна уходит и исчезает, к сожалению.
   Уважаемый хвн. Если Вы есть, то, возможно, прореагируете на данное суждение по отдельным психологическим, мысленным, научным (я надеюсь, физическим), философским выкладкам и поправите если что-то, что по Вашему разумению, так или не так. Тогда у меня будут более глубокие суждения о непостоянстве времени.
   С уважением, Соленый Александр Николаевич.
   Желаю Вам совпадения по направлению и силе с природными созидательными процессами".
   Несколько поучительный и ироничный тон сообщения не задел ХВН, и он ответил:
   "Отправитель: хвн 10-08-2002 07:19
   Физик сегодня это пьяный мужик из анекдота, ведет поиск, не там, где потерял, а где светлее.
   Религии также науки о природе, также имеют теории о мироздании.
   Просто в физике, как и в религиях есть мелкие душонки.
   Поймите, ЭФИР как хозяин все сделал из себя. И, что ушел на покой в небеса
   НЕТ, он хранит нас в себе, удерживая электроны на орбитах, в атоме.
   Я вам ключ дам от времени, но не забывайте что время это тело Божие.
   Некоторые Религии отправили в небеса Бога, чтоб хозяйничать на планете.
   Хозяйничают, от имени Бога, не зная имени.
   Бог предусмотрел также и наличие идиотов, на планете нашей, разместил ключ у всех на виду на православных храмах, думайте, зачем он это сделал.
   Чтоб физики не смогли запатентовать Бога. Хотя многие религии уже давно запатентовали Бога, как свою собственность. Что происходит с нами.
   Только в имени Бога спасение наше.
   Крест это графика с осциллографа по вертикали.
   Насчет имени, в религиозных текстах вместо слова Бог поменяйте на слово ЭФИР.
   А в физике вместо слова ЭФИР поменяйте на слово Бог, и читайте, суть не поменяете.
   Насчет креста, посмотрите на него с востока, там физические данные.
   Табличка это импульс, подножие это амплитуда.
   Из будущих событий приходит импульс в настоящее события, для поправки.
   Хс -- это емкостное сопротивление, дальше Iс подумайте сами.
   Материнское предчувствие также в системе этой.
   Да, это крутой поворот в рассудке нашем, но перед нами, открытие спасительное.
   Ведь вы не знаете, что это такое предчувствие предвидение, все гадаете.
   А можно смотреть сегодня по телевизору завтрашние новости, ведь кинескоп это также осциллограф.
   Я вижу будущее своими глазами, антенны также являются глазами!
   Попов сделал связь в пространстве, а нам дано сделать связь во времени.
   Открытый колебательный контур это связь в пространстве.
   Закрытый колебательный контур это связь во времени, но особый.
   Мне нужен физик, от православия, чтоб знал СВЯТУЮ ТРОИЦУ.
   Я покажу ему ключ от РАЯ, на осциллографе.
   И мы будем смотреть не только в будущее, но и в прошлое, чтоб истину установить.
   Нам даётся условное обозначение, а мы его за реальность воспринимаем, оттого и живем в плохой системе.
   Будь такой, как я, только немного хуже, только такой приятель мне нужен.
   Оттого и плохо, женщина не может быть женственней, а мужчина мужественней
   Ими правителями малодушными предел установлен".
   И ещё одно сообщение в тот же день:
   "Отправитель: хвн 10-08-2002 13:46
   Изначально я занимался эфиром Максвелла. А когда построил его модель, то оказалось, что в разной проекции пересечения оси его кристаллической решетки похожи на православные кресты или звезду царя Давида. Решил, что вряд ли это может быть случайным совпадением. Но, с другой стороны, наши предки о микромире никакого понятия иметь не могли. Значит, увидели эти структуры у какой-то более высокой цивилизации, представителей которой принимали за богов. Самое логичное объяснение. Стал изучать ритуальномагические формы различных народов -- и поразился сходству с той техникой, которую мы только-только начинаем осваивать".
   Затем опять ироничное послание:
   "Отправитель: Фотон 10-08-2002 14:34
   Если можно, пожалсто, подробнее напишите, как можно посмотреть через осциллограф ключ от РАЯ и от АДА. Ваша цитата: Я покажу ему ключ от РАЯ, на осциллографе. С страстью жду ответа!"
   И не понимающий иронии ХВН ответил:
   "не путайте, через и на импульс зачат в будущем рожден в настоящем ВРЕМЕНИ
   На осциллографе это видно"
   И после этого -- ни слова. Я написал ему десятки писем (на форуме имеется адрес его электронной почты). Я просил, умолял, требовал -- и ни слова в ответ. А потом моё послание вернулось: почтового ящика с адресом ХВН hvn@mail.od.ua на сервере больше не существовало...
   И тогда я понял, что с ним что-то случилось. И от этого желание проникнуть в тайну стало ещё более жгучим.
   1.6. ХВН
   Иногда я ловил себя на мысли, что всё это со мной уже происходило. Происходило раньше, давно-давно, возможно, в какой-то другой моей жизни. Если, конечно, человек может прожить несколько жизней. Прожить и забыть, прожить и забыть. Но если всё время проживать и забывать, то зачем тогда вообще это нужно?
   Итак, меня не покидало ощущение того, что я раньше видел этот дворик, эту пожухлую, припорошенную осенними листьями траву (я вдруг подумал, что ХВН прав, что нельзя нарушать их покой, ведь листьям может быть больно оттого, что люди ступают по ним, сжигают их), эту скамейку с массивными чугунными ажурными боковинками и -- особенно -- эти прямоугольные бруски обшивки, окрашенные множеством слоёв масляной краски. Последний слой был серо-зелёным, и в тех местах, где краска немного облупилась, виднелась старая, грязно-голубая. А из-под неё -- ещё какая-то жёлтая. Но дело было даже не в цветах, дело было в надписи, вырезанной, очевидно, перочинным ножом на одной из реек спинки. Там было вырезано: "Лёня". И я готов был поклясться, что это имя вырезал я сам. Я готов был поклясться, что эта закрашенная многими слоями разных красок надпись -- моих рук дело. Это я вырезал имя друга в парке, тогда, когда он уезжал в другой город: его отца переводили на новое место службы. По-моему, всё так и было. Надо только хорошенько вспомнить. Сосредоточиться, собраться с мыслями и вспомнить. Отогнать этот туман, которым окутана память о детских годах. У меня был перочинный ножик. И я вырезал имя друга детства в парке на спинке скамейки. Такой же скамейки, как и эта. Какое имя я вырезал? Надо вспомнить, как звали друга. Лёня? Наверное. Но надо вспомнить более точно.
   Я машинально извлёк из правого кармана брюк перочинный ножик и раскрыл его. Зачем? Наверное, чтобы возбудить цепочку ассоциаций, ведущих в моё далекое детство. Да, правильно, моего друга звали Лёня. "И был союз наш -- не разлей вода". Я вспомнил, что мне тогда казалось: эта потеря будет невосполнимой. Почему потеря? Он просто переезжал в другой город, совсем недалеко, мы даже могли бы встретиться на каникулах. Могли бы... Старые фотографии оживали. Правильно, его отец увлекался любительской фотосъёмкой -- редкость в те времена, не знавшие ещё цветных плёнок, компьютерной печати и прочих современных прибамбасов. Фотобачок, увеличитель и ванночки, в которых при красном свете проявлялись снимки. Сначала возникали крупные фрагменты, которые потом дополнялись оболочкой деталей и оживали мистическим образом. Но иногда снимки чернели, превращались в сплошную ночь, если их вовремя не вытаскивали из проявителя.
   Это было таинство, мистика, чудо. И Лёнин отец был волшебником. Он и сам знал это. И по-детски улыбался, глядя на то, что создал, одухотворил, извлек из ничего, из небытия. Фотографии печатались, как правило, по ночам, чтобы избежать слишком сложной светомаскировки на окнах и дверях. И радость творчества Лёнин отец подкреплял стаканом простого вина. Потом, со временем, стакана стало маловато. И, в конце концов, добрый и жизнерадостный волшебник умер... Нет такого сильного организма, который нельзя было бы уничтожить алкоголем... Я узнал об этом от самого Лёни, когда встретил его уже в зрелом возрасте. Лёня стал милиционером патрульно-постовой службы. И когда мы случайно встретились, он орал на пьяного мужичка, побагровев от злости. Он был совсем другим, не таким, каким я его помнил и представлял с тех пор, как мы расстались в детстве. С тех пор, как я вырезал его имя в парке на спинке садовой скамейки. Имя оставалось прежним. Как и моя привычка носить в кармане перочинный ножик. Тогда, в детстве, это имело особый смысл, особый шик. Ножиком можно было вырезать из веточки сирени свисток или рогатку -- чрезвычайно важные для пацанов вещи. А сейчас? Зачем мне был нужен ножик сейчас? А Лёня, как с ним? Да никак. Он покраснел ещё больше, узнав меня, и отпустил проштрафившегося мужичонку. Мы обменялись парой фраз:
   -- Ты?
   -- Я.
   -- Я слышал, тебя в интернат потом отдали.
   -- Да, когда родителей не стало. А у тётки самой забот полон рот. А как твои?
   -- Отец тоже давно умер: спился втихаря. Я этих пьяниц просто ненавижу!
   И все. Больше говорить было не о чём. Мы с Лёней вяло пожали друг другу руки и расстались. И он бросился догонять пьяного, пока тот не скрылся за углом.
   Сейчас я даже не знаю, где друг моего детства и что с ним. Только эта надпись, только она связывала нас в этот миг, будила воспоминания -- правильнее, возбуждала центры в соответствующих зонах мозга... Чистая физика -- вот и все, что осталось от прежней дружбы "не разлей вода". Вода, два атома водорода и один -- кислорода. И электрический импульс. Это все, что необходимо мозгу для работы, для того, чтобы мыслить, думать, вспоминать.
   Позже я спросил у главврача (у нас с ним сложились неплохие отношения -- мы оба считали себя нормальными людьми):
   -- Откуда у вас эти скамейки?
   ....
   -- Ты не знаешь, откуда их привезли?
   Он посмотрел удивленно и немного заинтересованно, профессионально заинтересованно, как на возможного своего будущего клиента. И не ответил. И я больше не переспрашивал. Наверное, это действительно неважно, откуда привезли скамейки в больничный двор. Это их прошлая жизнь, и к сегодняшнему нашему с ХВН разговору она не имела никакого отношения. Или имела? Взмах крыльев мотылька может служить причиной урагана на другом конце Земли. Всё сущее имеет общие корни. Это становится понятным, если проследить связь кроны дерева и его корней, опуститься по стволу пониже. На тысячу лет пониже. Или на миллион. Тогда можно разглядеть пожелтевшую от времени фотографию, на которой я и Лёня -- мы вместе сидим на этой скамейке. Перед тем, как он уехал. Нас сфотографировал тогда его отец. Сфотографировал фотоаппаратом "ФЭД-3". ФЭД -- это значит Феликс Эдмундович Дзержинский. Это ещё на сотню лет пониже. Или на полсотни. Да, на полсотни, если от тысяча девятьсот шестьдесят седьмого отнять тысяча девятьсот семнадцатый. Фотографию сделал Лёнин отец, перед тем как умер.
   А Лёня прислал её мне в конверте с почтовой маркой за четыре копейки и аббревиатурой СССР. Была когда-то такая страна. Наверное, была, если мне не изменяет память. Память иногда выбрасывает причудливые коленца. Когда разум немного погружается в дремоту. Полсотни лет, или сотня, или тысяча -- какая разница? Далась мне эта скамейка. И эта надпись. И СССР. Кому это сейчас надо? Новым зелёным листочкам нет никакого дела до старых, даже если те и не были сожжены осенью, а, полуистлевшие, запутались в корнях молодых побегов.
   Мы продолжали сидеть на скамейке, и ХВН что-то невнятно шептал.
   Листья, как и тысячелетия назад, продолжали падать на землю. Скоро от этих листьев, конечно, не останется и следа. Больные сгребут их граблями в большие, бесформенные кучи и сестра-хозяйка подожжёт эти неизвестно чьи души, и тяжелый, белесый дым будет стелиться над землёй, растворяясь в бесконечности Эфира. В Эфирном храме всем найдётся место. А потом они вернутся, весной, пробьются из набухших почек.
   Весна -- прекрасна.
   Только это будут не совсем они. Наверное, это будут их дети. Но -- будут. Я в этом не сомневался, но пока ещё не совсем понимал, не осознавал до конца. Листья не могут исчезнуть просто так, бесследно. Хоть что-то от них должно остаться, передаться их детям, и далее -- по цепочке, которая становится всё тоньше и тоньше. Потом Эфир вернёт их, пусть только солнышко проглянет сквозь разрывы облаков и пригреет ласково.
   И ещё я не сомневался в том, что ХВН мне поможет. Я это чувствовал, чувствовал интуитивно. И ещё я чувствовал приближение чего-то нового, каких-то значительных перемен в своей судьбе. И чувства меня не обманули...
   -- Классный у вас ножик, -- вдруг сказал он совсем внятно и восхищённо. -- Вы можете подарить его мне?
   -- Нет, -- ответил я. -- Он мне дорог как память.
   -- Жаль, -- сказал он. -- У меня никогда не было таких классных ножиков. Как вы думаете, им можно убить человека?
   -- Если знать, куда ударить.
   -- А вы знаете?
   Я лихорадочно соображал, как повести себя, как сменить тему разговора, не вызывая ненужных осложнений.
   -- Как вы считаете, можно ли убивать людей? -- не унимался он. -- А избивать, причинять боль?
   -- Смотря каких людей и смотря при каких обстоятельствах, -- уклончиво ответил я, закрыл ножик и спрятал его обратно в карман.
   -- Плохих людей. Вы можете отличить плохих людей от хороших?
   -- Плохие -- это те...
   -- ...которые поступают не так, как вам бы хотелось? Они делают плохо вам
   и хорошо себе, а не наоборот. Вы по этому критерию судите людей? -- продолжал он. -- Нет, вы судите их по другому критерию. Вы судите их потому, что в тот момент оказались сильнее. Если бы вы были слабее, вы бы их не судили, а просили бы у них пощады. А вы могли бы бросить вызов тому, кто заведомо сильнее вас?
   Я не ответил.
   -- А вы могли бы бросить вызов мощной стихии, по сравнению с которой вы -- песчинка?
   -- Я не вижу необходимости бросать вызов кому-то или чему-то.
   -- А если возникнет необходимость спасти себя или кого-то, кто вам не безразличен?
   -- Когда возникнет такая ситуация, тогда я и решу.
   -- Нет, тогда вы ничего не решите: для раздумий просто не будет времени. Вы либо совершите поступок, либо нет.
   Возможно, он был прав. Но я не хотел вникать в глубинную суть его слов. Мне это было не надо. Он не вспоминал про ножик -- на том и спасибо.
   -- Кем вы хотите стать в этой жизни?
   Хороший вопрос. Мне скоро пятьдесят. Хороший вопрос.
   -- Я хотел бы стать писателем, если можно.
   -- Можно, всё можно, если захотеть.
   -- Я захотел.
   -- Нет, ещё недостаточно сильно. Ещё что-то мешает сосредоточиться только на этом желании.
   Он был чрезвычайно проницателен. Возможно, огромные глаза-локаторы, или глаза-антенны -- так он, кажется, писал, помогали ему улавливать нюансы моего состояния. Я сказал:
   -- Да, перед тем как стать писателем, я хочу кое-что изменить в моём прошлом. Я вам уже говорил. Поэтому, собственно, я и разыскивал вас.
   -- Да, конечно, сновидения тогда прекратятся, вы правильно это понимаете. Я вам это обещаю. Я обещаю, что помогу вам изменить то, что вы хотите. Но изменить -- не значит отменить совсем.
   -- Недавно я написал роман. Наверное, не самый лучший. Может, даже самый что ни на есть посредственный. Но только там имеются слова: не верь ничьим обещаниям.
   -- Это неправильные слова. Эти слова нельзя говорить обо всех без разбора.
   -- Там ещё есть слова о том, что предают всегда те, кому веришь.
   -- Такие слова нельзя говорить никому, а тем более писать в романах. Написанное слово имеет огромную силу -- большую, чем произнесённое. Поэтому писатели должны быть осторожными. Если вы хотите стать писателем, вы должны в первую очередь все слова примерять к себе самому. Разве вас всегда-всегда предавали?
   Я снова вспомнил Ибрагима и сказал:
   -- Нет, не всегда. Один человек спас мне жизнь.
   -- Ибрагим? Вы ему поверите, если он вам что-то пообещает?
   -- Он ничего мне не пообещает: его больше нет.
   -- Его нет здесь и сейчас, -- сказал он. -- Всего лишь здесь и сейчас. Но вы не хуже меня понимаете, что он есть, есть где-то рядом, совсем недалеко, -- и, заметив мой протестующий жест, добавил тоном, не терпящим возражений: -- Вы его чувствуете. И вы меня хорошо понимаете, и вы ведь знаете, что на самом деле где-то там, внутри, в глубине, вы меня слушаете и понимаете ещё лучше. Так, может, хватит переливать из пустого в порожнее? Раз вы хотите что-то изменить, давайте сделаем это.
   -- Прямо сию минуту? -- опешил я.
   -- Прямо сию минуту и начнём. Самое большое странствие начинается с первого шага.
   -- У вас есть волшебная палочка?
   -- Есть. Только не волшебная. Вы скоро всё поймёте, но сначала вы должны мне поверить...
   -- Я никому и ничего не должен.
   -- ...поверить, что я это умею, -- продолжал он, не обращая внимания на мою последнюю реплику. -- Субъективная категория веры -- это первый этап формирования объективного знания. Необходимый этап. Но давайте не будем забегать вперед. Делайте то, что я вам говорю. Делайте сначала просто механически, как отличники зубрят урок, не стараясь ничего понять. Понимание придёт позже -- мы об этом уже говорили, -- и тогда вы будете использовать этот феномен осознанно. А пока... у вас отличный ежедневник.
   Да, свой ежедневник в кожаном переплёте я купил в Англии.
   -- Там найдётся чистый разворот?
   -- Найдётся, -- ответил я.
   -- Ручка у вас тоже классная, -- словно издевался он.
   Четырехцветная ручка попала ко мне тем же путем, что и ежедневник.
   -- Я подарю её вам, когда буду уходить.
   Он обрадовался:
   -- Только не забудьте. Впрочем, я вам напомню, -- и, словно извиняясь, добавил: -- У меня никогда не было классных вещей. Я всегда донашивал то, что оставалось от старших. Это унижает, это очень сильно унижает, когда у тебя нет ничего, что бы купили специально для тебя. Вы меня понимаете?
   -- Да, -- кивнул я и снова посмотрел на него.
   Он сидел в синем линялом байковом больничном халате (слава Богу, без маслянистых пятен), из-под которого виднелся серого цвета заношенный свитер. Наверное, ему было холодно: кончик его жёлтого носа покраснел. И мне стало неловко: это из-за меня он терпит холод и неудобства. Но -- ничего не поделаешь -- в фойе нам бы не дали спокойно поговорить. Да и я ведь пообещал ему ручку. Как компенсацию за причинённые неудобства.
   -- Считайте, что мы совершим это исключительно для доказательства возможности изменения судьбы, -- продолжал он. -- Сначала изменения, потом -- управления. Только не торопите меня и не задавайте никаких вопросов. Я вижу, что они у вас на языке.
   Он был прав: несколько вопросов я задал бы. Ну да ладно, успеется.
   -- Мы только одним глазком заглянем... -- продолжал говорить он, но уже немного тише. -- Хочется, хочется поверить, но школьный учитель с указкой смотрит строго и говорит: "Так не бывает". Они никогда ничего не могли объяснить. Они только и говорили: "Это так, потому что так написано в книжке". Их очень просто заставить замолчать. Для этого сначала надо спросить, сколько будет дважды два, а когда они ответят, снова спросить: "Почему?" И всё, и они надолго замолчат, соображая. Пусть молчит. Так, уже указку на стол положил.
   Я представил себе ситуацию: да, так бы оно всё и происходило в реальности.
   -- Почему, почему -- да потому, что он этого хочет. Он нашёл меня. Два года искал. Вот почему! Я открою ему доступ -- и не надо мне ничего говорить, маленький уродец. Иначе я снова посажу тебя в шкаф, в темноту, в небытие. Мне нужен совет, а не критика. Совет. Вот так.
   Потом он сказал, обращаясь ко мне:
   -- Точно следуйте моим инструкциям и не обманывайте. Иначе это не сработает. Мы потратим всего три минуты, но вы будете потрясены. А ещё через десять минут вы станете совершенно другим человеком.
   Я хотел уточнить: каким другим? Но промолчал.
   -- Но только без обмана, -- продолжал он. -- Выбирайте имена тех людей, кого вы хорошо знаете. И только те имена, которые первыми придут вам в голову. Но сначала напишите в столбик цифры от единицы до одиннадцати. Цифры, как и слова, содержат скрытый смысл. Теперь напротив цифр 1 и 2 напишите два простых числа (они могут делиться только сами на себя), какие захотите, какие придут вам в голову быстрее всего.
   Я на минуту прервался. Всё это сильно смахивало на какой-то детский розыгрыш. А что, если он просто насмехается надо мной? Я слышал раньше, что сумасшедшие иногда очень изощрённо мстят нам, тем, кто нормален. Или почти нормален. Возможно, они считают нас виновными в их беде. У сумасшедших вроде иногда бывают моменты просветления, когда они всё понимают: и неизлечимость своей болезни, и беспросветную пустоту остатка своей жизни.
   Забегая вперед, скажу, что через несколько минут я действительно был уже другим. А тем, кто не верит мне, как и я не верил ХВН, советую прекратить чтение на этом месте, взять листок бумаги и поэтапно проделать все, что было описано выше. И только потом перевернуть страничку. Сначала напишите цифры в столбик, как это сделал я на чистой странице ежедневника.
   1.
   2.
   3.
   4.
   5.
   6.
   7.
   8.
   9.
   10.
   11.
   А потом напротив цифр 1 и 2 напишите два простых числа. Возможно, скоро вы узнаете причину моего волнения. Напишите эти числа, прежде чем будете читать дальше.
   Заметив мои сомнения, ХВН спросил:
   -- Боитесь?
   -- Нет, -- соврал я.
   -- Тогда продолжим: напротив номеров три и семь напишите имена людей противоположного вам пола. Значит, женские.
   Тот, кто все-таки решился на эксперимент, поймёт, почему я похолодел.
   -- Напротив цифр 4, 5 и 6 напишите имена родных или друзей.
   Я написал.
   -- Напротив номеров 8, 9, 10 и 11 напишите названия любых песен.
   Здесь я снова сделаю отступление для тех, кто решил проверить, говорю ли я правду. Для тех, кто вместе со мной осмелился развеять сомнения. (Сомнение -- это основное условие прорыва к новому знанию.) Поэтому дальнейший текст начинается с новой страницы.
   Читать дальше надо только после того, как все имена и названия будут записаны.
   Я уже не думал, что он меня разыгрывает. Но в любом случае мне ничего не угрожало. И я продолжал слушать.
   -- Человек под номером три -- тот, кого вы любите. Тот, кто под номером семь, вам нравится, но у вас ничего не вышло. Больше всего вы беспокоитесь о человеке под номером четыре. Человек под номером пять знает о вас больше, чем вы предполагаете. Он видит вас насквозь. Ваша счастливая звезда -- человек под номером шесть. Песня под номером восемь соответствует человеку под номером три. Песня девять для человека под номером семь. Песня десять выражает вашу тайную суть. А песня одиннадцать -- отражение вашей сегодняшней жизни.
   Я пришел в себя, когда услышал его громкий хохот. И я обиделся по-настоящему. Не на него, нет. Я обиделся на себя оттого, что, считаясь нормальным, не мог разгадать, в какую игру со мной играет этот юродивый. Я не знал, насмехается он или нет. Я ничего не знал, кроме одного: он всё правильно обо мне угадал. И он правильно сказал, что я стану другим человеком. Я словно на мгновение увидел себя со стороны. Что-то тёмное и косматое зашевелилось в моём подсознании, как просыпающийся в берлоге медведь. Словно чуть-чуть приоткрылась завеса над покрытой мраком тайной: "Кто я? Зачем я? Откуда и куда я иду?"
   Я понял: не будет мне покоя, пока не найду ответ.
   -- Объясните, в чём здесь фокус, -- потребовал я.
   И тут он спохватился и перестал смеяться.
   -- Это не фокус, а приём. Он позволяет вам больше узнать себя.
   -- Наверное, мне лучше уйти. Я не очень хорошо себя чувствую, -- проговорил я негромко.
   -- А я вот что отвечу, -- сказал он вполне серьёзно. -- Именно сейчас-то вам очень важно посмотреть в глаза Эфира. Вы сразу же получите поддержку от его могучих вихрей. Если снова будет страшно -- скажите.
   Раньше мне приятно было воображать о себе, что я не из робкого десятка. И после его последней фразы гордость и злость несколько оттеснили страх. И я убедил себя, что мне всё нипочём. Теперь, по прошествии времени, я понимаю, что он именно на это и рассчитывал. Он заранее просчитал все ходы: и мои, и свои. Он, а не я, видел конечную комбинацию фигур в этой игре. А страшно по-настоящему мне стало потом, через несколько дней. Да так страшно, что я не мог спать. Но -- по порядку. Будем двигаться, по возможности, последовательно.
   Это отступление я сделал для тех читателей, которым вздумается проделать и второй эксперимент. Не советую, если нет на то крайней необходимости, если в жизни у вас всё хорошо -- или почти всё -- и ничего изменять вы не хотите. ХВН сказал правду: никогда не знаешь, к чему приведут эти перемены.
   Судьбу стоит изменять только тогда, когда жизнь -- хуже некуда. Чтобы потом не сожалеть, не метаться сотни раз "из огня да в полымя". Сейчас я уже знаю: стоит только начать -- не остановишься. Всегда кажется мало. Забываешь, что от добра добра не ищут.
   Я вас предупредил, читатель, как в своё время это сделал в отношении меня ХВН. Я тоже считаю это своей обязанностью. А делать выбор -- уже ваше право. И ваша обязанность. Каждый сам делает свой выбор, чтобы потом не сожалеть, не раскаиваться. Не искать виноватых там, где их нет.
   А в тот день ХВН сказал:
   -- У вас бывало такое чувство, что всё это с вами уже когда-то происходило? Что, скажем, вы уже когда-то сидели на этой скамейке?
   Я вздрогнул, и он уловил это чуть заметное движение. Очень похоже, что он каким-то образом улавливал и мои мысли. Он удовлетворенно кивнул и продолжал:
   -- Откройте ваш ежедневник на чистом развороте и на левой странице, по центру, нарисуйте символ.
   -- Какой символ?
   -- Символы -- это реальные вещи. Они есть, мы их можем нарисовать, распознать. Мы можем ими манипулировать. В нашем мире всё -- символы: и рисунки, и надписи, и предметы. Другое дело -- образы. Их нет во внешней реальности, но они управляют всем на свете. Не мы ими манипулируем, а они нами. Образы живут с другой стороны, в том мире, где нет вещей, и слова состоят не из букв. В том мире нет символов, там всё является только тем, что оно есть на самом деле. Символы разрушаются, они -- смертны. Образы -- вечны. Они, и только они воистину настоящие, непреходящие. Раньше я думал, что образы не могут быть живыми. Но я ошибался. Символы -- не живые отпечатки во внешнем мире живых образов внутреннего мира.
   Я не совсем его понял, но уточнять не стал: мне не терпелось поскорее получить тот результат, за которым я приехал. И я только спросил:
   -- Символ чего?
   -- Символ вашей любви. Той самой, которую вы не можете забыть. Той, которая всегда с вами. Есть в жизни каждого такое, что невозможно забыть. Закройте глаза и вспомните этот образ. Он вначале будет довольно туманным, но потом всё больше деталей проступят в вашем воображении, и вы отчетливо увидите лицо.
   Он был прав: я никогда её не забывал. Я вспоминал её очень часто. Теперь я могу признаться себе в этом. Теперь мне не надо лгать самому себе, не надо изворачиваться перед своей совестью. Теперь мне не надо многое из того, что раньше я считал важным. Теперь наступило время отделять зёрна от плевел.
   1.7. Света
   Я увидел её лицо. Увидел отчетливо, ясно, реально.
   -- Здравствуй, Света, -- сказал я.
   -- Здравствуй, -- ответила она.
   Да, всё было именно так.
   -- Здравствуй, Света, -- сказал я тогда.
   Или сейчас? Когда я это сказал?
   Я открыл глаза и взглянул на ХВН. Он покраснел и отвернулся. Значит, он слышал. Значит, я произнес эту фразу вслух. Ну и пусть слышит. Пусть!
   -- Здравствуй, Света, -- сказал я.
   -- Здравствуй, -- ответила она, не отрывая своих прекрасных глаз от каких-то документов.
   Она сидела за столом у окна небольшого кабинета и делала вид, что занята бумагами. Только я знал (откуда?), что это не так. Что она тоже смотрит на меня. Смотрит исподтишка, когда я на мгновение отворачиваюсь в сторону.
   -- Ты присаживайся, -- сказала она таким волшебным, неземным голосом.
   Я присел на краешек стула и... снова взглянул на ХВН. Он был смущен. Но ободряюще кивнул головой:
   -- Говорите вслух. Это хорошо. Это значит, что вы делаете это по-настоящему. Значит, у нас всё получится. Всё получится, если делать по-настоящему.
   Я ещё раз взглянул на него и отметил про себя, что он видит лишь меня. Он не видел Свету. Её видел только я. Словно снова вернулся в то далекое время, когда работал экономистом... Когда мы встречались чуть ли не каждый день...
   Я так хотел. Я не мог не заехать к ней.
   -- Что ты привёз сегодня? -- спросила она.
   -- Вот, -- я протянул ей документы, и кончики наших пальцев на мгновение соприкоснулись.
   Я ощутил, как она вздрогнула. Вздрогнула, подняла, наконец, глаза и улыбнулась мне.
   Наверное, вид у меня был достаточно красноречивым. Я поймал себя на том, что моя рука застыла в воздухе, и, преодолевая некоторое сопротивление, усилием воли опустил её на колени.
   -- Машину разгружают... -- выдавил я.
   Она снова отвела глаза и сказала:
   -- А мы, что будем делать мы?
   Меня трясло, как в лихорадке.
   Её платье, лёгкое, полупрозрачное, в красно-белую полоску по диагонали, высоко вздымалось на груди в такт взволнованному дыханию.
   -- Тебя скоро просто уволят с работы, -- продолжала она. -- Что, в Харькове только один мой магазин?
   Я молчал.
   -- Все всё видят, -- снова сказала она и, громко вздохнув, добавила: -- И я тоже всё вижу.
   В ушах у меня звенело, я не понимал, что со мной. И только где-то на самом краю сознания, где-то, словно за пределами моего разума, сформировалась, выкристаллизовалась вполне конкретная фраза:
   -- Я больше не могу без тебя.
   Это сказал не я. Слова возникли сами по себе, как упругое колебание воздуха. Воздуха, насыщенного лёгким ароматом её духов и ещё чем-то таким, без чего всё вокруг мгновенно бы потеряло всякий смысл своего существования.
   Так иногда бывает, когда звуки сами по себе возникают в напряженной тишине. Возникают потому, что не возникнуть просто не могут.
   -- Поцелуй меня, -- попросила она.
   Я помню только, как со стола посыпались на пол бумаги. И её губы. Я помню вкус её губ. И их нежное тепло.
   Мне тогда казалось, что я сплю. Иногда сон и явь неразличимы. Иногда просто не хочется просыпаться. И если после смерти будет хоть один такой сон, то нет в ней ничего страшного. Наоборот...
   Мне и сейчас казалось, что я сплю. Ежедневник упал на землю, и ветер стал перебирать его листы.
   ХВН кашлянул.
   Прошло чуть более четверти века. Но я не забыл вкус её губ. Четверть века или четверть часа? Какая разница!
   -- Вы должны нарисовать символ, -- напомнил мне ХВН.
   Я поднял с земли еженедельник, открыл его на нужной странице и начал рисовать.
   Не знаю, какое выражение было у меня на лице, когда я вышел из её кабинета. Только мой водитель, высокий красавец с соответствующей фамилией -- Статный, сверкнув золотой фиксой, сказал:
   -- Ну и везунчик же ты!
   Я только радостно улыбнулся ему в ответ.
   -- Почему не я? -- продолжал Статный. -- Чем я хуже? Али не молод, али не красив? Нет, женщины -- загадка, -- и, покачав головой, добавил: -- Завтра опять сюда едем?
   Я согласно кивнул в ответ. А он снова покачал головой и сказал:
   -- Конечно, за это можно всё отдать.
   Я тогда не понял до конца смысл этой фразы. Да я и не пытался ничего понимать. Зачем? Мне это было не нужно. Мне ничего больше было не нужно.
   Счастье -- это когда тебе ничего не надо. Ничего, кроме её бездонных глаз, её шёлковых волос, её губ, её нежного дыхания...
   Мое счастье продолжалось почти целый месяц. И этот месяц был равен... нет, он был неизмеримо больше всей моей остальной жизни.
   Счастье мимолётно, эфемерно, как тающие на ресницах снежинки. И стойкий оловянный солдатик на одной ноге, и бумажная танцовщица -- короткая вспышка пламени в очаге, всплеск электромагнитного поля, затухающая в пространстве и времени волна...
   В то время была популярна песня:
   Я плачу о тебе и днем, и ночью...
   Как-то недавно я пытался разыскать её слова -- напрасно. Может быть, и есть они где-то. Но где? Куда уходит вчерашний день? Зачем грустить заставила разлука? Света, где ты сейчас?
   Тогда мы гуляли по пляжу, по безлюдному вечернему пляжу, и на прибрежном песке оставались следы от наших босых ног.
   Я не мог вспомнить, о чем мы говорили. А может, мы и не говорили вовсе. А только смотрели друг другу в глаза... Нет-нет, я вспомнил, я тогда предложил:
   -- Давай уедем отсюда.
   -- Куда?
   -- На море. Представляешь: оранжевый мячик на голубых волнах, золотистый песок и ласковое солнце...
   -- Это всё просто мечты, -- печально сказала она. -- Да и денег надо много.
   -- Вот деньги как раз и есть.
   Я немного приврал. Совсем чуть-чуть: денег на двоих не хватило бы. Но я мог одолжить у Статного. Я потом так и сделал, и Статный охотно мне помог. Возможно, у него имелись на этот счёт какие-то свои причины.
   Света мне поверила. И приняла мою мечту-идею. И улыбнулась.
   ...На том пляже, в тени ветвей,
   Только там в первый раз улыбнулась ты мне,
   Улыбнулась ты мне...
   И бросила короткий взгляд, в котором были ответы на все вопросы.
   Эта улыбка и короткий взгляд -- время бессильно перед ними. Даже пирамиды разрушаются, источаются песком и ветром. Материя боится времени. Не боится его лишь то, что нематериально. То, что незримо витает вокруг, из чего соткана вечность. То, что живет в бездонной глубине глаз. Музыка и песня. Искры костра в ночном небе. Свет далекой звезды.
   На воде закачалась звезда.
   Сон Вселенной -- далёкий свет.
   Свет того, что ушло навсегда.
   Отраженье того, чего нет...
   Набегающее волной
   Время смоет мои следы.
   Растворится в тиши ночной
   Моя жизнь, словно всплеск воды.
   Сны приходят к нам из глубины времени, как и свет далёкой звезды.
   Ведь знала, что люблю, и знала, что приду,
   К тебе одной приду, ты только жди...
   Не пришел. Наверное, не так любил. А как надо любить? Знаю ли я, что это такое -- любовь?
   Её глаза всё чаще и чаще снятся мне по ночам. К чему это? И что значат сны вообще?
   Я плачу о тебе, я плачу о судьбе...
   О своей судьбе, которая догорает, но никого не может согреть.
   На развороте ежедневника я нарисовал падающую звезду. Её лучи были красного цвета, и длинный шлейф постепенно расширялся, уходя к правому верхнему углу листика.
   -- Важно только, чтобы символ вызывал в памяти, возбуждал цепочку нужных ассоциаций. И совсем не важно, каким он будет, -- сказал ХВН, глядя на мой рисунок. -- А теперь на второй половине разворота нарисуйте символ своего давнего страха. Того страха, который вы сумели преодолеть. Вы меня поняли?
   -- Да, -- ответил я.
   1.8. Прыжок с моста
   -- Тут главное -- не сдрейфить в последний момент, -- сказал Ковш.
   Он сказал это так, будто сам уже не раз прыгал с этого моста, и его конопатое лицо выражало полную уверенность в том, что именно так оно и было. И только по тому, как часто он моргал, да ещё по странно остекленевшим глазам можно было определить, что ему самому ох как! страшно.
   -- Если сдрейфить в последний момент, то пойдешь на пузо. И тогда только потроха по воде поплывут. Как с того облезлого кота.
   Теперь он говорил, обращаясь больше к "мелюзге" из младших классов, которая стайкой бежала за нами. В интернате ничего в тайне не сохранишь. Это как в большой семье: все дети знают, кто из них и какую шкоду сотворил. Но родителям никто не доносит. Так и у нас: почти все в интернате знали, что сегодня я буду на спор прыгать с моста. Не знали только учителя и воспитатели.
   -- А если на газету? -- спросил кто-то из "мелюзги", и Ковш с видом знатока продолжал:
   -- На газету -- сразу "хата". Ноги как спички треснут. А если на спину пойдешь, то и без газеты -- "хата". -- И, обращаясь ко мне, добавил: -- Так что ты лучше прыгай "на бомбу".
   -- Яшка-цыган прыгал "на ласточку", -- вставил кто-то из мелюзги.
   -- Дурак ты, -- оборвал его Ковш. -- Там комбинированные съёмки были. С такой высоты даже мастер спорта "на ласточку" не прыгнет.
   А я подумал, что мост не так уж и высок: метров десять над уровнем воды. Или пятнадцать -- не больше. Со стороны -- совсем не высоко. И не страшно. Но только по мере приближения к нему мандраж у меня внутри всё усиливался и усиливался.
   Подойдя к воде, я снял кеды и ступил в неё ногой: холодная ли? А малые стали просить Ковша:
   -- Можно, мы искупаемся потом?
   -- Я вам счас искупаюсь! -- грозно ответил он и, чтобы отбить у малых охоту заходить в речку, стал рассказывать страшилку: -- Хотите, чтобы трахикарпус в ногу влез?
   -- Трахикарпус! Трахикарпус! -- в страхе повторяли те: они верили Ковшу безоговорочно. -- А какой он?
   -- Как пиявка, но длинный и тонкий. Как конский волос из хвоста. Пролазит через ногу в вену и по ней -- до сердца. А там размножается. И когда их станет целый клубок -- всё, аллес капут, -- и приводил в качестве несокрушимого аргумента: -- По радио передавали. Сам слышал. В Америке пираньи в реках. Такие маленькие, как блохи. За пять минут быка съедают. А у нас -- трахикарпус.
   -- А пиранья трахикарпуса сожрать может?
   -- Это он её сожрет, не шевеля ушами.
   -- А вы, чего вам можно купаться, а нам нельзя?
   Ковш ничего не ответил, подошёл к воде и стал в неё всматриваться. А потом сказал:
   -- В песке, гады, прячутся, -- и, обращаясь ко мне, добавил: -- Старайся на песок не ступать. Не то как жахнет! Как жахнет! Придётся бритвой вырезать.
   И подмигнул мне незаметно.
   Мы остановились в кустах на берегу, разделись и закурили. Я с Ковшом курил "Приму" (одну сигарету на двоих, затягиваясь по очереди и ни в коем случае не слюнявя её кончик), а мелюзга -- что у кого было: в основном "бычки". Ковш больше ничего не говорил, и я стал просто физически ощущать, как растёт всеобщее напряжение. Напряжение и страх.
   -- Ладно, я пошёл, -- сказал я и направился к мосту.
   -- Ты зажмурься, -- посоветовал напоследок Ковш. -- Первый раз лучше зажмуриться.
   Его голос дрожал, да и самого его била мелкая дрожь, как будто это ему надо было прыгать. Мелюзга так глубоко не понимала сути происходящего. Им было просто интересно. И рты у многих были слегка приоткрыты.
   По-настоящему мне стало страшно тогда, когда я посмотрел вниз. Наверное, этого не надо было делать. Но словно какая-то неведомая сила заставила меня. Я перелез через перила, стал ногами на козырек и как бы невзначай, посмотрел вниз. Там почему-то было темно, и меня обдало волной холода. Ноги вдруг одеревенели, и пальцы рук мёртвой хваткой вцепились в перила. Я не увидел воды. Она была так далеко-далеко, что мне показалось: её нет вовсе. Внизу была не река, а глубокая, бездонная пропасть.
   "Ладно, -- подумал я, -- скажу, что подвернул ногу. Перелезу обратно через перила и похромаю к пацанам. А по пути стукну ступнёй по камешку или по бордюру, чтоб кровь показалась".
   Но кто-то, кто словно бы наблюдал за происходящим со стороны, сказал:
   -- Они не дураки. Они поймут, что ты просто струсил. И тогда тебе лучше будет обратно в интернат не возвращаться...
   Это было правильно, это было верно: обратной дороги у меня нет. Те, кто жил в детдоме, в интернате или сидел в тюрьме, очень хорошо знают, что значит струсить, отказаться от своих слов, проиграть в споре. Иногда гораздо лучше умереть...
   И я сделал то, что делал всегда в таких случаях: и когда дрался со старшими, и когда воровал глазированные сырки с витрины магазина, и когда, запертый директором в тёмном подвале, осколком стекла от пол-литровой банки резал себе вены. Я сказал вслух, громко (а может, только подумал или все-таки сказал?):
   -- Была не была!
   И разжал руки.
   И немного неясно, словно сквозь туманную пелену, я увидел, как на экране в кинотеатре, всё, что со мной было, и всё, что со мной будет. И тогда я впервые понял, что время -- это не монотонное тиканье часов. И что в одном миге, в кратком миге полёта может уместиться так много событий...
   И всё чудесным образом прошло: и страх, и холод, и даже сами мысли исчезли, уступив место неописуемому восторгу. Я летел сквозь черноту ночи, и яркие звёзды пронизывали меня насквозь. Они набегали из глубины, разрастаясь и увеличиваясь, приветливо улыбаясь мне прямо в лицо, и разлетались в разные стороны, словно вращаясь в замысловатом хороводе.
   Они кричали:
   -- Он прыгнул! Он прыгнул!
   И только тогда до меня дошло, что я это сумел, я это сделал, я не струсил!
   -- Он прыгнул! Он прыгнул! -- мелюзга на берегу носилась вокруг меня и вопила во всё горло.
   А по конопатому, сопливому лицу Ковша текли слёзы.
   Да, я прыгнул, и от этого всё в мире изменилось. Мир стал другим. И я тоже, я тоже стал уже не таким, каким был раньше. Я был не таким, как те, кто не прыгал с моста. Я это понимал. Это понимали все. И принимали моё превосходство безоговорочно, как само собой разумеющееся, и была в этом какая-то тайна. Эта тайна поднимала меня на новую высоту, на новый уровень бытия.
   Моё слово отныне стало законом для тех, кто не прыгал, ибо я обладал тем, чем не обладали они. Всего один прыжок, одно мгновение страха -- и жизнь изменилась до неузнаваемости. И Ковш, задрав вверх свою рваную, грязную футболку, снял с пояса настоящий флотский ремень с блестящей латунной "бляхой" и протянул его мне:
   -- Всё, теперь он твой.
   Мелюзга тянулась к "бляхе" руками, ощупывая выпуклый морской якорь. И все говорили наперебой:
   -- Класс... Получше любого кастета... В драке кому хошь бошку проломает...
   А я положил ремень на свою одежду и как о чём-то обыденном сказал:
   -- Перекурю и пойду, прыгну ещё разок, теперь "на ласточку".
   И никто не сомневался, что я это сделаю. То, что сделал однажды, легко и просто повторить. Но тут вмешался Рахит -- мы так его назвали. Он был худой, как скелет: врачиха говорила, что это от глистов, и травила его таблетками. Но от таблеток Рахиту становилось ещё хуже, он даже сознание иногда терял. Мы никогда его не били, даже если он этого и заслуживал. И вот он вышел вперёд и упрямо заявил:
   -- Теперь я! Теперь моя очередь!
   -- Под куст Рахита! -- скомандовал Ковш.
   И того, схватив за руки и ноги, пацаны раскачали и забросили под небольшой кустик лозы. Рахит, громко хныкая, вылез обратно. В руках у него был завязанный сверху чёрный матерчатый мешочек. И оказалось, что хныкал не Рахит, а то, что шевелилось в этом мешочке.
   -- Дай сюда, -- повелительно сказал Ковш.
   И, забрав мешочек, развязал его.
   В тот день я так и не прыгнул во второй раз.
   1.9. Обет молчания
   ХВН кашлянул, и я вернулся в настоящее. Я развернул ежедневник и посредине листа, как раз напротив падающей звезды, нарисовал синим цветом флотский якорь. Почему якорь? Не знаю. Да это и не важно. Важно только, чтобы символ, как сказал ХВН, вызывал в памяти, возбуждал цепочку нужных ассоциаций.
   -- Что делать дальше? -- спросил его я.
   -- Посмотрите на эти символы одновременно, одновременно вспомните, что они для вас значат, какие переживания они в вас пробуждают, и закройте страницы так, чтобы символы совместились, соприкоснулись друг с другом.
   Я сделал всё так, как он говорил. На мгновение меня охватило лёгкое волнение, но оно очень быстро прошло.
   -- Теперь закройте глаза, но словно бы продолжайте смотреть на эти символы. Как будто они справа и вверху. И... представьте, что всё сбылось. Тогда всё сбылось, как вы хотели. И завтра всё продолжится с того самого момента, с которого надо изменить прошлое.
   -- Это всё? -- спросил я.
   -- Всё, -- ответил он и, пристально взглянув мне в глаза, добавил: -- Всё, что пока вам нужно знать. Вам нужно ЗНАТЬ, КАК ЭТО СДЕЛАТЬ. Вы должны ХОТЕТЬ ИЗМЕНЕНИЙ. Вы должны ДАТЬ СЕБЕ ШАНС произвести эти изменения. Всего-навсего дать один-единственный шанс или, вернее, не упустить его.
   -- И когда будет результат?
   -- Скоро. Сегодня. Или завтра. Но не позже чем через сутки. И главное -- не пугайтесь. Что бы ни произошло -- не пугайтесь. Это необходимо, это неизбежно на нашем пути. К этому изменению надо относиться как к хорошему.
   -- Ну-ну, -- ухмыльнулся я. -- Через сутки я вам всё расскажу, что в моей жизни изменилось.
   Он мелко-мелко засмеялся, снял очки и принялся протирать их обрывком какой-то простыни -- не иначе. Растрёпанные нитки основы на лоскутке держались непрочно и приклеивались к линзам. Он снимал их, продолжая свой дребезжащий смех. Ну, совсем как звук неплотно посаженного в оконную раму стекла, когда мимо дома проезжает тяжёлый грузовик. Нехороший, прямо скажем, смех. Настораживающий. Не нравился мне этот смех. И ХВН мне в этот момент тоже не нравился. И какой-то холодок исходил от его близоруких глаз.
   И мне в который раз за сегодня стало чуть страшновато. Не то чтобы я совсем уж испугался -- просто было немного не по себе. Как будто он в тот момент видел то, чего теперь уже не видел, не мог видеть я.
   А он продолжал смеяться, смеяться совсем неестественно. И я снова решительно встал для того, чтобы уйти.
   -- До завтра, -- попрощался я.
   Он не ответил и больше не задерживал меня. Он знал, что завтра я не приду.
   Я повернулся к нему спиной.
   -- А ручку? Вы забыли отдать мне мою ручку, -- сказал он.
   И я, спохватившись, протянул ему обещанный подарок и снова хотел повернуться к нему спиной. Но он неожиданно сказал:
   -- И -- самое главное -- до утра вы ни с кем не должны разговаривать. Вы не должны разговаривать даже с самим собой, даже напевать или насвистывать что-либо. Вы должны молчать, иначе эксперимент будет нечистым. Могут случиться разные отклонения. Хе-хе.
   Страх всё больше и больше закрадывался ко мне в темные уголки сознания. Совсем как тогда, когда я шёл с пацанами к мосту.
   -- И не оглядывайтесь ни в коем случае. Даже если вас окликнут, окликнут знакомым голосом. Тем самым, который вы так хотите услышать.
   Я молча кивнул.
   -- И сейчас, когда я вас спрошу, вы мне не отвечайте. -- И он спросил: -- Когда вы ехали сюда, чего вы хотели больше: спасти Ибрагима или стать известным писателем?
   "Вот сволочь! У него что, действительно рентген в голове?" -- я дёрнулся всем телом. Но он замахал руками:
   -- Разговаривать нельзя!
   Я молча кивнул и ушёл не оглядываясь.
   Я ушёл не оглядываясь -- он так сказал. Для чего он так сказал? Может быть, для того, чтобы я не видел, как он, повиснув на костылях, волочит за собой свои искалеченные ноги, добираясь до входных дверей больничного комплекса.
   В холле гостиницы воняло жареной рыбой.
   На стойке администратора лежала адресованная мне телефонограмма (я отключал свой мобильный телефон, разговаривая с ХВН, и поэтому был недоступен для звонивших). Я включил мобильник и проверил СМС-сообщения: информация подтвердилась. Моя секретарша Люси передавала, что меня разыскивают мои родственники из деревни: умер мой то ли двоюродный, то ли троюродный дядя. Мы все называли его просто Песенником за его волшебный голос. За такой голос Басков и Паваротти отдали бы половину своей жизни. Но достался он не им, а простому Песеннику. Песеннику, который работал обыкновенным грузчиком в сельпо, пил плодово-ягодные вина, дешёвую водку и сахарную самогонку -- всё, что на данный момент имелось.
   Значит, теперь его нет. Он умер. Отмучился. Я знал, что он был смертельно болен. Об этом знали все, включая его самого. Не дай Бог никому такого конца!
   Конечно же, он умер до того, как я совмещал рисунки-символы в своём ежедневнике. Ни я, ни ХВН -- мы не могли никак повлиять на исход этой трагедии. Смерть Песенника никоим образом невозможно было связать с моими сегодняшними манипуляциями. Опухоль обнаружили год назад, когда делали операцию по удалению аппендицита. При чём тут я? Чертов ХВН с его идиотскими экспериментами! Мне надо ехать, а тут -- обет молчания. Да ну их всех подальше: и дурных, и умных!
   Я скомкал телефонограмму и сунул в карман ветровки. Поднялся к себе в номер (второй этаж), собрал небрежно малочисленные вещички, спустился вниз, оставил ключ на стойке, вышел из гостиницы, сел в машину и уехал. За всё время я не увидел в гостинице никого: ни одного человека. Ни гостей, ни персонала! Словно вымерли. Ну и что? Может, пили все вместе в кладовке, отмечая "день уборщицы". Или "день горничной". Или "просто день". Просто день -- и всё. Обыкновенный день, один из тысячи, из миллиона!
   Но я врал сам себе. День был необыкновенным. Что-то в нём было не так. Словно полумрак какой-то на землю опустился. Так иногда во сне бывает: понимаешь, что спишь, и ничего сделать не можешь. Ноги не идут, голос пропадает, а страх выползает из всех углов и закоулочков.
   Я продолжал себя успокаивать, как мог. Даже дыхание задерживал, пока, наконец, предчувствия чего-то необыкновенного не ушли из сознания. Всё было как всегда. И прохожие продолжали ходить по тротуарам, и машины ездили по проезжей части. И пьяный мужик перебегал дорогу зигзагами, как солдат под артиллерийским обстрелом. Всё было как всегда. А то, что в гостинице никого не видел, -- так это не моё горе. У меня своего -- море!
   Но, видимо, установки ХВН прочно пустили корни в моём подсознании. И я не поехал домой через ближайший погранпереход, а свернул за Дубровицей в сторону Заречного и там ещё добрых тридцать километров, стиснув зубы, трясся по булыжнику дороги. А всё, как я теперь понимаю, только для того, чтобы не разговаривать ни с пограничниками, ни с таможенниками. На переходе Морочное--Невель у меня все были свои. Как с одной, так и с другой стороны. И глупых вопросов насчёт наркотиков или оружия мне никто там не задавал. И вообще, никаких вопросов никто там мне не задавал.
   Украинский белорус Витька Полюхович, с которым мы когда-то играли в футбол: он -- за свою украинскую школу, я -- за свой белорусский интернат, молча поднял руку в приветствии, "шлёпнул видмитку", и я поехал дальше.
   В Невеле бывший мичман Покатыло -- белорусский украинец -- сделал то же самое, что и его коллега с "чужой" стороны границы. Единственным различием был цвет мастики на штампах: зелёный у украинцев и синий у белорусов. Или наоборот?
   Перепутали всё, перекрутили, перевернули вверх ногами -- для чего? Чтобы украинец Покатыло был гражданином Беларуси, а белорус Полюхович -- гражданином Украины? Чтобы не могли, как раньше, просто так, без всяких "видмиток" сыграть в футбол? Кому это выгодно, производителю штемпельных мастик?
   Еще тридцать километров до дома я проскочил на одном дыхании по совершенно пустой в этот предвечерний час дороге, обозначенной в атласе как второстепенная республиканского значения.
   Я оставил машину во дворе своей многоэтажки -- всё равно утром надо ехать -- и стал подниматься по лестнице на второй этаж.
   1.10. Старый Горец
   На площадке между этажами, на верхней ступеньке пролёта, сидел человек в каракулевой папахе, закутанный в чёрную бурку. Я аккуратно обошёл его и открыл ключом дверь своей квартиры. И немного испугался, когда Старый Горец -- я так назвал его про себя -- оказался за моей спиной и вошёл за мной следом. Я не видел и не слышал, как он поднимался по лестнице. И я ничего ему не сказал. Но сказал он сам:
   -- Радек говорил, что ты мне поможешь.
   Я вздохнул: Радек -- это объясняло всё. Радек мог вытворить и не такое. Пару лет назад он вот так же, с двумя другими водителями, дожидался меня на лестничной площадке, перекусывая сыром, помидорами и вареными яйцами, разложенными на газете. Его ничуть не смущало, что жильцы бочком-бочком, вжимаясь в перила, проскакивали мимо. У него даже и в мыслях не было позвонить мне предварительно. Он просто приехал -- и всё. Да не сам приехал: притащил шесть машин арбузов по двадцать тонн -- не меньше -- каждая. Увидев меня, он просиял от искренней радости и сообщил, как будто подвиг совершил:
   -- Я арбуз привез, астраханский. Сладкий как мёд.
   Я схватился за голову и с порога стал звонить своему другу-предпринимателю:
   -- Миша, у тебя арбуза много?
   -- Навалом, а что?
   -- Мне сто двадцать тонн привезли, "астраханца". Без согласования. Так вышло.
   Миша немного помолчал и зло сказал:
   -- Если ты подорвёшь мне цены, я подорву твой офис.
   Я цены не подорвал. Неделю, бросив свою фирму "на выживание", я мотался с арбузами по городу, меняя их на гвозди, картошку, половую доску и польские поддельные джинсы. А потом, добавив своих денег на дорогу, спровадил довольного Радека восвояси. И долго ещё молился, что так легко отделался. Денег моих мне, конечно, никто не вернул. Но Радек был родственником Ибрагима -- вот почему я с таким лёгким сердцем пошёл на заведомые убытки.
   Теперь вот этот Горец. Чей он родственник? А по-моему, Кавказ -- это одна большая семья. Там все друг другу -- родственники. Ну да ладно, утром разберемся что к чему.
   Я проводил Старого Горца на кухню, выложил из холодильника сыр, рыбу, заварил чай. Старый Горец больше ничего не говорил -- я был ему за это благодарен.
   Потом он пошёл в зал, а я стал мыть посуду. А когда закончил и тоже вошёл в зал, увидел, что Старый Горец молится, стоя на коленях посредине ковра. Его бурка была расстелена на диване. А в головах из-под меха виднелась небольшая коричневая коробка -- от обуви, что ли? -- крест-накрест перетянутая шпагатом.
   Я тихонько вошёл в свою спальню, разделся и лёг в постель. С одной стороны, меня мучила досада, даже какое-то зло, и на Радека, и на ХВН, и на их дурацкие выдумки. А с другой стороны, мне было приятно, что я выдержал испытание молчанием. Я не заговорил со стариком. Я решил подождать до утра. Утро вечера мудренее. А старик -- пусть спит. Я тоже несколько ночей спал у Ибрагима.
   Потом я услышал, как Старый Горец выключил свет и лёг на диван. Я уже начал засыпать, когда он глухо сказал:
   -- Радек говорил, что ты сможешь их найти. И передашь им всё. Всё -- у меня больше нет. Хоть так я должен загладить свою вину. Если её можно загладить... А потом я поеду в крепость. Там погиб мой брат. Я знаю, что он погиб там. Жена думает, что он -- в плену. Она думает, что он шестьдесят лет в плену. Я не сержусь на нее. Она -- женщина... А мне... Мне надо только дотронуться до той земли, где лежит он... Только дотронуться...
   Я уже не обращал на него никакого внимания.
   Ночью мне приснился кошмарный сон. Четыре человека в чёрных бурках и папахах сгрудились вокруг меня, лежащего на своей постели.
   -- Кто вы? Что вам надо? -- воскликнул я и проснулся.
   За окном светало. Я выглянул в зал: Старого Горца на диване не оказалось. Только слегка примятая коробка от обуви лежала у спинки.
   Не было его и в других комнатах: ушёл, что ли?
   Я позавтракал, надел тёмный костюм, вышел из квартиры и позвонил в дверь своей соседке-пенсионерке. Я отдал ей ключи и попросил, если придёт мой гость -- пожилой кавказец, покормить его и открыть ему мою квартиру.
   И уехал на похороны Песенника.
   1.11. Песенник
   Иногда мне снится детство, моё раннее детство, которое наяву я очень плохо помню. Когда я не сплю, события тех далеких лет почти недоступны для воспоминаний из-за покрывающего их плотного тумана. Словно бы уходят эти события вереницей к синей дымке горизонта и теряются там, уменьшаются до размеров карандашной точки на большом листе белой чертёжной бумаги.
   Паутина туманных лет,
   Горизонта бескрайний взгляд.
   За надеждой придёт рассвет,
   За рассветом опять закат.
   Отдаленные голоса
   Заунывную тянут песнь.
   Обжигает меня роса,
   Почему, зачем я здесь?
   А во сне всё на удивление четко, ясно и понятно. Там не возникает вопросов почему и зачем. Почему на мне надеты шорты с одной лямкой через плечо? Да все тогда так ходили! Все пацаны носили простые чулки на круглых резинках и сандали. Или просто ходили босиком -- всё зависело от уровня благосостояния родителей. Мои родители жили и работали в городе, и я заметно отличался от остальных деревенских детей уже тем, что летом носил сандали.
   Тётка всё время пропадала то на колхозном поле, то на своём огороде. А я, сколько себя помню в то далекое время, постоянно был рядом с Песенником. И на его работе -- он был грузчиком в сельпо, и на всех свадьбах и вечеринках -- ни одно торжество без него не обходилось.
   Я помню, как он, выпив пару стопок, вначале долго сидел, сосредоточенно глядя прямо перед собой, а потом начинал петь.
   По просёлочной дороге шёл я молча,
   И была она пустынна и темна...
   Или:
   Дочь родилась у шарманщика доброго Карло...
   И когда он пел, всё вокруг преображалось. На проселочной дороге в самом деле пела и плясала свадьба, и добрый шарманщик стоял на обочине, вращая ручку своего инструмента. И все, кто слушал Песенника, не могли сдержать слёз. Такой уж был у него талант, такая музыка в нём жила.
   Когда поздно вечером мы возвращались домой, он держал меня за руку и говорил:
   -- Если бы мне в город, да подучиться...
   Но в город его никто не отпускал: когда был молодым, в сельсовете не выписывали паспорт -- кто в деревне работать будет, если в город все подадутся? А без паспорта ты только до первого милиционера доберёшься. Такие порядки тогда были.
   Так и проработал Песенник всю свою жизнь грузчиком. Голос потом он потерял. Говорил: "Пропил я Божий дар".
   Когда я подрос, родители забрали меня от тётки -- они уже получили комнату в общежитии, -- и я пошёл в городскую школу. А Песенник женился, и жена родила ему близнецов: Витьку и Вову. Потом жена его чем-то сильно заболела, и ей сделали несколько операций в больнице, на станции. До больницы было километров десять, и Песенник каждый день туда и обратно бегал бегом: носил поесть. А утром снова на работу. Хорошо, если иногда на попутке подвозили. Потом жену выписали, но работать она не могла.
   И все грузы, которые только проходили через сельпо, проходили и через руки Песенника. Он работал и днем и ночью. А чтобы выдержать такие нагрузки -- пил.
   Последний раз я видел его лет пять назад -- я приехал проведать тётку. Вообще-то, после того, как погибли мои родители, как отучился я сначала в интернате, а потом в институте в Украине, как в начале перестройки открыл кооператив и крепко встал на ноги, не хотелось мне совсем бывать в деревне. Не хотелось и всё -- будто был я там изгоем, чужим среди своих. Почему так? Может, из-за моей машины? Или из-за моих денег? Да я бы с удовольствием ими поделился. Но как это сделать, чтобы не обидеть?
   Я тогда заехал и к Песеннику на работу. И он попросил:
   -- Может, у тебя рукавицы есть? А то мои совсем изорвались.
   Я дал ему пару новых рабочих рукавиц. И он, покраснев, снова попросил:
   -- А может, у тебя есть штаны какие. Хоть спецовочные.
   -- Есть, -- ответил я.
   И достал из багажника новую спецовку: камуфляжные куртку и брюки.
   Он обрадовался обновке, как ребёнок. А я подумал, что денег он не возьмет. И не предложил. Боялся его унизить. Может, зря не предложил?
   А год назад Песеннику сделали операцию на аппендицит. Вот тогда-то и открылось врачам нечто плохое. Что именно -- я не знал. Тётка позвонила и сказала:
   -- Всё, доживает наш Песенник.
   Вот, годик он и протянул... И я ехал хоронить его, а заодно и то общее, что связывало нас. Ту частицу себя, которая уже больше не вернётся никогда, как и моё далекое детство.
   Ушла свадьба по дороге за линию горизонта. Ушёл и добрый шарманщик. И Песенник ушёл вслед за ними.
   Я поставил машину у тёткиного забора, захватил с собой сумку с купленными по дороге продуктами и вошёл в дом, едва не стукнувшись лбом о низкий косяк двери. Тётка, худая и ссутуленная, всплеснула ладонями и закудахтала, как курица:
   -- Ах, ах! Сиротинка наш приехал! Да и мы уже совсем осиротели! Да и нам уже скоро, совсем скоро. Ох, ох!
   Она бестолково бегала по кухне, действительно напоминая потерявшую цыплят наседку. Сколько ей лет? За восемьдесят, уже за восемьдесят. Бежит время.
   -- Где Петя? -- спросил я о её неженатом сыне, который жил за стенкой, на другой половине.
   -- Могилу копает, -- ответила она.
   Потом тётка повязала голову чёрным платком, и мы пошли к дому Песенника.
   Погода была пасмурная, прохладная, и серые краски поздней осени совсем не радовали глаз.
   Двери двухэтажного, довоенной постройки дома, где располагалась квартира Песенника, были открыты настежь. Деревянная лестница, ведущая на второй этаж, забрызганная серой от времени побелкой, стягивалась во многих местах длинными болтами из катаных стальных прутьев. Некрашеные узкие ступени, изъеденные червём-точильщиком, резали своим скрипом и слух, и душу. Резали по живому.
   Песенник, исхудавший до неузнаваемости, совсем затерялся в казавшемся огромным гробу. В комнате сидели Витька и Вовка, с красными, воспаленными глазами, да ещё маленькая старушка в очках с толстенными линзами. Старушка читала вполголоса молитвенник, а Вовка сказал мне:
   -- Отец тебя вспоминал. Мы позвонили, а тебя не было.
   Я промолчал. Потом спросил:
   -- Может, помочь что надо?
   -- Да нет, ничего.
   -- Вот, возьми от меня.
   Я протянул Вовке деньги. Он, не глядя, положил их во внутренний карман
   пиджака. И снова сказал:
   -- В последнюю ночь попросил, чтоб мы все с ним посидели. Чтоб не спали. Я, говорит, ради вас много ночей недосыпал. А вы мне хоть последнюю пережить помогите.
   Тётка всхлипывала, вытирая слёзы платком.
   Я сел на табурет у изголовья покойника, и мне стало плохо. Всколыхнулось всё внутри, вспомнилось, как держался я за его шершавую, теплую ладонь, возвращаясь с веселой гулянки. Теперь его руки покоились на груди, связанные узким бинтом, и ногти на пальцах уже отливали синевой.
   Тётка сунула мне под нос открытый флакон с нашатырным спиртом.
   -- Понюхай, понюхай...
   Я нюхнул, встал и вышел во двор. Мне не хватало воздуха.
   На скамеечке возле крыльца уже сидело несколько человек -- никого из них я не узнал. Я, не здороваясь -- на похоронах это почему-то не принято, присел с самого края. Все молчали. А потом появился Петя, и по блеску его глаз я понял: пьян. Он, словно не узнавая меня, сказал:
   -- Подсунься трохи.
   И сел со мной рядом. Потом снова сказал:
   -- Всё, могилу выкопали, -- и, помолчав, добавил: -- Так, может, нальёт кто?
   Кто-то принёс запечатанную бутылку водки и стопку. Петя дал мне стопку в руки:
   -- Подержи.
   И начал возиться с пробкой. У него долго не получалось, и он злился, матерясь вполголоса. Кто-то хотел ему помочь, но он отрезал:
   -- На кладбище надо было помогать, с лопатой. А то привыкли, буржуи, к сладкой жизни. Ничего тяжелее стакана в руках не держали.
   Видимо, он намекал на меня.
   Наконец Петя открыл бутылку, забросил пробку под лавку и, налив почти полную стопку, сказал мне:
   -- Пей!
   -- Я не пью, -- ответил я.
   -- Людина, яка не пье, чи хвора, чи подлюка.
   Он взял стопку, выпил залпом и, тряхнув головой, передал рюмку и бутылку другим. Потом снова сказал мне:
   -- Так, может, закурить есть?
   -- Я не курю, -- ответил я.
   -- Что, экономишь, денег не хватает?
   -- Денег хватает. Просто не курю -- и всё.
   -- А может, ты какой заразный, -- он отодвинулся от меня, насколько это было возможно, и снова требовательно сказал: -- Так, может, кто закурить даст, кто не заразный?
   Кто-то протянул ему сигарету и спички. И он долго прикуривал, потому что спички в его дрожащих руках ломались одна за другой.
   Со стороны церкви, расположенной невдалеке на косогоре, послышался колокольный звон.
   -- Церковь построили в шестнадцатом веке, -- без всякой видимой связи с предыдущим разговором сказал Петя. -- Потом поляки забрали под костёл. Потом снова стала церковь. Только евреи под синагогу не забирали. А здесь вот, на этой улице, в войну гетто было. Всех поубивали: и старых, и малых. Кого расстреляли, а кого и сожгли. Этим летом Южук из Израиля приезжал. Моя бабка его тогда спасла. Хороший человек: мне десять баксов дал.
   Пьяный Петин лепет прервала тётка. Надо было выносить гроб. Мне снова стало не по себе, и я пошел за машиной, завел её и поехал на кладбище. Батюшка уже отпевал покойника. Потом все попрощались с Песенником, закрыли гроб крышкой и Петя -- он уже, казалось, протрезвел -- забил крышку гвоздями.
   Худенькая богомольная старушка, в очках с толстыми линзами, заплакала в голос, прижимая к груди молитвенник. Я не знал, кто она. Я просто видел, что горе её неподдельно и неутешно.
   Могилу закопали, засыпали рыжей супесью. Вот и всё. Вот и всё, что остаётся от человека в этом мире -- небольшой холмик земли, который со временем зарастёт дерном и станет почти незаметным.
   Мы с тёткой походили среди могил, отыскивая родственников, а потом вместе с тремя другими бабками сели в машину, и я поехал обратно в деревню.
   По дороге мы обогнали ту богомольную старушку, в очках с толстыми линзами. Она семенила по обочине мелкими шажками, всё так же, как святыню, прижимая к груди молитвенник. Места для неё в салоне не было, и я проехал мимо. Ничего, дойдёт старушка потихоньку. Здесь недалеко. Идти недолго.
   И вообще, недолго идти человеку по этой жизни. Ничтожно мал он перед бесконечностью Вселенной. Короток его век по сравнению с Вечностью. Зачем тогда рождаться, мучиться и страдать, семенить мелкими шажками по обочине мироздания? Что может быть наградой в этой жизни? Вера? Любовь?
   Маленькая, худенькая богомольная старушка, прижимающая к груди молитвенник. Последний оплот истинной Веры и Любви. Что будет с нами, когда не станет и её? Кто будет молиться за нас, испрашивая нам прощение за все грехи наши? Мы сами? Вряд ли в душе у нас что свято. А если никто -- то кем мы станем? На что нам останется надеяться?
   Я остановил машину, снял с себя куртку, замостил промежуток между передними сиденьями и усадил туда старушку. В тёплом салоне стёкла её очков запотели, и она, ничего не видя, искала рукой, за что бы ухватиться.
   Потом нащупала моё плечо и вцепилась в рукав пиджака. А я осторожно, на второй передаче, поехал дальше.
   Но ведь рождаемся мы, и мучаемся, и страдаем. И каждый прожитый день -- как отсрочка перед свиданием с Вечностью. И каждый новорождённый -- как отсрочка человечеству, как шанс, как потенциальный пророк, как возможно новый духовный вождь. Ведь и Спаситель "родился от Девы и лежал у ног". Каждый ребёнок -- это новое бытие, новая Вселенная, новая Вечность, новая искра света во мраке чёрной бесконечности.
   Кто мы такие, чтобы решать, что всё безнадёжно? И вообще, кто мы такие?
   Для поминок сельпо предоставило столовую. И я, как назло, опять сидел рядом с Петей. Но он, казалось, меня не видел. Он ничего вокруг не видел: выпил несколько рюмок подряд и склонил голову над тарелкой с нетронутыми закусками. А потом, когда собравшиеся стали говорить немного громче, когда голоса слились в сплошной гул, Петя вдруг резко встал и сказал:
   -- Тихо!
   Шум голосов несколько утих.
   -- Тихо, дайте сказать, -- снова почти крикнул Петя и, обведя присутствующих мутным взглядом, продолжил: -- Сколько же может вынести человек, а? Я вас спрашиваю! Ну, что замолчали?
   За столом воцарилась неловкая тишина, и я сказал ему:
   -- Ты закуси, закуси.
   -- А это ещё что за "пришей кобыле хвост"? Чей это? В нашей родне таких не было.
   -- Петечка, да успокойся ты, -- жалобно попросила тётка.
   И он сел, продолжая что-то бурчать себе под нос. И остался за столом, когда все уже начали расходиться.
   -- Может, отвезти его домой? -- спросил я тётку.
   -- Нет, не трогай -- хуже будет, -- грустно ответила она.
   Потом мы поехали к ней домой, и тётка постелила мне в комнате, а сама ушла спать к родственнице, Ирине, которая жила неподалёку.
   Лампочка под потолком тускло освещала жёлтым светом небогатую обстановку комнаты. Здесь ничего не изменилось, я всё здесь помнил ещё с детских лет. Даже дешёвые обои на стенах -- они, казалось, никогда не переклеивались.
   Над кроватью висели старые фотографии. Мои далёкие предки -- я их совсем не знал. Мужчины в военной форме -- и в польских конфедератках, и в пилотках с пятиконечной звездой -- было у них у всех что-то общее. И я стал всматриваться в лица, светлые, одухотворённые лица. Как будто эти люди знали, понимали важность своей миссии в этом мире. Было в них всех -- и у этих, на фотографиях, чей прах уже давно покоился по всей земле -- от Варшавы до Туруханска, и у тех, кто сейчас был жив, был на похоронах Песенника, стоял во время службы в церкви, шествовал в похоронной процессии -- было в них нечто, что позволяло им идти по жизни неспешно и плавно. Искренне радоваться хорошему и неподдельно печалиться, когда плохо. Переживать всё, что давал им Бог, безропотно, естественно, без фальши и напускного преувеличения. Нет, не просто так, по пьяному делу, отшатнулся от меня Петя, когда не стал я пить водку. Я не такой, как они. И совсем не плавно и размеренно несёт меня по этой жизни, а галопом гонит по рытвинам и ухабам: быстрее, быстрее, быстрее... И всё время словно боюсь я не успеть, опоздать, упустить свой шанс. Шанс на что? За гробом Песенника шло полдеревни -- человек пятнадцать, не более. Но я ему завидовал в душе. Кто из тех моих сегодняшних знакомых и сослуживцев будет на моих похоронах столь же искренен в своей печали, как эта маленькая богомольная старушка?
   Я глянул на себя в зеркало: упитанное, холёное лицо. Нет, не зря отшатнулся от меня Петя.
   Я вышел во двор. Ни луна, ни звёзды не светились на затянутом тучами небе. Было сыро и зябко. А потом в ночной тишине я услышал, как где-то рядом у забора что-то затрещало, словно кто-то упал. И раздался пьяный Петин голос:
   -- Я кого спрашиваю: сколько же может вынести человек? Я вас всех спрашиваю, как это можно, чтобы живых деток в огонь покидать? А хоть и евреи, так что? И кто мы после этого?
   Я вернулся в дом и лег в постель. И не спал до утра. Или мне казалось, что не спал. И всё время думал: "А может, он действительно прав, Петя? Может, я и в самом деле "подлюка"?
   А рано утром, как только тётка пришла доить корову, я попрощался с ней и уехал. Я был чужим среди этих простых людей. Не было мне здесь места. Когда-то давно, на распутье, свернул я на иную дорогу. Мог ли я вернуться сюда после интерната? Отслужить в армии и вернуться? И даже после института мог. Вот Петя тоже закончил институт. Стал бы я таким, как Петя, или нет? И что бы от этого изменилось во Вселенной?
   Нет, не может взмах крыльев мотылька породить ураган на другом конце земли. Слаб для этого мотылёк, слишком слаб. Его удел -- порхать в свете ночного фонаря, пока не обожжёт он свои крылышки и не исчезнет во всепоглощающем мраке. Да и человек не сильнее мотылька -- игрушка в руках слепых обстоятельств. И чего уж теперь гадать: судьба распорядилась по-своему. И этого не изменить. На стене тёткиной комнаты никогда не будет висеть моя фотография.
   На распутье: не всё ли равно?
   Душу рвёт поминальный звон.
   Счастье было -- ушло давно.
   Жизнь была -- превратилась в сон.
   Эх, запеть бы -- да песни нет.
   Эх, заплакать бы -- нету слёз.
   Только в мой остывающий след
   Ветер листик опавший занёс.
   Я ехал в город. Голые кусты и деревья по обочинам дороги пролетали мимо моей машины. Стал моросить дождик, и я включил дворники. Они метались из стороны в сторону по лобовому стеклу, и у меня возникла ассоциация, будто и я вот так же заметался по жизни. Пока всё было хорошо, пока ласково грело солнышко, я был вполне доволен и собой, и своим положением. Что же вдруг заставило меня лететь сломя голову в этот украинский Костополь -- или как там его? Что перестало вдруг устраивать меня в нормально сложившемся укладе моей жизни? Ведь не случайно же я набрёл на этот форум в Интернете. Не случайно я почти два года разыскивал этого юродивого ХВН. Когда я его вспомнил, где-то внутри меня вновь зашевелился косматый медведь.
   Главврач у себя в кабинете показал мне банку с заспиртованными человеческими пальцами и сказал:
   -- Это его пальцы. Старые. Когда его привезли обмороженного в хирургию, он не дал ампутировать. В столовой всю соль из солонок украл. Что он делал -- не знаю. Но старые пальцы у него отвалились, а новые выросли. -- Он заметил в моих глазах недоверие и продолжил: -- Я забрал их у хирурга. И посоветовал никому ничего не говорить: неправильно поймут и турнут с работы. А сейчас с работой -- проблема. Но тебе я решил сказать. Может, тебе и удастся что-то выведать. Он потянулся к тебе, уж не знаю почему...
   У меня в голове промелькнули, как в ускоренном кино, события последнего дня: гроб, церковь, кладбище, могильный холмик. Богомольная старушка, в очках с толстыми линзами, прижимающая к груди, как величайшую ценность, молитвенник. Медведь зашевелился, и слабенькая мысль стала пульсировать в сознании. Почему я разыскивал его? Почему меня мучают кошмары? Что я хочу узнать у юродивого? Я старался загнать эту мысль обратно в бессознательное, но у неё хватило энергии превратиться в слова: "Ты просто боишься смерти".
   Я резко затормозил и остановился у обочины. ЭТО БЫЛО ПРАВДОЙ. Я не верил в бессмертие души и просто боялся смерти. Вот что не давало мне покоя в последние годы. Вот что я должен был спросить у ХВН, а не придумывать красивую историю о своей благородной цели -- спасти Ибрагима.
   Я заёрзал на сиденье, пытаясь хоть как-то оправдаться, убедить самого себя в том, что я -- не подлюка. Но всё было напрасно. Изгнать откровенную мысль из сознания я не мог. Злость на самого себя овладевала мной. И я -- вот где ещё одна загадка психики человека -- перенаправил эту злость на ХВН. Он, несомненно, играл со мной в какую-то свою игру. Ну что ж, поиграем, поглядим, "кто из нас запоет, кто заплачет".
   "Ты мне всё выложишь. Всё, что знаешь и чего не знаешь, -- думал я. -- Тем более что главврач и санитары -- в моей команде. Я установлю тебе такие правила, что ты сам будешь меня искать, а не я тебя".
   За истекшие сутки не случилось никакого обещанного чуда. Ничто не изменило мою судьбу. От охватившей меня злобы я хотел было прямо отсюда ехать в Украину. Но потом подумал, что надо бы заехать в офис и узнать, как дела на фирме. Да ещё этот Старый Горец -- родственник Радека. Эти кавказцы -- они бесцеремонные люди. Они пользуются моей добротой, будто я им обязан жизнью. Ну, не поехал я тогда вместе с Ибрагимом сопровождать груз. Ну и что? Поехал бы я -- и меня бы убили. Кому бы стало от этого легче? Нет моей вины ни в чём. Просто я был удачливее в этой жизни, чем Ибрагим. "Счастливчик", -- так говорил Статный.
   И тут меня осенило: не мог Старый Горец приехать ко мне в бурке и папахе. Конечно же, не мог.
   Дрожащими пальцами я повернул ключ в зажигании. Горец оставил коробку... Я понял -- в ней будет ответ.
   ХВН не обманул: сегодня моя судьба изменилась. Юродивые не лгут. Им нет смысла лгать. Им, в отличие от нас -- тех, кто в здравом уме, не приходится лгать ни себе, ни другим.
   Я отчётливо вспомнил, как он вышел ко мне из дверей больничного корпуса, повиснув на костылях и с трудом переставляя свои искалеченные ноги. Разве он шёл для того, чтобы лгать мне?
   Нет, юродивые не лгут.
   2.1. Начало пути
   В этот раз мой приезд оказался неожиданным. Едва моя машина миновала покосившиеся ржавые въездные ворота больницы (которые, вообще-то, положено держать закрытыми на замок), как я увидел ХВН. Он сидел на всё той же садовой скамейке в компании с научным сотрудником. Заметив меня, последний вдруг резко вскочил и метнулся к ветхому забору. Несколько штакетин, видимо, держались только на верхних гвоздях, потому что худая фигура в грязном халате, как мне показалось, просто просочилась на другую сторону ограды. Там он схватил стоявший у дерева велосипед, вскочил на него и умчался вдаль быстрее ветра.
   "Так вот, значит, какая у нас интрига начинается, -- подумал я. -- Нет, не просто так ждал меня в мой первый приезд этот скелет в лохмотьях. ХВН знал, в какой день я приеду. Я писал ему об этом. Ну, сейчас мы всё и проясним".
   Я припарковал машину на обочине, подошёл к скамейке и сел. Некоторое время мы молчали.
   -- Что это ваш знакомый рванул, как заяц? -- спросил я, глядя прямо в глаза ХВН.
   Но тот ничуть не смутился.
   -- Он вас боится. Вернее, ему стыдно за то, что он взял деньги.
   -- Так это вы просили его встретить меня тогда?
   -- Да, я просил. Я просил, чтобы он проводил вас ко мне, встретив машину с белорусскими номерами. Но вы дали ему денег, и он убежал. Если в вашей жизни были периоды, когда вы остро нуждались, вы должны его понять.
   Такие периоды у меня были, и вся моя злость вдруг исчезла. Передо мной был совсем другой ХВН -- разумный, здраво рассуждающий, уверенный в себе человек.
   -- А что вас связывает? -- прямо спросил я.
   -- Он спас мне жизнь, -- так же прямо ответил ХВН. -- Летом они проводили в том месте раскопки и оставили в шалаше инструменты. В конце года началась инвентаризация, вот и пришлось ему ехать на лошади забирать оставленное. Тогда-то он и нашёл меня.
   -- Это в том месте, где залежи костей?
   -- Да.
   -- А вы-то что там делали?
   -- Странный вопрос вы задаете бродяге, не находите?
   Он был прав, и я поспешно задал другой вопрос:
   -- А легенда откуда?
   -- Аркадий Петрович, ну, сотрудник музея, её сам придумал. Они на всякие хитрости идут, чтобы денег раздобыть.
   Теперь все концы сходились. Я снова спросил, заранее зная ответ:
   -- И сейчас он разговаривал с вами о моих финансовых возможностях?
   ХВН немного помолчал и сказал:
   -- Вы уверены, что не забыли то время, когда сами жили в нищете? Случалось ли такое, что у вас не было денег на хлеб и молоко?
   Его слова били меня, словно дубиной. От этих слов в моих глазах потемнело. Да, я не забыл, как воровал сырки или молоко в магазине. Я и Ковш -- мы были постарше остальных детей в интернате. Ну не могли же мы быть трусливее "мелюзги". Вот и воровали и для них, и для себя. И ещё, когда появились эти котята, которых нашёл Рахит...
   ... Мы возвращались с речки молча -- никто не знал, что надо делать. А потом Ковш, который нёс мешочек с тремя котятами, сказал:
   -- Пока лето и в котельной никого нет, поселим их там. Но только чтоб рот на замок. Всем молчать и в котельную не бегать!
   -- Так они молчать не будут, -- сказал Рахит и кивнул на мешочек, из которого непрерывно доносился писк котят.
   -- Голодные, -- согласился Ковш. Потом немного подумал и сказал, передавая мешок Рахиту: -- Идите и ждите нас в сквере, где пионер стоит, -- он имел в виду скульптуру пионера, играющего на горне. -- А мы, -- он положил руку на моё плечо, -- за молоком сгоняем.
   Недалеко от нашего интерната, на соседней улице, был небольшой одноэтажный продовольственный магазин. Там, в молочном отделе, прямо на прилавке выставляли ящики с бутылочным молоком и лоток с завёрнутыми в фольгу глазированными сырками. Вот мы, инкубаторские (так нас называли за одинаковую, из коричневого вельвета, интернатовскую форму), и умудрялись незаметно схватить из лотка сырок и спрятать его в карман, когда продавщица на минутку отвлеклась. Но бутылку молока в карман не спрячешь. Я это понимал. Понимал и Ковш. Он подвёл меня к сетчатому забору, огораживающему хозяйственный двор магазина, и сказал:
   -- Жди здесь. Я передам тебе молоко через забор. Они за тобой не полезут.
   -- Тебя сцапают, -- сказал я.
   -- Кто, эти толстые тётки? -- Ковш презрительно сплюнул на землю. -- Я их сделаю, не шевеля ушами.
   И он пошёл вокруг забора к входу в магазин.
   Входной двери мне не было видно, но зато прямо перед моей засадой находилась дверь подсобного помещения. Она вдруг открылась, и из подсобки вышел грузчик. Он вынул из кармана грязного халата пачку сигарет и, закурив, взял из штабеля у стены деревянный ящик и сел на него. Грузчик был здоровый, как носорог, с красной, мясистой рожей. Я отчетливо слышал, как жалобно скрипит под ним ящик, и лихорадочно соображал, что мне предпринять. Но придумать ничего не успел: от входной двери магазина послышался пронзительный женский визг. Затем из-за угла выскочил Ковш, держа в каждой руке по бутылке с молоком.
   -- Укра-а-а-л!!! -- неслось ему вслед.
   Ковш подскочил к забору и передал мне бутылки.
   -- Драпай! -- успел сказать он прежде, чем грузчик сгрёб его в охапку.
   Что было с Ковшом дальше, я не видел. Я пулей несся по тротуару, крепко сжав в руках горлышки бутылок, и остановился только возле сквера. Спрятавшись за каким-то кустом, я некоторое время наблюдал за улицей: она была пустой. Тогда я пошёл к скульптуре пионера.
   Младшие уже разобрали котят и баюкали их на руках, как маленьких детей.
   -- Ковша сцапали? -- спросил Рахит.
   -- Похоже, -- ответил я и прикрикнул на "мелюзгу": -- Хватит забавляться, давай кормить!
   Правда, как кормить слепых ещё котят, никто не знал. Мы тыкали их носами в молоко, налитое в найденную пластмассовую крышку, но котята самостоятельно пить не умели. Потом Рахит догадался оторвать от кармана кусочек подкладки, смочил его в молоке и стал давать сосать котятам.
   Затем сытых, уснувших котят со всеми предосторожностями занесли в пустующую летом котельную и устроили в ящике с древесными стружками. Здесь же спрятали молоко. А после разошлись по своим комнатам. Говорить о котятах или о Ковше было запрещено строго-настрого.
   Ковша не было за обедом и за ужином. Он появился только перед отбоем. Вошёл в комнату, втянув голову в плечи, взъерошенный, как воробей после драки. Незаметно в комнату стянулись все, кто участвовал в сегодняшнем походе. Каждый принёс что-то из своих запасов: кто булочку, кто печенье. Ковш сел на свою кровать и стал есть.
   -- Били? -- спросил я.
   -- Так, немного.
   -- Грузчик?
   -- Нет, заведующая... Царапалась, зараза худая. Потом эта инспекторша из "детской комнаты" за уши драла. И деррик в лоб дал пару раз. Сказал, ещё один залёт -- и на малолетку отправят.
   При этом Ковш показал царапины на шее. А уши и лоб у него были покрыты красными пятнами.
   -- Мне больше залетать нельзя, -- промолвил в задумчивости Ковш. -- Капитанша дело завела. Деррик пообещал, что закроет. Но в последний раз.
   -- Завтра я пойду! -- Рахит вскочил на ноги и взволнованно заходил по комнате. -- Меня, если поймают, бить не будут. И на малолетку не пошлют -- побоятся, что издохну.
   -- Да, -- согласился Ковш, -- ты пойдешь. Они будут опасаться кого постарше, -- и добавил: -- Покурить бы, да у меня все забрали, гады.
   -- У меня есть, -- обрадованно отозвался Рахит, -- у физрука в раздевалке из пачки спёр. С фильтром.
   И он, довольный тем, что Ковш говорил с ним на равных, побежал в свою комнату.
   К утру молоко в котельной скисло. Мы все понемногу выпили простоквашу и вымыли бутылки, чтобы потом их сдать.
   Котята ещё не пищали, но уже копошились в своём логове, и надо было думать о том, как провернуть дело с магазином. Решили, что с Рахитом пойду снова я и снова буду ждать за забором. Ничего лучше всё равно не придумаешь. А там -- будь что будет... Так и сделали.
   Я ждал довольно долго, но из-за угла магазина никто не появлялся. Не было слышно и крика. Может, не привезли ещё молока? Или что-то мешало?
   Но вдруг снова открылась дверь подсобки, и из неё вышел грузчик. В одной руке он держал бутылку молока, а в другой -- микроскопическую ладонь Рахита. Они оба неспешно подошли к забору, где я стоял ни живой ни мёртвый. Грузчик подал мне бутылку, затем легко, как пушинку, поднял Рахита и осторожно помог ему перелезть за сетку.
   -- Слышь, Коля (так по-настоящему звали Рахита), -- тихим голосом сказал грузчик, -- у меня завтра выходной. Приходи послезавтра.
   Я ничего не понимал.
   -- Наш он, детдомовский, -- сказал Коля. -- Когда меня сцапали, я ему всё рассказал. Мы подружились...
   -- Тогда пойдем, -- сказал я, и мы стали неторопливо удаляться.
   Я шёл, то и дело оглядываясь, словно не верил всему происходящему.
   Грузчик стоял в своём сером, затасканном халате, держась обеими руками за сетку забора, и печально смотрел нам вслед. Он, единственный из всех в этом мире, был наш, свой, детдомовский...
   2.2. И что будет, увидите сами
   -- Только что вас здесь не было.
   Я очнулся, услышав голос ХВН.
   -- Где мне найти Аркадия Петровича? -- спросил я.
   -- Наверное, в музее. Их всех отправили в отпуск за свой счёт, но он всё время пропадает на работе. Привычка, знаете ли, большая сила. Но вы, по-моему, в начале нашего разговора были озабочены чем-то другим.
   -- Да, -- согласился я и рассказал ему о Старом Горце.
   Он внимательно выслушал и спросил:
   -- Значит, в коробке из-под обуви лежали деньги, доллары.
   -- Да, ровненькие пачки.
   -- Вы их пересчитали?
   -- Нет, -- оторопел я от такого простого вопроса.
   Я не знал, почему я, действительно, не пересчитал деньги. Ведь это было бы самым естественным в данной ситуации.
   -- Видимо, я растерялся, -- сказал я.
   -- Но коробку вы разглядели?
   -- Коробку я разглядел. Коричневая, чуть помятая, сбоку отверстие с металлической каёмкой для вентиляции.
   -- А было ли на ней написано наименование фирмы?
   -- Да, "Белвест".
   На его губах появилась чуть заметная улыбка.
   -- Вот что, -- заметил ХВН, -- раз деньги принесли вам, они -- ваши.
   -- Но их надо передать.
   -- Вы знаете кому?
   -- Нет. Он не сказал.
   -- Тогда положите их в сейф и надёжно заприте.
   Мне показалось, что он чего-то недоговаривает. Но как-то само по себе вышло, что ХВН стал доминировать в нашем сегодняшнем общении. Его авторитет стал для меня таким же, как и авторитет Ковша в прошлом.
   -- Только что вас здесь не было, -- повторил ХВН. -- Истину ищи в молчании. В молчании нет внешнего мира. Молчание вас успокоило и дало ответ. Никто, ни один психотерапевт не вылечит вас так, как это сделает молчание. У вас получилось уйти из внешнего мира. А то, что получилось однажды, получится и в другой раз.
   Слова ХВН никак не резонировали с его внешним видом. Впрочем, я уже однажды прокололся на внешнем виде, когда не мог оформить себе заграничный паспорт для поездки в Германию. Кого я только не подключал: и генералов, и депутатов -- всё безрезультатно. А потом встретил какого-то мужичонку возле отдела виз и регистраций. Такого невзрачного мужичонку, в потёртых кирзовых сапогах с загнутыми носами. Он взялся сделать паспорт за три дня, причём о цене мы конкретно не договаривались.
   -- Сколько дашь, столько и ладно, -- сказал мужичок.
   Через три дня у меня был новый загранпаспорт, и стоил он мне какую-то мелочь: то ли одну поллитровку, то ли две.
   И представьте себе, ходят такие люди по земле: чуть ли не голый, во всем прост, и обидеть его даже муравей может. Ни дать ни взять -- клоун погорелого театра. Вызывает вначале смех, а потом страх. Как у него всё получается? Такого и сам государь-правитель испугается!
   Как-то в момент депрессии прочитал я у Апостола Павла: "Когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих... но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное"...
   Зачем учить тех, кто знает? Бессмысленно учить тех, кто не хочет знать.
   ХВН продолжал в унисон моим мыслям:
   -- Была осада Константинополя, и народ молился в Софии с патриархом и духовенством. И молился со всеми нищий юродивый Андрей, и во время этой молитвы он увидел Богородицу, сходившую с самого купола. А в руках она держала свой платок и им покрывала и как бы защищала всех в храме. Тогда Андрей указал остальным, и увидели все. И в ту же ночь Константинополь был спасён. Заметьте, видение и чудо, которое потом увидели и поняли все, первым увидел и провозгласил юродивый. Не патриарх, не царь, не богословы и не мудрецы, а юродивый, псих, идиот.
   Я ещё раз внимательно осмотрел собеседника. И подумал, что он, наверное, каким-то способом умеет читать мысли. Как Мессинг или Ванга. Конечно, это выдающаяся, но не сверхъестественная способность. И решил, что не стоит возводить мужичка в кирзовых сапогах в ранг кумира, но прислушаться к нему очень даже стоит.
   -- Вы любили его? -- спросил ХВН и, перехватив мой недоуменный взгляд, уточнил: -- Того, кого вы ездили хоронить.
   На этот раз я даже не удивился, мысленно проследив цепочку, по которой информация о телефонограмме попала к ХВН.
   -- Да, -- просто ответил я.
   -- Если бы вы его попросили, он бы помог вам?
   -- Конечно, если бы был в силах это сделать.
   -- Вот и попросите сегодня. Не его, а его образ в своей психике. Попросите его, и что будет, увидите своими глазами.
   -- Как это сделать?
   -- Я дам вам текст, при помощи которого вы настроите свой мозг. Потом, прочитав текст перед сном, вспомните Старого Горца, вспомните черты его лица с множеством деталей, его руки, его одежду, его голос. Потом представьте, что Старый Горец стоит на заднем плане, а перед ним -- тот человек, которого вы похоронили. Потом всё исчезнет, вы не сможете долго удерживать видения. Тогда представьте себе тёмную сцену, на которой горит тусклая лампочка. Внутри освещённого круга стоит стул. Рассмотрите его. Войдите в круг жёлтого света и осмотритесь -- плотная темнота окружает этот маленький огонёк. Сядьте на стул и ждите. Ждите терпеливо того, что произойдёт. Ответ даст молчание. Молчание наедине с собой. Просто остановитесь, прекратите все свои движения, оставьте все свои мысли. Сделайте это на один только миг. Этот миг сможет изменить всё.
   Позже, благодаря этой методике, я научился работать не только во время бодрствования, но и во время сна, и моё развитие пошло семимильными шагами. А ведь если задуматься, самые главные открытия человеком сделаны во время сновидений -- та же самая таблица Менделеева, например. Резервы человеческих возможностей поистине неисчерпаемы, просто мы не умеем их использовать. В дремучести своей отрицаем всё, что не вписывается в наше ограниченное мировоззрение.
   Вечерело, но день для осени выдался теплым, солнечным, и ХВН не ёжился в своём больничном халате, как во время нашей первой встречи. Впрочем, не зря говорят, что осеннее солнце как вдовье сердце: глубоко не согреет. Так кто же согреет этого юродивого и таких как он, тех, кто указывает нам путь к спасению? Кому дано видеть многое из того, что мы не видим или не желаем видеть. И тогда я сказал то, что давно уже должен был сказать:
   -- Скажите, может, вам что-то надо? Из одежды или из продуктов.
   -- Пока не надо ничего. Потом, когда похолодает, привезите мне, пожалуйста, куртку и вязаную шапочку. Можно не новые.
   Я утвердительно кивнул головой.
   -- Вы здесь задержитесь, в Костополе? -- спросил он.
   -- Завтра уеду. Но, если надо, могу побыть несколько дней.
   -- Наверное, надо. Впрочем, давайте решим это завтра.
   Я согласился.
   ХВН достал из-за пазухи сложенный вдвое листок с неровным, рваным краем и передал его мне. Я развернул этот листок и увидел написанную в столбик то ли молитву, то ли стихотворение в том же стиле, что и послания на форум. Почерк у него был красивый, даже изящный, как у прилежной ученицы. Заглавные буквы первых слов в строках были красного цвета, с завитками. И я на мгновение представил себе, как он старательно выводил их подаренной мною ручкой.
   Я хотел было прочитать весь текст, но он не дал мне этого сделать. Своими холодными пальцами, обтянутыми восковой, почти прозрачной молодой кожей, он дотронулся до моей руки и сказал:
   -- Это надо сделать перед сном. Когда веки уже будут слипаться. И надо, чтобы было тихо, чтобы никто не мог помешать.
   Я не возражал, свернул листок, положил во внутренний карман пиджака.
   -- Потом надо запомнить своё сновидение. Когда проснётесь утром, не вскакивайте с постели. Поживите немного сразу в двух мирах: в своём сновидении и в утренних шорохах одновременно. Если сновидение будет ускользать, сосредоточьтесь на какой-нибудь детали, прикуйте к ней своё внимание, рассмотрите только её одну. И если вам это удастся, вы снова можете расширять границы своего наблюдения. Вы будете осознавать, что вы -- во сне. Вот и используйте это. Спросите у любого, кто появится, который сейчас год. Они не хотят отвечать. Но если настаивать -- ответят. Может, не совсем точно. Может, попытаются назвать непонятную цифру. Но вы переспрашивайте до тех пор, пока эта цифра не станет вам понятной. И запомните её.
   -- Зачем?
   -- Это важно, это вам потом поможет, это даст вам шанс.
   -- Шанс на что?
   -- Ускользнуть в последний момент. Вы узнаете последний момент по вспышке света. Свет будет пытаться заворожить вас. Свет будет очаровывать вас, и музыка будет невероятной, фантастической красоты. Это -- волшебная флейта -- так я её называю. Но вы будете знать, что это именно тот год, когда надо быть внимательным и осторожным. В этот год особенно важно наблюдать за признаками, даже если они будут казаться незначительными или глупыми. Нет ничего незначительного и глупого ни в этой реальности, ни в той.
   Я не совсем понимал и переспросил:
   -- Мы говорим о сне?
   -- Нет, сон только даст подсказку, цифру, год. Может, и месяц. Но месяц они всегда называют иначе. Правда, догадаться можно. Мне последний раз сказали: "Евджений". Это январь. "Дженьюари" -- по-английски.
   Я вспомнил слова врача: "Его нашли замерзающим в снегу, в поле, возле Костополя". Наверное, это было в январе.
   -- Я вижу, что вы мне верите. Почему? -- спросил он.
   -- Вам от меня ничего не надо, -- немного подумав, ответил я.
   -- Верно, это вы во мне нуждаетесь.
   -- Вообще-то я во главу угла всегда ставлю свою свободу и независимость.
   -- Это мнимая свобода.
   -- Ну почему же! -- возразил я. -- Мне ничего не стоит сейчас просто встать и уйти. А вы, боюсь, в этом ограничены.
   -- Вы ошибаетесь, -- возразил он. -- Я в любой момент могу оказаться далеко-далеко, в одном хорошем месте, где чисто и светло, где растёт моё дерево, под которым я люблю отдыхать. Там я абсолютно свободен.
   Я немного подумал и сказал:
   -- Вы говорите о фантазиях?
   -- Для мозга безразлично, отражается в нём фантазия или реальный мир.
   -- Вы говорите о психике. А для тела? Какой выход есть для тела, если оно, скажем, попало в руки к палачу?
   Я хотел развить свою мысль дальше, но ХВН жестом остановил меня и закрыл глаза, словно что-то припоминая. Лицо его вдруг сделалось совсем белым, приобрело какое-то страшное выражение -- как у мумии египетского фараона. Он задрожал всем телом и чуть слышно произнёс:
   -- Нет, не могу.
   И вдруг дико заревел нечеловеческим голосом, содрогаясь в конвульсиях, съезжая со скамейки на землю. У него начался приступ, и я положил его на бок, придерживая голову руками. Я умел обращаться с эпилептиками.
   Когда приступ закончился, ХВН вытер пену с губ всё тем же лоскутом материи, которым протирал очки, и сказал:
   -- Спасибо. Видишь, каково это -- быть врагом дьявола.
   Я не знал, что сказать, что подумать. Я действительно понимал только малую часть его слов. Но я уже твёрдо усвоил: учиться надо постепенно, от простого -- к сложному, поначалу воспринимая новое знание как песню на иностранном языке.
   Окончательно придя в себя, ХВН продолжил:
   -- Фрейд называл эту сферу психики ОНО. Только дело не в названиях. Меня ведь зовут не Адам, и я не стою в начале рода человеческого. Наоборот, сегодня я стою в конце цепочки, уходящей в прошлое. И осознаю я себя даже не с момента рождения. Не осознаю я и те переживания, которые выпали моим далеким предкам. Кто-то из моих пращуров, скорее всего, подвергся нападению какого-то страшного чудовища, а затем передал информацию об этом событии вместе с генами своим потомкам. Вот и воскресают в психике время от времени некоторые моменты этого сражения. И в схватку уже вступаю я.
   Мысленно я согласился с тем, что такое объяснение причины психического расстройства выглядит вполне логичным. Но эта тема меня в данный момент не занимала.
   Видимо, поняв ход моих мыслей, ХВН сказал:
   -- До тех пор, пока вы не поймёте суть явлений, вы будете рыскать в потемках. Искать не там, где потеряли, а там, где светло. Как глупый шофер, который отключает мигающую лампочку указателя топлива вместо того, чтобы залить в бак бензин. Да и как будущему писателю, вам необходимо знать, что внешние источники вдохновения рано или поздно иссякнут. И только внутренний источник в бессознательном бездонный и бесконечный.
   Я невольно улыбнулся от точности такого сравнения.
   -- Только вы не обижайтесь, -- продолжал он, видимо подбодрённый моей улыбкой. -- Вы сейчас и есть такой шофер, который смотрит на приборы и не представляет себе всех процессов, происходящих в машине. Хотя всё достаточно просто: бензин сгорает, толкает поршень, маховик и колеса крутятся, машина едет. Верно?
   -- Это если упростить...
   -- Вот для того, чтобы понять, что лежит в основе сложного, его надо упростить.
   -- Для кого-то и простое непонятно.
   -- Простое тоже можно упростить.
   -- И до чего мы дойдём в итоге?
   -- Дифференцируя самые сложные функции, мы дойдем до чисел и, наконец, до нуля.
   Я не был силен в математике, но смысл сказанного уловил.
   -- В начале начал, по-вашему, лежит ноль, ничто?
   -- Ноль -- это не ничто. Это ничто здесь и сейчас, но всё -- там.
   -- Где -- там?
   -- Там, где нас нет. В бессознательном, например. В ОНО.
   -- Ну, это уже выше моего понимания, -- я отмахнулся рукой, словно отгоняя назойливую муху.
   -- Вы говорили, что хотите стать писателем, -- заметил он. -- А писатель невозможен без вдохновения. Черпая его в осознаваемом, рано или поздно вы окажетесь на мели. Даже море, даже океан можно вычерпать до дна. Но только не бессознательное. Вы согласны, что цепочка наших предков уходит в бесконечность?
   -- Да, думаю, что согласен, -- был вынужден признать я. -- Мне повезло, что никто из них не прервал связующую нас нить, не погиб в схватке со зверем или врагом, не стал жертвой природной катастрофы. Поэтому я есть.
   ХВН даже подпрыгнул на скамейке, захлопал в ладоши и стал быстро-быстро повторять:
   -- Он это сказал, он сказал это, он сам к этому пришёл...
   -- К чему -- к этому? -- переспросил я.
   -- К тому, что мы есть. Мы есть, и эта истина не требует доказательств. Эта истина свидетельствует сама о себе. Вот её мы и положим в основу нашей парадигмы. Заметьте, это не гипотеза и не аксиома, не принимаемое на веру утверждение, что две параллельные линии никогда не пересекаются. Это -- краеугольный камень мироздания. И я рад, что вы сами это озвучили.
   Я не разделял его восторга. Нет, мне было приятно, что этот, несомненно, незаурядный человек меня похвалил. И что из того, что мы есть? Сегодня есть, а завтра -- нет. Но, как это всегда происходит, понимание смысла великого открытия приходит значительно позже самого открытия. И, забегая вперед, скажу, что впоследствии не раз использовал аргумент "я есть" как завершающий штрих в поисках той или иной сути вещей, как последнюю точку в цепочке логических рассуждений.
   Очнувшись от недолгих раздумий, я заметил, что ХВН с увлечением что-то говорит:
   -- Принято считать, что мозг во время сна отдыхает. Вот только его энцефалограмма свидетельствует об обратном -- переживания в это время более насыщенны, чем в состоянии бодрствования. Эта штука, -- ХВН постучал себя пальцем по виску, -- работает как колебательный контур. Дневные впечатления заряжают одну пластину конденсатора, которая во время сна разряжается. Образы переносятся в другое полушарие. Вот почему мы спим и видим сны.
   "Глаза -- антенны", -- вспомнил я.
   -- Образы в нашем мозгу живут своей жизнью. И не мы властвуем над ними, а они над нами. Мы можем только приспособиться -- этому я вас и научу. Вы -- это условно целая личность, большое "Я", состоящее из множества образов маленьких "я". "Я" -- это трибуна, на которую в различных ситуациях выходят различные герои. "Я" -- это ответная реакция субъектов на внешнюю ситуацию, режиссёр или, скорее, тренер, выпускающий на поле нужный в данный момент состав команды... А в принципе эта штука, -- он снова постучал себя по голове согнутым указательным пальцем, -- работает как простой радиоприёмник с возможностью записи информации. Как магнитола, например. Это всё, конечно, в общих чертах, в первом приближении.
   Я вспомнил старую магнитолу в доме у тётки. То ли "Латвия", то ли "Рига". Да, были раньше такие штуки, а теперь все эти функции есть в обычном мобильном телефоне. Я сказал ему об этом.
   -- Да-да, -- поспешил согласиться он, обрадованный тем, что я понимаю суть разговора. -- Свет -- это элекромагнитная волна -- улавливается нашими глазами-антеннами. Затем поток информации, который несёт волна, обрабатывается и записывается в хронологическом порядке в доминирующем полушарии мозга. Мы воспринимаем это как видимые образы. Когда такой информации становится много, тогда потенциал полушария возрастает до некоторого предела, мы засыпаем, и образы из одного полушария перетекают во второе. Там они формируют контуры в результате резонанса с аналогичными образами, а не в хронологическом порядке. И так формируется некоторый сценарий, который мы воспринимаем как сновидение. Это возможный сценарий нашего будущего поведения, гибридизация вариантов прошлого. Это вам понятно?
   -- Это очень просто, чтобы быть непонятным, -- ответил я.
   -- Во Вселенной всё устроено просто: любое взаимодействие -- это резонанс между целым и целым или целым и частью. Это приводит к самоорганизации субъектов внешнего пространства в субъекты внутреннего пространства объекта. Мы воспринимаем такой процесс как течение времени. Время -- субъективное пространство, как годовые кольца на срезе дерева. Прогресс -- приращение внутреннего пространства -- прямое течение времени, а регресс -- распад -- это обратное течение времени.
   -- Значит, когда Советский Союз развалился, его время потекло вспять?
   -- Когда умирает человек и разрушаются связи между частями его тела, оно распадается на атомы и молекулы, его время тоже идёт вспять.
   -- Не совсем приятное сравнение, -- заметил я.
   -- Зато верное. Все загадки, вся мистика происходят от нашего ограниченного сознания и ещё... -- он испытующе посмотрел на меня, -- от попытки возвысить себя, любимого, до уровня Бога.
   Мы немного помолчали. У меня было ощущение, что я и раньше всё это знал или предполагал. Но (и я это хорошо осознавал) необходимо было время для того, чтобы переосмыслить информацию. Время, время...
   -- А время ...-- начал было я.
   -- А время -- это ваша память, это те контуры, которые возникли в вашем мозгу в результате биохимических реакций, записавших в белковой форме информацию из внешнего мира. Более того, там есть и информация, полученная вашими предками. И энергия некоторых контуров настолько велика, что прорывается наружу и сегодня. Это не у меня был приступ, это мой предок получил сильнейший стресс в столкновении с каким-то чудовищем, с дьяволом. И этот стресс жив во мне, мучает меня.
   Он имел в виду тот приступ эпилепсии.
   -- Контуры живут сами по себе, периодически подпитываясь информацией, или энергией, извне. И вот что важно для вас, как для человека, желающего стать писателем. Контур, или образ, возникнув однажды, живет в вашем мозгу, в вашей психике своей самостоятельной жизнью. Он эволюционирует, взаимодействует с другими образами, образуя гибриды. Он не хочет подчиняться вам. Днем вы подавляете такую самостоятельность сознательными фильтрами, соотнося желания с внешней действительностью. Но когда вы спите или когда вы пьяны...
   -- Нет, это обман. Мои образы -- это не реальная жизнь. Ибрагим был реальным человеком в реальном времени, -- возразил я.
   -- По отношению к вам он был в пространстве. Вы оба были во внешнем для вас пространстве. А ваши образы, записанные в вашей психике после прохождения информации через ваши глаза и мозг, стали субъектами вашего времени. Только время для Ибрагима потекло вспять, и все образы рассыпались безвозвратно. А вот он сам в виде образа до сих пор существует в вашей психике, в вашем времени. Вот здесь и возможно всё изменить, переиграть.
   Что-то меня насторожило в последних словах ХВН. Что-то было не так. Или даже всё было не так. Похоже, он втюхивал мне подмену действительности воображаемым миром. И я сказал:
   -- Я не хочу играть и врать самому себе.
   -- Поверьте, для вас абсолютно безразлично, что было на самом деле во внешнем пространстве. Вы переживаете только то, что происходит в вашей психике. Ночью электрическая активность вашего мозга, и это уже общеизвестно, не меньшая, чем днем. И сила ваших переживаний во сне порой настолько велика, что превосходит ваши дневные эмоции. Во сне вы можете жить более яркой жизнью, и эта жизнь ничем не хуже по своему качеству, чем жизнь во время бодрствования. А может, и лучше.
   -- Склоняете меня к употреблению наркотиков?
   -- Нет, наркотики, пьянство -- уход от гармонии. То количество наркотиков и алкоголя, которое необходимо для гармонии, ваш организм вырабатывает самостоятельно. Я просто хочу вас научить понимать суть всего, что с вами происходит. Научить вас использовать те процессы во внутреннем и внешнем мире, которые происходят независимо от вас и которые управляют вами. Но вы в своей гордыне считаете, что это вы ими управляете.
   Я чувствовал, я где-то в глубине сознания понимал, не исключал того, что, возможно, он прав. Но всё во мне противилось признанию его правоты. Гордыня, что ли? И я сказал ему честно:
   -- Я не этого ждал от вас. Когда мне будут нужны иллюзии, я посмотрю "Терминатора". Спасибо, что вы мне популярно объяснили кое-какие спорные истины. Но я не вижу в этом для себя никакой пользы. Не надо мне навевать сон золотой. Да, раньше я много и часто пил. Но это не значит, что я впал в детство. Сегодня я богат и самодостаточен. И всего я добился сам -- в реальной жизни, а не во сне. Поэтому, наверное, нам пора проститься.
   Я не скрывал своего разочарования.
   -- Я вас понимаю, -- ответил он и снова "включил дурака". -- Но посмотрим, что скажут ваши образы. Я ведь тоже рад бы не встречаться больше с дьяволом...
   Он опять рассмеялся каким-то дребезжащим, ехидным смехом. И мне окончательно стало понятно, что он безумен. Я не мог бы объяснить, на чем основывалась эта моя уверенность. Те моменты просветления, в которые я готов был признать его гением, как-то померкли и отошли на второй план. Я ещё раз внимательно присмотрелся к нему. Нет, невозможно дать хоть какое-то целостное описание внешности ХВН -- настолько она была у него разная в различные моменты нашего общения. Его мимика порой была крайне бедна, а порой чрезмерна до гримас. Но более всего были заметны его выразительные огромные глаза, которые неестественно выделялись на фоне окаменевшего, отливающего желтизной лица. Впрочем, такие признаки при желании можно в определённые моменты найти у любого и каждого. И всё же, всё же в одну секунду (словно пелена упала с глаз) и меня озарила чёткая мысль -- этот человек безумен.
   -- Хорошо, -- я встал, чтобы уйти. -- И... спасибо!
   -- Это вам спасибо, -- ответил он.
   -- За что?
   -- За то, что доверяете мне.
   И снова во мне всё перевернулось. А что, если это я безумен, а он вполне нормален?
   2.3. Когда плачут горы
   В гостинице стоял всё тот же неистребимый запах жареной рыбы, и аппетита он, конечно, не возбуждал. Но я заставил себя поужинать в номере купленной в магазине тушёнкой с хлебом. Идти в ресторан и глазеть там на пьяные тупые рожи провинциального люмпена мне не хотелось. Мне хотелось тишины, и я, переодевшись в спортивный костюм, лёг на нерасстеленную кровать и стал думать.
   Последние дни были просто перенасыщены событиями, не имеющими, казалось, никакой связи между собой. Событиями, от которых я раньше просто бы отмахнулся, как от наивных россказней о средневековых колдунах. И в школе, и в институте меня воспитывали как материалиста, и я стал таковым. Конечно, с позиций материализма нельзя было объяснить многих очевидных парадоксов и жизни, и науки. Но это не было поводом скатываться в омут дремучего мистицизма. Истина, как всегда, была где-то посредине. В любом случае, и я не мог этого отрицать, мне было интересно, мне хотелось овладеть этим новым знанием, новым умением.
   В конце концов, никогда не поздно воскликнуть: "А не дурак ли я?"
   И ещё я отметил, что, общаясь с ХВН, я будто впадаю в транс, чувствую вдохновение, словно получаю из глубины своей психики мощную дозу энергии. Моё воображение, мой творческий потенциал находились в сильно возбуждённом состоянии. И... да-да, я не отрицаю того, что не мог противиться увлекающему меня вихрю новой жизни. Так, должно быть, наркоман не может противиться затягивающему его в бездонный омут пагубному влечению.
   Я настолько углубился в свои мысли, что потерял счёт времени. Наверное, было уже за полночь (на часы смотреть мне не хотелось), когда я включил ночник и в тусклом свете маломощной лампочки стал читать написанный ХВН текст. Вот он:
   Отче наш, на земле, во плоти
   Чисте нашу воле к тебе
   Даруй нам слави твои грехи
   Черне наше свято -- твое добре
   Мати и отца нашего во владыче твое
   Во царе и живе воле твоею
   Во твое упокоение душу свою
   Чашу моею и кровью её умолюю
   В чреве же моё и руке твоею
   Обалую чужое свято теме
   В одну твою Христом окроплю
   Окаруй моё тело к тебе
   Светомой мои накренья к тебе
   Славу твою и в небе и на земле
   Во свято и черне за душею моею
   Аминь.
   Потом я попытался представить себе Старого Горца таким, каким я его запомнил: в бурке и папахе, его руки, с узловатыми, тонкими пальцами, его морщинистое, обветренное лицо. И пытался представить себе Песенника. Очень долго у меня ничего не получалось. Но потом, на грани засыпания, я вдруг чётко увидел Старого Горца, сидящего у гроба.
   Он с любовью смотрел на мёртвое лицо Песенника и вдруг тихо заговорил:
   -- Я помню наш дом в Чечен-ауле. Я тогда был ещё мал. Недалеко от нас жил Чоба. Однажды он пришёл совсем печальный. Когда мой отец спросил, что с ним, он подвёл отца к окну и сказал: "Смотри, горит вон та звезда. Это знак беды для нашего народа". Я видел эту звезду. Она была у самого края рожка яркого молодого полумесяца. Почему это должно было обозначать беду, я не знал, но тревога Чобы передалась и мне. Я заплакал. А утром началось выселение. Увезли вместе со всеми Чобу и Кайпу. Я никогда их больше не видел. Живых не видел. А вот умерших от голода видел много. Их сбрасывали на стоянках. А поезда эти назывались "пятьсот веселых". Пятьсот -- это столько было поездов с несчастными. Такое вот было "веселье".
   Он на минуту прервался, словно воскрешая воспоминания. Потом опять заговорил, медленно, с трудом выдавливая из себя слова:
   -- Везли не только чеченцев и ингушей. В нашем вагоне была русская девушка-связистка. Она предупредила хозяйку дома, где была на постое, о выселении. Сказала, из жалости к детям, заготовить продукты в дорогу. Ещё в вагоне были два брата Магомадовы -- Хамид и Арби, а через вагон -- их больная мать Тайбат. Переходить из вагона в вагон не давали. Когда наш эшелон стоял на станции Актюбинск, кто-то из вагона, где была Тайбат, крикнул, что она умирает, и оба брата побежали к ней. Арби до вагона не добежал, его убили из автомата. Хамид успел добежать и вынес мать на свежий воздух. Солдат подошёл к ним и расстрелял в упор. Потом я видел, как этот солдат убил ещё двух сестёр, которые пошли за водой на станции Чили.
   А потом умер мой отец. Перед смертью он сказал мне: "Я должен был защитить вас. Я должен был сражаться, как велит Коран, если чужак приходит на твою землю и разоряет твой дом". Когда я закрывал его глаза, я в них увидел скорбь...
   Я слушал, глядя себе под ноги, на старый, некогда покрашенный коричневой краской пол. Краска почти совсем вытерлась, облупилась, и пол напоминал школьный атлас с разбросанными в океане безымянными островами. А потом, когда Старый Горец снова замолчал, я поднял голову -- старика в комнате не было, и только трепетное пламя свечи у гроба Песенника тревожно металось из стороны в сторону.
   Я вышел из дома и увидел Старого Горца стоящим на каменном выступе с какой-то древней винтовкой в руках. Прямо перед ним я увидел двух бойцов в камуфляже.
   -- Я их никогда не пойму, -- сказал тот, который был постарше. -- И никто их не поймёт. Они и сами себя не понимают. Спроси у него, почему он стрелял в нас. Он не ответит. Потому, что и сам не знает. Не веришь?
   -- Я не знаю, кому можно верить, а кому -- нет. Поэтому я не верю никому: ни своим, ни чужим. И этому старику я не верю, и тебе не верю, и себе не верю. А заодно я не верю в бога, в чёрта, в светлое будущее и своей жене, -- сказал тот, который был помоложе.
   -- А я и не знал, что ты женат, -- снова сказал тот, который был постарше.
   -- Я не женат. Я не верю своей будущей жене, хотя я её даже не знаю. Но я твердо знаю, что я не буду верить ей ни в чём: ни в большом, ни в малом. И я не собираюсь вникать почему. Мне нет никакого дела до причин. Мне не интересно, почему этот безумный старик стрелял в нас. И что бы он ни сказал, я ему не поверю.
   Старый Горец и совсем молодой солдат в разговоре не участвовали. Горец стоял неподвижно, словно каменное изваяние, и только лёгкий ветерок шевелил полы его бурки и его седую бороду. А совсем молодой солдат полулежал на нагретом солнцем камне, положив под голову свёрнутую камуфляжную куртку. И ему была безразлична судьба старика. Он смотрел широко раскрытыми глазами на далёкие вершины, но словно не замечал их. Может быть, потому, что был влюблен, и в этот миг в его душе безраздельно властвовала та единственная, которую он боготворил и которой верил всегда и во всём: и в большом, и в малом.
   -- Зачем ты это сделал? -- спросил у старика тот, который был постарше. -- Ты меня понимаешь?
   Горец утвердительно кивнул головой.
   -- Ну, а если понимаешь, -- продолжал тот, который был постарше, -- то скажи, как мы должны с тобой поступить?
   Старый Горец ничего не ответил, а только сильнее сжал в своих руках приклад уже бесполезной винтовки. Он не считал нужным отвечать этим людям, которые собирались его убить. Да и разве можно было рассказать им свою жизнь? Эти чужаки никогда не узнают, какое это счастье -- быть Горцем. Разве они способны понять, в чём заключается счастье Горца? Разве пьют они вино из рога и стреляют вверх от радости, когда в семье рождается сын? Да, когда родился его сын, Горец впервые понял, каким огромным бывает счастье. Оно бывает таким огромным, что заслоняет собой и солнце, и небо, и горы. Больше счастья может быть только горе. Оно имеет форму воронки от фугаса на месте дома, где жила семья сына. Только воронка и чудом уцелевшая обгорелая фотография -- вот всё, что осталось от сына, от его жены, от внука и от всего их дома...
   Старый Горец оторвал свой взгляд от чужако, и посмотрел на заснеженные вершины, сияющие в лучах солнца, такие светлые и чистые, как мысли самого Горца. Такие светлые и чистые, как его совесть. Лицо Горца, обветренное за долгие годы жизни, омытое бесчисленными дождями и опалённое солнцем, было бесстрастным. И взгляд его был ясным и даже каким-то добрым, удовлетворенным, как у человека, выполнившего свой долг до конца.
   -- Они все бандиты. От мала до велика. Днём они тебе улыбаются и заискивают перед тобой. А ночью всадят нож в спину. Или пулю из-за угла, как этот псих. Или украдут ради выкупа. А чуть что не по-ихнему -- отпилят голову двуручной пилой, -- сказал тот, который был постарше. И добавил, обращаясь к старику: -- Сколько наших ты убил? А скольких украл?
   Старик посмотрел ему прямо в глаза и отрицательно покачал головой.
   -- Значит, ты святой. Нет у тебя грехов ни перед людьми, ни перед богом, ни перед собственной совестью?
   Старик снова отрицательно покачал головой.
   -- Ты посмотри на него! -- снова сказал тот, который был постарше.
   -- Зачем мне на него смотреть, -- ответил тот, который был помоложе. -- Мне это никакого удовольствия не доставляет.
   -- Как будто мне доставляет! Я просто говорю, что надо принимать решение.
   -- Вот и принимай.
   -- А у тебя что, нет мнения на этот счёт?
   -- Нет у меня никакого мнения. И никогда не будет. Я -- не прокурор.
   -- По-твоему, я -- прокурор?
   -- Ты -- старший по званию.
   -- Тогда я приказываю тебе ...
   -- Засунь свой приказ себе знаешь куда! Я не палач.
   -- Ты не прокурор, не палач, тогда кто ты?
   -- Я -- солдат.
   -- Нет, солдаты выполняют приказ. Это их работа. Грязная и тяжёлая, но никто другой её не сделает. Ты не солдат. И я тебе обещаю...
   -- Я тебе тоже обещаю. И сделаю это. Так что почаще оглядывайся.
   -- Ещё слово, и я поставлю вас рядом.
   -- А я и сам встану. С удовольствием. Днём раньше, днём позже -- какая разница. Надоели вы мне все.
   И тот, который был помоложе, грязно выругался.
   Тот, который был постарше, сел на валун, обхватил голову руками и сказал:
   -- Мне иногда кажется, что я сошёл с ума. Наверное, так и есть. Мы все сошли с ума, а не только этот старик. Скажи, уважаемый, если бы у тебя были ещё патроны, ты стрелял бы в нас?
   Старик утвердительно кивнул головой и ещё сильнее сжал в руках винтовку, которую никто даже не думал у него отнимать.
   Самый молодой солдат по-прежнему не принимал участия в разговоре, словно его это не касалось. Он, как и старик, был невозмутимо спокойным. Лицо его, густо усыпанное веснушками, было бесстрастным и ничего не выражало. И можно было сказать, что он не испытывает никаких эмоций по поводу спора своих товарищей и по поводу того, что они собираются сделать. И эта бесстрастность и молчаливое спокойствие было тем общим, что роднило его со Старым Горцем и с самими горами. И, глядя на него со стороны, можно было предположить, что мысли его витают где-то очень далеко. Возможно, там, где он оставил ту единственную, которая была для него и больше солнца, и больше неба, и больше этих величественных гор.
   -- Это их образ жизни, -- сказал тот, который был постарше.
   Потом он достал измятую пачку сигарет и закурил. А пачку бросил тому, который был помоложе. И продолжил:
   -- Разве волк виноват, что он родился волком? И, пока он убивает в лесу, это вполне естественно и приемлемо. Но, если он начинает воровать овец, на него делают облаву. Старик, как ты поступаешь с волками, которые воруют овец?
   Старый Горец ничего не ответил.
   -- Наверное, ты думаешь, что ты нам мстишь. За что?
   -- Я думаю, что он ничего не понимает, -- сказал тот, который был помоложе. -- Он не бандит.
   -- Он стоит с винтовкой в руках, -- сказал тот, который был постарше. -- Значит, он враг.
   -- Это правильно: враг, но не бандит.
   -- Скажи, какое тонкое отличие. А как быть с тем, что он стрелял в нас из засады? Это всё равно, что из-за угла или в спину.
   -- Я его не оправдываю и не защищаю. Я -- не адвокат.
   -- Понимаю, понимаю...
   -- Я это к тому, что даже грязную работу надо делать по возможности прилично. Скажи, ты смог бы убить своего отца?
   -- Конечно, если бы знал, кто он, -- рассмеялся тот, который был помоложе.
   -- Понимаю, -- вновь сказал тот, который был постарше. И, обращаясь к Старому Горцу, спросил: -- А ты, старик, понимаешь, что ты натворил?
   Старик молчал. Он не боялся смерти. Он знал, что его невозможно убить, как невозможно убить эти величественные седые горы, искрящиеся на солнце вековыми снегами, неотъемлемой частью которых, солью земли, и был Старый Горец, гордо стоявший на каменном выступе. Гордо и незыблемо, как скала.
   Он был совсем спокоен и беззлобно, даже ласково, смотрел на этих молодых солдат, которые собирались его убить. И в последние минуты своей жизни он чувствовал к ним какую-то жалость. Ведь они сами не понимали бессмысленность и нелепость своей затеи -- подчинить себе Горы. А тем более -- убить их.
   Тот, который был постарше, бросил окурок на землю, затоптал его и с решимостью в голосе сказал:
   -- Хватит говорить: слова тут бесполезны. Ты сам, старик, захотел этого. Разве я не прав?
   На этот раз Горец утвердительно кивнул головой.
   -- Ну, вот, значит, не обижайся, -- и, обращаясь к тому, который был помоложе, добавил: -- Хватит рассиживаться! Вставай!
   Тот, который был помоложе, нехотя встал и передернул затвор своего автомата. Он смотрел себе под ноги, как будто увидел там что-то интересное. Но только под ногами ничего интересного не было. Если не считать невесть откуда взявшуюся в этих местах божью коровку. Она неуклюже заползла на верхушку сухого стебля травы, расправила крылышки и полетела.
   Тот, который был помоложе, проследил за ней взглядом и увидел, как она села на волосы самого молодого солдата. Но тот даже не почувствовал её прикосновения. Он даже не заметил, как божья коровка, не удержавшись на его коротко остриженных рыжих волосах, свалилась в лужицу подсохшей крови, которая до сих пор по капелькам сочилась из пробитого пулей виска и стекала по покрытой юношеским пушком щеке на безмолвный камень.
   -- Послушай, -- сказал тот, который был помоложе, обращаясь к тому, который был постарше. -- Я это... сделаю сам. И потом я помогу тебе донести его.
   Тот, который был помоложе, кивнул в сторону совсем молодого солдат, и продолжил:
   -- А после я вернусь. Я найду их логово. И сделаю всё как надо. Потому, что я не хочу больше жить в этом нелепом мире.
   -- Нет, -- сказал тот, который был постарше. -- Мы вернёмся вдвоём. Слышишь, старик. Мы будем здесь до тех пор, пока в этих горах будут рыскать волки.
   И тот, который был постарше, тоже посмотрел сначала на убитого товарища, а после -- на Старого Горца. А потом поставил автомат на предохранитель, перебросил ремень через плечо и решительно сказал старику:
   -- Сейчас мы уйдём... Но тебя не тронем... Не потому, что нам тебя жаль. Просто, мы -- не бандиты. Мы не судьи и не прокуроры. И нам надо отправить тело товарища его родителям -- отцу и матери. Ты посмотри на него в последний раз. Ты убил его. Я бы очень хотел, чтобы ты увидел, как встретят гроб отец и мать. Чтобы ты почувствовал, узнал вкус горя. С этим и живи...
   Потом тот, который был постарше, отошёл от Старого Горца, встал на колени перед убитым товарищем и осторожно, словно не желая причинить ему боль, смыл с его виска кровь, поливая себе на руку воду из фляжки.
   Черты лица у самого молодого солдата не были искажены гримасой смерти. Он люби, и умер с любовью в сердце. С любовью такой же бессмертной, как и эти горы. И, может, поэтому лицо его было одухотворенным. Как у живого человека. И только глаза уже подернулись какой-то белесой, туманной пеленой. Тот, который был постарше, закрыл их ладонью.
   А тот, который был помоложе, снял с себя камуфляжную куртку и бережно обернул ею голову убитого.
   Потом они достали из рюкзаков верёвки и принялись аккуратно и тщательно обвязывать тело. Они делали это молча, сосредоточенно, бережно переворачивая убитого друга по мере необходимости. Они больше не смотрели на одиноко стоявшего Старого Горца. И это было правильно.
   Это очень правильно -- не смотреть на мужчину, когда тот плачет...
   ... Поэтому я глядел в спину уходящим солдатам. Их почему-то было уже четверо. Потом один из них резко повернулся и пошёл ко мне. Лицо его было нечеловечески страшным. Это был дьявол, и он неумолимо приближался. Я чувствовал, как леденящий страх охватывает меня.
   -- Кто ты? -- крикнул я ему, и он остановился, но взгляда не отвел. -- Который теперь год?
   И призраки ночи стали расплываться, растворяться в сером тумане.
   У меня в ушах стоял пронзительный визг, вой, такой, как при загрузке примитивного компьютера с магнитофонной ленты. Как усиленная многоголосым эхом песня шамана.
   В мой мозг шёл поток информации.
   Я попытался удержать сновидение и сосредоточился на божьей коровке, которая вновь заползла на самый верх сухой, непримятой травинки в том месте, где недавно лежал убитый.
   -- Ну, как же, размечтался, -- сказал сквозь зубы тот солдат, у которого я спрашивал, который теперь год, и, повернувшись к Старому Горцу, короткой очередью прошил его грудь.
   -- Зачем ты это сделал? Это же был старик, и у него больше не было патронов, -- сказал ему я.
   -- Бандит -- он и старый бандит, он и молодой -- бандит. Бандиты -- они как волки, с ними нельзя разговаривать. Их надо просто отстреливать. Просто и ясно. Ясно и просто. Что тут неясного? Или этот старик не стрелял в нас? Или он не убил самого молодого? Какая ясность ещё нужна? Какая?
   "Нет, здесь что-то не то. Не то. Что-то самое главное мне не видно, -- мелькнуло у меня. -- Кто придумал такой сценарий? Кто он, этот чёрный дьявол?"
   Стемнело, и одинокая звезда взошла над чуть видневшимся вдали аулом. Звезда у края месяца, а месяц смутно освещал тело Старого Горца, лежащее на пологом склоне.
   Горе незримо парило над Чечен-аулом.
   Я проснулся и долго лежал с закрытыми глазами. Страх не проходил. И вместе с тем я понял, что что-то знаю, знаю такую тайну, которую человеку знать не положено.
   ХВН вновь предугадал будущее: образы в моей психике заставляли меня вновь прибегнуть к его помощи.
   2.4. Маятник судьбы
   Утром, даже не позавтракав, я поехал в "индом". Мне не терпелось рассказать ХВН о событиях последней ночи. Но вначале у меня был разговор с главврачом. Заметив мою машину, он остановился перед входом в больничный корпус и знаком руки поманил меня. Конечно, нам было о чём поговорить, и для большей откровенности разговора я прихватил с собой бутылку армянского коньяка и пакетик с лимонами.
   Кабинет у Якова Сергеевича (так звали главврача) был очень скромным: несколько шкафов с заставленными книгами полками да старинный, с деревянным корпусом ламповый радиоприёмник на подоконнике. Правда, на столе, сдвинутый к самому краю, стоял громоздкий монитор компьютера. К нему была придвинута чёрная клавиатура. И, судя по отчётливо заметной пыли, ею никто не пользовался как минимум несколько недель.
   Мы с Яковом Сергеевичем, если судить по внешнему виду, были почти ровесники. И контакт между нами установился легко. Поэтому я без лишних разговоров водрузил бутылку и пакет на стол.
   -- Жаль, с утра не могу, -- сказал он.
   -- Тогда спрячь на потом, -- сказал я, устраиваясь на стуле.
   Я очень хорошо знал, что все врачи одинаково положительно относятся к подаркам.
   Мы были на "ты" практически с первой встречи. Это было легко, естественно.
   Яков Сергеевич, не скрывая радости от презента, спрятал коньяк и лимоны в ящик стола.
   -- Ну, нашёл что-нибудь интересное? -- спросил он, когда мы устроились на стоящем возле стены сравнительно новом диване.
   -- Да, интересного много. Правда, не всё понятно, -- ответил я.
   -- Людей с психическими отклонениями трудно понять. А этот Харченко -- он может быть и гением. Ломбразо читал?
   -- Нет, -- ответил я. -- Значит, его фамилия Харченко?
   -- Харченко Владимир Николаевич. Так у нас в карточке написано. А как на самом деле -- неизвестно. Его нашли без документов. Впрочем, в таких заведениях, как наше, не редкость пациенты без документов. Но все они, как правило, достаточно примитивные. Харченко -- нет, этот -- с "багажом". Он и компьютер воскресил. Я его сыну купил. Да, видно, бракованный попался. И месяца не проработал. Я кому-то рассказывал про эту беду, а Харченко услышал и вызвался починить. Уж не знаю как, но починил. А сын уже к тому времени другой купил. Вот я этот здесь и оставил -- от скуки пасьянс раскладывать. Ну, и Харченко разрешаю. Он коммуникабельный.
   -- А о его прошлом что известно?
   -- Ничего. Он замыкается при первом же вопросе. Возможно, там ничего хорошего не осталось. Не исключаю, что и искалечили его ещё в детстве. Отсюда и раздвоение личности.
   -- Да, я тоже заметил, что он бывает разным.
   -- Мы все бываем разными. Раздвоение, диссоциация присущи многим. Я бы даже заболеванием это не назвал. Случай, правда, неординарный. Но он не псих с бытовой точки зрения. Ну, бывают иногда видения. Так они у всех бывают. Особенно когда перепьешь. А его я держу из жалости, как бездомного. Безусловно, он отрабатывает такую благотворительность. Столько интересной информации мне из интернета накачал! И проблем, как с другими, с ним нету. А сейчас я доволен тем, что ты им заинтересовался. Он как-то ожил. Думаю, ему ваши разговоры идут на пользу. А тебе?
   -- Мне интересно, но, повторяю, не всё понятно.
   -- Мне тоже было многое непонятно. Как он отмороженные пальцы спас, например. А потом я нашёл в Киеве такого врача -- Болотова. Оказалось, он давно эту методику знал. Так что, вполне возможно, Харченко будет тебе полезен.
   Мы немного помолчали. Потом он спросил:
   -- У тебя есть связи, чтобы поспособствовать получению вашего гражданства?
   -- Поспособствуем, если надо.
   -- Это так, на всякий случай. Не исключаю, что придётся бросить всё и уехать.
   -- Что так?
   -- Предчувствие нехорошее. Дело даже не в задержке зарплаты -- к этому все уже давно привыкли. Люди какими-то злыми стали.
   -- Думаешь, у нас лучше?
   -- Думаю, что да, лучше. У нас никто и ни за что не отвечает. А это значит, что будет хаос. Он уже есть, а дальше будет больше.
   На этом тема закрылась, но я понял, что продолжение разговора обязательно будет.
   В этот день Яков Сергеевич -- мы хоть и были на "ты", но обращались друг к другу по имени-отчеству -- устроил мою встречу с ХВН в "красном уголке", поскольку небо было хмурым и накрапывал маленький дождик. И мы с Харченко разместились на запыленных, установленных в ряды откидывающихся креслах. Я рассказал ему о своём сне и о том, как мне было страшно.
   Он смотрел на меня не отрываясь. Его глаза-локаторы были широко раскрыты, зрачки расширены и ноздри раздувались, как у хищника перед броском на беззащитную жертву.
   Я не хотел вспоминать пережитый ночью ужас. И в то же время чувствовал, что этот сон сидит у меня в мозгу занозой: похоже, я всё время, ежеминутно, ежесекундно чувствовал его, будто кто-то в чёрных одеждах стоял с топором за моей спиной.
   -- Четыре человека в военной форме. У них были ужасные лица. Это были сатанинские лица.
   -- Дедушка Фрейд заметил, что персонаж сновидения в форменной одежде означает голого. У меня нет оснований не верить этому. Значит, сработало.
   -- Что именно сработало?
   -- Методика. Ваш мозг активировался, возбудился так сильно, что всплыли образы из глубокого прошлого, из ОНО. Они вам что-нибудь сказали?
   -- Нет. Они больше говорили между собой.
   -- Вы слышали от них "мак-бенак"?
   -- Что? -- не понял я, и сквозь толщу времени ко мне пробились: "мак-бенак" говорил Ковш, когда я прыгал с моста.
   Тут ХВН заговорил снова, и его рассказ, так мне казалось, я уже когда-то слышал. Возможно, от нашей историцы, Анны Юльевны. Она всегда так интересно рассказывала... Я закрыл глаза -- так мне почему-то захотелось -- и слушал.
   -- Их было трое: Юбела, Юбело и Юбелум. Они вошли в три двери и заняли их. Хирам подошёл и спросил одного из них, что ему нужно. Тот отвечал, что он хочет повышения. Хирам ему отказал и получил удар по горлу тяжелой линейкой. Тогда Хирам подошёл ко второму, и тот ударил его в сердце угольником. Затем от третьего Хирам получил удар в голову молотком. Так умер человек, верный своему долгу до смерти. Трое отнесли труп Хирама за город и закопали его возле леса, воткнув на могиле ветку акации. После его смерти люди бродят, как во тьме. Он унёс с собой в могилу тайну последнего слова.
   Он ненадолго замолчал, а потом добавил:
   -- Значит, свершилось...
   -- Что именно? -- спросил я.
   -- Новый уровень знания. Это был переход на новый уровень, более высокий. Как человек, который сидит выше, наблюдатель более высокого уровня видит больше связей, больше понимает суть явлений. Страх -- это от контакта с неизвестным ранее. Плоская окружность не может представить себе объёмную сферу. А, перейдя в третье измерение, испугается до ужаса.
   Я попытался представить себе, как плоскость сможет познать объём, но не мог. Объём может познать только тот, кто сам имеет три измерения, сам имеет объём.
   -- Они должны были сказать: "Мак-бенак!" И ещё одно слово.
   -- Какое слово?
   -- Если бы я знал! Я однажды увидел его, написанным на свитке. Но не смог прочитать. Буквы там расплываются, как только кто-то пытается их прочитать. Они превращаются в иероглифы -- нет, в какие-то "кракозябры". Иероглифы я сумел бы понять.
   -- И что делать, если мне скажут это слово?
   -- Запомнить и немедленно бежать. Если они его утратят -- они станут бессильны. Они никому уже не смогут принести горе и страдания. Гештальт завершится.
   -- Кто они? -- спросил я и хотел было расспросить его подробнее.
   -- Это очень важно, что вы испугались, -- сказал ХВН, проигнорировав мой вопрос. -- Это значит, что вы столкнулись с чем-то неведомым, неизвестным. То, что двое превратились в четверых, -- тут всё понятно. Удвоение -- всеобщий алгоритм эволюции. А остальное вы проясните сами.
   -- Как? -- спросил я.
   -- Сновидения -- ключ к вашим поступкам. В них вы эмоционально переживаете возможные сценарии своего будущего. И делаете выбор между ними. А цветные и насыщенные сновидения -- признак творческой личности. Сновидения компенсируют, решают дневные проблемы. Во Вселенной всё должно быть компенсировано, уравновешено. Но язык сновидений -- это образы, и его надо уметь понимать. Они материальны, и возникают как гибриды предыдущих контуров, слоёв мозга. Совсем как новые уровни в атомах химических элементов. Это биохимический процесс. Наше мышление -- такое же материальное явление, как и горение дров в печи. Вы ведь материалист?
   -- Наверное.
   Да, я был убеждён, что всё имеет материальную основу, и мысленно согласился с его доводами. А вслух сказал:
   -- Из ваших слов следует, что будущее предопределено.
   -- Безусловно, но на уровне объектов. Субъекты же в объектах имеют возможность выбора -- какую из свободных ячеек занять. Правда, у последнего в этой гонке выбора уже не будет. Разве только выйти на новый уровень, где полно свободных состояний. А не хватит энергии -- и будешь последним рабом или бродягой.
   Мне казалось, что я вот-вот пойму сказанное ХВН. Видимо, он заметил моё усилие и сказал:
   -- Слушайте, как песню на незнакомом языке. Всё уже вложено в ваш мозг, и понимание придёт само по себе. Как озарение, как вспышка, когда противоположности, казалось бы, непримиримые, столкнутся, и станет очевидна истина, что они -- проекции одного и того же. Как, по-вашему, круг и прямоугольник -- это одно и то же?
   -- Нет, конечно.
   Тогда он достал из-под халата листок бумаги, свернул его в цилиндр и показал мне вначале торец, а затем боковую поверхность. В первом случае я увидел круг, во втором -- прямоугольник.
   -- Чтобы увидеть в разном одно и то же, надо иметь достаточно степеней свободы, быть на один уровень выше. Для плоскости сфера -- это набор окружностей.
   Я внимательно слушал. Как песню.
   -- И ещё: однажды я взял два маятника на одинаковых подвесах и запустил их рядом друг с другом. А потом навстречу друг другу, чтобы плоскости их колебаний были параллельны. Так вот, во втором случае траектории изменились сами по себе, стали эллиптическими, и маятники довольно скоро столкнулись. Противоположности всегда сливаются в одно целое. Самоорганизация субъектов в объект -- суть эволюции. А в основе -- резонанс, взаимодействие целого с целым или целого с частью.
   Видимо побоявшись, что я перестану слушать, он заметил:
   -- Это надо знать, чтобы понять природу времени. И, поверьте, это доступно вашему пониманию. А когда вы поймёте, что такое время, вы перестанете думать, что я вожу вас за нос. И вы сами сможете сделать выбор.
   Некоторое время мы молчали, и было слышно, как переговаривались о чём-то своём, гремели посудой повара в расположенном неподалёку хозблоке. Кто-то выходил из строения, что-то ставил на высоком, цементном крыльце, что-то забирал из-под прижавшегося к стене ветхого навеса. Жизнь в психушке шла своим чередом, как и в странном городе Костополе, как и в не менее странных наших государствах, на нашей планете, во Вселенной. Люди, как и все остальные субъекты, болтались, подобно маятникам на верёвочке, сталкивались друг с другом, смеялись, плакали, спасали от смерти и убивали друг друга в безумной вражде. И не понимали, даже не догадывались, что сверху, с высоты нового уровня были они абсолютно одинаковыми проекциями одного целого на разные плоскости, на разные представления о том, что есть добро или зло.
   -- Вы помните своё детство? -- спросил ХВН.
   -- Примерно с трёхлетнего возраста.
   -- А ведь вы начались в момент слияния половых клеток ваших родителей. Согласны? И отсчёт вашей жизни надо начинать с этого момента.
   -- Согласен, но я этого не помню.
   -- Вы не сомневаетесь, однако, что именно так всё и было.
   -- По-другому быть и не могло, -- усмехнулся я.
   -- Конечно, -- согласился он и продолжил: -- Никто не станет отрицать, что люди жили до его рождения и будут жить после его смерти. Мы судим об этом и по своим наблюдениям, и по другим признакам. По созданным в прошлом времени памятникам архитектуры, по художественным произведениям. Верно?
   -- Да, -- согласился я.
   -- И никто ведь не скажет, что до начала его жизни ничего не было -- ни пространства, ни времени.
   Он выдержал паузу, но я промолчал.
   -- Никто, за исключением поклонников теории большого взрыва. Находясь внутри самого себя, они считают, что до их рождения было ничто, сингулярность. А потом бах -- и появился свет, как воспоминания трёхлетнего ребёнка. Но нас-то с вами на дифференциальных уравнениях не проведёшь. Мы-то хорошо знаем, что у нас были родители. И мы хорошо знаем, что начинали свою жизнь как одноклеточное существо, которое потом прошло все этапы эмбрионального развития. Вначале две клетки, затем четыре, восемь, шестнадцать, тридцать две -- всё в полном соответствии с заполнением электронами уровней атома. Потом, через четыре недели от начала, мы имеем жабры, как у рыбы. Они затем исчезнут, но хвост ещё долго будет связующим звеном между человеком и животными. Иногда -- всю жизнь, как напоминание и как лекарство от гордыни.
   Я слушал.
   -- Две яйцеклетки -- это две информационные системы, прошедшие эволюцию от кванта света до ядра человека. Оплодотворённая яйцеклетка, развиваясь, организует материю вокруг себя по образу и подобию содержащейся в ядре информации. Подобное присоединяет подобное, и вокруг ядра образуются новые слои. Образуются из питательных веществ, поступающих извне. И каждый новый слой -- это маленький период эволюции зародыша, маленький отрезок времени. Количество слоёв -- это время эволюции зародыша. Для него время -- это не то, что тикает в часах, а то, сколько субъектов присоединилось к нему извне, насколько увеличилось его личное пространство. Вы ведь помните, как определить возраст спиленного дерева?
   -- По количеству годовых колец на срезе.
   -- Вот видите, как всё ясно и понятно. Время -- это не символ в загадочных преобразованиях Лоренца. Вселенная безошибочно решает все уравнения. И эти решения одинаковы для любой системы -- будь то человек или атом. Ведь атом тоже рождается в результате слияния, резонанса двух субъектов (помните самоорганизацию двух маятников) и потом наращивает оболочки ядра и электронного слоя, присоединяя фотоны извне. Чем больше слоёв, тем больше радиус атома, тем больше время его жизни. Да-да, атомы -- не что-то неизменное. Они эволюционируют, а значит они живые.
   Он замолчал, внимательно глядя на меня. Видимо, наслаждался эффектом от сказанного. Признаться, я не мог скрыть своего удивления и недоумения.
   -- А кто тогда был родителями атома? -- спросил я первое, что пришло мне на ум.
   -- Жил когда-то монах по фамилии Мендель. Вот он и открыл закон единообразия гибридов первого поколения, скрестив чёрный горох с белым. Все выращенные плоды при этом оказались серыми. Значит, увидев одинаковое серое потомство, можно утверждать, что один из родителей был белым, а другой -- чёрным.
   Я помнил этот закон из школьного курса ботаники и утвердительно кивнул головой.
   -- Значит, -- продолжал ХВН, -- если на первом уровне атома гелия по одинаковым круговым орбитам вращаются два одинаковых электрона с разными спинами (мальчик и девочка), то мы легко можем установить, какие орбиты были их родителями. Те, гибридизация которых даёт окружности. Это две взаимно перпендикулярные прямые, вернее, отрезки прямых. Две одинаковые, но противоположно поляризованные частицы -- или электрон и позитрон, если вам будет понятнее, -- положили начало Периодической системе. А сама система -- это этапы, слои эволюции атома во времени.
   -- Звучит правдоподобно, -- сказал я, -- но зачем мне это знать?
   -- Течение времени для атома -- это наращивание слоёв, наращивание своего субъективного пространства, увеличение радиуса его кривизны, подобно увеличению диаметра дерева. И каждый новый слой возникает после заполнения всех теоретически возможных ячеек, состояний предыдущего. Каждый слой -- это сумма всех гибридов предыдущих слоёв или уровней. Это увеличение радиуса кривизны субъективного пространства. Значит, смысл времени состоит в том, что это внутреннее, субъективное пространство объекта.
   Он немного помолчал, словно давая мне возможность осмыслить услышанное. Потом продолжил:
   -- Совпадения, аналогии между атомом и человеком на этом не заканчиваются. Возникнув однажды, гибрид, или субъект, повторяется на новых уровнях эволюции. Это видно из строения электронной оболочки атома. Это видно из того, что и сегодня есть одноклеточные организмы, есть рыбы, земноводные и хвостатые обезьяны -- все этапы эмбрионального развития человека существуют как самостоятельные объекты. Более того, развитие общества проходило через этапы первобытнообщинного строя, рабовладельческого, феодального, капиталистического, социалистического и коммунистического. Сегодня все эти формации имеют место быть. Разве вы не встречали на улицах первобытных людей?
   -- Встречал, но они были в современной одежде, -- улыбнулся я. -- Я не буду с вами спорить. Пожалуй, даже соглашусь. Вот только до коммунизма мы не дожили.
   -- Скажите, а разве в любой нормальной семье не осуществляется принцип "от каждого по способностям, каждому -- по потребностям"? Что это, если не ячейка коммунистического общества?
   -- Пожалуй, в этом вы тоже правы.
   -- Ошибочно считать, что в коммунизм можно ввести первобытного человека. Это надо понимать, говоря о всеобщем равенстве.
   -- То, что вы говорите, интересно. Я даже не нахожу, в чем я мог бы вам возразить. Но мне-то надо другое.
   -- Никакие идеи не понятны тем, у кого они не подкреплены личным опытом, -- продолжал ХВН. -- Вот я и согласую новую идею с вашим опытом. Поверьте, это для меня не сложно, так как все существующие во Вселенной системы устроены аналогично, по одному и тому же принципу. Даже если допустить, что есть нечто, устроенное по иному принципу, оно не будет доступно для наблюдения. Наблюдать можно лишь то, аналог чего (или аналог его субъектов) имеется у наблюдателя. Если упрощать любую сложную систему, то, в конце концов, мы упрёмся в двоичную, основанную на есть -- нет, на ноль -- единица. Проще не бывает. Двойственность -- в основе всего сущего. И при помощи двоичной системы мы можем описать систему любой сложности. На этом принципе основана и работа компьютера -- вот самое доходчивое объяснение того, что во Вселенной всё аналогично. Двойственная природа света говорит о том, что его квант -- ячейка мироздания. Не самая абсолютно малая частица Бога, за которой можно гоняться до "новых веников", а принципиально самая простая.
   -- Можно достичь сути любого явления, даже самого сложного, упрощая, дифференцируя его до предела, -- пояснял ХВН. -- И тогда увидите, что лежит в основе основ. Любая функция, в конце концов, сводится к постоянному числу и, наконец, к нулю. Проще нуля уже ничего не бывает. Но нуль, ничто, точка -- относительна, как и всё в этом мире. Если где-то нет кого-то, значит, кто-то где-то есть. Единица и означает этого кого-то, который есть, но не наблюдаем, так как проецируется на наблюдателя в виде точки, в виде нуля. Ноль и единица -- вот простейшая система, которая лежит в основе любого явления во Вселенной. На двух понятиях -- "есть" и "нет" -- покоится весь мир. А "нет" означает "есть, но не наблюдаем". Вселенная, как и подсознание, не понимает отрицания. Если мы говорим, что красных крокодилов не бывает, это значит, что мы говорим: "Вот красный крокодил. Но его нет". А ведь в прошлом, на предыдущих уровнях эволюции, есть всё. Эти уровни завершены, на них реализованы все теоретически возможные комбинации субъектов, разыграны все возможные сценарии их жизни. Без этого переход на более высокий уровень невозможен. Накал страстей, возвышенная любовь, высокий полёт искусств -- всё в своей основе сводится к двоичной системе, к нулю и единице, где нуль -- это проекция точно такой же единицы, находящейся в перпендикулярном измерении. Взаимоисключающие измерения проецируются друг на друга в виде точки, как нуль, как ничто. И только получив большую степень свободы, поднявшись над плоскостью, получив возможность находится в третьем измерении, наблюдатель увидит, что единица и ноль равнозначны, одинаковы. Это два взаимно перпендикулярных отрезка, которые вместе образуют плоскость. Третье измерение, в свою очередь, проецируется на эту плоскость в виде точки. Но наблюдаемым оно становится только тогда, когда появляется четвертое измерение. Скажем, радиус сферы, берущей начало в точке ноль Декартовой системы координат. Сфера охватывает некоторое внутреннее, субъективное пространство с конкретным радиусом кривизны, и мы договорились называть его временем. В результате эволюции радиус кривизны, то есть время, увеличивается, появляются новые уровни сферы, заполняемые новыми субъектами. Эти новые субъекты добавляют сфере новое измерение, как новый параметр. Для человека любовь -- это тоже параметр, измерение. И когда она приходит на определённом уровне, этапе жизни, все предыдущие события кажутся плоскими и ничтожными.
   -- Вот такая картина мира у меня получается, -- продолжал ХВН, переведя дух. -- Возможно, это для вас пока сложновато. Поэтому давайте вернёмся к человеческому обществу. Если вам надо вернуться в средние века, вы можете поехать в удалённый горный аул, в монгольскую степь или в стойбище оленеводов. Рабов вам покажут на кирпичных заводах где-нибудь в Дагестане. Первобытнообщинный уклад вы найдёте в джунглях или в австралийской саванне. Даже у себя в городе вы сможете попутешествовать во времени, увидеть все уровни развития человеческого общества. В этом плане путешествие во времени сводится к наблюдению более ранних уровней развития объекта.
   -- Я имел в виду перемещение в прошлое, в котором надо что-либо изменить.
   -- Прошлое отпечаталось в вашем мозгу в виде образов. Ваши воспоминания -- это и есть перемещение в прошлое. Изменить его тоже можно, если заново эмоционально пережить прошлые эпизоды. Вашему мозгу безразлично, было это извне или внутри его. Ваша психика состоит из образов, фотографий внешнего мира. Вселенной безразлично, произошло событие в вашей внешней или в вашей внутренней реальности. Пусть это даже был ваш сон. Для Вселенной мы все -- сон. В голове просто не поместится Эйфелева башня. А её образ -- легко и просто. Все наши переживания субъективны. Вот и давайте будем ими манипулировать, раз ничего другого не остаётся.
   На моём лице, видимо, появилось выражение разочарования. Он заметил это и сказал тихим голосом:
   -- Время -- это не то, что тикает в часах. Для вас важно только то, чтобы новое переживание прошлого было эмоционально насыщенным. Иначе мозг не воспримет его как реальное событие. Согласитесь, что переживания во время просмотра хорошего фильма или во время чтения книги вы принимаете за реальные события. Вы знаете, кем был Гровер Кливленд?
   -- Нет.
   -- А имя Тома Сойера вам знакомо?
   -- Конечно!
   -- Гровер Кливленд реально занимал пост президента примерно в те годы, когда Марк Твен выдумал своего персонажа, Тома Сойера. Так кто из них для вас более реален?
   -- Вы снова предлагаете мне заменить жизнь иллюзией?
   -- Я предлагаю вам понять простую истину: время -- это субъективное пространство. Оно не существует отдельно от объекта, как не существует улыбка йоркширского кота отдельно от самого кота. Субъекты вашей психики существуют в вашем времени, во внутреннем пространстве объекта. Вы как субъект существуете в окружающем вас пространстве, но оно -- это время той же Вселенной. Пространство субъекта -- это время объекта. Вот что надо вам понять.
   -- Что ещё мне надо понять? -- в моём голосе сквозило неприкрытое разочарование. -- Я уже говорил вам, что давно завязал с пьянкой и не собираюсь садиться на иглу.
   -- Вам надо понять, что субъекты вашей психики существуют независимо от вашей воли, -- гнул он свою линию. -- Вы очень легко входите в транс, вживаетесь в фантазии. Вот и используйте это и для того, чтобы стать писателем, и для того, чтобы глубже познать себя и мир. Не губите свой талант, а развивайте.
   Я невольно ухмыльнулся:
   -- Чтобы стать таким, как вы?
   -- Нет, но, вы правы, осторожность не помешает. Я вам дам ключ от выхода из мира фантазий. Поверьте, вы это заслуживаете. Вы не такой, как те жалкие писаки, которые высасывают вдохновение из пальца. Вы хотите добиться чего-то большего -- рискуйте.
   Я задумался над его словами. По-видимому, он был прав. Я не такой, как другие.
   Раз я вижу галлюцинации, я не вполне адекватен. Хотя кто может с полной уверенностью сказать, что он абсолютно адекватен? Плюс ко всему... я вдруг почувствовал непреодолимое влечение к новому вектору своей жизни. А может, это от скуки, неизбежной спутницы сытой жизни?
   -- Я не могу сразу во всём согласиться с вами, -- сказал я. -- Но вы продолжайте, я буду стараться.
   Похоже, он заранее знал этот мой ответ. Похоже, он давно понял, что мы с ним одного поля ягодки. Я не хотел навсегда прощаться с тем миром грёз, в котором обитали мои образы.
   -- Образ Ибрагима есть в вашем времени, в вашем мозгу. И будет этот образ живым или останется убитым -- вот что должно вас беспокоить. Событие не уйдёт в бессознательное, если не будет компенсировано. Гештальт должен быть завершён, иначе он будет рваться наружу. И он не даст вам покоя. Согласитесь, если бы вы не испытывали беспокойства, вы бы не стали искать возможность изменить прошлое.
   -- Прошлое, но не воспоминания о нём.
   -- А я вам предлагаю всего лишь попробовать. Если вы не получите желаемого -- бросите в меня камень.
   -- Думаю, что не сделаю этого ни при каких обстоятельствах, -- иронично усмехнулся я.
   -- Напрасно вы так думаете. Бывают очень сильные обстоятельства.
   -- Что вы имеете в виду?
   -- Когда отнимают последнюю надежду, -- продолжал он. -- Человек становится самим собой только тогда, когда у него отнимают последнюю надежду. И только тогда он узнаёт, на что способен.
   -- Последнюю надежду отнять невозможно. До последнего вздоха она будет со мной.
   Он не стал отвлекаться и вернулся к исходной мысли:
   -- Вы уже знаете всё о своём начале. Так вот, потенциал субъектов, сливающихся в новый объект, имеет предел. От него зависит, сколько слоев оболочки сможет удержать ядро. Последние элементы Периодической системы нестабильны. Они более не способны удерживать новые субъекты в границах целого. Они распадаются. Так же и тело человека после смерти распадается на устойчивые предыдущие состояния -- до атомов и простейших молекул. И образы вашей психики рассыплются на тысячи мелких осколков, которые ничего более не будут значить. И так ли тогда будет важно, что происходило с образом Ибрагима? Или с ним самим? Или со всем миром ваших эмоций и переживаний? ВАС НЕ БУДЕТ. КАК БУДТО НИКОГДА И НЕ БЫЛО.
   Последние слова он произнёс с ударением.
   Я всегда это знал, вернее, подозревал об этом, но не хотел признавать. Я всегда оставлял себе лазеечку в жизнь вечную и бессмертную. А ХВН вдруг решил эту лазеечку прихлопнуть, убить последнюю надежду.
   Затем он поёжился, то ли от внезапного холода, то ли от страха, поплотнее завернулся в свой байковый больничный халат, и сказал:
   -- Человек, этот венец творения, этот самовлюблённый повелитель природы, после смерти станет никем и ничем!
   Он был очень взволнован и говорил громче обычного. Потом его лицо вдруг исказилось, будто он вновь вспомнил что-то очень страшное. Он забился в конвульсиях и стал падать, наклоняясь на бок. Я подхватил его лёгкое, как пушинка, тело, и стал удерживать в горизонтальном положении. Через минуту судороги прекратились. Я поднял его и хотел отнести в палату. Но он заговорил быстро-быстро:
   -- Не надо, они опять будут делать уколы. Не надо... -- и вдруг, как о самом важном в жизни: -- Костыли, где мои костыли? Отнесите меня к ним!
   -- Они здесь, -- успокоил я его.
   Он дрожащей рукой вытащил из кармана халата всё тот же незаменимый обрывок простыни, которым протирал и очки, и лицо, и вновь вытер им губы. А потом попросил:
   -- Уходите. Мне надо побыть одному.
   И я ушёл. Я просто встал и ушёл, надеясь узнать от него при следующей встрече многое, очень многое. Вопросы в моей голове нагромождались друг на друга. Вопросы, на которые мне не терпелось получить ответы.
   2.5. Быть никем унизительно
   В гостинице я снова приготовил ужин, на этот раз из колбасы, хлеба и огурцов, купленных в магазине, выпил баночку колы и, выключив люстру, прилёг на нерасстеленную кровать. Жёлтый свет уличных фонарей едва проникал сквозь полузашторенные окна, в номере стояла тишина, и мысли от этого были очень лёгкими, порхали, словно бабочки с цветка на цветок.
   Он сказал, что единственно возможный путь -- это вернуться в своё психическое прошлое и эмоционально пережить его ещё раз. Другими словами, обмануть себя. Этот путь меня не устраивал. Меня не устраивало его понимание времени как субъективного пространства. Выходило, что моё прошлое или будущее -- это те события жизни, которые происходят здесь и сейчас в форме воспоминаний и фантазий. Это биохимические процессы в моём мозгу. Прошлое запечатлено во времени, как уровни эволюции, а будущее -- в пространстве, как теоретически возможные состояния, пустые ячейки Периодической системы, формы, которые непременно надо заполнить. Другого будущего нет. Всё предопределено. Атом химического элемента в своей эволюции не может перепрыгнуть через ступеньку, оставив свободной клеточку в системе Менделеева. Этап эволюции перешагнуть невозможно, нельзя из рабов создать коммунистическое общество. Они могут быть либо рабами, либо рабовладельцами. Это как выбор у приговорённого к смерти: что вам больше нравится -- виселица или гильотина?
   Хотя от смерти не уйти никому. Уж это точно предопределено и сомнению не подлежит! Как не подлежит сомнению и то, что до моего рождения и после моей смерти мир существовал и будет существовать. Я ничего не имел против того, что без меня творилось в прошлом. Но вот о том, что будет после меня, думать не хотелось. Даже простое предположение о таком повороте дел обдавало ледяным холодом. Выходило, что моя жизнь во времени Вселенной была для неё простым эпизодом сновидения, от которого утром не останется даже воспоминания. Не надо себя обманывать: через сто лет, а то и раньше, солнце, дожди и ветер сровняют с землёй могильный холмик, а через двести лет уже ничто обо мне не напомнит. А если бы и напомнило -- мне то что? Потеряет смысл всё, мною пережитое, всё, что содержится в моей психике в форме образов, рождённых в результате биохимических процессов.
   А пережито было немало...
   Я задумался о том, могла ли моя жизнь сложиться иначе. Вначале мне казалось, что вполне могла: ведь многие, более того, самые важные и главные события в ней происходили по воле слепого случая. Ведь могло не оказаться на проезжей части того болта, который пробил переднее колесо в машине родителей. Я мог сломать позвоночник, прыгая с моста. Или не поступить в институт, пойти в армию и погибнуть в Афганистане. Но болт совсем случайно выпал из какого-то грузовика, я удачно прыгнул с моста и вытянул на экзамене счастливый билет. Всё -- совершенно случайно. Хотя, с другой стороны, болт не затянул до упора какой-то слесарь, страдающий от похмелья. Прыгнул я удачно потому, что уже много раз прыгал с других трамплинов и имел достаточный опыт. А счастливый билет был положен в нужное место рукой преподавателя.
   Я вспоминал другие эпизоды своей жизни и приходил к выводу, что все они были заранее подготовлены предыдущими событиями, изменить которые было уже невозможно. И если посмотреть на происходящее как бы сверху, то можно выявить все причины и следствия в кажущемся хаосе жизни. Это как при игре в бильярд: с точки зрения шара удар по нему был совершенно случайным. "Цепочка взаимосвязанных случайностей с позиции более высокого уровня наблюдения превращается в закономерный ряд событий, имеющих неразрывную причинно-следственную связь", -- так сказал бы ХВН.
   А если всё заранее предопределено судьбой, то зачем тогда пытаться изменить течение жизни? Или эти попытки, мучения поиска и выбора -- тоже запрограммированы? И от вожделенной свободы остаётся всего лишь жалкая иллюзия возможности выбора между виселицей и гильотиной? Ведь, наконец, не мы сами решали, появиться ли нам в этой жизни.
   Мне вновь захотелось оказаться рядом с ХВН, чтобы задать ему все эти вопросы и услышать его ответы. Пусть не такие ясные и понятные, как хотелось бы, но ответы обоснованные, порой неожиданные.
   Стало душно, и я подошёл к окну, чтобы открыть его. С улицы слышался шум голосов. Я посмотрел в окно и в свете многочисленных факелов увидел, как ведут к эшафоту Робеспьера и его товарищей. И народ повсюду оскорблял их и швырял в них всякую гадость, и камни, и палки. В конце улицы, на небольшой площади, возвышался эшафот.
   Я открыл оконные рамы, и в комнату ворвался гул толпы, и отдельные крики, и звуки ударов -- очевидно, осуждённых били чем ни попадя.
   Какой-то оборванный пьянчуга мочился на стену под моим окном, и я крикнул ему:
   -- Эй, ты!
   Но он, не обращая на меня внимания, не спеша закончил своё дел, и только потом взглянул вверх и крикнул мне:
   -- А ты почему не с нами?
   Я не ответил.
   -- Да ты такой же, как они! Погоди, сейчас я до тебя доберусь!
   К пьянчуге присоединились ещё несколько грязных оборванцев с уродливыми, испитыми физиономиями. Они что-то злобно кричали, указывая на меня.
   -- Его тоже -- на гильотину, -- продолжал орать пьянчуга, апеллируя к таким же уродам, как и он сам.
   И те, кто окружал его, согласно закивали и стали тыкать пальцами в сторону моего окна.
   И тут я их спросил:
   -- Который теперь год?
   Они оторопело замолчали, опустили головы и слились с потоком идущих по улице.
   -- Эй, мальчик! -- крикнул я щуплому пареньку с факелом в руке. -- Который теперь год?
   -- Термидор, термидор, -- залепетал он, недоумённо пожимая плечами.
   -- Ты должен знать, который теперь год! -- настаивал я.
   Но мальчик только отрицательно тряс головой, отчего вначале его лицо, а потом и он весь стал расплываться, распадаться на фрагменты. Эти фрагменты разбегались в разные стороны, словно круги от брошенного в воду камня. Но мне удалось зафиксировать свой взгляд на уроненном факеле. Я смотрел только на него, как он лежал на булыжной мостовой и жёлто-оранжевое пламя мерно колыхалось из стороны в сторону.
   ХВН не соврал: его методики работали даже во сне.
   Я быстро вышел из номера, спустился по лестнице и оказался на ночной улице. Я осознавал, что мне ничто на самом деле не угрожает. Потому что это был всего-навсего сон. Но я каким-то непонятным образом чувствовал, что время изменилось. Словно я оказался в другом мире. Возможно, оттого, что мрак вдруг стал плотнее и гуще. И тут всё было как-то не так, как-то лишено привычной логики, затенено, погружено в холод небесной темноты -- ну, совсем как на обратной стороне Луны, должно быть. И страшно было ставить ногу на мостовую, и страшно было даже шевелиться, потому что из мрака словно кто-то враждебно смотрел на меня сквозь полузакрытые веки.
   "Я ничего не боюсь", -- прошептал я.
   Но это было не так. Я понял, что боюсь, когда пробился совсем близко к эшафоту и увидел лицо Робеспьера. Это был Ибрагим. Я узнал его, хотя лицо его было залито кровью. Он смотрел на меня и шевелил разбитыми, запёкшимися губами. Я не слышал слов, но понял: он просил -- помоги!
   -- Я рад, что ты -- с нами, -- сказал мне пьянчуга.
   Он продолжал швырять камни в Ибрагима, стараясь попасть тому в голову. И, когда это удавалось, хлопал в ладоши и пританцовывал от удовольствия. Он испытывал неописуемое наслаждение от вида чужих страданий.
   Мальчик, уронивший факел под окном гостиницы, поднимал с земли очередной булыжник и подавал его в руки пьянчуге, которому это тоже очень нравилось. Вчерашний слуга уже обзавёлся собственным слугой. Он уже, несомненно, считал себя господином, понимая это как возможность безнаказанно истязать свою жертву. Истязать изощрённее, чем истязали когда-то его самого. Потом он вновь оскалился в подобии улыбки и сказал мне:
   -- Он ничем не лучше нас! И крови на нём не меньше! Так пусть теперь сам узнает, каково это -- "обвенчаться с вдовушкой"! Это будет справедливо.
   Я схватил его за руку с камнем и спросил:
   -- А завтра кому будут рубить голову? Тебе?
   -- Пусть мне -- завтра, а ему -- сегодня, -- ответил он и, резким движением освободившись от моей хватки, швырнул камень.
   -- Да здравствуют равенство и братство всех людей на земле! -- слышались вопли из толпы.
   -- Смерть красивым! -- продолжал вопить урод. -- Но не сразу: сначала мы их изуродуем! Вот это будет хорошо! Вот это будет справедливо!
   Уроды хотели, чтобы все были уродами.
   "Будь такой, как я, только немного хуже, только такой приятель мне нужен". И снова ХВН оказался прав. Всех, кто красивее и лучше, -- на эшафот. На крест! На костёр!
   Палач в красной мантии и колпаке схватил Ибрагима за шею и одним рывком поставил на колени. Потом выхватил из-за пояса огромные ножницы и стал обрезать воротник его рубахи. Затем он швырнул воротник в толпу, и та встретила этот жест оглушительным восторженным визгом.
   Палач потянул за верёвку, и косой нож гильотины поднялся к верхней перекладине.
   -- Смотри, смотри, как сейчас его голова упадёт на доски! Это будет так: "Бух!" -- и пьянчуга дико засмеялся. -- Это будет так: "Бух!", а потом: "Хлюп, хлюп, хлюп..." И кровушка фонтаном польётся на нас, и мы все будем окунать в неё руки, и размазывать её по своим лицам. И это будет праздник, хмельной праздник истинной революции!
   "Кто был никем -- тот станет всем, -- промелькнуло у меня. -- Нет, кто был никем, тот может стать только ничем".
   -- Эй, вы все, уроды! -- громко крикнул я. -- Всем молчать!
   И вдруг стало тихо. Они все растерялись, они ничего не понимали.
   -- Вы все -- грязь! -- продолжал кричать я в наступившей тишине. -- И я приказываю вам разойтись!
   Я видел, что им стало страшно. У них не было вождя, готового взять на себя ответственность за принятое решение. Их вождь, которого они боготворили вначале, стоял теперь перед ними на коленях. И они ненавидели его именно за то, что раньше -- боготворили.
   Я обвёл толпу взглядом и почувствовал, как от неё веяло силой -- грозной, разрушительной, беспощадной. Но они ещё не знали, не подозревали, что нет ничего в мире сильнее их всех, когда они вместе.
   -- Дай нам посмотреть, как он умрёт, -- жалобно промямлил пьянчуга.
   -- Дай! Дай! Дай! -- толпа стала медленно, но уверенно теснить меня в сторону.
   Тогда я схватил пьянчугу за одежду на груди, приподнял над землёй, глянул прямо в его бешеные глаза и холодно спросил:
   -- Который теперь год?
   Он стал отчаянно вырываться.
   -- Который теперь год? -- выкрикнул я ему прямо в гнусную харю.
   На площади вновь стало тихо.
   -- Который теперь год? -- крикнул я им всем, и кольцо вокруг меня стало медленно расширяться.
   Они молчали. На площади был только один человек, способный честно ответить на мой вопрос.
   -- Ибрагим, который теперь год? -- крикнул я, повернувшись лицом к эшафоту.
   Ибрагим, всё ещё стоя на коленях перед гильотиной, с трудом расщепил губы и внятно произнёс:
   -- Две тысячи двадцать восьмой.
   Призраки ночи сжались. Может, потому, что за окном уже светлело. Но я, как учил ХВН, не спешил вставать. Я продолжал жить сразу в двух мирах.
   "Я должен освободить Ибрагима и забрать его с собой", -- думал я. Но это было уже невозможно: не осталось деталей, на которых я мог сосредоточиться. Образы сновидения развеялись, погасли, как искры ночного костра. Эфемерные, они неумолимо тускнели, бледнели в пробивавшемся сквозь промежутки штор солнечном свете -- и забывались, уходили в бессознательное. Голоса отдалялись. И только цифра -- две тысячи двадцать восемь -- накрепко засела в моём мозгу.
   Паутина туманных лет,
   Горизонта бескрайний взгляд,
   За надеждой придёт рассвет,
   За рассветом -- опять закат.
   Отдалённые голоса
   Заунывную тянут песнь.
   Обжигает меня роса.
   Почему, зачем я здесь?
   Утренний туман за окном оседал на траве газона перед гостиницей мелкими каплями холодной росы.
   Перед тем как окончательно проснуться и встать с постели, я поймал себя на мысли, что мне очень хотелось освободить Ибрагима. Я уже понимал своим бодрствующим полушарием мозга, что Ибрагим был не настоящим. Но желание спасти его было жгучим, непреодолимым, настоящим. И я изо всех сил пытался удержаться в своём сне. Я отчаянно цеплялся за него, и, когда это не получилось, меня охватило неподдельное горе...
   Машинально я приготовил завтрак и так же машинально стал есть. Мысли в моей голове лихорадочно роились -- я тщетно пытался вникнуть в смысл сновидения. И вдруг совершенно отчетливо понял: я не хотел быть таким, как они. Я не хотел иметь ничего общего с теми, кто наслаждается зрелищем чужой смерти, кто разрушает всё вокруг себя, сеет хаос, кто восторженно упивается своим ничтожеством. Быть с толпой -- значит быть никем. Это недостойно человека, это унизительно.
   Без сомнения, мне удалось сделать то, о чем говорил ХВН: не только войти в контакт с образами своего подсознания, но и понять смысл их послания. Оставалась загадкой только цифра года -- 2028. Я решил, что её смысл прояснится позднее, сам по себе, когда я буду к этому готов. Меня больше волновало то, что представления ХВН о времени никак не вписывались в моё понимание этого феномена. А то его утверждение, что люди всего лишь занимают свободные ячейки в заранее сконструированной системе общества, било по самолюбию.
   Было это предначертано судьбой или нет, но я стал тем, кем стал: успешным, ни в чем не нуждающимся человеком, владельцем крупного торгового предприятия. Да, у меня пока не было семьи, но я считал, что семья и дети -- это для обеспеченных. Зачем плодить нищету? Правда, как-то незаметно зарабатывание денег превратилось в основное дело моей жизни. Но я верил, что это временно. Так неужели вся моя заслуга состоит в том, что я оказывался в нужном месте в нужное время?
   Я решил всё спокойно обдумать, не попадая вновь под гипнотическое влияние ХВН. И поехал домой.
   2.6. Предчувствие беды
   Участок дороги перед границей протяженностью с добрый десяток километров был вымощен булыжником. А выбоины порой были такими, что преодолеть их без помощи трактора вряд ли смог бы даже грузовик.
   Передвигаться на машине по такому покрытию было просто невозможно, и водители предпочитали ехать по обочине. И никто не возмущался, все принимали это как должное, как сам по себе разумеющийся порядок вещей.
   Как-то я подвозил в город старика. Он вёз в корзине гуся на рынок. От старика пахло махоркой и ещё чем-то таким малоприятным, чем пахнет от деревенских жителей: то ли сыростью, то ли, как говорит моя тётка, землёй. Старик то и дело запихивал голову гуся в корзину, но тот упрямо высовывал её и стучал клювом по стеклу.
   -- Во, зараза, -- возмущался старик, -- чуе сваю смертушку.
   Жители приграничья с обеих сторон -- полешуки -- говорили на одном и том же языке. Вот только белорусские сёла жили побогаче. Когда-то, в советское время, наши мужики ездили на заработки в Украину, а теперь всё поменялось наоборот, и это нельзя было разумно объяснить.
   -- Дети помогают? -- спросил я.
   -- А як они мне помогут? -- отмахнулся старик. -- Сын в Киеве, работы нема. Дочка в Луцке тоже без работы сидела. Добрые люди взяли в Бресте санитаркой в больницу. У неё трое своих детей. Мужик кинул. Моя старуха с ними счас сидит. А я тут хозяйство правлю.
   Старик вздохнул. Он тоже принимал эту жизнь как должное.
   Выходя из машины, он протянул мне монету. Но я отвел его руку в сторону и сказал:
   -- Не надо.
   -- Тогда спасибо, -- ответил он и поспешно спрятал монету в карман потёртого пиджака.
   Что-то в этом мире работает неправильно. Что-то очень важное даёт сбой, отчего летит в тартарары всякая логика. И не разобраться, и не выпутаться.
   На таможне Витька Полюхович подсел ко мне на переднее сиденье и, крутя в руках оснастку со штампом, вдруг сказал:
   -- Просьба к тебе есть, большая.
   Я насторожился. Но Витька поспешил добавить:
   -- Можно, мой сын у тебя поживёт?
   -- Думаю, что можно. А что случилось?
   -- Ещё не случилось, -- Витька сдвинул фуражку на затылок и взлохматил рукой свой кучерявый чуб. -- Ещё случится -- полыхнет Украина.
   -- Что-то знаешь? -- спросил я.
   -- И знаю, и понимаю, и чувствую. Всколыхнутся люди.
   -- Нищета доведёт...
   -- Да нет, это не нищета, это деньги, большие деньги, которым нужны ещё большие.
   Витька был далеко не дурак. К его рукам деньги тоже хорошо прилипали.
   -- Боюсь, дойдёт до крови. А сын призывного возраста. Оно мне надо?
   -- Оно никому не надо, -- согласился я.
   -- Хрен знает что... Мутные люди пошли что в народе, что во власти. А гибнуть будут дети. Это неправильно.
   "Если и Витька, и главврач говорят о надвигающейся смуте, то это не просто так, -- подумал я. -- Гусь, и тот предчувствует. Значит, есть предвиденье, хоть и механизм его нам неизвестен".
   -- Неправильно, -- в знак согласия я кивнул головой, открыл "бардачок", достал связку запасных ключей и снял один от квартиры. -- Вот, возьми. Где я живу, ты знаешь. Если меня не будет, занимай любую комнату. Да, у меня иногда один старик ночует.
   Я почему-то сказал ему о Старом Горце. Как будто тот был реальным человеком.
   -- Бомж, что ли? -- Витька поморщился.
   -- Нет, приехал с Кавказа. Знакомый моего знакомого.
   -- Торгует?
   -- Нет, наверное.
   -- Ох и доверчивый же ты! -- он развел руками и добавил: -- Но ладно, разберёмся. Я за тебя постоять смогу всегда, можешь на меня рассчитывать.
   -- И ты тоже, -- улыбнулся я. -- Но старика не тронь, он добрый.
   -- Все люди добрые до поры до времени.
   Витька спрятал ключ в нагрудный карман кителя, поставил штамп в мой паспорт и, крепко пожав мне руку, вышел из машины.
   -- Пропустить без черги, -- крикнул он напарнику, и тот, подняв шлагбаум, пропустил мою машину в обход небольшой очереди.
   Витька знал, что и почём в этой жизни.
   2.7. Беда всегда ведёт с собой беду
   На белорусской стороне дорога от границы была заасфальтирована, и до дома я домчался не более чем за час. А когда вошёл в квартиру, сразу же увидел коробку из-под обуви в зале на диване. Я открыл её: аккуратные пачки долларовых купюр были заклеены бумажной полоской. На полосках моей рукой были проставлены суммы. Это были мои деньги и моя коробка от полусапожек фирмы "Белвест". Но, когда я переложил деньги из тайника в коробку, я не помнил. Других следов пребывания Старого Горца тоже не было. Выходило, что всё это мне приснилось или привиделось-примерещилось. Н-да, действительно, было над чем задуматься. Признаки раздвоения личности были налицо. Но эти видения, по словам ХВН, были результатом реальных психических процессов и что-то значили. Что?
   Мои мучительные размышления прервала непрекращающаяся трель телефона. Я быстро подошёл к нему и снял трубку. Звонила тётка. Сквозь срывающийся на рыдания плач она сказала, что умер Петя. Пьяный утонул в небольшой речушке.
   -- Скоро приеду, -- сказал я тётке. -- Вы ни за что не переживайте: я всё привезу и всё организую.
   А про себя подумал, что этот финал для Пети на самом деле был закономерен.
   -- Ох, спасибо, ох, спасибо, -- запричитала тётка. -- Мне уже помочь некому. Только ты у меня и остался. Пропаду я теперь, пропаду... Хоть живой в могилу ложись.
   Она снова зарыдала.
   Конечно же, Петя не сильно ей помогал. Но сын есть сын: пока он был рядом, в жизни у тётки сохранялись и определённый смысл, и иллюзия о том, что на Пете держатся дом и хозяйство.
   За окном уже наступили ранние ноябрьские сумерки.
   Я взял мобильный телефон и позвонил директору своей фирмы. Она ответила, ничуть не удивившись моему звонку, хотя в последний раз мы общались полмесяца назад.
   -- Евгения, -- сказал я, -- у меня брат умер, двоюродный. Я уезжаю сегодня и хочу попросить, чтобы завтра утром в деревню -- ну, ты знаешь -- привезли гроб, крест и всё для поминок.
   -- Во-первых, примите мои соболезнования, -- она всегда всё "раскладывала по полочкам". -- Во-вторых, скажите, какого роста был ваш брат, как его звали, от кого будут венки и сколько человек придут на поминки.
   Я сообщил ей то, о чём она просила. Я не сомневался, что она всё сделает в срок и в полной мере. Это была "железная леди", работающая как хорошо отлаженная машина -- конкретно и, как мне казалось, без эмоций. В последние годы только на ней и держалась моя фирма: я был слишком занят собой.
   2.8. Последняя нить
   Петю похоронили рядом с Песенником. Когда батюшка отпел покойника и после прощания гроб опустили в могилу, единственная, кроме тётки, моя родственница, Ирина (степень родства я не знал), сказала вполголоса:
   -- Вот Славик и забрал друга к себе. Они здесь всегда вместе ходили, и там вместе будут.
   Тётка, в одночасье почерневшая и ссутулившаяся, уже не плакала.
   -- И мне недолго осталось. Вот девять дней отбуду и за Петечкой пойду, -- сказала она.
   -- Не нам решать... -- печально заметила Ирина.
   Один из мужчин, закапывавших могилу, подошёл ко мне и спросил:
   -- Ты меня не узнаешь?
   Я присмотрелся к нему: испитое, серое лицо, сломанные или выбитые в драке передние зубы, шрам на лбу.
   -- Нет, -- ответил я.
   -- Я -- Цыган, -- сказал он и как-то криво улыбнулся.
   -- Толик? -- удивлённо спросил я.
   -- Да, -- радостно залепетал он. -- Толик. Помнишь, как мы с тобой дружили?
   От Толика резко пахло луком и перегаром.
   Да, я помнил, как мы с ним дружили в детстве, как вместе по ночам трясли чужие сады, делали самопал и стреляли из него. Я помнил, как однажды прострелил его новые сандали, которые сушились на кольях старой изгороди, и он плакал от неподдельного горя. И всё повторял: "Новые откупишь! И сто рублей заплатишь!"
   -- Приходи на поминки, -- сказал ему я.
   -- Я не один, -- ответил он.
   -- Приходите все, -- сказал я уже громче, обращаясь ко всем, кто был на кладбище.
   Теперь я был единственным мужчиной в доме своих предков, и на мне лежала ответственность за всё. Это мне теперь надо было смотреть за коровой и кормить кабанчика, утром выпускать кур и уток, топить дровами печь. Это мне ровно через девять ей пришлось хоронить тётку. Она выполнила своё обещание. Угасала, таяла прямо на глазах, а в последнюю ночь позвала меня:
   -- Ты не спишь?
   -- Нет.
   -- Подойди ко мне.
   Я подошёл.
   -- Мне уже пора, -- сказала она. -- А ты оставайся с Богом...
   А потом вздохнула и затихла. Последняя нить, связывавшая меня с этим домом, была порвана. Никогда больше не будут звучать в этих комнатах голоса моих родных. Никогда больше я не увижу их. Их не будет. А потом не будет и меня, и, в конце концов, никого-никого, кто был, кто есть сейчас. И те, кто ещё будет, они тоже уйдут в небытие, в никуда, рано или поздно. Уже ушли, ушли, ещё не родившись. Это предопределено.
   Так что же такое жизнь: награда или наказание, чудесный приз или издевательство? Вначале дать, а потом безжалостно отнять. Отнять в тот момент, когда поднимешься ты на самую вершину своего счастья. Да что же это за пытка такая?
   Я посмотрел на тётку: на её лице застыла улыбка, будто увидела она своего ненаглядного сыночка.
   Это очень тяжело -- терять родных или близких людей. Но невыносимо тяжело остаться в этом мире совсем одному...
   Ледяная тоска охватила моё сердце, и я безудержно заплакал...
   Тьма разверзлась за порогом.
   Свет её не одолеет.
   В уголке, забытом Богом,
   Всё угаснет, всё истлеет.
   Всё рассыплется, как пепел,
   Ветром сдует все песчинки.
   Мёртвый лик один лишь светел,
   И в глазницах -- две слезинки.
   Музыка звучит тревожно,
   Проникает прямо в душу.
   Кто-то шепчет осторожно:
   "Ты беги, беги, не слушай!"
   2.9. Не буди того, что не сбылось
   За гробом с телом тётки шло не более десятка человек, из которых я знал только Ирину и Цыгана. Не было и той богомольной старушки, которую я подвозил когда-то. Я спросил о ней у Ирины.
   -- Какая, какая она? -- уточнила та.
   Я описал старушку.
   -- А-а, это пани Ядвига. Она тоже здесь, уже здесь, -- и вздохнула. -- Теперь из родных остались ты да я да мы с тобой. И то встречаемся только на похоронах. Плохо, что твои здесь не похоронены, -- она имела в виду моих родителей. -- Так были бы уже все вместе. Может, хоть изредка заезжал бы...
   -- Ну, не мы это решали.
   Родителей хоронила воинская часть, в которой служил отец. Как тогда принималось это решение, неизвестно. И теперь уже не будет известно никогда.
   --Что с домом делать будешь? -- снова спросила Ирка.
   -- Не знаю.
   -- Продать его -- не продашь. Вон, целые улицы пустых стоят. А с коровой как, с кабанчиком?
   -- Да тоже никак. С собой не заберу, и сам здесь не останусь. Так что выход один -- тебе отдать. Сама говоришь, больше родных не осталось.
   Она согласно кивнула.
   -- Тогда прямо сейчас и перегоню. А то у меня работы много собралось. Тебе надо хоть окна досками забить, -- и, обращаясь к Цыгану, добавила: -- Толик вот поможет.
   -- Конечно, -- обрадовался Цыган. -- Возьму инструмент и приду.
   Поминки по тётке совместили с девятью днями по Пете. Я никогда не вдавался в эти тонкости, но раз надо, по деревенским обычаям, что-то отмечать -- значит, надо. Чтобы потом не обговаривали -- нет, не меня (с меня какой спрос?) -- Ирину. В деревне это издавна ведётся -- обговаривать, кто и что сделал "не так".
   За столом, как и на Петиных поминках, собрались пяток незнакомых мне бабок, Ирина, Толик Цыган и ещё три вконец спитых мужика, которые копали могилу и помогали нести гроб. Бабки больше налегали на колбасу и рыбу, беря всё с тарелок руками, а мужики то и дело наполняли рюмки. Похороны для них для всех были событием. Не хорошим, не плохим, а просто событием, как колхозное собрание или выборы депутатов. Вся их жизнь измерялась от события к событию, и никто даже не задумывался о глубинной сути происходящего.
   Бабки переговаривались между собой, и из того, что я понял, следовало: на девятый после смерти день тело становится прахом и от человека остаётся только душа. Её в этом мире ещё может держать что-то незаконченное, несделанное, недосказанное, а положить этому конец она уже не может. И на девятый день надо молиться за душу усопшего, чтобы она отыскала своё спокойствие после земных страданий.
   "Сколько же может вынести человек?" -- вспомнил я Петины слова. Сколько вынесли в своей жизни Петя, тётка, Песенник, пани Ядвига, да и все эти люди, которые сидели сейчас за столом? Думаю, что немало. Думаю, что очень даже много, непомерно много. Но никто из них не роптал, не задавался вопросом о том, что судьба обошлась с ними несправедливо. Они терпели, они привыкли терпеть и принимать все повороты судьбы как неизбежное, как должное. Никому из них и в голову не приходила мысль вернуться в прошлое, чтобы что-то там изменить... Вот и смерть, по-видимому, не так уж и сильно их пугала. Это для меня смерть была той чертой, за которой я исчезал, растворяясь в плотной темноте небытия. Как будто меня никогда и не было. Это я приходил в ужас от осознания неизбежного приближения к этой черте. Приближения неумолимого и неотвратимого. Это я чувствовал леденящий холод бесконечности, в масштабах которой моя жизнь не стоила абсолютно ничего. Не стоила и не значила. Впрочем, и сейчас все мои беды и победы, все мои радости и горести, находки и потери, восторги и разочарования, и все-все-все события моей жизни ни для кого из окружающих ничего не значили...
   Я наблюдал за бабками и лютой завистью завидовал им, живущим в счастливом неведение...
   Когда все разошлись, мы с Цыганом, выпив ещё по стопке для "поддержки штанов", забили окна. Толик принёс с собой два молотка, ножовку и гвозди -- у Пети из инструмента были только старая, с кривым черенком лопата да кое-как насаженный на топорище колун. Доски нашлись в хлеву на вышках.
   -- Хороший дом, а пропадёт теперь, -- сказал Цыган, вгоняя гвозди в доски. -- Твой дед строил, ещё когда нас на свете не было. А слышишь, как бревна звенят, и смола из них так и прёт.
   Оба мои деда были родом отсюда. И оба умерли ещё до моего рождения: один -- во время войны, а второй -- десять лет спустя. Бабушек, Маню и Катю, я помнил очень смутно: отец мне о своих никогда не рассказывал, а мамины рассказы были окутаны туманом детских воспоминаний. Потом, когда бывал на каникулах у тётки, она иногда, наткнувшись на что-то, что будило её воспоминания, вздыхала и говорила: "Этот стол дед сделал, за ним ещё немцы сидели и мадьяры -- карательный отряд. А вот эта трещина в двери, это когда он пьяный за бабой Катей гнался. А она закрылась. Так дед кулаком как стукнул, так досочка и треснула". А сейчас, похоже, и моя жизнь дала трещину...
   Когда с окнами было покончено, Цыган сказал, что и чердак надо забить, чтобы дети не лазили: не ровен час -- свалится кто.
   Мы поднялись по лестнице на пыльный чердак.
   -- Помнишь, как курили здесь? -- спросил Цыган. -- А ведь могли и спалить всё к чертям.
   -- Да, -- согласился я.
   И, действительно вспомнив наши посиделки на чердаке, я залез рукой под стропилину и вытащил оттуда коробочку из-под гуталина.
   -- Не может быть! -- просиял Цыган, взял у меня коробочку и открыл ногтями.
   В ней было немного дымного пороха.
   -- Сандали помнишь? -- спросил я.
   -- А ты помнишь, как твой дядька сёк тебя за этот порох? Крутой был мужик, бывший партизан.
   В моей памяти всплыло, как однажды дядька в добром подпитии на мой вопрос о войне только и сказал: "Человек свою смерть чувствует. Когда к нему сзади подберёшься, он оглянется. Хоть немец, хоть кто". И глаза у него при этом были такие, что больше я в разговорах с ним эту тему не поднимал. А так -- любил он меня по-своему. Однажды даже дал закурить, когда пасли с ним вместе коров и оба замёрзли "как цуцыки". А теперь он вместе со всеми там, на кладбище.
   Закончив работу, мы с Цыганом зашли в дом. В комнатах было темно -- пришлось включить свет. В кухне на столе ещё в достатке стояли выпивка и закуски. И мы, усевшись друг напротив друга, продолжили разговор, то и дело наполняя стопки.
   -- Знаешь, у тётки вот висят фотографии на стене и ещё есть альбом. Надо посмотреть, что там, вспомнить, -- сказал было я.
   -- Да что там вспоминать! -- в сердцах ответил уже порядком захмелевший Цыган. -- Чего-чего, а жизнь вспоминать я не люблю. Было бы что хорошее...
   И, вразрез с последними словами, он стал рассказывать о своей жизни.
   -- Школу я еле-еле закончил. Да и не нужна мне была эта учёба, у меня другая учёба была. Сам знаешь, как без отца жить -- всё надо самому делать. Вот я и учился, у всех учился, у кого только мог. И плотничать, и слесарить, и кладку, и штукатурку, -- он хрипло засмеялся. -- Вот только прав нету -- ни на трактор, ни на машину. А у тебя хорошая машина, военная.
   -- Да, военная, американская, -- согласился я.
   Он продолжал, словно не слышал моих слов:
   -- Деньги рекой текли. Россия, шабашки, везде стройки. В Польшу мотался с пацанами. А там знаешь как -- хозяин к стенке сто баксов прижмёт линейкой и тянет. Вытянет -- себе в карман кладет. Не вытянет -- за работу отдаёт. Значит, штукатурка хорошая, ровная. А я на этих стенах зубы съел. Маячки ставлю -- и пошёл... Только не люблю я их обратно доставать. Я всегда сразу говорю, что маячки заштукатурю. Ну, давай выпьем, -- он поднял стопку. -- А я раньше не пил. Ну, так, чуть-чуть... А что мне было не выпить -- я холостяковал долго.
   Он испытующе посмотрел на меня, и я согласно кивнул головой: верю, мол.
   -- Ну, построил я квартиру в городе, "двушку". За свои построил, без кредита. Всю отделку сам сделал. А когда дом ещё строился, я такую глупость спорол -- женился. По залёту дело было. Вот меня к стенке и припёрли: или женись, или алименты плати. А как мне платить, если я сезонно работаю? А они, родители её, говорят, тогда мы тебя засудим, и будешь невыездным. В общем, получилось так, что мы расписались, а через полгода девочка родилась. Моя, конечно, тут без вопросов. Вопрос только стал в том, что квартира, когда дом сдали, была уже наша общая, совместно нажитая. И меня с той квартиры так красиво попросили...
   -- Так сразу и попросили?
   -- Не сразу. Но вот начали мы с женой ссориться. Могли по нескольку дней не разговаривать. А потом стали вещи пропадать. Телевизор, "стиралка". Я спрашиваю где, мол, а она -- в ремонте. И запах от неё, перегар. Ну, я тоже не выдержал, запил. Ведь она ко мне голой пришла, за свои я все вещи покупал. А она раз ментов вызвала -- меня на сутки. Второй раз вызвала -- на стационарное лечение на два месяца запёрли. Потом я узнал, сказали мне, что, пока я лечился, она хахаля привела. Хотел я с ними разобраться, да человек один умный сказал: "Тронешь -- посадит. А не тронешь -- в лечебно-трудовой профилакторий оформит. Так что сваливай ты подобру-поздорову".
   -- Правильно он тебе сказал, -- согласился я. -- Собирай заявления с подписями свидетелей, что бухает она и ведёт развратный образ жизни, а также что не работает и не может содержать ребёнка. Со всем этим иди в суд.
   -- Да ты подожди, -- сказал Цыган. -- Это только начало. Съехал я на частную квартиру и снова ударился в заработки. Покажу, думаю, всем, кто я такой. Через три месяца она зовет меня обратно. А я-то, дурак, согласился. Думаю, как дочка без отца будет? Снова телевизор купил, "стиралку"-автомат. Она тоже нормально ко мне относилась. Про этого сожителя своего, Колю, говорит, что ошибка была. И что мы с ней законные муж и жена. Две недели прожили, и снова она заявляет, что переезд был ошибкой и Колю она любит, а я для неё просто как друг. Я вызываю такси, выношу телевизор, а возле подъезда уже участковый стоит. Заломал мне руки и отвёз на подвал. На другой день я замначальника милиции всё как есть рассказал. И он мне посоветовал уехать. "Ты, -- говорит, -- человек мастеровой, не пропадешь. А тут останешься -- сядешь". Вот я к матери и вернулся. С тех пор и пью, и не работаю. Так, подхалтуриваю. Чтоб прокормиться.
   -- А как с алиментами?
   -- Пока молчит. Но что-то задумала, приезжала летом, с дочкой. Но, наверно, увидела, что в доме пусто, взять нечего. И говорит, пусть дочка у тебя поживет. Вот тут я и сообразил, что она её насовсем хочет оставить. Да и говорю ей, что, мол, до ноября уезжаю. А в ноябре заберу девочку навсегда. Ох, как она обрадовалась! Уехала счастливая. А я с тех пор места себе не нахожу.
   Цыган закурил и уставился ничего не видящими глазами в потолок.
   -- Да, ситуация непростая, -- сказал я. -- И что ты надумал?
   -- А что я могу надумать? Ну, заберу я девочку, я не против. А потом что? Стажа у меня нет никакого, пенсии не будет, работы нету, поехать с бригадой не смогу. Как я её поднимать буду? У меня даже холодильника нету.
   Некоторое время мы молчали. А потом я сказал то, чего совсем не хотел говорить. То, от чего меня стало знобить.
   -- Остаётся только интернат, детдом.
   -- При живых родителях? -- то ли спросил, то ли возразил Цыган.
   -- При родителях, лишенных родительских прав, -- твердо сказал я. -- Другого выхода нет. Это печально, но так у девочки будет шанс вырасти нормальным человеком. Пока забирай к себе, а холодильник я тебе дам. Завтра перевози из этого дома не только холодильник, но и все, что хочешь. Остальное продай. Птицу тоже забирай.
   -- Что люди скажут? Ирка что скажет?
   -- Ничего не скажут. Я сам всё обговорю и с Иркой, и с сельсоветом.
   Цыган замолчал, взвешивая мои слова. Потом разлил водку по рюмкам.
   -- Надо обдумать. Но... всё равно спасибо.
   -- А почему ты раньше не думал, когда надо было?
   -- Вот такой я дурак. Ведь жил же как человек, не хуже других. При деньгах, одет с иголочки... Не хуже, чем ты сейчас. А тут как сглазил кто, -- он схватил мою руку и сильно сжал её. -- Ведь ещё ничего не поздно, всё можно поправить. Ты веришь мне?
   От Цыгана пахло нехорошо, и глаза у него были из мутного стекла. Конечно же, я ему не верил.
   -- Тебе надо всё с начала начать. С чистого листа. С чистой рубашки. Я помогу тебе, помогу обязательно, -- ответил я и тоже спросил, спросил мысленно: "А ты веришь мне?"
   И где-то глубоко в подкорке мозга биохимический процесс записал в белковой форме: "Ни ты, ни Цыган -- вы не верите в то, что сейчас говорите. Это просто пьяная болтовня, трёп, базар. Нет в мире такой силы, которая заставила бы Цыгана бросить пить..."
   -- Я смогу, я всё смогу! -- заплетающимся языком повторял Цыган. -- Да на черта она нужна, такая жизнь! Ты веришь мне?
   Выходя из дома, он с трудом попал в дверь. Я не стал провожать его: в груди у меня была такая боль, что я с трудом доплелся до дивана, прилёг и, трезвея, всё повторял и повторял про себя: "Да на черта она нужна, такая жизнь..."
   После ухода Цыгана мне стало нестерпимо одиноко. Хотелось встать и идти куда глаза глядят, в ночь, в темноту и пустоту. В мозгу зарождалась и пульсировала, набирая силу, одна страшная мысль: "Всё, теперь ты один, теперь у тебя никого нету по эту сторону жизни".
   Тусклая лампочка под матерчатым абажуром (тётка экономила на электричестве) всю комнату не освещала. В жёлтый круг попадали стол и стоящие вокруг него старые стулья. Граница света и полутени проходила по давно не крашенному полу, и всё, что было за кругом света, выглядело расплывчато и искаженно. Прямые линии искривились, цвета поблёкли, перешли в оттенки серого, как на старых фотографиях. Там, за кругом, время не шло вперёд: оно словно замерло, выжидая чего-то или кого-то. Того, кто станет его новой добычей.
   Я встал с дивана и вышел из тени на свет. Мне казалось, что если я не сделаю этого, то навсегда останусь там, по ту сторону жизни.
   Вереница стульев вокруг стола словно замерла в ожидании, совсем как в зале совещаний перед началом заседания. Я достал из ящика комода альбом, который мы с Цыганом так и не начали смотреть, присел на стул и открыл первую страницу. Надо было провести это последнее заседание с теми, кого уже не было. Не было здесь, в круге света. Но я почти физически ощущал, что они смотрят на меня оттуда, из-за границы этого круга. Я чувствовал их взгляды, исполненные немого вопроса: и что будет теперь, что будет дальше?
   Я знал, я понимал, что их уже нет. Что от них ничего не осталось. Почти ничего. Вот только эти фотографии в альбоме и на стене, которые, в конце концов, сожгут вместе с развалившимся домом, как никому не нужный хлам. И если ХВН прав, а он прав, несомненно, то и образы в моей памяти, которые запечатлеют лица с этих старых фотографий, разрушатся вместе с моей личностью, когда придёт мой черёд переходить на сторону смерти.
   Сколько же таких пустых домов разбросано по умирающим селам! Сколько фотографий, сколько судеб человеческих растворилось в чёрной дыре прошлого!
   Тикают старые ходики на стене, словно напоминая том, что было когда-то... было, да прошло. И тёткин альбом -- это лишь слабая попытка прошлого зацепиться хоть одним коготком за настоящее, хоть одним глазом взглянуть, проникнуть в будущее.
   У тётки был очень красивый почерк. В то время, когда она училась, к каллиграфии относились серьёзно, считая, по-видимому, что в человеке всё должно быть прекрасно, включая почерк. И надписи на обратной стороне снимков, сделанные перьевой ручкой фиолетовыми чернилами завораживали своей красотой. Нет, буквы были самые обыкновенные, без завитков и выкрутасов, но ими невозможно было не любоваться. Это как стена, сложенная из простого кирпича искусным каменщиком, от которой невозможно оторвать взгляд.
   Я вынимал снимки из приклеенных на альбомных листах специальных уголков с прорезями и внимательно рассматривал их. Многие лица я уже видел на фото в рамках, висевших на стене в комнате. Особенно колоритно выглядел пожилой солдат гвардейских статей в военной форме, видимо, царских времен, с приколотыми на груди наградами. Он позировал стоя, держась рукой за венский стул, и от всей его фигуры исходила непоколебимая уверенность в себе. Он смотрел мне прямо в глаза. Он не сомневался, что жил и делал всё правильно -- так, как надо, с чистой совестью. Наверное, и в атаку он ходил с такой же уверенностью или, вернее, с верой. Верой с большой буквы. А что бы он сказал о революции, о расстреле царской семьи? На обороте снимка было что-то неразборчиво написано простым карандашом. А чуть ниже -- тёткиной рукой: "Левон, 1890 год". Я не знал, кто такой Левон, но почему-то проникся к нему уважением. Я ничего не знал о его судьбе. Разве что мог предположить: довелось ему воевать с турками и (хотелось в это верить) не дожил он до смутных революционных лет, когда пришлось бы ему делать очень непростой выбор. Как теперь узнать о нём больше? Заговорят ли когда-нибудь во мне его гены? Или вот так вот всю жизнь пробегаю зайцем то от армии, то от бандитов, то от просто всякой мерзости, которую этот Левон раздавил бы молча своим сапогом да вдобавок ещё бы и сплюнул презрительно.
   Я взял фотокарточку Левона и положил её себе в бумажник. И решил, что отныне в моменты трудного выбора буду смотреть на неё. Левон поможет мне не скатиться до подлости. Или выбраться, если я уже увяз в ней по горло.
   Я пролистал страницы альбома и нашёл ещё один снимок солдата -- тёткиного мужа, дядьки Степана. Совсем молодой, безусый, с изъеденным оспинками лицом, в плащ-накидке, с автоматом ППШ на шее. Подпись: "1943 год". Он улыбался, и оспинки не портили лицо. Полвека разделяло этих людей, но было у них что-то общее, что-то такое, чего не было во мне. Дядька был строгий, но справедливый. На нём держался весь дом. При нём Петя не пил, забор не валился и тётка не экономила на электричестве. Он не боялся никакой работы и умел делать всё, что было надо по хозяйству. А в тот раз, когда мы вместе пасли коров и он дал мне закурить, чтобы я хоть как-то согрелся, он сказал: "Отец твой был человеком. Ты его помни". Тогда я понял, что дядька и мой отец были связаны по жизни так крепко, что даже смерти было не под силу разорвать эту связь. Любил ли меня дядька? Наверное: за обеденным столом он так и норовил подложить мне кусочек получше. Не был дядька многословным, не был красноречивым. И ничем, казалось, особенным не отличался. Но вот умер, и стало рушиться всё в семье, как будто потерял силу скрепляющий кладку цемент. И теперь уже ничего не вернёшь: всё разрушено безвозвратно.
   Дядькину фотографию я тоже переложил в бумажник.
   На одном из листов альбома была прикреплена свадебная фотография моих родителей: мама в белом платье и фате, а отец в гражданском костюме. Это было немного непривычно -- он всегда ходил в офицерской форме, перепоясанный широкой портупеей, которую я очень боялся. Нет, в детстве меня не били, я не помнил такого. Но вот портупея, по словам отца, была всегда у него под рукой.
   Когда родители попали в аварию и погибли, мне было десять лет. Конечно, я должен был помнить многое из той жизни. Но... я не помнил. Видимо, психика, стремясь избежать боли и страданий, вытеснила воспоминания в область бессознательного. Так бывает почти у всех, кто перенес страшную психическую травму. Только иногда, не очень часто, отец и мама приходили ко мне в сновидениях. Они всегда молчали. А я, понимая, что они умерли, хотел спросить их, есть они на самом деле или их нет. А если есть, то где они? Хотел спросить. И не мог. Потому что боялся услышать правду. Ту горькую правду, о которой говорил ХВН. Мне не нужна такая правда. Я очень хочу, чтобы они были, хоть где-то недосягаемо далеко, но были. Потому что я очень люблю их. Я чувствовал это во снах, я переживал это очень остро и не хотел просыпаться, возвращаться в реальную жизнь, туда, где их не было. И эти переживания тоже были ярче тех, что я испытывал наяву. Выходит, и в этом ХВН был прав.
   Так в чём же содержится больше смысла? В том, что происходит наяву, или в том, что рисуется в виде образов нашей психикой? В том, что я вижу, или в том, что я чувствую? Чувствую во время сна или бодрствования? Именно способность чувствовать делает человека живым. Видеть может и фотоаппарат. А что имеет смысл для тех, кто умер? Или для них всё существовало и имело смысл лишь тогда, когда они были живы? А для меня? Я не исключение. Атом, песчинка, былинка мироздания. Игра света на радужной оболочке мыльного пузырька. Соломинка, ниточка, паутинка, соединяющая прошлое и будущее. Фотография на стене в полуразрушенном доме.
   "Нет, -- подумал я, -- не сгорят эти фотографии вместе с домом, вместе с опавшими осенними листьями. Пока я жив, они будут со мной".
   Я собрал все фотографии в доме и сложил в свой дорожный чемоданчик.
   Я вышел на улицу. Было тихо, так тихо, что, казалось, будто сама тишина звенит непрекращающимся серебряным звоном. Или это звенел яркий свет от полной Луны, которая нависла огромным жёлтым кругом над спящей деревней? Прошедшим днём ходили по улицам люди, перемалывая в мыслях свои проблемы. Точно как и во все эти прошедшие дни, месяцы, годы, века. Здесь и везде ничто не вечно под Луной. Этот глоток воздуха, который я только что сделал, это моё движение, мысль, брошенный взгляд -- всё это уже произошло, всё уже покинуло этот мир, ушло вслед за родителями, Левоном, Песенником, дядькой, тёткой, Петей... Это я ухожу по частям, по глоткам, по вздохам. Ухожу "в дальнюю область, в заоблачный плес", оставив в памяти только образы, которые живут своей жизнью и окончательно распадутся на мельчайшие осколки вместе с моей смертью. Потеряют смысл мои переживания, страхи и проблемы. Что я был, что меня не было... Для меня всё закончится, уже закончено, уже в прошлом, как этот глоток воздуха. Непрерывно и безостановочно это действие. Меня нет уже сейчас. И никогда не было. И никогда больше не будет. И если всё неизбежно канет в Лету, то чем можно оправдать миг бытия? Что можно противопоставить всепоглощающей воронке времени? Веру в светлое будущее, в вечную жизнь? Нет, спасибо, это мы уже проходили. А может, согласиться с ХВН и окунуться в мир иллюзий, в мир золотого сна? Убедить себя в том, что субъективная реальность ничем не отличается, ничем не хуже реальности объективной? Проложить путь в мир фантазий и иллюзий, уверовав в бессмертие таинственной души? Или просто пуститься в запой, ширяться наркотиками и парить над величием Тадж-Махала, погибая в неистовом восторге? Из двух зол выбирают меньшее. А может, есть ещё какой-то выход, который пока скрыт от человека? Может, заложен изначально великий смысл во всё то, что существует во Вселенной? В чём он, в чём заключается замысел Создателя?
   Не видны с Луны беды и печали человеческие. Ничто не трогает её холодное сердце.
   Освещённый светом Луны,
   Я кричу, и мой крик как яд.
   Горные хребты и пыльные моря на лунной поверхности вырисовывали библейскую притчу: Каин держал на вилах убитого им Авеля.
   Интересно, а знал ли Левон о том, что Луна -- это спутник Земли? А знал ли он, что Земля -- всего лишь крошечная планета, вращающаяся вокруг Солнца, которое само затерялось такой же, как и я, песчинкой в ледяном пространстве Вселенной?
   Так что же такое он знал, что позволило ему пройти по жизни, не пряча глаз ни от своих, ни от врагов?
   Вернувшись в дом, я увидел, что в круге света, за столом, сидели Левон, отец, мама, дядька, тётка и Петя. Они сидели о чём-то тихо говорили, жестикулируя, вставая и вновь садясь. Свободного стула не было, поэтому я прилёг на диван и прикрыл глаза. Но даже с закрытыми глазами я видел все, что было внутри круга: все образы и их действия были разумны и логичны настолько, что не возникало никаких сомнений в реальности происходящего. Но стоило мне перевести, увести своё внимание в сторону, сосредоточить его на стене, на спинке дивана, как мне стало предельно ясно -- события внутри круга не что иное, как игра теней, пустой фарс, абсолютно ничего не значащий не только в масштабах Вселенной, но и в масштабах самой комнаты.
   Игры моего воображения были столь же ничтожны, как и вся моя жизнь.
   2.10. Уходя -- уходи
   Утром я убрал все продукты в холодильник, закрыл входную дверь на огромный навесной замок и, не оглядываясь, вышел на улицу к "хаммеру".
   Возле дома Цыгана я остановился. Калитка и дверь на веранду были раскрыты настежь. Толик спал, одетый, в кухне на скамейке. Я положил ключ от тёткиного дома на стол и снова вернулся в машину.
   Я знал, что больше сюда никогда не приеду. И не узнаю, сдержал ли слово Цыган. Я думал, что вряд ли он выполнит данное самому себе обещание. Скорее всего, он потихоньку пропьёт за зиму всё, что можно. А весной уедет на заработки в Россию, чтобы осенью вернуться с деньгами. Или без. Или просто потеряется где-то в многомиллионном мегаполисе, станет бомжом, или рабом, или без вести пропавшим -- одним словом, исчезнет без следа из этой жизни и из памяти тех, кто его когда-либо знал. Невелика птичка, чтобы о нём кто-то долго вспоминал или печалился. Сгинул да и сгинул...
   А вообще, есть ли такая величина, которая хоть что-нибудь значит в масштабах бесконечной Вселенной? И так ли уж важно для последующих поколений, кем ты был, как жил и как умер? Тянется ниточка моего прошлого в средние века, в рабовладельческий строй, в каменный век и ещё дальше -- к белковой массе, плавающей в океане. Что происходило с моими предками, ближними и дальними? Что они значат для меня? Покрыты непроницаемым мраком их судьбы, их помыслы и устремления. Тем мраком, в который мы все понемногу уходим, растворяемся в нём, бесследно исчезаем...
   2.11. Удар ниже пояса
   Я привёз ему новенькую куртку-аляску, с меховым капюшоном, которую он сразу же надел поверх больничного халата. Со стегаными, непродуваемыми брюками пришлось немного повозиться, и ХВН покраснел, стесняясь своих физических недостатков. А тёплые, меховые полусапожки на молнии привели его в совершенный восторг. Теперь он не замёрзнет, сидя на скамейке.
   -- У меня это никто не отнимет? -- спросил он.
   -- Никто. Я поговорю с главврачом.
   -- А сестра-хозяйка не заставит сдать в кладовую?
   -- Не заставит, обещаю.
   -- Все мне будут завидовать.
   -- Пусть завидуют. Люди -- порядочные сволочи.
   -- Это так, -- согласился он, надвигая на уши плотную вязаную шапочку, привезённую мною вместе с остальными вещами.
   -- Я привёз продуктов. И ещё конфет, -- сказал я. -- Поделитесь с другими, и они не будут смотреть на вас косо.
   -- Конечно, -- обрадовался он.
   Совесть кольнула меня: раньше надо было подумать о том, что он здесь замерзает и недоедает. Мне, сытому и упакованному, невдомёк было, что не всем жизнь кажется мёдом.
   Мы снова сидели на нашей скамейке -- благо погода позволяла насладиться "унылой" красотой поздней осени. Если, конечно, ты тепло одет и сыт.
   -- У меня к вам скопилось много вопросов, -- начал я.
   -- Я знаю, -- ответил он. -- Я знаю, что вы ещё путаетесь в обильном потоке новой информации. Так всегда бывает, когда нет чёткого ориентира, нет достаточно понятного примера, опираясь на который можно было бы систематизировать, разложить по полочкам фрагменты нового знания. Я дам вам такой пример, простой и понятный, который достаточно полно отражает суть всех процессов во Вселенной. Впрочем, вы этот пример хорошо знаете. Возможно, даже на отлично.
   Я заинтересованно слушал.
   -- Вам, как химику, известна Периодическая система химических элементов.
   Я не удивился тому, что он знал обо мне. Скорее всего, разыскал мои научно-популярные статьи в интернете.
   -- В этой таблице не хватает только точки отсчёта, нулевой группы нулевого периода, в которой надо поместить нейтрон. Пусть называется нейтроном, или, если хотите, назовем этот элемент в вашу честь.
   -- Шутите? -- спросил я.
   -- Нет, не шучу, -- ответил он. -- Весь учёный мир только и озабочен тем, чтобы увековечиться. Принцип Паули, теорема Ферми, закон Клайперона. Прямо телефонный справочник, а не справочник физика. А мы чем хуже? Мы с вами только что предложили ввести в Периодическую систему нулевой элемент, не имеющий электронной оболочки. Ну, чем не оригинальная идея?
   Я не ответил. Он внимательно посмотрел на меня и сказал:
   -- Значит, ни денег, ни славы вам уже не надо. Значит, вы, как и я, остались в этом мире один-одинёшенек. Ну, что ж, в таком случае вы сможете принять всю правду такой, какая она есть.
   -- А какая она есть?
   -- Если говорить о её вкусе, то она горькая, -- печально сказал он и продолжил начатую ранее свою мысль:
   -- В науке ещё очень много заблуждений из-за нежелания людей смотреть в суть явлений, искать ответы на вопросы в давно изученных аналогичных процессах. Результаты наблюдения любого процесса, вы уже это поняли, зависят от позиции наблюдателя, от степени его свободы. Для человека, стоящего на железнодорожной линии, рельсы у горизонта сходятся в точку. Художники называют этот эффект перспективой. Для движущегося машиниста тепловоза расстояние между рельсами всегда одно и то же. А для того чтобы увидеть сразу обе стороны Солнца, наблюдатель должен перемещаться со скоростью света. Математически подобные релятивистские искажения описываются Специальной Теорией Относительности Альберта Эйнштейна. Поразительно, что подобные искажения в психике человека были открыты Зигмундом Фрейдом. У него не было результатов экспериментов, но была честность и смелость признать, что психикой можно управлять точно так же, как примитивным паровозом: дергая за определённые рычаги-образы. И ещё: ядро психики составляют завершённые события, которые, как и железнодорожные рельсы, сходятся в точку за горизонтом сознательного.
   -- Применительно к химическим элементам, -- продолжал он после небольшой паузы, -- это значит, что, самоорганизуясь, два только что открытых нами элемента нулевой ячейки начинают вращаться друг вокруг друга и предстают перед наблюдателем как ядро и электронная оболочка с одним электроном. Так рождается водород.
   -- Это только ваше предположение, -- сказал я. -- Но оно, надеюсь, не претендует на роль истины.
   -- Да, конечно, это не очевидно. Зато очевидно, что рельсы у горизонта сходятся в точку. Очевидно, что Земля плоская и вокруг неё вращается Солнце. А также очевидно, что я вам ничего не собираюсь доказывать. Я -- даю, а возьмёте вы или нет -- вам решать.
   -- Продолжайте, -- только и ответил я.
   Он поуютней устроился на скамейке, с видимым удовольствием поправляя на себе куртку и шапочку, а потом сказал:
   -- Я так и не поблагодарил вас за обновки. Спасибо.
   От этого "спасибо" меня вдруг захлестнула волна радости, словно в серый осенний день вдруг проглянуло сквозь свинцовые, плотные облака приветливое солнышко, и я радостно улыбнулся.
   "Пусть говорит, -- подумал я. -- А там -- разберёмся..."
   -- Подпитываясь извне квантами света, водород переходит в дейтерий, затем в тритий, а затем уже в гелий. Всё, на этом все возможные комбинации субъектов исчерпаны. Электронная оболочка гелия состоит из двух электронов, она завершена на первом уровне эволюции. Гелий -- совершенен. Казалось бы, как совершенное может стать более совершенным? Но гелий совершенен до тех пор, пока не присоединит ещё один квант света и не перейдёт с одним новым параметром, измерением на новый уровень в виде самого несовершенного лития. Совершенная для плоскости окружность, добавив одно измерение и выйдя на уровень объёма, становится всего лишь элементом более совершенной сферы. Нельзя в бесконечной Вселенной достичь абсолютного совершенства. Всегда есть более высокий уровень эволюции. Совершенство как реализация всех возможных состояний определённого уровня возможно лишь в частном случае, на определённом этапе эволюции. Впрочем... если рассматривать совершенство как принцип... Нет, мне необходим физик от православия. Сам я не в состоянии продвинуться дальше в этом направлении. В книгах всех религий собрана вековая мудрость. Если рассматривать тексты как метафоры, можно найти много подсказок и ответов на самые сложные вопросы. "И сотворил Бог человека по образу Своему". Совершенный на первом уровне гелий преобразует пространство вокруг себя по своему образу и подобию. И, став ядром нового элемента, побуждает этот элемент совершенствоваться на более высоком уровне эволюции. Сам гелий стал совершенным благодаря эталону совершенства в своём ядре. Нет предела совершенству ни в одном, ни в другом направлении эволюции. Этот предел -- как принцип, как абсолютное совершенство, назовите его Богом или Эфиром -- не в названии суть -- не наблюдаем. Принцип -- не материален. Вот почему опыт Майкельсона-Морли дал отрицательный результат. Наблюдаемы лишь частные проявления абсолютного совершенства. Вы должны были слышать притчу о трёх слепцах и слоне. Когда один держал слона за ногу, второй -- за хобот, третий -- за хвост. И каждый, считая себя единственно правым, готов был убить остальных по той причине, что его "истинное и единственно правильное" знание расходилось со знаниями других. И мы подобны слепцам из притчи о слоне -- каждый видит лишь свою маленькую часть целого и при этом абсолютно уверен в своей правоте. Каждый возводит своё мнение в ранг абсолютной истины, отвергая все другие мнения. Слепец в своём фанатизме готов даже убить оппонентов. Да что там! Убивает, и гордится этим, и призывает к убийству остальных. Вселенная -- вот Божий храм. И строить свои храмы в Божьем храме -- это толкать слепцов к междоусобной войне. Это -- средневековье с кострами инквизиции, пытками и казнями, кровавой резнёй, концлагерями и крематориями, тотальным уничтожением всех инакомыслящих, иноверцев, инородцев. Всех, не таких, как я. Будь такой, как я, только немного хуже, только такой приятель мне нужен.
   Он немного помолчал, переводя дух, и продолжил:
   -- Совершенство внутри объекта является движущей силой его эволюции на пути к большему совершенству нового уровня. Абсолютное, божественное совершенство возможно только лишь как принцип. Можем назвать его Богом, Эфиром Максвелла -- это не поменяет его сути, которая сводится к тому, что эта сущность не наблюдаема. Всё во Вселенной -- частицы Бога. Плоть от плоти и кровь от крови. Всё -- это частные случаи Эфира, наблюдаемые с той или иной степенью субъективности.
   Затем он дотронулся до моей руки и сказал:
   -- А теперь очень важно: квант света, как последняя соломинка, сломавшая спину верблюда, становится инициатором перехода на более высокий уровень эволюции. Неорганические соединения плюс фотон дают в зёрнах хлорофилла органические вещества. Так появляются растения. Органические соединения плюс фотон -- инициируется полимеризация, синтезируется белок, лежащий в основе человеческой жизни.
   -- Хорошо, -- перебил его я. -- Ваша теория, как и положено любой теории, должна предсказывать некоторые результаты эволюции. Только тогда можно говорить о правомерности её существования.
   -- Да, конечно, -- согласился он. -- Я вам представлю всё в своё время. Сейчас я в общих чертах рассказываю о том, что более подробно я изложил на бумаге. Я вам всё сейчас передам. Но сначала улья, потом -- пчёлы, и только затем -- мёд.
   Кивком головы я выразил своё согласие.
   -- Итак, на примере Периодической системы мы видим все этапы эволюции химического элемента. Система -- это простейшая схема эволюции любого явления во Вселенной. "Большой взрыв" в момент слияния двух субъектов в объект -- это начало прогресса. Развитие, наращивание новых слоёв оболочки проходит через ряд этапов, завершающихся совершенным состоянием данного уровня. То есть таким состоянием, на котором реализованы все теоретически возможные комбинации субъектов предыдущих уровней. И мы получаем расширяющуюся до бесконечности воронку времени. Впрочем, не до бесконечности. Когда сила притяжения ядром субъектов оболочки станет меньше силы притяжения этих субъектов объектами внешнего мира, атом начнёт распадаться, регрессировать до предыдущих, устойчивых в данных условиях состояний. Время атома потечёт вспять. Вот в чём и состоит суть смерти.
   Он замолчал, а потом сказал:
   -- Я понимаю, что просто невозможно всё это так сразу принять. На всё нужны время, раздумья, подтверждение опытным путём. Поэтому у меня тоже есть для вас подарок, -- он радостно улыбнулся, наслаждаясь произведенным на меня впечатлением, и откуда-то из-за пазухи вытащил сложенную вдвое тонкую ученическую тетрадку. -- Вот, я постарался написать всё просто и последовательно. Рассказывая, я иногда сбиваюсь, перескакиваю с одного на другое. Да и эти приступы, они не помогают, конечно...
   Он протянул тетрадку мне, и я увидел напечатанную на её обложке таблицу умножения.
   -- Так будет проще понять мои мысли, -- продолжал ХВН. -- Ведь написанное можно перечитать несколько раз.
   Я согласно кивнул головой и раскрыл тетрадку. На первой странице сверху было аккуратно выведено: "МОЁ ЗАВЕЩАНИЕ".
   -- Это такой заголовок, -- сказал ХВН, поймав мой удивлённый взгляд. -- Но вы сейчас не читайте. Мне хотелось бы просто поговорить с вами, так, ни о чём, о разных пустяках.
   -- О каких именно пустяках?
   -- О человеческом теле, например.
   -- Ну, почему бы и нет.
   -- Вы согласны, что человек в процессе своего эмбрионального развития последовательно проходит этапы своей эволюции -- от одной клетки через многоклеточное, земноводное, человекообразное существа до собственно современного человека?
   -- Конечно, это доказано.
   -- А то, что человечество прошло путь от планктона в мировом океане через первобытную, рабовладельческую, феодальную формации до современного общества?
   Я оставил этот риторический вопрос без ответа.
   -- Вы согласны с тем, что человек смертен?
   Так вот к чему он клонил! Он разрушал всё до основания. Конец жизненного пути отдельного человека был ничтожной трагедией по сравнению с признанием смертности всего человечества. Я раньше не задумывался об этом. Но сейчас всё вдруг высветилось достаточно ярко: человечество так же смертно, как и человек. Как и атом химического элемента. Цивилизации не могут существовать бесконечно. Земля как несчастный, совсем маленький щенок, выброшенный чьей-то безжалостной рукой на обочину дороги -- никто не придёт ему на помощь...
   Это был нокаут, и я замолчал, не находя никаких слов. Там, за краем человечества, пустота была чернее ночи. Ладно мы... Но дети! Но внуки!
   -- Как быть? -- вырвалось у меня.
   -- Обманите себя сами, -- тихо ответил он.
   -- Что может противопоставить ничтожно малая величина невообразимой бесконечности?
   В ответ он пожал плечами и сказал:
   -- Сшейте вместе хвост, ноги, хобот и остальное. Тогда и найдёте ответ. Если опустить детали, интересные только для узких специалистов, то вам останется узнать лишь то, в чём состоит замысел Создателя. Это будет достаточно просто, если вы почаще будете пересекать границу круга. Оттолкнитесь от бесспорного: мы есть. Мы есть -- абсолютная истина, свидетельствующая сама о себе.
   Потом он помолчал и добавил:
   -- Вы огорчены тем, что я сказал вам правду, а не стал рассказывать сказочку о машине времени? Так вы теперь и сами можете себя обмануть. Я научил вас, как это делать.
   Легче от его честности мне не стало. Он убил меня наповал. Да, в этот момент я не хотел знать правду и искал спасения во лжи.
   Люди не любят тех, кто разрушает их иллюзии. Но ХВН оставлял мне лазейку: найти то, что придаст смысл бессмысленности бытия. Хотя какой может быть замысел Создателя, если Вселенная никогда не создавалась: она была всегда, бесконечна в пространстве и времени, бесконечна в своём разнообразии? И единственная абсолютная истина заключалась в том, что мы есть. Есть здесь и сейчас. И не быть нас не могло, поскольку бесконечное число комбинаций атомов и молекул обязательно включает в себя ту комбинацию, которая и является каждым из нас. Мы -- не случайны. Вот только зачем мы? В чем предназначение каждого из нас в отдельности и всех вместе взятых? ХВН знал ответ на этот вопрос, но утаил его. Или не хотел навязывать, чтобы я сам дошёл до всего, сам себе всё доказал. Он был умён, этот безумец.
   Тогда я, хватаясь как за соломинку, сказал ему:
   -- Бесконечное число вариантов подразумевает, что всё повторяется.
   Он мне возразил:
   -- Повторяется сценарий, но актёры всегда разные. После Шекспира, казалось, больше нет новых тем. А полки ломятся от книг. Ромео и Джульетта всегда были и будут у любого народа. Правда, звать их будут иначе. И мы с вами ещё будем сидеть рядом и рассуждать о вечном и конечном. Вот только это будем не совсем мы. Или совсем не мы, а кто-то другой, похожий на нас так же, как новые листья похожи на прошлогодние. Второй попытки не бывает. Вторую попытку делает другой игрок, -- он на минуту умолк, а затем как-то тепло-тепло произнес: -- Не знаю, как вам, а мне сейчас хорошо! Хорошо от того, что я понимаю: что бы я ни делал, я не могу сказать наверняка, к чему это приведёт. С точки зрения объективного наблюдателя я не имею выбора, но я субъективен, и моя жизнь для меня -- интрига.
   -- Да какая это интрига -- обманывать самого себя! -- возразил я. -- Всё предрешено, и нет ничего значимого в этом мире.
   -- Кое-что есть, -- парировал он.
   -- Что?
   -- Я не знаю. Я только уверен, что есть ещё кое-что. У меня такое ощущение, что я вот-вот доберусь до сути этой тайны. Думаю, и вы это сможете сделать.
   Свет во тьме, он смеётся и манит,
   Бесконечный, как звёзд хоровод.
   И, застыв у причала, "Титаник"
   От судьбы своего часа ждёт.
   Ждут каюты, недолго осталось,
   Ждёт красивый, приветливый порт.
   Счастье ждёт, очень сильно заждалось.
   Веселее ступайте на борт!
   2.12. В последний раз
   Возможно, он говорил правду. А возможно, и лгал, чтобы хоть как-то меня утешить. Или удержать возле себя. Он привязался ко мне, и я это понимал. К кому ещё он мог здесь привязаться? К санитару, который не упускал возможности поиздеваться над больными? Конечно, человек один не может...
   -- Я знаю, меня отсюда никто не заберёт, -- вдруг вырвалось у него то ли утвердительно, то ли вопросительно.
   И он внимательно посмотрел на меня. Потом повторил эту фразу, но уже без вопросительных оттенков. Проницательности ему не занимать.
   И снова с некоторой вопросительной интонацией он сказал:
   -- Я знаю, вы больше не приедете.
   -- Почему? -- спросил я. -- Мы ведь ещё не всё обговорили, я ещё ведь не всему научился.
   -- Хотите, я верну вам авторучку? -- спросил он, так и не ответив на мой предыдущий вопрос.
   Я промолчал. Я был уверен, что он ошибается: я обязательно приеду, мне это надо. Но, как впоследствии выяснилось, мы оба не ошибались. Так бывает. Так бывает всегда сплошь и рядом: два противоречия, два противоположных, казалось бы, взаимоисключающих ответа на один и тот же вопрос -- верны. Они верны оба, у каждого своя правда, плюс и минус -- равнозначны. Правы все, все, и каждый по-своему. Неправы только те, кто отвергает само право быть правым для другого.
   -- Нет, я хочу вам вернуть вашу авторучку, -- снова начал он. -- Я хочу вам её подарить. Мне больше нечего вам подарить на память.
   -- В следующий раз, -- сказал я как отрезал.
   И он больше не поднимал этот вопрос.
   А я, я просто самоуверенный кретин. Это меня надо было держать в психлечебнице, а не его. Это мы, разумные и здравомыслящие люди (как мы сами себя называем), несём смерть для человеческой цивилизации, уничтожая всё в слепой жажде наживы. Мы, в белых рубашках и галстуках, -- опасность для Вселенной, а не те, кого держат взаперти и над кем издеваются санитары, тоже, кстати, психически вполне нормальные.
   Я посмотрел на часы.
   -- Побудьте ещё полчаса, -- попросил он.
   И мы молча, как на поминках, просидели рядом эти полчаса.
   Я уходил в глубоком раздумье, надеясь, что при следующей встрече ХВН даст ещё какую-нибудь подсказку. Я надеялся на это. Надежда, как призрачная иллюзия -- мы о ней уже говорили. Я видел ХВН в последний раз. В последний раз в этой реальности, которую он называл объективным пространством.
   3.1. Жизнь без иллюзий
   Я умел жить по строгому распорядку, быть точным и обязательным. Без этого в бизнесе выживают только государственные предприятия. Это им можно на протяжении десятилетий из года в год (вот где настоящий парадокс!) работать убыточно. Моя фирма при таком подходе не продержалась бы и несколько месяцев. У меня не было бюджетной подпитки, а свои средства я немедленно закручивал в новых проектах: деньги должны крутиться, только тогда они приносят новые деньги.
   -- Как отдохнули? -- наивно спросила секретарша.
   Она считала, что я был в отпуске и грелся где-то под лучами тропического солнца.
   Евгения ничего не спросила. Поздоровавшись, она положила на мой стол сводку, из которой следовало, что моё состояние увеличилось. Думаю, это стало возможным потому, что несколько последних месяцев я не мешал своему директору работать. Евгения, в отличие от меня, поймавшего удачу за хвост, была менеджером от Бога. Её проекты были многоходовыми и многоуровневыми, имели так называемое второе дно. И мне просто приходилось удивляться, как отдельные, казалось, бесперспективные сделки вдруг приводят в конечном итоге к солидной прибыли. Она видела целую картину там, где я упирался в сходящиеся рельсы.
   Нет, я не был простаком типа нового русского из анекдота, который привозил вагон пива из Германии в Москву, продавал его в два раза дороже и жил вот на эти два процента. В начале девяностых, когда по стране ходили "дурные" деньги, я правильно сориентировался. При инфляции, составлявшей десять процентов в месяц, я умудрялся брать кредиты под сорок процентов годовых. Покупал валюту, через некоторое время продавал, гасил кредиты в срок и солидно увеличивал свой капитал, ничего не делая. Нет, даже не свой, а чужой капитал, чужие деньги, которые вдруг становились моими. Это были деньги вкладчиков, пенсионеров и простых граждан, которые абсолютно ничего не понимали в происходящем и считали, что в банках их денежки растут. А потом вдруг обнаруживали, что их деньги попросту обесценились, растворились, пропали в неизвестном направлении. Во Вселенной ничто не пропадает бесследно и ничто не появляется ниоткуда. Деньги обездоленных оказались в руках тех, кто сегодня купается в роскоши.
   Было ли мне жаль этих бедолаг? Было ли мне жаль мою тётку, которая всю жизнь собирала "на смерть", да так ничего и не собрала? Да, я жалел их, но ничем не мог помочь. Им бесполезно было что-либо объяснять. Когда я говорил тётке, чтобы она отдала деньги мне, как вклад в моё предприятие, она подозрительно смотрела на меня и говорила: "Нет, пускай на сберкнижке". И кого теперь винить в том, что сберкнижка оказалась фикцией? Меня? Я просто не давал другим себя ограбить. А это значило, что я сам должен был грабить других. Третьего не дано, и совесть по этому поводу меня не мучила.
   Накопив стартовый капитал, я просто начал торговать. А точнее -- спекулировать. Потому что накручивал на цене минимум в два раза. Пиломатериалы и картошка шли в Ростов и Заполярье. Обратно поступали зерно, мука, стальной прокат и автомашины. Но вот только с увеличением конкуренции доходы стали стремительно падать. А поскольку своих людей во власти я не имел и никто бы не подсадил меня на золотую жилу бюджетных денег, то выход был один -- доверить руководство фирмой тому, кто умеет ещё что-то, кроме спекуляции.
   Я опубликовал объявления и в сети, и в местной газете. Приходило много желающих: кто-то просто в расчёте "на дурака", кто-то с солидными рекомендациями. Первых я распознавал довольно быстро, а вторых вообще не рассматривал в качестве кандидатов -- обычно хорошие рекомендации дают тем, от кого хотят безболезненно избавиться. Евгения же просто сказала: "Поставьте мне задачу, я начну без оформления и без оплаты". Так она появилась на фирме и в скором времени стала руководить всем -- я назначил её директором. Я восседал на совещаниях свадебным генералом, но решения фактически принимала она. Она же была и инициатором новых проектов.
   Я поймал себя на мысли, что очень мало знаю о ней как о человеке: есть ли у неё семья, муж, дети? Что делает она в свободное время? Меня это раньше абсолютно не интересовало. Но после встреч и бесед с ХВН я стал смотреть на окружающий мир по-другому. Я искал в нём всё, что подтверждало бы или, наоборот, опровергало бы мои представления об его устройстве. Я искал смысл во всём, смысл простой и понятный, не зашторенный занавесками из слов и математических формул. Смысл такой же простой, как и смысл сходящихся у горизонта железнодорожных рельс.
   Тетрадку с записями ХВН я принёс в свой рабочий кабинет и спрятал в столе: я решил не читать её некоторое время, пока не упорядочится уже полученная мною новая информация.
   После последней встречи с ХВН я не был так уж сильно разочарован или огорчён. Раздумывая над его словами, я пришел к выводу, что всё, о чём он говорил, я в принципе, и сам знал. Или догадывался. Просто он сфокусировал эти знания в одну точку, обозначил их, отделил главное от второстепенного. Да ещё научил меня приёмам работы с собственным мозгом. Это давало такое преимущество перед остальными, как и преимущество тренированного спортсмена перед заплывшим, ожиревшим обывателем. И если я ещё объективно не видел всю картину окружающего мира, не понимал ясно те законы, которые лежали в основе эволюционных процессов, то, в крайнем случае, уже не сомневался, что рано или поздно перейду на новый уровень знаний. У меня появился вкус к новому и жгучее желание узнать всё до конца, до последней точки. Кроме того, я как-то робко предполагал, почему-то думал, что все ответы уже вложены в мою голову, в мой мозг и их надо только активировать. Мне казалось, что эта информация попала ко мне во время того сновидения, когда я слышал писк "радиоэфира".
   3.2. "Завещание" ХВН
   На следующий день я снова закрылся в своём кабинете, отключил телефон и, сев за стол, положил перед собой школьную тетрадку в клеточку. Некоторые записанные в ней идеи были озвучены во время наших предыдущих бесед, но я вновь внимательно читал и даже перечитывал написанное.
   "Завещание" ХВН было таким:
   "Может ли у бесконечности быть конец или начало? Ответ на этот вопрос очевиден. Но для того чтобы рассуждать о чём-то, нужно иметь в этом континууме точку опоры, условное начало координат. Я предлагаю основать наши рассуждения на Периодическом законе, по которому эволюционирует химический элемент. Во-первых, этот фрагмент Вселенной изучен достаточно полно. Во-вторых, чтобы понять нечто сложное, его надо упростить, а Периодическая система химических элементов очень проста. И, наконец, эту систему изучают в школе, она известна всем и каждому. Впрочем, те, кто в ней ничего не понимают, не будут способны понять и то, о чем мы будем рассуждать. Оставим этим людям то, что они могут: копать или не копать.
   Мы уже убедились в том, что начало эволюции во времени происходит как "большой взрыв", как слияние двух противоположностей, подобно маятникам в моём эксперименте. Вот и первый элемент, водород, не исключение. Две частицы, назовем их хоть церикопиками, в результате резонанса замедляются, самоорганизуются и образуют новый объект. Всегда найдётся частица, колеблющаяся в противофазе, как всегда найдётся и человек, идущий вам навстречу. Частицы во Вселенной рождаются только парами, это неоспоримо. Самоорганизация -- неизбежна.
   0x01 graphic
   Организованные в объект, частицы просто начинают вращаться друг вокруг друга, объективно оставаясь электрически нейтральным объектом.
   Но вот субъективно, если наблюдать этот объект с одной стороны (неважно, с какой), он предстанет как положительное ядро и отрицательная оболочка, состоящая из одного электрона. Почему так происходит? Да потому же, почему и рельсы у горизонта сходятся в точку, если смотреть на них с перрона. Это всего лишь искажения, и машинисту тепловоза предельно ясно, что расстояние между рельсами всегда и везде неизменно. Художники называют это явление перспективой, а физики -- релятивизмом. Художники понимают, что перспектива -- это кажущееся искажение, а физики свято верят в то, что рельсы на самом деле сходятся в точку, за которой время течет вспять и с обратным знаком. Они просто не смотрят в окно вагона, когда куда-нибудь едут и ломают потом головы над мнимыми парадоксами. А нам пудрят мозги, рассказывая про сорок бочек арестантов.
   Результат наблюдения накрепко привязан к позиции наблюдателя -- на этом и остановимся. Изменение размеров ячеек пространства и периодов времени -- это всего лишь релятивистские искажения, вызванные некоторой степенью субъективности наблюдателя.
   Эволюционируя, водород присоединяет, захватывает из окружающего пространства другие субъекты (опять резонанс маятников) и последовательно проходит стадии дейтерия, трития и, наконец, становится гелием. А вот на последнем и остановимся поподробнее. Гелий -- не химический элемент, он не вступает в химические реакции потому, что его электронная оболочка является завершённой: она состоит из двух электронов с разными спинами. Больше электронов на этом уровне быть не может, как невозможно в двоичной системе на первом уровне иметь больше комбинаций цифр: только 01 и 10. Оболочка гелия совершенна. А совершенство должно быть неизменно. Казалось бы, на этом эволюция химического элемента должна закончиться".
   Я отложил тетрадку и стал обдумывать прочитанное. Поначалу, как и во время последнего разговора с ХВН, мне оно показалось белибердой, высосанной из пальца. Бесспорным было лишь то, что рельсы у горизонта в точку не сходятся, а совершенство должно быть неизменно. И то, что в системе, состоящей из двух цифр 0 и 1, в первом разряде возможно только два числа: 01 и 10. Пусть это будут электроны оболочки гелия. И тогда, верно, дальше эволюционировать некуда -- нет больше комбинаций этих цифр.
   "Ладно, -- подумал я. -- Пусть песня на иностранном языке звучит дальше. Послушаем, это ни к чему не обязывает".
   Кроме того, строгий и логичный стиль изложения вызывал у меня невольное уважение: ХВН в моих глазах стал выглядеть отнюдь не сумасшедшим, не юродивым, а проницательным исследователем.
   Дальше ХВН писал:
   "Совершенный гелий, который завершил свою эволюцию, существует в окружающем его пространстве. И новые субъекты, которые он из этого пространства продолжает присоединять, занимают положение уже за пределами гелия, на новом уровне. Говоря библейским языком, совершенство организует мир вокруг себя по образу и подобию своему. И гелий здесь выступает как целостное ядро, как предыдущее устойчивое состояние.
   На первом уровне могут быть только две комбинации цифр нулевого уровня 0 и 1 -- это 01 и 10, На втором уровне, где появится новый разряд (параметр) будет уже шесть гибридных комбинаций из субъектов (цифр) нулевого и первого уровней: 001, 010, 100, 011, 101, 110. Первый уровень входит во второй в виде подуровня. И тогда на двух подуровнях второго уровня будет восемь субъектов: это 01 и 10, плюс 001, 010, 100, 011, 101, 110. Добавление ещё хотя бы одного субъекта без введения нового параметра (выхода на более высокий уровень) теоретически невозможно. Все вакантные места уже заняты.
   В реальной действительности согласно данной закономерности, в частности, происходит распределение электронов по уровням в атоме химического элемента. Причём каждый уровень содержит в себе подуровни, повторяющие собой более низкие уровни.
   Сливаясь в одно целое, субъекты образуют гибриды. Происходит смешивание электронных орбиталей с образованием новых орбиталей. Но к гибридизации мы ещё вернёмся. Сейчас только отметим, что максимальное число орбиталей на подуровнях в атоме химического элемента составляет: s -- 1, p -- 3, d -- 5, f -- 7. Эти целые числа не делятся на несколько равных частей, что свидетельствует о целостности заполненных подуровней атома.
   Если бы атом мог эволюционировать дальше, то в нём могли бы появиться 11 g -- орбиталей, 13 h и так далее. Моделирование Вселенной при помощи чисел, вне всякого сомнения, принесёт ещё множество "открытий чудных".
   Вышеприведенные примеры ещё раз свидетельствуют о реализации во Вселенной всех возможных вариантов процесса, какими бы нереальными они не казались нам с высоты нашего повседневного опыта, "здравого" смысла или желания. Переход на более высокий уровень эволюции происходит скачкообразно, когда к полностью заполненному всеми теоретически возможными на данном уровне гибридами добавляется ещё один субъект.
   Возможные субъекты более высокого уровня эволюции, существующие чисто теоретически, как вакантные ячейки, как новые состояния, предопределяют будущее атома. Его ещё нет, но наступление его неизбежно. Нельзя перескочить какой-то уровень, этап эволюции. Нельзя разорвать цепочку причинно-следственных связей. Нельзя изменить единый алгоритм эволюции Вселенной. Для субъектов возможно лишь заполнение вакантных ячеек уровня таким образом, при котором они тратят минимум энергии.
   Итак, совершенство второго уровня Периодической системы носит название "неон". Но вот что интересно: на втором уровне оболочки неона появляется новый параметр, характеризующий направление вращения всей оболочки -- аналог спина электронов в оболочке гелия. А поскольку во Вселенной всё должно быть уравновешено, следующий период в системе компенсирует новый параметр его противоположностью. Совершенный элемент аргон содержит в своей оболочке два вторых уровня встречного вращения, содержащих по восемь электронов каждый.
   Вот так, шарахаясь от одной крайности в другую в поисках компромиссного состояния, эволюционирует всё живое и неживое. Это как парусник, меняя галсы с левого на правый и наоборот, приближается к порту назначения.
   Вот теперь сделаем паузу, чтобы озвучить несколько интересных выводов.
   Во-первых, совершенство некоторого уровня эволюции становится несовершенным на более высоком уровне, где вводится новый параметр, новое измерение. Совершенная окружность с введением третьего измерения становится элементарным, примитивным субъектом сферы.
   Во-вторых, эволюция химического элемента идёт по расширяющейся двойной спирали. Впрочем, и мы уже это знаем, по аналогичной схеме эволюционирует всё сущее, включая высшую из известных нам форм жизни -- белковую жизнь.
   И, наконец, эталон совершенства находится внутри объекта, даётся от зачатия и является движущей силой эволюции. Мы чувствуем это совершенство в себе. В нас есть эталон добра и зла, который ведёт нас по жизни.
   Но всегда найдётся тот, кто идёт по отношению к вам в обратную сторону. Ничто не может нарушить равновесия, ничто не берётся ниоткуда и в никуда не исчезает. Все процессы симметричны, компенсированы обратным процессом. Если что-то организуется в более сложную систему, то энергия для этого процесса берётся у распадающихся, регрессирующих структур. Это тоже фундаментальный закон Вселенной.
   Уровень эволюции, или степень сложности объекта напрямую зависит от числа субъектов, организованных в объект. Чем это число больше, тем уровень эволюции выше. Эта степень может быть выражена различными способами: не только числом субъектов, но и числом заполненных уровней объекта. А также радиусом кривизны субъективного пространства объекта (его временем) или, даже, отношением радиуса кривизны субъективного пространства одного отдельного субъекта (его времени) к радиусу кривизны субъективного пространства всего объекта (пространству субъекта). По сути, это величина, обратная максимально возможному количеству субъектов на уровне (1/m, где m -- максимально возможное количество субъектов на уровне). В последнем случае, чем меньше значение этой величины, тем выше уровень эволюции. Этот параметр -- обратный по отношению к скорости. Ведь под скоростью принято понимать отношение некоторого отрезка пространства к некоторому отрезку времени. Или величину, равную приращению пространства, приходящегося на единицу времени. Таким образом, чем выше скорость субъекта уровня (отношение пространства субъекта к его времени), тем ниже степень его эволюции. А при совпадении, равенстве объекта субъекту, можно сказать, что скорость равна 1 и процесс самоорганизации еще не начался. На этом уровне могут быть только самостоятельные субъекты. И мы условились, что эти субъекты данного конкретного уровня более не делимы.
   Если говорить о скорости света, как о максимально возможной скорости во Вселенной, то следует определить в качестве наблюдаемого кванта процесса фотон. Если принять его более не делимым, то и скорость его не может быть более увеличена.
   Кванты, субъекты этого уровня могут лишь самоорганизовываться в более сложные системы. Теоретически они лежат в начале эволюции. А практически такое состояние недостижимо.
   В реальности при поиске начала начал эволюции Вселенной минимальный радиус кривизны объекта будет стремиться к радиусу кривизны некоторого минимального субъекта, к нулю (наподобие сходящихся у горизонта рельс). При этом скорость нулевого уровня будет стремиться к условной "1" в полном соответствии с принципом дополнительности Бора. Теоретически, если время станет равным нулю, квант процесса будет представлять из себя пространство в чистом виде. Линию, не имеющую толщины. Скорость, равная нулю (полный покой) означала бы, что абсолютно все субъекты в бесконечной Вселенной организованы в одно целое, взаимосвязаны. Но такие крайние состояния могут предполагаться только теоретически и не могут наблюдаться практически. В основе бесконечного может лежать только неизменное, которое невозможно обнаружить в результате эксперимента. Может поэтому опыт по обнаружению Эфира Максвелла дал отрицательный результат.
   Мы говорим о бесконечности Вселенной уже только потому, что убедились: до Большого взрыва, как и после него, было, есть и будет всё. Всё, что только можно предположить теоретически. А уровень фантазии в этом случае напрямую зависит от уровня эволюции.
   Знаменитую формулу E=mc2 можно представить в виде c2=E/m. А теперь, сравним это математическое выражение с формулой, описывающей зависимость константы равновесия обратимой химической реакции от концентрации продуктов и исходных веществ (из школьной программы по химии).
   Символ "E" будет соответствовать концентрации продуктов, символ "m" -- концентрации исходных реагентов. Тогда под прямым процессом надо понимать процесс диссоциации объекта на субъекты. И скорость света, со всей ответственностью заявим -- это константа равновесия нулевого уровня эволюции Вселенной, на котором фотоны (кванты света или сверхсвета -- не в названиях суть) не делятся на более простые субъекты. Это, в полном соответствии с выкладками гениального Эйнштейна, линия горизонта, из-за которой ничего не видно.
   Для последующих уровней эволюции скорость V2= E/m, где E уже не равно, а меньше m, и скорость уровня будет уменьшаться пропорционально степени сложности объекта, степени эволюции. Таким образом, скорость, это константа равновесия некоторого уровня обратимого процесса эволюции. Её величина уменьшается при прогрессе и увеличивается при регрессе, распаде объекта на субъекты.
   Конечно, такая трактовка скорости несколько необычна, непривычна. Но и релятивистские эффекты в своё время казались сущей чепухой".
   Внезапная вспышка озарила моё сознание: простейшую формулу константы равновесия обратимой реакции ХВН применил для процесса эволюции. И скорость света, как константа, характеризует такое состояние системы, когда одна её половина, или пространство системы, состоит только их неорганизованных субъектов, а вторая -- это целостный, неделимый объект, или время системы. Такая система полностью уравновешена и не обладает внутренней тенденцией к эволюции. Но что это значит? Конечную остановку эволюции, когда внутри закрытой системы бесконечно протекают прямые и обратные частные, субъективные процессы, никак не отражаясь на общем состоянии всей системы в целом. Гелий невозможно обнаружить при помощи химических реакций. Для химии совершенного первого уровня Периодической системы элемента гелия не существует! Он не вступает ни в какие химические реакции.
   Для внешнего наблюдателя внутренние процессы закрытой системы недоступны, и вассал моего вассала -- не мой вассал. То, что имеет субъективный смысл, объективно ровно ничего не значит. Муравей героически, изо всех сил тащит соломинку или гусеницу в свой муравейник, даже не подозревая, что уже отдан приказ перекрыть реку плотиной, чтобы затопить и муравейник, и лес, и поле, и луг. И создать красивое искусственное море. Наши действия имеют смысл только на нашем уровне эволюции. С позиций более высокого уровня мы все - муравьи. Нам недоступны замыслы более развитых цивилизаций, которые и сами как муравьи для ещё более высокоразвитых.
   Далее ХВН писал:
   "В границах целого реальное соотношение составляющих его противоположностей подчиняется принципу дополнительности Бора. Частица и волна, пространство и время, материя и поле, силы гравитационного притяжения и центробежные силы -- всё дополняет и объективно симметрично компенсирует своего антипода. Для того чтобы понять суть некоторого явления, надо найти, чем его можно компенсировать. Тогда станет ясной его суть, физический смысл. Впрочем, к живой материи это тоже относится. Живой белок в конечном итоге стал результатом компенсации квантов света. И этот путь эволюции -- не исключительное явление во Вселенной.
   Хорошо известно, что электроны на энергетических уровнях атомной оболочки способны перескакивать на более высокие уровни, поглощая из внешнего пространства кванты света, энергии. И наоборот, испускать фотоны, падая на более низкие уровни.
   Если эволюция атома во времени сводится к росту радиуса субъективного пространства, то эволюция атома в пространстве сводится к образованию химических связей с другими атомами. То есть, атомы элементов, выступая как субъекты, объединяются в новый объект.
   Здесь особенно хотелось бы заострить внимание на ещё одной закономерности эволюции: возникнув однажды, некоторый уровень эволюции не только входит в состав более высоких уровней, как условное ядро в субъективном пространстве (времени), но и продолжает существовать как самостоятельный объект в окружающем объективном пространстве. Атомы химических элементов -- красноречивый тому пример. Но к этому мы ещё вернёмся.
   Класс неорганических соединений -- это уровень эволюции атомов химических элементов, образовавшийся в результате их простого соединения друг с другом в самых различных комбинациях. А вот переход от неорганических соединений к органическим происходит под действием ультрафиолетового излучения. Клетки зеленых растений и некоторых бактерий имеют специальные структуры и комплексы химических веществ, которые позволяют им улавливать энергию солнечного света. Наиболее распространён фотосинтез у растений, в результате которого из молекул воды и углекислого газа при облучении светом синтезируются сложные органические вещества.
   Получение органических соединений из неорганических искусственным путём включает в себя этап образования под воздействием излучения свободных радикалов. По всей видимости, искусственный синтез органических соединений из неорганических, так или иначе, инициируется за счёт внешнего или внутримолекулярного возбуждения валентных электронов атомов тем или иным способом. Что, собственно, и является переходом электронов на более высокий энергетический уровень.
   Определённые органические соединения, инициированные при помощи излучения или свободных радикалов, способны образовывать макромолекулы полимеров, имеющих более сложное пространственное строение. Белок, как природный полимер, и выступает наиболее высоким из всех уровней химических соединений. Белки -- высокомолекулярные азотистые органические вещества, построенные из аминокислот, играют фундаментальную роль в структуре и жизнедеятельности организмов. Белки -- основная и необходимая составная их часть. Именно белки осуществляют обмен веществ и энергетические превращения, неразрывно связанные с активными биологическими функциями жизни.
   Белок для любого живого организма является продуктом гена. Именно белками определяются все разнообразные свойства, качества и внешние проявления генов.
   Носителем всех генов любого человека или живого существа выступает макромолекула ДНК -- дезоксирибонуклеиновой кислоты.
   В одной молекуле ДНК имеется две цепочки нуклеотидов, которые спирально закручены вокруг друг друга. Что-то знакомое, не правда ли? Не на втором ли уровне Периодической системы мы уже видели нечто подобное?
   Одна пара молекул ДНК составляет хромосому. Как пара электронов составляет законченную электронную орбиталь.
   Не случайны ли все эти совпадения? Хотя, да, мы уже убедились, что во Вселенной ничего случайного не бывает. По меткому выражению Эйнштейна, Бог в кости не играет.
   Как бы то ни было, явно или не явно, но квант света, без сомнения, при качественных переходах играет роль той самой соломинки, которая сломала спину верблюду.
   Эволюция человека, как и других живых существ, изучена достаточно полно, и практически ни у кого не вызывает сомнения Теория происхождения видов Дарвина. Впрочем, правы будут и те, кто считает, что человек был создан из глины. Конечно, если воспринимать это утверждение как метафору: тело состоит из клеток, которые состоят из молекул, атомов химических элементов. А последние, как мы убедились, суть результат самоорганизации квантов света.
   Несложно проследить цепочку: квант света, атом химического элемента, неорганические соединения, органические соединения, полимеры, живые полимеры (белки), одноклеточные, многоклеточные, беспозвоночные, рыбы, амфибии, пресмыкающиеся и, наконец, млекопитающие, венцом эволюции которых выступает человек.
   А теперь перечислим этапы развития зародыша человека. Начало новой "вселенной" происходит в результате зачатия, слияния половых клеток родителей в одно целое (одноклеточное), в зиготу. До этого, как мы уже знаем, была сингулярность. Последующее деление зиготы приводит к 32-х клеточной бластуле.
   Далее, к 5 неделе по бокам задней части уже сформированных головы и шеи образуются 4 пары жаберных щелей. Затем на 34 день у эмбриона образуется хвост. В течение 3-го месяца развития исчезает хвост, остаются рудиментарные позвонки. На пятом месяце все тело зародыша покрыто волосяным покровом.
   Периоды эмбрионального развития человека и других живых существ имеют достаточно общего.
   Начало отсчёта жизни (времени) для человека происходит в момент зачатия. Последующее наращивание слоёв, оболочек тела происходит в результате поглощения необходимых субъектов при питании на протяжении всей жизни. Слои наращивают не только органы (такие как печень, сердце, мозг и т.д.), но и клетки тела. Увы, утолщение стенок клеток в старости нередко усложняет обмен веществ, что приводит, например, к сахарному диабету второго типа.
   Аналогично, в эволюционирующем атоме эволюционируют и электроны, питаясь фотонами.
   Приращение времени, его прямое течение у человека продолжается до тех пор, пока не разрушатся связи между его субъектами в результате старости, болезни, механических или иных повреждений. После смерти, как и у атомов, тело человека распадается до субъектов предыдущих уровней эволюции, устойчивых в условиях внешней среды. Время и эволюция потекут вспять. Прогресс сменится регрессом, что справедливо абсолютно для всех систем во Вселенной.
   Слои тела можно сравнить с годовыми кольцами на срезе дерева -- именно они определяют возраст, время жизни. Экспериментально доказано, что полуголодные крысы живут в полтора раза дольше своих сородичей, которых кормили "до отвала".
   Собственно, всё вышесказанное достаточно убедительно подтверждает высказанные ранее утверждения о том, что: эволюция во Вселенной происходит по одному и тому же сценарию для всех без исключения её субъектов, состоящих как из неживой, так и из живой материи. Единый алгоритм эволюции Вселенной сводится к обратимому процессу самоорганизации субъектов в объект. Возникнув на некотором этапе субъект эволюции не только служит ядром, основой для последующей эволюции объекта во времени, но и выступает как самостоятельный объект в пространстве. Это справедливо как для неживой, так и для живой материи.
   Вот, наверное, и всё то основное, что можно сказать об эволюции человека во времени. Человека, как объекта, состоящего из субъектов.
   Человек -- далеко не венец творения, а всего лишь одна из ветвей развития, которая рано или поздно приведёт в тупик. На смену человечеству придёт лучшая, более совершенная цивилизация. И повторит судьбу человечества на своём уровне".
   Я вновь отложил тетрадь. Я больше не мог читать: мой мозг отказывался воспринимать нечто новое. Окружность во мне не хотела терять свой царский трон и скатываться к подножию сферы.
   "А не придётся ли людям когда-нибудь стать домашними животными у высокоразвитых инопланетян?" -- подумал я, ужасаясь этой мысли.
   Впрочем, теоретически это возможно.
   Немного передохнув, я продолжил чтение.
   "Общественно-экономическая формация -- это исторически определенная ступень в развитии человеческого общества, характеризующаяся свойственным только ей способом производства и обусловленными этим способом социальным и политическими отношениями, юридическими нормами и учреждениями, идеологией.
   Можно выделить первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и коммунистическую (первая фаза которой -- социализм) формации.
   Нам уже хорошо известно, что каждый новый уровень эволюции содержит в себе предыдущие уровни. Правомерно сделать заключение, что и при коммунизме будут существовать первобытнообщинные, рабовладельческие, капиталистические и социалистические отношения.
   Ошибочно было полагать, что в коммунистические отношения вступят все слои общества. Увы, пример уровневого строения атома говорит о том, что коммунистические отношения могут иметь место только на верхнем уровне, только для элиты. Подозреваю, что элита во все времена жила при коммунизме. А остальные субъекты общества распределились по нижним уровням, кто как сумел, кто и на что был способен.
   Если выделить в эволюции человека период от первобытнообщинного до настоящего времени, то правомерно заключить, что информация о тех днях, когда наши предки были кровожадными пещерными дикарями, рабами, дремуче-тёмными средневековыми обывателями записана в наших генах точно так же, как информация о предыдущих уровнях эволюции содержится в атомном ядре.
   И сегодня на планете имеют место быть первобытные люди. Не только в удалённых уголках, но и в самом центре цивилизации. Они могут даже иметь водительское удостоверение или заседать в думе, но от этого их пещерная суть не изменится.
   Рабов вам покажут где-нибудь на кирпичных заводах в Дагестане. Средневековый знахарь и в наши дни широко востребован. Колдуны, шаманы и бабки-шептухи, гадалки и предсказатели, смею заверить, зарабатывают побольше, чем иной работяга у хозяина-капиталиста.
   Осколки прошлого находятся не только во внешнем, но и во внутреннем мире современного человека. Это необходимо знать для того, чтобы правильно строить отношения с другими людьми и правильно понимать свои собственные устремления.
   Люди, от собирателей кореньев до покорителей космоса, в ходе своей эволюции заполняли ячейки невидимой Периодической системы. Периодами в этой таблице выступали общественно-экономические формации, этапы, на которых всё-всё повторялось: войны сменялись миром, кризис и упадок -- расцветом, революционные прорывы к новому -- тупиком и деградацией, наконец, смертью не только отдельных людей, но и народов, цивилизаций. Различие между уровнями состояло лишь в том, что на каждом новом добавлялись новые параметры, совершенствовались старые орудия труда и старые орудия убийства. Усложнялись межличностные, межплеменные, межгосударственные отношения. Разрасталась новыми вариантами старого оболочка вокруг ядра. И всё это было заранее предопределено алгоритмом самоорганизации.
   Были, есть и будут те индивиды и народы, которые, подобно ряду элементов-металлов из Периодической системы, способны только отдавать электроны. Их грабили, эксплуатировали и разоряли все, кому не лень. Были, есть и будут такие индивиды и государства, которые на всех бедах, революциях и войнах только наживались, грабили и насиловали. Группа галогенов, выступающих акцепторами электронов химической связи -- тому пример. А между этими крайностями в соответствии с принципом дополнительности располагаются те субъекты общества, которые ведут себя либо так, либо этак, в зависимости от ситуации.
   Понимания этих закономерностей эволюции позволит людям быть готовыми к приходу будущего, к приходу нового, к переходу на более высокий уровень отношений и к тем неожиданностям, которые могут эти переходы сопровождать. Предупреждён, значит, вооружён. А понимание сути того, что с нами происходит и будет происходить, позволит подготовиться ко всему заблаговременно.
   Революции -- неизбежный атрибут эволюции.
   Пример эволюции во времени химического элемента говорит о том, что и человек, и народ, и государство, и человеческая цивилизация -- смертны. Любая система вначале рождается, затем прогрессирует, и затем неизбежно умирает, регрессирует до предыдущих устойчивых состояний. Вселенная не делает исключений ни для кого. А смерть ещё называют великим уравнителем.
   С таким исходом придётся смириться и человеку, и человечеству.
   Итак, в условиях современности наряду с прогрессивными формами общественных отношений существуют и архаичные. А поступки человека определяются не только современным уровнем знаний и воспитания, но и теми дремучими пережитками, которые имели место в прошлом его предков. Нет-нет, да и проявляется в людях сущность раба или рабовладельца".
   Я не мог не согласиться с доводами ХВН. Особенно с последними фразами.
   "Устойчивость атома определяется равновесием между ядром и оболочкой, а также целостностью связей ядра с периферией той же оболочки. Дейтерий и тритий потому и служат ядерным горючим, что легко распадаются на субъекты из-за отсутствия симметрии между ядром и оболочкой. А вот радиоактивный радон распадается из-за потери связей между основополагающими квантами в начале самоорганизации и удалёнными субъектами периферии оболочки.
   Таким образом, принцип единоначалия уходит корнями во всё тот же атом химического элемента. Для устойчивости любой системы необходим главный, самый центральный субъект. Не потому ли со смертью правителя и в отсутствии легитимного приемника начинаются в государствах, племенах, иных группах раздоры и смуты? Если убрать из улья пчелиную матку, рой распадётся и погибнет. Если убит командир, и никто его не заменил, солдаты разбегутся по одному, кто куда горазд. В перенасыщенном растворе соли кристаллизация не начнётся до тех пор, пока в него не поместят маленький кристаллик. Самоорганизации не будет, пока не будет ядра, создающего поле притяжения.
   Став во главе системы, субъект организует окружающий мир по образу и подобию своему в границах своего потенциала притяжения. Он становится первичным ядром новой системы.
   Субъекты под действием притяжения организуются в многоуровневую оболочку. Любой коллектив, любая группа, любое государство представляют из себя многоуровневую систему, субъекты которой находятся на разных стадиях эволюции.
   В простых системах вроде атома ядро воздействует на периферию непосредственно. В более сложных -- образуется ряд промежуточных субъектов, отвечающих за ретрансляцию потенциала ядра. У пчелиного роя эту функцию, например, выполняют трутни, разносящие запах матки по территории. Потеряв запах, пчела теряет связь с маткой и погибает. В другой улей ее не пустят, убьют.
   В государстве для поддержания его целостности выстраивается вертикальная система власти. Она пронизывает все слои общества, как нервные волокна пронизывают тело человека. Разорвите какую-то связь, и от государства отколется его субъект, а орган человеческого тела откажется служить и атрофируется. Разорвите все связи, и государство разрушится, развалится на мелкие осколки. А человека в лучшем случае просто парализует. Паралич власти лежал в основе гибели Российской империи, в основе распада СССР. Пока Сталин железной хваткой держал свой народ за горло, страна, хоть и медленно, но развивалась. Мягкий политик Горбачёв предложил людям свободу и жизнь по совести. Но совести у представителей низких уровней сознания хватило лишь на то, чтобы начать безудержное разграбление ценностей.
   Целостность объекта напрямую связана с зависимостью субъектов от его ядра. Поднакопив энергии за счёт поглощения фотонов, электроны могут покинуть атом, республики и автономии -- отколоться от государства. Начинающие бизнесмены, поработав на хозяина и скопив капитал, открывают своё дело. Борьба за независимость идёт повсюду: в странах и на континентах, в партиях и на производствах, в семье, наконец. И всё это -- не происки внешних врагов или пятой колонны. Это естественный ход эволюции. Так было, есть и будет, пока существует Вселенная, бесконечная во времени и пространстве.
   При изучении работы Зигмунда Фрейда "Введение в психоанализ", я вначале испытывал сильные затруднения. Отдельные и вполне понятные, даже интересные описания и положения психоанализа никак не хотели вписываться ни в одну известную мне схему. Я читал и перечитывал лекции, пока интуитивно не почувствовал: бессознательное и вытеснение в него, например, некоторых невыносимых воспоминаний аналогично уходу поезда за линию горизонта. Вспышка инсайта, прозрения, моментально расставила все субъекты по своим местам. И стало ясно, что и Фрейд, и Эйнштейн совершили одно и то же открытие -- один в психике, второй -- в физической Вселенной. Они ввели понятие горизонта наблюдения. Аморфное и расплывчатое фрейдовское ОНО было не чем иным, как ядром психики, предыдущими уровнями её эволюции, простирающимися до самого кванта света. Психика эволюционировала по той же единственно возможной схеме, что и атом химического элемента.
   Новорожденный ребёнок присоединял из внешнего пространства новые субъекты, уже имея некоторую, переданную с генами информацию -- некоторые эталоны для исследования внешних процессов. А сам алгоритм подобного процесса стал окончательно понятным после раскрытия механизма сновидений.
   Первым правильное предназначение сновидений раскрыл ученик Фрейда Альфред Адлер. По Адлеру они компенсировали дневные впечатления. А то, что во время сна мозг работает не менее напряжённо, чем во время бодрствования, стало понятно при изучении соответствующих электроэнцефалограмм.
   Как и атом, мозг человека во время бодрствования получает некоторую информацию (благодаря наличию у него определённых эталонов, составляющих ядро психики). Эта информация, поступившая через органы чувств (электромагнитные волны, например, через глаза) записывается в белковой форме в результате биохимических реакций в доминирующем полушарии. После заполнения какой-то части полушария новыми субъектами, его потенциал возрастает, нарушается баланс с другим полушарием, и человек засыпает. При этом информация посредством резонанса переносится из доминирующего в другое полушарие, где также записывается, но уже не в хронологическом порядке, а ассоциируется с максимально себе подобной. Станислав Гроф называл это созданием Систем конденсированного опыта.
   Как и в атоме, субъекты мозга гибридизуются в различных комбинациях. Таким образом возникают ячейки будущих состояний, возможные варианты будущих событий. Этот процесс мы наблюдаем, как сновидения. И переживаем эмоционально, оценивая возможные последствия. А после пробуждения пытаемся реализовать в жизни тот сценарий, который во сне принёс наибольшее удовлетворение.
   Дети, как установил Фрейд, во время сновидений видят удовлетворение своих желаний. Сновидения взрослых носят более запутанный характер.
   Следующий день вносит свои коррективы, а следующая ночь предлагает новый, подкорректированный вариант достижения желаемого.
   Возникшее во время сна желание (теоретически возможная ячейка для атомной оболочки) должно быть компенсировано. Гештальт должен быть завершён. Иначе такое незавершённое действие, как незаполненная до конца ячейка оболочки атома, приведёт к возбуждённому состоянию психики, к психической травме.
   И далее, субъекты психики эволюционируют аналогично субъектам атома, образуя в белковой форме новые уровни, слои мозга. Завершённые гештальты, целостные, заполненные ячейки и уровни психики уходят к линии наблюдения, линии горизонта. Они становятся ядром психики. Незавершённые гештальты, возбуждённые субъекты, так или иначе вытесненные в бессознательное, прорываются наружу в виде неврозов, при которых человек не осознаёт и не помнит своих действий.
   Тезис о том, что мозг работает всего на 10%, не выдерживает критики. Этот вывод был сделан без учёта бессознательных процессов. Ведь нельзя сказать, что оболочка атома состоит только из валентных электронов, а государство -- только из правительства.
   Переходя от индивидуального к коллективному бессознательному, стоит коснуться архетипов Юнга. Это коллективные универсальные паттерны (модели), или мотивы, возникающие из коллективного бессознательного и являющиеся основным содержанием религий, мифологий, легенд и сказок. Они возникают так же, как архетипы (гибриды прошлых состояний, ячейки состояний будущих) индивида появляются в сновидениях и грезах.
   Для выявления причин, управляющих поведением групп людей, так же можно использовать закономерности самоорганизации субъектов в объект, в котором квантом процесса выступает группа.
   Гюстав Лебон определил, что основа специфических качеств какого-либо народа, его "душа", сформирована наследственными накоплениями. Она так же прочна и не подвержена изменениям, как и анатомические признаки этого народа. "Душа" народа представляет общность чувств, интересов, верований, предрассудков, традиций. Она предопределяет и выбор сценария жизни или поведения для основной части народа.
   Все изменения в государственном строе и религии не влияют на "душу" народа, но "душа" влияет на них.
   "Душа" аналогична ядру атома, определяющего количество электронов на валентном слое и химические свойства элемента. В каких бы реакциях не участвовал элемент, его свойства зависят только лишь от его строения. Эти свойства сформированы предыдущими этапами эволюции и останутся неизменными до тех пор, пока не будет совершён новый виток развития. Но и на новом витке, с добавлением нового параметра, группа металлов останется группой металлов, а галогены -- галогенами. Поэтому типичные характеры народов не претерпевают сколь значимых изменений с течением времени. Чукчи продолжают пасти оленей, монголы разводят лошадей, а евреи делают гешефт.
   Ядро атома нельзя изменить. Его можно только разрушить в некоторых случаях. Так и характер народа может исчезнуть только вместе с народом.
   В человеческой цивилизации народы можно распределить по уровням их цивилизации и по группам их характеров, составив, таким образом, своеобразную периодическую таблицу. Человеческая цивилизация имеет такое же уровневое строение, как и атом. Попытки "перевоспитать" народы, перетянуть их на самый высокий уровень развития обречены на провал. Это утверждение можно отнести и к попыткам изменить убеждения индивида. За свои убеждения и за свою веру люди частенько приносят в жертву именно себя, а не свои идеалы. Не может атом перескочить через ячейку своей эволюции. Достижение равенства через воспитание и навязывание своей культуры высшими народами низшим -- заблуждение. Несвойственная народу даже более высокая культура подрывает его нравственность и уничтожает ценности, сформированные веками, что делает такой народ еще ниже. В большинстве случаев, новые верования и учреждения приносят лишь новые названия, не изменяя сути уже имеющихся.
   Пора бы уже понять, что уровневое строение общества не допускает всеобщего равенства во всём. И люди легко принимают неравенство, но не терпят несправедливости. Справедливость, как равенство субъектов одного уровня, придаёт обществу стабильность и уравновешенность.
   Всеми своими успехам народ обязан лишь горстке избранных, которые реализуют события, подготовленные веками. Как и атом обязан валентным электронам, отвечающим за его эволюцию, взаимодействия в пространстве.
   Нейтрон, гелий и другие совершенства, как прошлые этапы эволюции, предопределяют дальнейший её ход. Внутри каждого субъекта Вселенной, каждого человека есть эталон совершенства, и все люди прекрасно понимают, какие их поступки являются хорошими, а какие нет. В коллективном бессознательном любого народа есть образы и идеалы, будь то древние герои или боги. Поэтому сказки, легенды, исторические предания и религии, наконец, выступают в качестве главных скреп общества. Сила образов умерших предков несокрушима. "Пепел Клааса стучит в моём сердце", -- говорил в трудные моменты Тиль Уленшпигель. А героическая "смерть на миру красна". Стать народным героем, оставить свой след в веках -- перед такой перспективой блекнет и страх, и неопределённость загробной жизни. А восхищение собой, даже пусть в последний миг, становится той прижизненной наградой, которая поважнее туманной надежды на блаженство в раю.
   Образование толпы можно рассматривать как распад целого объекта на субъекты. О причинах такового мы уже говорили.
   Толпа представляет собой группу разрозненных субъектов, не имеющих общего ядра, центра, лидера. Естественной тенденцией субъектов толпы является их объединение в новый объект. Для этого нужен лидер в качестве ядра. И люди толпы готовы пойти за любым, кто возбудит в них воспоминания о славном, героическом прошлом, возбудит ядро их психики давно знакомыми и дорогими им образами героев прошлого. Толпа способна воспринимать только образы, причем, чем ярче образ, тем лучше восприятие. Чудесное и легендарное воспринимается лучше, чем логичное и рациональное.
   Толпа подчиняется не к тем, кто дает ей очевидность, а тем, кто дает ей прельщающую её иллюзию, формирует красивые ячейки возможного будущего.
   Энергию, необходимую для создания нового объекта, толпа получает путём разрушения всего, что окажется на её пути.
   В толпе, организованной в коллектив, моментально происходит деление на уровни и ряды, как во все той же Периодической системе.
   Можно сколь угодно долго смотреть на горящий огонь, текущую воду, и бесконечно проводить аналогии между атомом и человеком. Но моя цель -- показать закономерность подобных аналогий. И она, надеюсь, достигнута. Достигнута, не смотря на наличие некоторых погрешностей в рассуждениях. Я старался объединить в целое хобот, ноги и хвост слона.
   Кто-то в этом мире родился атомом, кто-то кошкой или собакой, а кто-то -- в Швейцарии, где много озёр, и в горах чистый воздух. Но, по большому счёту, какая разница, где и кем ты родился, если, рано или поздно, всех ожидает один и тот же конец!
   Уровневое строение Вселенной предполагает свою правду и свой смысл на каждом уровне. Атомы химических элементов на протяжении своей эволюции последовательно заполняют ячейки Периодической системы, создавая плацдарм для новых уровней эволюции. И никто из них не ропщет, не вопит о своей исключительности во Вселенной. В этом и заключается смысл их жизни, их вселенское предназначение.
   Древнеримскому императору Марку Аврелию приписывают авторство выражения: "Делай, что должен, и свершится, чему суждено". Мудрости древних мыслителей остаётся позавидовать".
   Я отложил недочитанную тетрадку и надолго задумался. А затем, когда возбуждение от новой информации несколько улеглось, взял свой ежедневник и по пунктам записал свои выводы.
   1. Я -- есть. И эта истина свидетельствует сама о себе. Она неоспорима.
   2. Отсчёт времени моего существования начался с момента слияния половых клеток моих родителей. В этот момент "большого взрыва" я стал самостоятельным объектом, состоящим из субъектов, существовавших до моего начала.
   3. Течение времени для меня сводится к присоединению из окружающего меня пространства, извне, других субъектов. К наращиванию новых оболочек. Причём в своём развитии я последовательно повторяю этапы предыдущих состояний моих предков: от одноклеточного до земноводного и так далее.
   4. Однажды возникнув, элемент эволюции продолжает сосуществовать с более поздними и более сложными элементами не только как их субъект, их часть, но и как самостоятельный объект. Всё эволюционирует по одному и тому же принципу, сценарию.
   Наблюдение -- это резонанс между внутренним и внешним субъектами. Наблюдение того, что не имеет аналогов, невозможно. Во Вселенной всё устроено аналогично.
   5. То, что Вселенная существовала до меня и будет существовать после моей смерти, бесспорно.
   6. После моей смерти составляющие меня субъекты начнут распадаться до некоторых своих устойчивых предыдущих состояний -- атомов и молекул. Моё время потечет вспять.
   7. Моё прошлое записывается в результате биохимических реакций в оболочке моего мозга. Моё будущее моделируется в результате гибридизации, новых комбинаций субъектов, контуров, образов моего прошлого. Выбор конкретного варианта, конкретного поступка происходит в результате совпадения внутреннего варианта события с условиями внешней среды. Мне позволительно занимать только те формы, ячейки будущего, которые либо будут свободны, либо станут свободными при моём участии.
   8. Прошлого объективно не существует. Оно записано в виде контуров в моём теле, в моём мозгу. Изменить прошлое -- это значит наложить на соответствующий контур новую оболочку. Не более того.
   9. Человечество, как и отдельный человек, смертно. Все, что имеет начало, имеет и конец.
   10. Вселенная бесконечна в пространстве и времени. В ней в результате самоорганизации реализуются все теоретически возможные комбинации субъектов различных уровней эволюции. Но ничего не повторяется дважды. Моё появление было неизбежным, а повторение -- невозможно. Не существует во Вселенной двух абсолютно одинаковых субъектов, как не существует в атоме двух электронов с одинаковым набором квантовых чисел.
   11. Во Вселенной всё закономерно, всё имеет свои причины и следствия. И всё заранее предрешено.
   12. Ничто не может разрушить равновесие Вселенной. Любое действие компенсируется противодействием. Ничто ниоткуда не берётся и не исчезает бесследно.
   У меня был сформулирован ещё один пункт: "Не может быть замысла создания того, что не создавалось, а существовало всегда. В основе бесконечного может лежать только нечто вечное и неизменное". Но я почему-то воздержался от записи этого утверждения. Я не был уверен в его достоверности. Кроме того, получалось, что в основе материального пространства-времени лежит нечто нематериальное. Оставалось сделать всего один шаг, чтобы из материалиста превратиться в идеалиста и с головой окунуться в какую-то новую религию. К такому повороту в своём мировоззрении я готов не был, поэтому данное предположение порождало во мне какой-то суеверный страх, ассоциировалось с холодной темнотой. Самому мне, без помощи ХВН, из образовавшегося тупика было не выбраться.
   Окончив писать, я отодвинул ежедневник и снова подумал о том, что я стал совершенно другим, не таким, каким был всего пару месяцев назад. Благодаря методикам ХВН в моём развитии произошел качественный скачок, и теперь весь предыдущий опыт жизни я переоценивал с позиции своей новой парадигмы, новой системы взглядов. Я научился работать во время сна и входить в изменённые состояния сознания во время бодрствования. Это позволяло мне не только найти неожиданный ответ на поставленный вопрос, но и эмоционально пережить возможное будущее. "Из будущих событий приходит импульс в настоящее события, для поправки". Такие корректировки происходят до тех пор, пока эмоции от результата не станут удовлетворительными, приемлемыми. Этот алгоритм был не чем иным, как циклической программой оптимизации процесса, которую я хорошо знал по институтскому курсу и которую издавна применял в своих инженерных расчётах. Вот вам и то старое, которое на новом уровне знания воспринимается как новое открытие.
   Со мной также произошло то, чего я добивался: я перестал видеть свои навязчивые сновидения.
   И ещё. Я подумал, что сумасшедший и гений -- это слова-синонимы. Откуда только ХВН знал всё то, о чём написал в "Завещании"?
   3.3. Теория и жизнь
   Я вышел из своего офиса, сказав секретарше, что иду в кафе. И медленно побрел по улице. Но теперь я не просто гулял, скользя взглядом по всему, что встречалось на моём пути. Я разучился просто гулять и просто смотреть. Теперь я цепко вглядывался в окружающий мир и соотносил свои наблюдения с выкладками ХВН. Я раскладывал объекты на составляющие их субъекты и прослеживал ход их эволюции.
   Идущую мне навстречу молодую семейную пару я тут же квалифицировал как объект, возникший в результате слияния мужчины и женщины. Время для их семьи начало исчисляться с момента их объединения в одно целое. А ребёнок в коляске, которую бережно толкал перед собой папа, стал новым уровнем эволюции семьи.
   Слияние двух семей лежало в основе рода. Аналогично возникло племя, которое и основало когда-то этот город. Далее легко прослеживалась связь между городами в государстве и между государствами в человеческой цивилизации.
   Человек, семья, коллектив, государство, человечество -- во всех этих объектах просматривался единый алгоритм эволюции. Более того, человек был субъектом семьи, семья -- субъектом государства, государство -- субъектом человечества. Всё было устроено аналогично, и всё в своём становлении проходило этапы "эмбрионального" развития. Каждый объект состоял из ядра и оболочки с её новыми уровнями и подуровнями. Каждый объект имел своё время и своё пространство. Человек был субъектом во времени семьи, которое выступало для него пространством. Семья была субъектом времени государства, которое выступало для неё пространством.
   Атом развивается по расширяющейся спирали. Двойная спираль ДНК -- продукт эволюции от кванта света до человека. Общественные формации, начиная от первобытной, тоже выстроены в форме расширяющейся спирали. Всё новое -- это старое, в которое добавлен некий новый параметр.
   Советский Союз успешно эволюционировал, объединяя как объект в качестве субъектов полтора десятка республик. Но, когда потенциал Коммунистической партии ослаб, а у республик было достаточно самостоятельности, сверхдержава распалась, и её время потекло вспять. Целостность системы сохранялась только при условии сильного влияния ядра и слабости периферии. Разрушение вертикали власти, как и разрыв нервных связей, приводит к смерти и государства, и человека.
   Я рассуждал обо всем этом, неторопливо обедая в кафе. За соседним столиком перекусывал молодой человек, ухитряясь при этом стучать по клавиатуре ноутбука. И тут меня осенило: интернет, как глобальная оболочка человечества, завершил процесс формирования земной цивилизации. Теперь человечество -- единый объект, состоящий из взаимно связанных субъектов. А значит, к такому объекту также применим Периодический закон.
   У меня отпало всякое сомнение, что и звёздные системы устроены аналогично. ХВН разложил меня на лопатки. Теперь мне уже не терпелось дочитать его "завещание". И я, наскоро доев остатки обеда, поспешил в свой кабинет.
   3.4. "Завещание" ХВН
   Тетрадка лежала на моём столе, открытая на последней прочитанной мною странице. Я продолжил чтение, отметив про себя, что вся предыдущая информация мною принимается как правильная.
   "Ну, вот и всё самое главное, что вам надо понять. Периодическая система -- ключ к открытию абсолютно всех тайн Вселенной. Она -- простейший элемент мироздания, который только усложняется на более высоких уровнях эволюции, оставаясь принципиально неизменной. Развитие идёт по расширяющейся двойной спирали. Применяйте Периодическую систему как простейший шаблон, элементарную структуру Вселенной, и вы поймёте суть любого процесса".
   Я снова отложил тетрадку и стал обдумывать доводы ХВН.
   В принципе всё было ясно. В цепочке атом -- человек -- государство -- человечество Периодический закон действовал неукоснительно. Дети в семье вырастали, набирались "энергии" и становились самостоятельными. Города в стране становились мегаполисами, а окружавшие их деревни превращались в города. Субъекты федерации тяготели к самостоятельности и добивались её всеми правдами и неправдами. Имеющие сильную энергетику попросту воевали за своё отделение в качестве самостоятельного объекта. Аналогично в бизнесе от ведущего предприятия отпочковывались дочерние.
   Потеря ядром контроля над периферией становится причиной распада объекта. Это естественный процесс. Распад Советского Союза, как и любой империи, -- это естественное завершение эволюции системы. Нельзя удержать цепями тех, кто обладает достаточной силой, чтобы разорвать эти цепи.
   Всё цвело и пахло до тех пор, пока не менялись внешние условия. Кризисы разрушали самые сильные цивилизации и обращали их время вспять. Всё распадалось до предыдущих, устойчивых в новых условиях состояний, из которых создавались новые объекты.
   Всё, точка, эта тема меня больше не волновала. Я был полностью согласен с ХВН. Он ответил на данные вопросы полностью. Но не коснулся основы основ -- не прояснил пока того, какой смысл лежал в том, что "я -- есть". Он всего лишь вскользь отметил, что эталон совершенства есть внутри каждого объекта.
   3.5. Очередной виток безумия
   Я перевернул страничку тетради и стал читать дальше, надеясь всё-таки получить ответ и на вопрос вопросов. Увы, меня ждало разочарование. Было похоже, что на ХВН вновь нашло его безумие. Даже почерк его стал другим: буквы заострились, исказились, как отражённые в кривом зеркале. Слова наползали друг на друга, а строчки искривились, разбегаясь то вверх, то вниз.
   После прочтения первого же предложения меня словно окатило огромной, холодной океанской волной.
   "Как вы думаете, сколько вы ещё проживёте?"
   Я невольно поёжился. У меня было такое ощущение, что ХВН, подобно Ивану Сусанину, сознательно завёл меня в такой лабиринт, выхода из которого попросту нет. Вёл, говорил, убаюкивал, и вдруг раз -- стена. Холодная, серая каменная стена, закрывающая собой все краски мира. Забрезжившая было надежда на хеппи енд разбилась об эту стену на мельчайшие осколки. Не бывает счастливого конца.
   Дальнейший текст я читал не вникая. Просто повторял про себя слова, как песню на иностранном языке.
   "Что вы сделаете в последний миг своей жизни? О чём будете думать? Что вспомните?
   А вспомнить надо, потому что весь мир у меня под ногами, и я вижу всё, что есть, в бесконечности его, равной бесконечности меня. Я бесконечен уже потому, что я есть. И моё происхождение я прослеживаю до кванта света, он -- на линии горизонта. Далее же я пока не прослеживаю, но оно идёт далее, ибо всякое следствие имеет причину. Мои истоки -- в бесконечности, в однонаправленной бесконечности. И в другую сторону я повернусь после смерти, распадаясь на фрагменты, и фрагменты повторят мою судьбу. Я -- точка, маленький квант в условных границах от рождения до смерти. За этими границами я буду уже не я. Я -- конечен, ограничен с двух сторон в пространстве. А внутри границ -- моё время.
   Вспомнить всё, всё, что было со мной до моего рождения, даже то, как я с братьями убил своего праотца -- и я вспомню будущее.
   Заботы поглощают и уничтожают. Уничтожают то, что свято: душу, Эфир, истину, неизменность. Неизменность бесконечна, а заботы конечны и мелки. И надо уйти от забот. От тех, которые есть порождение денег. Просто уйти по дороге, и идти неведомо куда, и смотреть, и видеть, и не видеть, и плакать от этой радости невиденья и виденья всего, и о том малом, что встретишь, и молиться, глядя на то малое. Молиться тому великому, что в нём содержится, что в нём отражается, что мерцает багряным огнём в его глубине. Темнота -- это бесконечно слабое мерцание огня. Его надо рассмотреть, и тогда поймёшь смысл бессмертия, содержащегося в смерти. Тогда поймёшь своё величие, равное величию всего, что есть. И поймёшь величие всего, что есть величие самого малого, самого хрупкого и беззащитного. И защитишь его собой, и рука не поднимется разрушить, потому что оно свято. Свято всё, что есть, ибо оно есть часть Бога. Кто поднимет руку на Бога, тот истинно безумен, и, поднимая руку, поднимает на себя, и беда его им самим создана. Эфир -- это принцип, крест из осей пространства и времени. Наблюдение неизменных величин с различной степенью субъективности порождает всё многообразие мира. Это многообразие, эти сходящиеся в точку железнодорожные рельсы -- не иллюзия. Это тот самый слон, которого исследуют слепцы. Эфир вечен и неизменен. Он нематериален, но лежит в основе материи. Это нельзя объяснить, это должно прийти само, как всплеск огня, как большой взрыв, как откровение. Надо быть просто готовым, готовым каждую минуту. Откровение возникает внутри и только потом приходит извне. Появляется резонанс между внутренним и внешним, способность видеть, различать, распознавать. Как будто слепой прозревает... Плоская окружность узнаёт понятие объёма, становится частью сферы. И это не спутаешь ни с чем. Истина будет свидетельствовать сама о себе.
   До конца ничего знать невозможно. Тот последний квант, который никогда не узнаешь, надо просто чувствовать, понимать. Понимание -- выше знания. Вера и понимание -- их словами не передать. Но и в том, и в другом случае есть одно общее: страдание должно быть велико. Оно должно затмевать рассудок, небо, Вселенную...
   Чего хочу? Чего я хочу? Не знаю. Ничего. Всё -- тлен, всё -- мимолётно, к чему ни прикоснись. Даже к нему -- есть ещё выше. Один только Эфир незыблем, как скала. Но он -- нематериален. Его попросту нет. Материальны его частные проявления. Материя существует относительно нематерии, общее -- относительно частного, бесконечное -- относительно конечного. Там, в глубине, в холодной глубине сознания -- она, душа. Не добраться до неё, сколько ни погружайся. Это от неё тоска исходит, тоска смертная. Это она манит меня, она притягивает магнитом смерти. Абсолютное небытие -- только оно спокойно и может успокоить. Но оно не подпускает, сколько ни молись. Всё какая-то ниточка тянется в мир плотский.
   Но я пойду, я буду идти, мне надо исчезнуть совсем. По полю, вдоль леса, так, через речку, по холодной росе, утром, навстречу солнцу, которое не светит. И восход его чувствуется по той темноте, которая выплывает из-за горизонта Вселенной. Именно туда мне и надо. Только там и может найти свой приют убогий странник, приют и покой, как ответ на вопрос вопросов: зачем я был? Потому что мне надо, я этого хочу и не боюсь. И это надо всем, кого люблю. Бегают они по травке и греются на солнышке, они хорошие и не хочу их терять. Это всё уйдёт, и не будет, но что-то я не боюсь.
   Не боюсь, потому что меня уже нет. Я ещё есть, но уже определён мой срок, как приход ночи после ясного дня. Ночи, которая пока ещё спрятана за линией горизонта, но неумолимо вращается Земля. А следующее утро уже будет без меня. Это та истина, которая делает меня свободным. Делает тем, кто я есть на самом деле, без лжи и лицемерия.
   Иногда я хочу, чтобы меня обняла мама и закрыла собою от всего мира.
   Когда будет совсем всё плохо, вечером сядьте перед зеркалом. Возьмите свечу и поставьте её перед ним на уровне своих глаз. Второе зеркало установите за собой и настройте оба зеркала так, чтобы в них отражалось множество свечей перед и за вами. Смотрите на пламя и представьте себе, что вы стоите на краю своей жизни. О чём вы будете думать? При этом попытайтесь увидеть последнюю свечу, и вы заметите, как он смотрит на вас сквозь её пламя. Кто он? Увидите сами. А потом, утром, всё изменится.
   Только не забывайте про выход из лабиринта -- как его отыскать среди множества зажжённых свечей. И если вы не сможете отличить настоящую свечу от её отражения в зеркале, не сможете почувствовать издали исходящее от неё тепло, вы никогда не сможете вернуться обратно. Вы запутаетесь в отражениях, утонете в их многообразии, и сами тоже станете отражением. Контрольная свеча, которая помогает отличить мир иллюзии от мира реальных, материальных вещей, -- она греет, не только светит. Пламя согревает, а его отражение только светит. Если нет тепла, если оно не ощущается, это не материя, это иллюзия, и в ней живут только образы. У каждого из них своя судьба. Да, они чувствуют боль, и радость, и горе, и отчаяние. Вернее, это вы чувствуете то, что чувствуют они. Иногда кажется, что кровь, кровь не настоящая. Это как кетчуп в киносъёмке. Это не так. Всё всегда и везде -- настоящее. И в кино, и во сне. Ты в глаза посмотри. Тому, кто умирает, посмотри и тогда сам узнаешь, настоящая кровь или нет. Даже если она сделана из кетчупа. И пламя свечи в глазах отражается по-настоящему. Нет, я вас не пугаю. Но если вы ступите на этот путь, обратно уже, скорее всего, не вернётесь. Вам будет только казаться, что вы вернулись. Всё будет то же, и свеча будет не только светить, но и греть, обжигать пламенем. Но вы будете уже не тот. У вас в глазах будет отражение... отражение того, чего пока ещё нет. Но что обязательно будет. Глаза -- те же антенны, и ими можно воспринимать будущее. Надо только их закрыть. Когда они открыты, мы видим прошлое, материальное, и оно затмевает собой будущее. Закройте глаза и смотрите закрытыми глазами немного как бы вверх. И вы увидите будущее, если захотите. Если очень захотите, если почувствуете эту боль и этот страх. Боль, как в сломанном позвоночнике. Как в сломанных ногах. И страх оттого, что вы уже не можете убежать... Никогда... И никогда уже не сможете. Это необратимо. Здесь необратимо. Но там оно ещё неявно. И когда вернётесь, то можете всё изменить. Достаточно только хоть что-то чуть-чуть изменить. И тогда Ибрагим будет жив. Тогда он не погибнет из-за вас. Но за это вы заплатите временем. Сколько времени вы будете там, столько вас не будет здесь. За всё выдающееся надо платить страхом и болью. Страх сделал из Мессинга ясновидящего. Боль сделала Вангу прорицателем. Их мозг подвергся пытке, и его нормальная работа нарушилась. Они научились видеть не глазами, а мозгом. И видеть то, чего пока ещё нет, для чего только созданы формы. События будущего уже есть здесь и сейчас в виде незаполненных клеточек Периодической системы. И предсказать, чем они будут заполнены, не так уж и сложно. Если убрать всё, что мешает видеть. Видеть не глазами. Время надо видеть внутренним взором. Это можно, если очень захотеть, если пройти через страх и боль. И при этом не погибнуть.
   А гибнет всё, рано или поздно всё, что создавалось, собиралось из крупиц внешнего мира, начинает разрушаться. Нет ничего нашего. Всё взято в долг, на время. И долги надо отдавать. Не вы -- причина разрушений и смерти. Вселенная не станет делать исключений ни для кого: ни для человека, ни для сверхчеловека. С какой стати? Потому, что мы ходим на двух ногах? Причина смерти -- рождение. То, что рождается и растёт, расширяется в границах, рано или поздно разрушится. Хотите что-то изменить -- пожалуйста. Только от перемены мест слагаемых сумма остаётся неизменной".
   Я прочитал эту часть "Завещания" залпом, как песню на иностранном языке. И у меня возникло ощущение, что я понял этот текст. На какое-то мгновение всё в написанных словах было прозрачно и понятно. Прозрачно, понятно и даже красиво. Всё было красиво, и смерть -- тоже. Но потом стройная логическая система вдруг исказилась, совсем как буквы на листке в сновидении. И истина вновь ускользнула от меня. Но я уже знал: она вернётся. Рано или поздно я вновь увижу всё, что будет, своими глазами.
   Последними фразами в тетради были:
   "Всё вернётся. С нами или без нас. Не печальтесь. Делайте только то, что просят от вас они. Те, кто нуждается в вашей защите.
   Я не могу сказать, станет ли ваша жизнь от этого хуже или лучше. Не знаю: может, станет хуже, а может, в ней появится такой восторг, от которого невозможно отказаться... Решать придётся самому. Тепло от света, ориентируйтесь по теплу от света. Свет без тепла -- отражение. То, от чего идёт тепло, -- настоящее".
   Я нашёл в конце тетради сложенный вдвое листок. На нём было написано: "Прочтите, когда сядете перед свечой:
   Абанус, абарис, абас,
   Абара в нощи темнотой охватиши,
   Огневище стало духом убиенным.
   С трёх сторон, с трёх рожон
   чёрным светом распявши,
   чёрным зверем отдавши,
   изыди из ничто,
   покажись, появись, разверзнись..."
   3.6. Майдан -- новое слово в моём лексиконе
   После прочтения последних страниц тетрадки во мне возникло некоторое раздражение: я ожидал прочесть что-то более важное, существенное. И в то же время я ощутил некоторую тревогу. Почему ХВН вдруг озаглавил написанный текст как "Завещание"?
   Я взял свой телефон и набрал номер главврача "индома".
   Поздоровавшись, я задал дежурный вопрос:
   -- Как дела?
   -- Его нет, -- ответил Яков Сергеевич после некоторого молчания.
   -- Как нет? -- переспросил я, холодея от плохого предчувствия.
   -- Не знаю, что и сказать. Он исчез. Испарился. Утром все встали, а его нет.
   Мои опасения были не напрасными.
   -- А вещи?
   -- Исчез вместе с вещами. Кто-то думает, что подался на Майдан, революцию делать. Там, мол, и покормят, и отогреют. Но я думаю, что вряд ли. К нему накануне вечером приходил этот худощавый евнухоид из музея. Он-то наверняка знает.
   Я узнал про Майдан в Киеве из теленовостей, но не придал этому событию никакого значения. Собственно, я не понимал его сути. Что там мог делать ХВН?
   -- Ты что-то предпринимаешь? -- спросил я у Якова Сергеевича.
   -- Наивный ты человек, -- ответил он. -- Сейчас порядочные люди бесследно исчезают, и никто даже не чешется. А за полудурка, извини, никому и в голову не придёт переживать. Кроме тебя, наверное. Да и тебе я советую забыть. Если хочешь, я тебе другого предложу для бесед. Поверь, параноидальный бред куда интереснее шизофренического!
   Несмотря на свои резкие слова, Яков Сергеевич был обеспокоен. Я это чувствовал по его интонации. Может, он не хотел терять контакт со мной? А может, его встревожили последние события в Киеве?
   -- Наш договор остаётся в силе, -- сказал я. -- Вид на жительство и другая помощь от меня тебе гарантированы. Я держу своё слово.
   -- Спасибо, -- его голос потеплел. -- А то я тут уже подумывал самому лечь в какую-нибудь свою палату. Сымитировать психическое расстройство я смогу профессионально. А что, он тебе опять понадобился?
   -- Да. Он так преподносит информацию, что после ответа на один вопрос возникает десяток других.
   -- И без него никак?
   -- Даже не знаю. Хотелось бы с ним продолжить.
   -- Трудно сказать, как тебе его найти. Попробуй через музейщика.
   -- А если самому в Киев поехать?
   -- Поедешь -- можешь и не вернуться. Москали сегодня там не в почете. Тебе оно надо? А его, если и найдёшь, всё равно не уговоришь вернуться. И силой не увезёшь. Подожди, пока уляжется. А там видно будет. Ты что, спешишь жить? Или тебе нечем заняться?
   И я подумал, что мне действительно нечем заняться. Может, если бы я вставал и ложился с одной мыслью: "Чем накормить детей?", в мою голову не лезли бы другие вопросы о вечном и бесконечном. Они, как яд, пропитали моё сознание и не давали мне тех маленьких радостей жизни, которые так греют душу простым людям. Тем людям, которые живут ради своих родных и близких, ради детей и внуков, просто не думая о себе. А что ещё надо тем, кто каждый день, каждый миг живёт любовью к другим?

Полностью читать роман здесь http://resident4444.narod.ru/
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"