...Начиналось серое неприглядное утро. Блеклое осеннее солнце, пробиваясь сквозь тяжелые облака, бросало редкие косые лучи на помертвевшую землю. Я шагал по широкой пустынной аллее. Летом она была полна людей, сейчас же здесь никого не было. Никого, кто мог бы нарушить ее покой и течение моих мыслей. В разряженном воздухе легкий прохладный ветерок играл позабытой на деревьях листвой. А я слушал ее шелест. На глаза тем временем накатывали слезы. Как сквозь туман я увидел налитые золотом лепестки роз, что я нес в руках, и отер ладонью влажное лицо.
Я задумался. Внезапно передо мной пролетела стайка воробьев, мелкими черными точками изрешетив небо. Вероятно, я вспугнул их своими шагами. И на секунду все вокруг замерло, как бы провожая в дорогу этих маленьких путников. И неважно было то, что в поисках пищи они пролетят лишь несколько метров, пока не окажутся у ног какой-нибудь щедрой на хлебные крохи старушки. Важно было только то, что они покидают это место последними, оставляя меня совсем одного. Я оглянулся и хотел крикнуть во весь голос, никого не увидев позади. Но не смог или передумал, и неистовый вопль раздался только в моей, уставшей от боли, душе.
Острым осколком непомерного несчастья поразила сознание реальность: я был один, совсем один...
Спустя полчаса безмолвного странствия я заметил что-то красновато-багровое. И пройдя несколько шагов вперед, я понял, что это были рассыпавшиеся по молодому снегу красные грейпфруты. Какое-то время я просто стоял, глядя на них; какими сочными и красивыми они, должно быть, были. Теперь же, разбившись и смешавшись со снегом (как странно: белый снег их запачкал?), они казались мертвыми. Я любил грейпфруты. На земле их было много, даже, пожалуй, слишком много, я поднял один наиболее целый фрукт и повертел его в руках. Среди голых деревьев и их грязной листвы, среди всего этого снежно-серого безумия, он был невероятно красив. В его шероховатой поверхности, в каждом переливе неповторимого цвета было что-то яркое, солнечное. И я невольно вопросил: "Ну, что скажешь, мой Ерик?"
Застывшее небо холодно улыбнулось своим леденящим оскалом отчаяния. Пошел снег. Я вспомнил детство. Тогда, в те голодные, мрачные дни, я жил далеко на окраине города, в самом неприглядном и неуютном его месте. Отец мой работал на границе и нечасто появлялся дома. И кто знает, что бы случилось, если бы он, в конце концов, не пропал без вести где-то за той красной чертой, что на бумаге определяет взаимоотношения нашей державы с остальным миром. Кто знает? Мать уже не любила его так, как прежде и даже ненавидела за все то, что он сделал и не сделал. Сейчас, повзрослев, я понимаю, как нелепы и безосновательны были ее доводы и как ужасны и глупы ответы отца. Но тогда я не мог ничего сделать.
А потом она ушла. Несколько кроваво-черных листков слетело вниз. Хрустя, они шумно разлетались в стороны, когда я наступал на них.
Некоторые люди верят, что во всем, что нас окружает, живет душа, может быть, даже в этих листьях. Наверное, теперь великие герои лежат под моими ногами, сухие, кровоточащие, влачат свое жалкое существование за все то хорошее и плохое, что совершили в жизни. За все те грандиозные поступки и не менее грандиозные ошибки, повлекшие за собой гибель множества людей, покоятся они на этой грязной и промерзшей земле. И рядом с ними лежит моя мама.
2
Холодно. Но в моей жизни были и светлые промежутки. Вспоминается мне первый день осени. Рыжие, золотые, желтые листья падают нескончаемым потоком на землю, я стою на огромной площадке и вглядываюсь в стены гигантского куба-здания. Серый гранит или гранит черный. Как мне казалось тогда, сотни людей собрались здесь. Все они, со своими одинаковыми лицами, что-то делали: стояли, ходили, говорили. Мимо меня проносились мириады желто-розово-серых платьев и костюмов. А я стоял одиноко и даже как будто врос в землю, и думал.
Смутно, как сквозь дымку, я видел движения этих человекоподобных машин, слышал их похожее на смех шипение. Едва различимые звуки долетали до меня откуда-то издалека, и сами собой превращались в слова и фразы, оглушавшие своей кричащей тишиной. Вокруг меня собралась небольшая толпа, и незнакомая девушка, взяв меня под руку, повлекла за собой.
Три года в школе пролетели бесследно, я возвел вокруг себя непроходимый забор из своих страхов, мыслей и суждений. Никто не знал о моих внутренних терзаниях, никто не слышал исповедь моей потерянной души. Я жил в мире, где не было радости и печали, где была только безграничная каждодневная боль.
Но внезапно что-то треснуло внутри меня, раскололся лед, сковывающий сердце. Жизнь нахлынула, как тяжелый и вместе с тем мимолетный туман, и сразу же завертела в своем бешеном круговороте событий. Многое открылось мне, все то, о чем я никогда не думал, и во что никогда не верил. Пусть мне было еще только десять, но я уже тогда почувствовал тот свежий ветерок перемен, что вносит в жизнь ни с чем не сравнимое чувство свободы и счастья.
Появились друзья. Сначала я боялся: слишком много общего я находил в них. Мы верили и мыслили абсолютно одинаково. Как три реки то сливаясь, то следуя своему пути неслись наши жизни, неотрывно и дополняя друг друга. Было ли трудным потерять себя в этом стремительном движении? Я еще не знал ответа. Но сейчас... сейчас ответ уже не имеет значения.
Многое преподнесла мне жизнь: и хорошее и плохое. Втроем мы прошли изрядный ее участок, нельзя сказать, чтобы очень уж большой, но достаточный. И мы успели узнать друг друга и понять, понять себя и свое существование. Во всех наших невзгодах и переживаниях мы видели и светлую сторону, хотя зачастую ее там не было.
***
С неба падали прощальные слезы осени, мои слезы. Озябшей рукой я сжал букет, и розовые шипы больно врезались мне в кожу. Выступила кровь, от холода она сжалась в крохотную капельку рубинового цвета. Я подумал: как давно я не видел своих друзей. Почти каждый день, уже учась в разных уголках нашего города, мы встречались по вечерам. Шутили, беседовали, разговаривали ни о чем. Но вот мы закончили обучение, стали искать работу; с тех пор прошло пять лет, и все это время я не видел ни одного из них...
3
Кто-то шел мне навстречу, и мне пришлось свернуть на ближайшую тропинку. Она представляла собой ужасную смесь промокших листьев и грязного снега - этакий серый ком из бушующей печали осени и глубокого сожаления зимы.
Я шел и шел, с каждой секундой приближаясь к своей цели. Внезапно ветер затих, и я расслышал звук своих шагов, многократно усиленный эхом, ровные, мерные, они напомнили мне спокойное покачивание маятника на старинных часах.
Уходя, жизнь оставляет нам обрывки снов, забытые надежды и память, добрую память о давно забытом прошлом. Но еще не так давно, это было в один из тех угрюмых пасмурных дней, когда за окном идет дождь, а на сердце опускается груз тяжких ошибок молодости, я вспоминал своих друзей, свою жизнь. И подумал о том, как много всего на редкость глупого и бессмысленного я совершил.
***
Вчера, без цели блуждая по предзакатному городу, я забрел в один старый двор, в котором я с друзьями частенько бывал когда-то. В этот вечер небо рассекали янтарные, алые и сиреневатые линии заката. На посеревшей и заметно подгнившей от старости скамейке плясали светлые пестрые лучи солнца, земля вся была исчерчена бликами и зеленоватыми тенями. Я присел. Легкие шаги раздавались снаружи этого тихого уединенного места, когда внезапно я почувствовал на свой спине чей-то пристальный взгляд.
Обернувшись, я сразу узнал его.
- Эрнест, бог мой, как давно я тебя не видел. Где ты был все это время? Что делал, как жил?
Он присел на скамейку, рядом со мной. Его лучистые, мягкие глаза пристально глядели по сторонам, и казалось, тысячи дум проносились сейчас в его голове, но он не произносил ни слова. Я тоже погрузился в раздумья. Мне представилась молодость: миллионы разноцветных картинок и картин, отрезков жизни и кусочков бытия. Пришлось закрыть глаза, казалось восторг встречи, напрягая нервы, разорвет их на части. Он заговорил.
- Знаешь, а ведь немного что изменилось за это время. Ты все такой же, как и пять лет назад. Все такой мрачный и веселый в одном лице. И, я полагаю, безработный?
- Да, - протянул я, - все не нашел постоянной работы. Но мне она и не нужна. Работаю то там, то здесь - на жизнь хватает. К тому же я не хочу быть чем-то связанным.
- Ты всегда не хотел, - он вздохнул, - а я вот нашел. Помнишь, я всегда любил тайны. Теперь в моей жизни их хватает, даже в избытке. Но что такое тайны? Тайны, - это обман, который придумали люди, чтобы развлекать самих себя, и я это понял. Порой мне кажется, что вся моя жизнь - подделка, одна большая загадка, у которой нет ответа. Я устал, очень устал, но...
Несколько минут молчания.
- Не знаю даже что тебе сказать. Странно все это: наша встреча, наша судьба. Как ты, так и я, только я свою жизнь подделал сам. Скажи, а как Эмма?
- Эмма?! А, да, припоминаю, что-то у нас с ней было. Но давно. Красивая была девушка, не думаю, что я о ней что-то слышал после того как мы расстались.
- А почему ты спрашиваешь?
- Да так, я просто думал, что может быть ты и она...
- Нет, что ты, мы любили друг друга, но я любил ее не больше любой другой девушки с таким же милым личиком и такой же очаровательной походкой, что были у нее. Я никогда и не думал о женитьбе.
Снова молчание. Господи, что он только что сказал. Эмма... Как он мог, да, она была красива, что там - прекрасна. Но, черт, это же ужасно. Я любил ее больше жизни, больше чем самого себя. Ее руки, ее нежные тонкие хрупкие руки, а голос... Нет, он ее просто бросил, как бы бросил и тысячи других.
В глубинах моей души вскипал гнев, необузданный и яростный. Как жаль, что она сделала свой выбор еще тогда. Не находя слов для продолжения разговора, я бессмысленно сосредоточил свой взгляд на противоположной стене.
Желтовато-зеленые, а кое-где даже коричневатые, густо заросшие мхом кирпичи выглядывали из-под промерзшей облицовки здания. Молчание... Как много звуков, мыслей, чувств таит в себе оно! За тот отрезок времени, что мы провели молча, мы успели понять и вновь узнать друг друга.
Оставалось только несколько вопросов, до ответов на которые невозможно было просто догадаться.
4
Поворот, и снова я попал на главную аллею. Размышляя, я проходил мимо величественных, позеленевших от старости, памятников; глухие изумрудные блики скользили по античным носам и подбородкам, а разыгравшаяся к этому времени метель обвивала мужественные станы. Капля за каплей утекало время, невидимое солнце уже стояло в зените, а я все бродил и бродил среди всех этих темных и мрачных вековых дубов, среди тончайших осиновых и березовых стволов, среди скульптур.
***
Порыв ветра - и в мои мысли ворвались воспоминания о конце вчерашнего разговора.
- Слушай, а ведь знаешь что, - сказал он, немного помедлив. И это заставило меня оторваться от созерцания стены, я взглянул на него, - знаешь, Бенедикт умер.
Как будто обухом по голове; слова обрубили воздух и в горле пересохло, слова обрубили свет и померкло в глазах, слова дорубили мою жизнь... Я застыл тогда, и теперь мне стало холодно.
- Когда? - прошептал я и услышал какой-то невнятный и тихий, "цифровой" ответ.
- А похороны? - и вновь что-то смутное, едва различимое, кажется: завтра.
Больше никаких вопросов, с этого момента мы сидели молча, пока не зашло солнце. Потом также молча разошлись: ни слова на прощание. В этом дворике, на этой скамейке я оставил частицу себя, самое дорогое, может быть, душу - мою последнюю преграду. И забрал с собой лишь пустоту, смятение и печаль.
Я остановился и так, неподвижно, простоял очень долго. По крайней мере, мне так показалось.
Сначала он, потом мать, теперь вот... Нет не то... Смерть... Но может быть не все потеряно...Еще не все?.. Нет смерть уже повсюду... А как же любовь. Нет?! К чему? Зачем? - обрывки мыслей проносились в голове.
Пора, - подумал я. И теперь уже было точно пора.
***
Наконец-то я вышел из этого заколдованного сада, дьявольского круга почета. Передо мной: синее, бездонное небо (в конце концов, утихла же эта проклятая метель), оранжевые фасады слепых зданий, узкая тропинка, ведущая из парка и черный асфальт широкой, четырехполосной дороги. А за ним - городской некрополь.
Но для чего? Для чего были все эти мысли, чувства? Сейчас, незамедлительно и точно, я оставлю эти цветы: янтарные, милые, желтые, померкшие лепестки, и стебли, и багровые шипы - на автобусной остановке. На той, что виднеется невдалеке. По сравнению с огромной, в миллион фар, дорогой, эта остановка кажется мне такой незначительной, такой беззащитной и такой одинокой.
- Что ж, эти цветы тебе, сиротливая пристань вечно ждущих, прими же их с радостью. И не думай о том, что они предназначены для печали, - и я положил девять из десяти цветков на темно-синюю гладь скамейки.
Последний я жестоко смял и бросил на землю.
И вот, так некстати, припомнилось утро, те потерянные кем-то фрукты. И я подумал, что все мы что-то теряем: кто-то жизнь, а кто-то марокканские грейпфруты...
5
Для точности я засек время. Было 19:24. Я остановил часы.
Уже фиолетовое, таинственное небо, с редкими малиновыми, темно-красными, даже черными разводами как от разлитой туши, взирало на меня в горделивом ужасе.
Я начал.
Первый шаг: я ступил на дорогу, потом следующий и за ним еще один. Воздух наполнился гулким ревом автомобильных сирен, отдающимся эхом в моей голове, и терпким запахом горелой резины.
Я остановился посреди дороги и поднял глаза к небесам: скоростной истребитель пересекал их вдоль: от солнца на восток, оставляя позади лишь неясный беловатый след.
Как высоко, - подумал я, а губы прошептали, - слишком высоко.
В последний раз открылись глаза, и на момент я увидел в толпе, что собралась на противоположной стороне дороги, нечеткий силуэт Эрнеста.