Аннотация: Самый ранний рассказ из серии. Где-то в 1999-ом написан.
Осень ушла
(рассказ)
(из цикла "Злая сказка")
Олег, не торопясь, прохаживался по платформе. До прибытия поезда оставалось минут десять. Мало это или много? Для того чтобы вспомнить, что было раньше, -- это чудовищно мало, для того чтобы просто ждать -- невообразимо много. Какое же все-таки странное место -- вокзал. Почему его считают одним из самых злачных мест города? Ведь дорога -- это прекрасно. Пока ты куда-то движешься, то не исчезнешь, не пропадешь без следа. Вокзал -- это перекресток не только между городами, но и между тысячами жизней людей. Кто-то кого-то здесь встречает после долгой разлуки, а кто-то кого-то навсегда провожает. И не важно, что это всего лишь огромное здание, с кучей платформ-дорог, горами мусора и едким запахом дешевой еды. Это все не важно для тех, кто возвращается или уходит навсегда. Все отходит на второй план, и остаются лишь лица и глаза. Грустные глаза, смотрящие друг на друга сквозь грязное стекло вагона. Уходить никому никогда не хочется.
По платформе торопливо пробежался ветер от приближающегося состава. Черный плащ Олега чуть-чуть заколебался, и немного взъерошились волосы. Зашуршал под ногами мусор, засуетились вокруг люди, что-то менялось, и все это чувствовали. В воздухе разнесся гул, словно призывный зов огромного доисторического животного. Зеленая змея приближалась чинно, совсем не торопясь. Оно и понятно, она шла строго по расписанию. Огромное металлическое чудовище с зелеными боками и извергающей жуткие звуки головой. Монстр, в утробе которого были люди. Они всматривались во все замедляющийся вид за окном, ища знакомые лица. Кто-то с надеждой, а кому-то просто было любопытно.
Олег знал номер вагона, а потому совсем не удивился, когда в окне тамбура увидел ее. Она стояла и приветливо махала ему рукой. Олег, в смущении отвернулся. Непонятно было, с чего бы вдруг ему испытывать неловкость, но все же... Поезд остановился, и она вышла на перрон. К своему удивлению, он обнаружил, что у этого вагона из встречающих стоял только он один.
-- Извините, вас не Яной зовут? -- спросил Олег.
-- А ты кого-то здесь еще кроме меня встречаешь? -- усмехнулась девушка
-- Да нет. Все-таки так много времени прошло.
-- Что, сильно изменилась?
-- Есть немного. Ну ладно, что мы здесь стоим, пошли. Давай сюда сумку. -- Олег усмехнулся. -- Что ты сюда напихала?
-- Да вот, родители гостинцев родственничкам в Москву передали.
-- А, понятно. Ну, тогда пошли.
Вот так, очень просто и в то же время немного скованно. Будто бы что-то уже было и в то же время как будто встреча с незнакомым человеком. Олег, конечно же, все представлял совсем по-другому, да и она тоже. Но вышло так как вышло. Нельзя ничего предугадать заранее, все получится по-другому. Глупо было считать, что после стольких лет они бросятся друг другу на шею. А было ли что-нибудь до этого? Может, они сами себе все это придумали?
Сразу же из здания вокзала они вошли в метро. Вокруг было очень шумно, толпилось множество народа с баулами. Они шли в густой толпе, смотря друг на друга.
-- Скажи, я сильно изменился?
-- Ты-то как раз нет, -- она хитро подмигнула ему, -- только вот опять слишком рано поседел.
-- Что ж поделаешь, жизнь такая пошла. -- Олег машинально провел по своим, достающим почти до шеи волосам.
-- А что жизнь-то?
-- В смысле?
-- Чем тебе сейчас плохо? Жизнь сейчас спокойная, работай да отдыхай.
-- А воспоминания?
Девушка вздохнула, но ничего не ответила Олегу. Они спустились по эскалатору и стояли, не зная куда идти.
-- Ты писала, что у родственников остановишься?
-- Да.
-- Ну, тогда давай я тебя провожу, а завтра мы по городу погуляем.
-- Что? -- сказала она возмущенно.
-- Так ведь поздно уже: пока доедем, уже десять будет.
-- Вот и хорошо, я давно мечтала побродить по ночной Москве.
-- Желание гостя -- закон, -- сказал Олег, разводя руками.
Они заехали на квартиру, где остановилась Яна, и теперь, не торопясь, шли по тихой улочке обратно к метро. Высокий худощавый молодой человек лет двадцати пяти, но уже с сединой в волосах и она, немного полноватая девушка с длинной русой косой. Они шли, изредка посматривая друг на друга и тут же отводя глаза. Черный плащ и зеленое пальто -- две фигуры на пустынной осенней улице. Было тепло, лишь легкий ветерок почти неуловимо прикасался ладонями к лицу. В небе светила полная луна в переливчатой россыпи звезд. Пахло осенними листьями и тишиной вечернего города.
-- Почему молчишь? -- спросила она, прикоснувшись ладонью к его плечу.
-- Да вот все думаю, -- вздохнул Олег. -- Я до самого последнего момента не верил, что это ты.
-- Не верил или не хотел верить?
-- Скорее, не хотел. Ты знаешь, я всегда был честен в подобных вещах. Это все было так давно, что кажется просто безумием. Ведь в нормальной человеческой голове такое уложиться не может.
Был весенний парижский вечер. На небе опять зажглись звезды. Как всегда, они были прекрасны и манящи. Молодой человек в весьма заношенном камзоле шел по пустынной улице. По всему было видно, что он был навеселе. Ножны со шпагой то и дело путались у него в ногах и тогда он останавливался, бурча что-то одному ему понятное, а потом поправлял перевязь и, пошатываясь, шел дальше. Вид у него был довольно потрепанный. Правый рукав некогда нового камзола был порван и испачкан в крови. Хорошо, что не в его крови. Правда, в этой совершенно глупой кабацкой драке ему тоже изрядно досталось. Под глазом у него был внушительного вида синяк, а чуть выше левой брови красовался след, оставленный шпагой.
Почему всегда подобные мероприятия заканчивались одинаково? Пара трупов, испорченная одежда и жуткая головная боль утром. Нет, с этим решительно надо было кончать. Париж был, конечно же, замечательным городом, полным заманчивых развлечений. Вечный праздник любви и жизни. Но это все было не для него. История имеет одно гадкое свойство -- повторяться. Снова он один, в окружении совершенно пустых и эгоистичных людей. Он пишет глупые и безвкусные стихи про любовь, и ему рады везде; он пишет серьезные стихи о жизни -- и его зовут во всякие сомнительные кружки, где каждый второй -- кандидат на гильотину. Но это все не то. Нет понимания. Они снова пытаются все упростить. Люди -- что с них возьмешь?
Он свернул за угол и увидел тусклый свет в до боли знакомых окнах. Сколько раз он приходил сюда отводить душу, как, впрочем, и в десятки других подобных борделей в этом городе, ища не то утешения, не то забвения. А чего он сам хочет от этой жизни, от чего бежит? Покойный папенька оставил столько денег, что даже если вести такую же привольную жизнь, как сейчас, то и на достойные похороны хватит. Три дуэли за последний месяц. Две смерти, и один не пришел. Для чего, зачем? Это жестоко и совершенно не нужно -- разрушать чужое семейное благополучие. Были ли ему нужны те женщины? Был ли он нужен им? Снова вопросы без ответа.
-- Кто я? Для чего я остался здесь и кому все это могло понадобиться? -- спросил он у окружающей его темноты -- Почему меня никто не хочет понять?
-- Ты сам себя не хочешь понять, -- тихим шепотом ответил весенний парижский вечер.
-- Ты опускаешься все ниже и ниже, и скоро уже будет поздно, -- прошептал в ухо ветер.
-- Ты разве забыл о своем предназначении? -- спросила луна
-- В чем же оно? -- крикнул он.
-- Чтобы жить, просто чтобы нормально жить и не травить себя. Ищи себе подобных, говори с ними, возьми горе у других и поделись с кем-нибудь своим, -- теперь это уже говорило все вокруг -- и далекие голоса, и звезды, и луна, и ветер.
Он с силой сжал ладонями уши, но тихий и спокойный голос продолжал:
-- Ты был другим, ты был совсем другим. Ты помнишь? Ты презирал тех, кто был так похож на тебя сегодняшнего.
-- Это все мир, это все этот проклятый мир! Кто, а главное -- за что меня здесь оставил?
-- Ты сам это знаешь, -- ответил все тот же голос. -- Жди, твое время еще не пришло, просто живи и жди.
-- Я не могу здесь больше жить! Эй-шей-ра, най-хар'-а!
Странные, чуждые этому городу, да и вообще этому миру, слова на непонятном языке эхом разнеслись по улочке. Дверь борделя приоткрылась, и на пороге появилась женщина со свечой в руке. На вид ей было что-то около тридцати лет. Она была слегка полновата, но это нисколько ее не портило. Она была одета в дорогое, правда, слишком уж яркое и пышное платье. На груди у нее красовалось толстое ожерелье из переплетенных между собой тонких нитей жемчуга.
-- Кто тут орет под окнами моего приличного заведения, словно мартовский кот?
-- Лаура? -- Погруженный в свои мрачные мысли, молодой человек потерял всяческое представление, где он находится.
-- А кому ж еще быть? -- Ему показалось, что она саркастически усмехнулась. -- Похоже, это стало уже закономерностью: напьешься, подерешься -- и сразу сюда.
Молодой человек со злостью сжал кулаки. Особенно обидным это звучало потому, что она точно попала в цель. В сердцах можно было сказать много чего обидного, за ним бы не пропало. Но только не ей и не сейчас, когда он еле-еле держится на ногах от алкоголя и усталости. Он вздохнул и медленно пошел прочь.
-- Эй, Шарль, ты что, обиделся что ли? Ну, что с тобой?
Он остановился и обернулся к раскрытой двери борделя.
-- Подожди, я просто не могу отпустить тебя в таком виде.
Она подобрала свои юбки и медленно пошла к нему. Женщина посмотрела на него, а он опустил глаза.
-- Что с тобой? -- Она провела ладонью по его лбу. -- Опять кровь? -- вздохнула она. -- Пойдем...
Они сидели в маленькой комнатке на втором этаже старого деревянного здания. Дрова весело потрескивали в камине. Было очень тихо и уютно. Она сидела у камина, вытянув к огню ноги, а он лежал на полу, положив голову ей на колени.
-- Тебе нужно уехать отсюда, -- тихо шептала она. -- Это прекрасный, замечательный город, но он не для всех. Не каждый может понять Париж, не каждый может выдержать этот вечный праздник безрассудства и любви. Я тебя слишком давно и хорошо знаю. Ты не можешь веселиться, когда в этом мире что-то не так. -- Она провела ладонью по его вьющимся локонам.
-- Что-то? -- Он горько усмехнулся. -- Да в этом мире все не так с самого его начала. С самого начала вы строили обреченный на погибель мир.
-- Почему ты считаешь, что первое поколение бессмертных может строить миры, а мы нет? Только ли потому, что вы были первыми, а мы -- всего лишь ваши дети.
-- Похожа ли картина и ее копия?
-- Ты о мирах?
-- Да, о них самых. Я тебя очень уважаю. Нет, я никогда не скажу, что люблю, даже после...
-- Нет, не продолжай, я и так это знаю, -- сказала она, поглаживая его вьющиеся волосы.
-- Дай мне закончить.
-- Извини.
-- Так вот, я говорил о том, что вы тут натворили. Понимаешь, не то чтобы вы создали абсолютно пустой мир. Просто... Даже не знаю, как это выразить словами. Он чем-то похож на то, что творили мы, но весна здесь не та, звезды не те. У этого мира с самого начала больна душа.
-- Я понимаю тебя. Может быть, даже лучше, чем многие из моего поколения. Мы уже не те, кем были вы. Мы совсем другие. Но и люди, которые приходят жить в этот мир, тоже совсем другие. Пойми, им здесь нравится, что бы ты ни говорил. Пройдись по городу. В Париже счастливых лиц больше, чем несчастных. Да, это жестокий мир, который пребывает в вечной борьбе. Мы не хотели делать еще одну сказку со счастливым концом.
-- А выбор у этих людей был? Они ведь, кроме этого мира, больше ничего и не видели.
-- Все это слишком сложно. Я сама не знаю, кто из нас прав. Однако слишком часто, особенно когда я вижу тебя пьяного и с подбитым глазом, мне кажется, что этот мир плох лишь для тебя одного. Потому, что ты здесь один такой остался. Тебе не нужно все это, не нужен этот счастливый город, где сейчас бессмертных пруд пруди, и они, как дети, пускаются в разные авантюры. Они специально со всего мира перебрались сюда. Здесь все счастливы и лишь ты один -- изгой. Тебе нужно слишком мало для счастья: поговорить на родном языке. Хотя, конечно, и это неважно. Просто ты остался чужим даже для бессмертных, которые для вас "дети". "На-ра-й'-а". Правильно?
-- Ударение на первый слог. Прошу: не коверкай слова, все равно только мы можем на нем говорить, и ты это знаешь. Да и не в языке дело... Я просто помню, что было, когда вы начали делить между собой мир. Ведь это не могло не отразиться на людях. Они это почувствовали, когда мир разрывался на части. И это даже не была война темных и светлых -- это был банальный дележ власти и бойня.
-- Не надо об этом, -- прошептала она. -- Пожалуйста, только не сейчас.
-- Как хочешь. -- Он равнодушно пожал плечами.
-- Тебе надо уехать из Парижа. Хотя бы на время. Куда-нибудь в глубинку. Этот праздник просто сведет тебя с ума. Я не хочу видеть тебя убитым на дуэли или замерзшим под забором.
-- Я бессмертный, -- сказал он, криво усмехнувшись.
-- Теперь уже не совсем. Чтобы вернуться, тебе, как и нам, вашим детям, нужно родиться снова. Прошу тебя, уезжай. Хочешь, я поеду вместе с тобой?
-- Я не нуждаюсь в чужих жертвах. Тебе здесь хорошо.
-- Это не жертва, просто я тоже устала. Уедем в твое имение. Ты успокоишься. Слишком много всего, слишком много для последнего из четырех*, слишком много для смертного, который бессмертен.
-- Ты права, мне просто нужно отдохнуть. Скоро битва... Теперь я Посланник**.
-- Кто это?
-- Лучше тебе не знать, лучше вам, детям, никогда не слышать это слово... -- Шарль вздохнул.
Карета медленно тащилась по размытой весенними дождями дороге. Было пасмурно и моросил дождик. Если бы не проклюнувшаяся кое-где на обочинах молодая зеленая трава, то можно было вполне подумать, что это осень. Они ехали молча. Он держал в своих руках ладонь Лауры и, казалось, дремал. Но она знала, что ему совсем не до сна.
-- Ну, куда мы поедем? -- спросил Олег.
-- Знаешь, мне на самом деле все равно, лишь бы куда-нибудь в центр. Туда, где много огней.
-- Тогда предлагаю куда-нибудь в район Баррикадной. Огней там множество, но людей по вечерам не очень. Знаешь, я почему-то в последнее время стал избегать Старый Арбат, хотя раньше его любил. Может, потому, что там все отстроили заново и он потерял свою неповторимую архаичность.
-- На Арбат мы с тобой тоже сходим.
-- Слово гостя -- закон.
Они шли по улице, освещенной яркими рекламными огнями. Люди попадались редко, и, наверное, это было хорошо. За спиной маячила высотка. Красивое, можно даже сказать, великое в архитектурном и эстетическом плане здание, но абсолютно лишенное души.
-- Я все пыталась понять, почему ты не любишь большие города, но постоянно сюда возвращаешься? -- спросила она.
-- Ты имеешь в виду, почему я не поселился в какой-нибудь глубинке, а живу в одной из самых крупных столиц мира, хотя мне это явно не по душе? Что ж, я отвечу: потому, что город -- это моя несчастная любовь. Я его люблю, а он меня отторгает. Что же касается Москвы, то это всего лишь маленький Париж... -- Он грустно улыбнулся, а она тихо рассмеялась.
Они стояли напротив памятника Маяковскому. Олег, как обычно, в глубоко задумчивости, а она -- раскинув в стороны руки, словно собиралась взлететь.
-- Знаешь, я люблю этот город. Мне нравятся его огни, мне нравится, как он смотрит на меня. Вроде бы как из простого любопытства, но в то же время с надеждой. Может быть, я останусь в нем?
-- Увы, город часто меняет свои симпатии. Посмотри, что он сделал с бывшими своими любимцами. Великого поэта, который, возможно, понимал жизнь гораздо больше, чем многие из его современников, использовали ради политических идей. Он так и не успел понять, что превращается в камень на площади. А знаешь, тут совсем рядом дом, где жил Булгаков. Тоже непонятый.
-- Это ты зря. Его-то как раз очень многие ценят и понимают.
-- Что они понимают? Скажи, что? То, что на поверхности, то, что можно просто прочитать. Да, это романтика, это красиво. Красиво и страшно. Но важно видеть в книгах чужую боль, а этого, увы, многие не могут.
-- Я не согласна, хотя мне и нечем тебе возразить. Ты просто пытаешься всех судить по себе, всех подогнать под гребенку неординарности, талантливости. Кто не похож на бессмертных -- тот зло.
-- Вовсе нет... Просто я не люблю, когда люди вместо того, чтобы почувствовать книгу, влить ее в свою душу, начинают докапываться, почему он так написал, а не по-другому. Что повлияло на эту идею, а что -- на другую? Мне становится тошно, когда я читаю исследователей творчества Лермонтова или Пушкина. Это глупо и пошло, когда пытаются выяснить, повлияло ли та или иная симпатия на данное стихотворение или нет.
-- Ты говоришь глупости.
-- Может быть. Ладно, давай не будет больше про литературу. Скажи мне лучше, как ты? Ведь прошло уже...
-- Не стоит напоминать женщине о ее возрасте, -- улыбнулась она.
-- Но все же ты опять вернулась именно сюда, и я даже знаю, зачем.
Лес дышал летним благополучием. Кроны деревьев чуть заметно нагибались от тяжести зеленого убора. В воздухе стоял неповторимый запах хвои и свежей зеленой листвы. Утренний туман еле заметно подернул росой траву и цветы. Душистые капли стекали по сочным молодым стеблям, словно слезы. Горе? Не верилось, что в этот день может произойти что-нибудь плохое. Солнце, не торопясь, встало из-за горизонта. На лесной поляне весело и беззаботно зажужжали пчелы; муравьи, выбравшись из своего многоэтажного города, отправились по своим повседневным делам. В воздухе разносились нежные трели птиц. Все, как много раз до и после, оживало после мягкого оцепенения ночи и требовало новой жизни. И никто не ждал и не хотел войны.
На опушке леса стояло около двадцати человек. Мужчины и женщины. Они были облачены в доспехи и у каждого было оружие: копье, меч или топор. Большинство из них были в кольчугах, хотя у кого-то была и тяжелая броня, а на головах ярким утреннем солнцем сверкали шлемы. Выглядели воины неодинаково: у каждого на доспехах были выгравированы совершенно различные и непонятные знаки, да и по своему виду и материалу они отличались. Что же касается оружия, то казалось, что здесь собраны образцы не только из самых разных стран, но даже из разных миров: здесь были и кривые восточные ятаганы, и прямые европейские клинки, и даже экзотические мечи с раздвоенным лезвием. В общем, амуниция и вооружение отряда было достаточно пестрым. Объединяло их только одно: у каждого поверх доспеха висело серебряное распятие.
Все они чего-то напряженно ждали, время от времени поглядывая на противоположную опушку леса. Старшим среди них была женщина лет сорока. Она была высокого роста и облачена в сверкающую на утреннем солнце кольчугу. В руках у нее был одноручный, с изысканной отделкой, клинок. Шлема на голове у нее не было, а по плечам серебристым водопадом струились седые волосы.
Все в ней говорило, что она прирожденный лидер: с гордой невозмутимостью запрокинутая куда-то в необозримую небесную синь голова, широкие, даже немного мужские плечи, высокий рост. Она стояла и смотрела в небосвод, где в самой вышине, гордо расправив крылья, парил ястреб, беспристрастно наблюдая за грядущей битвой. Собравшиеся на поляне в большинстве своем перешагнули тридцатилетний порог.
Люди волновались. Кто-то из них в последний раз проверял острие меча, кто-то смотрел, хорошо ли на нем сидит кольчуга. Но все было уже сотни раз проверено и перепроверено. Оставалось только ждать.
Неожиданно из толпы ожидающих выделился человек лет сорока. Казалось, он выглядел даже старше своих лет. Под глазами у него залегли глубокие морщины, а его лицо напоминало один большой заживший шрам -- переплетение зарубцевавшихся следов от оружия. У него были длинные, до плеч, волосы, некогда русые, а теперь полностью седые. Он был облачен в черненую кольчугу, а за спиной у него висели ножны с мечом. Человек неторопливой, но уверенной походкой направился к стоявшей поодаль от остальных предводительнице. Он подошел, и их глаза встретились. Ее, цвета морозного неба, и его, зеленые, как первая весенняя листва
-- Ольга, я ухожу, -- чуть слышно проговорил он.
-- Уходишь? -- Предводительница, казалось, была сильно удивлена его словам. -- Почему?
-- Просто я не хочу участвовать в этой бойне.
-- А раньше ты о чем думал? -- В глазах воительницы появились искорки гнева.
-- Я пошел с вами, чтобы попытаться хоть кого-нибудь из вас переубедить, но, поговорив с каждым, я понял, что все это абсолютно бесполезно. Они, словно марионетки, повторяют твои, Ольга, мысли и чувства. Так нельзя.
-- Что ж, ступай к этим предателям, которые не то что к сатане, к Бездне уже очень близко.
-- Я и их пытался переубедить, но у меня тоже ничего не получилось.
-- Конечно, -- усмехнулась женщина. -- Послушали они тебя, как же!
-- В этом они слишком похожи на вас, -- вздохнул воин.
-- На нас? Ты что, издеваешься надо мной или, быть может, просто не понимаешь, что тут происходит?
-- А что я, собственно, должен понимать в войне между светлыми и светлыми? Если сравнивать с людьми, то это просто гражданская война, никак не меньше.
-- Послушай меня, Шай-Ама. Тебя ведь можно называть настоящим именем? -- голос ее сделался значительно мягче.
-- Почему нет, ведь "Изгой" обидно только для носителя имени, но не для тех, кто его произносит.
-- Так вот. Послушай меня, если ты пожелал выслушать другую сторону. Как тебе известно, этот мир созидали не Первые, то есть не те, кого создал Бог, или, как вы его называете, Дай-мэ-рак. Этот мир строили ваши дети -- те, кто родился у вас, но не смог унаследовать всей вашей силы и мудрости. Но в нас появилось нечто, что все-таки чуждо вам, Первым: мы более близки к людям. Мы ведь сами рождались из плоти людей в других мирах.
-- И вам захотелось нечто большее, нежели жить среди людей. Вам захотелось строить собственные миры. Ведь так? -- усмехнулся Изгой.
-- Да, ты на этот раз прав. Но мы были стеснены в средствах и во времени. Мы могли строить мир, но наши силы в отличие от ваших были не безграничны. Тем более, мы не могли долго жить без человеческих тел и рано или поздно должны были вернутся к людям.
-- Но теперь не в качестве таких же, как они, а как боги?
-- Это тебе сказала противоборствующая нам сторона?
-- Нет, Ольга, я сам так считаю. Мы строили миры и уходили из них. Только Бог действительно может всем руководить.
-- Вот видишь. Ведь ты меня понимаешь. Так почему же ты уходишь?
-- Ты, кажется, хотела продолжить, извини, что перебил, -- сказал воин.
-- Так вот. Мы построили этот самый мир, в котором ты находишься. Конечно же, мы не могли этого делать, как вы, вдвоем или вчетвером, нас было гораздо больше. А мир, что бы ты по этому поводу ни говорил, получился у нас ничуть не хуже, чем у вас.
-- Не мне судить, -- развел руками Изгой.
-- Ты остался в этом мире, по своей ли воле или по предназначению -- я не знаю, но ты должен для себя выбрать сторону.
-- Почему?
-- Да потому, что сейчас в этом самом месте начнется спор, который решит историю этого мира. А ты хочешь остаться в стороне?
-- "Спор"... Какое ты выбрала красивое слово, Ольга. А это ведь, даже не война, а самая настоящая бойня. Вы -- созидатели этого мира. Те, чьими руками он был создан, теперь пытаются просто его поделить между собой, и что самое страшное: разделить между собой людей.
-- Смертных мы в наши дела не впутываем, у них потом будет свой собственный выбор, а сейчас это наш спор. Хочешь, пусть будет слово "война".
-- Я уже ничего не хочу, -- грустно покачал головой Изгой. -- Только будет ли справедлив выбор между проигравшими и побежденными? Неважно, кто из вас победит, главное -- кто-то обязательно проиграет, а уж проигравших вы жалеть не будете.
-- Нет, им никогда не будет пощады. Разве ты не видел другие миры? Разве ты не понимаешь, что происходит? Раскрой свои глаза, которые видели тысячи миров и помнят их историю, и посмотри вокруг. Есть такое понятие: "вечный закон". Никто не вправе его нарушать. Все миры развиваются приблизительно по одной и той же схеме: сначала приходят бессмертные, а потом приходит Он, которого вы называете Нейара эл Дай-мэ-рак, а люди называют Спасителем. И ты, как и я, знаешь, что Его приход был неизбежен. Он дал людям... Впрочем, ты это все сам знаешь и понимаешь.
-- Да, -- вздохнул Изгой.
-- А они хотят, чтобы им поклонялись подобно Богу, чтобы их бездушным идолам, олицетворяющим гордыню, молились как живым. Это тщеславие, смешанное с кровью. Надо было смириться и уходить из этого мира.
-- Я с тобой согласен, -- ответил воин. -- Но все же нельзя так категорично делить мир на белое и черное. Почему бы просто не найти компромисс? Ведь людям просто не дано понять все то, что знаем мы. Да, бесспорно, созидатели мира действительно являлись для них богами, потому что они были сильными и учили многому. И отказаться от них сейчас добровольно -- это значит предать созидателей, то есть и вас в том числе. Ты можешь мне многое сказать о политической и экономической необходимости, о моменте, когда мелкие княжества сливаются, превращаясь в государства. Ты можешь говорить о силе Библии и учении Спасителя, которое несет только добро. И я со всем этим охотно соглашусь. Но знай, Ольга, я ухожу только потому, что не хочу никого убивать во имя Бога. Бог есть милосердие, а вера -- исключительно добровольное начало. Людей надо убеждать, а не сбрасывать их идолов в воду.
-- Время, Изгой... У нас осталось слишком мало времени на убеждение. С учетом того, что эти новоявленные боги постоянно нам мешают. Этот спор нужно решить раз и навсегда.
-- Светлые против светлых?
-- Какие же они светлые, если идут против воли Создателя?
-- Какие же вы светлые, если убиваете именем Создателя?
-- Пойми, они настраивают людей против нас, люди начинают поговаривать, что христианство -- это зло, которое поработит их души.
-- Смотря как его преподнести, -- усмехнулся Изгой. -- Я во многих мирах видел костры, на которых сжигали людей именем Спасителя.
-- Этого не будет, -- твердо ответила Ольга.
-- Если вы будете не учить, а насильно вдалбливать в головы веру, то так оно и будет. И в этом мире будут нашивать на плащи кресты и убивать себе подобных.
-- "Кто не со мной, тот против меня".
-- А разве они не с вами? Я ведь с ними тоже говорил, убеждал. Они даже готовы вас выслушать. Пойми, Ольга, я придерживаюсь тех же взглядов, что и ты, но нельзя же это делать так болезненно. Этот мир слишком мал, чтобы здесь прошло все тихо и мирно. Пожалуй, мне не будет очень жаль, если вы друг друга поубиваете. Но та ненависть, которая хлещет из вас и из тех, кто вот-вот вступит с вами в бой, никуда не уйдет, она останется здесь, на Земле. Ненависть порождает ненависть. А вы? Чем вы лучше тех, кого славяне зовут Лада, Перун, Велес, Даждьбог, Стрибог? Чем они хуже вас? Вас ведь будут рисовать на деревянных досках и молиться в церквях, словно идолам. И вы не намерены смириться и уйти, как предлагаете им.
-- Это другое.
-- Нет, Ольга, это все то же самое. У человека, как и у нас, только один Бог, пусть называем мы его по-разному. А вы должны помогать людям, а не ссорить их. Помяни мое слово, обернется все это бедою.
-- Но ты мог бы помочь в этом?
-- Чем? Я честно пытался убедить вас не ранить Землю, теперь я умываю руки.
-- Как Пилат? -- усмехнулась она.
-- Говори, что хочешь, я своего мнения не изменю.
-- Подумай, ты -- Первый и сильнее многих. Ты мог бы быстро решить исход битвы. Я теперь не прошу за свою сторону. Встань на любую.
-- Это не мой мир, и я не буду ввязываться в эту бойню.
-- Ты просто трус и предатель! -- Ладони Ольги в бессилии сжались в кулаки. -- Ну и проваливай отсюда. Только крест сними, ты недостоин его носить.
-- Крест, -- совершенно спокойным тоном ответил Изгой, -- с меня может снять только сам Бог. А что касается труса, то я считаю, что трусом может считаться тот, кто идет в бой, зная, что его враг слабее.
-- Много ты о себе думаешь.
Воин промолчал. Ему совсем не хотелось продолжать этот бесполезный спор. Он развернулся и пошел прочь, все дальше углубляясь в лесную чащу. Когда он уходил, то чувствовал, как его спину обжигают ненавистные взгляды. Чаща укрыла его нежной прохладой колючих еловых веток. Он шел, абсолютно не разбирая дороги, а где-то позади он услышал призывный крик ястреба. Битва началась, но ему почему-то казалось, что он знает, чем она закончится.
В Москве давно перевалило за полночь. Олег провожал Яну домой. Они шли по тихой пустынной улочке, даже не придав значения тому, что их руки уже давно были вместе. В небе светила полная луна и ярко мерцали звезды. Изредка набегал прохладные ветерок и растрепывал волосы Олега. "Скоро уйдет осень", -- напоминал он. Тихая пустынная улица, а по ней, взявшись за руки, идут молодой человек и девушка.
-- Скажи, а как ты меня узнала? -- спросил Олег.
-- В смысле?
-- Я имею в виду, как ты поняла, что это именно я. Мало ли еще разных людей переписывается по интернету.
-- Очень просто, -- улыбнулась она. -- По твоими стихам.
-- Но ведь сейчас совсем другое время, другой язык. Да и, признаться, с этим языком у меня большие сложности. В нем иногда так сложно подобрать нужный ритм и слог.
-- Но мысли, их нельзя изменить ни ритмом, ни слогом. Я благодарна тебе, что ты тогда не пошел за этих, -- слово "этих" было сказано с явным презрением.
-- Но я не заступился за вас. Я не буду за это просить прощения, ты знаешь: у меня не было другого выхода. Это просто не моя война.
-- Я понимаю, -- вздохнула Яна.
-- Мне тоже следует тебя поблагодарить за то, что ты тогда спасла меня от депрессии в Париже. Какое-то время я просто жил и ни о чем не думал. Всегда где-нибудь начиналась война, и я шел туда. А на любой войне нет правых и виноватых, проигравших и победителей. Есть только боль и горе.
-- Так почему же ты брал в руки меч?
-- Меч наемника бывал для меня очень часто мечом проигравшего. И потом, война -- это как город.
-- Отторгает и притягивает к себе? -- вздохнула она. -- Может, город -- это еще одно воплощение войны? Кто знает. А насчет той бойни, как ты правильно когда-то сказал, я тоже тебя понимаю. Понимаю, но никогда не смогу все это забыть.
Они остановились у дверей полуосвещенного подъезда. На улице не видно было ни души. Только где-то вдалеке раздавалось чье-то пьяное пение, перемежающееся с руганью.
-- До завтра, -- улыбнулась она.
-- Да, звони как проснешься. Кстати, у нас завтра запланирована встреча кое с кем, кого ты очень хорошо знаешь. Он... -- Олег немного замялся. -- Он очень хотел тебя увидеть. Только ты это ни в коем случае ему не говори.
-- Что, Париж переместился в Москву? -- заулыбалась она.
-- Не порти сюрприза! -- Он заговорщически подмигнул.
-- Мое почтение, ваше преосвященство! -- Яна сделала шутливый реверанс.
Молодой человек лет двадцати трех, только что вышедший из дверей вагона метро, так и застыл на месте. Роста он был небольшого, зато широк в плечах и немного толстоват. Его кудрявые темно-русые волосы были коротко острижены. Он то и дело переводил взгляд своих темно-карих глаз то на Олега, то на его спутницу.
-- Олег, кого ты мне привел? -- спросил он. Напускное удивление в его голосе тут же развеселило Яну.
-- Не узнаешь? -- ехидно подмигнула ему девушка.
-- Мало ли я кого встречал в этом сумасшедшем мире, -- буркнул молодой человек.
-- Да, действительно, одних только женщин сколько было -- и не упомнишь, -- развел руками Олег и улыбнулся.
-- Что есть, то есть, -- плотоядно ухмыльнулся молодой человек.
-- Да, вы совсем не изменились, ваше высокопреосвященство, -- рассмеялась Яна и, подойдя к нему, поцеловала в щеку.
-- Его теперешнее имя -- Игорь, -- сказал, улыбнувшись, Олег.
Трое шли по празднично одетому в золотую осень парку. Было очень тепло, и ласково пригревало солнышко. Деревья, словно собравшись на бал, оделись в самые красивые наряды. Золотое с пурпуром -- это цвет той поры, когда мир уходит, чтобы отдохнуть под белоснежным пуховым одеялом. Было очень тихо, лишь где-то вдалеке раздавались звуки гитары и чьи-то возбужденные голоса. Но эти трое не обращали на них никакого внимания. Вернее, их было четверо, потому что среди них незримо шла осень в венке из кленовых листьев и слушала беседу.
-- Значит, не помнишь, как тогда пришла на дуэль с этим мерзавцем... Как его звали? Кажется, Поль Де Приси, -- возмущался Игорь.
-- Не знаю, о чем вы говорите сударь, вероятно, это было не при мне...
-- Предположим. Но ты ведь меня назвала "ваше преосвященство".
-- А разве кардиналы дерутся на дуэлях, тем более из-за женщины? -- Яна улыбнулась и посмотрела на Олега. Тот еле сдерживался, чтобы не засмеяться.
-- Я еще не удостоился тогда этого титула. Тем более я был молод и был на той дуэли инкогнито.
-- А раз инкогнито, то уж извините, сударь. Мало ли кто там за меня инкогнито дрался...
Игорь посмотрел на Яну со взглядом, полным обиды и презрения.
-- Все такой же обидчивый! -- Она провела ладонью по его темным кудрям -- молодой человек резко отстранился.
-- Тема Парижа закрыта, -- примирительно сказал Олег.
-- Хочу гитару, -- тут же заявила Яна.
-- Где мы возьмем тебе гитару? Наколдуем, что ли? -- съязвил Игорь. И тут же был награжден возмущенным взглядом Яны.
-- Будет тебе гитара, -- улыбнулся Олег.
-- Это откуда, интересно знать? -- спросил Игорь. По голосу чувствовалось, что он до сих пор не может успокоиться.
-- Какой сегодня день недели?
-- Воскресенье, -- ответила Яна.
-- Вот! -- поднял указательный палец вверх Олег. -- Сейчас мы пройдем через парк к беседке, а там можно запросто одолжить гитару у толкинистов.
-- Они немного странные, но все же они мне чем-то симпатичны, -- задумчиво сказала Яна.
-- А мне нет, -- буркнул Игорь. -- Они издеваются над нашей памятью.
-- Ты что имеешь в виду? -- поинтересовался Олег.
-- А то, что они наряжаются в жалкую пародию на одежду, которую мы носили тогда, и бегают с деревянными мечами.
-- Ну и что? Что в этом плохого?
-- Они считают себя черт знает чем. Я один раз слышал, как двое таких со шнурками в волосах ехали в автобусе и обращались друг к другу -- "благородный рыцарь" и "достопочтенная баронесса".
-- А может, это были не люди? -- спросила Яна.
-- Да видно же, что смертные.
-- А ты хочешь, чтобы они обращались друг другу: "Эй ты, герла!", как большинство современной молодежи? -- возразил Олег. -- Пойми, они не играют в рыцарей и принцесс, они давно себя ими считают. Тот, кто не нашел места в этом мире и чувствует себя ущербным в реальном мире, там может почувствовать себя значимым.
-- Они слишком все идеализируют. Времена тогда тоже были непростые. Было много крови, гибли друзья. Но это было наше время, и только мы можем его адекватно воспринимать, -- ответил Игорь.
-- А кто тебе сказал, что мы его понимаем правильно? -- спросил Олег.
-- Не знаю, что там правильно, что неправильно. Но я не терплю, когда надо мной кто-нибудь смеется. Потом, не такие уж они ангелочки. Большинство из них приходят сюда, чтобы напиться да неумело помахаться на мечах, сделанных из старых хоккейных клюшек.
-- Господа, -- примирительно сказала Яна и обоих взяла под руки, -- помнится, кто-то мне обещал гитару.
Они присели на золотой ковер из опавших листьев, устроившись в тени огромного клена. Земля еще хранила тепло ушедшего лета, но прохладный ветерок все время настаивал на том, что зима не за горами. Лишь солнце щедро одаряло всех своим теплом.
Яна подстраивала гитару, что-то бурча себе под нос. Олег и Игорь молчали. Начинать новый спор им обоим не хотелось, и они терпеливо ждали, пока девушка начнет петь.
-- Наконец-то, вот, что значит привыкнуть к собственному инструменту. Не обещаю, что получится замечательно.
-- Как получится, так и получится, -- улыбнулся Олег.
-- Нет, я все же хочу, чтобы тебе понравилось, ведь песня на твои стихи.