Аннотация: Рассказ из серии "Наваждения", опубликованный в Lettres Russes, 29 (2001), малотиражный (< 1000) двуязычный журнал, изд. в Париже.
С. В. Соловьев
СТОЯЩИЙ С КРАЮ
Раздался скрежет и лязг железа, волна - беззвучное "ах" - прокатилась по толпе и затем громкие голоса, выкрики в дальнем конце платформы подтвердили, что под поезд метро попал человек. Немного погодя появился врач, подошли двое милиционеров, женщина-дежурная в форме; убедившись, что колеса не нарушат расположения тела, состав подогнали вперед. С шипением, как ни в чем не бывало, открылись двери.
Когда поезд ушел, я приблизился к месту происшествия. Сверху между рельс было видно что-то бесформенное, вроде груды тряпья, а к шпалам прилипло несколько лоскутков ржаво-красного цвета. Под взглядами любопытних останки погрузили на носилки и унесли (возможно, чтобы меньше смущать народ) в черную дыру тоннеля. А минут через пять оттуда один за другим покатили уставшие ждать поезда.
Недели через две на эскалаторе я услыхал один разговор. Речь шла о самоубийстве. Удивительное дело, снова упоминалась та самая станция. Случай, однако, был свежий. Очередной жертвой оказалась пожилая женщина.
В конеце года, критикуя работу метро - двери, наглухо схваченные гайками, лишенные света ради экономии электричества вагоны, отключенные в час пик эскалаторы - одна газета упоминала уже десять погибших. Якобы бедняг затягивало воздушным вихрем вблизи того места, где поезд вылетает из тоннеля.
Где именно происходили несчастные случаи, не упоминалось, но я сразу же решил, что ... да, на той самой станции. Я решил снова посетить заколдованное место.
Опасный конец платформы отгорожен был грубо сваренной из ржавых стальных прутьев решеткой. Очевидно, сказывалась критика автора статьи в газете. Я не верил его объяснению трагических случаев, но... не чувствовалось и пристутствия таинственных ядов, разлитых там и сям в городском воздухе, и толкающих порою людей на самые неожиданные поступки, от самоубийств до преступлений. Я ведь интересовался именно ими...
Ждать, похоже, не имело смысла. Я побрел к другому концу платформы, рассчитав, что из головного вагона проще будет потом пересаживаться на другую линию, которая доставит меня к дому.
Цифры на табло показывали первый час ночи. Кроме меня, на платформе дожидалось поезда еще человек десять.
С краю, к которому я приблизился, стояло большое зеркало, чтобы машинисту было удобнее наблюдать за платформой. Подойдя к слегка выпуклой стеклянной поверхности, я мог видеть черное жерло тоннеля далеко у меня за спиной. Вглядываясь, я заметил там слабый свет, не похожий на победное желто-белое сияние глаз приближающегося состава.
Возможно, сказывалось нервное напряжение, но свет этот как-то стал расти, если не в яркости и размерах, то в значении. Поезд все не шел.
А я различал теперь берег моря, залитый лунным светом, тени острых скал; слышал шум волн - поначалу только плеск, только глухие удары, только шорох гальки, а затем услыхал и пение. Сладострастные женские голоса вплетались в угрюмое бормотание прибоя, близились, вздымались, как океанские валы, увенчанные кружевом пены, и если море мне пока ничем не грозило, то звуки пения захлестывали, накрывали меня с головой. Так, наверное, пели сирены во времена Гомера. Всматриваясь, я заметил певуний - это их груди белели в лучах луны среди камней островка в полусотне метров от берега. Я наклонился над обрывом, чтобы лучше видеть и... поскользнувшись, полетел в воду.
Пришел в себя я от боли - я сломал о рельс ключицу. Сзади слышался отвратительный скрежет и лязг. На платформе кричали. Я с трудом повернулся и уставился в неподвижную морду поезда.