Стоит человеку сломаться, ломается все. Так устроен мир. Да, обстоятельства могут тебя согнуть, а если хорошенько припечет, то и скрутить в бараний рог. Но нельзя, чтобы они тебя сломали. Потому что сломаешься ты - и начнет рушиться все, пока вообще ничего не останется. Все решается здесь и сейчас.
Терри Пратчетт. Ночная Стража
- Пей, дитя, пей...
Женский голос расплавленным железом вливался в уши. Тяжелые веки, казалось, были отлиты из свинца. Я силилась разглядеть лицо склонившейся надо мной женщины, и не могла: перед глазами все плыло и кружилось. Меня невыносимо мутило. Что-то коснулось пересохших губ, женщина надавила на челюсть и силой влила в открывшийся рот тягучую жидкость. Мерзкое варево вмиг обожгло глотку, горло, желудок... Я закашлялась, отвернулась и попыталась вырваться.
И только тогда обнаружила, что привязана к кровати.
Говорят, боги время от времени посылают человеку испытания. Кто-то считает, что это происходит, когда им там, в лучшем из миров, становится скучно. Они пресыщаются игрой в смертных и вписывают в сюжет книги жизни очередного несчастного неожиданный поворот. Иные верят, что боги таким образом испытывают человека на прочность. Проверяют, то ли выдержит, то ли сломается. Не развлечения ради, а для того, чтобы помочь смертному осознать себя, пересмотреть взгляды на жизнь. Обернуться назад и увидеть свои ошибки, чтобы иметь шанс если не исправить их, то хотя бы не повторять в будущем.
Я верю вторым. Характер, как сталь - закаляется в огне и в воде. Но есть ли предел этим испытаниям?.. И когда уже наступит конец моим? Разве я еще не доказала, что ни в огне не горю, ни в воде не тону? Разве я не сгрызла себя за каждый промах?
Взгляд прояснился, и я разглядела седую старуху. На ее лице, сморщенном, словно печеное яблоко, светилась доброжелательная улыбка. В выцветших глазах было участие. Все это не вязалось с тем, что она привязала меня. Да и вообще, как я здесь оказалась? Последнее, что я помню - сосредоточенное лицо Свермира, несшего меня на руках. В моей крови был яд. Учитывая мое состояние, даже капли было бы достаточно, чтобы заставить слабое сердце перестать биться.
- Кто вы? - прохрипела я, безуспешно пытаясь освободить руку. - Что вам нужно? Зачем... Зачем вы связали меня?
От прикосновения силы разом покинули меня. Я не могла даже отвернуться. Как сквозь вату до меня доносились голоса. Я то проваливалась в тяжелый сон без сновидений, то просыпалась оттого, что старуха в очередной раз пыталась напоить меня жгучей мерзкой дрянью.
Если я умерла, то, должно быть, это худший из миров, и пытки уже начались.
- Нет, - отчетливо услышала я рычание Грото. - Нельзя. Тетушка велела привести ее не только живой, но и в здравом рассудке.
- Нужно отпустить ее, мой мальчик. Она не хочет бороться. Мы должны позволить ей шагнуть за грань.
- Нет. Это может убить ее.
- Да, скорее всего так и будет. Но яд сделает это все равно.
- Так дай ей еще своего зелья!
- Оно не спасет ее. Оно - лишь веревка, которую я бросаю ей в пропасть. Но если она не хочет принять ее, не желает выбираться из пропасти...
- Хорошо, - устало сказал Свермир.
- Что?! - рыкнул Грото. - Ты в своем уме?
- Пусть делает свое дело. Не мешай.
- Так будет лучше, мой мальчик, - с улыбкой сказала старуха. - Если она найдет в себе силы жить, то вернется.
- Я говорил, что у нее нет шансов! - отмахнулся Грото. - Надо было сразу нести ее в лагерь! Там бы наши травницы...
А где же мы тогда, если не в лагере?
- Заткнись! - в голосе Свермира было раздражение. - Сил нет слушать твое нытье.
Разбойник послушно умолк. Или я снова уснула. Звуки вокруг меня стихли. А потом я, кажется, умерла...
***
Это было похоже на сон. На странный цветной сон, в котором я со стороны гляжу на себя.
Я сижу на берегу и складываю из гальки крепость. Она защитит меня от всех напастей. От злых языков, норовивших достать меня, где бы я ни была. От неприятелей отца, и от его друзей, которые от первых мало чем отличаются. Они наносили визит за визитом, уговаривая отца отказаться от меня и отдать в местный приют.. Чем, скажите, чем я им мешала? Вот конкретно этому толстому дяде, на котором едва сходился камзол - чем? Они утверждали, что так будет лучше. Пугали отца потерей привилегий и статуса. Кричали, угрожали, и уходили злые, как демоны, так ничего и не добившись. Но мне от этого не становилось легче. Казалось, меня ненавидит весь мир. А я никак не могла понять, чем заслужила его ненависть.
Мне одиннадцать. Пару дней назад я узнала, что моя мама - служанка в доме отца, и слухи уже расползлись на всю Йефиалию. Через три луны она умрет от лихорадки, а я так и не решусь подойти к ней и назвать мамой. Но этого я еще не знаю. Я сижу на берегу и тихо плачу. Пытаюсь отгородиться ото всех крепостью из гальки. Мне больно оттого, что люди такие жестокие.
- Мина! - кричат вдалеке. - Мина, дочка, где ты?!
Я не отзываюсь. И даже торопливые шаги не заставляют меня обернуться.
- Мина, я тебя везде ищу... Пойдем в дом.
Он никогда раньше не приходил сам. Присылал слуг забрать меня. Не потому, что возгордился. Так положено. Но только не сегодня. Сегодня особый день. Дом отца почтила торжественным визитом его матушка, моя бабка. Чтоб ей провалиться в худший из миров. Бабку я не видела лет с пяти. Каждый раз, когда она приезжала, отец оставлял меня со слугами, не отпускавшими от себя ни на шаг. Я не понимала, почему дородная Мифис, наша кухарка, норовит спрятать меня за необъятной юбкой, но молчала. Воспитанные барышни не открывают рот, пока к ним не обратятся. Ко мне не обратились ни разу.
В этот раз бабка о своем приезде не предупредила заранее, как делала это всегда. Не было надушенных писем со списком того, что эта ужасная женщина хотела бы откушать на обед. Не было гонцов в белых фраках и лошадей, увешанных бубенцами. Бабка примчалась с первым попавшимся извозчиком, в обычном дорожном платье и даже без зонтика от солнца. Она ворвалась вихрем в наш дом, без стука. Мы с отцом завтракали на летней веранде. Она долго цокала языком, ходила вокруг меня, трогала рукав моего платья с таким видом, будто я осквернила рейнский шелк одним тем, что надела его, и, наконец, спросила, как долго отец намерен был скрывать от нее то, что я - его дочь. Оказывается, он рассказывал всем, что я - его племянница. Дочь его погибшей сестры, на самом деле никогда не существовавшей. А от собственной матери он меня вовсе прятал, выдавая за дочь служанки, что было правдой, но неполной. Подумать только, он стыдился меня все эти годы...
- Ты должен избавиться от нее, Миренвар,- изрекла бабка, глядя на меня, как на пришедший в негодность предмет мебели. - И как можно скорее. Пока это только слухи. Но рано или поздно людям захочется проверить...
- Мне все равно, - ответил отец. - Если так, значит, пришло время им узнать правду.
- Ты хоть представляешь, чем это грозит тебе?
- Я больше беспокоюсь, чем это может грозить Мине.
- Мине? - скривилась бабка, будто ей под нос сунули скисшее молоко. - Нашел о чем беспокоиться! Миренвар, не будь идиотом. Нагулял - с кем не бывает, но зачем ты навесил на себя все эти проблемы? Почему сразу не отослал девчонку вместе с ее мамашей-шлюхой?..
Остатка разговора я не слышала. Это было невыносимо и недоступно для моего детского разума. И тогда я сбежала к морю, пошептаться с волнами. Подальше от этой страшной женщины, считавшей меня дочерью шлюхи. Чтоб ей провалиться сами знаете куда.
Именно тот день стал переломным. Он разделил мою жизнь на две части - ту, счастливую, когда я пребывала в неведении, и другую, полную борьбы и разочарований. Может, именно поэтому спустя годы, оказавшись на краю, я вновь попала в свои одиннадцать, в тот самый день, когда узнала правду.
В моей жизни вновь наступил переломный момент. И вновь мне захотелось спрятаться в крепости из гальки.
Отец подошел, сел рядом, и положил еще один камешек на стену крепости.
- Я понимаю, что ты чувствуешь, - сказал отец.
Вытерев слезы, маленькая я взглянула на него, понимая, что он говорит совсем не о визите бабки.
- Тебе сейчас нелегко...
Я взрослая стояла рядом и тоже плакала. Папа, милый папа, я убила человека и помогла убить другого. Я бросила Миру. Я позволила втянуть меня в такую грязь, из которой я едва ли теперь выберусь прежней.
- Почему ты говорил, что я тебе не дочь? - спросила одиннадцатилетняя я.
- Хотел уберечь тебя. Ты ни в чем не виновата, и не должна была терпеть все то, что обрушилось на тебя сейчас... Но люди иногда не понимают, что они делают. Они думают, что сделали что-то хорошее, открыв другим правду, а выходит совсем наоборот. Потому что они делают это не для тебя или меня. И не для тех, кому рассказывают. А для того, чтобы потешить тщеславие. Чтобы хоть раз в жизни оказаться в центре внимания. Почувствовать себя значимыми...
Маленькая Вильгельмина хлопала глазами и молчала.
- Не думай о них. Просто знай, что я всегда рядом.
Я знаю, папа. Но ты вряд ли одобришь то, что я сделала. То, во что я превращаюсь.
- Ты должна быть сильной.
- Я не могу... - воскликнули мы обе.
- Меня все ненавидят, - сказала одиннадцатилетняя Вильгельмина.
- Я ненавижу себя, - сказала я.
Отец взглянул поочередно на нас обеих и улыбнулся.
- Я тебя люблю. И всегда буду любить. Неважно, кто ты или кем станешь. Ты - моя дочь. Помни об этом, где бы ты ни была.
Видение исчезло. Я стояла на берегу, глядя на крепость из гальки. Волны лизали мои ступни, унося усталость и боль. Вздохнув, я наступила на крепость и сломала ее.
Меня затопило восхитительное чувство облегчения. Я больше не буду прятаться. В том числе, от себя самой.
***
Звон в ушах постепенно затихал. Я открыла глаза и уставилась в прогнивший насквозь дощатый потолок, на котором расползлось темное пятно. Кажется, я все-таки жива.
Повернув голову, с удивлением осознала, что она больше не тяжелая и не раскалывается от боли на части. Я приподнялась и огляделась. Старуха, поившая меня зельем, вела неспешную беседу с Грото в соседней комнате. На столе стояла початая бутылка с темной жидкостью. Даже не рискну предположить, что они пили.
Я пошевелила руками и едва не завопила от радости: они не были больше стянуты веревками. Бесшумно сползла на пол, опустилась на корточки и прислушалась.
- Говорил тебе, бабка, крышу надо менять, - проворчал Грото. - Зимой что будешь делать?
- Да перебьюсь как-нибудь...
- Ну да. А по весне тебя просто смоет вместе с твоей хибарой.
Старуха отрывисто рассмеялась. Пробка выскочила из бутылки с характерным "чпоком", и затем послышалось журчание.
- Ну что, еще по одной и спать? Светает уже, - сказал Грото.
- Да, ты ложись, а я еще с девочкой посижу, - ответила старуха. - Может, очнется...
Грото хмыкнул, осушил стакан и стукнул им по столу.
- Очнется, куда денется, - сказал он горько. - Свермир из шкуры вылезет, лишь бы ее спасти.
У меня внутри все сжалось в комок.
- Все не отпускает его, да? - вздохнув, спросила старуха. - Ясмин была красивой женщиной. Но кроме этой красоты у ней и не было ничего. И нет у ней общего с этой девочкой. Ни характером, ни лицом они не схожи.
- Замолчи ради богов, старая... Я в свермировы дела не лезу, и тебе не советую.
- Нет, не замолчу! Не виноватая она, что Свермира вина гложет. Думает, спасет одну жизнь и за другую расплатится?
- Хорош, старая. Давай лучше выпьем...
Мне стало дурно. Так же дурно, как в тот день, когда в дом отца приехала моя бабка и щупала шелк платья. И мне так же не хотелось больше слушать.
С другой стороны, чего я ждала? Будь Свермир человеком добросердечным и порядочным, он бы отпустил меня, помог добраться до ближайшего населенного пункта, и там бы мы распрощались полюбовно. Вместо этого он пытался сделать меня такой же, как он. Одной из своры. Боги, но почему я? В общине полно женщин. Любая из них подошла бы на роль, которую против воли играла я. Хотя бы Верлена...
А потом я вдруг вспомнила. Ясмин... Я уже слышала это имя. От Миры. Незадолго до того, как она оказалась рядом со мной под потолком в хижине лесника. Мира говорила, что Верлена ее убила. Свермир любил эту женщину. Картинка постепенно складывалась из кусочков, хотя в ней порядком не доставало элементов. Мне становилось ясно, почему после ограбления все сложилось именно так, а не иначе.
Это он приволок меня в лагерь. Да, он не позволил тронуть меня, но в конце концов это привело к вражде с Ларией и ее смерти от моих рук. Он не вмешался, хотя мог.
Это из-за него Верлена вознамерилась уничтожить меня во что бы то ни стало. Из-за него я едва не сгорела в заброшенном доме лесника.
И это из-за него я бегала по лесу ночью. Из-за него на меня напал деньшовец. И по его вине я едва не умерла от яда.
Это он во всем виноват!
По стеночке я добралась до окна и тихонько открыла ставни. Руки дрожали так, что я едва с ними совладала. Я вся тряслась, как осиновый лист, и не только от слабости. Я была зла, как никогда. Я даже, пожалуй, убила бы Свермира, попадись он мне в тот момент. Не было в его поступках ни капли сострадания или жалости ко мне. Не было и нет. Я - всего лишь инструмент. И вся "помощь" - всего лишь часть какой-то мерзкой свермировой игры. Но я играть дальше не желала. Нужно было уйти с доски сейчас, пока все не зашло слишком далеко. Хотя, куда уж дальше.
- Тсс! - донеслось из соседней комнаты. - Ты слышала?
- Да это ветер завывает, - отмахнулась старуха. - Ставни менять надо...
- Дом тебе менять надо, старая.
Окно находилось достаточно высоко, и мне пришлось взять шаткий треногий табурет, взобраться на него и только потом прыгнуть. Я кулем свалилась в крапиву, но едва ли почувствовала, что она обожгла меня. Полежав немного и отдышавшись, встала и поковыляла вперед. Все равно куда, лишь бы прочь отсюда.
Шла долго, пока совсем не ослабела. Упала на четвереньки, обреченно глядя перед собой и тяжело дыша. Я умирала от жажды. Мне хотелось лечь на бок и тихонько уснуть, но я не могла себе позволить вновь сдаться.
Наверное, это проказы сознания, которое еще не выпустил из объятий яд иглы куртизанки. Но следом за этим я услышала лошадиное ржание и смех.
- Да иди ты! Ты в корчме застрял до утра, а я теперь лошадей загнать из-за тебя должен?
- Да не успеем же, Милрад!
- И ладно. Отбрешишься. Тебе не привыкать.
- Да нет, до темноты же не успеем! Вокруг и звери дикие, и еще кто похуже...
- Разбойники что ль? Так у меня лук есть. У соседа до возвращения занял. Даже зачарованный вроде...
- До Зеленроя рукой подать! Если немного поторопимся...
- Уморишь лошадей, где новых возьмешь, а? Сказал нет, значит нет!
Я почти скатилась с холма и поползла. Сил на то, чтобы идти, не оставалось. Глотая пыль и задыхаясь, легла поперек дороги, понимая, что не сдвинусь больше ни на локоть. Пусть меня лучше переедут. Хуже уже не будет.
В сумерках разглядеть тщедушное тельце было непросто, и, наверное, путники не приметили бы меня, если бы из последних сил я не прохрипела:
- Помогите...
- Эй, Милрад, что это там?
- А леший знает. Давай объедем, мало ли...
- Да погоди ты... Это ж баба!
- В смысле - баба?
- В прямом. Баб что ли не видал?
- Да ладно... Бабы нынче на дороге вот так запросто валяются?..
Телега, запряженная лошадьми, остановилась совсем рядом со мной. Один из извозчиков спрыгнул, подняв облако пыли, от которого у меня начался очередной приступ кашля.
- Живая? - спросил тот, что остался в повозке.
- Ага. Похоже, раненая. Да не сиди ж ты! Помоги!
- И на кой она нам? Обуза только...
- В Зеленрой отвезем.
- Да на кой демон?..
- Жалко...
Потрескавшиеся губы сами собой растянулись в улыбке. Зеленрой - город, в котором я должна была встретиться с охраной, сопровождавшей меня из Йефиалии. Сколько дней прошло?.. Я никак не могла сосчитать. Да и кто знает, сколько я лежала в беспамятстве у старухи? Оставалось лишь надеяться, что меня дождутся. А это значит, что скоро я отправлюсь назад в Йефиалию. Скоро я буду дома...