Соловьева Кристина : другие произведения.

Красная Нить

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.72*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сказка о том, какую жестокую месть может замыслить обманутая женщина и на какие чудовищные поступки она способна.
    Еще раз для тех, кто не увидел - это СКАЗКА! От любых произведений в жанре фэнтези сказки отличаются отсутствием стремления к реалистичности. Это сказка, люди, не ищите в ней рояли. Вы же не ищете их в "Коньке-Горбунке"?
  Кристина Соловьева
  Красная нить
  
  Есть на свете много худого. И люди порой встречаются недобрые, завистливые, подлые. Так и норовят гадость сделать. И боги гневаются, мор на род людской насылают. Всяко бывает.
  Но не сыщешь вовек ничего страшнее и опаснее женщины обманутой.
  
  - Думай обо мне, все время думай, - приговаривала Велимья, повязывая на руку возлюбленному Далибору шнурок, свитый из невесомых льняных нитей. - Обещаешь?
  - Обещаю, - кивнул тот нехотя.
  А сам глаза прячет, не глядит на нее, хмурится, руку отнять торопится.
  Почуяло сердце велимьино недоброе, кольнуло его больно, будто иголкою. Отбросила девица мысли худые, черной кошкою в сердце крадущиеся, улыбнулась через силу, клубок льняной в рукав широкий спрятала, ни слова не сказала.
  Сызмальства были Велимья с Далибором знакомы. Когда девице пятнадцать годков стукнуло, поняла, что влюблена не на шутку. А весною цветущею того же года признался Далибор, что тоже к ней неровно дышит. С тех пор они неразлучны сделались. Месяцы проносились один за другим в сладком любовном томленьи: Далибор в любви клялся, подарки незатейливые таскал - то колечко медное, то ожерелье из монеток. Только вот замуж не звал. Велимья ждала, надеялась, не подпускала к себе никого, женихов хороших тыквой одаривала, на порог не пускала. Да только все напрасно. Уже и слушок недобрый по селу пошел, что, мол, пустая девка, да бесчувственная, что твое корыто, потому от нее мужики за версту и держатся.
  А Далибор с каждым днем холоднее да неразговорчивее становился. Подарки тоже как-то неожиданно закончились. Опечалилась Велимья, но спросить ни о чем не смела - вдруг рассердится муж будущий, и найдет себе другую, что мудрее окажется, да смолчит.
  Все бы ничего, да только однажды конец пришел вольной жизни сельской вместе с врагом окаянным. Мужи, один за одним, воевать отправлялись. Настал вскоре и далиборов черед. Не хотела его Велимья отпускать, тревожно на сердце было, да только разве ж его удержишь, коли все без нее решил?
  - Пойми ты, Велька, я же жить не смогу, зная, что пока в погребах с бабами, да стариками отсиживаюсь, братья мои на войне погибают!
  Подумала Велимья, поплакала, богам себя вверила, о судьбе возлюбленного каждый день молиться обещала, да и отпустила.
  Когда прощаться пора пришла, вздохнула Велимья, к груди возлюбленного прижалась. Но тот ее не обнял, отстранил, лба губами холодными коснулся, да был таков.
   Долго Велимья глядела ему вослед против солнца восходящего. Глаза от света яркого резало, по щекам слезы текли, а она будто и не замечала ничего вовсе. Только губами побелевшими шевелила, шептала, словно заклинание:
  
  Пускай тебе помогут боги,
  Куда б не повели дороги,
  Пусть будет твердою рука,
  И тень от вражьего клинка
  
  Тебя не тронет. Не забудь,
  Что ждет тебя обратный путь,
  Что ждет любимая домой...
  Вернись назад... Вернись живой...
  
  * * *
  
  Рваные серые тучи плыли над полем брани, затягивая небо тяжелым саваном. Черными призраками кружили вороны в предвкушении трапезы. На стягах вражьих кровавым пятном багровело мертвое солнце.
  Сердце замерло, стучать вовсе перестало. Далибор крепче рукоять меча стиснул: тот того и гляди выскочил бы из взмокшей от страха ладони. Во рту пересохло, горло резануло, будто лезвием, дышать враз стало нечем. Далибор не успел и подумать о том, что бежать надо, а тело уже само двигалось, да глаза в поисках лазейки рыскали. Да как тут незаметно из строя-то выйдешь? Оглянулся, а на него в упор воин суровый, в летах, с проседью в бороде, да в шрамах весь, глядит. Неодобрительно глядит, сощурившись, будто заподозрил что неладное. Далибор моргнул и на место вернулся, сам себя за трусость проклиная.
  Выглянул из-за плеча товарища и вновь ужаснулся: враг стеной стоял от берега одной реки до берега другой. Ни прорваться, ни обойти.
  Закрыл Далибор глаза и сделал шаг вперед...
  
  * * *
  
  Ночь.
  Тишина стояла вокруг, только сверчки, да кузнечики стрекотали в высокой траве. Велимья шла по полю босая, пропуская через пальцы мягкие пшеничные колосья. Ей снова не спалось. Пять лун минуло с тех пор, как началась война. Ни весточки, ни полсловечка не получила Велимья от возлюбленного. От других мужей, впрочем, тоже вестей и не было. В селе, казалось, жизнь и не поменялась вовсе, а все одно каждое утро с петухами поднимаясь, готовили себя жители к тому, что в любой момент недруг в двери постучится. То и дело по ночам можно было услышать, как бабы за закрытыми дверьми плачем заливаются, да нестройных хором псы дворовые подвывают. Велимью тогда совсем тоска брала, сон не шел, и она, в чем была, в поле уходила, от села подальше. Но верила, чувствовала, что Далиборушка ее живой, что помогло заклинание. Нет сильнее оберега, чем любовь.
  Шла она, шла, глядь - навстречу толпа. Пригляделась и в одном мужа красавицы Любавы признала. Слухи в селе хаживали, что, дескать, ведьма она. Не может баба такой красивой быть, все это происки темных сил, и мужа ейного, Пересвета, не иначе как мракобесы охмурить помогли. Следом за Пересветом другие выходили, и каждого девица узнавала, в пояс кланялась, словом добрым приветствовала. То мужи с войны возвращались. Да только Далибора среди них не было. Велимья расспрашивать пыталась, что да как, да воины в ответ молчали, хмурились, глаза отводили.
  "Неужели помер голубчик?" - не могла поверить девица.
  Глаза защипало, все вокруг расплываться стало.
  Пересвет по плечу ее погладил:
  - Не реви, Велька, жив твой Далибор.
  - Так почему же он с вами не пришел, Пересветушка? - всхлипнула Велимья. - Ни весточки, ни полсловечка от него не пришло. Знака не подал, что жив - здоров. Аль забыл меня совсем?
  Пересвет, знай себе, молчит, с ноги на ногу переминается. Решила Велимья, что, быть может, Далибора война искалечила, и он потому себя показать стыдится.
  - Да коли изувечен он, все одно, я его безногого и безрукого любить буду!
  - Да лучше бы на куски его порубили, Далибора твоего! - не выдержал кто-то из мужей.
  Велимья опешила: на нее глядел дядька Святослав, сосед ее по двору. Для него война не в новинку была. Еще в Великую мальчишкой едва богам душу не отдал, когда разве что с ног не валившийся, без еды, воды и сна раны перевязывать помогал. Отца его на той войне порешили, так он его место в строю занял. Двенадцать лет ребятенку было...
  Не успела Велимья и рта раскрыть, как Святослава другой муж поддержал. Имени его Велимья не знала, на окраине он жил, нелюдим был, не женат, только и встречала его девица, что по утрам у колодца. Лицо у него было суровое, морщинами испещренное. Да только видно было, что морщины те не от старости вовсе...
  - Грош цена жениху твоему, - сказал он хрипло. - Встретил бы, сам зарубил за милую душу...
  - Да что же вы говорите-то такое люди добрые?! - всплеснула руками Велимья, не веря, что все с нею происходит. - Что нашло на вас? Аль собаки вас покусали бешеные? Аль дыхание врага ядовитое помыслы ваши отравило?
  - Предатель он, Далибор этот! - выкрикнул кто-то из толпы. - Паршивый пес к врагу сбежал, хвост поджавши, за девку нас с потрохами продал!
  Велимья почувствовала, как земля у нее из-под ног уходит.
  - Это как же понимать, люди добрые? Как же так?.. - разом ослабевши, проговорила Велимья. - Неужто правда?..
  - Мужайся, Велька, - погладил ее по плечу Пересвет и поспешил к селу. В избах уже огни зажигались - будто чуяли бабы, что мужья их воротились.
  Велимья осталась одна- одинешенька посреди поля. Стояла, покуда не рассвело. Потом солнце золотое взошло неторопливо, царственно. Велимья слезы вытерла, да к дому Любавы-ведьмы направилась.
  
  * * *
  
  Далибор, согнувшись, на краю роскошной кровати сидел, что, пожалуй, только царственным особам полагалась, да на жену свою глядел, через плечо обернувшись. Та на шелковых простынях распласталась, в чем родилась, совсем на односельчанок далиборовых непохожая. Волосы ее чернющие густые по подушкам вышитым разметались, кожа белее заморского мрамора в свете восходящего солнца переливалась. Красавица, что ни говори. Это тебе не Велька конопатая с тонкими косичками, серыми, будто хвостики мышиные.
  Вспомнилась Далибору любовь прежняя, нахмурился он, попытался образ отогнать, а она перед ним так и стоит, с косичками своими. На запястье глянул, где шнурок льняной белел, дернул, сорвать попытался, да не тут-то было - накрепко завязала Велимья. Потянулся было за ножом, да жена тут проснулась, неуловимым движением под руку к нему нырнула, да ластиться принялась, и так и эдак. Тут уж ему не до шнурка стало...
  
  * * *
  
  - Смотри, Велимья, назад пути не будет, - приговаривала Любава, в салфетку что-то заворачивая.- Сделанного потом не исправишь. Трижды подумай...
  А та и не слушает, слезами горькими заливается, горюшком горьким упивается. Любава головой покачала, да голос повысила:
  - А ежели слукавили мужики, утаили чего? Аль в заблуждение тебя ввели по незнанию? Может и не было предательства, может, головушку буйну сложил Далиборушка за земли родные, а на него теперь наговаривают, окаянные?
  - Да как же так, Любавушка? - всхлипнула Велимья. - Сам Пересвет о том сказывал, якобы Далиборушка на змею заморскую меня выменял, за злато, серебро, да перину мягкую любовь нашу и землю родную продал. Неужто мужу твоему верить нельзя?
  Повздыхала Любава, да сверток в руке безутешной девицы сунула.
  - На вот, держи. Сделаешь все, как я сказала. Ошибешься хоть в одном шаге, в одном слове - не будет тебе спасу от лиха. Тьма тебя утащит, косточек потом не соберем. Сверток до полуночи не разворачивай, из дому до заката не выходи. Лапти не надевай. Косы на ночь не заплетай.
  Кивнула Велимья, сверток руками дрожащими приняла, к себе прижала, на Любаву с благодарностью смотрит, аки щенок дворовый, коего хозяева только пинками кормили, а тут вдруг приласкали ни с того ни с сего. Любава, знай, головой качает, да вздыхает тяжко.
  - А теперь повторяй за мной...
  
  * * *
  
  Ночка темная, даже звезды, и те попрятались. Вышла Велимья из дому в одной сорочке до пят. Платок на землю упал, и волосы ручейком серебристым вдоль спины заструились, заиграли на ветру. Сверкала речка в свете луны полной, омывала волнами ледяными белые ноги девичьи, да дальше по своим делам торопилась.
  Развернула девица сверток, а там клубок лежит, тот самый, из которого она для возлюбленного шнурок вязала. Ветер любавину расшитую салфетку из рук вырвал, да в реку бросил. Воды быстрые подхватили, с собой унесли, а Велимья, глядя ей вслед, прошептала:
  - Как солнцу с луною не суждено встретиться, как льду и пламени невыносимо рядом находиться, так и нам отныне не быть вместе.
  Слезы подступили, полились по щекам, ком в горле не давал ни слова вымолвить. Да только ничто уже Велимью остановить не могло, решила все, не отступится. Предатель должен наказание понести. Не от рук друзей бывших, коих на поле брани оставил, так от женщины, коей в верности клялся, да сдержать данное слово не сумел.
  Протянула девица руки к луне, клубок на ладонях держа, да молвила, едва на рыдания не срываясь:
  
  Нитку тонкую, нитку белую
  Завяжу рукою несмелою.
  Завяжу на удачу милому,
  Станет пусть любовь нерушимою.
  
  Буду верной тебе подругою,
  И беречь для тебя себя буду я,
  Но коль слово нарушишь данное,
  Не стерплю, не прощу обмана я.
  
  Нитка белая, нитка тонкая
  Пусть ужалит тебя иголкою,
  Пусть твоею напьется кровушки
  На рассвете под пенье соловушки.
  
  Смерть накроет тяжелым саваном,
  По тебе ронять слезы не стану я.
  Не взойдет для тебя солнце ясное.
  Нитка тонкая, нитка красная...
  
  Потемнели враз воды, забурлили, вспенились. Заиграл клубок в серебристых лучах лунных, заискрился. Потом вдруг тяжелый стал, липкий, мокрый, будто кровью обагрился. Вскрикнула Велимья, клубок выронила, он в реку и ухнул. А та в воды свои его безропотно приняла, укрыла, спрятала. Пошарила Велимья рукой по дну, да так клубок и не отыскала. Погоревала, поплакала, но делать нечего, да и пора пришла домой возвращаться.
  Не иначе как боги все подстроили. Ну и пусть. Лишь бы заклинание помогло...
  
  * * *
  
  Звезды мерцали на черном бархате небосвода, словно россыпь каменьев драгоценных. Сквозь настежь распахнутые окна дивное пение соловья слышалось. Ветерок с моря чуть занавески невесомые трогал, чарующий аромат жасмина с собою приносил.
  Молодая жена далиборова к боку мужнему прижалась, да песню на языке незнакомом мурлыкала. Потом веки смежила, уснула, ласками, да разговорами утомленная.
  Занимался рассвет. Солнце над горизонтом поднялось, возвещая начало дня нового. Прозвенел колокол, зазвучал голос сильный, поплыла над домами, будто марево, молитва утренняя.
  Проснулась красавица волоокая, потянулась, аки кошка дикая, мужа обняла, да в испуге отпрянула тут же. Вскочила, ложе супружеское оглядела, да закричала истошно, так что весь дом разом на ноги подняла. Сбежались слуги, отец с матерью в неглиже в комнату к дочери вбежали, да так на пороге и замерли. Силился хозяин дома сказать что-то, да только язык его к небу так и присох от ужаса.
  На ложе, руки раскинув, лежал зять его новоиспеченный, и лицо его таким одухотворенным, таким спокойным было, что казалось всем, будто спит он сном младенческим. Да только не дышал голубчик давно.
  Залилась жена далиборова плачем, к груди отцовской приникла, аки волчица раненая завыла, так, что и молитву утреннюю не слыхать стало. Да и дела никому уж не было до молитвы той.
  Долго боялись слуги к мертвецу подходить, и так, поди, и не решились бы, коли хозяин им плетьми у столба позорного не пригрозил.
  Ведь лежит, аки живой, а на руке побелевшей шнурок ярко- красный, будто рана, выделяется.
  
  * * *
  
  Не ждала Любава гостей в час поздний, да собственное мягкосердечие ее и подвело. Не привыкла она людям в помощи отказывать, и коли уж кто в двери ее постучался - не важно, ночь ли, день ли на дворе - всем откроет, всем ежели не делом, так словом добрым подсобит.
  Скользнула Любава к двери, на мужа спящего мельком глянув, сняла засов, за ручку потянула...
  - Кто там? - прошептала ведьма, силясь в узкую щелку разглядеть того, кто по ту сторону был.
  В ответ ей - тишина, да травы шелест. И шаги. Почудилось Любаве, будто глядит на нее кто-то, вокруг дома ходит, да на крыльцо подняться не решается. Испугалась Любава не на шутку, хотела было дверь запереть, да тут ветер поднялся, настежь ее распахнул. Огляделась ведьма опасливо да дух перевела: только ветер один и гулял во дворе, завывал, в траве резвился.
  Тут Пересвет всхрапнул, Любава обернулась на него да за засовом потянулась. Глянула вновь на улицу и обомлела. Кровь от лица отхлынула, засов со стуком на пол упал.
  - Чур меня... чур меня! - принялась причитать Любава, знаком охранным себя осеняя.
  - Здравствуй, Любавушка, - хриплый голос ей в ответ.
  Зажмурилась ведьма, в надежде, что едва она вновь глаза-то откроет, видение и исчезнет. А может ей вовсе все это снится? Спрятала Любава лицо в ладонях, да зарыдала горько.
  - Поздно, девка, слезы лить! Знала на что идешь. Да ладно бы сама, так и дитя невинное на то же науськала, на погибель обрекла!
  Подняла Любава лицо заплаканное, на гостя незваного глянула.
  - Прости меня, Далиборушка, - шепчет. - Да только заслужил ты судьбинушку свою, ежели землю родную предал, на красавицу-жену заморскую выменял, да ту, что любила тебя больше себя самой, обманул. Очерствело, почернело сердце девичье невинное, злобой, да ненавистью наполнилось. Твоя в том вина!
  Потемнел бестелесный призрак далиборов.
  - Кто посмел такое сказать? Кто такое выдумал?
  Онемела Любава, за сердце схватилась, на порог осела.
  - Неужто и вправду самые страшные опасения мои сбываются?.. Неужто солгали?..
  - Хорош тебе, Любава, знала все с начала самого, признаваться самой себе в том было страшно.
  - Ты что говоришь такое? - подскочила та. - Да ежели б я знала, стала ль я Велимье что советовать?
  - Да кто вас, баб разберет...Не виноват я, слышишь? Не виноват! Как сейчас вижу: вражина на нас ястребом налетел, косил без разбору. Никому спасу б не было, ежели дочери царя Пересвет твой не приглянулся. Вот и пообещал правитель ихний, что отпустит нас с миром, коль в зятья к нему пойдет. А тот и рад был под крылышко-то чужое спрятаться...
  Побледнела Любава, губами помертвевшими прошептала:
  - Молчи... Молчи, не ведаешь, что говоришь! Не мог Пересвет того желать, у него здесь семья! Дети отца домой ждали! Молчи!
  - Да ты же сама, Любавушка, платок надушенный из-за пазухи у него достала, едва он порог переступил. Чужой запах на раз отличила. Не вздумай отпираться, в мыслях твоих вижу!
  Зарыдала Любава пуще прежнего.
  И правда, принес Пересвет с собой платок диковинный, из шелка тончайшего, золотыми да серебряными нитями расшитый, ароматами трав, да цветов незнакомых пропитанный. Сказал, мол, трофей. И запах сладкий, тяжелый был. Запах женщины чужой. Сердцем то почуяла, да вслух сказать не посмела.
  - Благодарна мне должна быть за то, что семью твою сохранил. За то, что вместо Пересвета, брата своего, пошел. Мне-то терять было нечего, коли дочка царская подмену распознала бы, да мне голову с плеч снесли, так ни перед Велькой, ни перед честным народом не было бы стыдно. Эх, Любава, Любава... Что ж вы, бабы народ-то такой легковерный...
  - Почему же Пересвет солгал? Почему на брата родного наговаривал?
  - Какой ответ услышать хочешь, дурная? Сама ведь все знаешь наперед. Не знал Пересвет, что я вместо него к врагу пошел. А я... уберечь его думал от ошибок глупых. Он как узнал все, так злость его взяла лютая, да только поздно было, меня царская дочка за него приняла уж. Тогда он, видать, отомстить решил за то, что я место его занял. Сам хотел с тамошней царской дочкой на простыни шелковые возлечь.
  Каждое слово в сердце врезалось острым лезвием, на куски резало безжалостно. Закрыла Любава уши ладонями, не желала слушать больше, да голос далиборов будто в голове у нее звучал:
  - Не прячь глаза, Любавушка, не отворачивайся от правды. Давно признаться должна была, что понимаешь все, да только обманывать себя тебе отчего-то больше по нраву. Аль не знаешь ты, что у сына Зарины - травницы глаза пересветовы? Аль не знаешь, что дочь родную в соседнее село навещать бегал? Аль не знаешь...
  - Перестань! Не мучай меня! - выкрикнула Любава.
  Тут же шорох из дома послышался, муж любавин проснулся. Поворочался, поворочался, да снова захрапел.
  Выпрямилась Любава, сорочку поправила, слезы вытерла, молвила ровно:
  - Знаю, не просто так пришел, Далиборушка. Должок за мной, то мне ведомо. Коли по мою душеньку, так забирай...
  - Нет, Любава, не по твою. Ты здесь еще нужна, Вельке правду расскажешь, как есть, душу ее спасать от черноты - тоже твоя теперь забота.
  - Да как же я скажу, Далиборушка? Как я ей вообще в глаза-то теперь смотреть буду? Не знаю, смогу ли...
  - А как судьбы чужие решать - то ты знала, не задумывалась, смогла. Вот и здесь дело для тебя нехитрое, разберешься. А теперь отойди. Пришло время долги отдавать.
  Приблизился призрак к Любаве, в избу туманом просочился.
  - Детей только не трогай. Ради всех богов прошу... - прошептала ведьма, а у самой слезы по щекам катятся.
  Пересвет вдруг храпеть перестал, захрипел, закашлялся. Глаза выпучил, руки к жене, в дверях стоявшей, протянул. Посмотрела на него Любава горестно, да за дверь тихонько вышла.
  
  За чужую жизнь мне держать ответ.
  Да в грехах чужих снова каяться.
  Я нести хотела лишь только свет,
  Но во тьму толкнула красавицу.
  
  Не ходи в ночи стылым призраком,
  Не гляди глазами бездонными.
  Не стенай, не вой ты под потолком,
  Не стучи ставнями оконными.
  
  Отдаю свое - то, что дорого.
  Отдаю свое за чужую жизнь.
  Не убогого и не хворого.
  Уходи скорей и не воротись.
  
  Пусть взлетит душа сизым облаком,
  И растает вмиг, как ночной туман.
  Утечет сквозь пальцы пусть молоком,
  Плата щедрая будет за обман.
  
  * * *
  
  Темнота милосердная. Темнота добрая. Темнота теплая. Укроет, приютит, обогреет. Все ей одно, кто ты - купец богатый, аль побирушка на ярмарке сельской.
  Так и Велимья пряталась. От людей, от себя самой. Убежит из дому по темноте, сядет на бережку реки, стопы в воду опустит, погрустит, поплачет о своем.
  А в ту ночь отчего-то за порог ее уже не тянуло. То ли горевать по Далибору устала, то ли сама себя за злодеяние, наконец, простить смогла, да только успокоилась душа да метаться перестала. Уснула Велимья в своей постели, аки младенец, впервые за много дней, и снилось ей, будто вошел бывший возлюбленный в двери дома ее, прощения попросил, а напоследок молвил тихо: "Прощай".
  - Прощай, Далиборушка,- улыбнулась во сне Велимья. - Прощаю тебя и отпускаю, где бы ты ни был. И ты меня прости...
  
  * * *
  
  - Постой, Любава!
  Ведьма шла к реке со связкой белья, отрешенно перед собой глядя, да черт дернул ее все ж остановиться. Обернулась, да лицом к лицу с Зариной- травницей встретилась. У той глаза красные, опухшие, на руках дитя малое плачем заливается. Глянула Любава на него, да слова далиборовы вспомнила. Пригляделась, и правда сын заринин - Пересвет вылитый. И как она до сих пор того не приметила? Сама ведь повитухой у травницы была, помогала с дитем нянчиться по первости, советы давала... Ох, ни стыда у людей, ни совести...
  - Любава, говорят, Пересвет во сне помер. Неужто правда?
  Ведьма со вздохом глаза на нее подняла и говорит бесстрастно:
  - Правда.
  Зарина не сдержалась, заревела.
  - А тебе-то что? - также бесстрастно спросила Любава. - Брат он тебе, али отец родный?
  - Да я... да как же...
  - Али мужем тебе приходится?
  - Да ты что, Любка, я же это... по доброте душевной... Пересвет, он же... Да что же ты за человек-то такой?
  - Какой?
  -Холодная, как скала! - шмыгнула носом Зарина. - Как Пересвет только терпел тебя, оглоблю такую!
  Почувствовала Любава, как кровь ей в голову бросилась. Губы поджала, да оплеухой щедрой Зарину наградила.
  - У меня хотя бы совести достает, с чужими мужьями не гулять, плеха* ты бесстыжая!
  Зарина глаза на ведьму выставила, за щеку покрасневшую держится, да рот только раскрывает, аки рыба. А Любава, знай себе, не унимается:
  - Ладно бы, нагуляла, да в село другое ушла, али в лесу схоронилась. Так ведь нет, брюхатая ко мне таскалась. Ко мне! Вся округа знала, кто сыну твоему отец, а ты мне все это время в глаза глядеть не стеснялась. Пшла прочь, гульня! Чтоб не видела ни тебя, ни выродка твоего назавтра в селе, а не то...
  Договорить она уже не успела, Зарина во всю прыть к дому своему неслась, слезами обливаясь. Вздохнула Любава, тюк с бельем поправила, дальше к реке пошла.
  Вошла по колено в воду ледяную, глядь, а там на самом дне клубок льняной белеет. Тогда-то Любава и дала, наконец, черноте накопившейся слезами вылиться.
  Не отмоешь ледяной водою душу черную. Не вернешь заклятьями человека мертвого. Не зашьешь льняными нитками рваное полотно чужой судьбы.
  ___________________________________________________________________________________
  * Плеха - женщина легкого поведения
Оценка: 6.72*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"